Грани - Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары

       Наромарт ошалело открыл глаза. И было от чего ошалеть. Он лежал спиной на какой-то твердой плите, судя по окружающему пейзажу — могильной. А на животе у него верхом сидела молодая женщина, которая только что так оригинально вдохнула в него воздух. Сложенные одна на другую руки женщины ощутимо давили на грудную клетку. Слева внизу, там, где когда-то билось его сердце.
       — Раз… Ой…
       На этот самый «раз» женщина качнулась вперёд, старательно надавливая ему на грудь. Хвала Элистри, рёбра выдержали. На «ой» она отшатнулась назад. Судя по тому, как у этой странной женщины растрепалась причёска, «раз» был не первым и даже не пятым.
       — Ожил…
       — Простите меня, госпожа.
       — Как Вы себя чувствуете?
       Хороший вопрос.
       — Кажется, нормально.
       Женщина поднялась на ноги и принялась приводить в порядок своё платье, изрядно помятое во время странных упражнений.
       — И не вздумайте снова умирать, сударь. Этим Вы мне чрезвычайно досадите.
       Наромарт сел и огляделся. Ну да, действительно кладбище. Да ещё и вечерние сумерки. Куда же его занесло-то?
       — Я постараюсь, сударыня. Но, я не имею чести Вас знать и не представляю себе, чем моя смерть может Вам досадить.
       — Бакалавр естественных и медицинских наук к Виолетта фон Зееботен к Вашим услугам, сударь, — поклон был явно иронический, но тон — серьёзный. — И моей репутации врача будет нанесен существенный урон, если Вы умрёте на моих руках. По правде сказать, когда я Вас тут обнаружила, то думала, что Вы уже безнадёжно мертвы.
       — Вот как?
       — Представьте себе, сударь. Отсутствие сердечных тонов и дыхания, а так же расширенные зрачки неопровержимо свидетельствовали о состоянии клинической смерти. Вообще-то даже симптом кошачьего глаза имелся. Будь Вы человеком, я бы, наверное, вынуждена была констатировать смерть. Но, поскольку то, что Вы человеком не являетесь, сразу бросается в глаза, то я рискнула применить непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Как видите, удачно.
       Никогда ещё Наромарту не приходилось слышать, чтобы человек так спокойно говорил о его нечеловеческой природе. Из всех разумных рас, с которыми приходилось сталкиваться полудракону, пожалуй, именно люди болезненнее всего относились к тому, что они — не единственные носители разума в этом мире. А госпожа Виолетта высказалась о его нечеловечности таким тоном, которым обычно говорят обо всем понятных и очевидных вещах. Вроде: "Идёт дождь".
       — Наверное, надо будет написать об этом в Саламанку. Случаи оказания квалифицированной медицинской помощи не людям в наших краях очень редки и потому чрезвычайно ценны. Было бы преступлением перед медициной не известить коллег о том, что реанимация может помочь не людям на поздних стадиях клинической смерти. Вы, простите, кто по происхождению?
       — Эльф, — произнес Наромарт, вставая на ноги.
       — Странно, — на лице госпожи фон Зееботен отразилось искреннее удивление. — Эльфы живут на Изумрудном острове очень уединенно, и всё же их облик считается научно установленным. Знаете, Вы очень сильно отличаетесь от того, что пишут в книгах.
       — Среди эльфов, как и среди людей, есть разные народности, — дипломатично заметил Наромарт.
       — В самом деле? А ведь эта теория считается некоторыми высокоучеными мужами ложной и вздорной. Послушайте, нам непременно надо об этом поговорить. Где Вы остановились в городе?
       — По правде сказать, ещё нигде.
       — В таком случае, позвольте предложить Вам, сударь, моё гостеприимство.
       — Но не стесню ли я Вас своим присутствием? — промямлил не ожидавший такого поворота разговора эльф.
       — Вздор, сударь. Прежде всего, Вам необходимо оставаться под наблюдением врача. Остановка сердца — это очень серьёзно, поверьте моему опыту и не спорьте.
