Маленький флот арабов был усилен кораблями, которые смогли войти в гавань. Ободренные этим, палермитанцы решились напасть на враждебный флот. Гюискар отдал приказание подготовить норманнские суда к битве и, по свидетельству Амата, снарядил их так, что они напоминали морских драконов старых викингов. Палубы были покрыты кусками красного войлока, чтобы защищать корабли от стрел и камней. Гюискар понимал, как важно одержать победу в этой морской битве. Если бы они здесь потерпели поражение, то осада с суши не привела бы ни к чему, так как жители всегда имели бы возможность получать припасы с моря. Все христианские воины приняли причастие, взошли на суда и, как рассказывает Вильгельм Апулийский, смело вступили в битву, не страшась лязга боевых орудий и криков неверных. Сначала арабы храбро сопротивлялись, но затем дрогнули и обратились в бегство. Некоторые корабли были захвачены, другие пробиты насквозь. Однако, большинству из них удалось ускользнуть в гавань, которую заперли за ними цепью. Победители разорвали эту цепь, ворвались в бухту, захватили еще много кораблей, а остальные сожгли.

Положение арабов стало очень тяжелым. Теперь у них не было надежды отстоять город. Все городские улицы были покрыты ранеными и трупами. Свирепствовали голод и болезни. Впрочем, и в лагере норманнов тоже был ощутим недостаток в продовольствии. Даже за столом Гюискара не было вина, и Амат удивляется, как Сигильгайта, которая при дворе в Салерно всегда пила неразбавленное вино, теперь довольствовалась водой. Летописец менее удивляется такому стоицизму со стороны Гюискара, так как у него на родине, в Нормандии, виноградного вина не было.

По этой причине предводитель норманнов решил не откладывать штурма города и выработал с Рожером план нападения, в котором оба они должны были принять одинаковое участие. Построили четырнадцать больших лестниц, по которым можно было бы взобраться на высокие стены. Подготовка была закончена до рассвета того дня, когда должен был начаться общий штурм. Самая трудная задача предстояла Рожеру, который должен был напасть на город с юго-западной стороны. Гюискар сначала хотел только ждать, что и как удастся его брату. Он отдал ему под команду ядро своего войска, а сам выжидал момента, чтобы вмешаться в битву. С северо-востока должен был угрожать городу флот и, если это будет нужно, ворваться в гавань. Рано утром, в первый день января 1072 года, когда осада продолжалась уже почти пять месяцев, раздался боевой клич и шум приготовлений к штурму. Арабы, сознавая, что настал решительный час, не замедлили подняться на зубцы стен и усеяли их густыми рядами, чтобы защищать их, а осаждавшие стали пускать в них стрелы и метать камни. Внезапно отряд мусульманских воинов вырвался из ворот, бросился на нападавших и рассеял их. До сих пор в деле была только нормандская пехота; теперь двинулась конница и отбросила арабов в ворота с такой стремительностью, что почти сама ворвалась с ними в город. Но осажденные успели опустить решетку, которая закрывала вход, хотя многие из тех, которые принимали участие в вылазке, оставались еще за воротами и были потом изрублены норманнами. Снова начали штурмовать стены. Принесли и поставили первую из лестниц. Один воин, имя которого – Архифред – дошло и до нас, перекрестился и стал подниматься по лестнице. За ним стали подниматься двое других и вместе с ним взошли на стену. Лестница за их спинами, по рассказу Амата, подломилась. Они втроем стояли на стенах против всего населения города. Их щиты были изрублены в куски, но они неустрашимо двинулись в суматоху улиц и защищались так храбро, что отбили все нападения. Без всякого вреда для себя они снова соскочили со стены. Тем временем принесли новые лестницы. По ним полезло вверх много норманнов, но и им дали такой сильный отпор, что они вынуждены были опять отступить.

