Номерные сказки

      — Поди, да, — отвечал ему точно такой же, хотя и абсолютно другой, крестьянин, — Ишь, личики-то у их сурьезны каки! Оно и так. Сурьезные люди сурьезно бесются. А на нас перекинется? Как ты думашь?
      Царь и посвященные в суть дела сподвижники понимали, что их странная активность будет рано или поздно замечена. Поэтому многими устами загодя был распущен слух. Будто бы в государстве объявился иностранный шпион. И его, родимого, само собой, ловят то там, то сям. Отрядили даже небольшую ораву солдат с сачками, которые ошивались по тропам и улицам и заглядывали домам и людям в самые неожиданные места.
      Последнее же секретное совещание состоялось в полдень на архимандритовой пасеке. Царь, шут, сам владыка, часть духовенства и наиболее надежные из бояр сгрудились у пахнущего медом стола, на котором была разложена карта. На которой были нанесены точные места расположения сил противника. Который впервые был обозначен словесно.
      — Дьявол — он и есть дьявол. Что угодно может устроить, — оглядев собравшихся, сказал царь. Все хмурились. Особенно хмурился воевода, которому так и не была поставлена конкретная боевая задача. Ему лишь походя объяснили, что всеобщая мобилизация, пики, щиты и колья пока не надобны. Но что стоять на поле брани нужно твердо и до конца. Он, по его собственному честному признанию, ни хрена не понял из всего того, что ему сказали. Какой-то там волхв, помирая, обратился в птицу типа сова. А перед этим поведал, что над страной нависла опасность. И помер. Как человек. А как сова ухнул и улетел. Вместе с избой. А ты тут теперь воюй хрен знает против кого хрен его знает чем.
      — Решительностью и быстротою скоординированных атак! — твердо и четко произнес царь заранее приготовленную фразу, — Искать, хватать и сажать! Весь лес и болота все прочесать! Отыскать их — и к ногтю! Тоись, я имею в виду, ко мне. А мы тут с батюшками разберемся, кто из их дьявол, а кто не очень. Волхв сказывал, что любое обличье может принять. Вот в любом обличье и цапайте. И чтобы ни один не ушел!
      — Кто? — спросил казначей. Он по роду занятий тоже очень любил конкретику.
      — Все! Лешие, русалки, ведьмаки, ведьмы... — перечислил архимандрит.
      — Черти лысые, хмыри болотные, змеи подколодные, чудища огромны, облы, стозевны и лаяй. — дополнил шут.
      — Горыныча, ежли в Африке не зимует — обязательно отловить. Или сбить. Ежели сопротивляться удумает. Это тебе лично и зенитчикам твоим дело, — обратился царь к воеводе. Тот слегка просветлел. Кивнул.
      — Помните, братие, — звучно произнес, отлипнув пальцами от стола, его святородие архимандрит, — Не только мы, но и они в атаку могут пойти. Потому как нарушилось теперь равновесие главных сил. Добрый дух далеко отлетел, злой же рядом остался. И никому иному как нам с вами, а вам с нами от него в его лице теперя обороняться. Станем же, други мои, крепко, монолитно и вертикально. Обороним отечество от злой напасти! Ибо несть числа врагам нашим, но несть же страху в наших сердцах, и да пребудет с нами мускульная Господня сила, равно как и умственное Господне же совершенство, и да будет так, а не будет боле никак! Тираж пятьсот, корректор Ивашкин, издательство архимандрии, заказ второй!
      Последние слова были им зачитаны из листовки, каковая, несмотря на малую грамотность населения, предполагалась к повсеместной расклейке. Собравшиеся торжественно помолчали. И, встав, торжественно разошлись по местам дислокации. Напутствуемые краткими словами царя:
      — С Богом, ребятушки! Надерем сику нечистой силе!
