— Спасибо, черный без сахара.

— Бутерброды?

— Только кофе.

— Я ем, когда нервничаю. Знаю, что не следует, но...

Джудит поставила чашки на блюдца с видами приморского городка в Род-Айленде. Увидела, что Холленд разглядывает их.

— Купила прошлым летом, в отпуске.

— Поймите, никто не причинит вам вреда, — сказала Холленд, глядя ей в глаза.

— Я спокойна, — ответила Джудит. — Правда. Только слегка ошарашена.

Холленд отхлебнула кофе. Она переоделась в темно-серые вельветовые брюки и черную ветровку. Молния на ветровке была расстегнута почти до конца, и Холленд понимала, что Джудит видит ее кобуру. Она специально демонстрировала оружие, чтобы слова звучали более весомо.

— Понимаете, вы вдруг звоните среди ночи, а потом появляетесь и заводите речь о... миссис Уэстборн.

— Ждать я не могла, — сказала Холленд. — Вы можете знать то, что мне необходимо.

— Я мало что знаю о ней, — негромко произнесла Джудит. — То, что произошло, просто ужасно.

— Видели когда-нибудь этого человека?

Холленд протянула ей фотографию Пастора. На оригинальный снимок, сделанный десять лет назад, с помощью компьютера были нанесены возрастные изменения.

— Нет.

— Уверены?

— Никогда не видела. — Джудит замялась. — Это тот...

— Он убил миссис Уэстборн. И сенатора. И Шарлотту Лейн, женщину, обнаруженную с ним.

Холленд увидела, что при упоминании о Шарлотте она скривилась.

— Вы очень любили его, правда? Чарльз был для вас всем на свете.

На глазах Джудит выступили слезы, и она отвернулась.

— Стереотип, не так ли? Сенатор и референт заводят интрижку, предаются любви на письменном столе, на полу, где угодно. — Голос ее от горечи звучал резко. — Именно так у нас все и было, и, должна сказать, замечательно, — продолжала она уже помягче. — Он мог заполучить любую женщину. Видит Бог, я слышала о его победах. Я мало чего не слышала.

Но я видела его ежедневно, проводила с ним много часов, и он казался совсем не тем человеком, о котором ходили эти сплетни. Знаете, каково это, когда вы одни в комнате и весь мир перестает существовать? Исчезают все картины, звуки, запахи. И вы вдвоем, совершенно одни. Я увидела в этом мужчине то, чего не видел никто на свете. Видела, как лицо его менялось тысячу раз, и знала наверняка, что он думает, что скажет, в чем нуждается, чего хочет.

Я была ближе к Чарльзу, чем кто бы то ни было. И всегда буду в этом уверена. Думаю, он тянулся ко мне, потому что знал это. Я не могла предложить ему ни красоты, ни других искушений. Но он все равно приходил ко мне, зная, что любить его, как я, не сможет никто.

— Приходил, но не оставался, — сказала Холленд.

Джудит, закусив губу, поглядела на нее:

— Да, не оставался. Значит, все стереотипы верны, созданы для неудачниц вроде меня.

— Он знал, что вы беременны?

Джудит покачала головой:

— Не думала, что вы заметите, при моей фигуре... Да, я сказала ему. Но он отказался от меня.

В ее голосе прозвучала боль.

Некрасивое лицо уроженки Среднего Запада отразило и страдание, и любовь к новой жизни, которую она несла в себе, и унижение той неудавшейся попытки разделить радость с отцом ребенка.

— Оттолкнул меня, — повторила Джудит. — Не спросил ни о чем. Ни о ребенке, ни о моем самочувствии, ни о моих нуждах... Я сказала, что не доставлю ему неприятностей. Буду говорить всем, что отец ребенка живет там, откуда я родом. Сказала, что растить малыша буду сама. Единственное, о чем попросила, — немного денег для начала.

— Он решил, что вы хотите его шантажировать?

— Чарльз знал, что этого не может быть. — Джудит сделала паузу. — Он пообещал подыскать мне другую работу, получше, где-нибудь в Капитолии. Это была бы государственная служба, с пенсией и пособиями по болезни. Я была бы обеспечена. Отказывал он мне только в своей любви. — Джудит утерла щеку тыльной стороной ладони. — Дело не в ребенке, понимаете? Я мечтала, что он не расстанется со мной, может, когда-нибудь женится на мне. В мечтах нет ничего дурного... Когда Чарльз отвернулся от меня, мне было очень плохо. Он устраивал со мной... непристойные сцены. Иногда приводил других женщин, смотрел, как я их ублажаю. Иногда приходилось ублажать и их, и его. Были фотографии, видеопленки...