Гюискар и Рожер воспламеняли мужество воинов. Под вечер решено было возобновить попытку штурмовать стены. Арабы, как и прежде, были готовы защищаться и надеялись, что и на этот раз это им удастся. Но они не подумали о прикрытии городского квартала – Халессы. Это было слабое место. По сигналу Рожера, Гюискар с тремястами воинами проложил себе туда дорогу через сады. Быстро принесли и поставили лестницы, а немногих мусульман, которые защищали это место, легко одолели. Норманны через стены ворвались в Халессу, разбили ворота, и сам Гюискар этой дорогой проник в город. Эти ворота находились там, где теперь находится церковь Ла Гванчиа, на площади, которая и теперь называется площадью Победы. Тогда началась ожесточенная битва между нападавшими и палермитанцами, которая продолжалась до ночи. С обеих сторон было много убитых. Наконец арабы отступили в старый город, а норманны укрепились в Халессе. Рожер еще ночью пришел сюда на помощь брату с войском, так как положение Гюискара среди враждебного населения было в высшей степени опасным. На башнях поставили караулы и христиане должны были готовиться к новой атаке, так как большая часть Палермо еще не была занята ими. Высокие стены, которые отделяли квартал от квартала, затрудняли овладение городом. Однако лишения осады сломили мужество арабов. Хотя самые решительные из них и хотели еще сопротивляться, но они остались в меньшинстве. Еще ночью после штурма послали к норманнам послов с изъявлением готовности сдаться и выдать заложников.

Два начальника города, которые руководили его делами, явились к Рожеру с другими нотаблями, чтобы подробнее уговориться о сдаче крепости. Договор был заключен. Граф овладел старым городом, сделал в сопровождении свиты объезд его улиц, разместил в важнейших пунктах гарнизоны и вернулся.

Теперь первым делом было вернуть этот город христианскому миру. Роберт со своею женою Сигильгайтой, с сыном, с зятем Гвидоном, с Рожером и другими спутниками в торжественной процессии отправился в большой собор, превращенный арабами в мечеть. У главных дверей собора все с выражением глубокого благоговения, а некоторые со слезами на глазах сошли с коней. Исламские символы, которые, главным образом, состояли из изречений Корана, насколько это возможно, были тотчас удалены. Архиепископ, грек Никодим, который до сих пор совершал богослужение в маленькой церкви святого Кириака, снова по всей форме освятил молитвенный дом. То, что в нем было присуще мусульманскому культу, например, мимбар, кафедра, или михраб, ниша для молитвы, которая указывала направление к Мекке, было тотчас же уничтожено или переделано. Впоследствии это здание было значительно перестроено, но главные стены в нынешнем соборе остались от прежнего. Амат говорит, что во время освящения собора некоторые благочестивые люди слышали в нем пение ангелов, которые пели «осанна», и что храм при свете истинной веры сиял яснее, чем все другие храмы в мире.

Летописцы по-разному пишут о тех условиях, на которых состоялась сдача города. Достоверно известно, однако, что за мусульманами были сохранены свобода совести, личная безопасность, неприкосновенность собственности и право суда по собственным законам. И большой заслугой норманнов явилось то, что они не нарушили этих условий, в противоположность вероломному поведению Фердинанда и Изабеллы по отношению к маврам Гренады.

Хотя со взятием главного города далеко еще не был покорен весь остров, но теперь едва ли можно было сомневаться в том, что в конце концов он достанется христианам. Завоеванную территорию братья Готвили разделили между собой так, что Роберту достались Палермо, Мессина и Валь Демоне (на севере острова), а Рожер получил остальные, как уже завоеванные, так и должные быть завоеванными области. К этому было присоединено еще то условие, что только половина всего этого будет принадлежать ему, другая же должна быть разделена между его племянником Серлоном и родственником Готвилей, Арисготто Поццуоли.

Рожер тотчас же двинулся в путь, чтобы подчинить себе предоставленные ему, но еще не завоеванные окрестные местности. Роберт остался в Палермо.

Город во время осады сильно пострадал, и новому правителю предстояло, насколько возможно, исправить, что нужно, и привести дела в порядок. Мечети отчасти были отданы христианам, отчасти остались в руках мухаммедан. На улицах и площадях раздавались как звон церковных колоколов, так и пение муэдзинов. Замок сарацинских эмиров, который находился недалеко от главной мечети и был соединен с ней крытым переходом, по-видимому, тотчас же по завоевании стал резиденцией братьев Готвилей. Там же жили и позднейшие нормандские правители. Замок этот ныне называется Палаццо Реале.

