— Внук, — кратко ответил Балис, опускаясь на стул. Уточнять, что дед ушёл в отставку в звании контр-адмирала, он не стал: запросто могут понять, как намёк на большие связи.
       — Я вашего деда по пятьдесят восьмому году запомнил. Я тогда на «Новороссийске» служил, а он приезжал в составе комиссии по расследованию причин гибели линкора.
       — А я и не знал, что он был в комиссии, — совершенно искренне удивился морпех. — Он никогда об этом не рассказывал.
       — А чего рассказывать? — безнадёжно махнул рукой кап-три. — Выясняли, выясняли, так ничего толком и не выяснили… Ребят жалко… Столько народу погибло…
       В глазах офицера отразилась такая боль, которую Балис раньше видел только на Пискарёвском мемориальном кладбище. И не у туристов, для которых посещение мемориала было частью культурной программы, а у тех, кто пережил и выжил…
       Пару минут ели молча. Потом сослуживец Гинтаса поинтересовался.
       — А Вы почему в морскую пехоту? Как отец?
       Балис улыбнулся.
       — Нет, отец мой вообще гражданский человек. Музыковед. Это я вот с деда пример взял.
       — Тогда почему в морпехи? Почему не на корабль?
       — А чтобы сослуживцы не гадали — чьи звёздочки на погонах: мои или дедовы, — честно ответил Балис.
       — Н-да, — согласился Захарьин. — Такое бывает… Иногда.
       — В таких случаях обычно в другой род войск идут, — вступил в разговор Гинтас. — В танкисты, в связисты…
       — Нет, это выше моих сил, — развёл руками Балис. — Если так ставить вопрос, то я скорее уйду из ВМФ, чем расстанусь с морем.
      Гаяускас с удовольствием вдыхал свежий морской воздух. Если закрыть глаза, то можно представить себя где-нибудь дома, на Балтике или Чёрном море. Конечно, полного сходства не получится, каждое море имеет свою индивидуальность, но если не слишком придираться, то результат получался именно таким. А если занудствовать… Если занудствовать, то из всех морей, на которых Балис успел побывать на Земле, Внешнее море Вейтары больше всего напоминало ему Средиземное. Только не надо было спрашивать — «почему», всё равно передать ощущения словами отставной капитан вряд ли бы сумел.
      Из дверей носовой каюты, позёвывая, вышел хмурый и взъерошенный Сашка. Подошёл к стоящему у борта морпеху и недовольно пробурчал:
      — Что же Вы меня не разбудили?
      — Рано ещё, сам же видел: все спят.
      — А зарядка?
      — А выходной?
      — Выходной?! - недоуменно переспросил мальчишка.
      Гаяускас ощутил досаду. Вот вам и пятёрка по истории. Цари, короли, родились, умерли, сражения, поражения… А вот то, что меньше ста лет назад крестьянские мальчишки слова «выходной» не знали — как-то и не думаем. Это в городах, у рабочих были выходные, а какой выходной может быть у крестьянина?
      — День отдыха. Сегодня только любуемся морем и ничего не делаем.
      — И в честь какого же праздника? — иронично поинтересовался Сашка.
      — В честь моря. Знаешь, как долго я его не видел? Страшно подумать почти год.
      Именно так. В сентябре девяносто первого капитана Гаяускаса отправили в отставку. В августе девяносто второго его из Приднестровья вышвырнуло на непонятную Дорогу… Ещё примерно месяц прошел в чужих мирах: сначала на Дороге, потом — на этой вот Вейтаре. Как раз и получается год.
      — Море как море, — пожал плечами подросток.
      — Да ты сколько раз море-то видел?
      — А чего на него смотреть? Вот степи кубанские — это да… А море…
      — Понятно, — подвёл итог Балис. — Имею дело с классическим сухопутчиком. Надо полагать, с кавалеристом.
      — Точно, — азартно согласился парнишка, но тут же потух: — Только в ваше время кавалерии уже нет… И казаков нет…
      — Кавалерии нет. А вот казаки — остались.
      — Честно?