       Он и не спорил. Потому что знал, что происходящее с ним гораздо серьезнее, чем это казалось доброй женщине.
       — Словом, господин… Не знаю Вашего имени…
       — Наромарт, к Вашим услугам.
       — Словом, господин Наромарт, прекратите препираться и извольте идти со мной. Уже совсем стемнело, а у Вас такой вид, что и днём можете изрядно напугать старину Мюллера.
       — Кого?
       — Кладбищенского сторожа.
       Наромарт кивнул, и двинулся вслед за своей спасительницей по узкой тропике среди надгробий. Госпожа Виолетта продолжала объяснять.
       — И давайте договоримся: некоторое время Вы побудете не эльфом, а человеком из дальних земель. Скажем, из Руссии. Знаете, наши обыватели весьма достойные люди, но подвержены некоторым предрассудкам. Это где-нибудь в Праге или Амстердаме люди привыкли к тому, что на улице можно встретить не человека, а в нашем провинциальном Риттерберге это будет всё же слишком сильным потрясением.
       — А для Вас это не будет… — начал, было, Наромарт, но тут госпожа фон Зееботен обернулась, метнула на эльфа гневный взгляд, прервала его фразу:
       — Вот что, сударь, ежели Вы из тех, кто полагает только свой народ несчастным страдальцем, а остальные — злобными гонителями, и на этом основании требует к себе особого отношения…
       — Нет-нет, что Вы, — поспешно воскликнул эльф, — ни о каком особом отношении я не говорю. Просто, мне редко доводилось встречать человека столь широких взглядов…
       — Это нормальные взгляды, — женщина особо выделила голосом слово "нормальные". — А ежели они для кого-то широки, то таким, должно быть, в пору смирительная рубашка.
       Что такое "смирительная рубашка" Наромарт не знал, но из тона собеседницы следовало, что эту одежду лучше не примерять. Не зная, что сказать, он виновато посмотрел на госпожу Виолетту, и она сменила гнев на милость:
       — Прошу простить меня, сударь. Мне не следовало говорить в таком тоне с больным, который только что находился на грани жизни и смерти.
       — Нет, это Вы простите меня, что необдуманными словами вызвал Ваш гнев, — чистосердечно раскаялся эльф.
       — Хорошо, будем считать, что мы оба прощены. А теперь давайте поторопимся, иначе выбираться отсюда придется в кромешной темноте. Я хоть и волшебница, но репутация любительницы прогулок по ночному кладбищу мне совершенно ни к чему…
      — А что стало с Серёжкой — я не знаю, — Анна-Селена умолкла.
      Благородный Олус, дабы не смущать спутником своим присутствием, отправился в гостиничные термы. Остальные путешественники собрались в самой большой комнате отведенных им апартаментов и внимательно слушали рассказ о злоключениях маленькой вампирочки и её спутника.
      — Серёжу купил какой-то младший гражданин Меро, — вздохнул Йеми. — Похоже, этот человек — не местный. По крайней мере, о нём чиновники ничего не знают.
      — Меро? — удивилась девочка. — Странно, так звали главного охранника в нашем караване.
      — Вот тебе и раз, — не сдержался Балис.
      — А как раз очень даже логично, — задумчиво произнес Мирон. — Охранник за ним всю дорогу наблюдал, наверное, что-то задумал. И понятно, почему Кеббан продал ему Серёжу до торгов — караван-то уходил из города раньше. Другого покупателя он, вероятно, отправил бы на торги, чтобы цену поднять.
      — Очень возможно, — согласился Йеми, — но всё же это может быть и другой Меро.
      — Может. Но как нам это проверить?
      — Два способа. Можно выяснить, кто из городских стражников в день выхода каравана стоял у ворот Тролля, и расспросить их про Серёжу. Возможно, они что-то запомнили.
      Балис скептически хмыкнул.
      — Возможно — да, а возможно — и нет. И, если не вспомнили, то никакой уверенности у нас нет. Может, они его не заметили, может — просто забыли.
      — Невесело, — согласился Мирон, — ну, а вторая возможность?