Приблизительно в это же время произошло одно печальное событие – внезапная гибель Серлона, племянника Роберта и Рожера, ставшего жертвой предательского убийства. Серлон находился в Черами, в качестве предводителя христианского войска, которое там стояло. Ему было поручено наблюдать за Кастро Джиованни, который все еще оставался в руках арабов. Человек богатырской силы и смелости, Серлон был в глазах арабов самым опасным из их врагов. Но поскольку они не могли овладеть им силой, пустились на хитрость. Один сарацин из Энны – его имя известно нам только в искаженной христианскими летописцами форме «Брахен», – взялся привести в исполнение этот предательский замысел. Он послал сказать Серлону, что преклоняется перед его мужеством и отвагой и очень хотел бы познакомиться с ним лично. Серлон, по свойственной ему доверчивости, не подозревал ничего дурного. Он пригласил Брахена в Мерами. Тот принял приглашение и явился туда с богатыми подарками. Он слишком хорошо знал благородство Серлона… Племянник графа принял его очень дружелюбно и подал ему руку, а Брахен, раскладывая перед ним подарки, рассыпался в уверениях, что он будет счастлив, если заслужит дружбу такого благородного рыцаря. Серлон отвечал на это такими же сердечными словами и приказал дать спутникам сарацина такие же ценные подарки. Так между ними был заключен союз дружбы. Через несколько дней Серлон получил от Брахена письмо, в котором последний извещал его о том, что сарацины в определенный день намерены предпринять экспедицию в ту местность, где он обыкновенно охотится. Поэтому Брахен предостерегал Серлона и давал ему совет отправиться на охоту куда-нибудь в другое место. Изменник хорошо знал, что смелого рыцаря, который уже одолел столько врагов, это только заставит пойти навстречу опасности. В сопровождении немногих спутников Серлон на восемь миль подошел к Кастро Джиованни. Там, при слиянии двух небольших горных речек, из которых одна шла от Черами, а другая из Никозии, его подстерегал сильный отряд сарацин. Сарацины окружили его и отрезали ему обратный путь на Черами. Смелый норманн уже покрыл землю вокруг себя многими трупами врагов. Он пришпорил своего коня, по рядам врагов проложил себе дорогу до каменистой возвышенности, спешился там и, прислонясь спиной к скалистой стене, наносил своим клинком страшные удары. Но, наконец, Серлон, покрытый ранами, упал. Сарацины вырвали у него сердце. Рассказывают, что они разрезали это сердце на куски, поделили куски между собой и съели их, чтобы этим приобрести себе часть его геройского мужества. Голову Серлона послали африканскому повелителю Темиму, который водрузил ее на кол. По его приказанию, голову носили по улицам Медии, причем сарацины кричали: «Вот великий герой норманнов! Теперь, когда он мертв, нам легко будет снова завоевать Сицилию».

Известие о смерти храбрейшего из норманнов вызвало среди христиан огорчение и скорбь. Когда Рожер, который был более мягкого нрава, горько плакал об убитом племяннике, Гюискар сказал ему: «Слезы приличны женщинам, мужчина должен мстить». Но все-таки нельзя было и думать о штурме мощно укрепленного, с многочисленным гарнизоном Кастро Джиованни, чтобы там совершить эту месть.

Чтобы вполне контролировать многочисленное население Палермо и защитить его от каких-нибудь новых нападений со стороны сарацин, Гюискар позаботился как следует укрепить город. Он построил Касср – крепость, которая дала имя главной улице современного Палермо, Кассаро, – и обеспечил гарнизон всем необходимым. Правителем этого города, которому он дал арабский титул эмира, он назначил одного из своих рыцарей. Под властью Рожера, как мы уже сказали, до сих пор была только другая часть Сицилии. Гюискар отплыл в Апулию, но взял с собой, в качестве заложников, сыновей арабских вельмож города. Он не забыл захватить с собой также трофеи: роскошные ковры, изготовленные в сарацинских мастерских, золотые сосуды. Все это он раздарил в Апулии и Калабрии. После огромных успехов Гюискара в Сицилии, сопротивление ему в Нижней Италии стало мало по малу ослабевать. Но город Траин пришлось покорять силой. Независимые до сих пор вельможи не могли привыкнуть к мысли быть вассалами норманнского предводителя, которому папа дал титул герцога. Между ними началось сильное волнение, когда Гюискар отдавал свою дочь замуж за маркграфа Эсте и требовал, чтобы его ленники собрали ей приданое. Однако норманн без особого труда справился с этими баронами. Гораздо труднее ему было уладить свои дела с папой. До сих пор Григорий очень благосклонно относился к нормандскому герцогу и напутствовал своими благословениями его завоевания в Сицилии. Но Роберт, которого последние успехи сделали надменным, позволил себе напасть на границы церковной области. Стремясь к тому, чтобы объединить под своей властью всю Нижнюю Италию, он уже вынудил к покорности большинство независимых государств Кампании. Теперь он воспользовался случаем, чтобы захватить себе и Салерно, к чему он так давно стремился. Амальфи отдался ему под защиту, что и вовлекло его в очень бурные пререкания с его зятем Гизульфом князем Салернским. Решив изгнать его из Салерно, Гюискар с войском приступил к главному городу и осаждал его в течение семи месяцев. Наконец Гизульф сдал свою крепость и княжество тестю и должен был считать для себя счастьем, что последний не отправил его, как пленника, в Палермо.