      — Куда уж честнее. Если хочешь знать, в нашем с Серёжкой отряде пулемётчик был — казак. Занятный такой парень, всё роднёй своей хвалился. Пономаренки, Кириченки…
      — Кириченки?! - вскинулся Сашка. — Он кубанский?
      Балис отрицательно мотнул головой и старательно скопировал речь пулемётчика Дениса:
      — Та нi. Зь Харькiвщины.
      — А…
      Сашка выглядел очень разочарованным.
      — А это что он тебя так заинтересовал?
      Мальчишка помедлил с ответом, а потом поднял голову и, глядя прямо в глаза Балису, произнёс:
      — Моя настоящая фамилия — Кириченко.
      — Вот тебе раз. А кто же тогда Волков?
      — Тоже я. Это мне уже шкуровцы фамилию придумали. Вроде как общий сын Волчьей Сотни.
      Парнишка слабо улыбнулся.
      — Волков и Волков… Я привык. А как скажут Кириченко — я сразу хутор вспоминаю. Мамку и сестрёнок…
      Губы у Саши дрогнули, и Гаяускас понял, что боевой разведчик готов расплакаться, как самый обычный мальчишка его возраста. И понять его было не сложно. Балис и сам при слове «Рита» испытывал такую запредельную тоску — хоть волком вой. Разве что нервы у капитана морской пехоты всё же покрепче, чем у подростка. Так ведь тоже — не железные.
      Из каюты выбрался Женька, окинул окрестности раздражённым хмурым взглядом.
      — Оклемался? — поинтересовался Балис.
      Чуть было не сказал «ожил». Но после вчерашнего до Гаяускаса, наконец, дошло, что Женька — действительно мёртвый.
      На корабль его и Анну-Селену пришлось вести за руку, хорошо хоть не на руках тащить. На причале ребят вдруг сковала странная слабость, они едва ноги переставляли. Неизвестно, что подумали капитан и команда, глядя, как детей буквально втаскивают на судно: Женьке помогал Балис, Анне-Селене — Мирон. Наромарт попросил сразу увести их в каюту, уложил в углу, но больше ничего сделать не мог, сказал, что надо ждать.
      Смотреть на ребят было страшно: лица стали совсем бледными, вокруг глаз образовались тёмные круги, словно нарисованные углём. И — полная неподвижность. Это удивляло и пугало больше всего. Йеми не выдержал, ушёл на палубу и, к немалому удивлению команды, слонялся там до поздней ночи, категорически отказываясь вернуться внутрь. Отчаявшись пронять кагманца убеждениями, Мирон прибегнул к радикальному решению проблемы: угостил Йеми пивом с добавкой какой-то настойки из мешка Наромарта. После этого кагманец впал в прострацию и позволил увести себя в каюту.
      А сегодня о вчерашнем приступе во внешнем виде Женьки ничего не напоминало. Бледен он был не больше чем обычно, двигался свободно и без видимого напряжения.
      — Нам входить на корабль и сходить трудно, — пояснил он Балису. — А плавать — ничего. Только к борту лучше не подходить: от воды тянет… холодом…
      — А я бы искупался, — неделикатно ответил Сашка. Сощурясь, посмотрел на восходящий из морской глади Ралиос, на безоблачное ярко-голубое небо и пояснил: — Жарко сегодня будет.
      — Какие проблемы? Думаю, с капитаном договоримся, он против не будет.
      — Это корабль надо останавливать…
      — Зачем?
      — Ну, — Сашка засмущался. — Я же корабль вплавь не догоню, правильно?
      — Ничего. Спустим за борт канат, держись за него и плыви. А потом мы тебя на борт втянем.
      Балис говорил серьёзным голосом и серьёзным видом. Понять, шутит он или действительно собирается буксировать мальчишку на канате, было невозможно.
      У Женьки в голове забрезжили смутные воспоминания о книгах про пиратов.
      — Ага, только сначала под килем протянем.
      — Нет, — всё тем же тоном и с тем же видом ответил Гаяускас. — Под килем мы протягивать никого не станем.
