Норманны в Сицилии

Адольф Фон Шакк

Норманны в Сицилии

Введение

Норманны на севере. Походы викингов. Поселение норманнов в Апулии, Исландии и Нормандии.

Родиной норманнского племени, под эгидой которого впоследствии на острове Сицилии культура расцвела так пышно, мы считаем крайний Север Европы. Мы зашли бы слишком далеко, если бы, основываясь на изысканиях сравнительного языковедения захотели отыскать следы этого племени до азиатского массива Альборса или Гиндукуша, откуда спустились его арийские праотцы – праотцы, которые после долгих странствий пришли в эти далекие страны. В первые века от Рождества Христова мы находим их оседлыми в Скандинавии. Под этим общим именем мы разумеем Данию, Ютландию, Швецию и Норвегию. Но если и действительно там нашла свою оседлость эта ветвь великого арийского племени, подлинным отечеством норманнов была та часть названных стран, которая приближается к Полярному кругу.

В краю скал-исполинов, занесенном снежными бурями, где при неплодородной почве, в борьбе со стихиями, с трудом приходилось отвоевывать для себя жизнь, – характер скандинавов приобрел черты той свирепости и железной твердости, которая надолго сделала их ужасом прибрежных жителей всех европейских морей. В этой стране грозных стихий родилась религия, которая также величественна, также фантастична и смела, как и религия индуизма, и во многих отношениях напоминает ее, хотя носит такие же ясные следы полярной природы, как последняя – тропической. Скрежет ледников и грохот лавин Северной Норвегии в долгие полярные ночи, освещенные только беглым огнем северного сияния, рев разъяренного прибоя в скалистых морских бухтах, затем наступление лета, которое окутывает скалы и горные кряжи ароматом зеленеющих берез, когда все выше и выше поднимающееся солнце зажигает свои радуги над пенящимися водопадами и отражается от ледяных равнин с ослепительным блеском, наполняя их хрустальные впадины прозрачным голубоватым сиянием, – все это рождало в груди людей Севера удивление, полное мятежного предчувствия.

Отражением тех грандиозных декораций, среди которых жили скандинавы, были мифы, созданные их фантазией. Древо жизни, ясень Игдрассиль, поднимаясь из царства мертвых, Нифльхейма, наполняет своей исполинской вершиной весь мир; в его ветвях распахивает свои крылья орел, отчего, как шум бури, по всему пространству разносятся звуки. Четыре оленя прыгают по сучьям. У корня дерева бьет ключ Мимира, а внизу, в царстве мрака, поливая корни дерева, сидят три Норны, вещие сестры – Прошлое, Настоящее и Будущее – и свивают нити судьбы каждого человека. Листья этого дерева шумят под порывами ветра человеческого бытия; под ним с самого начала жизни проходят все превратности смертного. Владычество над миром разделено между добрыми и благосклонными божествами – с одной стороны, злыми и вредоносными – с другой. Первые, асы, ипостаси света и солнечного тепла, живут наверху, в Асгарде – вторые, Ётуны – колоссы, олицетворяют собой зимнюю стужу, мрак и снежные метели, – гнездятся глубоко внизу, в темном царстве Ётунхейм.

Отец богов и старший из асов – Один, которого называют еще Всеотцом, владыка неба и земли, отец сраженных, который принимает у себя в Валгалле героев, павших в бою. За ним стоит Тор, бог грома, самый могучий из асов, которого поэтому по надобности боги призывают к себе на помощь. На своей колеснице, везомой козлами, он в громе непогоды шумно мчится по воздуху и своим молотом низвергает злобных великанов. В просторных залах, своды которых поддерживают пятьсот сорок колонн, он принимает после смерти в бою храбрых, как это делает Один со сраженными. Всеми любимый, прекраснейший из богов, Бальдр, восседает на троне в своем блистающем замке, Брейдаблик; но его рано похищает трагическая смерть. Фрейр, бог, которого особенно чтили в Швеции, повелевает светом солнца и дождем. От него зависит зарождение и рост всего живого; надо умилостивить его, доброго и кроткого, если хотят призвать благословение на урожай.

На небесном мосту, Биврёст, т. е. на радуге, живет неотлучно страж асов, Хеймдалл, который видит на сто миль кругом; звуки его рога, Гиаллара, раздаются по всем мирам. К асам причисляется и Локи, хотя он им враждебен и отличается злобным коварством. Первая из богинь – Фригг, супруга Одина; Фрейя, покровительница любви, и Идун, вещая хранительница тех яблок, благодаря которым асы были вечно молодыми. Один в союзе с Землей произвел светлый род асов, в котором есть много и других сородичей. Царила абсолютная Ночь; солнце, луна и звезды еще не знали своих мест. Эта Ночь родила своему супругу, из рода асов, сияющий День. Один вознес их обоих на небо и дал Ночи жеребца Гримфакси, который возит ее на колеснице по воздуху; его пена, сбегающая с удил, окропляет землю, как утренняя роса. В тоже время Мундильфори, метатель топора, родил двух светлых детей – Солнце и Луну, красотой которых отец так гордился, что сравнивал их с блаженными богами. Тогда боги взяли их от земли и перенесли на небо, где они заблистали с тех пор еще ослепительнее.

Проявлениям света противостояли ужасные чудовища, – волк Фенрир, змей Ермунгандир и Хель, рожденная коварным Локи. Отвратительная Хель была изгнана Одином в Нифльхейм, в царство теней; змея Ермунгандир Один низверг в море, где он, кусая себя за хвост, обвил всю землю; волк Фенрир, по его приказанию, был закован в цепи. Справились и с Локи, когда он совершил много злодеяний, связали его кишками его же сына и нагромоздили на него скалы; когда под его судорожными движениями земля дрожит, змей источает на него свой яд.

Со смертью Бальдра, прекрасного сына Фригг, которого она родила Одину, счастье оставило асов. Юноша Бальдр предчувствовал злую судьбу, которая должна была похитить его так рано. Его мучили тяжелые сны, и боги стали о нем беспокоиться. Тогда Фригг взяла клятву у стихий, у зверей и растений, у железа, камней и земли, ядов и всех болезней в том, что они не будут вредить ее сыну. Боги – а они все его любили – решили, что Бальдр теперь не может погибнуть и поэтому шутя стали наносить ему удары и метать в него стрелы, так как он казался неуязвимым. Но коварный Локи, превратившись в старуху, допытался у Фригг, что все живое и мертвое поклялось ей не вредить ее сыну, за исключением одного кустарника. Хитрый Локи прокрался в собрание богов и подбил слепого Хёда метнуть в Бальдра стрелою из омелы.

Так погиб юный бог, и бесконечно любившая его жена, Нанна, умерла вместе с ним. Такая же мрачная судьба постигла других асов; они должны были погибнуть в день конца мира, в сумерки богов. Три зимы, непрерываемые летом, проходят одна за другой. Солнце меркнет, беда идет за бедой, опустошительная война свирепствует во всем мире. Князь огня, Суртр, идет от полудня; небо трескается и сквозь щели прорываются пламенные духи. Под их напором в дребезги разлетается небесный мост. На Севере в бешенстве срывается со своей цепи волк Фенрир. Корабль Нагльфари, увешанный ногтями покойников, под управлением великана Хемира, идет через море к востоку, а оттуда движется под предводительством Локи ополчение злых духов. Сюда же идут исполины льдов и пес ада Гарм. Все они собираются на долине Оскопнер. Небесный страж, Хеймдалл, трубит в свой рог; боги идут на битву, и все герои, которые пали с начал времен, следуют за ними. Вырванный с корнем ясень Игдрассиль раскачивается, грозя упасть. Исполинский орел с хриплым клекотом пожирает трупы сраженных. Змей Ермунганд, изрыгая яд, поднимается из моря; его убивает Тор, но и сам задыхается от яда чудовища. Фенрир поглощает Одина, но и его самого убивают; Локи и Хеймдалл убивают друг друга. Звезды гаснут, пламя разрушает мироздание, но из моря, в которое погрузилась земля, поднимается новый мир. Асы снова оживают, и с ними начинается обновленный человеческий род.

Это сказание о богах первоначально сложилась в Норвегии; но потом мало по малу оно распространилось по всей Скандинавии. В Норвегии больше чтили Тора. Один имел свое величайшее святилище в Швеции, в Упсале. Как в двух этих странах, так и на датских островах и в Ютландии созидались храмы и другим асам. Осенью, в середине зимы и летом ежегодно бывали большие праздники с жертвами, когда благодарили богов за дарованную ими жатву и возносили к ним мольбы о сохранении и росте новых посевов. Однажды в Швеции три года подряд не было урожая. Никакие жертвы животных не смягчали богов; им приносили, но напрасно, и людей из черни. Тогда вожди собрались на совете в Упсале и решили принести богам в качестве примирительной жертвы благороднейшего короля Дональди. Храмы были украшены деревянными статуями богов; эти статуи находились во внутренней части святилища. Они были сделаны в рост человека и даже немного больше, одеты в настоящие одежды, а обнаженные части и лицо выкрашены. Перед каждой статуей стоял треножник, где горел вечный огонь. Рядом с ним лежало серебряное кольцо, на котором приносилась священная клятва. Там стоял сосуд с жертвенной кровью; ею окропляли людей и животных. Были особенно популярны деревянные идолы Тора, которые с молотом в руках установлены на колесницах, запряженных козлами. В большом упсальском храме были великолепные статуи Одина, Тора и Фрея. Статую последнего в сопровождении молодой жрицы возили по стране, и там, где проходила его колесница, на всю страну изливалось благословение богов. Маленькие изображения богов из моржовой кости или из серебра носили в карманах, как амулеты или талисманы.

Если Одину, Тору и большинству других богов, в противоположность злобному Локи и Ётунам, приписывали и доброту, то это вовсе нельзя понимать в том смысле, будто бы боги, подобно Ормузду иранцев, требовали от людей особенно чистой и благопристойной жизни. Добродетель, которую они ценили выше всего, была храбрость. Грех, который они особенно презирали, это трусость. Только того, кто сражался храбро и, как герой, нашел смерть в бою, принимали – в Валгалле Один, Тор в своих палатах. Тот, кто сам смело бросился на свой меч, удостаивался этой же чести. Но кто по несчастью умер от болезни или как-нибудь иначе, только не с оружием в руках, должен был, покрытый позором, идти в царство теней, в Нифльхейм. Эти представления поддерживали среди народа дикий и воинственный дух. Только война считалась занятием достойным мужей, особенно людей благородных и свободных. И они с ранних лет имели возможность упражняться в военном деле и закалять свою железную силу в бою – во время тех постоянных битв, которые без перерыва бушевали по всей Скандинавии. Все страны, объединенные этим географическим названием, были подвластны бесчисленным королям, князьям и князькам; и все они постоянно и неутомимо враждовали друг с другом.

Харальд Гильдетанд и Сигурд Ринг – два знаменитейших короля Скандинавии. Последний происходил из простого народа, но совершил много походов и приобрел громкую боевую славу. Потом он стал вассалом Харальда, и впоследствии Харальд сделал его королем Вестготланда. Некоторое время они жили дружно, но потом между ними началась вражда; дело должно было кончиться войной. Чтобы вести войну, как следует, враги договорились дать друг другу семь лет на подготовку.

К концу этого срока Харальд, согбенный от старости, лежал в постели. Хёвдинги уже считали его неспособным править королевством и хотели его задушить. Но престарелый герой еще раз поднялся с одра болезни, чтобы окончить свои дни по-королевски. Он выбрал бравальское поле, чтобы там дать решительную битву Сигурду Рингу. Флот Сигурда состоял из 2 500 кораблей, а флот Харальда растянулся от Зейландии до Шонии, так что можно было перейти с одного острова на другой по судам, как по мосту. Битва началась одновременно на воде и на суше. Харальд был настолько стар, что не мог ходить или ездить верхом, и сидел в колеснице, снабженной серпами и мечами. Такой битвы, по свидетельству саги, никогда еще не бывало на Севере, никогда еще не стояло в рядах столько могучих воинов.

«Можно было подумать, – говорит Саксон Грамматик, – что небо упало на землю, что поля и леса куда-то опустились, что стихии сошлись на борьбу и весь мир должен погибнуть. Воздух потемнел от стрел и дротиков. Пар из ран, как облако, закрыл небо».

Наконец, Харальд, сбитый с ног палицей, пал. Когда Сигурд увидел это, он приказал трубить отбой и предложил врагам мир, который и был принят. На следующий день он велел найти труп Харальда, обмыть его, убрать по старинному обычаю и положить на боевую колесницу. Потом он приказал насыпать большой холм. Когда холм был готов, на него привезли труп Харальда и лошадь, на которой он прежде ездил в бою. Лошадь убили. Сигурд бросил в могилу свое седло, чтобы Харальд мог ехать в Валгаллу по своему желанию верхом или на колеснице. Прежде чем засыпать могилу, к ней сошлись все присутствовавшие воины и бросали туда в честь Харальда кольца и оружие. Затем курган был закрыт, и Сигурд справил тризну по королю Харальду.

