Номерные сказки

      — Вот они... эти самые в целом науки... Поскоку постоку тока из их проистекает человечье гуманство, отличное его от зверей... Я в нашем лице... завсегда привык попекать... и отнюдь всячески помогать... чтобы в этом смысле они потомки нами предками не страмились! Ибо... Ибо дабы чтобы страна мало-мало хороший был — надо тихо-тихо наука всякий любить. И туда-сюда его развивать. Вот. Потому что наука есть тот самый, какой никак без его нельзя. Никому! Всегда. Ведь ежели кто науку в себе развил — у того что? У того как минимум аллес гут. Тоись, вашим языком говоря, алле пешкен нах дамкен. Та страна, у которой ученые беспрестанно с колбами дружат, закрытые открытия открывают, изобретения сочиняют — та страна что? Везде поперед других и в выгоде по самые уши. Вот у меня, к примеру, в прошлом годе отрок такой сыскался... Кляйн киндер безусен, чтоб вам понятно. Так он, ферштеешь ли, из собственной башки такую хрень вымудрил! Чтобы, значит, шишкен с елкен легче сбивать. С кедрен, тоись. От такую от дуру на четырех колесах построил! С педалями. Для ног и рук. Он крутит, она едет, оно с боков колотушками по стволам лупит. Они прям сверху и валятся. Шишки, белки и дятлы. Заготовительный комбайн называется. Орехо-шкуро-перьевой самоходный. Двойного применения. Ежли в случае войны да на врага выпустить — и врага всякого любо-дорого заготовит.
      Государь приосанился. Ему было приятно, что слова его с большим вниманием слушали именитые и известные. И вдвойне приятно от того, что было чем блеснуть из отечественных достижений.
      — Али вон надысь мужик один оттопырил! Мало ему, что грамотный. Дак взял и обсерваторию у себя на дому придумал. Со стеклами. в трубке. Сам с рождения лупоглазый, да стеклы ишо приставит — и вся-то перспектива наглядная прям тут же ему видна! Много там всего насмотрел... Планеты, говорит, круглые черт-те где аж летают, и человечки малые сверху на их живут. Иностранные планетяне. Прям, говорит, так же точно печки в домиках топят, за скотиной ходят и метелят друг дружку по праздникам. Только по три глаза у кажного и головы промеж ног. Да солнце зеленое. Да Господу редко молятся. Потому что очень уж далеко, молитва долго идет...
      Его величество с полным на то правом мог бы долго говорить о достижениях соотечественников. Мог бы упомянуть и умного поповского сына, в юном возрасте выучившего сорок семь языков, включая немой древнегреческий и дельфиний. Мог бы похвастаться способностями боярина-декламатора, который в ходе чисто научного опыта с использованием спиртосодержащих растворов целых семь часов оставался разумен после заправки оными на три четверти общего объема тела. И из семи часов пять с половиною говорил дельно и связно на различные предлагаемые ему темы. Включая такие даже для трезвого человека сложные как эмансипация самок у обезьян и характер процесса зарождения ветра в кишечнике.
      Но его величество не стал бахвалиться перед высоким собранием. И в окончание своей речи просто от всего сердца поблагодарил дорогих гостей. И пригласил отобедать. Это был своего рода хитрый дипломатический шаг. Потому что матушка-государыня с царевною вместе даром времени не теряли и наготовили такого, что даже бывалые дворцовые мыши, находясь под полом, от вкуснейших запахов сидели в слюнях по пояс. Роскошный обед продолжался до самого ужина и, после небольшого перерыва, до вертикального положения обеих часовых стрелок. Спать же из дорогих гостей никто не пошел. Их, объевшихся, относили.