Первоначальный протекторат Роберта Гюискара над Амальфи скоро превратился в действительную верховную власть. Тогда смелый норманн напал на Беневент, благодаря чему вошел в непосредственное соприкосновение с папой и подвергся отлучению от церкви. А брат Гюискара, Рожер, граф Сицилийский, напротив, думал, что он должен показать папе свою покорность. И граф Аверсы Ричард, который прежде причинял святому отцу столько хлопот, когда он тяжело захворал, хотел показать себя верным сыном церкви и поэтому возвратил Григорию VII все свои, отнятые у папы владения. На сторону папы перешел и Гизульф, когда он лишился Салерно.

Когда же Ричард, граф Аверсанский, в 1078 году умер и ему наследовал сын его, Иордан, папа Григорий тотчас отправился к нему в Капую, чтобы приобрести в нем надежного союзника против Роберта Гюискара. Иордан тотчас же вступил в борьбу с Робертом, который ему приходился дядей. Он двинулся к Беневенту, чтобы защищать этот город и заставил Гюискара отступить. Тогда и бароны Апулии снова поднялись против того, кого они вынуждены были признать своим герцогом. Их восстание грозило охватить всю Южную Италию. Таким образом Гюискар, оказался в крайне сложном положении. Ему понадобилось два года, чтобы снова подчинить себе мятежных баронов. Но это далеко еще не устраняло с его дороги всех затруднений. Папа все еще был во вражде с ним, и он, пока у него был такой противник, не мог рассчитывать на то, чтобы утвердить свою власть в Апулии. Но ему в высшей степени было на руку то, что именно в этот момент разлад Григория VII с императором Генрихом IV достиг своего апогея и что Иордан Капуанский, разойдясь с папой, снова сблизился с ним. Григорий, теснимый врагами с севера и юга, по необходимости должен был примириться, по крайней мере, хотя бы с одним из них. Он принял решение снять с Гюискара наложенное на него отлучение от церкви. По его поручению аббат Монтекассино, Дезидерий, отправился к Роберту и снова торжественно принял его в лоно церкви. Так обоюдная вражда перешла в дружественные отношения. В июне 1078 года в Чепрано, на границе между церковной областью и владениями норманнов, состоялась встреча между Григорием и Гюискаром. Последний признал папу своим сюзереном, обещал ему защищать его область от всяких нападений и за владения, данные ему в лен, вносить папе определенную подать. А Григорий VII снова признал его герцогом Апулии, Калабрии и Сицилии и заранее предоставил ему власть над Салерно и Амальфи.

Гюискар был тогда на вершине своего могущества и счастья. Считали, что между ним и папой Григорием состоялось соглашение, в силу которого папа должен был возложить на него в Риме императорскую корону. Конечно, у смелого норманна было для этого достаточно честолюбия. Но обстоятельства сложились так, что ему пришлось перенести центр тяжести своих интересов. Помолвка его дочери, Елены, с наследником престола императора Михаила VII, принцем Константином Дукой, вовлекла его в византийские смуты. Он строил обширные планы, так как этой свадьбой хотел удержать императорскую корону в своей семье. Но, прежде чем он мог осуществить свой замысел, трон Михаила рухнул. Среди дунайских народов вспыхнул мятеж, и мятежники угрожали Константинополю. Почти вся Малая Азия была завоевана сельджуками. Появилось много претендентов на трон. Один из них, Никифор Ботониат, овладел столицей, захватил в плен Михаила и его сына и заточил их вместе с женой последнего, дочерью Гюискара, Еленой, в монастырь. Предводитель норманнов тотчас же приступил к масштабным приготовлениям для похода на восток, чтобы низложить узурпатора престола. Конечно, при этом он мало думал о том, чтобы вернуть корону жалкому Михаилу. Он хотел освободить свою дочь и воссесть на императорский трон Комненов. Папа обещал ему свою помощь в затеянном им походе и отлучил Ботониата от церкви.