У скандинавов, как у бедуинов и корсиканцев, пролитая кровь всегда взывала к мести. В каждой битве загорались новые огни множества новых битв. И не только на границах Швеции и Норвегии, Дании и Ютландии жители постоянно шли друг против друга с мечами в руках; их боевой пыл и жажда добычи с ранних пор манили их в чужие пределы, для набегов на соседние острова и побережья. Только в южной части Скандинавии почва была настолько плодородна, что могла удовлетворить, хотя и скудно, потребности населения в продовольствии. Весь север Швеции и Норвегии большую часть года стыл в зимней стуже, везде был открыт для зимних метелей, местами усеян недоступными скалами, так что нечего было и думать о земледелии. Там могли находить себе корм только северные олени, которые огромными стадами бродили по Лапландии. Если не считать тех жалких растений, которые все-таки росли в этой ледяной пустыне, – здесь только охота и рыбная ловля могли до некоторой степени давать жителям средства к пропитанию; конечно, здесь нельзя брать в расчет того, что привозилось сюда из других стран. Рыбная ловля обещала особенно богатую добычу и поэтому жители этих северных берегов постоянно имели дело с морем. После рыбной ловли для моряков особенно выгодна была охота на моржей; шкура моржей шла на одежду, а жир использовался для ламп, которые светили жителям Севера в скучные длинные ночи. Но не добыча сетей и гарпунов, ни дичь, принесенная с охоты, ни хлеб, который кое-где в более плодородных местностях созревал, – и там не могли прокормить всех людей, которые жили на этом широком пространстве. Голод часто опустошал целые области. Возможности к пропитанию были сильно ограничены, что и объясняет один бесчеловечный обычай скандинавов: родители часто выбрасывали своих Детей, которых они не могли прокормить до их совершеннолетия. Король Снио из Виборга на тинге, народном собрании, сделал предложение убивать всех, кто был неспособен обрабатывать землю или носить оружие. Одна женщина, Гунборг, мать многих детей, возразила на это, что было бы гораздо целесообразнее и не так жестоко изгонять из родины тех, на кого падет жребий. Вполне понятно, что несоответствие между плодородием почв и ростом населения неизбежно должно было вести к усиленной эмиграции. Скандинавские страны там, где они не граничат с негостеприимным полярным кругом, окружены морями. Это и определило путь к эмиграции – по морю, к чужим берегам.

Но было не мало и других причин, которые заставляли скандинавов покидать свою родину. Наследство отца по старому обычаю переходило к старшему сыну. Младшим сыновьям не было места в родном доме, и они должны были искать себе счастья где-нибудь в другом месте. Весной, с началом навигации, молодые люди, на которых пал жребий или которые по необходимости должны были оставить родину, сходились вместе, чтобы сообща пуститься в море за своим счастьем. Жажда приключений обуревала многих, и поэтому разбойничьи морские походы становились обычным делом. По смерти короля его сыновья часто приходили к соглашению, в силу которого один из них наследовал власть, а другие, тоже с титулом королей, снаряжали корабли и предпринимали плавания вдоль берегов или шли дальше по открытому морю. Иногда два брата договаривались царствовать попеременно – один на море, другой на земле.

Алчность, жажда мести за себя или за своих родственников и погоня за тем, что на языке скандинавов называлось славой – вот что манило этих наемников Севера.

На жилище норвежца Торвальда напала толпа каких-то искателей приключений, которые как-то вдруг появились в окрестностях. Он спросил у нападавших, за что они приходят с мечом к тому, кто не сделал им никакого зла. «Никаких причин к этому, – отвечали ему, – у нас нет; наше дело брать добычу и убивать людей». Потом они разграбили дом Торвальда и убили его самого с пятнадцатью его людьми.

Увы, земля Скандинавии не могла накормить жителей; но там все-таки были продукты, которые годились для торговли с другими народами – меха, шерсть, сушеная рыба, китовый ус и птичий пух. Этими продуктами они с давних пор торговали – преимущественно с Русью; город Хольмгард^[1] был главным перевалочным пунктом для товаров, привозимых из Швеции.

Оттуда эти товары шли дальше, в Византию и на Восток; а с Востока на Север переправлялись шелковые ткани, стальные клинки, украшения и золотые монеты, что доказывается такими археологическими находками в скандинавских могильниках, как мечи с арабской вязью. При виде сокровищ и роскоши Востока, у норманнов являлось вполне понятное желание приобретать все эти богатства не обменом и торговлей, а проще и дешевле – открытой силой. В то время, когда варяги или веринги, господствовавшие на Балтийском море – тоже одно из скандинавских племен, – предпринимали хищнические походы на Русь и уже успели покорить часть этой страны, – другая часть норманнов двинулась ради добычи на Запад, где открывались широкие возможности как для их алчности, так и для их жажды подвигов и приключений. Сначала они, предавая огню и мечу все на своем пути, рыскали только по ближайшим берегам, но скоро стали смелее и пошли дальше.

Среди них были люди, которых шторма забрасывали в более отдаленные страны. Они своими чудесными рассказами разжигали в других желание идти все дальше и дальше. В отличие от варягов, для которых ареной морских разбойничьих походов был Восток, пираты, бороздившие западные моря, присвоили себе имя викингов или грабителей в бухтах. В морском разбое они не видели решительно ничего бесчестного, так что короли, дети князей и военной элиты, которые им занимались, носили, как почетный титул, имя морских королей. Некоторые из этих викингов с добычей и славой возвращались из своих походов домой и привозили пленников, закованных в цепи, которых продавали потом на рынках Скандинавии в рабство. Такую торговлю людьми вели и с Россией.

Многие из норманнских моряков находили столько наслаждения в морских скитаниях, что, раз отведав прелести этой бродячей жизни, всю жизнь проводили среди волн и гордились тем, что никогда не осушали своего кубка под крышей.

Другие оседали на завоеванных островах и побережьях, предпринимали оттуда новые походы дальше и не думали о возвращении на родину. В беспрерывных битвах – как со стихиями, так и с врагами – закалялась их железная сила. Вот завет, которому они следовали: «Кто хочет прославиться храбростью, тот не должен отступать перед тремя противниками и без позора может бежать только от четырех».

Боевые ладьи варягов были устроены так, что на них можно было идти и на веслах, и под парусами. На такой ладье могло поместиться до шестидесяти человек. Ладьи были с высокими бортами, но палубы на них не было. На носу ставилось изображение какого-нибудь чудовища – обыкновенно дракона, откуда и происходит их название «морских драконов». На корме возвышалась башня, откуда можно было метать камни и стрелы. Для дальних походов морские короли собирали таких судов довольно много – иногда даже до семисот. Это и был флот викингов. Всех охватывал непобедимый страх, когда у берегов появлялись вереницы этих морских драконов. Никто не смел препятствовать викингам высадиться на берег; при их приближении население в ужасе разбегалось и оставляло свои жилища на разграбление.

По преданиям, некоторые морские короли, чтобы разжечь в душах своих сыновей воинственный пыл, перед смертью сжигали свои дома, свои сокровища и все свое имущество, чтобы дети их среди наследственного богатства не предавались праздности, но сами добывали себе власть и достаток.

Морские короли, упивавшиеся своими беспрерывными битвами на море и на суше, по-видимому, совсем не заботились о распространении веры в Одина. Но вера в то, что смелый воин, совершивший великие дела и павший на залитом кровью боевом поле, войдет в чертоги Одина и Тора, чтобы там на пиру богов пировать с другими героями, рождала в их сердцах почти нечеловеческую храбрость. Курсируя по бурному морю на своих боевых кораблях во всех направлениях, они неожиданно то там, то здесь приставали к берегу; как ураган, который вырывается из ущелий скандинавских гор и, разрушая все, несется над долинами, как стая волков, которые в зимнюю ночь нападают на овечьи загоны, – так толпа разъяренных воинов бросалась на испуганных местных жителей. Они жгли дома, топором и палицей разрушали на своей дороге все так, что ни один колос не поднимался на земле, по которой они проходили. Они нападали молниеносно – с награбленными сокровищами и рабами снова садились на свои ладьи, чтобы без промедления разграбить другое побережье. В этих битвах их часто охватывало бешенство, которое омрачало их сознание. Не различая больше друга от врага, убивая всех, кто был доступен их мечу, они бросались в пламя и проглатывали горящие угли. Это называлось берсеркством.^[2]

Песни скальдов, которые прославляли подвиги морских королей и героев, разжигали среди воинов желание прославиться смелыми подвигами. Песни этих певцов раздавались не только при дворах князей и правителей. Они не оставляли свою лиру и на море; там под звуки ее – то на кораблях, то на островах и морском берегу, где викинги останавливались мимоходом или строили себе жилища, они прославляли великие подвиги в песнях, которые потом передавались из уст в уста и герои которых становились широко известны.

Эти героические песни с повторяющимися рифмами, которые воспевали битвы королей и героев в возвышенном и торжественном стиле, назывались драпами. Стихотворения меньшего объема и без рифм прославляли менее важные события и второстепенных бойцов. Скальды, чтобы собирать материалы для своих песен и добыть себе славу и деньги, часто переходили с места на место, с острова на остров, ходили по дворам конунгов и по жилищам вождей. Везде, куда бы они не пришли, они были желанными гостями. Певец входит в большой зал, где среди своих воинов сидит конунг, и просит позволения спеть песню во славу властителя. За песни ему дарят оружие и золотые кольца, привечают и угощают.

Скальды должны были не только сами слагать новые песни, но и знать песни своих предшественников. Некоторые из них обладали такой удивительной памятью, что пропев подряд шестьдесят героических песен, еще не исчерпывали всего своего запаса. Странствуя из страны в страну, от двора ко двору, они собирали большое количество сведений, изучали историю прошлого и знали обстоятельства настоящего, поэтому их обществом везде дорожили. Но они умели владеть и оружием. Некоторые из них прославились и как воины. Они шли с королями в бой, вдохновляли их на смелые подвиги и сами храбро бились рядом с ними. После битвы они возвращались со своими повелителями в их дома или походные палатки и в пылу пира, когда из рук в руки переходил рог с пивом или медом, прославляли новую победу или павших бойцов, которые теперь вошли в чертог Одина. Они становились советниками королей, занимались государственными делами и часто в качестве послов ездили от них с поручениями к другим князьям.

Но не только песни скальдов и жажда славы воспламеняли сердца викингов. Дочери князей, слухи о красоте которых доходили до них, также побуждали их военную активность. Чтобы овладеть ими, они не отступали ни перед чем. Иногда с очень небольшими отрядами, они вторгались во владения могущественных королей, чтобы брать штурмом их замки и похищать их дочерей. При этом они не брезговали и другой добычей, если она подворачивалась под руку. Швед Гуннар напал на норвежского короля главным образом для того, чтобы завладеть его дочерью. Конунг спрятал красавицу в подземной темнице, над которой было засеяно поле, и думал, что теперь она находится в надежном убежище. Но Гуннару все-таки удалось завладеть ею. С богатой добычей он принес ее на свой корабль. Женщины, по-видимому, не были против того, чтобы их сватали с оружием в руках. Слава юных воинов, которая передавалась с острова на остров, их личное мужество располагали к ним женщин, и пленницы охотно отдавали руку своим похитителям. Часто случалось, что северные красавицы находили своеобразную прелесть в ремесле викингов и храбро сражались рядом со своими мужьями. Но бывали и такие случаи, что принцессы, чтобы избежать ненавистного брака, сами брались за оружие. Отец заставлял свою дочь Альфгильду отдать свою руку Альфу, морскому королю, но она, чтобы избавиться от этого жениха, собрала своих подруг и, в мужском костюме, поднялась на корабль для защиты своей свободы. Несколько викингов, предводитель которых был убит, примкнуло к смелым девам и признало Альфгильду своим конунгом. Она оказалась достойной этого, так как совершила подвиги, делающие честь даже мужчине. Но отвергнутый жених Альф поднял паруса и двинулся против нее. Он встретил корабль амазонок, сцепился с ним и с одним из своих соратников ринулся на абордаж. Товарищ Альфа одним ударом меча рассек шлем Альфгильды. Оба воина, когда она упала перед ними навзничь, увидели ее лицо, обрамленное белокурыми волосами, и отказались от дальнейшей битвы, залюбовавшись ее красотой. Щитоносная дева – так назывались эти героини, – покоренная настойчивой любовью Альфа, протянула ему свою руку, а его боевой товарищ женился на одной из ее храбрых и прекрасных спутниц.

