Ответное тепло женского тела разгорячило меня и увлекло в поцелуи, до которых я тогда тоже был большой охотник. Но окружающий холод, отсутствие должной предприимчивости, а может, необходимого опыта, не позволили зайти дальше. Всегда у меня была главная проблема: где. Не повезешь же девушку на окраину города в дом, полный родителей, бабушек и зверья. Впрочем, Вика порой провожала меня на электричке даже заполночь и я, подлый и глупый, уходил преспокойно домой в тепло и сытость, оставляя бездумно подругу на темной и холодной станции. Что она делала? Как выходила из положения? Одно утешение: тогда не было ни бандитов, ни жутких страхов. В сегодняшнем количестве. Хотя идиотов всегда хватало.
      Итак, на шестом курсе, в зимние каникулы я оказался в Москве у дальних родственников и бегал истово по поэтическим вечерам, музеям, был даже в "гадюшнике" ЦДЛ, не понимая, где я и что впереди, а жил я одной литературной мечтой и постоянным творчеством, не столько на бумаге, сколько в уме, в каждом ударе сердца. Вика приехала чуть позже. Я купил бутылку сухого красного вина и приехал на встречу к ней в общежитие мединститута. Да, забыл одну важную деталь: приехав в Москву, я позвонил этому мифическому англичанину, который существовал на самом деле, отрекомендовался Викиным знакомым и попросил - по телефону - почитать "Доктора Живаго". Английский подданный, работавший переводчиком то ли в "Прогрессе", то ли в "Иностранной литературе", наверняка решил, что мой звонок - провокация и я - непременно работник КГБ и впал, судя по первой телефонной реакции, в полную прострацию. В книге для прочтения он наотрез отказал. И вообще прикинулся Иваном, вернее Джоном, не помнящим родства. Так вот, к Вике я добрался поздно вечером. Мы были одни в огромной комнате с множеством кроватей, которые перебивали мечту о "Докторе Живаго". Все-таки я был тогда не только читатель. Сели к столу. Выпили вино. Конечно, после вина Вика стала ещё желанней. Но... у неё оказался герпес, маленькая язвочка на верхней губе и мы не решились целоваться. А без поцелуев - какая любовь! И хотя я уже не был девственником, благодаря усилиям одной балерины из кордебалета, но и не мог - без поцелуев. Так и не сложилось.
      На Вике был большой красивый зеленый свитер, подаренный тем самым насмерть перепуганным моим звонком англичанином. Впрочем, Вика его успокоила, рассказав, наверное, о чокнутом русском поэте-студенте. Представляю, как он наслаждался общением с моей подружкой. Все они, иностранцы, шустры и предприимчивы и им всегда достается лучшее, в нашей стране, будь это недра или наши восхитительные женщины.
      А я вернулся, несолоно хлебавши, домой, встретился с будущей женой и позабыл обо всем на свете, даже о "Докторе Живаго", который прочитал несколько лет спустя в спецхране, раздобыв необходимое разрешение. Книга меня разочаровала. А гениальные стихи из романа я знал наизусть и допрежь того. Примечательно, что, исповедавшись Марианночке в своих предыдущих увлечениях, я услышал от неё через какое то время, что Вика была моей любовницей. Как же я возмутился несправедливостью обвинения! Ну не было этого. И встретив по весне Вику на центральной улице города с товаркой, подступил к своей приятельнице чуть ли не с кулаками, мол, чего напраслину наговариваешь. Вика была поражена: "Что тебе, жалко, что ли? Убудет от тебя? Чего испугался?" А у меня очередной и последний раз решалась жизнь. Быть или не быть. Вот в чем вопрос. Ох, и обижен я был на свою бывшую подружку. А надо было обижаться на себя, любимого. Увы, в одну и ту же реку не войдешь дважды.
