«Хо! Ну ты, Шметлив, даешь! Шпокойненько… Кто же мог жнать?» — встрял Смел, но Сметлив не обратил на него внимания. Теперь об этом говорить, конечно, поздно, теперь так просто не получится… Но прежде чем решать, что делать дальше, следует крепко подумать: на кой Смут оно вообще им нужно? Ведь лет с тех пор прошло, не угодно ли, поболее сорока — он вчера специально подсчитал. И лавочник после вчерашнего не уступит. Стоит ли затеваться? «Стоит», — сказал Верен. «Конечно, штоит, — поддержал его Смел. — Жалко будет, ешли пропадет.» Сметлив досадливо скривил рот, но промолчал. Согласился, значит.

Потом порядились, кому идти в лавку. Выходило — Сметливу. «Ты же жнаешь, Шметлив, иж Верена двух шлов подряд не вытянешь, а я только шкандалить хорошо умею». Сметлив недовольно заворчал — нашли мальчика, бегать туда-сюда. Однако, сам же себя и успокоил: ладно, разок сходить нетрудно…

Ошибся Сметлив: ходить пришлось не раз, и не два. После каждого похода он возвращался злой, как пес, ругательски ругал Смела с Вереном, а те виновато молчали, кося глазами в сторону. Наругавшись, попив какой-то лечебной дряни и отдохнув, он опять тащился в лавку — благо, недалеко — и продолжал смертельный торг со Скуп-сыном. Сначала Сметлив предлагал двадцать монет. Потом сеть. Потом сеть и двадцать монет. Потом сеть и нож. Потом сеть, нож и двадцать монет… Тут лавочник заколебался, алчность в нем шевельнулась. Промолчи Сметлив, выжди время — может, и ударили бы по рукам. Но он поторопился добить, брякнул: «А что там двадцать, — хр-р… их-х! — тридцать добавлю!» — и все. И понял Скуп-сын, что может взять еще больше. Сразу лицом похолодел, руки тряститсь перестали. Поглядел на Сметлива вежливыми глазами и повторил твердо — десятый раз: «Я сказал.»

Дело было уже под вечер. Сметлив вернулся домой развалина развалиной, смотреть страшно. И жалко. А эти двое сходили к Дюжу, притащили жареной рыбы с хлебом, браги кувшинчик. Устроились у Сметлива на крылечке, сидят закусывают. А хозяин пришел, упал на свой табурет и чуть не плачет: «Никогда в жизни — хр-р… их-х! — такого позора…» Смел даже ахнул: «Не шторговал?» — и покрутил изумленно плешивой головой. «Все из-за вас, — продолжает Сметлив, — хр-р… их-х! — сами сидят, брагу пьют, а я ходи за них… А мне-то это колечко — хр-р… их-х! — как рыбе кружка…» — «Да Шмут ш ним, — успокаивает Смел, — не вышло, так не вышло. Что жделаешь?» А Верен кувшинчик подсовывает. И хоть забыл уже Сметлив, какая она и на вкус, брага, тут взял кувшинчик и сделал несколько больших глотков. Полегчало. Посидел — за рыбу взялся, хлеба отломил.

И только все вроде успокоились, как Верен и говорит: «А что за кольцо?» Сметлив жевать перестал: «Какое кольцо?» — «Ну, которое лавочник просит.» Тут Смел от кувшинчика оторвался, глаза вытаращил: «Ты что, Верен — ждурел?» — «Да я так просто.» — «Не-ет, вы на него поглядите! К Генералу Гору в гошти шобралщя! Хо!» А Сметлив молча покрутил пальцем у виска и отобрал у Смела кувшинчик. Но Верен был не из тех, кого легко отговорить. Особенно, когда браги выпьет. Будто и не слышал, проговорил задумчиво: «Знать бы, как его добыть…»

— Я знаю, как его добыть, — раздался в ответ Верену детский писклявый голос.

Витала над побережьем мудрая, чуточку грустная улыбка заката, от которой выдыхалась и гасла всякая суета. Прибой улегся, воздух не шевелился. Слышно было только, как жена Сметлива неуместно стучит на кухне тарелками. И, воля ваша, неоткуда было взяться детскому голосу в этой мудрой, смиреннейшей тишине.

Поэтому все трое поглядели друг на друга: не спятил ли кто? Но голос явился вновь:

— Я здесь!