Покорность и верность скандинавских женщин была зачастую также велика, как и их мужество. Характерна история Сигне, которую воспевали скальды и позднейшие поэты. Когда она узнала о смерти своего возлюбленного, Хагбарта, который пал под мечами ее братьев, противящихся их союзу, она подожгла свой дом и со своими подругами погибла в пламени.

Загадочные пророчества предшествовали опустошительным набегам викингов, которым с IX века подвергалось большинство береговых областей Европы.

Когда святой Лидгер, миссионер, первый епископ Мюнстера, находился в одном селении под названием Вирдун, недалеко от Дельфциля в Голландии, он видел сон, о котором так рассказал своей сестре: «Мне снилось, что солнце бежало над морем от севера, преследуемое чудовищными облаками. Оно прошло над нами, потом потемнело и где-то пропало вдали, а темные тучи остановились над нашим побережьем. Прошло много времени, пока солнце – бледнее и меньше, чем прежде, – снова не вернулось назад и не прогнало тьму за море». При этих словах епископ плакал горькими слезами. Когда сестра увидела это, она сама стала плакать вместе с ним и спросила брата, что означает этот сон. Лидгер ответил: «Нас ждут тяжелые беды от людей с Севера, жестокие войны и великие опустошения; наша прекрасная береговая страна станет почти пустыней». Предсказание исполнилось, хотя уже после смерти Лидгера, который умер в 809 году. С этого времени, как в качестве очевидца рассказывает его преемник – а от него-то мы и имеем сведения об этом пророчестве, – набеги викингов почти ежегодно причиняли неисчислимые бедствия этой стране.

Когда викинги совершали свои походы на прибрежные острова и ближайшие побережья европейского континента, они не везде являлись врагами. Иногда они заключали союзные договоры, в силу которых та или другая область считалась мирной зоной. Они пользовались ею, как местом для остановок, чтобы оттуда предпринимать походы дальше. Таким образом завязывались дружеские отношения с чужими князьями и повелителями, которые находили для себя выгодным дружить с этими опасными морскими героями, приглашать их к себе в гости на пиры, где вино лилось рекой, где звучали песни скальдов. И своей родины не щадили эти псы моря, пока наконец могущественные скандинавские князья не решились отогнать их от своих берегов. После этого ладьи викингов направлялись исключительно к югу и западу.

В 787 году они впервые показались на южных и западных берегах Англии, встревожив осевших там англо-саксов. За первыми смельчаками появились и другие.

При одном из этих набегов, по рассказу саги, страшная судьба постигла Рагнара Кожаные Штаны, прославленного в песнях. Он был взят в плен и брошен в колодец, наполненный змеями. Там, без единого стона, он окончил свои дни, заеденный отвратительными гадами. Самым прославленным из его сыновей был Бьёрн Железнобокий, названный так потому, что никогда не получал ран. Пошла молва, что его мать посредством колдовства заговорила его от огня и железа. Он также, как и его брат Сигурд Змеиный Глаз и его воспитатель Гастинг еще при жизни отца совершали дерзкие набеги на берега Англии и Ирландии, проникали в глубь страны и всех истребляли, обагряли землю потоками крови, расцвечивали небо пожарами. Они совершили поход, чтобы отомстить за смерть Рагнара. За ними шли тысячи бойцов – юношей, мужчин. Во все соседние страны были разосланы послы приглашать к участию в этом походе. Из всех областей Скандинавии – из Швеции, Дании и Норвегии – двинулись отряды воинов, которые были смелы, свирепы и также готовы к смерти, как и к победе. Готовясь к такому походу, викинги строили боевые корабли, ковали оружие, щиты и латы, чистили шлемы, оттачивали мечи и копья. В назначенный день корабли спускали на море, и к ним со всех сторон стекались воины. Приносили большую жертву богу Тору и кровью жертвенного животного окропляли головы присутствующих. Боевые знамена укреплялись на корабельных мачтах. Воинство, полное надежды, поднималось на борт, и флот, тяжело нагруженный оружием и красивыми, сильными, хищными людьми, выходил в открытое море навстречу славе, смерти и добыче.

Норманны почти ежегодно повторяли свои набеги на Британские острова и к середине IX века фактически завоевали прибрежные зоны.

Во Франции во времена Карла Великого появление этих даже по внешнему виду страшных чужеземцев испугало прибрежное население. Однажды, когда великий король находился в одном из городов Нарбоннской Галлии, в гавани этого города показались корабли викингов. Жители приняли было их за иноземных купцов. Но могущественный король, до которого дошли уже вести о страшных гостях, узнал их сразу.

Не успели они показаться, как тотчас же куда-то скрылись, а Карл, который сидел тогда за столом, подошел к окну. Долго стоял он там, и присутствующие заметили, что он плачет. Никто не смел его спросить о причине этих слез. Наконец он сам прервал свое молчание и сказал вассалам: «Знаете ли вы, верные мне, о чем я плачу так горько? О, конечно, я не боюсь, что они причинят нам большой вред своим жалким грабежом. Но меня глубоко смущает то, что они при моей жизни так близко подошли к этому берегу. Мне слишком тяжело думать о том, какое несчастье они принесут моим племянникам и их народам». Но и сам великий Карл не мог защищать от вторжений с Севера свое огромное царство на всем его протяжении. Однажды к берегам Фрисландии неожиданно пристал флот из двухсот ладей, который собрал богатую добычу и снова ушел в открытое море, пока Карл готовился к обороне. В 820 году тридцать норманнских предводителей совершили хищнический набег на берега Франции и триста миль прошли вдоль по берегу. Они нагрузили свои корабли такой огромной добычей, что не могли транспортировать пленных и отпустили их на свободу. Скоро на своих боевых ладьях, снабженных башнями, они стали заходить в устья рек, на веслах или на парусах подниматься далеко вверх по течению, приставая то к правому, то к левому берегу. Прибрежные жители, заметив приближение врагов, трубили в так называемый громовой рог и этим давали населению сигнал к бегству. При первых звуках этого рога все бросались прочь от берегов – пастухи старались отогнать подальше свои стада, жители сел – унести свои пожитки.

Мало по малу викинги под предводительством своих морских королей становились все смелее. В середине IX века они опустошили Гамбург. Тогда они появились так неожиданно, что жители не успели бежать; спаслись только архиепископ и его духовенство. Церковь и монастырь были сожжены, много жителей было взято в плен, много убито, и гамбургское архиепископство на долгое время прекратило свое существование. Викинги, идя от Шельды и Эльбы по немецкому и французскому берегам, достигали Гаронны и еще дальше – Испании. Они останавливались на островах в устьях Сены, Луары и Шельды. Они поднимались по Гаронне, чтобы осадить Тулузу, и по Сене, чтобы осадить Париж.

Карл Великий делал все от него зависящее, чтобы преградить норманнам дорогу в глубь страны, но его племянники в борьбе за наследство не брезговали пользоваться услугами свирепых чужеземцев и, таким образом, давали им возможность проникать во внутренние районы Франции. Скоро они наводнили почти половину Франции, так как все новые и новые толпы искателей наживы шли по следам предшественников. Население бежало и напрасно искало себе убежища в церквях и монастырях. Норманны врывались в священные места, захватывали беглецов и сокровища, забирали драгоценности из тайников под алтарями, из крипт и могил мучеников, убивали всех и потом жгли сами храмы. В кровопролитной битве при Фонтенэ (841 г.) франки понесли страшное поражение, и норманны, которым никто уже не мог оказать сопротивления, растеклись по стране во всех направлениях. В Нанте они убили епископа и вырезали его общину в кафедральном соборе. Страх перед ними был так велик, что крестьяне не осмеливались собирать урожай. По стране бродили стаи волков. Казалось тогда, что хищные звери вместе с северными варварами станут хозяевами Франции.

Особенно интересно сообщение арабского историка о тех опустошениях, которые эти морские разбойники произвели на берегах Испании.

Еще в 844 году они попробовали напасть на астурийский берег и на Корунью, но король Рамиро I заставил их отступить. Тогда они направились к югу, чтобы напасть на арабов-мусульман, которые тогда владели большой частью Испании. Прежде арабы были в дружбе с норманнами, и калиф Абдуррахман II, неизвестно по какому поводу, посылал к одному из морских королей поэта Газаля. Арабский поэт при этом посольстве импровизировал в стихах, славя красоту супруги короля, Тевды. Правоверные называли норманнов маджу, язычниками. Ибн-аль-Кутиа, один из старейших испано-арабских летописцев, рассказывает следующее:

«Абдуррахман строил в Севилье большую мечеть, и так как стены этого города в 230 (845 г.) были разрушены маджу, приказал восстановить и их.

Приближение язычников смутило всех жителей; все бежали и искали убежища то в горах, то в Кармоне. На всем западе никто не смел выступить на борьбу с этими бешеными людьми. Поэтому призвали к оружию население Кордовы и соседних провинций. Когда ополчение было собрано, визири повели его против врагов. Для защиты границ, как только маджу высадились на крайнем севере и овладели долиной Лиссабона, призвали и пограничных жителей. Визири со своими войсками остановились у Кармоны. Но так как враг был очень храбр, они не посмели напасть на него до прибытия пограничных войск. Наконец пришли и они… На восходе солнца было замечено войско маджу из 16000 человек, которое шло по дороге к Морону. Когда они прошли мимо, мусульмане отрезали им отступление к Севилье и всех их изрубили. Потом визири двинулись вперед и, когда дошли до Севильи, увидели, что ее комендант осажден в замке. Он соединился с ним, и жители толпами стали возвращаться в город. Кроме того отряда, который был изрублен в походе, у маджу было еще два больших отряда – один шел к Лаканту, другой двигался к кварталу Бениль Лаита в Кордове. Когда же маджу, которые еще находились в Севилье, заметили приближение правоверного войска и узнали, какое несчастье постигло их отряд, двигавшийся к Морону, они поспешно сели на корабли. Поднимаясь вверх по реке вплоть до замка, они встретили своих товарищей. Когда и те сели на корабли, они все вместе стали спускаться вниз по реке, а жители провожали их проклятиями и бросали в них камни. На милю ниже Севильи маджу закричали жителям: «Оставьте нас в покое, если хотите освободить пленных!» Народ перестал бросать в них камни, и они позволили каждому выкупать пленных. За большинство из них предлагали определенную денежную сумму. Но язычники не хотели ни золота, ни серебра, а брали только одежду и съестные припасы. Потом маджу опустошили и тот, и другой берег. После этой экспедиции, которая продолжалась 14 лет, они пошли в страну Рум и в Александрию.

Когда большая мечеть была окончена, Абдуррахман видел во сне, будто бы он вошел в мечеть и там в нише увидел Пророка, мертвого и закутанного в саван. Когда он проснулся, он был очень печален, просил объяснить ему этот сон и получил ответ, что будет время, когда богослужение в этой мечети прекратится.

Так и случилось, когда маджу овладели городом. Многие шейхи рассказывали, что маджу бросали на крышу мечети горящие стрелы и что те части крыши, в которые эти стрелы попадали, падали на пол. Следы этих стрел можно заметить еще и теперь. Когда же маджу узнали, что таким образом им не сжечь мечети, они нагрузили дерево и циновки с рогожами на один из своих кораблей. Они хотели зажечь эти предметы и надеялись, что пламя пожара достигнет крыши. Но один молодой человек, который появился со стороны михраба^[3], вышел к ним навстречу, выгнал их из святилища и три дня подряд вплоть до решительной битвы не позволял им проникнуть в мечеть. Маджу говорили, что молодой человек, который гнал их из мечети, был необыкновенной красоты.

После этого Абдуррахман принял меры для обороны. Он приказал организовать в Севилье арсенал, готовить корабли и вербовать на андалузских берегах матросов. Он назначил им большое содержание, дал им боевые машины и нефть. Когда же в 244 году (с 19 апреля 858 г. до 7 апреля 859 г.), в правление эмира Мухаммеда, маджу пришли во второй раз, им вышли навстречу, чтобы сразиться с ними в устье реки. Они были разбиты, многие из их кораблей сожжены, и они были вынуждены искать спасение в бегстве. Еще тогда, когда норманны в первый раз высадились в Лиссабоне, они попробовали напасть на Африку и высадились в бухте, где позднее был основан город Арцилла. Летописец Себастьян из Саламанки о набегах в 851—861 годах говорить так: «В правление Ордоньо I норманны второй раз показались на берегах Галиции. Потом они двинулись к арабской Испании и, грабя, сжигая, убивая всех, опустошали берега этой страны. Потом они переправились через пролив, овладели тем местом, где потом была Мезамма (в Мавритании), и там убили множество мусульман. Вскоре они напали на острова Майорку, Форментеру и Минорку, опустошили их и отсюда отправились в Грецию. После этого похода, который продолжался три года, они вернулись на родину».

Нас удивляют мужество и отвага викингов при их военных походах в далекие страны, но еще более ярко проявились эти особенности их характера в их путешествиях с целью открытия и заселения новых земель.