      Вот так. Три медички и все вхолостую. Странный я был юноша, а может странным, закомплексованным было всё наше поколение. Сейчас сижу, то ли локти кусаю, то ли плешь чешу. А впрочем, вру, не кусаю. Уже и зубов почти не осталось. Клянусь, на неделе пойду к дантисту
      МЕДИЧКА
      Девочка, девчонка семнадцати лет. Выкрашены волосы в модный цвет. Издали трудно рассмотреть лицо. Спортивная сумка через плечо. В сумке - два конспекта, студенческий билет, томик Шекспира и пачка сигарет.
      Что ты повторяешь не вслух - про себя? Похожа на Офелию твоя судьба? Гамлет твой, где он, прекрасный принц? Тоже учится держать шприц? Ах ты, медичка, самый первый курс! Жизнь, как лекарство, пробуешь на вкус.
      Костер сигаретки не гаснет на ветру. О чем же ты думала сегодня поутру? О мальчиках фасонных, брюки клёш, с которыми вечером гулять пойдешь? Об умном старшекурснике в роговых очках, чьи губы отражаются в его зрачках? О будущей профессии, с надеждой и тоской, о новой Хиросиме и подлости людской?
      Спортивная сумка через плечо. Хочется яснее разглядеть лицо.
      АЛЕКСАНДРИТ
      Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведомая мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои.
      "Сяду я на камушек около реки. Как сыму колечко с тоненькой руки. Над водой бурлящей выскользнет из рук. Пусть его подхватит долгожданный друг..."
      Твой камень зелен, как вода, в нем отражается звезда. Переливается горит ночной звездой александрит. Приходит утро. Сразу ночь со звездами уходит прочь. Багровою зарей горит передо мной александрит.
      Возьми в заветную страну, в реке колечком утону. Ах, только б руку в руку взять и не найти пути назад! Как сон, желанное лицо. Дрожит в руке моей кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит.
      МИРАЖ
      Забыта. Давно не звоню. Так ветер знакомых меняет. Напомнить улыбку свою мешает - а что до меня ей? И как отрекусь - отвлекусь от наших свиданий. Забыта влюбленность. Парадная. Пусть как дверь на зимовку забита. В тулупе, треух под рукой, обиды - моя камарилья... И друга терзать: "Дорогой, что делала? Как говорила?" Мне копии жалкий мираж, как жажда - в пустыне колодца. На дню раз по пять умирать - твой голос внутри отзовется. Бессмысленно вызвать врача. В домашней аптечке не ройтесь. Любовь продолжает кричать кровинкою каждой в аорте.
      УЛЕТАЯ
      Самолет, самолет, самолетик - как присевший мотылёк на болоте. Покачнулся подо мной, разбежался - белым вензелем легко расписался. В голове одно, одно: ах, какой он неземной! Металлическое дно оборвется подо мной?! Спутница в кулечек травит, вздрагивает плечами. Сердца травма, травма, травма - там не полегчает!
      Время медленно идет, время медленно летит, улетает самолет - никогда не улетит. Помнят губы, помнят веки, помнят пальцы на руке, и - внизу лесочек редкий как щетина на щеке.
      ФАРС
      Глаз малахит и золото волос... Шепчу слова любви, слова признанья, и льется неестественно пространно о том, что сердце лишь к тебе рвалось... Я чувствую заведомую фальшь в словах самих собой произносимых, как будто бы они поизносились во встречах прежних... Снова глупый фарс!
      Я становлюсь статичен как статист, чьи репетиции естественно бесплодны. К чему слова, когда они бесплотны? К чему любовь, в которой ты артист? А если и в подруге рыбья кровь и ты ей нужен лишь приличным мужем, чтоб каждый день разогревать, как ужин, уже позавчерашнюю любовь?! Которой не было. Которая не будет. Которая, сродни таланту рифмача, в тоске бесплодия не может жить, молча, и на людях в пустой колотит бубен...
      КУКЛОВОД
      Больше всего в юности мне нравились две карикатуры, увиденные в иностранных журналах. На первой - большой человек дергал за ниточки куклу, которая, если приглядеться, подобными же ниточками управляла самим кукловодом. Вторая - по рисунку не представляла ничего особенного: актриса и режиссер обменивались репликами, но зато какой был текст и соответственно подтекст:"3а акт - контракт". Глуповат был Ваня бедный. Извиняйте, господа-товарищи!
