Номерные сказки

— а батя слепенький на одной ножке горбатый с утренней кобылой прибудет и за упокой сыновний торжественно ужрется до полного несамообладания с танцами и прыжками через полкладбища, а друзья верные ни с того ни с сего вспомнят, что вот был у них, да куда-то делся, и почтить придут, постоять, полежать бухим навалом на подступах к оградке и вдоль скамеек с закуской — ой, скорбненько-то как! — а его величество государское со царицей матушкой при царевне тройственным образом официально в голос восплачут и двоякий устно-письменный указ в едином экземляре на рыдальный мотив озвучат : спи, мол, спокойно, мол, друг, мол, наш, мол, а мы, дескать, тебя, дескать, никогда, дескать, не забудем типа изо всех наших сил — ох, честь-то какая то ли мне, то ли из меня выпала! — а я с-под низу осенью в виде мухомора вылазить буду, а по ночам синими огоньками подмигивать, археологов ждать, а как придут, совочками да метелками выскребут, обдутого и оприходованного под стекло под табличкой "Архаический ископаемый клоун" положат, так посетителям улыбаться стану зубастым безглазым вечным костяным желтым образом во все три прекрасно сохранившихся вставных зуба, с мамонтом по пьяни замерзшим несчастными соседями во имя науки посетителей стращать будем, и мачеха злобная пальцем в скорбную витрину ткнет и заплаканному пасынку скажет : "Видишь череп? А был целый дядя. Вот если еще раз курточку замараешь, я тебе то же самое досрочно организую!", а отчим недобрый нетрезвый невероятный по звериности облика вчерашней брагой мальчику в крошечный анфас выдохнет, пальцем красным толстым неприличным мужским помашет и передней верхней своей волосатой дыркой промолвит : "Учти, гаденыш, что ты найденыш, звереныш! Ежли что не так — я тебя обратно вот этими руками лично и навсегда безвременно потеряю!", и оскалятся на сиротку бедного оба, а мы с мамонтом из-под стекла тоже, и совсем бедный сиротка с маленького своего глузду съедет и третьим к нам под стекло захочет, лишь бы не жизнь вот такая страшная, когда ни вдохнуть ни выдохнуть, в смысле, дымом, в смысле, табаком, ох, Господи, знал бы ты, как тяжко мочь, хотеть и не делать, иметь, уметь и не курить полсуток уже, целых двенадцать часов по шесть десятков минут! Ах, Господи! Да как же цигарку хочется!!!
      Но шут крепился. Терпел. Здоровье было важнее. Он боролся. И проиграл лишь только к вечеру по очкам.
 

Сказка №64

      В это утро царь проснулся довольно рано и некоторое время лежал в постели, словно в засаде. Дождавшись, когда будильник невнятно звякнет, его величество взмыл над простынями и одним метким тычком заткнул механическое хайло, собравшееся было растрезвониться по полной программе.
      — Так то, дура швейцарская! — удовлетворенно сказал царь. И принялся одеваться. Однако эта маленькая утренняя победа все-таки была менее значительной, чем вчерашний карточный проигрыш. О котором государь вспомнил, едва глянув в зеркало. Да, вчера изрядно было проиграно. Гомерическая опухоль носа уже прошла, но следы от щелбанов наличествовали до сих пор. Весь вечер государю трагически не везло, и беспощадный шут разлохматил об него аж целых четыре колоды.
      Умывшись, его величество проследовал к завтраку. Каковой вовсю уже шкворчал на сковородке в виде исполинской батальонной яичницы со свининой и целой горы поджаренных кусков хлеба. У царицы был английский период в приготовлении пищи. О чем свидетельствовала также небольшая кастрюля с овсянкой. Которую, впрочем, никто, включая разборчивых дворцовых мышей, не ел.