      — А что такое киль и как под ним протягивают? — заинтересовался Сашка. Но, получив от Балиса объяснение, казачонок как-то сразу утратил интерес к этой затее. А вот Женьке, наоборот, захотелось поподробнее выяснить устройство корабля.
      — Балис Валдисович, а у нас в учебниках истории все древние корабли были нарисованы с вёслами. А этот — без. Неужели тут люди умнее, чем на Земле?
      — Не думаю. Даже руля здесь пока не изобрели — пользуются румпелями.
      — Чем?
      Слово «румпель» Женьке в книгах попадалось, но вот выяснить его значение было как-то недосуг. Да и зачем? Чтобы получать удовольствие от книг Сабатини или Станюковича, совершенно не обязательно знать, как называется на судне каждая верёвка.
      — Румпеля — это рулевые вёсла, — Балис кивнул на кормовую надстройку, где с каждого борта вниз за корму уходило по большому веслу, с которыми, под присмотром капитана Бастена, не без труда управлялись вахтенные рулевые. Да, румпель водить — не штурвал вращать.
      — Но вот без вёсел они всё же обходятся, — упрямо повторил Женька.
      — И на Земле тоже обходились. Подобные корабли на Земле назывались "дромоны".
      Откровенно говоря, на картинки-реконструкции дромона судно не слишком походило. Чувствовалось, что в конструкции корпуса есть какие-то расхождения, но какие именно, морпех понять не мог. Главное, на картинки других типов судов оно походило ещё меньше. А раз так, то до простоты Балис решил пользоваться привычным термином. Тем более что на ответ мальчишке точное название судна никак не влияло: принцип оставался прежним.
      — Основным движителем у такого корабля был парус. А вёсла — вспомогательным, если нужно было делать какие-нибудь сложные манёвры.
      — Ну, и где здесь эти вспомогательные вёсла? — не сдавался подросток.
      Балис снова кивнул в сторону кормы.
      — Вон, вдоль бортов лежат.
      Приглядевшись повнимательнее, Женька осознал правоту отставного капитана: вдоль бортов и вправду лежали несколько вёсел.
      — А вот и отверстия в борту — для вёсел и для съёмных скамеек.
      — Понятно, — признал своё поражение мальчишка. — А откуда Вы так хорошо устройство парусников знаете?
      — Изучал немного.
      В «Кировухе» по истории флота у курсанта Гаяускаса была твёрдая пятерка, но таких тонкостей будущим морпехам, разумеется, не преподавали. Их флотским-то офицерам, наверное, объясняли далеко не всем. Устройство парусников было одним из увлечений Балиса. Не то, чтобы он отдавал этому всё своё свободное время, но интересовался очень плотно. А уж Олимпийская регата восьмидесятого года в Таллине навсегда осталась в памяти, как одно из самых ярких воспоминаний юности.
      — И знаете, как все эти паруса называются?
      — Это не сложно. Самый большой называется просто прямой парус. Два маленьких треугольных паруса сверху над реем — лиселями. А тот, что укреплён под бушпритом — артемон.
      Что такое бушприт, Женька запомнил на всю жизнь, прочитав рассказ про то, как Суворов экзамен на звание мичмана сдавал. А вот второе название вызвало у парнишки совершенно не морские ассоциации. Он рассмеялся:
      — Артемон? Шутите? Артемон — это пудель Мальвины.
      Сашка понятия не имел, кто такая Мальвина и чем знаменит её пудель, но Женькина шутка ему не понравилась. Казачонок маленького вампира вообще недолюбливал. Не за то, что тот вампир, в конце концов, это никому, кроме кагманца неудобств пока не причиняло, а за вредность характера. Гаяускас же по обыкновению с невозмутимым видом кивнул.
      — Точно. Пудель — Артемон и парус — артемон. Так бывает. Вот смотри, балки, на которых укреплены рулевые вёсла, называются кринолинами. Но кринолином называется ещё и сорт ткани. Вообще, на флоте часто слова имеют совершенно иные значения.