Весной 1081 года Роберт Гюискар со значительным флотом появился в греческих водах. Корфу сдался ему почти без сопротивления. Потом он пошел на Диррахий в Албании и должен был приступить к осаде этого важного города, так как жители отвергли все его предложения сдаться. Между тем в Византии Ботониат уже снова был низложен, и вместо него на трон взошел Алексей Комнен. Этот не замедлил пустить в ход все средства, чтобы отклонить опасность норманнского вторжения. Он заключил союз с Венецией, которая тотчас же послала флот, чтобы освободить Диррахий со стороны моря. Сам Алексей с войском, которое в шесть раз превосходило войско норманнов, поспешил туда из Византии. 18 октября 1081 года между ним и норманнским герцогом произошла кровавая битва. Победа склонилась здесь на сторону Гюискара и была добыта как его личной храбростью, так и геройством его доблестной жены, Сигильгайты. Когда апулийские воины обратились в бегство, она высоко подняла копье и гнала трусов в боевые ряды. Византийское войско бежало, и Алексей, который сам бился в рядах очень мужественно, тяжело раненый, должен был следовать за ним. Но Диррахий защищался упорно, и норманны всю зиму продолжали осаду. Крепость сдалась только 25 февраля 1082 года. Папа Григорий, теснимый не только со стороны Германии Генрихом IV, но и с других сторон, находился в очень тяжелом положении и заклинал Гюискара придти на помощь церкви в минуту опасности. Но последний вовсе не хотел останавливаться в своем победоносном походе. Вместо того, чтобы вернуться в Италию, он затеял большие приготовления к походу для завоевания Константинополя. Мысль основать на востоке могущественное норманнское царство всецело овладела им. Однако он был вынужден отказаться до времени от своих широко задуманных планов. Алексей не только собрал все свои силы, которые только мог найти в византийской империи, но нашел много союзников и за пределами государства. Бароны Апулии охотно согласились на союз с византийцами. Норманнскому владычеству в Южной Италии грозила серьезная опасность.

Но, как ни тревожны были те известия, которые приходили оттуда Гюискару, он сначала не обращал на них особенного внимания и уже проник вглубь Македонии. Только здесь он остановился – положение дел становилось в Италии все более и более угрожающим. Гюискар осознал, что ему необходимо вернуться. Большую часть войска он оставил на востоке под командованием сына своего Боэмунда, а сам отплыл к Италии, где и высадился в Отранто. В Апулии ему пришлось выдержать тяжелую борьбу, но он скоро снова одолел своих врагов. При этом папа Григорий настоятельно потребовал от него, чтобы он оказал ему помощь в его положении, которое становилось все хуже и хуже. Но душа Гюискара более тяготела к его войску, оставленному на востоке, чем к западу. Его храбрый сын Боэмунд долгое время доблестно воевал с императором Алексеем в Албании и Македонии. Наконец воины и рыцари потребовали от него жалование, которое уже давно оставалось в долгу за полководцем. Он не мог удовлетворить их просьбы, и в войске поднялось волнение. Многие из его норманнов перешли к Алексею. В его власти оставалось только несколько пунктов на берегу. Была серьезная опасность и того, что союзные флоты, греческий и венецианский, могли захватить и эти места. Гюискар спешно готовился к новому походу на восток. Увы, вскоре стало ясно, что ему необходимо оставаться в Италии, если он не хочет потерять там все свои владения. Генрих IV перешел Альпы, овладел Римом и при содействии Иордана Капуанского и апулийских баронов угрожал оттуда норманнским владениям. Тогда Гюискар отложил свой поход на Эпир, чтобы прежде помочь папе в его борьбе с немецким императором. Для этой цели он собрал значительное войско, в котором было немало и сарацин из Сицилии. Последние охотно шли в битву за Святую церковь. Норманнский герцог, прежде чем двинуться в поход, послал к Генриху послов с требованием как можно скорее оставить Рим или готовиться к битве на жизнь и на смерть. Император, который уже торжествовал по поводу занятия Вечного Города, где он поставил своего антипапу, и предполагал получить из его рук корону, очень смутился, когда ему передали эти угрозы. Сознавая, что он еще не дорос до своего противника, подходившего с юга, он решил отойти на север. Вскоре после его ухода, 27 мая, Гюискар со своими войсками подошел к городу на Тибре и поставил свои палатки у ворот святого Иоанна.