 

Сказка №53

      Начало выдалось прекрасным, так как топографическая карта, данная волхвом, оказалась на удивление точной не только в смысле географии, но и в смысле местонахождения баз противника. Горыныча на его личном аэродроме легко накрыли дюжие вооруженные молодцы, которых на каждую его голову пришлось примерно с десяток. Змей как раз находился в очень уязвимой позиции, широко расправив и суша на распорках перепончатые свои крылья. Под реактивным задом его возились, прочищая сопло, чумазые техники. Правая и левая головы спали. Средняя, уставясь в небо, оценивала погоду. Правду говоря, змей находился в нелетном состоянии уже более полугода. Давали о себе знать общий износ конструкции и многочисленные повреждения в крыльях, плохо зараставших после встречи с очень пьяным и очень агрессивным разбойником-Соловьем.
      — Правую ногу глянь. Не до конца убирается, — ворчливо говорил Змей хлопочущему под брюхом технику. Тот, держа в руках масленку и схему точек смазки, ковырялся у него в организме.
      Из аэродромной избы вышел руководитель полетов, приблизился и, переминаясь, стал напротив голов хозяина.
      — Чего тебе? — буркнул змей. Он ожидал опять услышать что-нибудь про грозовой фронт, про ненадежность бортовых компасов и отсутствие на складе взлетных пороховых ускорителей. Змей не любил руководителя полетов, но ценил его как специалиста. А руководитель полетов попросту жалел престарелое чудище, которое за глаза называл "наш ероплан" и берег остатки его здоровья, выпуская полетать лишь изредка и только в идеальную безветренную погоду.
      — Так что, изволите видеть, беспокойство некое происходит, — неясно выразился руководитель полетов. Змей пошамкал пастью и повращал глазами, силясь вызвать в себе гневные чувства. Что за глупый, черт тебя подери, доклад?
      — Сигнализация по всему периметру сработала. То ли глюк, а то ли нас окружают. Со всех сторон. Я вот спросить хотел, вы в гости-то не ждете ль кого?
      Змей раздраженно посмотрел на своего самого умного, но все равно тупого помощника. Ну скажи пожалуйста, какой дурак добром пойдет к нему в гости? Гостей у нас только сам хозяин в острых зубках приносит. Другие случаи в хрониках не описаны.
      — Съедим придурка? — не меняя сонного положения, предложила левая голова. Она почему-то больше других голов не любила руководителя полетов.
      — Я те съем! Я те съем, дрянь безмозглая! — тут же вскинулась правая. Она была больше левой и гораздо умней, а также единственная из трех носила очки и знала больше четверти алфавита, — Механика, паскуда, на прошлой неделе стрескала? И не подавилась, паскуда! Чтоб ты подавилась, паскуда! Кто теперь закрылки регулировать будет? А?! Тока попробуй мне! Тока попробуй мне еще, вонь носковая! Я те живо глазенки-то поприжмурю!
      — Сама-то хороша... Всю тормозную жидкость вылакала... — пробурчала ей в ответ левая. И умолкла. Потому что средняя клюнула ее в темя.
      — Заткнитесь обе! — сказала средняя. И обратилась к руководителю полетов. — Кто там еще? Узнай точно и быстренько доложи.
      Руководитель вскинул к козырьку руку и четко, по-военному, повернулся. Это было последнее, что он успел сделать согласно уставу боевой летной службы. Дрыгал ногами и мычал зажатым ртом он уже от себя лично, вне распоряжений и приказаний. А возникшие незнамо откуда и скрутившие его молодцы обступили Горыныча. Змей, оглядываясь, беспокойно затрепыхался на деревянных распорках.
      — Красота! — довольно сказал один из ловцов, — Надо же, как оно здорово-то вышло, робяты! В гербарии бабочек завсегда сподручней ловить, чем в поле. Экой страшный-то! Истинное слово — не Божья тварь, а дьяволово отродье. Ночью ежли приснится — наутро матрас выкидывай.
      Змей напрягся и начал было потихоньку наводить правую, фугасно-огнеметную голову. Но сразу трое пришельцев бодро вскинули над собою огнетушители. А четвертый, хитро прищурившись, погрозил пальчиком в серой асбестовой перчатке.
      — Не балуй, не балуй, подколодина! А то шасси выдернем. Али пенную клизму сделаем. Тихо, тихо, родной. Ну-к, робяты! Давай-ка на телегу его грузить...