      — Здрав буди! — улыбнулась супругу царица. И дернула колокольчик. На звон которого незамедлительно стали стекаться многочисленные обитатели палат, комнат, каморок и подлестничных помещений. Сегодня царский завтрак был расширенного состава, что объяснялось японским периодом умонастроения государя. Его величество откуда-то узнал, что в этой стране пышно цветет и дает исключительные плоды дух семейной корпоративности. Поэтому вот уже несколько дней подряд за столом собирались все, имевшие хоть какое-то отношение к царствующему дому. Включая обоих дворников, всех троих конюхов и целую орду разнополых и разновозрастных приживалов. Последним прибыл и с грохотом придвинулся к столу шут. Лицо его было подозрительно довольным и круглым.
      — О чем радуемся? — вопросил, обернувшись к нему, государь, — Опять, поди, всю ночь на девок по чуланам охотился? Али бабу каку в вольной борьбе на обе лопатки склал? Чего личиком-то лоснишься? Прям что твой кот.
      — Забыл, забыл, государь... — шумно покачав бубенчатой головой, сказал шут. — Надо же, как природа человеческая устроена! Вчера продул — сегодня забыл. Удобно!
      — Это ты о чем? — напрягся царь. Отложив вилку в сторону, он подозрительно сощурился на шута. Тот в ответ одарил его безмятежной улыбкой потомственно добродушного простака.
      — Да как о чем? Неужель не помнишь? Ай-яй... Неужто всю память щелбанами отбило? Прости, государь. Не со злобы ж я. Только лишь в игорном азарте бывши.
      Глянув на остывающую яичницу, царь вхолостую жевнул губами. Потер лоб. И тут же все вспомнил.
      Играли всемером весь вечер и заполночь. Сперва на деньги. Государь проиграл два полных кармана, царевна обогатилась на хорошую горсть, царица осталась при своих, остальным вышло по малой толике. Затем стали биться по темечку и в носы. Царица с царевной благоразумно отбыли почивать, а государево вместилище разума всего за четыре кона превратилось в звенящую пустотой красную бородатую сферу. Невезение его величеству в карты было столь фатальным, что, когда перешли к игре на желания, он и тут в исторически короткие сроки изволил пролететь трижды. И во исполнение сперва громко лаял собакой, затем под балалайку вальсировал с ростовым портретом Ньютона, а затем свой фант огласил коварный кривляка-шут. Троица бояр в ужасе закрыла лица брадами, а усталый государь долго не мог понять, в чем суть. И тогда вконец обнаглевший шут изъяснился предельно четко.
      — Говорю по буквам! Кондратий, Онуфрий, Никон, Серафим, Трофим, Илиодор, Трофим, Ульяна, Циля, Илиодор, Януарий! Кон- сти- ту-ци-я! Даешь!
      После ухода дамских особ игра шла в сопровождении некоторого количества веселых напитков. Поэтому игроки вели себя вольно и изъяснялись раскованно. Однако все же не до такой степени, чтобы употреблять в высочайшем присутствии такие неприличные словеса.
      — Это... каким же образом? — изумился царь, — Это ты шутишь али взаправду?
      — Шутю взаправду! — хлобыстнул языком только что тяпнувший без закуси шут, — А ты вот проиграл, дак ответь! Что, слабо? Ну, тогда отдай меня на конюшню выпороть. Я за передовые идеи задницу на плаху всегда готов положить!
      Шут был профессионал своего дела. И рассмешить был способен не только пресловутую британскую кошку, но, пожалуй, даже и китайского земляного червя. Однако употребление высокообогащенных спиртом напитков, да еще в сочетании с низкообогащенными, зачастую приводит к полной потере здравомыслия и способности видеть боковым зрением. Бояре, среди немногих достоинств которых главным было уважение к субординации, за спиной царя делали шуту знаки. Кои, если их перевести с пальцево-ручного на гортанно-языковой, означали : "Уймись, дурак! Закрой хлебницу! Заткни скорее мычало, пока рога не отшибли!" Внутренне содрогаясь, думские сидельцы приготовились к всплеску самой махровой реакции. В ответ на такие речи государь как минимум должен был бросить вольнодумца в темницу на хлеб, воду и голодных клопов. А как максимум — вкупе со всей компанией без права на передачи и на замену нар топчаном.