 

Сказка №69

      В этот хмурый январский день вся наличная династия и весь придворный штат торчали с утра во дворце и занимались кто чем. Царевна в своей светелке сдавала одному из прибывших учителей устный экзамен по физкультуре. Другие преподаватели спали в отведенных им горницах, восстанавливая силы после долгой дороги. Матушка-царица взялась вязать им на память шарфики с монограммами и сильно в том преуспела, невероятно ловкими и быстрыми движеньями спиц делая едва ли не сотню узлов в минуту. Бабки-приживалки, группируясь по интересам в шебутные сообщества, играли в карты, лузгали семечки и лениво интриговали. Одна из них вспомнила, что другая вчера наступила ей на ногу, и на этой почве всего через полчаса бились словесно уже две немалые коалиции. Среди повторяющихся выражений наиболее частыми были "страмота кургузая", "дрань занозная" и "Да я тебя раздолбаю, как дятел спичку!"
      А в царевой горнице с серьезными лицами сидели два официальных лица и официально занимались серьезным делом. Его величество государь и его высокоблагородное превосходительство воевода крепко думали над новым боевым уставом. Шут, которого сие не касалось, дрых поодаль на лавке, лишь изредка нарушая четкую штабную работу дурацкими замечаниями.
      — Параграф первый. Основополагающий. — прохаживаясь из угла в угол, говорил царь, — Остается прежним. "Отец-командир военному солдату есть мать родная, брат и сестра родной, и роднее отца командира есть только Родина-мать да солдата военного мать родная." Запиши. Так оно и оставим.
      Писец быстро чиркал по бумаге, воевода, соглашаясь с его величеством, многократно кивал, а его величество, блистая поочередно то памятью, то мудростью, то отвагой, на глазах переделывал важнейший военно-государственный документ.
      — Относительно пленения в бою. Пиши. Параграф восьмой. "Ежели кто своевольно сдастся и супротивнику тем услужит, то срам ему на голову сроком четыре года и нагрудный знак "За позорную сдачу в плен". Ежли же по ранению али со страху, али в нерасторопке ошибочно угодил — таковому бойцу по освобождении государево сочувствие в форме личного трепания по плечу. А ежли кто из плена сбежит — тому поощрение. В виде..."
      Его величество задумался.
      — Мож, деньгами? — предположил воевода, — А чтобы по-военному было — при ленточке и с правом ношения на груди. То бишь, медаль и деньги в одном предмете.
      — Идет. — согласился царь. И продиктовал писцу.
      — А ежели... — шут на лавке, не открывая глаз, открыл рот. И, как ему полагалось, сморозил непотребное, — А ежели ты сам в плен попадешь, надежа? Сонного, к примеру, разведка схватит. Аль в нетрезвом виде окопы спутаешь. Тогда как? Ежели само величество-то в плену? Тебя тогда временно недействительным объявлять? А то еще прикажут остальным от твоего имени тоже сдаться...
      Шут, конечно, схамил. Но доля истины в его хамстве имелась. Государь нахмурился. Обращение к историческим аналогиям не дало особого результата. Да, конечно, прецеденты имелись. Годов с пяток назад Дурляндия со Шпрехтляндией схлестнулись пеше и конно на пограничной меже. Шпрехтляндский-то царечек мудренько поступил, из-за обозов громкими криками воинство свое понукая. А дурляндский-то коллега изо всей своей моченьки дурканул. В голове авангарда шел с личным в одной и с дивизионным знаменем в другой ручке. Оба флага жемчугом шиты, да на самом величестве парадная золотая корона с платиновым забралом, да два горниста по бокам, с серебряными инструментами и в парчовых кафтанах оба, да штандарт его величества позади его величества в четыре руки несли, здоровенную такую драгоценную хренотень огромной исторической и весовой стоимости. Шпрехтляндские гренадеры как все это убранство увидали — так чуть меж собой не передрались, кому дурляндского царя в плен-то брать. Спорили, ругались, кости бросали. А дурляндский воитель от основного воинства своего оторвался и бодро так на врага пер, ювелирный прилавок такой с ногами. И мысленно уже даже и победил, глядя, как враги в своем стане за грудки друг друга хватают. А потом как-то так неожиданно дюжина ловкачей с сетями накинулась — и попало дурляндское его величество в плен бесплатным приложением к богатым трофеям. Полгода узником пробыл, на ячневой каше и обезжиренном молоке в угловой комнате холопского дощатого дома. Опростился, опустился, стыдно сказать — из мышеловок сыр крал. Кандалами звеня, дворовым мужикам за три затяжки помои сортировать помогал. А когда соотечественники войной пришли и в жестоком бою государя своего с немалыми потерями отбили — так пяти минут хватило, чтобы снова в роль-то войти. И шпрехтляндскому плененному царю на высоком помосте под раскатистое ура и аплодисменты целый час в зад пинал и ядреным каленым словом под общевойсковой хохот всячески унижал. И победный орден сам себе вручил перед зеркалом, многозалповый салют в свою честь прослушав и руку после тысячного поцелуя отмыв. Правда, историю-то на мякине не проведешь. Так что пошли гулять по манускриптам и летописям обидные для него прозвища : меткое Пеклолаз Впередбатечный, справедливое Узник Глупости и нелепо-обидное Выкидыш Катапультный.