      Женька просто млел от счастья. Первый вопрос по устройству корабля он задал морпеху просто так, от нечего делать. Ну, может, совсем чуть-чуть из вредности: было бы забавно, если капитану пришлось признаться в своём полном невежестве в парусных судах. Оказалось, что в парусниках капитан Гаяускас отлично разбирается, да ещё и способен про них интересно рассказывать.
      — А возвышения эти на носу и корме тоже как-то называются?
      — Во-первых, не возвышения, а надстройки. Во-вторых, называются, конечно. Бак и ют.
      — И кто из них кто?
      — Бак — на носу, ют — на корме.
      Привлечённый разговором, с юта спустился капитан. Русских слов он, разумеется, понять не мог, но по жестикуляции Балиса было не трудно догадаться, что тот объясняет мальчишкам устройство корабля. Бастен не спеша, вразвалку, подошел к пассажирам.
      — Моряк? — обратился он к Гаяускасу.
      — Есть немного, — скромно ответил морпех.
      — Где плавал?
      Будь дело в Советском Союзе, Балис бы не удержался от ядовито-вежливого уточнения, что плавают утки в пруду, а моряки по морю ходят. Но местный язык был, похоже, не столь великим и могучим и подобных эскапад не допускал. Пришлось ограничиться кратким:
      — У Ольмарских островов.
      Капитан понимающе кивнул. На своего легендарного земного однофамильца, забившему летом восемьдесят восьмого в финале европейского первенства по футболу феноменальный по красоте мяч в ворота Дасаева, он был похож разве что цветом волос. А в остальном… Лет на десять старше, сантиметров на двадцать ниже, неторопливый и спокойный, он напоминал Гаяускасу типичных капитанов портовых буксиров. Как правило, надёжные мужики. Звёзд с неба не хватают, но своё дело знают туго.
      Если разобраться, то работа Бастена и его коллег не сильно отличалась от трудовых будней земных портовиков. Далеко в море на дромонах никто не заплывает, их дело — каботаж. Вон, берег серой линией тянется слева по борту милях в трёх от судна… Только это не значит, что жизнь у капитана лёгкая, а работа — не бей лежачего. Не бывает у моряков лёгкой жизни.
      — Оклемался, значит, за ночь? — перенёс внимание с Балиса на Женьку капитан. Мальчишка кивнул и заученно произнёс:
      — Это у нас с сестрёнкой нервное. Мы три года назад в шторм попали, чуть не потонули. Страшно, господин капитан.
      И скорчил жалостливую рожу.
      — Страшно… А ты — парень или тряпка? Держать себя в руках должен, и сестрёнке пример показывать! Море трусов не любит.
      — Я постараюсь…
      Если честно, так Женьке хотелось послать напыщенного капитана, что называется, далеко и надолго. Как же всё-таки взрослые любят воспитывать. Откуда у них берётся это дурацкое убеждение, что любому подростку решительно не обойтись без их мудрых воспитательных речей? Шел бы он лучше… румпелем управлять…
      Но приходилось быть вежливым и почтительным: расположение капитана нельзя было терять ни в коем случае. От этого зависела судьба не только Серёжки, но и Наромарта, Анны-Селены и самого Женьки. Днём посреди моря вампиры были абсолютно беспомощны, и если что-то случится — шансов выбраться из переделки практически никаких. Вот он теперь и обречен молча выслушивать поучения от каждого желающего почувствовать себя великим учителем и воспитателем взрослого. А то ещё и благодарить за науку…
      Хорошо ещё, что, посчитав разговор оконченным, капитан вернулся к себе на корму, то есть на ют. Но настроение всё равно было безнадёжно испорченным, изучать устройство корабля больше не хотелось. Маленький вампир грустно поплёлся в каюту. Там, конечно, не веселее, но, по крайней мере, энергия кольца в пустоту не расходуется.
      Хоть дело было и не вечером, но делать всё равно было нечего. Это у экипажа корабля дел всегда невпроворот, только успевай оборачиваться. "Если хочешь спать в уюте — спи всегда в чужой каюте". А у пассажиров… Только и заботы — любоваться видами моря, да разговаривать о том, о сём. Морем Гаяускас налюбовался до обеда, а вот беспредметному трёпу непонятно о чём морпех предпочёл беседу с тёмным эльфом на очень интересующую его тему.