      Мы познакомились где-то в центре неописуемо большого города П. на великой русской реке К. , в которую впадает сама Волга. Не хухры - мухры. Мы - это Володя и Нина. Очередная Нина. Я - студент медицинского института и начинающий большой поэт. Она - ведущая артистка кукольного театра. Вот включил видеомагнитофон памяти и сразу вспомнил обстоятельства нашей встречи четче и панорамнее. Мы познакомились возле главпочтамта. Нина шла отправлять посылку горячо любимому человеку в Барнаул, куда собиралась уехать через два месяца, чтобы выйти замуж и жить там долго и счастливо, и умереть с ним в один день. А я посещал сие богоугодное заведение, получая письма "до востребования", что у меня было тогда очередным "пунктиком". Среди множества других пунктов и пунктиков. Не помню только, чем она меня так заинтересовала.
      Невысокая, если не сказать крошечная брюнетка с большими широко раскрытыми глазами, пухлым ярким ртом, вьющиеся жгуче-черные волосы падали на плечи... Слово за слово, и я уболтал её, читая свои и чужие стихи, на что был мастер, один напор чего стоил... После того, как разделались с посылкой в Барнаул, я отправился провожать её на автобусную остановку возле ЦУМа, (она жила на другом берегу великой русской реки, которая делила город на две неравные части: левую - густонаселенную и правую - малообжитую, исключением, впрочем, являлся поселок, где жила Нина). По дороге мы зашли (я завёл) в книжный магазин и я - к тогдашнему и сегодняшнему стыду - забыл начисто о спутнице. Книги я всегда любил больше женщин, хотя и последними увлекался изрядно, особенно в юности. Ни одной юбки не пропускал, - могла бы упрекнуть меня жена, хотя это явная неправда: увлечения мои носили характер скорее платонический. Занятый творчеством поэтической лабораторией, чтением нескончаемого множества книг и к тому же учебой и спортом, я просто физически был не способен задумываться о любом объекте желаний более нескольких секунд. Итак, когда через полчаса я очнулся, новообретенной спутницы в магазине не было. Не обнаружил я её и на автобусной остановке, откуда уходили рейсы на другой берег реки. Полный облом. Было обидно, что я не договорился о свидании, не записал номер телефона (почему-то я был уверен, что таковой имеется, на крайний случай служебный). И тут я вспомнил, что через день по местному телевидению будет встреча с известным московским артистом и Нина по должности должна быть на этой тусовке, изображая восторженную поклонницу, которой она, впрочем, действительно являлась. Что же, дело техники, через день я тоже был среди приглашенных, и с удовольствием отметил румянец узнавания на лице было утраченной спутницы.
      После телепередачи (а она тогда шла "живьём" не по причине отсутствующей тогда начисто гласности, а просто по причине вечно присутствующей провинциальной бедности) мы, не торопясь, пошли через весь город, опоздали, конечно, на самый последний автобус и всю ночь прогуляли по летнему городу. Родители мои были приучены к моим ночным отсутствиям, а Нина, видимо, предупредила своих по случаю телепередачи. Я получил желанный номер телефона, и мы начали встречаться, если так можно называть короткие разговоры между репетициями или в антрактах спектакля. Развитие романа было вполне платоническим, хотя я и пытался ускорять события, но навыка и умения явно не хватало, к тому же человек из Барнаула стоял между нами тенью командора.
      Незаметно наступила осень. Каникулы закончились. На меня обрушились снова серьезные обязанности, я, несмотря на неукротимое стихотворчество, был аккуратным студентом, а Нина, уволившись из театра, уехала в Барнаул к жениху, по иронии судьбы тоже студенту-медику. Или уже врачу. В общем, эта главка моей жизни как бы перелистнулась. Абзац. Я жил тогда интенсивно, как на войне, когда в стаж засчитывается один день за три. Торопился прочитать немедленно что-то архиважное, думал, экспериментировал, записывал. Жадно хватал куски жизни, ещё полусырые и дымящиеся, глотал, не прожевывая, а на деле, как потом оказалось: переливал из пустого в порожнее.