      — Не должно того быть! Государь не имеет права находиться в плену живым! — вдруг твердо сказал царь. И все притихли. Потому что ничего похожего на эти суровые слова в прежних уставах не было.
      — Параграф там какой? Что-ль девятый? Предлагаю. Ежели, упаси Господь, тфу-тьфу-тьфу, само его величество в ходе войны да угодит во вражий полон... — шут сделал паузу. И закончил четкой длинной скороговоркой, — Имеет право и, паче того, должон самоудавиться кандалами, буде не получится — самокинуться на копье, буде не получится — самометнуться в ближайший по ходу маршрута омут, буде не дадут — в камере защекотаться досмерти, буде свяжут — биться лбом об пол до результата, буде мягко устелют — жевать ковер, пока не подавится, буде весь сожрется — снова биться об пол, буде проломит оный... Тогда не знаю.
      Шут развел руками, и колокольчики на его запястьях звякнули. Царь, коротко ругнувшись "ёжкиной бабушкой", велел ему заткнуться. Что тот немедля и сделал, умудрясь всунуть в рот весь кулак. Однако общее творческое вдохновение после этого как-то сразу угасло. Никто не смог предложить ничего путного, поэтому данный параграф оставили на потом. Принялись было обсуждать вопрос о том, следует ли вводить воинские звания для кавалерийских коней, но это уже скорее относилось к вопросам военной реформы. Вяло поговорили о разработке новых систем оружия, среди которых как наиболее перспективные царь выделил специально обученных больных коров для постановки вонюче-гадостных заграждений, а также особого рода лук с особенной конструкции стрелами, которые тупым своим наконечником ударяют в голову с силой, эквивалентной бутылке водки без закуси натощак. Впрочем, это тоже мало относилось к предмету. И постепенно заседание само собой прекратилось. А когда матушка-государыня пришла позвать к полднику, то ей сначала пришлось будить. Государя, которому приснился новый вид боевого шлема с метровым остроотточенным козырьком. Воеводу, которому пригрезились ползущие по-пластунски кони. Писца, которому привиделся писец же, но пленный вражеский, со вставленным куда не надо пером, другим пером испуганно строчащий текст устного допроса самого же себя. И шута, которому снился мир. В котором никто ни с кем не воюет, а только работают, плодятся да размножаются. Не столько работают, конечно, сколь размножаются. Не столь размножаются, конечно, сколько оно так выглядит. Да и ладно. Лишь бы всем было бы хорошо.
 

Сказка №70

      В это утро его царское величество проснулось, опередив Солнце, застав Луну и мелкие, как куриные мысли, звезды. Вздув свечу, государь наскоро оделся и отправился по длинным темным коридорам в правое крыло дворца. Действия его величества наяву были осознанным продолжением сна, в котором ему привиделся Некто, держащий в руках маленькое дрожащее Нечто. Сон был зловещ и туманен, государь был суеверен и деятелен, поэтому сразу же по просыпании он направился туда, куда советовал ему Голос. Странный Голос. Не мужской и не женский, он сказал негромко : "Встань, пойди и возьми". И что-то еще, чего, проснувшись, царь не смог вспомнить. Зато он точно знал, что нужно идти в правое крыло дворца. И среди многих сундуков разыскать лишь один...