      Разумеется, обсуждать свои проблемы в каюте, где их разговор могли слышать все путешественники, начиная от девчонки и заканчивая ящерицей, Балису не хотелось. Поскольку единственным языком, на котором они с Наромартом могли свободно разговаривать, был имперский, то пришлось после обеда пригласить эльфа на прогулку по палубе. Мирон проводил друга ревниво-любопытным взглядом, но тактично остался сидеть на месте: если Балису понадобится помощь — он скажет. А лезть без спросу в чужие тайны — недостойно. Если, конечно, это не тайны страны — вероятного противника.
      Морпех и священник поднялись на бак, прислонились к фальшборту. Некоторое время молчали: после некрасивой истории с кольцом Балис чувствовал свою вину и не знал, как начать разговор. Наромарт выручил, заговорив сам:
      — Я понимаю, что ты же по-прежнему ждёшь от меня ответа на свои вопросы?
      — Жду, — согласился Балис. — Кроме тебя, мне ждать ответов не от кого. А ответы нужны. Магические способности, волшебный перстень… Что дальше?
      — Дальше? Дальше — волшебный кинжал.
      — Какой кинжал? — изумился Гаяускас. — Кортик?
      Наромарт промолчал: последнее слово Балис произнёс на русском языке: в морритском ему не было аналога, и эльф просто не понял, какой из своих многочисленных клинков воин имеет ввиду. Мучимый предчувствием, капитан достал из-под плаща кортик. Священник утвердительно кивнул.
      — Надеюсь, ты мне и без опытов поверишь? Во-первых, муки на корабле нет, а, во-вторых, на кинжале этот тест не сработает.
      — Поверю на слово, — растерянно согласился Балис. Он и вправду верил, что кортик — волшебный. Наромарт пока ещё ни разу не обманывал и не ошибался. А нехорошее предчувствие в душе нарастало: всё лепилось один к одному. Случайно такое не бывает.
      — Причём, кинжал не просто волшебный, на нём очень сильные и древние чары.
      — Сильнее, чем на кинжалах Йеми?
      Даже наброшенный капюшон не мог скрыть того, как, услышав вопрос, обеспокоился чёрный эльф.
      — Почему ты решил, что у Йеми волшебные кинжалы?
      — Он сам сказал, — недоумённо ответил морпех. — А что, приврал?
      — Нет, — облегченно вздохнул Наромарт. — Кинжалы у него действительно волшебные. Просто, обычно хозяева таких вещей не склонны сообщать об этом своим знакомым.
      — Ты, однако, рассказал мне про свой магический перстень. Рассказал сам, я тебя ни о чём не спрашивал.
      — Здесь совсем другое дело. Во-первых, это было необходимо, чтобы убедить тебя в том, что и твой перстень тоже волшебный. А, во-вторых, ты помог мне спасти от верной гибели Анну-Селену. Ты мне больше чем просто знакомый, Балис.
      — А мы с Йеми друг другу тогда кто? Вместе вот едем Серёжку выручать. И племянницу его тоже искать вместе будем. Кстати, и Анну-Селену без него мы бы неизвестно как нашли бы и как бы вытащили.
      — Да, ты прав, — признался чёрный эльф.
      — Не понимаю я, чего вы с ним друг друга невзлюбили?
      — Я не могу сказать про Йеми ничего плохого, кроме того, что, он очень предубеждён против тех, кого считает мёртвыми.
      Балис невесело усмехнулся.
      — А как к ним ещё относиться? Это в книге или…
      Слова «фильм» в морритском не оказалось, да и вряд ли бы подземный эльф понял, что это такое.
      — В общем, слушать рассказы про восставших мертвецов многим интересно. Нервы щекочет. Ужасы, экзотика. А вот увидеть своими глазами… Куда подальше такую экзотику!
      — Но ты же видишь то же, что и он, — не сдавался священник.