      Но ничего подобного не случилось. То ли напитки размягчили душу, то ли щелбаны частично отключили сознание, но его величество почему-то не высказал ни малейших признаков гнева. Лишь огладил бороду и посмотрел в потолок. Помолчал. И, когда стремительно трезвеющий шут уже мысленно пожалел о своих словах, осознав всю глубину их бестактности, царь вдруг хрипло озвучился :
      — А что... Идея-то, по крайней мере, нова. Ладно, братцы. Завтре, Бог даст, подумаем...
 

Сказка №65

      В этот удивительный день случилось вдруг нечто новое — его величество государь даровал стране конституцию. Правда, не столько ввиду каких-то политических причин, сколько во исполнение проигранного в карты желания. Да к тому же создан, обсужден и принят сей документ был в полной тайне от широких масс. И написан был всего лишь в двух экземплярах. Один из которых тут же заперли в сундук, а второй вместе с протоколом заседания послали для ознакомления архимандриту. Глубокой ночью его святородие сидел у себя в пасечной резиденции и, покряхтывая, таращился на обе бумаги сразу.
      "Протокол заседания ... Шум в зале. Возгласы : "От ни хрена себе!", "С глузду съехал?" и "Ну загнул, шуткин сын!"
      Господин шут :
      — Да! И бабы! Потому что бабы — такие же человеки, как мы. Почти. Там у их под юбкой некоторые отличия есть, но в вопросе выборного голосования это никакого значения не имеет.
      Его величество государь :
      — Это смотря каким местом голосовать. Ежели рукой — да.
      Господин боярин-казначей :
      — Да где оно тако видано, чтобы бабы в государски дела мешались?! Ишь чего придумал — к выборам допустить! Пущай вон у барбосок блох выбирают!
      Его высокоблагородие господин воевода :
      — Бабы. Не есть разумные существа. Ходить и думать строем не могут. Должны сидеть. Дома. На. Лавках.
      Его величество государь :
      — Предложение не проходит ввиду того, что ни за что не пройдет. Это ты, Сеня, поторопился. Полагаю, столетия так на два. У нас, конечно, тут не Султания, паранджей надевать не велим... Но и не Амстердам! Поэтому баба-кучер, как и баба-законодатель — это нонсенс, фикция и абсурд!"
      "Конституция, статья первая. Никто не имеет никаких прав. Особенно бабы. Разъяснение к статье первой : потому как все в руках Божьих и царских, и нехрен больше выдумывать."
      "Конституция, статья пятая. Дума есть совещательный орган при государе, призванный скрашивать монаршее одиночество. Членом думы может быть всякий боярин, который государю не противен. Периодичность созывов думы — время от времени."
      "Конституция, статья девятая. Церковь аккуратно отделена от государства и прикреплена непосредственно к обществу. Дополнение к статье девятой : Бог юридическим лицом не является."
      "Конституция, статья семнадцатая. Базар есть место, где все торгуют. Закрывается в семь."
      "Конституция, статья двадцать пятая. Мелкий куриный скот, рыбная живность и злаки являются основой еды. Посему употреблять их кроме как в пищу не разрешается. За исключением гербарно-чучельных нужд."
      "Протокол заседания... недоумение в зале. Бормотание "Вот еще!" и "Оно нам надо?"
      Его величество государь :
      — Конечно надо! Ить каждый народ имеет како-то свое искусство, которо у других не бывает. К примеру вон коррида испанская. Али японское харакири. Али топорное метание у индейцев. Пущай и у нас како-то свое искусство найдется. Чтобы им на международной арене гордиться. Ну, не знаю, может, пляска кака вприсядку...