      — ...Паскуды! — коротко выразился монарх, доставая из восемнадцатого сундучка крошечный девятнадцатый. Государственную тайну в стране умели хранить. До древних коронных секретов мог добраться лишь очень терпеливый и целеустремленный искатель. Маленькие сундучата все уменьшались, горка их на полу все росла. Теряя терпение, государь все громче топал ногами и все шумнее сопел. Правда, все-таки намного тише, чем храпел за стенкою шут, сосланный в отдаленную каморку именно по этой причине.
      — Макаки хвостатые! — в очередной раз безадресно выругался царь, и слова его, упав семенем на рыхлую почву близкого шутовского сна, в считанные секунды проросли и дали всходы в виде кошмара. Шуту мгновенно приснился зоопарк, где они с царем сидели в клетке и непотребно чесались. Царь плевался в посетителей и не умел говорить, а хвостатый шут искал у него в голове и все время кого-нибудь находил. Посетители же стояли возле клетки угрюмые и смотрели в землю. Многие плакали.
      — Р-разорву!!! — взревел нешуточным ревом его величество и открыл шпилькой последний сундучишко. В наступившей тишине раздался самый маленький в мире скрип, еле слышно звякнули невидимые для глаз колокольцы, несколько крошечных пылинок поднялись со дна. Дальнозоркий царь отступил на пару шагов и, трепеща сердцем, заглянул внутрь. И сразу отпрянул. Нечто мелкое хихикнуло в сундучке и высунуло что-то вроде лица. Чем-то вроде крошечных лапок оно вцепилось в край сундучка и вылезло. Мелкие глазки его подслеповато щурились. Ни формы, ни цвета существо не имело. Но вид у него был довольный.
      — Ты кто? — ошеломленно спросил царь.
      — А судьба твоя! — внятно сказала маленькая фиговина и по-собачьи встряхнулась. Затем, не отрывая гаденького взгляда от царева лица, по-кошачьи мурлыкнула и облизнулась. Затем, не имея крыльев, вспорхнула. И — след простыл. Как будто и не было.
      Правое крыло дворца построено было столь давно, что даже в ранних летописях упоминалось как подлежащее немедленному ремонту. В правом крыле дворца появились на свет и отдали Богу душу десятки лиц царской крови. Маленькие окошки правого крыла вросли в землю, потолки потемнели, полы сделались скрипучими, как новые сапоги.
      — Сеня! — заорал государь. Не просыпаясь, шут пополз на призыв.
      Чердаки правого крыла по самую крышу были забиты такой древней рухлядью, что любой музейный работник пищал бы от радости, забрось его туда на недельку. Вещей, предметов и разных интересных хреновин было там столько, сколько блох может уместиться на пароходе.
      — Сюда! Быстро! — государь еще ни о чем не успел подумать. Но что-то непоправимое произошло, и он почуял это даже дырами на носках. Шут вскочил на две нижние, двумя верхними разлепляя на бегу веки. Ударился в стену. Потом в другую. И лишь с третьего раза попал в маленькую каморкину дверь.
      Много было всего в правом крыле дворца. Особенно на чердаке. Старинные, вышедшие из обихода деньги; давно съеденные молью соболя и овчины; неходового размера шлемы, списанные мечи и дырявые латы; связки гармошек, отдельно губных и отдельно с мехами; стопки одежд, одеяний, одежек и отдельно обуви и обувки; всякие крупности и всякая мелочь невперечет и навалом невпроворот, как-то : документы, трофеи, веники, ложки, упряжь, коромысла, бадьи,ведра, метеорит, рука Венеры, ошейник, кальян, кресло, гвозди, оглобли, сталактит, чучело Жар-птицы, столы, стулья, лавки, сбруя, комод,колокол, прялка, сталагмит, Посейдонов трезубец, горшки, табурет, пианино...