Я шла на это. Потому что, когда мы бывали вдвоем, он обнимал меня, ласкал и я чувствовала себя с ним очень хорошо и уверенно. Мы готовы на все, если кто-то подарит немного доброты, правда?

— Но вы знали его секреты, так ведь? — спросила Холленд.

— Иногда мне кажется — не знала ничего.

— Я спрашиваю о работе, Джудит. Как он работал, где хранил вещи.

— В кабинете он не хранил ничего, если вы об этом. По крайней мере ничего личного.

— Сейфа там не было?

— Нет. Он арендовал сейф в Первом федеральном банке. Я видела ключи в ящике стола. Взять оттуда что-то или положить туда он никогда не просил.

— В кабинете было место, где хранились документы, компьютерные дискеты?

Джудит покачала головой:

— Там царил беспорядок. Бумаги валялись повсюду. Мне приходилось разбирать все, прежде чем мы могли запереться.

— Так, — сказала Холленд. — Кажется, я иду по ложному следу.

Она старалась не выдать голосом беспокойства. Оставался последний вопрос.

— Имя «Дэниел Уэбстер» вам что-нибудь говорит? Цитировал Уэстборн фразы из его трудов? Была ли какая-нибудь любимая работа, на которую он ссылался, томик, который всегда держал под рукой?

Джудит встала и прошла до края индейского ковра.

— Нет, — сказала она, повернувшись. — Чарльзу нравились Медисон и Джефферсон[6]. Все их книги стояли у него на полках. Постепенно я вызубрила много цитат из их сочинений. Он любил приправлять ими свои речи.

Надежды Холленд рухнули, навалилась усталость. Это была последняя возможность выяснить, что могли означать последние слова Синтии Палмер.

Всю ночь Холленд носилась с этими словами, будто с амулетом. Палмер долго терпела боль перед тем, как сказать это. Значит, то была правда, как признание на предсмертной исповеди.

Но какая?

Холленд была совершенно уверена, что Джудит объяснит, что она знает об Уэстборне то, о чем Палмер не подозревала. Где-то между этими женщинами, с которыми безжалостно обходился один и тот же мужчина, лежал необходимый ей ответ...

— Дэниел Уэбстер.

Холленд пристально посмотрела на Джудит: — Да?

— Как я сказала, Чарльз никогда Уэбстера не читал. Но у него было кое-что уэбстеровское.

Холленд подскочила:

— Что же, Джудит?

— Его стол.

В час сорок пять служащие бара «Столичная братва» стали подавать последние заказы.

Пастор, сидевший у стойки, смотрел, как бармен наполняет стаканы. Глянул в зеркало, понаблюдал за шумной, пьяной суетой и легко разглядел, что к нему кое-кто направляется.

— Господи, ну и толпа! Можно, я присяду здесь на минутку, подальше от этого жуткого шума?

У стойки было восемь свободных табуретов, однако блондинка в облегающих вечерних брюках, белой блузке и красной куртке тореадора уселась рядом с Пастором.

— Привет! Я Бобби Сью.

— Не сомневаюсь. Меня зовут Эндрю. Эндрю Макджи.

— Хорошее имя. Нравится мне больше, чем Энди.

Под светом ярких ламп видны были черные корни ее белокурых волос. Пастор подумал, что макияж хорош, но кожа у нее грубая. И лет ей не тридцать пять, как может показаться, а больше.

— Откуда ты, Бобби Сью?

— Из Мэриленда, по соседству.

Пастор усомнился в этом. Говор ее походил скорее на северофлоридский. Решил, что из какого-нибудь захолустья, где определение девственницы — сестричка, способная убежать от брата.

— Снимаешь номер здесь, Эндрю?

— Нет. Я просидел весь день на этом съезде и чуть с ума не сошел. Один старый друг уехал и оставил мне ключи от квартиры.