Как известно, Исландия, отделенная от Европы, первоначально была занята христианами-ирландцами, которые там поселились. Викинг Надодд был первым из норманнов, кто достиг этого замечательного острова. В 861 году страшная буря отбросила его от Фарерских островов к берегам Исландии. Вскоре Надодд вернулся на родину. Немного спустя швед Гардар Свафарсон, после продолжительного плавания по бурному морю, пристал к этому острову, который под властью норманнов стал центром самобытной культуры и учености, который сберег для нас старые скандинавские саги. Вернувшись домой, он много говорил о том, что видел, и это побудило других викингов отправляться именно туда. Два знаменитых своими подвигами норвежца, чтобы избежать грозившей им мести, вынуждены были оставить свою страну и решились переселиться в далекую Исландию, что в свою очередь, мало по малу привлекло туда и других переселенцев – в особенности потому, что ее южный берег был удобен для земледелия, а рыбная ловля во всех бухтах давала огромный улов. Когда в Норвегии стала усиливаться королевская власть, многие, чтобы сохранить свою независимость, стали переселяться на те северные берега, над которыми возвышался огненный кратер Геклы, – туда, где они могли не бояться самовластных деспотов.

Но этот остров для скандинавов был только перевалочной базой на дороге, которая вела их дальше на запад.

Эрик Рыжий, изгнанный с родины за убийство, снарядил огромный корабль, чтобы с отрядом смелых мужчин идти под парусами к закату, где, как он слышал, моряки брошенные туда бурей, видели большую страну. Во время своего путешествия в 982 году он увидел берег, увенчанный высокой ледяной горой. Негостеприимный вид этих берегов заставил его плыть дальше и несколько южнее. Двигаясь в этом направлении, он прибыл в страну, которую назвал Гренландией, так как там – дело было летом – он увидел зеленые долины. Он остановился здесь на зимовку и предполагал, что эта страна удобна для колонизации. Когда он вернулся в Исландию, его рассказ об этом новом открытии привлек общее внимание, а его решение – попробовать еще раз пробиться к зеленым берегам на западе и там поселиться – побудило многих идти за ним. Так страна, север которой скован вечной стужей, в южной береговой полосе покрылась многочисленными поселениями колонистов.

Среди поселенцев был и известный Хериульф, сын которого Бьярни с юности питал живой интерес к морским путешествиям. Во время одного из них, предпринятых на собственном корабле, однажды, сбившись с курса, много дней и ночей блуждал по морю. Он уже давно не видел солнца и совсем потерял надежду, когда увидел берег, который – как по его мнению, так и по мнению его спутников – рельефом своих берегов совсем не был похож на Гренландию. Он не бросил здесь якоря, но пошел дальше. Он встретил одну за другой еще две береговых полосы. Над последней из них поднимались высокие горы, покрытые снегом. Но и эти берега не заставили его сойти с корабля. Двигаясь вперед при сильном юго-восточном ветре, он увидел еще землю, которая, как ему показалось, была Гренландией. И Бьярни не ошибся. Сойдя с корабля, он нашел жилище своего отца Хериульфа, который принял его после такого рискованного путешествия с большим торжеством. Там Бьярни и провел остаток своей жизни. На основании его рассказов о путешествии, анализируя все его данные, с уверенностью делают вывод, что буря загнала его к юго-востоку до 40 градусов широты, к берегам Массачусетса. Вторая страна, которая показалась перед ним в дальнейшей поездке по истечении двух дней и ночей, была Новой Шотландией. Третья земля, покрытая горами и льдом, которую Бьярни видел, вероятно, была Ньюфаундлендом, высокие горы которого – по крайней мере, зимой, – скрыты подо льдом и снегом. Таким образом, легендарному Бьярни принадлежит честь открытия за пять веков до Колумба берега Америки, хотя его нога и не ступала на американский берег.

Сын Эрика, Лейв, жадно прислушивался к рассказам Бьярни о далеких берегах, жалел, что Бьярни не сошел на берег и не собрал там более точных сведений, и, наконец, решил сам туда отправиться. С трехсот пятьюдесятью товарищами, после довольно продолжительного плавания в юго-западном направлении, он встретил по пути множество островов и побережий, на которых, впрочем, не захотел высадиться и, наконец, вошел в устье одной реки, которая, вытекая из одного озера, вливалась в море. Так как берег густо зарос зеленью, а в реке было много больших лососей, он решил перезимовать здесь. Река в этом краю в зимние месяцы не замерзала и дни были гораздо длиннее, чем в Исландии или Гренландии. Лейв посылал вглубь страны своих людей, которые каждый раз должны были вечером возвращаться к берегу. Однажды Лейв заметил, что одного из его посланных, германца, нет, и тотчас же сам отправился на поиски; последний нашелся и сообщил ему о своей удивительной находке. Недалеко от моря он нашел виноградник, покрытый спелыми гроздьями, которые таким образом созревали здесь на исходе зимы или в начале весны (тогда было именно это время года). Лейв приказал нагрузить свой корабль деревом и множеством виноградных кистей и снова отправился в море, чтобы вернуться в Гренландию. Увиденную страну он назвал Винландом. В других странах, которые он проходил раньше, видят Лабрадор и Новую Шотландию, а в Винланде – Род-Айленд, где и теперь часто встречаются дикие лозы. Рассказы вернувшегося домой Лейва побудили его брата Торвальда пуститься в плавание к этим новооткрытым, таким заманчивым берегам. В 992 году со своими спутниками он прибыл туда и видел там еще сохранившееся хижины, построенные его братом. В следующем году он оттуда отправился, ради новых открытий, к югу и, все время двигаясь вдоль берега, узнал, что эта страна покрыта прекрасным лесом, но не нашел там никаких следов людей или животных.

Род-Айленд, к которому норманны возвращались из этих поездок, был их главной стоянкой. Но Торвальд на своем корабле прошел еще к северу и пристал к одному мысу, на котором решил основать колонию. Там ему пришлось вступить в битву с аборигенами, в которой он был убит. Его товарищи избежали этой участи и вернулись в Гренландию. Ту местность, где Торвальд сошел с корабля и был убит, идентифицируют с мысом Гернет в плимутской гавани. После этой экспедиции к американским берегам, особенно к Вейнландии, было много других, но мало по малу западные берега, открытые норманнами, были преданы забвению.

В 1121 году, епископ Гренландии Эрик Уфи предпринял путешествие, чтобы снова найти легендарный Винланд. Но это предприятие не имело успеха. В 1347 году одно исландское судно должно было идти к этим берегам, но потом подобных путешествий уже не предпринималось, да и поселения норманнов в Гренландии вскоре пришли в упадок. Сведения о том, будто бы из Исландии еще в X веке доходили до таких южных регионов Америки, как Флорида, вряд ли можно считать достоверными.

Исходя из выше сказанного, можно сделать вывод, что сфера норманнских интересов была весьма широка. Скандинавские искатели приключений проникали вглубь Руси, подчиняя своей власти местное население. Они обретались в главном городе Византии в качестве телохранителей императора и представляли из себя большую силу, подобно позднейшим египетским мемелюкам и турецким янычарам. Оттуда они проникали дальше, в Грецию, о чем свидетельствуют руны, которые были высечены на львиных статуях, когда-то украшавших пирейскую гавань, а теперь находящихся в Венеции перед Арсеналом.

Почти все береговые области восточных и северных морей, где постоянно появлялись хищные дружины норманнов, истекали кровью под их ударами. Преодолевая любое сопротивление, которое оказывали им жители в устьях рек, они по рекам глубоко проникали вглубь страны. Эти викинги в 864 году разграбили значительный тогда Ксантен, потом в Нимвегене сожгли великолепный замок, построенный Карлом Великим, в 882 году поднялись вверх по Рейну, и испуганное население, которое с обоих берегов легко могло бы уничтожить всех этих смельчаков, не оказало им никакого сопротивления. Они сожгли Кельн, потом Бонн и в Кобленце вышли на берег. Они двинулись в Трир, где разграбили и разрушили его богатые Церкви и монастыри, захватили Бинген и Вормс. Первый город они совсем уничтожили, и теперешний Бинген построен уже на новом месте. От их нападения пострадал и Ахен с его дворцом и собором, которые были построены Карлом Великим.

По мнению некоторых исследователей, в IX столетии скандинавский отряд пробился даже до Швейцарии и там поселился на долгое время. Но они не приводят никаких исторических доказательств в подтверждение этого и едва ли можно считать доказательствами те аналогии, которые находят между швейцарским языком и норманнским, между нравами гельветов в старых кантонах и нравами скандинавов. Если бы можно было доказать, что викинги действительно вторглись в Швейцарию, то это объяснило бы нам, как древняя норвежская сага о выстреле по яблоку Пальнатоки проникла к озеру Четырех Кантонов и там превратилась в легенду о Вильгельме Телле.

Чаще всего норманны нападали на Францию, особенно на ее северозападные области.

Норманн Роберт Вас в своей стихотворной хронике изображает эти набеги так: «Они убили священников и епископов в Нойоне, и покровы с алтарей взяли себе на штаны и рубахи. Город был сожжен, мужчины вырезаны, женщины обесчещены, имущество расхищено. Повсюду раздавался плач детей, стоны мужчин, вопли женщин. В феканском монастыре они опозорили и обесчестили молодых монахинь. Там, в бешеной ярости язычники убили всех мужчин. На своих кораблях они поплыли по Сене и высадились недалеко от аббатства Юмиеж. Девятьсот монахов, которые там находились, бежали, и аббатство было сожжено. Отсюда они двинулись на Руан и превратили город в груду развалин. Едва ли где-нибудь они могли найти больше сокровищ. Они убивали, жгли дома и грабили монастыри. От Нойона до Сен-Дени, от Шартра до Парижа не было дома или города, которого бы они не сожгли. И Сен-Женевьева была разграблена и погибла в пламени. Они нагрузили добычей свои корабли, крестьяне бежали в леса. В ужасе бежали и священники, унося с собой свои святыни, псалтыри и служебники, кадильницы, митры и все, что можно было унести; чего нельзя было унести зарывали глубоко в землю».

В середине IX века викинги поднялись по Луаре и напали на Тур, неистовствовали и там и сожгли знаменитое аббатство и церковь святого Мартина, мощи которого монахам чудесным образом удалось спасти. Орлеан и Флери тоже подверглись нападению, и церкви их были осквернены. Монах Адревальд в своих «Miracula Sanctus Benedicti» оплакивает судьбу Франции этого времени: «Разве не разграблен и не превращен в пепел Париж, этот когда-то богатый город, который находился в такой благодатной долине, где жили такие мирные люди? Бово, Нойон и столь многие другие французские города – разве они не разрушены варварами? Пуатье, Санте, Ангулем, Периго, Бурж, Лимож и даже Оверн – разве их печальная участь не доказывает жестокости норманнов, их жажды разрушения и неспособности франков остановить их? 30 лет жители Франции тяжко страдают, искупая этим свое неуважение к божественным законам».

Когда норманны разграбили Флери, некий священник, человек святой жизни, явился, по словам летописца к графу Сигильгофу и сказал ему: «О, дорогой граф, как ты беспечен и труслив! Ты не защитил моего аббатства Флери, в котором я твой предстоятель! Ты не освободил служителей Бога, которые пали под ударами мечей язычников и теперь лежат непогребенными!»

Но сила этого святого, по-видимому, была не так велика, как сила того ангела, которого послал Мухаммед, чтобы защищать от нападения викингов мечеть в Севилье.

Однако граф погнался за норманнами, освободил пленных, которых они уводили и на обратном пути предал земле убитых христиан. Норманны доходили даже до Блуа и здесь сожгли дома вокруг старого замка.