      — Кеббан. Уж он-то точно знает, кому продал Серёжку.
      — Несомненно. Только одна беда: он, как ты сказал, находится в тюрьме в ожидании смертной казни, — заметил Наромарт. — Как ты предлагаешь до него добраться?
      — Пока что не знаю, — честно признался Йеми.
      Мирон раздраженно забарабанил пальцами по еловой столешнице.
      — Думаем, думаем. Нужны идеи.
      Теперь Женьке это смешным уже не казалось. Мир, в который он попал, оказался намного жестче его родного. Да, местных жителей можно было считать дураками, идиотами, историческими недоразумениями и так далее, но правила жизни в этом мире определяли они. А пришельцам оставался небольшой выбор: либо погибнуть, либо обыграть местных по ими же установленным правилам, которых толком никто не знал. И здесь любая идея будет нелишней.
      Идея у Женьки была, только сказав её, он подставлял Наромарта. Не сказав — подставлял Серёжку. Выбирать между ними было довольно сложно. Наромарт, как ни крути, спас Женьку от Зуратели и не бросил в трудную минуту. Приднестровский же сын полка — не более, чем случайный встречный. Никто, и звать его никак. Но, с другой стороны, проблемы эльфа, скорее всего, ограничатся ещё одним выяснением отношений с упёртым вампироненавистником Йеми, а Серёжка, при такой способности собирать неприятности на свою шею, как о нём рассказала Анна-Селена, вполне способен довести дело и до собственной казни. С рабами тут никто церемониться не станет, это Женька давно понял. По всему выходило, что Серёжку надо выручать и идею высказывать, но подросток медлил, надеясь, что что-нибудь предложит кто-то из взрослых. Или скажет что великий суперразведчик.
      Но Сашка молчал. Ничего в голову не приходило и остальным. И, когда Мирон хотел, было, уже признать, что до Кеббана им никак не добраться. Женька выпалил:
      — Плащ!
      — Что? — не понял Нижниченко.
      — Плащ Наромарта. Ведь там, где держат Кеббана, есть хоть какое-то окно, правда?
      Взгляды всех собравшихся устремились на кагманца.
      — Я это не узнавал, но думаю, что выяснить не трудно. Но устроить ему побег, думаю, нереально: имперскую тюрьму усиленно охраняют.
      — Не надо никакого побега, обойдется, — отмахнулся Женька. — Просто, Наромарт проберётся в его камеру и поговорит с ним.
      — Окно наверняка маленькое и узкое. Или закрыто решёткой. Наромарт, хотя и худощавый, но пролезть в окно никак не сможет.
      — Смогу, — улыбнулся чёрный эльф. — Волшебство моего плаща позволит мне принять облик летучей мыши.
      Йеми на глазах помрачнел.
      — Что-то не так? — удивленно поинтересовался Мирон.
      — Летучая мышь — одна из форм, которую могут принимать вампиры, — глухо произнёс кагманец.
      Наромарт огорченно вздохнул.
      — Йеми, сколько раз можно говорить об одном и том же? Мне казалось, что перед входом в город мы закрыли этот вопрос.
      — И потом, другого способа точно узнать судьбу Серёжи у нас всё равно нет, — поддержал Нижниченко. — А раз так, то нельзя отказываться от того единственного, который имеется.
      — Иногда надо отказаться даже от единственного шанса: если он губит душу, — тихо и серьезно ответил Йеми. Нижниченко развел руками, не зная что сказать, и инстинктивно повернулся к Наромарту: эльф был каким никаким, а священником, а, значит, разговоры о душе были по его части.
      — Я полностью согласен, Йеми, такое бывает, и бывает не так редко, как это может показаться. Но, прошу тебя: поверь, сейчас не тот случай. Имей ввиду, этот плащ был у меня, ещё когда я был простым священником и о магии даже не помышлял.
      Откуда в голове всплыла фраза — Балис так и не вспомнил. Слышал где-то, вроде и забыл, а в нужный момент — вспомнилось.