Пастор слегка улыбнулся, видя, как Бобби Сью пытается скрыть разочарование. Подумал, что она уже обслужила клиента, а то и двух, но хочет закончить вечер на победной ноте. Выглядела она довольно свежей, возможно, потому, что ублажать пьяных дельцов — самое легкое в ее профессии.

— Квартирка маленькая, — сказал Пастор, протягивая руку за счетом, который бармен сунул между стаканами. — Но приятная и очень укромная.

Он достал бумажник, стал отгибать большим пальцем купюры и, дав Бобби Сью как следует полюбоваться на сотни, извлек двадцатку.

На его руку легла ее прохладная рука, ногти впились в кожу.

— Понимаю, почему ты не любишь отели, — сказала она. — Судя по твоим словам, та квартирка гораздо лучше.

Пастор наполовину вытащил из бумажника три сотенные.

— Хорошая, можешь мне поверить. Очень романтичная.

— Люблю романтичных мужчин, — сказала, тяжело дыша, Бобби Сью. — Они самые щедрые, Эндрю...

Пастор потянул четвертую сотенную, и Бобби Сью радостно взвизгнула. Взял салфетку и ловко обернул ею деньги.

— Если не ошибаюсь, Бобби Сью, они твои.

Та обеими руками взяла его руку и поцеловала пальцы, вытащив при этом салфетку.

— Не ошибаешься, голубчик. Пошли, отведаем старомодной романтики.

Пастор велел таксисту высадить их на Е-стрит перед памятником погибшим полицейским. Бобби Сью любовалась отражающимися на каменном фасаде огнями, пока не прочла надпись.

— Один мой друг служил в лос-анджелесской полиции, — объяснил Пастор. — Погиб при исполнении служебных обязанностей. Люблю приходить сюда, предаваться воспоминаниям.

Она содрогнулась и прижалась к нему:

— Слушай, Эндрю, ты очень мускулистый. Тренируешься?

— Когда есть время.

Пастор стал рассказывать, как живется преуспевающему торговцу недвижимостью в Лагуна-Нигуэль. Запрокинул голову так, что подбородок касался волос Бобби Сью. Воротник его куртки был поднят, и лица нельзя было разглядеть даже в телескоп ночного видения.

Если бы Холленд Тайло погибла, как было задумано, Пастору не понадобилась бы эта проститутка.

Он подумал, что Палмер вряд ли рассказала ей то, что выдала ему. Еще более сомнительно, что Тайло смогла бы найти ключ к разгадке и убедить серьезно раненного Джонсона действовать.

«Нет, — решил он, — все оборачивается в мою пользу».

И все же Пастор старался уменьшить риск. Он подошел к Кэпитол-Хиллз-апартментс со стороны Е-стрит, потому что окна Джудит Траск выходили на передний газон. Если у одного из них затаился снайпер, Пастор смог бы разглядеть его. Площадь была освещена так ярко, что в каменных блоках блестела слюда. Углублений, где мог бы спрятаться человек с винтовкой, не было. Главное — крыши окружающих построек были очень пологими. Между крышами и стенами имелись небольшие рабочие помостки, но винтовку спрятать было негде. Ствол торчал бы.

Пастор медлил, ерошил волосы Бобби Сью, а сам неторопливо озирался по сторонам. Бобби смеялась и заигрывала, а он водил взглядом по крышам.

Порядок.

Улица была очень тихой. При домах вдоль Третьей и Четвертой улиц были подземные гаражи, так что снаружи машин стояло немного. Несмотря на усиленные наряды полиции, мало кто из жителей хотел рисковать, чтобы у него разбили стекла или сняли с колес колпаки. Тем не менее Пастор осмотрел каждую, высматривая, нет ли чего-то необычного. Если бы Джонсон вздумал выставить наблюдение, то прислал бы фургон, где могут спрятаться по меньшей мере два человека.

— Холодно становится, малыш, — жеманно улыбнулась Бобби Сью. — Не надышался свежим воздухом?

Пастор повел ее по бетонной дорожке к парадной двери, отыскал на втором этаже слева от вестибюля окна квартиры Джудит Траск. Казалось, она спит с ночником.

— Это уже лучше! — сказала Сью, оживленно потирая руки.

Пастор провел ее по вестибюлю в небольшой лифт. Они поднялись на второй этаж, и Пастор поцеловал Бобби в шею пониже уха.

— Да ты и вправду романтик! — хихикнула она.