Тогда они повернулись на звук и разглядели в загустевшем понизу сумраке маленькую фигурку норика, который сказал им:

— Долгих лет!

Первым опомнился Смел и топнул ногой: «А вот я тебя!» — думая, что норик валяет дурака, играется, как у них принято, и сейчас же кинется со смехом бежать. Но этот поклонился с забавной важностью, прижав правую руку к груди, и пропищал:

— Я — Управитель лесных нориков и имею к вам важный разговор. Тут даже Смел осекся: дикие норики — это не шутка. Да еще, говорит, Управитель…

Норик между тем ловко взобрался на крыльцо, где было светлее, и стало видно, что — да, Управитель. Плащ светло-коричневый, жезл в левой руке. Шляпа с гербом диких нориков — трезубец в контуре дубового листа. А главное — лицо: этакое значительное, умудренное. Оперся норик на свой жезл, встал поудобнее и продолжает:

— Мне стало известно, что вы хотите заполучить некое кольцо. Известна и цена, которую запросил лавочник. Цена, слов нет, высока, но я не советовал бы вам отказываться.

Смел, быстрее других преодолевший растерянность, конечно высказался:

— А тут шоветуй, не шоветуй — вще едино. Где его ишкать-то, кольчо это?

— Я же сказал, что знаю.

— Хо! И мы жнаем — невешта какая-то, перевал в Жахребетье… Правильно?

— Правильно, — согласился Управитель, и Смел поглядел на Верена горделиво, — но это далеко не все.

— А что еще? — вступил в разговор Сметлив.

— Много чего, — уклончиво пискнул норик, — но это потом.

— Когда — хр-р… их-х! — потом?

— Если вы решитесь идти.

— Куда — идти?

— За кольцом…

Наступило молчание, во время которого Верен задумчиво тер пальцем нос-сливу, Смел то открывал, то закрывал беззубый рот, будто имел что-то сказать, но не решался, а Сметлив щурил на норика водянистые глаза, старясь понять: шутит он или нет? Сметлив и сказал свое слово:

— Любезный Управитель, что-то ты, воля твоя, не то говоришь — хр-р… их-х! — так он начал. — Во-первых, ты на нас посмотри — хр-р… их-х! — куда нам идти-то? Может, помоложе кого найдешь?

— Нет, — спокойно возразил норик. — Возраст — это пустяки.

— Хороши пустяки! — взбеленился Сметлив. — Да я до леса не дойду — с Владыкой встречусь. А во-вторых, Управитель… Тебе-то какая во всем этом корысть? («Да, какая корышть?» — поддержал его Смел).

— Корысти нет, — тоненько отвечал Управитель. — Только людей жалко. Пропадают зря.

— А мы здесь — хр-р… их-х! — при чем?

— Так вы же кольцо хотите выкупить. Капелькино…

Умолкли старики. Прихватил норик за живое. Потом Сметлив буркнул:

— Да нужно мне это колечко, как…

— Ну что ж, тогда… — Управитель вновь раскланялся, прижав руку к груди, но его остановил молчавший до сих пор Верен:

— Постой. — Норик задержался. — Потолкуем. Что мы должны делать?

Управитель помолчал — видно, обиделся. Потом все же заговорил:

— Пока ничего. Завтра — день на раздумья и сборы, если решите идти. А послезавтра приходите утром на скалу, где песок для часов. Там все расскажу, — и, сухо кивнув, вознамерился уйти, но встрепенулся Смел:

— Э, э, поштой! А откуда лавочник про Капельку жнает?

— Думаю, ниоткуда не знает.

— Как не жнает, ешли говорил?

— Лавочник нашел на кольце знак Владыки Вода. Видимо, он говорил об этом.

— Чего, чего? Какой жнак? Оно непроштое, что ль?

— Да уж, не совсем простое… — норик спрыгнул с крыльца, сделал два шага и пропал в темноте. Из темноты прозвучал его голос: — Свидимся!

Посидели маленько старики в обалдении. И только Смел открыл рот что-то сказать, как высунулась в дверь жена Сметлива:

— Эй, иди-ка сюда.