Слухи о баснословных богатствах Рима навели викингов на мысль выступить в поход против вечного города. Они даже не знали определенно, где находится этот город, но под предводительством неистового Гастинга двинулись в путь. Гастинг, располагая флотом из 100 кораблей, опустошил испанские берега, напал на берега Африки и Балеарские острова. Когда христианское и мавританское население названных берегов было ограблено, разбойничий флот двинулся к Италии и вошел в гавань, которую норманны ошибочно приняли за гавань Рима. Это был старый город Луна в устье Магры, который с тех пор пришел в упадок, но в то время, время своего расцвета, отличался богатыми домами и зданиями. Жители праздновали в соборе праздник Рождества Христова, когда распространился слух, что в гавани показалось множество чужеземных кораблей. Тотчас же жители Луны приготовились к обороне и закрыли ворота города. О дальнейшем Роберт Вас, сообщения которого зачастую носят легендарный характер, хотя и не лишены исторической основы, повествует так.^[4]

«Вероломный Гастинг, хорошо понимал, что ему не удастся овладеть городом с таким сильным гарнизоном, и поэтому прибег к хитрости. Он послал сказать епископам и священникам, что не замышляет против них ничего худого. Недостаток в провианте и сильный встречный ветер загнали его сюда, и он очень сожалеет об этом. Скитаясь по морю, он случайно попал в эту гавань и, если бы только был благоприятный ветер, а он сам был здоров, он не пробыл бы здесь ни одного лишнего часа. Но он чувствует себя слишком нехорошо и в настоящее время не может двинуться в путь. Ему необходимо отдохнуть, он не просит ничего другого, кроме милостивого позволения купить съестных припасов. Теперь его сильно мучит страх смерти и он хотел бы умереть христианином. Полный раскаяния, он видит, какое зло он причинил Франции и хочет принести в этом покаяние. Жители Луны поверили старому лису и позволили ему покупать вино и другие припасы. При этом они велели сказать ему, что они охотно пустят его к себе, если он хочет креститься. Гастинг притворился, будто он сильно болен, жаловался на боль во всем теле, метался на ложе, корчился, ломал руки, и все думали, что настал его последний час. Кто слышал, как он кричит, скрипит зубами, вращает глазами и стонет, тот был уверен, что Гастинг никогда уже не выздоровеет. Его для крещения принесли в церковь, так как он делал вид, будто слишком слаб и идти не может. Епископ произнес торжественную речь, крестил его и совершил миропомазание. На это торжество явился и граф, который стал его крестным отцом. Когда таинство было совершено, притворщик вышел из купели, оделся и сказал: «Я слишком слаб и не долго осталось мне жить. Если я умру, то, ради Бога, дайте мне могилу здесь, в монастыре; позвольте мне покоиться в этом соборе – месте, которое стало для меня драгоценным. Почтите меня, как принято у христиан, погребением». Жители клюнули на эту удочку изменника. Его осторожно перенесли на корабль, но он не пробыл там и недели. На другой же день Гастинг собрал своих ближайших соратников и в числе их Бьёрна. Им он открыл свой вероломный план. В панцирной кольчуге, с мечом у бедра, они положили его в гроб, а гроб покрыли черным шелком. Потом все начали плакать и стенать. Едва ли бы они так надрывались, если бы он действительно умер. Всю ночь и весь следующий день язычники предавались невыразимому отчаянию, как будто каждый из них потерял отца, или сына, или брата. Спрятав под траурными одеждами свои панцири и мечи, они понесли к городским воротам гроб, в котором лежал Гастинг. Обманутые горожане при виде такой глубокой скорби открыли ворота. Звонили колокола. Навстречу входящим вышла процессия со священниками и певчими, которые несли кадильницы и крест. Каждый из сострадания подходил к ним, чтобы видеть плачущих, которые смиренно шли пешком. Никто не подозревал ужасного умысла. Вот появились епископ и граф со своей свитой; все сошлись сюда, как будто это был прах святого. Покойника внесли в церковь. Было бы гораздо лучше, если бы его оставили за дверями, так как с ним внесли в Дом Божий великую беду. Капеллан совершал отпевание. Сам епископ служил мессу. Кругом теснилось множество язычников. Но вот, когда подняли гроб и покойника хотели предать земле, Гастинг с обнаженным мечом быстро выскочил из гроба, первым ударом снес голову епископу, вторым – раздробил череп своему крестному отцу. Тогда язычники сбросили плащи, обнажили мечи и заперли церковные двери, чтобы никто не мог убежать. Началась ужасная резня, точно волки набросились на стадо, к которому они подкрались, незамеченные пастухами. Как нападают эти хищники на овец и баранов и рвут их в клочья, так эти варвары неистово устремились на толпу бедных христиан. Было убито огромное количество людей. Потом окровавленная, свирепая толпа вооруженных чудовищ ринулась через весь город от дома к дому. Язычники, овладев таким образом Луной, думали, что они завоевали Рим. Но теперь они узнали свою ошибку и пришли в неописуемую ярость. Вся местность кругом была опустошена, стены и церковь разрушены; развалины их сохранились и до сих пор. Они уничтожили и осквернили все, что могли, а добычу унесли к себе на корабли; потом они решили вернуться во Францию и прежней дорогой отправились в свою страну».

На Сене, на острове Осселле, норманны обосновались прочно. Отсюда они высаживались на оба берега реки. В 857 году они захватили Париж и жгли его церкви. Но некоторые из церквей были не тронуты, за огромный выкуп, который жители уплатили нападавшим. Город и его окрестности пять лет подряд распаляли алчность викингов. Спустя тридцать лет было совершено новое серьезное нападение на главный город Франции. Флот из семисот кораблей поднялся по Сене; на две французских мили река была сплошь покрыта их судами. Только у Парижа, до которого в 885 году доходило это дикое ополчение, им было оказано сопротивление. После трех нападений там, наконец, осознали необходимость укрепить город и, по-видимому, занялись этим серьезно. Норманны решили взять штурмом башню, защищавшую въезд на большой мост, который, вероятно, находился на месте нынешнего Шатле. Одинаково ожесточенны были как атаки, так и сопротивление. Среди норманнов было много раненых и убитых, которых они с наступлением ночи унесли на свои корабли. Утром они пытались сделать подкоп под фундамент башни и работали под защитой навесов из звериных шкур, которые они соорудили.

Но осажденные обрушили на них потоки кипящей смолы и издевались над осаждавшими, когда те вынуждены были отступить. Когда викинги вернулись, чтобы возобновить свою попытку, на них сбросили громадный камень, который раздавил некоторых из них. Попытка поджечь город тоже не удалась. Парижане совершали чудеса храбрости, но потеряли много людей. Их мужественное сопротивление и декабрьские холода заставили норманнов временно отказаться от своих планов и ограничиться грабежом окрестностей, убийством крестьян и монахов и той разбойничьей добычей, которую они нагрузили на корабли. Много крестьян бежало в леса и там бесславно погибло. В январе 886 года норманны, свирепая доблесть которых, казалась, не знала границ, вновь попытались взять город штурмом. Они подступили к башне с тремя осадными машинами, которые стояли одна на другой и вмещали по 60 человек каждая. Они надеялись сломить этим всякое сопротивление, но тщетно. На следующий день они с удвоенной силой возобновили эту попытку, и бастион Парижа неминуемо должен был бы пасть, если бы не мужество его защитников. Норманны пытались засыпать рвы вокруг башни и для этого бросали туда землю и трупы. Монах Аббон в своем стихотворении «Lutetia» утверждает, что для этого они даже убивали пленных. Потом они пробовали пробить стены тремя таранами. Когда же и это им не удалось, они пустили три корабля, наполненные горящим деревом, к мосту, чтобы его поджечь. При виде трех плывущих к мосту грандиозных костров многие из осажденных, охваченные ужасом, бросились к мощам святого Германа, чтобы молить святого о помощи. Но другие, мужественные и непреклонные, стали бросать на корабли кучи камней и этим погасили огонь. И еще не раз были схватки, в одной из которых двенадцать парижан погибли смертью героев. Несмотря на сверхчеловеческие усилия, викингам не удалось взять город, который защищали с изумительной стойкостью. В момент наивысшей опасности на призыв парижского епископа откликнулся граф Генрих Саксонский и Лотарингский. Горожане, соединившись с прибывшими немецкими воинами, напали на лагерь норманнов, но это не принесло им особенной пользы. Когда немцы весной покинули парижан, в городе с приходом тепла стали свирепствовать болезни. Жители умирали сотнями и многие в отчаянии предпочитали сдаться, чем выносить такие страдания. Но чудо вновь вселило в них мужество. Часовой видел святого покровителя города, когда тот парил над домами и окроплял их святой водой. Воин, охваченный общим унынием, который хотел уже бежать, видел во сне, как небесное воинство идет на выручку Парижа. Надежда и мужество вновь воспламенили сердца горожан. Когда же в торжественной процессии по улицам пронесли мощи святого Германа, открылось, что святой готов оказать им действенную помощь. Вождь норманнов, утомленный долгой и бесплодной осадой, изъявил готовность отступить за умеренное вознаграждение. Парижане охотно приняли это предложение, и вождь действительно ушел. Но не все последовали за ним. Оставшиеся норманны продолжали осаду. Летом уровень вод в Сене из-за сильной засухи очень упал, и это облегчило им нападение, они пробились вперед до того места Сите, где теперь выстроен и Notre Dame. Но парижанам, хотя город здесь был защищен очень слабо, удалось отбросить нападавших. В другой раз норманны взошли на стены и начали уже поджигать башню, которая защищала город, но храбрые защитники еще раз спасли его. Наконец, со значительным войском подошел Карл Толстый. Но не его военной мощью, а только значительной суммой Денег добились того, что викинги после десятимесячной осады отступили от города.

Еще в 859 году викинги вошли в устье Роны и утвердились там на острове Камаргу, где прежде часто останавливались сарацины. В следующем году они поднялись по реке до Валенсии, разграбили Ним и Арль и с большой добычей вернулись на свою ронскую базу.

Францию в то время терзали не только хищные отряды норманнов, но и сарацины. Сразу же после падения монархии готов в Испании и после гибели короля Родриго в битве при Херес-де-ла-Франтера сарацины перешли за Пиренеи, рассеялись по Провансу, Дофине, двинулись по направлению к Савойе почти до Швейцарии, где захватили Галлен, и долгое время оставались как на высотах святого Бернарда, так и в Валлисе. Набеги нарманнов и арабов были одинаково ужасны для народа, но по характеру своих последствий существенно между собой различались. Арабы не могли слиться с французами, как не сливались ни с одним из народов. Они никогда не отступали от норм своей религии, ислама, и всегда сохраняли язык Корана, который вместе с другими своими священными книгами приносили во все страны, где обосновывались. И этот язык, конечно, распространился бы во Франции и Швейцарии, если бы арабы могли утвердиться там на более долгое время. А норманны, когда находили для себя выгодным, легко обращались в христианство и там, где у них были постоянные связи с франками, принимали их язык. Еще в IX веке некоторые из норманнов приняли крещение. Благочестивые священники и монахи, которые таким путем надеялись наставить на путь истинный наивных и свирепых язычников, одевали их в буквальном смысле с ног до головы, чтобы этим побудить их к крещению. Но когда запас одежды истощился, иссяк и религиозный пыл викингов. В начале X века среди норманнов, которые впоследствии составляли значительную часть населения в провинции, названной их именем, усилилось стремление принимать религию страны и вести более спокойную жизнь.

Многие из них старались приобретать землю в долговременную собственность. Один из вождей, Теобальд, родоначальник владетельного дома Блуа и Шампаньи, с оружием в руках старался положить конец разбойничьим подвигам своих земляков и не пускать в Луару новых викингов. Другой скандинавский вождь, Ролло защитил Сену от вторжений своих соотечественников и поселился там в 911 году с позволения Карла Простоватого. Начало жизни этого Ролло, или Хрольва, окутано дымкой саги. Когда король Харальд Прекрасноволосый (в 863—930 гг.) подчинил себе Норвегию, прежде подвластную многим владетелям, и когда многие из князей, которые так долго были независимы, оставили страну, сын одного могущественного ярла, лишившись наследства, стал викингом. По словам Снорри Стурлусона, он был так силен и тяжел, что ни одна лошадь не могла его поднять и поэтому он вынужден был всегда ходить пешком. После многих приключений, а он между прочим доходил и до Англии, он вернулся на свою родину и поселился в Виттене, недалеко от Тронтхейма, где в то время находился король. Не обращая внимания на категорическое запрещение последнего, морской разбойник приказал там забивать скот для своих матросов. Разгневанный этим Харальд приказал препроводить нарушителя закона на тинг, т. е. в собрание судей, которое и приговорило обвиняемого к пожизненному изгнанию. Хильдур, мать Хрольва, как рассказывает сага Хеймскринглы^[5], когда она узнала об этом приговоре, поспешила к Харальду, чтобы вымолить помилование своему сыну. Но король был непреклонен. Хильдур читала перед ним стихи, чтобы склонить его к милости, но и это не принесло пользы. Хрольв Пешеход отправился тогда в плавание по западному морю. Изгнанник собрал вокруг себя много викингов и с ними совершал хищнические набеги на различные береговые пункты. Эти набеги принесли ему славу доблестного воителя морей. Однажды, когда он находился на одном острове вблизи Шотландии, повествует Роберт Вас, он ночью видел сон. Он услышал голос, который приказал ему ехать в Англию. Там он узнает, что ему нужно делать, чтобы вернуться на родину здоровым и счастливым. Он рассказал свой сон одному христианину, который объяснил его так: «Ты слышал глас истины. До сих пор ты был язычником, но спасение ты найдешь в христианстве. Стань христианином, Ролло, когда ты будешь за морем». По словам хроники в стихах, воинственный авантюрист, следуя этому совету, отправился в Англию, вступил в битву с ее королем, одержал над ним победу и имел там другое видение. В нем видел он, что находится в стране франков, на высокой горе, с вершины которой струится прозрачный серебристый источник. Он сошел в этот источник, выкупался в нем и излечился от расслабленности и сыпи, которыми страдал до того времени. Птицы с красочным оперением порхали вокруг источника, строили себе гнезда и, казалось, ожидали некоего знака Ролло. Проснувшись, Ролло созвал своих спутников и пленных и рассказал им свой сон. Один из пленных объяснил его сон так: «Гора во Франции – это церковь, к которой теперь приближается Ролло. Святое крещение – это тот источник, который его спасет. Сыпь – грехи, худшие из недугов, от которых избавляет только крещение. Птицы, которые порхали вокруг него, – его воины, которые должны креститься вместе с ним».