 

Сказка №54

      В то же приблизительно время на дальнем болоте, в самой топкой и гибельной его части, громкие хлюпающие звуки, перемежаясь с отрывистыми командами, явно свидетельствовали о том, что кто-то почему-то нарушил спокойствие заповедных мест осмысленным и организованным образом.
      — Клюквенники идут, — ошибочно предположила кикимора. Она сидела на кочке и, держа на коленях замусоренную голову лешего, пинцетом доставала из нее личинок и муравьев.
      — Странно... — прислушавшись, сказал леший, — Вообще-то строем по болоту не ходят. Да к тому ж с корзинками-то железными. Что-то уж гремят больно. Может, солдатики каки заблудились?
      — Досмерти испугаем! — отвечала кикимора. И с полным на то основанием. Потому что была гораздо ужасней даже своей знаменитой матери, при одном взгляде на которую даже самые бесстрашные из людей сперва издавали резкий запах и звук, а потом пополняли собой ряды деревенских дурачков и блаженных. Матушка ее погибла трагически, поглядевши лишнего в зеркальную водицу пруда, а доченька от горя и в память о ней подурнела до такой степени, что боялась свое лицо даже щупать.
      — Обнаглели людишки! — проворчал леший у нее из-под рук, — В лесу, как у себя дома, ходют. Капканы ставят, силки. Надысь зять ходилкой петлю задел, упал, хрюкалку об дерево разгвоздил. Аж весь мох с башки послетал...
      И они на два голоса живо припомнили людишкам все их многочисленные прегрешения перед батюшкой-лесом. Включая вырубки, кострища и песчаные бури, которые, как оба полагали, гнусные человечишки вызывают колдовским образом.
      — Им волю дай — они и реки на зиму не льдом, а асфальтом своим покроют! — злобно говорила кикимора, выколупывая вместе с личинками последние древесные мозги лешего.
      — Лесника назначили, дураки! — самодовольно вспоминал леший, — Я ему пару раз издали да разок вблизи помаячил — уволился. По болезни. Санитары связанного увезли.
      — А я на верхнем суку сидела, а они с топориками до делянки гуляли. А я крикнула — они топорики пороняли. И обратненько-то бы-ыстро бежали! Аж портки на полпути высохли.
      — Страшна ты, матушка! — сделал ей комплимент леший. Удостоившись тут же ответного.
      — А ты, лешинька, истинно сказать, страх ходячий. Деревянный череп на ножках. Кусок кошмара.
      И они ласково друг к другу прильнули. И подумали синхронно о том, как им хорошо хозяйничать на пару в лесу. И как плохо сейчас кое-кому придется. Странные звуки, приближаясь, дополнились тихими голосами. Голоса были уверенные, деловитые, изредка раздавались отрывистые команды.
      — Выше подымай. Кусты обходи. Обои хлопушки — товьсь!
      Приходите, девки, в лес
      В сарафанах или без.
      Я вам главное достану
      Изо всех семи чудес! —
      тихонечко пропел леший. Пола он не имел, но скабрезных песнопений энтузиаст был большой. Кикимора, отпустив его голову, принюхалась.
      — Серой пахнет. — сказала она, — Может, из своих кто-то топает? Точно, серой. Надо глянуть бы. А то, может, чертенятушек из садика на экскурсию к нам ведут...
      Но она ошиблась. Обе хлопушки, упав прямо ей под ноги, громыхнули так, что во рту у обоих чудищ лязгнули зубы. И временно напрочь отнялись ходилки, махалки, моргалки и все прочие шевелилки. Неторопливые людишки, появляясь со всех сторон, тянули за собой сети. А два метателя, держа наготове пару новых снарядов, наблюдали за чудищами сквозь закопченные стекла.