      Господин шут :
      — Кукольный стриптиз! Не пойдет? Ну, тогда прыжки в прорубь. С шестом. На точность. Нет? Не то? А может, хоровод на ходулях? Или, допустим, подбрасывание вверх вставной челюсти. И ловля. Ртом. Праздничная забава для пожилых. Или вот еще — бой карликов на кувалдах. Хотя нет, карлики-то у нас не водятся... Ну, тогда ловля щуки мотней. Расстегнутой, вброд.То есть, на живца. Забава поострее корриды будет!
      Господин боярин-декламатор :
      — Я вот слыхал, в корейских землях обычай есть популярный. Собачьи бега. На финише столы и мангал. Проигравших съедают тут же. Победителя маринуют.
      Его величество государь :
      — Хотя, конечно, национальный спорт и так у нас есть. Пьем-то лучше всех в мире. Не скажу, что больше. Просто сильней хмелеем. Кстати...
      Господин шут :
      — Да, очень кстати!
      Господин-боярин казначей
      — А у меня с собой...
      Господин боярин Филат :
      — А я уже...
      Господин боярин-декламатор :
      -А я и со вчерашнего-то еще...
      Его величество государь :
      — Вздрогнули!"
      "Конституция, статья сорок шестая, часть первая. Ежли кто не имеет папы и мамы — прозывается сиротой. Такому все подают, даже когда не просит. Каждый гражданин обязан хотя бы раз в месяц хотя бы мысленно пожалеть хотя бы одного сироту."
      "Конституция, статья шестьдесят девятая, главная. Все пьющие пьют до дна."
      "Конституция, статья восемьдесят вторая, особая. Государственный запас воздуха распределяется поровну между всеми. Однако содержимое недр, включая покойников, принадлежит короне."
      "Конституция, статья девяносто первая, часть какая-то. Муравьиный спирт в лошадиных дозах может быть выпиваем только с большого горя. В качестве обычного напитка запрещен в соответствии с Гаагской конвенцией."
      "Конституция, статья девяносто девятая, почти сотая. Ограниченно заупокойным является тост за уснувшего."
      "Конституция, статья двести пятая, экспериментальная. В случае сильного опьянения государя назначается регент из бояр, способный прямо пройти по коридору десять на три сажени. При отсутствии таковых власть в стране временно принадлежит архимандриту. При отсутствии такового в числе трезвых объявляется моральный дефолт."
      "Его величество государь :
      — Эй, бояре! Кто нос подымет — тому медаль!
      Горизонтальное молчание в зале. Храп. Сопение. Иные звуки.
      Его величество государь :
      — А со мной не садись! Я такой! Я, ежели откровенно, сам себя перепить способен. Тоись, в зеркале уж упал, а сам-то ишо стою.
      Господин шут :
      — Ничего, что я лежа? Твое здоровье, величество! Ничего, что я мимо? В глазах двоится, а рот-то один. Эх, жалко-то как! Рот-то всего один. Эх, архимандрита бы нам сюда! Втроем-то оно дольше ведь отдыхается..."
      Его святородие дочитал бумаги и покачал головой. Не с осуждением. А просто так. И отхлебнул медку. И положил бумаги в сундук. Для истории. А для жизни, подумал он, и устных законов хватит. Тем более что сей документ несколько противоречил другим подобным, написанным таким же манером. И со временем так же быстро забытым.
 

Сказка №66

      В этот день было умеренно холодно. Товарищи краснопузые снегири, как и зеленая синичья братва, пообвыклись с морозами и чувствовали себя прекрасно. Спокойно сидели на ветках, запросто летали по воздуху и толпами шарились по сугробам в поисках своей нехитрой еды. Степенные вороны, отнюдь не отождествляя себя с крылатой мелочью, терпеливо прохаживались по дворцовому крыльцу, делая иногда гортанные предположения о том, чем сегодня будет набито Большое Помойное Ведро, основа жизни и вместилище удовольствий, которое вот-вот вынесет им сонная пожилая кухарка.
      Во дворце же его величество, жуя бутерброды, был молчалив и хмур. Перейдя к чаю с конфетами, сделался задумчив. И лишь когда утер рот салфеткой, вдруг просветлел лицом и заискрился глазами.