Сметлив тяжело поднялся, прошаркал в дом. Что он жене говорил, Смел и Верен не слышали, слышали только ее — кусочками: «…одна по хозяйству?.. пьянь притащил! Да сколько еще…» Потом вдруг что-то грохнуло — и стихло, и на крыльцо выскочила жена Сметлива, большая дряблая баба с плаксивым и злым лицом. Сшибив по пути опустевший, к счастью, кувшинчик, она, переваливаясь, выбежала на дорогу и запылила в сторону жилища своей матери. Следом на крыльцо вышел Сметлив, проводил жену хмурым взглядом. Тяжело вздохнув, сел на табурет. «Так о чем мы?» И, не дождавшись ответа, обхватил руками седую голову: «Уйти бы куда глаза глядят…» — «Так и пойдем», — осторожно вставил Смел. Но Сметлив выпрямился и раздраженно махнул рукой: «Куда тут пойдешь — не сегодня-завтра сеть понадобится…» Смел понурился, притих, шевеля шершавыми губами. А Верен резко поднялся: «Идти пора. Дел много».

И остался Сметлив один перед темным провалом распахнутой двери пустого дома.

Дел и правда было много. Остаток вечера, почти всю ночь и еще полдня назавтра Верен не разгибаясь доделывал самые срочные заказы. Потом разнес их, а остальные вернул с извинениями. Расплатился с долгами у Дюжа и молочницы, раздал еще кое-что по мелочи. У Смела долгов не было — ему не давали, но и он сновал по поселку с загадочным видом. Верен поймал его и предупредил, что вечером надо сходить к Сметливу. После этого зашел в лавку и коротко сказал Скуп-сыну: «Побереги колечко. Я принесу то, что ты хочешь».

Он потратил большую часть оставшихся денег на съестное, вернулся домой и собрал дорожный мешок. Вот и все. Оставалось только дожить до завтра. А, нет. Еще Сметлив.

Смел уже ждал его, сразу и отправились.

Сметлив сидел на своем табурете, сосредоточенно дышал, будто со вчерашнего вечера так и не сдвинулся с места. Так же валялся на крыльце опрокинутый кувшинчик, так же темнела провалом распахнутая дверь пустого дома. Они подошли и сели, как накануне. Никто не сказал даже «долгих лет».

Тяжелым было молчание. И не находилось слова, чтобы начать. Сметлив заговорил сам: «Что, — хр-р… их-х! — уже собрались?» — «Шобралищь. А ты, Шметлив…» — Сметлив вяло отмахнулся рукой и стал смотреть мимо них, туда, где, наливаясь злобной краснотой, тонул в море закат. «Шметлив, а может, как-нибудь?..» — «Нет, — медленно выговорил тот, — и нет — хр-р… их-х! — И вы зря идете.» — «Почему?» — «Когда к ногам уже груз подвязан — хр-р… их-х! — не время искать приключения. Идти, как я понимаю, надо в Овчинку. Так мне туда не дойти. И вам, не угодно ли, тоже. Орлан-то не зря кричал.» — «Но ведь Управитель шкажал…» — «Что он сказал? Ничего он — хр-р… их-х! — не сказал. А впрочем… не слушайте меня. Может, я просто завидую…» Тогда Верен сказал: «Подумай еще». Но Сметлив медленно покачал тяжелой седой головой и снова стал смотреть туда, где от заката осталась уже только тонкая багровая полоса. «Швидимщя», — печально сказал Смел, уходя.

Как раз в том месте, где в Большую Соль впадает Живая Паводь, высится над морем изъеденная терпеливым прибоем и нахрапистыми ветрами скала. На вершине ее есть углубление, куда волны захлестывают только в самые злые зимние штормы. Здесь и собирается тончайший песок, единственно годный для часов. Об этой скале и говорил Управитель.

Верен, забравшись по крутой, едва намеченной среди камней тропинке, присел отдышаться. Внизу, у подножия, видел он развалины Береговой Крепости — ее взялись строить перед самой высадкой эльмаранов, да не успели, и бросили, и с тех пор Большая Соль год за годом отгрызает от нее большие и маленькие куски. Дальше по берегу лежал поселок в дымчатом утреннем свете. Редкие сосны не заслоняли домиков, обшитых седыми от соли досками; робкие улочки будто невзначай сходились в середине на площади, где стояли три больших дома: присутствие десятинного наместника, лавка Скупа и постоялый двор Дюжа, в бражной у которого Верен провел чуть не половину жизни; у самой воды чернели опрокинутые лодки, сараи для сетей, выдавался в море деревянный мол. И тянул, тянул вдоль берега ветер — тот, от которого хочется вечно жить.