      — Накрепко пеленай! Слоями кутай! — слышались голоса. Нечистая сила вчистую проиграла очередной раунд. Потому что скопом люди трусят гораздо меньше. А предводительствуемые умелым начальством, гораздо более боятся его, нежели супостата. Леший и кикимора были пойманы в ходе общевойсковой операции, которой лично руководил многоопытный воевода. Основные правила были те же, что и при охоте на дезертиров. За исключением разве транспортировки.
      — Обвязывай! Подцепляй!
      Через болото к дороге тащили их волоком. По дороге — просто катили. Огромный рулон из рыбацких сетей, шурша, полдня перекатывали от места поимки до места сбора. Полдюжины ратников, поворачивая его, старались особенно не смотреть. Хотя смотреть, по правде говоря, было не на что. Плененные впервые за многовековую свою историю, леший с кикиморой были столь морально и друг другом подавлены, что все время молчали. Только лишь скрипели их деревянные, в силу происхождения, члены. Да все больше болели трухлявые, в силу возраста, головы.
 

Сказка №55

      — Лебедей не трогать! — велел царь, оглядывая в бинокль избушку. Ставни которой были плотно затворены, труба убрана внутрь, крыльцо поднято. Старая многоопытная Яга перешла на осадное положение сразу же, как только неведомым образом разузнала, что Горыныч арестован и увезен, а кикимора с лешим пойманы и изолированы в подвале.
      — Лебедей-гусей, говорю, не трогать. Тока ежели первые нападут.
      Государь любил этих птиц. Охота на них повсеместно была запрещена, а парочка прирученных жительствовала у царицы в зоопарке, удивляя посетителей способностью говорить не только "га-га", но также "го-го" и даже, если им почему-то было смешно, "гы-гы". К самой старухе царь тоже относился вполне неплохо, признавая за ней не только изрядные колдовские, но и положительные людские качества. Правда, время от времени отношения их омрачались. Как, например, в случае с явным идиотом Иваном, которого карга вдвоем с Кащеем уговорила-таки не только притопать в гости, но и погреться в печке до румяной корочки на щеках. Дело, впрочем, спущено было на тормозах, а пару месяцев спустя уже его величество крепко побеспокоил Ягу, гуляя по случаю полугодовщины Нового года и напропалую шаля. Дремлющей избе с дремлющей внутри бабкой были вставлены промеж куриных пальцев и разом подожжены скрученные бумажки. Изба прыгала, как сдурелая, а бабка набила шишек за пять минут больше, чем за все свое далекое детство.
      — Может, ультиматум ей зачитать? В мягкой форме? — предложил, мусоля цигарку, шут. Он, в свою очередь, уважал Ягу за умение держаться строго посередине между абсолютно нечистой силой и абсолютно обычными стариками. Иногда советовался с ней по некоторым вопросам. И даже прослушал у нее небольшой курс лекций на тему "Общение с себе не подобными".
      — Ей-то, может, и зачитать... — задумчиво сказал царь, — А вот избенка ее особо слушать не станет. Ежели пинаться учнет — мало-то нам не будет.
      Он оценивающе глянул в бинокль на покрытые крупными пупырышками длинные мускулистые ноги. Которым, согласно плану, полагалось быть пойманными в расставленные повсюду крепкие силки из толстых веревок. Ступа у бабки, слава Богу, была в ремонте, а на метле старая уже давно не летала по причине ее малой грузоподъемности и пропавшей со временем всепогодности. Отложив бинокль, царь еще раз прикинул в уме предстоящую ловлю. Испуганная смоляным факелом, который должны были сунуть ей прямо в зад, изба предполагалась быть пойманной в силок и опутанной многочисленными канатами. Далее по плану подразумевалось простое конвоирование с полусвязанными ногами под три больших кнута с трех сторон. Царь мысленно снова одобрил план, посуровел лицом и поднял правую руку. Те, кто притаились за деревьями и в кустах, молча приняли сигнал к сведенью и изготовились.