Ролло, который удачно воевал на многих побережьях, прибыл, наконец, в Нормандию. Здесь он со своим маленьким флотом поднялся по Сене до Юмьежа, откуда аббат и монахи бежали, захватив с собою мощи. По просьбе жителей Руана, архиепископ Руанский отправился туда, чтобы вымолить у норманнов пощаду городу. Летописец рассказывает далее, что жители изъявили готовность подчиниться власти Ролло, так как король Франции был слишком слаб, чтобы защищать их.

Ролло дал уговорить себя и поднялся до Руана, где не причинил франкам никакого вреда. Там он и обосновался. Но франки не хотели, чтобы он остался там на правах властителя города и страны. Произошла битва, в которой победа осталась за норманнами. Тогда Ролло двинулся вглубь страны и разорил ее. Он взял приступом город Байе, влюбился, по словам Васа, в дочь графа Беренже, который был начальником этого города, и сделал ее своей любовницей. Потом дошел до Шартра, где на месте капища был выстроен прекрасный собор, овладел городом и предал его мечу и огню. Духовенство бежало в собор – в надежде найти у его алтарей себе защиту. Но викинги ворвались в святое убежище, вырезали духовенство и произвели в храме ужасные неистовства. На отчаянный призыв жителей откликнулись герцог Бургундский и граф Парижский. Они напали на разбойников в то самое время, когда те грузили добычу на корабли. В то же время показался в полном облачении епископ Шартрский с величайшей святыней собора, хитоном Святой Девы, привезенным туда с востока. Он шел во главе процессии навстречу норманнам, а кругом его пели литании. Это зрелище смутило воинов Ролло и расстроило вооруженное нападение. Они пытались спастись бегством на свои корабли, но много их было убито. Франки праздновали это событие (911 г.) как славную победу, дарованную заступничеством Девы Марии. Но викинги, опустошая все по пути, дошли до Бургундии, герцог которой вступил с ними в битву, для него неудачную. Большая половина Франции находилась тогда в состоянии полной анархии, и правительство Карла Простоватого, если только о нем может быть речь, было совершенно бессильно в борьбе с ней. Чтобы отвратить, по крайней мере, дальнейшие бедствия, которыми грозили норманны, на Руанского архиепископа было возложено поручение начать с Ролло переговоры. Ролло же было особенно важно сохранить за собой ту область на Сене, которой он овладел. После тщетных попыток добиться мира на других условиях, франкам пришлось уступить и согласиться на требования Ролло.

В маленьком городке Сен-Клере состоялась встреча между Карлом и вождем норманнов. Гигант Ролло произвел на франков очень сильное впечатление. Он подал королю руку, но от него потребовали, чтобы он поцеловал у него ногу.

Ролло отказался сделать это лично и поручил одному из своей свиты выполнить этот обряд. Свирепо-остроумный норманн поднял ногу Карла так высоко, что король упал навзничь на землю. После этого свидания, когда Ролло получил в лен область от Эпты и Эвры по Сене до моря (912 г.), вождь норманнов снова удалился в Руан. Рассказ о том, будто бы Карл вместе с этим отдал за него замуж свою дочь, Гизеллу, отчасти сомнителен, так как принцесса была в то время еще ребенком. Но это еще не дает основания относиться к этому свидетельству с предубеждением, так как в то время в политических Целях короли часто обручали своих дочерей в очень молодых годах.

Уступка названной части Нейстрии была отнюдь не формальной. Она являлась признанием фактической власти Ролло. Позднее Нормандия перешла к его преемникам как лен короля, а с нею и Бретань как второй лен. Многих товарищей по оружию Ролло сделал в своей новой области земельными собственниками, а сам поселился в ее главном городе Руане.

Некоторые из норманнов еще прежде перешли в христианство, хотя это и не побудило их ревностно посещать церкви и вести благочестивую жизнь. Рецидивы язычества случались у них очень часто. Иначе не могло и быть, пока их сюзерен поклонялся Одину. Поэтому духовенство прилагало все усилия, чтобы обратить в христианство и нового герцога. В конце концов руанскому епископу удалось уговорить Ролло и его спутников креститься. Крещение состоялось в присутствии многих благородных свидетелей и новообращенный получил имя Роберта. С этих пор экс-пираты во главе со своим предводителем вступили на путь благочестия, хотя в них долго бушевала дикая кровь. Долго еще горел в них неукротимый пыл искателей приключений, хотя они превратились в оседлых жителей на зеленых и плодородных нивах по Нижней Сене. Ролло ограничил собственную власть, так как свои самые серьезные решения ставил в зависимость от согласия прежних товарищей по оружию и собирал их на совет, как пэров.

Нормандия потихоньку приходила в порядок, но на Луаре по прежнему хозяйничали викинги-язычники. Ролло, теперь Роберту, пришлось вступить с ними в борьбу. Снова начались кровопролитные битвы. Поводом к ним служили неурядицы во Франции и неспособность Карла Простоватого править государством, по причине чего недовольные вассалы лишили его престола. Только под старость Роберт мог отложить в сторону свой боевой меч. В то время когда он мог наслаждаться внешним миром, ему пришлось перенести много неприятностей дома. Если верить Васу, ему пришлось убедиться, что Гизелла, его жена, тайно принимает двух франкских рыцарей. Его гнев был так велик, что он приказал казнить обоих. Когда же его неверная жена умерла, он женился на Поле, своей прежней любовнице, или, может быть, только продолжал жить с ней в прежних отношениях. Она родила ему сына Вильгельма, которому дали впоследствии прозвище Длинный Меч. Сын Ролло, с согласия вассалов, стал его преемником.

Ролло умер в Руане глубоким стариком около 930 года.

Бесспорно, что это был человек выдающихся достоинств. Особенно прославляют его набожность и в доказательство этого указывают на то, что он ходил впереди процессий с обнаженной головой и босыми ногами. Однако франкский историк Адемар обвиняет его в том, что, почувствовав приближение смерти, он приказал принести в жертву старым северным богам 100 христианских пленников и принес в дар нормандским церквам 100 фунтов золота, чтобы умилостивить как Тора и Одина, так и Триединого Бога. По словам другого летописца, он, готовясь к крещению, на прощанье принес скандинавским богам последнюю жертву. Прах герцога Нормандии был положен в церкви, которую он построил в Руане, и потом в нынешнем соборе, где и теперь его можно видеть рядом с гробом его сына. В правление последнего, Вильгельма Длинный Меч, как и в правление его преемников, было много волнений и различных битв.

Слишком долго и утомительно рассказывать здесь о том, как Нормандия ввязывалась в войны с другими государствами. Герцог Роберт унаследовал цветущую страну, когда умерли два его предшественника, Ричард I и Ричард II, недолго правившие герцогством. Сей Роберт так знаменит, что его знает каждый, даже тот, кто никогда не слышал о преемниках Ролло. В этом герцоге, кажется, вновь просиял воинственный дух Гастинга и Рагнара Кожаные Штаны. Презирающий смерть, хмелеющий от запаха крови, абсолютно жестокий, он был расточителен и страстно предан игре. Он был прозван Робертом Дьяволом и, стал героем очень популярной народной книги саг, переведенной на многие языки.

Он разрушил мощный замок графа Алансонского, который посмел ему противиться, и заставил его к свирепой радости дружины предстать перед ним с седлом на загривке. В войнах со своими вассалами, мятежными бретанцами, продолжавшихся почти все время его правления, его ярость была ужасна. Но и полудикие жители соседней страны не уступали ему в жестокости. Однако беспутный и беспощадный к своим врагам, он все-таки хотел жить в мире с церковью и, если народ называл его Дьяволом, то летописцы, в большинстве случаев люди духовного звания, присвоили ему эпитет Щедрый. Чтобы доказать свое благочестие и принести покаяние в грехах, он, наконец, отправился на богомолье в Иерусалим, назначив своим преемником своего сына Вильгельма, которого ему родила его любовница, красавица Арлетта, дочь скорняка из Фалезы. Он Умер в 1035 году в Вифании, в Никее.

Его сыну предназначена была великая будущность. Объявленный в 1033 году, еще до отъезда отца, наследником престола, он стал могущественным правителем и подчинил своей власти всех малых князей. Скоро ему стало мало власти над Нормандией и он устремил свои взоры на Англию, которая ранее была разделена на семь маленьких государств и находилась под властью англосаксонских властителей, а потом, при Эгберте, в начале IX столетия, соединилась в одно государство. Скандинавы и раньше часто предпринимали походы на Англию и даже подчинили себе Нортумбрию. Потом Альфреду Великому (871—901 гг.) удалось одолеть пришельцев и восстановить англосаксонскую монархию. Но в конце X века набеги норманнов возобновились и приняли угрожающий характер. Все дела пришли в расстройство, воцарилась анархия, и, наконец, чужеземцы добились решительного военного преимущества по всей Англии. Начался в высшей степени бурный период английской истории, когда во главе государства стояли то англосаксонские властители (Этельред II), то скандинавские (Кнут Великий). Когда сыновья последнего умерли, вельможи вновь возвели на трон англо-сакса Эдуарда Исповедника (1041—1066 гг.).

Потом власть перешла, отнюдь не по праву наследства, Гарольду, наместнику Уессекса. Это дало повод Вильгельму, сыну Роберта Дьявола, заявить свои притязания на корону Англии. Он утверждал, что Эдуард Исповедник, с которым он был в дружбе, объявил наследником престола в Англии именно его. Вильгельм Завоеватель, как он с тех пор назывался, в 1066 году с сильным флотом и значительным сухопутным войском предпринял поход за Ла-Манш. 29 сентября он высадился в Суссексе и 14 октября в битве при Гастингсе победил короля Гарольда, который встретил свою смерть на поле битвы. Тогда Вильгельм был признан верховным владыкой государства. При нем начался блестящий период истории островного государства. Железной рукой Вильгельм сломил сопротивление англосаксов, ввел, вопреки им, французское ленное право, аналогичное праву Нормандии, и сделал господствующим языком французский, сплав которого с англосакским наречием стал основой современного английского языка. В 1087 году умер этот король, заставивший всю Европу относиться к нормандцам с большим уважением.

Еще до той войны, которую нормандские герцоги вели с Францией, когда им по договору в Сент-Клере, была предоставлена область Нижней Сены, не раз уже приходилось сражаться на суше с новыми викингами, которых французские и английские летописцы называют обычно датчанами. Поначалу эти северные воины, которые столь охотно содействовали нормандцам, были для них очень кстати, но впоследствии, когда они уже сослужили им добрую службу, они стали им в тягость. Когда в 966 году Ричард I затеял войну с французским королем, он пригласил на помощь датского короля Харальда Синезубого и последний прислал ему отряд норманнов-язычников.

Ричард, со своими дикими союзными войсками, поднялся по Сене и произвел с их помощью на обоих берегах реки страшное опустошение.

После незначительного сопротивления король стал просить мира, и сам Ричард был готов согласиться на это, но боялся, что не может восстановить мир без согласия на то норманнов. Последние, а они уже чувствовали себя действительными хозяевами страны, во что бы то ни стало хотели продолжать войну. Они заявили герцогу, что вознамерились подчинить его власти всю Францию, но, если он этого не хочет, они завоюют Францию для себя. Ричард, который во что бы то ни стало хотел от них отделаться, пустил в ход подарки, с тем, чтобы сделать их более уступчивыми. В конце концов ему это удалось, когда он к солидной денежной сумме присовокупил клятвенное обещание открыть им дорогу к стране, которую они могут завоевать для себя. Ричард посоветовал им идти в Испанию и дал им проводника. Часть язычников устремилась тогда на христианский галицийский берег, а другая вторглась во владения испанских арабов.

В 355 году (966 г. от P. X.), по свидетельству арабского историка Ибн Адгари, калиф Хакам II получил из Кассир Абиданиса письмо, в котором ему сообщалось, что на западном берегу показался флот маджу, что вселило ужас в сердца правоверных.