      Однажды мне стало нестерпимо скучно, тоскливо, одиноко, и я, повинуясь интуиции, какой-то настоятельной телепатической потребности набрал телефонный номер театра и ни с того ни с сего попросил артистку Городовикову, то бишь Нину. И - о, чудо! - её голос немедленно возник в трубке. Я наказал, чтобы она ждала меня у телефона, бросил трубку уличного автомата, схватил такси и уже через несколько минут был в театре.
      И мы встретились, чтобы не расставаться! Вот эффектная концовка, пресловутый хеппи-энд, но в жизни такое случается редко. Мы действительно радостно встретились и стали регулярно видеться. Её худенькое тельце зверски возбуждало меня, но... надо вспомнить страну, где по знаменитому телезаявлению не было секса. Нина тоже твердила одно: "Только после свадьбы".
      Никакой свадьбы, естественно, быть не могло по многим причинам. Как человек изобретательный и предприимчивый, я все-таки нашел выход. И вроде эстетически он был вполне. Сегодня подобное научно именуют петтингом и всячески рекомендуют молодым парам.
      Шло время. Всё приедается, всё исчерпывается. Мелеют реки, иссякают колодцы. Любовь изнашивается до дыр. Любовь изнашивается, как ткань. Сочинилось у меня в то время такое стихотвореньице. А свято место пусто не бывает. У Нины, конечно, было множество поклонников и претендентов. Её безуспешно добивался главный режиссёр театра, с ним
      соперничал главный художник. На меня они спокойно смотреть не могли, но в театр пускали. А тут внезапно появился просто мальчик. Что это я? Не мальчик, вовсе, а молодой мужчина, может только на год на два моложе меня. Он жил неподалёку от дома моей подружки и имел ещё одно немаловажное преимущество (помимо тех, что я не знал и не предполагал): он честно и немедленно хотел жениться. Я же, слушая все эти предложения и предположения в Нинином пересказе, естественно думал, что моя актрисуля просто проверяет мои чувства, побуждая меня к более решительным действиям.
      Как-то мы резвились с ней на квартире её подруги, и я всерьез вознамерился лишить её невинности. Сколько можно! Долой фиговые листки девственности! Свободу узникам Анголы! Я сорвал с неё одежды, обрушил бедную обнаженную в перины, но так и не убедил стать (лечь) на мою эгоистическую точку зрения. Ну не смог. Слаб человек. В этой змееподобной схватке, в этой упоительной возне я изнемог и преждевременно кончил. В том числе и эту возню. И сразу потеряв интерес к объекту вожделения, погнал Нину в ванную, а она наоборот упиралась и дразнила меня последствиями. И накаркала. Через какое-то время она заявила мне, что у неё задержка, и я должен что-то предпринять. Вроде как опять речь пошла о женитьбе. Я наотрез отказался, предложил устроить аборт и стал чуть ли не издеваться над бедной девушкой, мол, как удивятся врачи, прерывая беременность у непоколебимой девственницы.
      - Давай, хоть ликвидируем этот твой затянувшийся каприз, эту ошибку природы! - неделикатно предлагал я.
      Ответом стал почти мгновенный выход моей подружки замуж за того самого терпеливого (или наоборот слишком нетерпеливого) молодого человека, с которым я даже как-то успел познакомиться. Дело в том, что Нина поступала учиться в университет, и мне пришлось помогать ей готовиться к сдаче экзаменов, пришлось поневоле бывать у неё дома, общаться с её родителями, слава Богу, в благовидной роли наставника и репетитора. Нарепетировались на славу.
      После свадьбы наши отношения стали увядать, я не был законченным циником и не мог делить возлюбленную столь уж откровенно с её законным владельцем. А ещё через год Нина родила сына (какое счастье, что не от меня!), погрузилась в его воспитание, взяла академический отпуск в университете и декретный - в театре. В общем, и ей стало явно не до меня.