Пастор приложил палец к ее губам, и она умолкла.

От лифта налево, шесть квартир по каждой стороне коридора, в торце еще две. Квартира Траск находилась там, справа.

Пастор все еще подозрительно, напряженно оглядывался и прислушивался. Легкий шелест сквозняка; гудение флюоресцентных ламп; пыхтение старой отопительной системы; смех — по телевизору показывают комедию.

Порядок.

У самого конца коридора находился чулан для мусора. Пастор, джентльмен до мозга костей, пропустил Бобби Сью впереди себя. Какое-то время разглядывал ее красивые длинные ноги. Она сослужила ему хорошую службу, создала прикрытие. Джонсон велел бы своим людям сосредоточиться на одиноком мужчине; на обнимающуюся, хихикающую парочку они не обратили бы внимания.

— Было замечательно, голубушка.

— А?

Бобби Сью с улыбкой стала поворачиваться. Она думала об уютной, мягкой постели, об этом крепком, хорошо сложенном мужчине с полным карманом сотенных купюр, и вдруг ее пронзило что-то раскаленное. Когда женщина стала падать, Пастор подхватил ее. Его дыхание касалось ее щеки, словно он предавался с ней любви, но, Господи, это было так больно.

Удар оказался точным. Лезвие ножа прошло сквозь мякоть, не задев ребер, кончик его едва касался сердца. Пока Пастор не сделал последнего легкого нажима.

Потом он распахнул дверь мусорного чулана и усадил Бобби Сью на пластиковую урну. Позаботился, чтобы она не упала и не наделала суматохи до его ухода. Пять шагов, и он оказался у квартиры Джудит Траск.

От этой двери ключа у Пастора не было, поэтому он напряженно прислушался. Слабые голоса... это не телевизор. Кто-то говорит, разговаривают двое...

Из калорифера на его шею струился горячий воздух. Пастор стал различать слова, обрывки разговора.

«Уэстборн сказал вам так? Он... именно этими словами...»

«Это правда!.. Не хотел знать... когда я сказала, что люблю его...»

«...не могу поверить... все, что еще помните... нужно знать...»

Пастор отступил назад и глубоко вдохнул ртом. Траск не только не спала; у нее кто-то был. Подруга? Ночной разговор о неразделенной любви?

«...все, что еще помните... нужно знать...»

Там была Тайло! Открытие так поразило Пастора, что он зажмурился. Когда открыл глаза, в руке у него был пистолет с глушителем.

Наблюдения снаружи не было, он в этом не сомневался. Значит, она явилась сюда безо всякой поддержки?

Она явилась без поддержки к Палмер.

А теперь ей потребовались те же сведения, что и ему. Она без прикрытия, и, когда с ней будет покончено, у Траск душа уйдет в пятки. Тайло, видимо, решила, что опасаться его уже не нужно. Когда она последний раз видела его, он бежал. И не думает, что он появится так быстро, если появится вообще.

Удовлетворенный собственной логикой, Пастор успокоился. Объяснение было обоснованным, без неувязок и выдачи желаемого за действительное — того, что Тайло в себе смертельную опасность.

Выстрел расщепил тонкую дверную ручку; нажав плечом, Пастор выдернул дверную цепочку из стены. Комната была залита розовым светом, который он видел с улицы, на ковер падали тени.

— Да?

— Как я сказала, Чарльз никогда не читал Уэбстера...

Пастор в недоумении стремглав проскочил через маленькую столовую. Что-то было неладно, но он не мог понять, что.

Почему они все еще разговаривают?

Второй раз он выстрелил неумышленно, в панике. Пуля вошла в стену рядом со стереосистемой.

Как я сказала, Чарльз никогда не читал Уэбстера...

Голоса были записаны на пленку. На антикварном комоде стоял кассетный плейер, глядя красным огоньком в глаза Пастору.

Пастор ощутил неземной покой, словно нежился в теплой воде. Иногда в праздные минуты он задумывался, какой конец уготован ему. Но такого внезапного и представить не мог.

Пастор нажимал на спуск, даже когда его развернуло. Грохота моссберговской двустволки Брайента он так и не услышал. Но ощутил ожог, а затем силу, оторвавшую его от пола и швырнувшую на книжный шкаф. Второй выстрел, поразивший его чуть повыше шеи, снес ему лицо и опалил волосы.