Вскоре были получены другие известия – о том, что язычники высаживаются на многих берегах и даже проникли до Лиссабонской равнины. Тогда арабы дали им битву, в которой с обеих сторон было много убитых. Потом флот арабов спустился по Гвадалквивиру и на реке Сильвес встретил викингов. Мусульмане обратили нападавших в бегство и овладели многими из их кораблей. В том же году калиф отдал приказание, чтобы захваченные корабли викингов были доставлены по Гвадалквивиру в Кордову. Там по их образцу решено было сделать точно такие же. Калиф полагал, что эти корабли могут ему сослужить добрую службу в новой морской битве, так как норманны будут принимать их за свои и без опаски к ним приближаться. В 968 году, в царствование Рамиро I, скандинавы совершили набег на галицийские берега. Их флот состоял из 100 кораблей. Христиане, страна которых, до совершеннолетия Рамиро, находилась в состоянии анархии, не могли оказать им никакого сопротивления, и, вся Галиция была опустошена варварами, причем 18 городов было сожжено.

В 1012 году норманны предприняли беспрецедентную по дерзости экспедицию к испанским берегам и разграбили и разрушили город Туй. Вождем похода был святой Олав, сын Харальда Гренландца; этот воин стал впоследствии королем Норвегии. Олав, викинг с двенадцати лет, и прежде совершал грабительские набеги на Швецию, Финляндию и Данию и в Голландии сжег довольно крупный город Тиль. Вторгался он и в Англию. В Галиции он взял в плен епископа Туйского и продал его в рабство или убил. Удивителен этот патрон и покровитель Норвегии, которого после смерти причислили к лику святых! Впоследствии этот святой-разбойник доходил до Кадикса и Гибралтарского пролива. Скандинавская хроника рассказывает, что он ходил в Карлсар, т. е. «в воды великого человека». По свидетельству арабов у этого пролива до 1145 года громоздились геркулесовы столбы, которые они описывают очень точно. Множество круглых каменных столбов, которые стояли в море один над другим и были соединены железом и свинцом. Над ними возвышалась медная статуя длиннобородого человека с поясом и в позолоченной одежде. Левой рукой он прижимал к груди край своей мантии, а в правой, вытянутой по направлению к проливу, держал ключ. Эта колоссальная статуя вызвала удивление норманнов и дала им повод назвать ее «Карлсар».

«Сага об Олаве»^[6] повествует далее, что святой, когда он, разгромив язычников, находился в Баи у Кадикса и ждал попутного ветра, чтобы продолжить свое путешествие, имел удивительный сон. Некий человек, могучий и грозный, явился к нему и приказал возвратиться. «Уходи в свою страну, – сказал он ему, – и будешь вечно властвовать в Норвегии». Это заставило Олава пуститься в обратный путь. Пророчество в известной степени исполнилось, так как он и его ближайшие потомки были в Норвегии королями.

Предание об исполинской статуе, которая когда-то обозначала на скалах Кальпе пограничную черту древнего мира, лежит, может быть, в основе легенды о Колумбе, который, оказавшись далеко в открытом море, увидел на скале каменную фигуру, протянутая рука которой указывала на запад. Впрочем, древняя статуя у Гибралтара, о которой рассказывают арабы, стояла совсем не так и протягивала правую руку к востоку, чтобы устрашать моряков, которые вздумали бы рискнуть на поездку в незнакомый океан.

В XI столетии викинги совершили много походов как к христианским, так и к арабским берегам Пиренейского полуострова. Большинство из этих морских разбойников базировалось на Аркадских островах, где скандинавы утвердились и оставались язычниками еще долго после того, как их земляки и на континенте, и в Великобритании уже давно обратились в христианство. Поддерживаемые норвежцами и датчанами, которые поселились на островах северной Шотландии, они обладали достаточной военно-морской мощью и потому часто нападали на шотландские берега. Знаменитыми викингами были ярл Сигурд Толстый и его сын Торфинн; последний умер в 1064 году. После смерти Торфинна на Аркадских островах более ста лет жили люди, которые приняв обряд крещения, на деле оставались языческими викингами. Меж них особенно известен Свейн Аслейфсон, который во второй половине XII столетия жил на маленьком острове Джерси к северо-западу от материка, с отрядом из восьмидесяти воинов. Зиму он проводил в своем замке на острове, где роскошествовал, благодаря добыче, захваченной в походах, а весной предпринимал хищнические набеги на Англию, Шотландию и Ирландию.

В числе северных пиратов, столь долго беспокоивших испанские берега, наряду с языческими викингами с Аркадских островов, были и христианские викинги из Скандинавии. И они, по примеру святого Олава, занимались разбоем. Они основывали поселения на небольших островах в устьях испанских рек, где и прятали свою добычу. Один арабский автор рассказывает об этом приблизительно так. Прежде в океане встречались большие корабли; андалузцы называли их «Коркур»; на этих кораблях плавали люди того племени, что называется маджу. Они были сильны, смелы и очень искусны в мореплавании. Когда они высаживались на берег, то все заливали кровью и предавали огню, так что при их приближении все жители бежали в горы, а нападавшие захватывали себе все ценное, что только могли взять. Нападения этих варваров периодически повторялись каждые шесть или восемь лет. Число их кораблей редко бывало больше сорока, но иногда доходило и до ста. Они хорошо знали башню при входе в Гибралтарский пролив, где стояла статуя Геркулеса, и, когда плыли по тому направлению, которое указывала эта статуя, во всякое время могли войти в Средиземное море и опустошать там как берега Андалусии, так и соседние острова. Иногда они доходили даже до берегов Сирии. Но, когда статуя, по приказанию Али Ибн Майнуна, была уничтожена, никто уже не слышал больше об язычниках и не видел в этих местностях их кораблей. Только два корабля приходили сюда, из которых один погиб в Мерса аль Маджу (гавань Маджу), а другой у мыса Трафальгар.

Еще задолго до первого крестового похода, из Нормандии в различное время предпринимали походы то на европейские местности, населенные мусульманами, то к Святой Земле. Их можно было бы назвать и крестовыми походами, если бы только они не имели характера разбойничьих набегов, так как их руководители прежде всего думали о грабеже, тогда как крестоносцы не забывали и о Боге. По свидетельству хроники Адемара, в 1018 году отряд норманнов под предводительством Рожера де Тоени, потомка Ролло, вторгся в Каталонию. Вождь отряда имел прозвище Испанского, так как еще до того сражался с неверными в Андалусии. Он поступил на службу к графу Гермезинду, который правил Барселоной от имени своего малолетнего сына. Эти норманны вели войны со многими из мусульманских князей. У французских летописцев сохранилось очень немного беглых замечаний об этих предприятиях норманнов в XI столетии.

Однако у последователей Пророка Мухаммеда мы находим много подробных и интересных сведений. Так, араб Ибн Гайян в 1064 году рассказывает следующее. Норманны, которых он (как это делают и другие историки) называет «алордомани», в этом году захватили крепость Барбастро близ Сарагоссы. Он подчеркивает, что Барбастро, после завоевания Испании Мусою, стало оплотом ислама, и продолжает быть таковым. «Когда гонец принес известие о взятии этой крепости в Кордову, это поразило нас, как удар грома. Вся Испания вздрогнула от края до края. Это стало единственным событием, о котором тогда все говорили. Вся Вселенная боялась, что и Кордову постигнет такая же участь. Мы хотим теперь рассказать о том страшном событии, которое произошло в Барбастро. Войско норманнов долго осаждало этот город и совершало на него бешеные нападения. Властитель, которому принадлежал этот город, Модгаффер из дома Лерида, ввиду крайней опасности, грозившей городу, предоставил его своей судьбе, так что жители должны были полагаться только на собственные силы. Осада продолжалась уже 40 дней. Жители начали убивать друг друга за кусок хлеба. Враги узнали об этом, удвоили свои усилия, и скоро им удалось овладеть предместьем. Там укрепилось почти пять тысяч воинов. Осажденные, испуганные этим, засели в самом городе. Произошла жаркая битва, в которой пало до пяти тысяч неверных. Но Всемогущему было угодно, чтобы огромная и очень плотная каменная глыба обрушилась в подземный канал, по которому в город была проведена вода для питья. Глыба заблокировала канал, и воины гарнизона ввиду неминуемой смерти, изъявили готовность сдаться, если им обещают сохранить жизнь. Они отдавали врагам Божьим свои семьи и свое имущество. Неверные согласились на эти условия, но не были верны своему слову, и все воины, когда они вышли из города, были убиты, за исключением предводителя и некоторых особенно выдающихся людей. В Барбастро неверные захватили огромную добычу. Главнокомандующий, предводитель римской конницы^[7], получил на свою долю, как рассказывают, 1500 молодых девушек и 500 тюков домашней утвари, украшений, тканей и ковров. Рассказывают также, что при этом было взято в плен или убито до 50 000 мусульман. Норманны овладели Барбастро и засели там. Огромное количество женщин этого города, оставляя крепость, в которой они истомились от жажды, набросилось на воду и пило ее так неумеренно, что многие из них тут же пали мертвыми. Несчастье, постигшее Барбастро, было так ужасно, что его невозможно описать. Как мне рассказывали, женщины с валов часто просили осажденных дать им немножко воды для себя или для их детей. На это они получали в ответ: «Дай мне, что у тебя есть, брось мне что-нибудь вниз, и я дам тебе пить». Тогда они бросали воину, который говорил с ними, что имели – одежды, украшения или деньги. Вместе с этим спускали к нему на веревке мех или какой-нибудь сосуд. Таким образом они получали возможность утолить свою жажду или жажду своих детей. Но главнокомандующий, когда он узнал об этом, запретил воинам давать воду женщинам из крепости, так как он хотел жаждой вынудить гарнизон к сдаче.

Действительно, этим путем он заставил осажденных – под обещанием свободного выхода – сдать крепость. Но предводитель был очень испуган, когда увидел, что их так много. Он боялся, как бы они, чтобы вернуть себе свободу, не рискнули пойти на какой-нибудь отчаянный шаг. Поэтому он приказал своим воинам врубиться в их ряды. При этом много их, почти около 6 000, было убито. Вождь приказал прекратить бойню, а жителям Барбастро оставить город. Жители послушались его, но в воротах столпилась такая масса народа, что много старцев, старых женщин и детей было задавлено. Чтобы поскорее добраться до воды, некоторые спускались с высоты зубцов на веревках. Около семи тысяч смелых воинов, которые предпочитали умереть от жажды, чем быть зарезанными, остались в крепости. Те, которые спаслись от меча и не погибли в давке, собрались на площади у главных городских ворот, где с мучительным нетерпением ожидали решения своей участи. Им было объявлено, что все, у кого был дом, должны вернуться в крепость со своими семьями. Чтобы побудить жителей к этому, пустили в ход даже силу, так что при возвращении в город жители пострадали от давки почти также, как и при выходе из него. Когда же жители снова вернулись в свои дома, норманны, по приказанию своего предводителя, разделили между собой все, как это они делали и прежде. Каждый воин, который получал право на все, что в этом доме находилось, тотчас же забирал себе все, что ему показывал хозяин дома, или пытками заставлял его показывать спрятанные сокровища. Иногда мусульмане умирали при этих пытках, и это было для них счастьем. Те, которые пережили эти муки, должны были переносить еще большие страдания, так как христиане, с изысканной жестокостью, находили какое-то особенное удовольствие позорить жен и дочерей своих пленников на их глазах.

Несчастные, закованные в цепи, поневоле должны были смотреть на эти ужасные сцены. Они при этом проливали много слез, и сердце их готово было разорваться. Что же касается женщин, занятых домашними работами, то рыцарь, когда они ему не нравились, отдавал их своим слугам и оруженосцам, и те делали с ними все, что хотели. Невозможно рассказать все, что неверные делали в Барбастро. Через три дня после взятия города они окружили тех, которые еще находились на вершине укрепления. Эти последние до такой степени были измучены жаждой, что их едва можно было узнать, и решили сдаться, когда им дали обещание пощадить жизнь. Норманны действительно их пощадили. Но, когда они оставили город, чтобы идти в Монцон, они встретили христианских рыцарей, которые не участвовали в осаде Барбастро и поэтому не знали, что несчастным дарована свобода. Рыцари изрубили их всех, за исключением немногих, которым удалось спастись бегством.

Когда предводитель христиан решился оставить город Барбастро и возвратиться в свою страну, он отобрал из мухаммеданских замужних женщин тех, которые отличались своей красотой, много юношей и красивых мальчиков, много тысяч людей и увез все это с собой, как подарок своему повелителю. В Барбастро он оставил гарнизон из 15 ООО конницы и 2 ООО пехоты».

Взятие этой знаменитой крепости произвело огромное впечатление и во Франции, так что даже было воспето в одном французском стихотворении, которое находится в парижской библиотеке. Насилие и жестокость нормандцев, как показывает это сообщение, значительно превосходят все, что арабы рассказывают об испанцах. Это доказывает нам, что скандинавы через много поколений после их поселения во Франции и после обращения их в христианство были столь же свирепы, как и древние викинги. Такую же беспощадность до Роберта Дьявола демонстрировал граф Рауль де Эвре, дядя Ричарда II.