      Тут-то я переехал в столицу и тоже погрузился в учебу, работу, в свою семью, а главное, в творчество, единственно в коем видел свое предназначение. И уже зрели будущие непреклонные враги, завистники, хромоногоголовые придурки, без которых, видимо, не обходится ни одна биография великого человека. Итак, налицо были явные сдвиги, казалось, вот-вот и я ухвачу за хвост Жар-птицу всесоюзной, а затем и мировой известности...
      Наверное, Нина как-то все-таки успевала следить за моими успехами при всей своей занятости и моей неотзывчивости; знала, где я работаю, поскольку однажды в редакции газеты "Макулатура и жизнь" раздался телефонный звонок, и Ниночка, возникнув их небытия, сообщила довольно кокетливо, что её театр в Москве на гастролях, и она очень хочет со мной увидеться, но только при одном условии - не приходить на спектакли, чтобы не смущать её своим присутствием, мол, она сразу же почувствует, если я буду в зале, и может сбиться с роли. А после гастролей, пожалуйста. Она будет ждать меня в гостиничном номере, чтобы погрузиться в сладостные воспоминания.
      "Какие нежности при нашей бедности!" - ни с того ни с сего промелькнуло у меня в голове, но тут же отвлекли какие-то важные редакционные хлопоты. Эх, надо было бы к случаю вспомнить: не возвращаются к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Как, впрочем, давно нет и нас, прежних. Только тени истово рыщут в поисках своих оригиналов, своих владельцев и, не находя, пытаются картинно надувать отсутствующие щеки.
      В пятницу я как штык был в условленное время в гостинице "Урал, что располагается неподалеку от Курского вокзала, куда прибывают и откуда убывают поезда в мой родной город. Желтые хризантемы, купленные мной, трепетали на ветру, как заморские флаги, и Нина, словно Чио-чио-сан ждала меня у входа. Энергично проникнув внутрь мимо бдительного швейцара и войдя в стандартный двуместный номер, предусмотрительно покинутый Нининой товаркой для-ради нашего долгожданного уединения, я торжественно выставил на лакированный низкий журнальный столик традиционный набор осторожного любовника: шампанское и конфеты и только потом пригляделся к своей давней подружке. Время её явно не пощадило: она пополнела, мягко сказать, чуть не вдвое и прежнее худенькое сексапильное тельце превратилось в массивное бабье тулово, к которому были приставлены коротенькие окорока ручек и ножек. Только голос звучал по-прежнему нежно, не тронутый распадом, да в глазах иногда мелькала знакомая лукавая искорка.
      Я, однако, не поддался панике, привычно и артистично открыл бутылку, разлил желтоватое пенное содержимое по стаканам и провозгласил бодро традиционный тост начинающих алкоголиков: "Со свиданьицем!" Зажурчал ручеек доверительной беседы. Мы увлеклись воспоминаниями, и разгоряченный вином я был почти готов к очередному подвигу, как вдруг среди говорливого ручейка послышался немелодичный скрежет, перешедший чуть ли не в. камнепад. Нина рассказывала о своей безрадостной семейной жизни. Её дотоле религиозно-озабоченный богобоязненный супруг, друживший в основном со священниками, начал вдруг попивать о третьем годе брака и мимоходом заразил благоверную гонореей. Мало того, обвинил её же в измене и своей неблаговидной болезни. Нинин темперамент последнего удара не перенёс. Дело закончилось разводом.
      - Да ты не бойся, я давно вылечилась, - простодушно успокоила она, заметив, что я непроизвольно дернулся при упоминании о болезни. "Спасибо, как-то не хочется", - возможно, и следовало бы полушутя ответить, но язык мой присох к гортани, и, выдержав для приличия пять-десять минут, я бежал из гостиницы быстрее лани, быстрей, чем сокол от орла. И не видел с тех пор Ниночку никогда. Что-то она сейчас поделывает, уже бабушка, наверное? И только несколько стихотворений осталось о ней на память, тлеющие, мерцающие, как угли былого костра.