      — О! — сказал государь и поднял вверх указательный палец. Все завтракающие насторожились. Сей возглас означать мог все что угодно, от простой констатации падения пищи в желудок до немедленного объявления войны всем соседним державам. Собравшиеся уставились на государя, стремясь угадать его мысли. И как всегда, никто в этом не преуспел.
      — Эпос! — громко сказал государь, — Народный! Нужен! Песенно-стихотворный о деяниях геройских людей. А то вон у всякого народа своя кричалка имеется и через поколения сказителями потомкам передается. А у нас разве тока одни частушки. К тому ж одни неприличные. А надобно эпопею поэтическую сочинить. Подгитарного складу. Али хоть под гармошку. Чтобы барды пели, а народ слушал. О том, как предки были славны. А не о том, как у мово миленка огурец под пленкой, двадцать лет его растил, только нынче угостил...
      Царевна прыснула, приглашенные бояре хихикнули, государыня с улыбкой потупилась. Его величество по-своему истолковал их реакцию.
      — Вот именно! Вместо былинных песнопениев — сплошные хохотушки срамные! Рази ж они как следует дух народный передают? Нет! А ведь даже вон у дикарей индейских разумные баллады имеются. Как там бишь... Ну, навроде... — государь, припоминая, пожевал губами. И вдруг неожиданно и мощно выдал в сильно извращенном, длинном и утомительном виде :
      С койкоместа Гайавата злой восстал от недосыпа
      На ночных сверчков. И матом крыл их крепко, одеваясь.
      Томагавк заткнув за пояс, взял он лук и взял он стрелы,
      И пошел лесной дорогой к речке уток настрелять
      Иль гусей к обеду жирных, коль еще не улетели,
      Или гадких ирокезов для коллекции из скальпов,
      Или жирненьких апачей для забавы молодецкой,
      Иль кого-нибудь из белых подстеречь и укокошить,
      Криком боевым индейским до поносу напугав,
      Чтоб не шлялись, словно дома, при часах и кошельках,
      Чтобы знали, кто хозяин рек, лесов и прерий здешних.
      А то ишь, козлы такие, понаперли отовсюду,
      Будто тута им малина, а хозяев будто нет,
      Будто можно без зазренья инглишем орать на белок
      И швырять на землю шпалы для колесных смрадных чудищ,
      Рощи вырубив под корень в день по тысяче гектаров,
      И за золото дрянное нож пыряя каждодневно
      В брюхо как единоверцам, так и местному народу,
      Каковой для них лишь мусор и отрыжка мирозданья.
      Нет, вонючки! Гайавата зря что-ли стрелять учился
      Из любого положенья из оружия любого по любой наземной цели?
      Хрен вам, гады! По тропинке, непрерывно маскируясь, он идет.
      И хрен кто слышит шаг его в лесу осеннем!
      Он один. Но хрен кто сможет изловить его и грохнуть!
      Потому что храбрый воин с детства смерти не боится,
      Потому что он с пеленок бил собак и кошек вешал
      Гроздьями на всех деревьях. А отец ему за это
      Леденец дарил трофейный и с убитого портянки,
      И учил стрелять на запах виски и на цокот шпор сапожных,
      И топор метать на милю точно в брюхо капеллану,
      Чтоб не смел своим кадилом духам нашим в нос вонять.
      Хрен вам всем! Рукою верной Гайавата не промажет
      И по брови в землю вгонит иль на дно реки отправит
      Хоть бригаду, хоть эскадру, хоть на ядрах прилетайте -
      Все найдете здесь могилу! За родной земли свободу
      И за огненную воду в ваших флягах все помрете,
      Здравствуйте, я ваша тетя!
      Костяная и с косой!
      Песнь моя — за упокой!
      Чу! Услышал Гайавата! И увидел. И рукою
      Потянулся к томагавку. А другою он для бою
      Лук свой мощный снял с плеча.