Город был заперт, но уже на следующий день его приверженцы, которые находились там, открыли ворота. Норманны проникли на улицы со стороны Монте Пинчио и устроили там страшную бойню. Кварталы святого Сильвестра и святого Лоренцо были превращены в груду развалин. Туда при криках «Гюискар, Гюискар!» по тибрскому мосту к крепости Ангела устремились ожесточенные воины. Они освободили папу Григория из его заточения и привели его в лагерь. Рим был взят и на следующий день норманнский герцог со святым отцом торжественно въехал в Латеран. Но между его воинами и жителями Рима возникли препирательства. Произошли уличные схватки, в одной из которых был убит один из его баронов. Тогда Гюискар дал клятву сурово отомстить городу за его преступление, отдал город на разграбление своим воинам и приказал огнем и мечем опустошить окрестности Латерана и Колизея. Здесь жажда разрушения и алчность норманнов реализовали себя полностью. Значительная часть города была опустошена, тысячи римских граждан были взяты в плен и проданы в рабство. Когда помощники и союзники Григория устроили на улицах города ужасную бойню, и папа, и Гюискар должны были сознаться, что они нажили в римлянах непримиримых врагов и что мудрость запрещает им оставаться здесь дольше. Поэтому папа отправился вместе с Гюискаром на юг, прежде всего в Монтекассино, потом в Беневент и, наконец, в Салерно, где он впоследствии и умер.

После взятия Рима Гюискар вновь вернулся к планам новой экспедиции в Грецию, где, конечно, целью похода должно было быть завоевание Константинополя, – к великому огорчению папы, который и в будущем надеялся иметь в нем постоянного помощника.

В сентябре 1084 года дело продвинулось уже настолько, что флот с большим войском из 120 кораблей мог отплыть из Бриндизи. Гюискар взял с собой трех своих сыновей, Боэмунда, Рожера и Гвидона; его смелая жена Сигильгайта на этот раз оставалась дома. Ближайшей целью Гюискара был Корфу, где еще оставался небольшой норманнский гарнизон. После больших усилий и многих стычек с венецианскими кораблями Гюискар дал победоносную битву и овладел всем островом.

Следующей зимой он дал себе и своему войску отдых, чтобы потом весной 1086 года напасть на Константинополь. Но, когда он готовил для этого большого предприятия все, что было нужно, его войско поразила ужасная чума, которая меньше чем в три месяца унесла десять тысяч человек. Она едва не унесла и Боэмунда. Однако могучий норманнский герцог, несмотря на этот тяжелый удар, не отказался от своего замысла и только непреодолимые трудности помешали ему двинуться в поход на Византию в конце зимы. В Бундицее он получил известие о смерти Григория VII, последовавшей 25 мая 1085 года в Салерно. Смерть этого необыкновенного человека, который по своей железной энергии не уступал и ему, заставила заплакать герцога, хотя ему не раз приходилось давать отпор покойному папе как своему врагу.

После этого события Гюискар послал своего сына с частью флота далее на восток с тем, чтобы узнать, не собрано ли в греческих водах значительных боевых сил. Потом он сам с небольшой свитой оставил Бундицею. Однако недалеко от Корфу у него началась такая сильная лихорадка, что пришлось вынести его на берег. Болезнь скоро приняла угрожающий характер. Сюда прибыли Сигильгайта и Рожер, но нашли его уже на одре смерти.

Он умер на семидесятом году своей жизни, 18 июля 1085 года.

Несомненно, это был один из ярчайших людей своего времени. Слава об его подвигах расходилась по всему западу и то, что он делал в Нижней Италии, заставляло его земляков, оставшихся в Нормандии, стараться не отставать от него. Вильгельм Мальмсбурийский говорит в своей хронике: «Вильгельм Завоеватель воспламенял свою геройскую силу воспоминанием о Роберте Гюискаре и говорил, что ему было бы стыдно быть ниже его по храбрости, если он выше его по происхождению». Смелый потомок древних сандинавов, которого обстоятельства выгнали из родительского замка Кутансе на далекий юг, заложил в Италии и Сицилии основы могучего норманнского государства и заставил трепетать Византию.