      — Попасть к Кеббану нам нужно не для себя, а для спасения попавшего в беду ребёнка. Знаете, в моём мире говорят: кто захочет сохранить душу — потеряет её, кто погубит её ради других — спасёт.
      Он хотел ещё добавить, что своей душой готов пожертвовать хоть сейчас, но промолчал: звучало слишком высокопарно. Да и в существовании этой самой души он всё ещё сомневался, хотя происходящее в последнее время склоняло ему к тому, чтобы его признать.
      Наромарт и Йеми недоуменно воззрились на морпеха: меньше всего они ожидали услышать от него слова о душе. Тем более — такие слова.
      — Хорошо, — Йеми явно чувствовал себя неуютно, — пусть Наромарт попробует. Но сначала я постараюсь выяснить у стражи.
      — Пожалуйста, — легко согласился чёрный эльф, — у тебя есть время до заката: раньше я всё равно не смогу воспользоваться силой плаща.
      — Меньше, — вздохнул кагманец, — вечером мне идти вместе с благородным Олусом на приём к домне Ветилне. Но время прогуляться до ворот Тролля всё же найдется. Мирон, ты не поможешь мне собраться?
      — Конечно, помогу.
      — Саша и твоя помощь мне понадобится. Одолжишь кафтан, который купили в Плескове.
      — Конечно, а зачем? Ведь у тебя есть своя одежда, достойная морритского лагата.
      — А я сейчас не морритский лагат, — вставая, улыбнулся Йеми.
      — Скажи-ка, любезный, а кто тут у вас старший?
      Листиш недоуменно повернул голову на голос. Кто ж это тут такой любопытный нашелся?
      Любопытным оказался молодой человек приятной наружности, богато, но как-то кичливо одетый. Отороченный мехом красный кафтан был коротковат и узковат — явно, с чужого плеча. На правой руке — массивный золотой перстень с красным камнем — не иначе как поддельным рубином, потому как настоящий рубин такого размера — это целое состояние. За широкий красный пояс небрежно заткнут небольшой топорик с круглым набалдашником на верхушке: значит, из благородных, жупан. И уж совсем нелепо смотрятся башмаки из черного бархата, которые только в Большом Заморье и носят. А в руке-то, в руке-то, так и мелькает между пальцами небольшой золотой кругляшек: местный восьмиградский льюк, что в этих краях идёт за половину имперского ауреуса. Это что ж за птица изволила тут приземлиться?
      — А я и есть старший, твоя милость.
      — Ты старший? Это что, осьминий что ли?
      Всё непонятнее и непонятнее. Говорит незнакомец на местном наречии, слово «осьминий» знает, а вот произношение — северное. Странный тип, очень странный. Но… золотой кругляшек…
      — Точно так, твоя милость. Листиш Длинноусый, осьминий городской стражи городской стражи — это я и буду.
      "Длинноусый — это верно", — подумал Йеми. Сивые усы стражника и вправду свисали аж ниже подбородка.
      — А скажи-ка мне, осьминий Листиш, — монетка, как и следовало ожидать, в конце концов, выпала из его пальцев. Упала недалеко — прямо в ладонь стражника. — Скажи-ка мне, а ты бы мог командовать не восемью воинами, а, скажем, тремя-четремя осмьмиями?
      — Дык, это, — Листиш с сомнением почесал голову. — Тут ведь, твоя милость, дело такое: какие люди и что делать надо будет.
      — Делать? А вот смекай, что надо делать. Дядя мой, такое дело, к Аэлису отправился. Детей у него нету, стало быть, я — единственный наследник всех его земель и замка. Дело, конечно, хорошее, а только настоящему жупану никак нельзя без дружины, верно?
      — Точно так, твоя милость.
      У Листиша от волнения даже подмышки вспотели. Нешто ему перепадёт возглавить жупанскую дружину? Будь благословен Кель…
      — Вот. Замок охранять надо? Надо. По деревням без дружины тоже ездить неприлично, верно?
      Осьминий степенно кивнул: и вправду, без свиты жупану ездить по своим владениям не пристало.
      — Вот сколько человек нужно, чтобы замок охранять?