      Половинку кирпича
      Для метанья приготовил
      И кастет, весь в пятнах крови,
      Что проламывал, бывало,
      Даже рыцаря забрало.
      И копье из цельной ели
      С наконечником огромным,
      Что ни разу мимо цели
      Не воткнулось, сколько помню.
      И ужасную секиру, что куда острее бритвы,
      Вынул он не страху ради, а конкретно ради битвы.
      И топорик окаянный
      С длинной ручкою деревянной,
      И ножей лихой набор,
      Каждый длинен и остер.
      И ружье-оленебой,
      Что всегда носил с собой,
      Сняв с холодного придурка,
      То ли копа, то ли урки,
      В общем, звался Следопыт,
      Пока не слетел с копыт
      От удара в лоб дубиной.
      И ее, конечно, вынул
      Из заплечного мешка.
      Враз она полкотелка
      Сносит запросто с размаху.
      Даже мамонтову ряху
      Как-то набок своротил,
      Размахнувшись что есть сил.
      Чтобы зря не топал ночью,
      Когда люди спят и хочут
      Тишины вокруг себя.
      И аркан достал, любя.
      И, лелея, приготовил
      Для душения без крови.
      И немалый южный нож,
      Что на финский не похож,
      Что любым манером кинешь -
      Так и так по ручку вхож.
      Хочешь — в брюхо, хочешь — в спину,
      Хочешь — ткну, а хочешь — кину.
      И, конечно, бумеранг,
      Что летит по кругу дранг
      Хоть нах остен, хоть нах вестен.
      Промахнулся — снова вместе.
      А уж ежели попал -
      Птицу мочит наповал.
      Всадника — с коня сбивает.
      И, бывает, убивает
      Даже вместе и с конем.
      Ежли десять раз метнем.
      Да, короче, все при нем!
      Всем запасся Гайавата,
      Лучший образец солдата
      И волшебник поля боя.
      Даже полковой трубою
      Он самим собой снабжен.
      Всяк да будет им сражен!
      Всяк ему да покорится!
      Всяк его да убоится!
      Всяк пред смертью убедится,
      Что зазря пришлось родиться
      И напрасно помирать.
      Чу! Ступает вражья рать...
      — Хватит! — крикнула царица. И, опрокидывая посуду, встала. И демонстративно вышла. Следом за ней — царевна. Покрутив предварительно у виска пальчиком.
      — Совсем вы, батя, по зимнему времени озверели! Сугробы везде, воевать несподручно, так вы в мыслях буйствуете. Негоже!
      Бояре молчали.
      — Не понравилось, что-ли? — спросил их государь. — Я же в качестве примера. Что люди эпосы целые сочиняют, а у нас лишь одни хохмы короткие.
      — Да ими, поди-тко, и обойдемся? — вопросительно произнес казначей, — Что-то уж больно слушать-то страшно, батюшка. Аж икота нервная, прости Господи, сквозь портки рвется. Может, не надобно нам оно?
      Все промолчали. Включая шута, который спал и ничего не слышал. Но стонал во сне. Кошмарил, видимо, помаленьку.
      — Ну и хрен с вами! — обидевшись, сказал царь. И дулся на всех вместе взятых подданных до обеда и даже немного после.
 

Сказка №67

      В этот день ни в стране, ни при дворе ничего примечательного не случилось. Вчерашнее прилюдное исполнение государем псевдостихотворного лжеэпоса о якобы Гайавате столь угнетающе подействовало на умы, что вторые сутки все слышавшие его были слегка не в себе. Его величество ходил с прибитым виной лицом, вздыхал и мысленно публично просил прощенья. И , похоже, не находил такового в испуганных взглядах придворных и домашних.