      Треснуло. Государь запрокинул бороду. Посыпалось. Государь разинул рот и глядел. Рухнуло...
      Многие историки отмечают, что груз прошлого, подобно некоторым явлениям в физике, имеет свою критическую массу. Накапливаясь десятками лет, он может придавить за долю секунды. Некоторые думают, что прошлое за спиной. А оно скорее над головой. И чем длиннее пройденный путь, тем ближе его конец. И чем толще шея, тем больнее ей, когда рубят. А когда секирой своей размахнулось Время — ничто не в силах уцелеть, выстоять и сохра...
      Шут выдернул царя за руку, и то место, где царь стоял, перестало существовать. Пианино пробило пол и ахнуло в подвале так, что во всех дворцовых постройках преставились тридцать две старых и восемь хворых мышей. Огромная дыра в потолке, проецируясь на гигантскую дырку в полу, говорила о многом. О том, что все там будем до одного. О том, что ломать — не строить. Что висельник утопленнику братан, что из праха вышли и тленом станем, что за одного погибшего трех дохлых дают, что не стой под стрелой и не спи, замерзнешь, что вот был, да сплыл, что хана — это амба в виде крантов, что...
      Царь вышел из ступора и обмяк.
      — Медаль... — пролепетал он, держась шутовской руки. Шут оглядел царя, уважительно посмотрел на отверстия и присвистнул.
      — Эдак-то и хоронить бы нечего было. И могилки б рыть не пришлось. Так, ямку разве что. Для порядку.
      — Орден! — прошептал царь, боясь отпустить руку. Перед глазами его все еще стояла бездна.
      — Спасибо. Ордена любим. — шут отвел его величество в сторону и осмотрел лучше, — Целехонек, надежа. Как новый. Краше прежнего. Портки лишь тока сменить. Шутка.
      — Медаль... Орден... Медаль... — пробормотало его величество.
      Шут нахмурился, прислонил его величество к стенке и обернулся мигом.
      После вылитого на голову ведра холоднющей колодезной воды государь прояснился очами и вернулся на панталык.
      — Гадину-каку-то из сундука выпустил. — поведал он, — Тока выпустил — оно сразу и загремело.
      Вдвоем они исследовали все сундучишки и сундуки, обстучали им стенки, поковыряли краску, и царь пришел к однозначному выводу :
      — Хрен его, блин, поймешь...
      — А откуда сии? — поинтересовался шут.
      — Из секретной палаты. Вчера велел принести. Хранитель сказывал, что великая тайна в сундуках спрятана. Кака — не знает. Говорил тока, что лучше бы и не трогать.
      — Ну так и не трогал бы. — мудро заметил шут.
      — Сам дурак! — превзошел его в мудрости государь. Он уже в хорошем смысле слова оправился. — Кто-то в этой стране тайну знать должен? Должен. Кто как не я? Я как никто!
      В правом крыле дворца послышались голоса. Разбуженные обитатели искали причину шума.
      — Серенькая такая. Мышь — не мышь. Птица — не птица. Но улетела. — вспоминал царь. — Хрюкнула чего-то и смылась. Родовую тайну, понимаешь, узнать хотел. Да не вышло.
      — Значит, не судьба. — сказал шут. И был очень прав, сам не зная того. — Так орден или медаль?
      — На выбор. — отвечал ему царь. Чувство благодарности поднялось в нем. И в различном виде проявлялось в течение всего последующего дня. К вечеру шут заправски гремел наградами, что твой полководец. Царь же то и дело публично пожимал ему руку и на все вопросы реагировал одинаково:
      — У доброго царя — добрый шут. Тоись, смешной. А смешного шута как же не наградить? На-ка, Сеня, еще вот одну привесь...