      — Ну, у меня нервы покрепче. Бывает. Но вчера мне, если честно, не по себе было. Будто в морге ночевать остался. Нет, пошла такая экзотика куда подальше! — убежденно повторил морпех.
      — Прогнал бы нас из каюты, если бы мог? — грустно переспросил Наромарт.
      — Ну что ты ерунду городишь? — досадливо скривился Балис. — Вы нас с Серёжкой тогда на Дороге от смерти спасли. У нас в таких случаях говорят: "Долг платежом красен". В общем, вместе в этот мир попали — вместе и выбираться отсюда будем. Без всякой делёжки — кто тут хороший, а кто плохой. Устраивает?
      — Устраивает, — серьёзно ответил эльф.
      — А раз устраивает, тогда хватит всякую ерунду обсуждать, вернёмся к делу. Мы говорили о моём… кинжале.
      — Конечно. Так вот, магия на твоём кинжале намного более сильная и древняя, чем на кинжалах Йеми. Даже сравнивать нечего.
      — Хм… А древняя — это сколько? Двести, триста лет?
      — Триста лет — огромный срок для человека, я понимаю, Балис. Но когда о древности говорит эльф… Два-три тысячелетия, вот, что я имел ввиду.
      Балис облегченно вздохнул. Он понимал, что в ошибке Наромарта ничего хорошего нет, и всё же чувствовал себя, словно выбравшимся из затягивающейся петли.
      — Это невозможно, Наромарт. Так давно в нашем мире сделать такой кинжал просто не могли.
      — Почему? Разве это так сложно?
      — Хм…
      А действительно, почему?
      — Во-первых, материал.
      — Сталь? А что тут такого?
      — Не самый простой сплав.
      — Не самый сложный. Я долго жил среди свирфнебнинов…
      — Среди кого? — Гаяускас не понял слова на незнакомом языке.
      — Это один из гномьих народов. Поэтому, в металлах и горном деле я разбираюсь получше большинства моих сородичей.
      — Я верю. Но в нашем мире нет ни эльфов, ни гномов. Я согласен, что сталь — не самый сложный сплав, но две тысячи лет назад люди её не знали. Это первое. Второе — я говорил, вообще-то, не о стали. Из чего сделана рукоятка?
      — Похоже на кость какого-то животного.
      — Это вовсе не кость. Такой материал у нас называется "пластмасса", — раз Наромарт не стеснялся использовать слова из своего родного языка, то и Балис, в свою очередь, обогатил его словарный запас русским словом. — В моём мире её научились делать совсем недавно, не более ста лет назад. И это, учти, не металлургия, а химия. Много гномы понимают в химии?
      — В химии кое-что понимают карлики, но твой кинжал — явно не их изделие.
      — Ну, и третье… Этот кортик — часть парадной формы военных моряков моей страны. Видишь, на головке рукоятки пятиконечная звезда?
      — Пентаграмма широко известна по многим мирам.
      — А вот этот знак? — Балис указал на оттиснутый на пластмассе герб Советского Союза.
      — А вот этот знак мне не знаком.
      — Это герб моей страны. Ему ещё ста лет нет, понимаешь? Эти знаки наносились на все кортики. Они должны были быть одинаковым у каждого морского офицера, а офицеров очень много, больше десяти тысяч.
      — Десяти тысяч? — удивлённо переспросил Наромарт. — Сколько же человек живёт в твоей стране, если одних морских офицеров у вас больше десяти тысяч?
      Из недр памяти выскользнула похожая на правду цифра.
      — Кажется, двести сорок миллионов. Или около того.
      Это, конечно, в Советском Союзе. В Российской Федерации, гражданином которой Балис стал после распада СССР, населения, конечно, меньше. Кажется, миллионов сто шестьдесят.
      — Чуден мир… Одна страна — и двести сорок миллионов подданных…
      — Это ещё что, — усмехнулся Гаяускас. — Есть в нашем мире такая страна — Китай называется. Так там жителей больше миллиарда.
      — Тяжело же вашим королям управлять своими странами.