Среди прочих отыскал Верен взглядом и домик, в котором жили Капелька с матерью. Заброшенный, темный, нежилой. Туда так никто и не вселился.

Задумавшись, Верен даже вздрогнул, когда захрустел щебень под ногами подходящего Смела. Смел был не в духе, вместо приветствия только кивнул. Старики, присев на корточки, развязали свои мешки и стали прикидывать, на сколько им хватит еды. Получалось — не надолго. «Ничего, — заключил Верен. — Я сеть захватил. Может, поймаем чего». Он ожидал худшего, но Смел принес неожиданно приличные харчи: три молочных лепешки, которые долго не черствеют, голову сыра, немного соленой баранины. «Где деньги-то взял?» — «Инштрумент продал кой-какой…» — «Зря.» — «А что мне ш ним делать?» — «Ну все-таки.» — «Ай, теперь вще равно…» — «Что-то Управитель долго не идет.» — «Шлушай, а ешли он пошутил?» — «Да вряд ли.» — «Тихо-тихо!» — Смел замер, вслушиваясь.

Хр-р… их-х! Хр-р… их-х! Хр-р… их-х!

Медленно, словно боясь спугнуть диковинную птицу, они оглянулись: по тропе, вконец задохнувшись, к ним поднимался Сметлив. Смел и Верен не верили своим глазам: еще три дня назад Сметлив умер бы на своем табурете от одной только мысли, что ему придется взгромоздиться на эту скалу.

«Хо! Шметлив! — впервые со вчерашнего вечера обрадовался Смел. — Неужели ш нами решил?» Сметлив подошел и рухнул на камень, схватившись за грудь. На вопрос Смела он только показал рукой — дай отдышаться! Наконец осилился: «Ну как же, — хр-р… их-х! — ищи дурака.» — «А-а…» — Смел смотрел непонимающе. «Деньги принес, — коротко объяснил Сметлив. — У вас же в кармане — хр-р… их-х! — хрен тараканий. Я к тебе заходил только что, да не застал. Пришлось вот сюда…» Смел вздохнул: «А я думал…»

— Долгих лет! — раздался знакомый писклявый голос. Управитель появился из расселины в камне, отряхивая одной рукой плащ. — Я рад, что вы все же решились… — он внимательно оглядел всех троих. — Однако, не будем терять время. — Норик достал из кармана крохотные золотисто-коричневые кусочки, протянул на ладошке: — Съешьте это. Да не бойтесь, это корень жизни.

Про корень жизни, дарованный Владыкой Водом норикам, старики слышали, но что увидеть доведется, а тем более попробовать — не думали.

— Э-э, — начал Сметлив, — я, не угодно ли… — но Смел не дал ему договорить: ловко прихватив причитающуюся Сметливу долю, он мигом закинул корешки ему в рот, пришептывая: «Шъешь, дурак, может, выждоровеешь…» Сметлив покосился, и послушно прожевал. Труднее всех пришлось беззубому Смелу, но и он справился. На языке остался привкус горьковатой свежести и незнакомый цветочный запах.

— А теперь… — Управитель вышел на середину углубления с песком, извлек из-под плаща темный каменный флакон и разбрызгал что-то перед собой. Потом острым концом жезла начертил на песке странные, тревожного вида знаки и, подняв руки, принялся щебетать по-своему. Щебетал довольно долго, а напоследок чирикнул как-то особенно, отчего знаки вспыхнули ослепительным белым огнем — и пропали. Управитель удовлетворенно кивнул и вернулся к ним. Утомленно присел на голыш. Потом поднял голову:

— Ну вот и все. Дело сделано.

— Как — «вще»? Как это — «вще»? — озадачился Смел.

— Так — все. Дорога ваша перед вами. Пойдете в Овчинку, найдете там старого Скалобита — он расскажет, что делать дальше.

— А ешли не дойдем?

— Дойдете… Должны дойти. Вот разве что Черный норик… Да, кстати, — озаботился Управитель, — если вдруг, упаси Владыка, почуете, что Черный норик игры свои затеял — не бегите вы, сломя голову, а встаньте спинами друг к другу, да покличьте его. Не появится — хорошо, а появится — отдайте ему вот это… — он полез в карман и вытащил сложенный вчетверо кусочек тонкой кожи, передал его Смелу. Добавил непонятно: — И вам спокойнее, и нам польза. — Потер пальцами лоб: — Что еще?.. Да, чтоб не забыть: спешить вам не нужно, идите пешком до самого конца… Остальное в пути сами поймете.