      — Ну ты, блин, и подлец, твое невелицецтво! — вдруг раздалось, словно среди ясного неба гром, удивительно объемное и мощное по звучанию шамканье. И клацнула вставляемая в рот челюсть, — Ну ты и гад! Ну и редиска же ты, хрен морковный! Пенсию, говорит, тебе увеличу! А сам бабушку на кичу вздумал определить! Слова сладкие, дела гадкие! Сам за руку здоровался, а сам теперь таксистов и дерьмистов привел! Чучелу из бабушки делать! А тебе, Сеня, стыдно! Рази не я ль с тобой чаи-коньяки гоняла? Рази не мы ль с тобой друг дружке-то лапки жали? Ой, горе мне, старой, горе! Ой, предали меня, пре...
      Последние слова ее были прерваны громким лязгом захлопнутого хайла. Избушка, создание вполне автономное, не стала ждать, пока ее арестуют. И прыгнула столь мощно и высоко, и одновременно так далеко, что царь с шутом разинули рты выше всех допустимых норм.
      — Уйдет ведь, храмина чертова! — восхищенно прошептал царь. Изба была великолепна в своем могучем прыжке. Тренированная и ухоженная, она и не на такое была способна. Вполне новая, очень крепкая, она легко убегала от тех, кого не могла затоптать ногами. И в два прыжка удалялась на безопасное от любого оружия расстояние. И выдерживала до пяти попаданий из самых ядреных пушек. И...
      И только лишь болтала теперь нелепыми куриными своими ногами. Пока ее окружали, обступали и опутывали веревкой. Постоянная забота иногда приносит не те плоды. Хозяйственная бабка совсем недавно заменила прохудившуюся старую крышу новенькой черепичной. Несравненно более красивой и современной. Но и намного более тяжелой по весу. Перевернувшись в полете и шмякнувшись наземь, избушка перестала быть скоростным самоходным убежищем. А ее хозяйка — свободной.
 

Сказка №56

      — А теперь — Бессмертный! — горделиво отставив ногу, крикнул царь в услужливо поднесенный боярином жестяной рупор. Операция по поимке нечистой силы близилась к завершению. Только что из укромного лесного бункера вышли, выползли и вылетели последние ее представители. Пара упырей, оборотень, шишок и безвредный детский бабай с глупой улыбкой на волосатом лице. Мокрую семью водяных вместе с русалками и мальками отловили в пруду чуть раньше, показав издали поочередно спички, фитиль и большой ящик с черепом и костями. Оставался один Кащей. За которым грехов числилось многократно больше, чем за всеми вместе взятыми остальными.
      — Выходи, выходи, родимый! — наслаждаясь, продудел в рупор царь. Он был рад встрече с этим врагом. Зловредное бессмертное существо за многие века своей гнусной жизни изрядно попортило крови всем. В самых древних летописях много раз с прискорбием отмечалось, что "урожай плох бысть и мал, бо черен ликом Невмирайло Кощатый поле ногами своя топтаху егда во пьяне носился от туда до сюда покуда не протрезвех". А также, правда, в последние века реже, встречались горькие записи типа "оную бабу прелестныя словесы завлек и подолу ея виру делал, а сам на оную майну, а дитяти ейной кресало в руки давах, отчего пожар и случись". Впрочем, ловим, судим и со всей старинной строгостью наказан Кащей был многажды. Собственно, и феноменальная бессмертность его была опытным путем установлена еще в древние времена. Когда заботой прежних царей он то сиживал по месяцу на колу, то неделю, пуча глаза, висел, а то и разрубаем был в мелкий-мелкий гуляш. Все было бестолку. Лишь относительно недавно, когда бодрый Кащеюшко, крепко выпив и недостаточно закусив, незаслуженно и прилюдно обматерил Муромца — Фортуна оборотила к нему свой аверс. Илья, мужчина простой и грубый, просто и грубо взял бессмертного за портки и поместил в сливочный сепаратор. Отделив душу и отнеся ее в кузню, неутомимый сын, внук и правнук богатырей неутомимо ковал ее трое суток подряд. В то время как тело незадачливого ругателя, помещенное в отверстие самого старого из заброшенных нужников, подверглось такой атаке концентрированных дубильных веществ, что с него сошла половина татуировок. Включая знаменитую лобно-теменную "Убью — умрешь!" Итогом обеих безжалостных процедур стало полное впадение Кащея в ничтожество. Некогда сильное и мускулистое его тело усохло до размеров среднего насекомого, а душа под воздействием температуры и ударных нагрузок превратилась в ржавую маленькую иглу. Которую насмешник Илья поместил, вопреки домыслам, не в живую, а в эмалированную медицинскую утку. На много лет Кащей пропал не только из скандальных, но и из всех прочих хроник. И лишь теперь в какой-то степени восстановился и снова объединил вокруг себя присмиревшую было нечисть.