      — У нас другая система управления, — дипломатично заметил морпех. — Без королей обходимся. Но мы опять отклонились в сторону. Так вот, по крайней мере, внешне мой кортик — обычный кортик, такой же как у других офицеров. Или, у всех нас они такие волшебные?
      — Остальные я не проверял, но десятки тысяч клинков такой магической силы… Нет, это совершенно невероятно.
      — Я тоже так думаю. В противном случае, волшебными должны были бы оказаться и остальные мои ножики.
      — На остальных клинках я не чувствую никакой магии, — согласился эльф.
      — Вот. Объясни мне, как можно предвидеть на две тысячи лет вперёд, как именно будет выглядеть оружие будущего времени?
      — Невозможного в этом нет, хотя магия времени, конечно, — один из самых сложных разделов магии.
      — То есть, ты хочешь сказать, что кто-то заглянул на две тысячи лет вперёд и создал кортик, который три четверти этого срока казался всем экзотической игрушкой… И ради чего?
      — Не могу сказать…
      — Неубедительно…
      — Понимаю… Дай, я его ещё посмотрю.
      Балис протянул кортик Наромарту, тот принялся задумчиво вертеть его в пальцах здоровой руки.
      — Да, это действительно не кость.
      — И по виду он совсем новенький. На старых мастера клеймо ставили.
      В памяти всплыл прочитанный в детстве роман, который так и назывался — «Кортик». Волк, скорпион, лилия… Да, но какая-то маркировка на кортике, пусть и серийно изготовленном в середине двадцатого века всё-таки быть должна. А ведь нет её.
      Эльф вздохнул, протянул оружие хозяину — также рукояткой вперёд.
      — Понимаю твои сомнения, но всё же я уверен в своих ощущениях: этому кинжалу не одна тысяча лет… Даже не знаю, как тебя убедить. Жаль, если наш разговор прошел впустую.
      — Зачем же так сразу: «Впустую»? Во-первых, в том, что перстень древний и волшебный я не сомневаюсь. А во-вторых… Перстень мне тоже достался от деда. Так что, как не крути, всё сходится к нему. Не так уж важно сколько лет кортику, важно, что ты придрался именно к нему, а не к чему-либо другому. Или остальные волшебные предметы ты оставил на следующий раз?
      — Нет, кроме перстня и кинжала других волшебных вещей у тебя нет, — заверил священник.
      — Точно? Что ты скажешь про это?
      Отставной капитан достал из кармана и протянул Наромарту бумажную иконку — третью и последнюю часть дедова наследства. Имя изображенного на ней святого он уже давно забыл, но всегда носил её с собой, как и просил в завещании старый адмирал.
      Наромарт молчал подозрительно долго.
      — Ну, что?
      — Пожалуйста, подожди…
      Пожав плечами, Балис принялся обозревать горизонт. Ничего интересного: всё тот же берег милях в трёх слева, один дромон, идущий параллельным курсом, два, под вёслами, — встречным.
      — Не могу сказать, что это такое, — наконец, заговорил Наромарт, — но могу совершенно точно утверждать, что о магии здесь речи быть не может.
      — Просто портрет?
      — Далеко не просто. Здесь дело связано с божествами.
      — Я не верю в богов.
      — Я знаю: ты говорил. Но ведь это не всегда принадлежало тебе, верно?
      — Да, это тоже наследство от деда.
      — Он верил?
      — Он — верил. А какая разница? Кортик и перстень остаются волшебными, не важно верю ли я в это или нет, не так ли?
      — Так, но это была магия. Впрочем, даже магии иногда не всё равно, во что ты веришь.
      — Это как? — не понял Балис.
      — Школа Иллюзий. Опытный иллюзионист может имитировать боевые заклинания, например вал огня. Если тот, кто окажется под воздействием такой иллюзии, поверит в то, что это реальность, то он может умереть в страшных муках, словно и вправду попал бушующее пламя. Но, если твёрдо верить в то, что это только иллюзия, то огонь не причинит тебе никакого вреда.
      — Забавно.