С плеч императора Алексея точно свалился огромный камень, когда он узнал о катастрофе в Корфу, где самый страшный из его врагов, которого смогла одолеть не сила оружия, а только коварная чума, перешел в мир иной.

После смерти Гюискара раздоры его полководцев остановили флот в дальнейшем движении к востоку, и Византия на долгое время была оставлена в покое, пока против нее снова не выступили норманнские повелители Сицилии, в особенности Рожер и его преемники.

Рожер немедленно отправился в Бундицею, чтобы там принять от войска присягу на верность. Хотя Роберт и назначил его своим преемником, он подозревал, и не без оснований, что его брат Боэмунд будет у него оспаривать власть.

Над норманнским флотом, который стоял на якорях отчасти у берегов Корфу, отчасти у Кефалонии пронеслась, как будто и стихии сговорились с чумой, страшная буря. Много кораблей затонуло или было разбито о скалы. Этот же ураган настиг и Сигильгайту, которая на галере хотела перевезти труп своего мужа на итальянские берега. Корабль, прежде чем достигнуть берега, разбился, но доблестная женщина спасла от гибели и себя и останки своего мужа. Сердце и внутренности его она похоронила в Отранто, а тело приказала забальзамировать и перенести в монастырь святой Троицы, в Венозе, где нашел себе место последнего успокоения и его брат, почивший раньше Роберта.

Эпитафия на его могиле гласит: «Перед ним бежал из Рима император Запада и император Востока, который повелевал войсками Европы и Азии; даже свободные граждане Венеции не чувствовали себя при нем в безопасности». Увы, об его победах над лонгобардами и арабами, которые, по нашему мнению, были гораздо значительнее, не упоминается.

После завоевания Палермо и отъезда Гюискара на материк, активность норманнов на острове заметно снизилась. Мазара сдалась скоро после главного города. Но многие области Сицилии, особенно в ее южной части, сохраняли свою независимость, как и прежде, при сарацинском правлении. Долина Этны с хорошо укрепленным Кастро Джиованни была оплотом мусульман. В Валь ди Ното, которая покорилась графу с ее многочисленным населением, состоящим из христиан и мусульман, почти все население под предводительством одного араба, Бенаверта, восстало. В скором времени пламя восстания охватило всю страну. Укрепления на высотах были заняты арабами, которые постоянными набегами досаждали норманнам.

Рожеру часто приходилось очень несладко, но он был неутомим в борьбе с врагами. Он знал, что полное подавление мятежа возможно только тогда, когда он овладеет Кастро Джиованни, и поэтому в 1074 году занял гарнизоном Калашибетту, которая находилась недалеко от названной крепости. В два следующие года в двух столкновениях арабы одержали над ним верх, но в конце концов Рожер все-таки одолел их.

По-видимому, сарацины еще раз обращались за помощью в Африку. По крайней мере, у Мазары показалось африканское войско – у Мазары, которая скоро после Палермо сдалась христианам. Это войско высадилось на берег и уже овладело городом, когда граф подошел сюда и, после ожесточенной битвы ценой больших потерь заставил врагов отступить на корабли. Это нападение с моря было только предвестником другой, большей опасности со стороны суши.

Бенаверт, поднявший знамя восстания в Валь ди Ното, сделал Сиракузы главным пунктом, откуда он, обладая значительными силами, вел с христианами священную войну. Он проявил столько энергии и дальновидности, что произвел сильное впечатление даже на норманнских летописцев, которые не легко признавали за мусульманами какие бы то ни было достоинства.

Для борьбы с ним Рожер собрал войско, которое отдал под команду своему внебрачному сыну, Иордану, отличавшемуся необыкновенной храбростью. Вынужденный почти постоянно разъезжать между материком и Сицилией, он назначил своим наместником в Сицилии Гуго Джерсея. Это был его зять, которому, вероятно, была отдана в лен Катанья. Он потребовал от Джерсея, чтобы тот во время его отсутствия избегал столкновений с Бенавертом. Но Джерсей, полный энергии и честолюбия, не послушался этого приказания и в Траине объединился с Иорданом, человеком такого же пылкого темперамента, как и он, для совместных действий против арабского полководца.