      Серебряными гроздьями нахохлились созвездья. Не звезды люди - врозь они, когда бы надо вместе. А надо ли?
      НРАВ
      У моей любви изменчивый нрав. Крутой, как кипяток. Трудно быть моею женщиной - как под пытки, как под ток... Сам бы этого не смог! Милая, решилась?! Надо же тоже мужество иметь - ради краткосрочной радости ночью черной, утром радужным долгую печаль терпеть. Вся ты светишься, счастливая. Глажу волосы твои. О, продлись же, торопливое состояние любви!
      ЗВЕЗДЫ
      Черемухи запах щемящий затронул не только меня... Весь город, как роща шумящий, к исходу июньского дня в бутыли, петлицы и вазы зеленые ветки продел, и праздничным сделался сразу и сразу же помолодел. Тяжелые белые гроздья, как клипсы, свисали с ветвей, и белые-белые звезды прорезали сумрак аллей... И сердце щемя и тревожа, лишая покоя и сна, на спутницу чем-то похожа, шла в поздних веснушках весна. Растаяли звездочки снега, и нынче в проснувшийся сад с ночного июньского неба цветочные звезды летят...
      РОЛЬ
      "Ты так играла эту роль..."
      Борис Пастернак
      Ты так играла эту роль - не изменяла, изменяясь... И мне осталась только малость - два слога - имени пароль. Я повторял его чуть свет, с постели вставши, на работе, я замирал на повороте, страшась увидеть силуэт знакомый, к вящей неохоте твоей... Чудес, конечно, нет. Но вы меня легко поймете...
      Я узнавал тебя во всех прохожих женщинах, цыганках - твой профиль огненной чеканки и радостный жемчужный смех... Я умолял тебя: играй! Но был суфлёр уже не нужен, ты затвердила роль, к тому же со мною горя через край!
      СЛАЩЕ ВИНА
      Губы твои - слаще вина, волосы - черная вьюга... Темною страстью пои допьяна, радость моя и подруга! Сердце очистив от ржи и от лжи, вся дуновенья мгновенней - руки на плечи легко положи и - остановится время...
      Не остановится. Даже когда душу мольбою унижу; зыбкое, словно в ладонях вода, будущее увижу, где ты - чужая судьба и жена... Время врачует порезы. Месяц, другой - и отвык от вина, лучшее качество - трезвость. Трезвым легко рассуждать о любви, мелочь любая видна им, только вот руки опять не свои, только опять вспоминаю губы твои - слаще вина, волосы черная вьюга...
      Нас раскидает... Чья тут вина? Север не сходится с югом... Будь же тот счастлив, кому довелось, выучив звонкое имя, теплой ладонью коснуться волос угольных, буйных, любимых...
      САГА О МАЙСКОМ ЛИВНЕ
      Дождик - майская простуда, льющая как из ведра... Господи, какое чудо для адамова ребра! Спутница моя вприпрыжку разом вырвалась вперед. С ней играет в кошки-мышки дождик, осторожный кот. Цепок зверь. Безмерна точность. Вмиг изловит без труда. И мурлычет в водосточных трубах бурная вода.
      О, умытая громада стали, камня и стекла! Неужели ты не рада, что печаль твоя стекла?! Магазины протирают запотевшие очки, и машины раскрывают шире яркие зрачки.
      Царство малое озона, миг помедли, очаруй... Каждый вздох во время оно опьянит, как поцелуй. Что природная стихия перед женской красотой?! Были волосы сухие, стали - ливень золотой. Были руки, были губы, были нежные слова, а сейчас - деревьев купы и зеленая листва.
      Пусть крутящейся воронкой исчезает впереди спутница моя, девчонка... Ветер, ей не повреди! Мне ли мерить чутким взглядом все подробности игры; дождик, милый, вот я - рядом, может, вцепишься в вихры! Гребнем яростным причесан, стану, может, хоть на миг ближним лесом, дальним плёсом, взмою птицей напрямик.