      — Эй, начальник! — послышался из бункера дребезжащий старческий голос, — ты чего попов-то привел? Крестить меня, что-ли, хочешь? Аль научный диспут сегодня будет?
      Выстроенные шеренгой батюшки негодующе зашептались. И крепче сжали в руках кресты. И с большой надеждой посмотрели на пушкарей. Которые стояли возле заряженных крупной серебряной дробью пушек.
      — Будет, будет! — весело крикнул царь, — И диспут будет, и вермут, и капут тебе полный будет! Выходи, говорю, гажа гадская! Сдавайся!
      Государь был вполне уверен в военной своей и моральной силе. Пушкам был даден двойной заряд, прицелы были освящены, батюшки по-очереди читали общеукрепляющие молитвы. Однако Кащей, уголовным своим нутром чуя, что пришли взять живого, затягивал переговорный процесс.
      — Я-то выйду! — продребезжал он, — А дурачки твои спужаются и пальнут! Вели им фитили потушить! Да попов своих убери! У меня на ладан рвотный рефлекс!
      — Десять, робяты! — обратился к пушкарям царь, — Девять, молодцы. Восемь уже, робятки. Как "один" скажу, так пуляйте. Семь...
      — Да погоди, погоди! — всполошился в бункере осажденный, — Погоди, не пали! Обуваюсь я, обуваюсь! Щас-щас я уже, погодь! Пелеринку тока накину! Да галстучек завяжу! Какая ж капитулиция-то без галстучка? Щас-щас-щас! Паричок тока попудрю, и все...
      Кащей берег остатки своей былой гордости и величия, поэтому не мог сдаться просто так, как какой-нибудь зашуганный лесовик. И тянул время, ибо прекрасно понимал, что летописец находится где-то рядом и вносит происходящее в историю.
      — Шесть, робяты! — прохаживаясь за спинами пушкарей, внятно говорил царь. Попы клялись, что хорошо освященная крупная серебряная дробь покончит с подлым чудищем мгновенно и навсегда. Но это в планы его величества не входило. Чудище требовалось для допроса. Каковой имел своей целью выяснить нечто важное, касающееся благополучия всего сущего. А именно — правда ли, что кое-кто уже прибыл и кое-что уже предпринял.
      — Пять, однако. Четыре. А вот и три...
      Предусмотрительный Кащей выбрался из бункера задом и с прикрытыми руками глазами. Вторая пара рук вежливо была поднята.
      — Вяжи его! — буднично сказал царь. И Кащеюшку повязали.
 

Сказка №57

      — Ну что, страмцы позорные... Толковать будем али дырками зубными свистать? — государь, руки за спину, брови в кучу, прошелся мелкими шагами по изолятору. Который по личному монаршему повелению был временно организован в пустом винном подвале. В котором была собрана вся пойманная нечистая сила. Которая пялилась на государя сквозь толстые железные прутья и единообразно моргала. Лишь престарелый водяной, спавший в наполненной до краев бочке, не видел и не слышал его величества. Он был столь древен, что находился в забытьи два последних геологических периода.
      — Дожили! — сказал царь, грозным голосом обращаясь самому немудрящкму из лесных упырей, — Докатились...
      И опять прошелся туда-сюда мимо десятков пар глаз. Нечистые молчали. За несколько минут до его прихода они договорились о гордом немом бойкоте. Каковой, впрочем, отнюдь не был секретом для царя, имевшего все возможности подслушать и подглядеть.