      — Это смотря какой замок, твоя милость.
      — Ты что ж, замков не видел?
      — Я, твоя милость, столько разных замков на своём веку видел, что и не сосчитать.
      Гляди-ка, а у жупана-то новоявленного ещё один льюк между пальцами мечется. Дважды благословен будь Кель…
      — Тогда ты мне вот что скажи, Листешь…
      — Листиш, твоя милость.
      — Скажи мне, Листиш, сколько вот людей охраняет эти ворота?
      — Ворота, твоя милость, как раз осьмия и охраняет.
      — И как часто сменяетесь?
      — Два раза в сутки, твоя милость. По утру и, сталбыть, по вечеру.
      — И сколько смен стражников у вас тут трудится? Восемь, наверное?
      — Зачем же восемь? И впятером управляемся, дело нехитрое. Оно так и честно получается: раз днем дежуришь, раз ночью. И не обидно никому.
      И второй льюк выпал из пальцев жупана — и тоже не долетел до земли.
      Йеми торопливо проделал в уме подсчеты. Получалось, что разговорчивый осьминий прошлый раз заступил на дежурство как раз в тот день, когда из города уводили Серёжу, если, конечно, его уводили. Но… Заступил он вечером, а значит, ничего не видел.
      Обидно было до боли. Если бы они с Мироном вчера обдумали ситуацию, то такая беседа могла бы произойти вчера вечером или сегодня рано утром — и как раз с нужным человеком. А теперь командира предыдущей смены или кого-нибудь из его людей надо искать по всему городу — мало ли где они могут отдыхать.
      — Значит, говоришь, пять осьмий? Это что же, мне столько людей надо в дружину набирать только для охраны ворот? — Йеми огорченно нахмурился.
      Трижды будь благословен Кель, пославший навстречу этого благородного идиота. Такого от лишнего золота не избавить — просто грех.
      — Столько людей для охраны ворот, твоя милость, тебе вовсе не нужно. Потому как нас здесь столько из-за того, что через ворота всё время кто ездит. Досматривать надобно, — осьминий кивнул в сторону своих подчиненных, старательно исполнявших свой долг. — А в замок-то редко кто приедет, ворота можно закрыть, да и посадить над ними одного дозорного в башню. Еще пару человек — в караулку, ворот вертеть, решетку поднимать, если что. Твоей милости надо сначала осьмии две верных людей набрать, не более. А уж потом, ежели надобность такая будет, завсегда сможешь ещё кого в дружину позвать.
      Жупан повеселел.
      — Две осьмии — это совсем другой разговор. Сможешь мне набрать хороших воинов, а не шелупонь подзаборную.
      — Так это, твоя милость… Ежели деньги будут — то мы завсегда.
      Молодой человек вынул откуда-то из пол кафтана небольшой мешочек и подкинул его на ладони. Звяканье содержимого заставило Листиша аж жмуриться от удовольствия, словно кота, добравшегося до горшка со сметаной.
      — Так и говори, мол, его милость Томен, жупан Кеанганский, что в Верховице, собирает верных людей в дружину для охраны замка…
      Что? Кель Двуличный, да что ж это делается-то? Верховица — самое гиблое место в Альдабре. Здесь в предгорьях отцы-инквизиторы, храни их боги, вампиров вроде и повывели, а и то, бывает, попадаются. А уж в горах… Что бы кто ни говорил бы, но в городе, да и в деревнях, каждый несмышлёный ребенок знает: в горных лесах — смерть. Сколько замков по камушкам раскатали, а только те, что остались — ничуть не чище. Тамошние жупаны давно душу Аэлису продали, и все они, кого не возьми, вампиры-кровососы. Не любят их в предгорьях, ибо ждут от них одних лишь бед.
      Есть, есть, конечно, такие отчаянные, кому всё равно кому и где служить, но осьминий Листиш не из них. Не нужно золото, коли за него вурдалак горло перегрызёт, да всю кровушку высосет. Риск риску рознь!
      — …и щедро платит своим воинам.