      Лишь один человек, а конкретно господин летописец, не только не осудил государя за аморально-кровожадное выступление, а даже был неприкрыто им восхищен. Господин летописец как персона третьестепенная за завтраком сидел в самом углу и не все хорошо расслышал. Но ему понравился принцип. Пересказывать чужое сочинение, отродясь его не читав и даже толком не слышав. И, удалившись в свою светелку, он тоже кое-что накропал. Книга произведений Гомера в учрежденной его величеством библиотеке отсутствовала, и господин летописец, поплевав на ладони, взял и написал ее. За Гомера. Легко и быстро. И поставил на полку. И понял, что его посетила Идея. Отныне так и будет. Если не достать настоящей книги — так напишем же ее сами! И он тихо порадовался за себя. И еще разок перечел на память начало.
 
      "Эх!
      Гордо смотря на причал сквозь перископ дальновидный,
      Наш Одиссей-капитан басом молитвы прочел
      Всем богам по одной, кроме Зевса, которому две,
      Тенором крикнул рыбачкам, чтоб верность ему сохраняли,
      В их числе и супруге, чьи груди не знают размера,
      Альтом высоким свистнул концы обрубать
      В смысле хорошем, канаты имея в виду,
      И — поплыл наш "Арго", острым носом вздымая буруны,
      Тяжкой кормой с рестораном на три четверти в воду просев.
      Песнь затянули под плетку гребцы удалые,
      Вторили им пузырями, упершися в дно, бурлаки,
      Старый буксир, извергая дымы вертикально,
      Винтом по воде колотил и тянул безвозмездно.
      Я, слабогрудый писец, от волненья икаю в семь дыр,
      Компас заветный ховая под кожные складки.
      Ходит по палубе хмуро многообъемный Геракл,
      Это ему весь маршрут без устали дуть в паруса.
      Добрый Орфей, расстегнувши златые одежды,
      Кормит дельфинов мелкою тварью с себя.
      Ловкой рукой держит руль Прометей-огнекрад,
      С другом своим Геростратом хитро шепчась о своем,
      Тихо под шлюпкой лежит Архимед бесполезный,
      Их с Пифагором никто на корабль не звал.
      Тайно проникли, везут контрабандою циркуль,
      Точек мешок, два рулона парабол и сферу.
      Ах!
      Крикнул раввин, закрестились монахи на сходнях,
      Белого агнца в живот ударил стамескою жрец.
      Вот наконец и поход! Тянут якорь мосластые руки.
      Боком навстречу судьбе наш "Потемкин" дрейфует, треща.
      Царь Одиссей в адмиральских наколках по телу
      Сквозь козырек смотрит на кубрик богов,
      Где главную жертву Ахилл
      Из елениных глаз на сковородке готовит в надежде,
      Что милостив будет если не сам Посейдон, то хотя б рыбнадзор.
      Вот и гудок. Это Крон, покровитель гороха,
      Задом своим через рупор рожает положенный звук.
      Машет платок на брегу. И парик. Облысев, Пенелопа,
      Тягостью сделалась мужу. И он уплывает.
      Ух!
      С шумом ударили крепкия веслы о льды!
      Тронулся грозный "Варяг" наш навстречу невзгодам.
      Царь Одиссей круторукий смотрит с бушприта в бинокль,
      Планы его велики, как опухшего мамонта шкура.
      Я, бледнолобый поэт, от качки блюю беспрестанно
      На фок и на грот, и даже на клотик с бизанью.
      Крепко построен, весьма оснащен наш "Титаник" громоздкий.
      Сто сорок тысяч дерев на него изрубили в капусту,
      Склеив затем из опилок комод превосходный румынский,
      Который к тому же плавуч оказался на диво.
      Сам сэр Гефест принародно на крепость "Аврору" проверил,
      Из носовой своей дырки стальною соплей хлобыстнув.
      И не попав. Столь увертлив корабль, с виду большой и брюхатый.
      И матерясь. Очень груб металлургический бог.
      Много ночей ткали хлопок на парус ткачихи,
      Самых больших пауков ловкостью рук посрамив,
      И детской слюною скрепляли с яйцом пополам вместо клея,
      Чтобы Борей мощнодуйный на хер бы их не порвал.
      Ох!.."