 

Сказка №71

      На этот день было намечено заседание думы по накопившемуся вопросу. Каковым был вопрос о строительстве большого оборонительного канала. Эта идея пришла его величеству в один из тягучих зимних вечеров, когда так сладко мечтается о лете, купании под солнцем и плетении цветочных венков. Сам поражаясь собственной широте взглядов, государь измыслил, что неплохо бы прорыть вдоль сухопутной границы канал, который, с одной стороны, явился бы препятствием для возможной агрессии, а с другой, напоил бы все окружные земли. С третьей стороны, было бы отличное напоминание потомкам о величии предыдущих царствований. С четвертой — вышла бы хорошая судоходная артерия. С пятой — получился бы прекрасный конькобежный трек на зиму. С шестой — страна получила бы ясные, резко очерченные границы. Насчитав всего двадцать девять причин, его величество данной идеей так воспылал, что распорядился произвести необходимые расчеты, не думая о цене. И назначил всеобщее заседание не столько для обсуждения, сколько для того, чтобы найти недостающую для ровного счета тридцатую причину.
      — Ирригация! — провозгласил государь, скорым шагом входя в присутствие. Собравшаяся в полном составе дума уже ждала. Кто пограмотнее, считали в окне ворон. Кто постарше, несмотря на взаимный контроль, крепко спали. Кто погрубее, брали у писца перья и вставляли их в носы тем, кто старше.
      — Проституция! — пропищал шут, появляясь на пороге вслед за царем. Все, особенно те, кто погрубей, засмеялись. Заседание начиналось с веселой нотки, а это сулило быстрое обсуждение, мгновенное принятие постановления и немедленный отъезд домой на перины.
      — Итак, ирригация. Что вообще сие есть? — задав вопрос, государь подождал, пока аудитория полностью им проникнется, и продолжил: — Сие есть увы и ах нашего сельского с вами хозяйства. Которое, в свою очередь, есть альфа и омега благополучия. Каковое есть основа для счастья. А счастье — это есть не только синоним успешного течения жизни, но и главный центростремительный элемент людского коловращения. Тоись, я хочу сказать, что канал надо рыть. Потому что если не рыть — то его и не будет. Потому что тока будучи вырытым, канал сможет существовать в том виде, в каком получится. Тоись, я хочу отметить, что без труда не выловишь рыбку-то из пруда. А тем более из канала. Это сказал народ. А он мудр, и очень давно. А мудрость, бояре — это свойство головы, обрамленной сединами. Истинная мудрость, судыри вы мои — это степень ответственности башки за те слова, которые она говорит. Иными словами, это...
      Дума враз поникла. Государь вдруг ни с того ни с сего сел на горбатого заезженного конька своей доморощенной философии, и теперь оставалось лишь ждать, когда его могучий теоретический фонтан иссякнет. Бояре расслабились и тихонько предались прежним занятиям.
      — ... Ибо что есть, спрашиваю вас, благочестие? И откуда в организме оно берется? И куда девается? — государь вспомнил о давнем споре с архимандритом и легко сменил тему. Архимандрит тогда победил по очкам, поскольку продолжал связно говорить уже после того как царь выронил ковшик и, вдыхая салат, заснул. Сутью спора была степень логической конгруэнтности благочестия и благолепия. — Давайте-ка разберемся. И начнем с того, что не может быть благочестия вне церкви. Я , конечно,не имею в виду постройку...
      — ... Потому что в хоккее главное — натиск и хорошая клюшка! — восклицал государь всего лишь полминуты спустя. Бояре от обилия слов и калейдоскопа понятий окаменели и отключились. Шут слушал внимательно, еще внимательней ковыряясь в носу. Перещеголять государя в словоблудии он был неспособен.
      — ... Следовательно, ловля рыбы абсолютно однозначна ужению оной, а открытие атмосферного электричества не противоречит правилам стихосложения! — как всегда, блистая логикой, завершил государь. И утер вспотевший свой лик. Шут громко захлопал, и высокое собрание пробудилось. И присоединилось бурными аплодисментами к шутовским хлопкам. Бояре прокашлялись, дабы зычным и мощным хором одобрить выступление государя. И единогласно приговорить. И плюхнуться наконец кто в седло, кто в сани. И разъехаться по домам. Где боярыни уже заждались, томясь. А самовары выкипели до дна. А боярские дети зашалились без отцовой руки. А...