      — Извини, твоя милость, где ты говоришь замок твой?
      — Недалеко. В Верховице.
      — Извиняй, твоя милость, но в Верховицу я служить не поеду ни за какие деньги. Дурное это место.
      — Да от чего ж дурное? — изумился простофиля.
      — Разве твоя милость ничего не знает?
      — Что я знать должен? Я этих мест в жизни своей не видел. Я ж всю жизнь в Тампеке прожил, пока дядя не помер, да наследства мне не оставил.
      Вот теперь и башмаки бархатные понятны. Эх, бедный ты молодой дурачок. Золота много, а ума — мало. Жаль, если сгинешь ты в горном замке по собственной глупости. Жаль, а только и упредить нельзя: не должен городской стражник, да ещё и при исполнении, говорить то, что баном да префектом приказано считать слухами.
      — Э, твоя милость, не взыщи, я тебе ничего говорить не стану. Не побрезгуй, загляни в харчевню какую, там и узнаешь, отчего Верховицу считают недобрым местом.
      — Но людей мне не подберешь?
      — Нет, не подберу, уж не гневайся.
      — Ну, а другие осьминии? — жупан выглядел совсем расстроенным. — Кто тут тебя сменяет?
      — Сменит меня вечером сегодня Туам Долговязый, но и он тебе людей искать не станет. Могу ауреус поставить против лорика.
      — А перед тобой чья смена?
      — А передо мной — Кикола Чёрного. Он тем паче не согласиться — служил он жупану одному в Верховице, еле жив остался.
      — Да что там такое, в Верховице этой? — того и гляди, о стену башкой колотиться станет, эк разобрало жупана чужеземного. Зря это он. Стены городские крепкие, их и из катапульты не пробьёшь, не то, что дурной головой.
      — Я тебе, твоя милость, совет дал. А больше, уж не взыщи, ничем тебе не помогу. Сам уж разбирайся.
      Молодой человек вздохнул и медленно и понуро побрёл прочь. "В харчевню пошел, ежели умный", — подумал Листиш. В какую именно харчевню направлялся собеседник, ему не могло и прийти в голову.
      Под тёплым кафтаном кагманец буквально взмок. А едва успел совершить омовение в бане, как пришла пора идти на прием. К благородной домне Ветилне они отправились вдвоем с Олусом, остальные остались в харчевне.
      Погода испортилась. Небо стремительно затянуло иссиня-чёрными тучами, хлынул проливной дождь. Сверкала молния, грохотала гроза.
      — "Люблю грозу в начале мая…", — задумчиво процитировал Мирон, стоя у окна. Крупные капли барабанили о стекло. Пусть плохонькое, неровное, мутноватое, но всё же — стекло.
      — Судя по жаре, больше похоже на июнь, — откликнулся Балис.
      — Нет, сейчас у них ещё май, — Нижниченко отошел от окна и присел к столу. — Я высчитывал. Середина мая.
      — Ну, если высчитывал… Просто, жарковато для мая. Даже для Севастополя, мне кажется, жарковато.
      — Климат может и отличаться от земного, не сильно, конечно. К тому же, если ты заметил, сейчас как раз отцветают деревья и кусты. Это — признак поздней весны, но не лета.
      — Это точно, — согласился Гаяускас, вспомнив, как они с Сашкой прятались в цветущих зарослях кизила, пропуская мимо себя остатки отряда легионеров. И, перейдя на местное наречье, поинтересовался: — Наромарт, а тебе гроза не помешает?
      Склонившийся над книгой чёрный эльф поднял голову.
      — Нет, мне она абсолютно безразлична. И потом, она, скорее всего, быстро кончится. Грозы, обычно, длятся недолго.
      — Грозы — не долго, а дождь…
      — Ну, уж дождь-то мне точно никак не помешает.
      Повисла пауза.
      — А что как ты вообще собираешься узнать у Кеббана то, что нам нужно? — поинтересовался Сашка. Мальчишка убивал время, занимаясь резьбой по дереву. Практичный Мирон, подметив увлечения казачонка, заказал ему комплект шахматных фигур и сейчас парень трудился над белым слоном.