 

Сказка №68

      В этот день произошло важное событие, могущее иметь, как выспренне сказал его величество государь, "зело изрядные воспоследственные влияния как в нонешнем, тако же и в будущем бытии самого государства и равно составляющих его людских личностей местного человечества". То есть, в переводе с ученого, событие было важное. А именно — к царевне приехали учителя. Будучи девицей не только знатного происхождения, но и немалого при этом ума, ее высочество училась на дому, вызывая преподавателей лишь на сессию. Каковая случалась у нее не раз в полгода, что бывает у обычных студиозусов, а гораздо чаще. Ибо царевна грызла гранит и мрамор наук со скоростью непревзойденной. Один за другим менялись предметы, один за другим менялись учителя, многие из последних уже стали уступать царевой дочке в обширности и глубине знаний.
      Сессия собиралась быть не простая, а выпускная. Ее высочество вознамерилась подать документы на заочное в Сорбонну, поэтому, дабы не ударить в грязь прелестным своим лицом, подготовилась лучше некуда. По зоологии была написана превосходная работа "Ремонт зайца в полевых условиях". По ботанике — такое детальное исследование как "Методика зимнего самосогрева деревьев потиранием веток о ветки". В астрономии царевна отличилась монографией "Десять способов впучиванья глаз обратно после долгого наблюденья за небом". Историческая наука с ее помощью пополнилась монументальным трудом "Роль кретинов в упадке Римской цивилизации", а такая редкая дисциплина как прикладная уринофобия, собственно, и возникла благодаря царевне, написавшей знаменитые заметки "Пугание бабаем как основа морального воспитания". Мало того, ученая дева удостоилась признания и как автор многочисленных открытий. Вспомнить хотя бы поразительный ее эксперимент с шерстяным клубком, серебряной амальгамой, веником и бациллой тифа. Исключительно просто и изящно было доказано, что при определенном порядке взаимодействия данных элементов ничего может не произойти в течение сколь угодно долгого времени. Одной из первых в своей научной работе царевна использовала такие ставшие вскоре популярными приборы как клещевой энцефалограф, умометр и складной деревянный запоминатель. За эти и другие свои достижения только в текущем квартале она получила почетный диплом парижского "Общества охраны друзей природы", медаль венской академии "За невозможное ухищренье ума" и попала в почетный околонобелевский список "Лучшие тетки и девки мира".
      Его величество государь, несмотря на неграмотность, благоволил наукам. Приехавших со всего света преподавателей, числом около дюжины, расселили во дворце с максимальными удобствами и окружили заботой. Перед обедом они были официально представлены царю. И он приятно был поражен, узнав, какие мощные мужи делятся знаниями с его дочерью. Сам Иоганнус Маткен унд Яйкен фон Зельценштрудель, создатель теории центробежных чисел, преподает, оказывается, царевне высшую арифметику. Поклон. Ответный поклон и приглашение сесть. Ни кто иной как прославленный Пук Фунь из Динь Дзыня обучает царевну левостороннему правописанию кистью. Глубокий поклон. Ответный поклон с улыбкой. Мудрейший Козанострадамус Палермский помогает преумножать познания ее высочества в таких сложных науках как подводная ухолокация, физика чугунного ядра и управляемое гниение домашних отбросов. Преисполненный достоинства поклон. Ответный поклон с открытым от удивления ртом. Господи, надо же! И даже сам великий Иеронимус Неуронимский из Брюквенбурга счел необходимым приехать и помочь разобраться царевне с цифровой буквологией! Изящный, несмотря на возраст, поклон. Ответный поклон с радушным разведением рук. Приветственная речь государя в честь прибывших.
      — Значит вот... как бы от лица страны и внутри себя лично... Рад иметь вас видеть высокими гостями сюда!
      Его величество был взволнован присутствием столь именитых людей, поэтому говорил несколько сбивчиво. К тому же ему казалось, что если коверкать язык, то он будет более понятен иностранцам. Поэтому то, что говорил царь, не всегда было понятно сидящим поодаль царице, царевне, шуту и приглашенным боярам.