      — Родина их поит, кормит, боится... А они, дешевки страмные, родиной в развес и в розлив торгуют... — неторопливо расхаживая, царь неспешно говорил и боковым зрением наблюдал за реакцией. — Им угодья тут, выпасы, места потайные для обитания. Государство их в списки жителей занесло, печется о них, пенсии назначает.
      Баба Яга было дернулась, но смолчала.
      — Знаем-знаем! — развернувшись к ней, живо отреагировал государь, — Самой, мол, платят, а на содержание избы как исторического памятника — ни шиша! Так?
      Яга молча вздернула подбородок. Это уже было что-то.
      — А знаешь, почему?
      Царь сделал паузу, во время которой его лицо приняло сперва грустное, а потом гневное выражение.
      — А потому что государство-то не дурак! В смысле, я. Потому что деньги из оборота изымать — на это даже статья имеется! Тяжелая. Так?
      Баба Яга внимательно на него посмотрела. Неужели пронюхал? Последние годы она подрабатывала тем, что сверлила в полученных ей пенсионных монетах дырки и продавала их как мониста. Имея таким образом довольно жирный навар.
      — Да не о том речь сегодня. — махнув рукой, сказал царь. Он подошел к клетке с Горынычем и бесстрашно заглянул во все шесть пар его глаз. Стражники у дверей напряглись, держа наготове огнетушители и кнуты.
      — О другом у нас разговор. Я вот гляжу, никому даже не любопытно, отчего это вдруг всех вас поймали и в одном месте коллективно сгруппировали. Тебе, Змеюшко, рази не любопытно? Три башки у тебя, умный, стало быть, а моменту не просекаешь. Покумекай, милок, почему в клетке-то нынче паришься. Почему крылья за спиной связаны. Может, втроем чего-нибудь сообразишь.
      Государь отошел к мутному подвальному окну и сказал, не глядя ни на кого, но обращаясь ко всем:
      — Подумайте, робяты. А я подсказку вам подскажу. Чтобы думалось побыстрей.
      Государь постучал в окно пальчиком. Скрипучая дверь подвала тотчас же отворилась, и двое стражников вволокли по лестнице Нечто. Которое, впрочем, будучи поставленным на пол, тут же обозначило себя как Некто. Другими словами, это был Кто-то, закутанный в несколько простыней и перевязанный веревками. Вместе с Ним в подвал вошел запах. Очень сильный и очень определенный.
      — А вы, балбесы, думали, я испужаюсь... Думали, забоюсь... — его величество склонил голову и насмешливо поцокал языком. Затем подошел к непонятному Существу и с большим удовлетворением его оглядел.
      — А я, робяты, ни хренасеньки не боюсь! Даже вот его. Даже вот ни на грамм. А ну-ка, развяжите-к его!
      Стражники, словно по команде, опустили вниз головы. И не двинулись с места.
      — Страшно? — ласковым голосом спросил государь. Стражники утвердительно поежились. Тот, который был старше, даже слегка затряс головой.
      — Избавь, батюшка! — молвил он, — Коль прикажешь — саблей насмерть зарежусь. А от энтого-то избавь...
      — А вы идите, робятки, — с той же лаской в голосе сказал царь. — Покурите. Я один со всеми управлюсь. У меня оно работа такая. Один за всех. И все на одного.
      Стражники, гремя амуницией, удалились. А государь, пригладив бороду и усы, обратился к сидящим в клетках:
      — Дамы и господа! Тоись, я хотел сказать... куклы чертовы! Позвольте вам представить того, кого... кого позвольте представить. Алле... Оп!
      И одним на удивление ловким движеньем он разорвал путы на связанном Существе. Простыни беззвучно слетели на пол. Кто-то из смотревших в окно снаружи, наоборот, громко ахнул. И тоже упал. В обморок. Все же находящиеся в подвале, исключая царя, со стуком попадали на колени.
      Это был, несомненно, Он. Тот самый, о пришествии которого предупреждал волхв. Тот самый, чья сила сильней всех сил. Тот, чье число известно, имя ужасно, а взгляд смертелен.