      — ... А самое главное — сей канал не только не окупится судоходством, но даже будет исключительно вреден для экономики! Ибо, отгороженные ото всего мира, мы уподобимся спрятавшейся улитке. И в собственных миазмах закиснем. Да и денег-то на такой громоздкий проект откуда же мы возьмем? Ась? — государь, оказывается, еще не договорил. Дума снова притихла, не успев как следует удивиться. Его величество иногда в процессе речи начинал мыслить столь парадоксально и быстро, что мог в ходе одной фразы окончанием ее категорически опровергнуть утвердительное начало. Что в облегченном виде сейчас и произошло.
      — И не надо меня за этот хренов канал агитировать! — царь ударил кулаком о стол, — Все! Баста! Сказал — не будем строить, значит — не будем! Заседание окончено. По домам. Все свободны. Али, может, вопросы у кого есть?
      — Прости, государь, слегка недопонял... — робко сказал со своего шестка чумазый повелитель чернил. — Не поспел маленько... Постановление-то в каком смысле писать? Что канал нужен, поэтому строить его не будем? Али наоборот? Не нужен, но построим досрочно?
      — Эх, ты! А еще писец государев. Простой мысли уловить не способен. — снисходительно похлопал его по плечу шут. — Пиши, диктую. "Государь велел и дума приговорила. Первое. Ввиду того, что лыжные палки наносят снежному покрову труднопоправимый ущерб, отныне повсеместно запрещается пользование ими до лета. Второе. Точно установлено, что в восьмидесяти процентах случаев столкновений лосей с деревьями больше страдают лоси. Государь и дума выражают глубокое сожаление по этому поводу. Третье. Так как наличие жопы, несмотря на общепризнанную дурацкость этого органа, все-таки лучше ее отсутствия, дозволяется обладание ею всем живым существам. Примечание. Во избежание вреда эстетическому восприятию всякая жопа должна находиться сзади вне поля зрения. Четвертое..."
      — Довольно. — прервал его царь. И завершил заседание. Очередное заседание из тех многих, на которых не принималось решений. А просто велись разговоры. Бесполезные, но не вредные. Пустые, но от всего сердца.
 

Сказка №72

      В это утро его величество государь и его смешнейшество шут, плотно позавтракав, тепло оделись, непромокаемо обулись, увесисто запаслись и отправились на рыбалку. На озеро. На блесну. На другой конец государства.
      — Подледный лов, Сеня, он ить штука-то не простая... — философствовал по дороге царь, — Лов подледный есть не тока и не стока сидячая охота на рыбу, скока взаимное созерцание природы и человека сквозь призьму льда. Тоись, я тебе скажу, церемония не слабже японской чайной. Ить разве оно нам важно, скока мы сегодня с тобой рыбы словим? Отнюдь и нет! На базаре она и больше, и лучше. И не за тем мы с тобой идем, чтобы хищному азарту предаться. Это вон и в карты на носы аль деньги можно потешиться. До полного обнуления. Нет и еще раз нет! Потому что подледный лов — это тебе не просто крючочек в прорубь макать. Это есть потребность мыслящих организмов острее ощутить себя таковыми. В дружеской беседе. В любовании окружающим миром. В жестоком единоборстве с коварной и злобной рыбой...
      Шут шел молча, так как нес весь немерянный запас браги. Его величеству с двумя удочками в руках говорить было легче. Складные стульчики также нес шут. Как и пешню. Правда, государь еще мужественно пер на себе два ковшика и закуску. Но последняя состояла всего лишь из кулька карамели. Путь до озера был неблизкий, поэтому шагавший впереди государь смог высказаться по многим другим волновавшим его вопросам. В частности, относительно того, есть ли все-таки жизнь на Марсе. Выяснил для себя, что, видимо, есть. Потому что планета багровая, а это означает наличие большого количества красных кровяных телец в атмосфере. Стало быть, сама планета представляет собой одно огромное существо. Сделав это ценное открытие, его величество парой минут позже совершил и другое.