— Что поймем?

— Все, все поймете. Ну, — Управитель поднял руку, — белой дороги вам. Свидимся! — и прежде чем кто-то успел сказать слово, исчез в той же самой расселине, откуда появился.

— Ну и ну, — Сметлив покрутил головой и хмыкнул. Поглядел на давних знакомцев, выкатив в показном изумлении глаза, и снова хмыкнул: — Ну и ну…

— Чего жанукал, — настороженно спросил Смел, пряча в сморщенный от вечной пустоты правый карман лоскут кожи, переданный ему Управителем.

— Это что же получается? «Сходи до облачка — принеси яблочка?» — Сметлив еще покрутил головой. — Дурь какая-то… И что же вы — хр-р… их-х! — пойдете этого… Скалолома искать?

— Шкалобита, — досадливо поправил Смел, а Верен засопел, засопел — и прорвался: — Ты, Сметлив, не хочешь — не ходи, а других не отваживай.

— Да я так просто, — пожал плечами Сметлив и стал независимо смотреть в сторону. Верен рывком затянул горловину мешка, резко вскинул его на плечо и не оглядываясь пошел вниз. Смел, сверкнув дырьями в штанах, тоже нагнулся за дорожным скарбом: «Ай, пошли. Чего штоять-то?»

Так и вышли они на большую дорогу, ведущую вверх по реке: впереди сердитый Верен — даже по спине было видно, как он сердит, за ним — Смел и Сметлив, который хоть и плелся, задыхаясь, но продолжал насмешливо кривить губы. Какое-то время шли в молчании, пока Смел не спохватился: «Эй, Шметлив, а ты-то куда?» Сметлив скосил на него глаза: «Не радуйся, не радуйся. Просто, решил проводить вас до леса. Надоело — хр-р… их-х! — сидеть. Да и жена к маме ушла…» Верен, видимо, услышал — оглянулся, остановился, подождал. Дальше двигались вместе.

«А вот интерешно, — завел Смел, чего это такого мы должны по дороге понять, а?» — «Да ничего, — хр-р… их-х! — дурит он вас.» — «Ты, Шметлив, никогда не веришь…» — «Зато вы — хр-р… их-х! — всему верите.» — «Как это вщему? Управитель тебе — хвошт шобачий, да?» — «Хвост не хвост, а голову поморочить — хр-р… их-х! — это норики любят…»

Так, разговаривая, дошли незаметно до леса. Воздух сразу, без перехода стал другим — был соленым, терпким, будоражным, а охватил вдруг мятным покоем, вошел в грудь отрешенной горчинкой прелой листвы и сладким духом цветения. Сметлив остановился: «Воздух-то какой!» Вздохнул пару раз глубоко, с нескрываемым сожалением на лице. Сорвал с орехового куста молодой листок, размял в пальцах, понюхал. Горестно сморщился. Смел глядел на него с сочувствием, Верен — будто чуточку укоризненно: и сам, мол, мается, и нас мучает. Поймав этот невысказанный укор, Сметлив раздраженно бросил смятый листок и торопливо заговорил: «Чувствую я, на пользу мне этот воздух. Пожалуй, пройдусь еще немного…» — но в глаза никому не глядел, а речь свою обратил к ореховому кусту. «Правильно, Шметлив, — выручил его добрый Смел. — Чего тебе там щидеть?» — и так ли, сяк ли, замял возникшую неловкость.

Шли они медленно, приноравливаясь к шагу Сметлива («Ничего-ничего, — хр-р… их-х! — Управитель не велел торопиться!»), и к полудню едва добрались до Овражка, куда дети бегают собирать ягоды. Увидев на обочине дороги большой раскидистый вяз, Верен свернул к нему, сбросил мешок: «Перекусим».

Расположились под деревом на мягкой курчавой траве, достали снедь, пожалели — нечем воды зачерпнуть. Однако соленое мясо с лепешками и молодыми огурчиками прекрасно пошло и так, без воды. Поев, спустились к Живой Паводи, напились горстями. Тут Верен и Смел, довольные, присели перед дорогой, откинувшись на крутой косогор, а Сметлив опять загрустил. Он постоял, шмыгнул пару раз носом и сказал неуверенно: «Ну, я пойду. Хватит провожать, пожалуй. Белой дороги вам…» — но никуда не пошел, а остался стоять, глядя на реку. Смел лениво подначил: «Хо! Шожрал вще, что было, а теперь в кушты, да?» Сметлив поглядел на него с обидой — как он не понимает? Момент и правда был очень трудный, ибо Сметлив больше всего на свете боялся быть смешным. И теперь, чтобы уберечь лицо, надо ему было немедленно топать домой с самым веселым видом, сделав им ручкой и пошутив насчет невесты — ан не получалось, ноги не шли и в глазах темнело при одном воспоминании о распахнутой двери пустого дома.