      — Для тех, кому хоть раз довелось испытать такое на себе, ничего забавного в этом нет.
      Гаяускас хотел извиниться за неудачно вырвавшееся слово, но чёрный эльф не дал себя прервать.
      — Но это, повторюсь, всего лишь магия, которая существует вне зависимости от того, признаём ли мы её существование или нет.
      — А боги от этого зависят?
      — Нет, конечно. Но они сами решают, где и как проявить свою волю. Любое вмешательство богов в происходящее в мире — это чудо, то есть то, что не обусловлено физическими законами этого мира. И вмешательства эти происходят по их воле, понимаешь? Если божество хочет что-то сделать — оно это делает. Если не хочет — не делает. Между верящим человеком и его божеством всегда есть связь и такие предметы, — священник вернул офицеру иконку, — часть этой связи, можно сказать, в какой-то степени её воплощения. Но, когда этот символ попадает в руки тому, кто не верит… Связи нет и не божество в этом виновато.
      — Да я никого и не виню, я просто разобраться хочу. По твоим словам получается, что для деда эта иконка могла быть чем-то особенным, но в моих руках, в руках человека неверующего, это всего лишь простая картинка. Так?
      Эльф на несколько мгновений задумался.
      — Видишь ли, какое дело… Давай начнём с того, что простых картинок вообще не бывает. Любая картина — это либо больше, чем картина, либо меньше.
      — Не понял, — озадаченно моргнул Гаяускас. — Что значит: либо больше, либо меньше?
      — Это же совсем просто. Представь себе, что ты смотришь на какую-нибудь картину. Например, пейзаж. Опушка леса, горы, вид с холма, реку… Всё, что хочешь.
      — Представил. И что дальше.
      — А дальше, глядя на эту картину, ты начинаешь представлять себе настоящий лес или горы. Что-то вспоминаешь, что-то дорисовывает твоя фантазия. Картина — всего лишь символ. Чистая идея. Но идея, запечатленная таким образом, что становится для смотрящего на неё как бы окном в реальный лес или в реальные горы, хотя те и находятся где-то далеко, за много дней пути.
      — Интересно…
      — Это в том случае, когда картина — больше чем картина. А если символ не понят, то можно смотреть на картину и не увидеть леса. И что тогда перед тобой? Холст, да наляпанные пятна разноцветной краски, и только.
      — И это значит, что картина — меньше чем картина, — задумчиво протянул отставной капитан. А ведь что-то в этом было. Очень странный взгляд на живопись, но по-своему логичный. Наверное, нечеловеческая логика. Интересно, был ли в истории земли хоть один человек, который бы глянул на изобразительное искусство под таким углом зрения.
      — Верно. Для тебя это просто бумажка с портретом неизвестного тебе человека. А твоего деда она связывала с его богом.
      Гаяускас вздохнул.
      — Ладно. В любом случае деда с нами нет, а потому эта картинка нам ничем не поможет.
      Теперь вздохнул Наромарт.
      — Балис, ты думаешь о богах, как о каких-то купцах, всё время торгующихся с теми, кто в них верит. Вы нам — веру, мы вам — разнообразные жизненные блага.
      — А что, неверно?
      — Когда как. Боги бывают разные. Кто-то из них смотрит на смертных как на своих рабов, а кто-то — как на детей. Представь себе, что у тебя есть ребёнок. Представь, ты подарил ему красивую, яркую одежду, он радуется этому. Но прошло время, ребёнок вырос из этой одежды, ведь человеческие дети очень быстро растут. Одежду отдали какому-то другому, совершенно незнакомому тебе ребёнку. И вот ты случайно встречаешь этого незнакомого ребёнка в знакомой одежде. Неужели ты не испытаешь никаких чувств?
      …Когда в сентябре девяносто первого, уезжая из Севастополя, Балис зашёл попрощаться к Козубским, на Маше было надето любимое платье Кристинки. Никто не виноват, так получилось случайно…
      Увлечённый проповедью, священник только теперь глянул в лицо Гаяускаса, сразу понял, какую рану он случайно задел, и смущенно замолк.