      — Заключенный шестьсот шестьдесят шесть, узнаете ли вы кого-нибудь из присутствующих? — спросил царь. Он с нескрываемой радостью наблюдал за произведенным эффектом. Госпожа Вибрация наполнила собой весь подвал — это дрожали коленки, тряслись поджилки и губы. Господин Великий Ужас отчетливо выступил на каждом личике, каждой харе и морде. Дедушка Страх излился крупными каплями вниз по согнутым спинам.
      — Узнаю. Всех. — ответило существо. На черном его лице нельзя было различить выражения. Руки его бессильно висели. Копыта из-под бесформенного длинного одеяния смотрелись как-то нелепо. Один рог на голове был обломан.
      — Кто ты? — вопросил государь.
      Существо вздохнуло. Зябко повело плечами. Серный запах, от него исходящий, усилился.
      — Царь мрака... Отец боли... Брат смерти и враг живущих...
      — Бывший! — немедленно вставил царь, — Бывший, сукин ты свинский кот! Потому как здеся у нас царь-то всего один имеется. Скажи, кто?
      Существо склонило перед его величеством голову. Медленно опустилось сперва на колени, потом легло на пол. И черной своей рукой, осторожно взяв, поднесло к черным своим губам край царской шубы.
      — Видали? — обратился государь к нечисти. Ошеломленная, она ответила таким стуком сердец, что от резонанса заходили ходуном стены. Государь отошел от покорного своего пленника и присел возле окна на стул. Устало потер лоб. Зевнул.
      — Нда... Исхлопотался я с вами. Надоели вы мне. Прямо вот хоть бери и в святой воде всех топи. Население жалуется, опять же. То, говорят, мальца ведьма сглазит. То Змей звуковой барьер прямо над деревней преодолеет. Прямо хоть бери и ладаном вас мори, как клопов. Контингент-то вы хоть и былинный, да дюже вредный. То лес они заморочат... Так что ни грибов, ни хворосту крестьянину не собрать, ничего, окромя заикания, не добудет. То утренник ночной с воплями вокруг деревни устроят. Ажно мухи в полете глохнут. А таперь, значится, вообще с умов посходили. Начальника своего главного на свои же бошки накликали. Неизвестно зачем. Вам что, поганки, начальников стало мало? А, уродишки? А?!
      И его величество грозно топнул ногой. Знаменуя конец прелюдии и начало главного действа. Которому названье — расправа...
 

Сказка №58

      В этот вечер страшный треск стоял в оборудованном для допросов винном подвале. Это один за другим кололись, сознавались в грехах и каялись мелкие шестерки и крупные главари. После того как, снова обмотав простынями, их арестованного повелителя увели на дознанье к архимандриту, царь стал краток в речах и быстр в телесных движеньях.
      — Понял! Заткнись! Следующий! Быстро! Пошел!
      Из открытой стражником клетки на карачках выбегал какой-нибудь редкоземельный преступный элемент вроде злого духа кустов и трав и, бия головой об пол, винился.
      — Девок пугал! Баб пугал! Ребятишек свистом пугал, рожи корчил! Лесорубу из дупла тещиным голосом орал, шишку кинул, подножку ставил! Козу от стада отбил, обстриг, перьями обклеил, к стаду прибил! Охотника в чащу заманил, ос позвал, сам два раза в пятку куснул.
      Подобную чепуху государь пропускал мимо ушей. И кивал писцу лишь тогда, когда каялся кто-то более-менее солидный.
      — Два раза полигон с полем спутал... — кряхтя в неудобном положении, излагал нестройным хором Горыныч. — Рожь спалил. Да капсулу огневую с внешней подвески на рощицу уронил. Тож спалил. Да года два тому вынужденную на брюхо совершил, на дорогу, две телеги снес, мерина покалечил. Да петицию эту тож подписывал...
      Государь кивал, писец писал, колющийся кололся дальше.
      — Яга говорит: все подписались, и ты давай. Чтобы, значит, владыка наш самоличностно заявился и...
      — Врет, батюшка, врет! Не слушай его, не слушай! — вцепившись в клетку, заголосила Яга.