      Независим и зависим от высоких облаков, верхом брызнул, дунул низом дождь разок и был таков. Словно девушки затылок промелькнул в полдневный жар, выронив десяток шпилек на зеркальный тротуар.
      ТАТАРСКИЙ РАЙ
      Этому странному выражению уже лет пятнадцать, не меньше. В какую-то из встреч Нового года я упился и обкурился до беспамятства, провалился почему-то в магометанские сны, впрочем, потом понял цепочку ассоциаций. Проснулся под ёлкой на полу, застланном орнаментированным ковровым покрытием. Жена со смехом и плохо скрываемым презрением спросила:
      - Ну, как спалось, голубчик?
      - А что такое? - по своей излюбленной привычке вопросом на вопрос ответил я.
      - Да ты во сне всё про татарский рай бормотал... Эк тебя угораздило! Спиваешься потихоньку. Скоро и чертики привидятся.
      И я вспомнил, что минувшей осенью был в Алма-Ате, доводя до совершенства очередную книгу переводов с казахского, общался с однокурсником по институту, который принимал меня и в своем доме, и в гости вывозил. И были мы с ним в огромной квартире, обвешанной и устланной коврами, где практически почти не было мебели, что, надо заметить, меня все-таки удивило. Хотя Восток, известно, дело тонкое. Пили, читали стихи. Гурий не было. Хозяйка, женщина бальзаковского возраста и подруга моего однокурсника, была, естественно, не в счет. Одно воображение и призраки неосуществленных желаний. То, что мне никогда не изменяет.
      Долго меня этот "татарский рай" преследовал. Жена - несомненная артистка от природы, хотя и философ по профессии, но долгие годы невольного наблюдения за столь никчемным существом, как муж-поэт, муж - вечный мальчик и, увы, не слуга, выработали у неё склонность к пародированию, передразниванию самых возвышенных предметов, что уж тут с чепухой церемониться - никак не могла его забыть. Почему-то серьезное забывается, а чепуха впечатывается крепко-накрепко и сидит потом невыводимой занозой.
      Так вот была у меня, Владимира Михайловича Гордина, прелюбопытная татарочка. Звали её Римма, а любопытного в наших отношениях было то, что если исключить слабый сексуальный акцент, то основным связующим звеном были, как ни странно, вполне дружеские чувства.
      Встретил я Римму утром в метро, как сейчас помню. Низкорослая, но ладно выточенная, смотрелась она как миниатюрная индийская статуэтка красного дерева. Блеск агатовых глаз, как бы омытых утренней росой бытия, заставлял вспомнить о ягодах черной смородины или темной-темной вишни. Свежие полураскрытые губы, между которыми пробегал порой ящеркой розовый юркий язычок, казались коралловыми украшениями; щеки также напоминали своей желтовато-оранжевой бархатистостью экзотические плоды, например, персик.
      Римма при первой нашей встрече была расстроена. Что-то у неё не заладилось с другом, и она мгновенно согласилась вышибить клин клином при моем посильном участии. Мы отправились ко мне. Жил я тогда один. Сели за стол, чуть-чуть выпили (Римма, впрочем, этим занятием не увлекалась). И через 10-15 минут оживленно болтали ни о чем в моей холостяцкой постели. Её старательная нежность пополам с цирковой эквилибристикой или спортивной гимнастикой с легкой долей массажа меня умилили. Особенно хорошо она смотрелась в позе "маленькой Веры" (причем задолго до выхода этого нашумевшего фильма, преобразовавшего в нужном направлении массовое сознание постсоветских секскультурников). Затем мы поехали в "Прагу". Хотелось порадовать, как-то отблагодарить девушку, без ломания отбросившую свое дурное настроение и дарящую безмятежный покой и ласку без задней мысли и откровенной купли-продажи.