Так постоял он, пообижался, не зная, что придумать, да вспомнил, на счастье, подначку Смела и ухватился за нее как за соломинку, притворившись, будто воспринял всерьез: «Да, нехорошо получилось… Съестного-то у вас негусто. А здесь недалеко сарай рыбацкий есть — к вечеру дойдем. Так и быть, — хр-р… их-х! — накормлю вас рыбкой. Там и переночуем, а завтра — домой…» Смел поглядел на него с лукавым одобрением, а Верен легко поднялся на ноги: «Тогда пошли.»

Они пошли по дороге, натоптанной и наезженной вдоль реки. Спрямляя излучины, колея то уводила в глубину леса, то жалась к самому береговому обрыву. Никто не попадался им навстречу. Это осенью торговцы тянутся в Рыбаки, а весной вся торговля — в городе. В тот день лишь одна воловья упряжка, до краев груженная дорогой розовой рыбой, обогнала их. Знакомые поселковые мужики окликнули стариков, удивились — куда это они наладились, предложили подвезти. Но те, памятуя наказ Управителя, отказались. Прошли вверх по реке два корабля, которые изрядно уставший с непривычки Сметлив проводил завистливым взглядом. Но промолчал, вздохнул только. Перед сумерками дошли худо-бедно до сарая, о котором толковал Сметлив.

Здесь Смел принялся разводить огонь, устроил из сухой прошлогодней травы какие-никакие лежанки, нашел помятое, но без дырок жестяное ведерко и приспособил его над костром, зачерпнув воды. Потом отправился на добычу: еще на подходе приметил он несколько кустов дикого чая, и находка эта сильно его обрадовала.

Верен и Сметлив тем временем плюхались по пояс в зябкой весенней воде, тихонько проклиная потемки и скользкие коряжины под ногами: ставили сеть. «Ни поплавков, ни грузил!» — ругался Сметлив. Однако в конце концов управились и поспешили в сарай. Здесь ярко пылал бездымный костер — они, продрогшие, жадно потянулись к нему руками. Тут же Смел налил им завара чайных почек в глиняные, грубого обжига кружки, обнаруженные в темном углу. Хороший оказался сарай, ничего не скажешь.

Отогревшись, рыболовы получили по толстому ломтю сыра с молочной лепешкой и снова по кружке чая вприкуску с вываренным в молоке сахаром. Костер съедал ветку за веткой, блики огня играли на лицах, холодный ночной ветерок, тянувший вдоль реки, не доставал их — не было в тот вечер на свете уютней жилища, чем старый рыбацкий сарай на берегу Живой Паводи. «Эх, хорошо», — выдохнул разомлевший Сметлив.

Долго не просидели — глаза слипались от тепла и усталости. Стали устраиваться на ночь. Смел и Верен уснули быстро, а Сметлив долго ворочался и ворчал, что от травы он весь чешется. Потом тоже затих.

Сметлив очень боялся, что от холодной воды здоровье его окончательно пошатнется. Но наутро, открыв глаза, почувствовал себя на удивление бодрым и сильным. Он живо растолкал Смела с Вереном, велел Смелу заводить чай, а сам отправился с Вереном снимать сеть. Недаром Сметлив считался лучшим в поселке рыбаком: он всегда сквозь воду видел, где рыба ходит. И на этот раз чутье ему не изменило: сеть была вся утыкана мелочью, но главное — в ней запутались два крупных мордана.