      — Мысли я читать не умею. Поэтому, просто спрошу.
      — А если он не захочет отвечать?
      — То мне придётся его убедить.
      — Как? — не отставал Сашка. — Ему ведь ничего не нужно. Он приговорён к смерти и его уже ничего не спасёт.
      — А что, есть идеи? — поинтересовался Мирон. Разговор приобретал неприятный оборот: при Женьке и Анне-Селене, которые, хоть и вампиры, но всё же — дети, говорить о методах убеждения работорговца не следовало. Наромарт, конечно, иногда поражал своей наивностью, но, доведенный до крайности, не мямлил, а брался за меч. Сейчас же, похоже, положение было крайне тяжелым. Ждать ещё двое суток, пока на стражу у ворот заступит отряд Кикола Черного, означало потерю драгоценного времени, а другого способа узнать, где сейчас Серёжка просто не существовало. Наверняка, у эльфа найдется для Кеббана не только доброе слово и ласковый взгляд, но детям-то об этом знать зачем?
      — Нет идей, — откликнулся Сашка. — Просто обидно будет, если Наромарт вернётся ни с чем. Ему ж не на конюшню сходить, ему же, наверное, придётся повозиться.
      — Спасибо, что ты обо мне позаботился, — в голосе Наромарта не было слышно иронии. — Конечно, вернуться ни с чем будет крайне обидно. Но, будем надеяться, этого не произойдёт. Думаю, мне удастся убедить Кеббана рассказать то, что он знает.
      — Не понимаю, почему? — упрямо спросил подросток. — Это же ему ничего не даст. Ты веришь в то, что торговец людьми поможет нам по доброте душевной?
      — Разумеется, я верю в то, что он может раскаяться. А если даже нет… Попробую убедить его в том, что покаяние ему кое-что даст.
      — От печки оно его не спасёт, — настаивал Сашка.
      — Нет, конечно. Но ведь со смертью ничего не кончается. Не думаю, чтобы дальнейшая участь Кеббана внушала ему радостные чувства.
      — И покаяние его спасёт? — недоверчиво спросил Балис.
      — Не знаю… Не мне его судить…
      — Неплохо получается. Жил, грешил, людьми торговал. А потом покаялся разок — и в рай.
      — Куда? — не понял эльф.
      — В рай. Или как там это у вас называется?
      — Не знаю, о чём ты говоришь, но в любом случае покаяться разок — невозможно. Покаяние — это полное отречение от греха. Тот, кто согрешил, можно сказать, умирает, рождается другой человек. Иначе — это не покаяние, а сотрясение воздуха.
      — Ладно, — Балис махнул рукой. — Честно сказать, мне сейчас не хочется философствовать. Нам от этого Кеббана нужно одно: чтобы рассказал, куда он Серёжу продал. А раскаяние его, уж извиняюсь, не по моей части. Вот раз Нар у нас священник — пусть он в этом и разбирается. Будем считать это его профессиональной тайной.
      — Согласен, — быстро вмешался Мирон. Намеренно или случайно, но Гаяускас удачно разрядил ситуацию.
      Эльф хотел, было, возразить, что никакой тайны здесь нет, но, поняв, что развитие разговора нежелательно, промолчал. Сашка, наверное, тоже прочувствовав недосказанное, со вздохом вернулся к резьбе по дереву.
      Время, казалось, застыло на месте…
      Обвиняемые в преступлениях перед Империей содержались в казармах за базиликой. В длинном одноэтажном здании квартировало три дюжины легионеров, а в подвале, разделённом на небольшие камеры, арестованные дожидались суда и исполнения приговора. Выйти из камеры или войти в неё иначе как через казармы человеку было невозможно. Наромарт, принявший с помощью плаща облик летучей мыши, рассчитывал, что из камер на двор выходит хотя бы небольшое окошко, через которое может проникнуть внутрь нетопырь. Добравшись до места, он убедился, что такие окошки действительно есть. Шириной не больше фута, а высотой и того меньше, они, тем не менее, позволяли пробраться внутрь.