      В ресторане Римма рассказала мне, что родом она из Нижневартовска, нефтяной столицы Сибири, после школы приехала поступать в театральное училище, но не добрала баллов и сейчас работает приемщицей белья в прачечной на Кутузовском проспекте. Живет в общежитии около Киевского вокзала (оказывается, коммунальное хозяйство Москвы настолько испытывало тогда недостаток кадров, что даже был открыт лимит на прописку недостающих работников). У неё в Москве жила тётка, сестра матери, и она в основном обитала у тетки, ведь общежитие далеко не подарок. Но тетка заметила романтические (и не только) отношения между Риммой и собственным единственным сыном, т. е. кузеном, и выгнала бедную набедокурившую родственницу взашей. Встречи вне теткиного дома быстро иссякли, ибо кузен-однолеток был ленив и нелюбопытен (особенно удовлетворив самое первое и сладкое любопытство), как и большинство наших сограждан издревле, чай, Пушкин не зря отметил сие (лень и нелюбопытство) в качестве главных черт великороссов, в кои незаметно, впрочем, влились орды Римминых соплеменников.
      Мы стали изредка встречаться, то бишь, когда мне было удобно, я вызывал телефонным звонком Римму на свидание, и помимо постельной гимнастики мы посещали поочередно ресторанные заведения, отрываясь на этих экскурсиях на полную катушку. Надо заметить, что Римма никогда у меня не оставалась на всю ночь (подозреваю, что действительно, как она сама как-то проговорилась, за ней присматривали), даже в 2-3 часа ночи она всегда уезжала на такси, за которое сама же гордо расплачивалась. Сколько я ни предлагал ей денег, она никогда не брала. Судя по разговорам, она подрабатывала извечным женским способом, специализируясь почему-то на испанцах. Впрочем, это мои домыслы, я мог и ошибиться.
      Прошло несколько лет. Римма округлилась: доверчивое выражение подросткового лица исчезло; пополнели даже пальчики рук, на которых зажелтели золотые перстеньки, прошу прощения, но они стали похожи на кремлевские сосиски. Заметьте, похожи все-таки на изысканные кремлевские изделия, а не на общепитовские. Зато к очередной зиме появилась шикарная шубка, чуть ли не норковая. Это сейчас каждая вторая москвичка (по статистическим выкладкам демороссов) щеголяет в меховом облачении, а лет десять назад попробуйте-ка сначала отыскать лисий или хотя бы нутриевый полушубок в свободной продаже, а потом ещё собери на это чудо деньги. Вот ведь какой парадокс получается: зарабатываем всё меньше, по полгода и году зарплату не выплачивают, а живём всё богаче, одеваемся все наряднее. Кое-кто, наверное, активно подрабатывает, но все равно парадокс. Раньше же другой парадокс имел место: в магазинах продуктов было шаром покати, а холодильники у всех были набиты, как говорится, по завязку.
      Была, значит, то ли зима на исходе, то ли ранняя-ранняя весна в самом начале. В столицу приехал очередной мой приятель-художник, и мы с Риммой навестили его в гостинице "Россия". Была как бы светская беседа, естественно, алкоголь (в меру), чаепитие, всё как у людей. Я на пари сочинял акростихи на каждого из участвующих в действе. Поверьте, было весело. Приятель попробовал аккуратно поволочиться за моей спутницей, поподбивал клинья, но получил вежливый отказ. Я тоже распалился, завел подружку в ванную, но она почему-то и у меня вывернулась. Заполночь мы вышли на улицу, и Римма впервые не поехала ко мне. Отговорилась какими-то важными пустяками. А когда через пару месяцев я позвонил ей снова, узнав, кстати, что она получила повышение по службе (из приемщицы стала заведующей), она почти в самом начале разговора выпалила:
      - А тебе повезло, что последний раз у нас ничего не было.
      - ?
      - Было у меня, знаешь, нехорошее предчувствие. Смутное подозрение. Пошла на другой день к врачу, а он обнаружил гонорею. Но ты не бойся, я уже вылечилась.
      И всё, братцы, кончилась наша дружба. Я не звонил Римме несколько лет, а когда со скуки набрал номер прачечной, оказалось, там давно другая фирма, совместное испано-русское предприятие, так сказать, и никто там не знал никаких концов.