Чай решили отменить и перешли на уху. Смел начал чистить и потрошить мелочь, а Сметлив собственноручно разделал и засолил морданов, чтобы не пропали в дороге. Вообще он был очень деятелен, со вкусом распоряжался («Смел, да кто же так рыбу чистит? — Верен, сполосни-ка кружки под уху!») и почти не задыхался — словом, стал неузнаваем. Но к моменту, когда поспела уха, он заметно сник и хлебал нехотя, хотя навар был отменным. А когда завтрак подошел к концу — совсем поскучнел. Не смотрел ни на кого, тыкал прутиком в дымящиеся головешки. И всем было ясно — почему, и Верен даже хотел сказать: «Да брось ты, Сметлив. Мы все понимаем. Пошли с нами», — но не сказал, а Смел от расстройства и от того, что перехватывало горло, выдавил только одно слово: «Шметлив…» — и, сам того не желая, все испортил, поскольку в голосе его Сметлив услышал жалость, а жалость он считал оскорбительной. Встал, хотел что-то сказать — не вышло, молча махнул рукой и, сгорбившись, вышел в низкий дверной проем.

Смел чуть не плакал от огорчения, но суховатый Верен сказал: «Собираться надо», — и был прав. Они уложили съестное так, чтобы хлеб не провонял рыбой, прихватили ведерко и кружки — пригодятся, осмотрелись, чтобы ничего не забыть. Вышли на дорогу и вместе поглядели назад. Но Сметлив уже скрылся за поворотом.

Они пошли (а правильнее сказать — побрели) дальше, настроение было поганое. Как-то втроем все очень ловко получалось. А теперь… Но делать нечего. И вскоре Смел пободрее застучал своей длинной, выше головы палкой, и Верен перестал хмуриться — очень уж красиво было вокруг. А Сметлив… Что ж — он сам так решил.

Однако далеко не ушли. Смел вдруг остановился: «Тихо. Шлышишь?» Верен прислушался. И правда, как будто кто-то где-то кричал. «Птица, наверное.» — «Какая тебе птича? Это же он!» — «Кто он?» — «Да Шметлив!» — и Смел, круто повернувшись, зашагал назад. Верен пожал плечами, но пошел следом. И через некоторое время Смел завопил не своим голосом: «Хо! Шметлив! Давай шкорей, хвошт шобачий!» — как будто не видел его сто лет. А Сметлив, показавшийся на дороге, и так спешил изо всех сил, задыхался и взмахивал руками, словно пытался взлететь. Не дойдя до них несколько шагов, он плюхнулся задом на обочину — силы кончились. Но к нему уже подоспел Смел, затормошил, захлопал рукой по плечу, засмеялся, а Сметлив только одурело мотал головой и хватал ртом воздух.

Наконец восторг Смела иссяк, а Сметлив малость отдышался. Отдышался и сказал: «Деньги-то — хр-р… их-х! — деньги-то я так и забыл вам отдать…» — он все еще старался уберечь лицо, но не уберег, потому что тут же продолжил: «Но знаете… — хр-р… их-х! — я туда не пойду. Ноги не идут. Я уж лучше с вами…» — и поднял глаза, умоляющие: только не смейтесь! Но Верен все же засмеялся и сказал: «Правильно. Молодец, Сметлив. Я не над тобой смеюсь, я от радости.» А Смел все приговаривал: «Теперь вще хорошо, теперь вще хорошо будет…»

Ближе к полудню вошли в Белолес-на-Костях. Жутковатое место, неприятное. Лоб в лоб, сходу сошлись здесь когда-то эльмараны с пореченцами, не успев ни приготовиться, ни перестроиться в боевые порядки. Рубка получилась страшная и бессмысленная, когда никто не знал общего замысла, да и не было замысла никакого, а просто каждый бился сам за себя, озверев от крови и безысходности. Пользы битва никому не принесла, зато народу полегло несчетно.

Раньше здесь было обычное редколесье, а года через два-три стали замечать, что потянулись вверх неприятные, белоствольные деревца с хрупкими, суставчатыми веточками и листьями блекло-зелеными, которые в начале осени (а битва как раз и была в начале) вспыхивали страшным багровым цветом. Много лет прошло с тех пор и окрепли, высоко поднялись гладкие, мерзкие, цвета высохшей кости стволы, и совсем потерялись среди них старые вязы, ясени и дубы, помнившие побоище. Потому и назвали так — Белолес-на-Костях. Смельчаки отваживались забираться в чащу, находили сломанные мечи, расщепленные копья, ржавые колчаны, а в старых деревьях, по их рассказам, торчали заплывшие корой эльмаранские стрелы.