      Но сначала надо было разобраться, в какую камеру лезть. К сожалению, драконье чутьё в этом мире слабело с каждым днём. У себя Наромарт с легкостью бы выяснил этот вопрос, сидя на крыше. Здесь же пришлось спускаться вниз и пролететь вдоль подвальных окон. Таким образом, он установил, что в подземелье заняты две камеры: в одной содержался юноша, в другой — мужчина преклонного возраста. Работорговцем, скорее всего, был второй из них, поэтому полуэльф сначала решил исследовать его камеру. Протиснувшись в окошко, он спланировал вниз и принял свой обычный облик.
      Арестант ничего не заметил: в камере было слишком темно. Лишь небольшой масляный светильник, установленный на небольшой полочки возле двери, давал слабый, неровный свет. Наромарт, которому света не требовалось, внимательно огляделся.
      Обитатель камеры сидел в противоположном углу, закованный в колодку: ноги мужчины лежали на обшитом медными полосами деревянном брусе, а сверху их прижимал металлический прут, пропущенный через медные петли и закрепленный на концах замками. Одежда узника истрепалась в лохмотья, свалявшиеся в космы седые волосы и неопрятная борода придавали ему вид дикий и страшный.
      — Кеббан, — негромко позвал чёрный эльф.
      Узник вскинул голову, оглядывая камеру безумным взглядом.
      — Кто здесь? Кто зовёт меня? — пробормотал он хриплым шепотом.
      Сомнений не оставалось: перед Наромартом был именно тот, кто ему нужен. Эльф шагнул в центр камеры, одновременно окутав свою фигуру волшебным огнём фиолетового цвета. Холодное свечение не приносило никакого физического вреда, зато безотказно действовало на нервы обитателей поверхности.
      — Кеббан, пришло время ответить за свои грехи.
      Работорговец инстинктивно отшатнулся, но сзади была стена, а колодка крепко держала ноги.
      — Кто ты?
      — Я тот, кто жаждет встречи с тобой, — Наромарт откинул капюшон плаща, при этом повернувшись так, чтобы купцу была лучше видна правая, сожженная половина его лица.
      — Демон, — голос Кеббана был уже не хриплым, а каким-то свистящим. — Ты — демон… За мной пришел демон! — заорал он вдруг во всю глотку.
      — Ты думаешь, кто-то здесь будет спасать тебя от демона? — как ни в чем ни бывало поинтересовался чёрный эльф. — Ты уже мертвец, Кеббан. Ты знаешь свой приговор: в канун ладильских календ тебя бросят в горящую печь. Или ты думаешь, что на этом всё кончится? Ты не веришь в богов, Кеббан?
      — Я верю в богов, — жарко зашептал работорговец. — Я всегда приносил щедрые жертвы Келю, Аэлису, — он сглотнул, — Геру, Фи…
      — Довольно, — властно прервал Наромарт. — Ты получишь то, что заслужил. Демоны Аэлиса уже приготовили тебе место не менее горячее, чем те врата, через которые ты войдёшь в их царство.
      Купец жалобно заскулил.
      — Но у тебя есть возможность облегчить свою участь.
      — Что мне сделать? — если бы Кеббан мог, он бы пополз к ногам мрачного демона на животе, он бы целовал подол его черных одеяний, он бы… Но колодка держала его на месте.
      — Ты, наверное, догадался, Кеббан, что пытался продать не простую девочку…
      — Я проклинаю тот день, когда купил её, господин!
      — Это тебя не спасёт.
      — Но ты сказал, что я могу спастись. Я могу…
      — Можешь. Вместе с девочкой ты купил ещё и мальчика…
      — Да-да, конечно. Мальчишку. Мне продали их вместе.
      — Что ты сделал с ним?
      — Продал.
      — Где? Когда? Кому?
      — Здесь, в Альдабре и продал. Меро, командиру наёмников, которые охраняли наш караван.
      — А зачем ему этот мальчишка?
      — Я не знаю. Наверняка, он знает, кому продать его подороже, вот и купил.