      — Снег, Сеня, есть ни что иное как замерзнутая вода. Тоись, следовательно, мы с тобой сейчас топаем по ей аки посуху. Что приятно.
      Царь был говорлив, и временами шуту казалось, что перед ним шагает очень крупный и очень общительный попугай.
      — Али взять вот хотя бы чудищу эту. Из шотландского озера. Все-то они сообразить не могут, что за зверина такая там у их плавает. Глупый народ! Недаром в юбках-то ходят. Я вон тока картинку журнальную увидал — дак сразу ж понял. Никакой вовсе это даже не зверь. А всего-то раз-два-три-навсего куль рогожный! С глазами. И плавник пришитый. И хвост привязанный. Предки далекие пошутили, а они бошки себе ломают. А предки на том свете хохочут. Мистификация называется. Навроде того, как мы в позапрошлом годе курган отгрохали. Помнишь?
      Шут помнил. Еще б не помнить! Его величество государь, человек неграмотный и необразованный, в то же время весьма трепетно относился к истории как к науке. И как мог, обеспечивал будущих археологов находками и пищей для размышлений. Время от времени по высочайшему приказу в самые неожиданные места зарывались то ржавый греческий меч, то сломанная немецкая кофемолка, то поддельная египетская статуэтка. То следовало распоряжение выбить на сотне больших валунов произвольные даты. А когда охотниками в лесу была найдена неизвестно откуда взявшаяся пещера с доисторическими рисунками, царь велел натаскать в нее всякого ненужного хламу и насыпать сверху немалый холмик земли. А перед этим приказал художнику пройтись с кистью по стенам. В итоге археологов далекого будущего ждало довольно странное зрелище. Под древними рисунками наличествовали гораздо более поздние поясняющие надписи типа "Неандерталец Антон убивает вепря в целях еды", "Стадо диких людей сдуру носится по просторам" и "Племя уговаривает мамонта сдаться". Кроме того, в разных местах были расставлены всяческого рода таблички. Наподобие "Осторожно, впереди ямка!" и "Господам копателям горячий коллективный привет от промежуточной цивилизации!"
      Односторонне таким манером беседуя, царь с шутом добрались наконец до покрытого льдом озера. Которое было довольно велико. Вдалеке шумно веселилась крестьянская детвора, занятая катанием и хоккеем. Чуть поодаль сидели с удочками их укутанные отцы и деды. Для царской же ловли было предусмотрено специальное тихое место, обрамленное деревьями и огороженное по берегу заборчиком. Его величество, взяв у шута пешню, самолично взялся за бурение лунок. Скрипел лед, кряхтел царь, пыхтел цигаркою шут на стульчике. Настроение у обоих ловителей постепенно и неуклонно росло. Шут вынул ковшички и разлил по первенькой, обозначавшейся в ритуале как "Прибыли? Отметим!" Профессионально крякнув, любители ловли со вкусом выпили. Особая крепленая брага была чудо как хороша. С удвоенной энергией его величество принялся кромсать лед, а шут, насвистывая, размотал удочки и приготовил банки с наживкой. Затем, по истечении некоторого времени, приняли по второй, именуемой как "Еще не сидим, но уже хорошо!" Вскоре обе лунки были готовы, стульчики поставлены, крючочки наживлены, наживка оплевана, руки одна о другую предвкушающе потерты — и третья порция под наименованием "В лунку и в глотку беглым, дистанция полметра — буль-буль!" отправилась в организмы. А удочки опустились в воду.
      — Пари! — весело сказал царь, отнюдь не имея в виду столицу Франции, а имея в виду спор на английский манер, — Рупь ставлю, что первую я первый поймаю!