Старики шли и шли, а Белолес-на-Костях все никак не кончался, и уже пробирал их озноб от молчаливой враждебности мерзких белых деревьев, а он не кончался, и уже мерещились им дальние яростные голоса, сиплый рев боевых труб и хрипы умирающих, а Белолес не кончался, и нечего было думать остановиться перекусить, и не шли на ум никакие слова, а он не кончался и не кончался, проклятый Белолес-на-Костях…

Но вот впереди завиднелась чистая зелень добрых деревьев, заслышался впереди птичий звон, а скоро последние костяные стволы шарахнулись в чащу, потерялись, затаились. «Ф-фу, — перевел дух Сметлив. — Ну и гадостное место». Смел и Верен с ним согласились, хотя почему гадостное — непонятно: кроме жути, которую, проходя, испытывал каждый, никому никакого вреда Белолес-на-Костях не причинял. Ну и Смут с ним, прошли — и ладно, а что там со временем? Оказалось, что до вечера еще далеко, не так уж и долго шли они через Белолес.

Стали прикидывать — не остановиться ли? Да нет, не стоит. Перехватить на ходу по куску лепешки и — скорее, скорее, чтобы заночевать подальше от жуткого места. Однако вышла в пути задержка: на припеке у самой обочины Смел приметил белые шляпки двух тепляков. Тепляки — грибы чистые, крепкие, вкусные и растут обширными семьями. Стали искать — набрели на поляну, где их будто посеяли. Пришлось Сметливу снимать рубаху, приспосабливать под мешок — набрали, сколько вместилось.

А там уже и вечер подкрался, пора было думать о ночлеге, но, как назло, не попадалось им подходящего места. Когда до темноты оставалось совсем немного, Верен решительно свернул к подножию большого дуба: «Все. Здесь переночуем. Хоть не промокнем, если дождь.» А погода портилась, ветер с далеких гор нагонял серые мокрые облака и запах дождя висел уже над дорогой.

Вскоре в затишке между корнями запылал костер, грелась вода в помятом ведерке, а старики пекли над углями грибы, целиком нанизанные на прутья яблони-дичка, подсаливали и ели, захлебываясь сладковатым горячим соком. И вот, когда Смел, нагнувшись к костру, поджаривал очередной тепляк, Сметлив вдруг пригляделся к нему повнимательнее и фыркнул: «Эй, Смел! Что это у тебя на лысине?» — «А? Что?» — испуганно переспросил Смел, проводя тыльной стороной ладони ото лба к темени. Посмотрел на руку, потом на Сметлива: «Ничего нет.» — «Ты погляди, Верен! — Сметлив взял Смела за шею и слегка пригнул его к огню. — Что это там такое засеребрилось? Никак ты, Смел, к старости обрастать начал?» — «Да ну тебя к Шмуту!» — обиделся Смел и сбросил его руку. Верен улыбнулся, а Сметлив не унимался: «Слушай, Смел, а вдруг правда? Обрастешь к концу пути, а там — какая-никакая невеста. Вот мы тебя и поженим!» Тут уж и Верен засмеялся, а Сметлив задыхался и хрипел, ударяя ладонями по коленям и не слушая возражений Смела: «Да это вщегда так было… Дурак ты, Шметлив!» Отсмеявшись и утерев слезы, Сметлив выдохнул: «Уф-ф, давно так не смеялся… Давайте чай пить, что ли?» Но Смел надулся и первым начал пристраиваться ко сну. Верен и Сметлив посидели еще, посмеиваясь тихонько, да и тоже стали укладываться. Это оказалось совсем не просто: невидимые в траве корни немилосердно впивались в бока.

Заснули с трудом, но не надолго: где-то в середине ночи зашептал по листьям давно собиравшийся дождь и, как ни мощна была крона старого дуба, капля по капле просочился через нее. Спать под дождем — это дело на любителя, если таковые имеются; а когда впридачу ветерок без остатка сдувает оболочку хрупкого сонного тепла — совсем никуда не годится. Вперед всех озяб тощий маленький Смел. Он поднялся, стал раздувать еле живые угли. Они шипели, дымили и возвращаться к жизни не хотели. Поднялись и Верен со Сметливом, постояли, ежась и наблюдая за его бесплодными усилиями. «Брось, Смел, — сказал Верен. — Все равно бестолку, идти надо.» — «Куда идти…» — проворчал Смел, стирая со скулы выбитую дымом слезу. Но Сметлив поддержал Верена: «Правильно. Под дождем лучше идти, чем лежать. А там — или дождь кончится, или найдем, где спрятаться.»