Местное население, угнетаемое всеми способами, сплотилось, чтобы с оружием в руках избавиться от гнета. Известие об этом событии очень смутило вассалов герцога, так как они боялись потерять свои привилегии и доходы. Князь, тогда еще очень молодой, обратился к графу Раулю с просьбой помочь ему подавить восстание. Граф потребовал, чтобы все рыцари и воины князя были отданы ему под руководство, и на этих условиях обещал усмирить мятеж. Чтобы овладеть зачинщиками заговора, он послал шпионов, которые должны были узнать место их собраний. Сообразно с их донесениями, он привел в порядок свои войска и в один день арестовал огромное количество людей – одних во время их собраний, других, когда они приносили присягу на верность союзу. Так было подавлено это движение, и среди населения в течение многих столетий после этого не происходило возмущений.

Норманны, которые поселились во Франции, очень скоро забыли свой язык. Первоначально викинги, ставшие хозяевами страны, отличались от франков только тем, что говорили по-скандинавски, но уже в начале XI столетия они говорили на романском, или французском, языке. До появления норманнов во Франции того, что теперь называется французским языком, еще не существовало. Древнейший из дошедших до нас романских документов, касается той присяги на верность, которую в 842 году Людвиг Немецкий принес перед французским войском своего брата в Страсбурге. Но тот язык, на котором он написан, больше похож на провансальское наречие, чем на то, каком впоследствии говорили в северной Франции. Последнее создавалось постепенно уже после Ролло и мало по малу становилось господствующим в Нормандии. Впрочем, прошло немало времени, прежде чем скандинавский язык был совершенно забыт во Франции. Еще долго он сохранялся там, особенно в городе Байе и его окрестностях, хотя, конечно, далеко не в первоначальной чистоте. Норманны легко понимали то наречие, на котором здесь говорили. Новые поселенцы, которые приходили с Севера в Нормандию, охотнее всего селились именно в Байе. Туда же посылали герцоги своих детей – учиться германскому языку.

Несомненно, что и у герцогов Нормандии сохранился обычай прежних скандинавских викингов окружать себя скальдами. Правда, достоверно неизвестно, чтобы имел ли их при себе Ролло. Но, так как доказано, что их имел при себе его сын, мать которого была француженка, то можно допустить, что они были и у его отца. Его отец, конечно, еще в Скандинавии слышал песни скальдов, загадочную, полную символов песню «Вёлюспа»^[8], романтическую историю Хельги и Сигрун и «Сагу о Хаконе Ярле», который принес в жертву богам собственного сына. Он, конечно, и на своей новой родине не отказывал себе в этом удовольствии и призывал к своему двору скальдов. Вильгельм Длинный Меч, о котором мы уже говорили, послал своего сына Ричарда воспитываться в Байе, где еще сохранялся скандинавский язык, для того, конечно, чтобы его сын, зная германский язык, не прерывал сношений со скандинавами.

Нормандские летописцы рассказывают, что в 942 году французский король Людовик, по смерти герцога Вильгельма, в малолетство Ричарда, захватил на некоторое время власть в стране и выгнал из руанского дворца всех жонглеров, т. е. певцов и поэтов. Но, когда Ричард, который получил прозвище Бесстрашного, сам взял в руки бразды правления, он возвратил ко двору изгнанных певцов. Он и сам был поэтом и хорошо знал старую историю своего народа, так как на основе его рассказов, как и рассказов его сына Ричарда II, Дудон из Квентина написал древнейшую хронику нормандцев. Дудон прибыл в Руан с посольством графа Альберта I Вермандуа, и Ричарду очень нравилось беседовать с этим веселым человеком. На прощанье он щедро одарил его, и Дудон в благодарность за ласковый прием написал свою историю первых нормандских герцогов. Сам Ричард, который в позднейших рыцарских романах называется Старым и указывается в числе рыцарей Круглого Стола, по храбрости и берсеркской ярости в бою был настоящим викингом. Он поддерживал постоянные связи со скандинавскими ярлами. Поэтому мы должны допустить, хотя и не имеем точных указаний на это, что скальды существовали и при его дворе.

При Ричарде И, сыне Ричарда Старого, в Нормандию приходил святой Олав, конунг Норвегии, и самым сердечным образом был принят герцогом, которому содействовал в одной битве. Снорри говорит: «Ярлы Руана всегда были лучшими друзьями жителей Севера, и последние, когда они входили в сношения с Нормандией, находили там дружественную и близкую им страну».

В щедрости к певцам преемники Ролло не уступали скандинавским королям и ярлам. Так, о Вильгельм Завоевателе говорят, что он подарил большие поместья известному Бердику, который был при его дворе в качестве глашатая короля.

Король Генрих I сам увлекался поэзией, писал стихи и держал при своем дворе жонглера.

Есть точные свидетельства о том, что его внук Генрих II, был покровителем литературы вообще и особенным поклонником искусства песен. Стоит назвать имя Ричарда Львиное Сердце, чтобы тотчас же вспомнить и о его верном Блонделе.

Вполне понятно, что должно было произойти из смешения французской и скандинавской крови. Богатырские фигуры викингов, такие как они изображены на одном старом ковре в Байе^[9], по-видимому, мало по малу стали исчезать. По крайней мере известно, что позднее в Нижней Италии, где нормандцы встретились с немцами, последние насмехались над ними за их маленький рост. Но в них все еще сохранялся остаток дикости и неукротимого нрава Бьёрна Железнобокого и других старых поклонников Одина. Может быть, с течением времени эта дикость и жестокость смягчились и уже не были характерной чертой нормандцев. Но та неусидчивость и страсть к приключениям, которые были присущи их языческим предкам, еще долго сохранялись у норманнов-христиан, также, как храбрость, несокрушимая сила и личное мужество.

Они нашли превосходный случай проявить эти качества своего национального характера и удивить ими мир. В 1000 году, в то самое время, когда христианство пришло на скованные льдом и осененные пламенными вулканами берега Исландии, когда обособленные племена были объединены единым республиканским правлением, в это время на греческой земле, между Адриатикой и Средиземным морем, были заложены основы норманнского государства, которому менее чем через сто лет суждено было затмить своей славой норманнские государства на Сене и Темзе.

Книга первая

Появление норманов в Нижней Италии и завоевание ими этой страны. Первые предприятия Роберта Гюискара.

Слово Апулия, которое так часто встречается у средневековых историков, употребляется не в одинаковом смысле. Иногда, и чаще всего, оно обозначает всю Нижнюю Италию. Но иногда под этим словом понимают только ее восточную часть – это Апулия в более строгом смысле слова, и отличают от нее западную половину нижней части полуострова, верхняя часть которой вниз до Салерно называется Кампанией, а другая – вниз до Реджио, Калабрией.

Если бы житель поздней Древней Греции или римлянин времен императора Августа могли проехать по Южной Италии в XI столетии, они нашли бы в ней такие перемены, что едва ли могли бы узнать эту землю. Знаменитые города, когда-то центры высокой культуры, которыми гордилась Эллада, – великолепный Тарент с его роскошными постройками, пышный Сибарис, Метапонт, Ория, Кротон с его школой пифагорейской мудрости, – если не совсем исчезли с лица земли, то пришли в полный упадок. Их ипподромы, гимназии и агоры лежали в развалинах. Обвивая столбы полуразвалившихся строений, росли схидны, а крапива и плющи, свешиваясь из трещин квадратов, качались на ветру. Другие города, о которых до того времени почти не говорили, или очень недавно построенные, появились на месте прежних и, если первые города только в виде исключения упоминаются в произведениях средневековых летописцев, то Мельфи, Трани, Аверса, Милет и Троя упоминаются весьма часто. Два последних города были построены уже византийцами. На скалах Калабрии и Апулии, над развалинами храмов Диониса и Деметры возвышались замки грубой массивной архитектуры, логовища рыцарей, которые подстерегали путешественников по дорогам и почти не отличались от разбойников. В тех базиликах или старых залах суда, которые еще не были превращены в церкви, судебные дела решались по лонгобардским феодальным законам. Наряду с деградировавшим греческим языком, который все еще достаточно распространен, слышится здесь романское наречие, из которого мало по малу выкристаллизовывается современный итальянский язык, различные германские наречия, и, наконец, исповедники Корана в тюрбанах, расселившиеся главным образом по побережью, говорят по-арабски.

После падения Западно-римской империи Теодорих со своими остготами овладел всем полуостровом, но его владычество не было долговременным. Уже в начале VI века византийские полководцы Велизарий и Нарзесс теснили остготов, и греческий наместник с титулом экзарха основал свою резиденцию в Равенне. В 568 году в Италию вторглись лонгобарды, дошли до южной части полуострова и вторглись на Сицилию^[10], которую также, как и материк, Велизарий отбил у остготов. Вторжение лонгобардов вновь урезало территорию экзархата. Теперь она ограничивалась только окрестностями Равенны и побережьем до Анконы. В этом были заинтересованы не только германские народы, вторгавшиеся в Италию, но и города Венеция и Неаполь, герцоги которых, дожи, или дуки, прежде находились под властью экзарха, римские епископы, которые стали независимыми от Византийской империи. Главным центром нового лонгобардского государства стал Беневент, где еще в 591 году храбрый Арихи из Дома Гизольфингеров в Фриауле раздвинул границы своих владений До Адриатического и Средиземного морей. При его преемниках, которые носили титул герцогов Беневентских, язычество долго оставалось религией лонгобардов. Только во второй половине VII века христианство проникло к ним, и только тогда среди них стали развиваться моральное сознание и даже ученая образованность. Более высокая христианская культура расцвела особенно в Бенедиктинском аббатстве Монтекассино. Герцогство беневентское процветало еще и тогда, когда лонгобардское государство на севере уже прекратило свое существование при Арихи II, при дворе которого жил великий историк того времени Павел Диакон. Но в конце VIII века, со смертью его преемника Гримоальда II, эта династия прервалась. Войны с соседями по всей границе и споры о престолонаследии подорвали силы государства. Два значительнейших города – Салерно и Капуя – образовали небольшое самостоятельное княжество. С этого времени византийцы, которые отступили перед военной мощью лонгобардов, но не совсем удалились из Италии, вновь усиливают свои позиции и с восточного берега начинают подвигаться дальше, вглубь страны. В 982 году они одержали большую победу над императором Отгоном II и снова овладели большей частью полуострова. Наместник константинопольского императора, катапан, избрал своей резиденцией приморский город Бари. Сохранили свою независимость от катапанов или в крайнем случае только номинально признавали его власть, кроме Капуи, Салерно и Беневента, в которых правили собственные лонгобардские князья, Неаполь, где тоже был свой герцог или дож, республика Амальфи и аббатство Монтекассино. В войнах между этими крошечными государствами, в спорах между ними и византийцами, и всех их вместе с папами, недостатка не было.

Между тем арабы господствовали в Апулии и оттуда, как и с африканских берегов, часто нападали на Южную Италию. Так они завоевали Отранто и Бари. От их нападений много страдали и кампанцы. Иногда, хотя и не надолго, они овладевали и многими другими местностями по берегам Адриатического и Средиземного морей. Даже тогда, когда христианскому населению удавалось свергнуть с себя мусульманское иго, арабы не оставляли прибрежные города – Салерно, Неаполь, Амальфи и другие в этой области. Они приходили туда ради торговли и часто оставались там навсегда.

В таком положении находилась Нижняя Италия, когда там появились энергичные и воинственные выходцы из Нормандии. Кроме всегда присущей им страсти к приключениям, были и другие, особые причины, которые гнали вдаль жителей северной Франции. И прежде младшие сыновья старых скандинавских ярлов, которые не получали наследства, как правило, уходили из своей страны, потому что все родовое имущество становилось достоянием старшего брата, – уходили, чтобы добыть себе богатство мечом. То же было и в Нормандии. Но не всегда их манила вдаль только эта погоня за трофеями. У нормандцев, как и у их предков, старых викингов, было то особенное поэтическое чутье, которое при всей его дикости впоследствии принесло им славу. Как те в своих норвежских и датских усадьбах, на своих морских драконах, на скалистых островах, терзаемых разъяренным прибоем, с восторгом слушали песни скальдов – так графы и бароны Нормандии окружали себя певцами, которые читали им свои эпические стихотворения, где сквозь французский стих веяло духом старой саги. Эти песни разжигали в них жажду славы и желание потягаться со своими предками на поприще приключений и битв.

Но если до того времени норманнская молодежь устремлялась главным образом на Пиренейский полуостров, то в XI веке обстоятельства переориентировали ее на Нижнюю Италию. Когда, вслед за Ролло, его народ отказался от идолопоклонства, прежние поклонники Одина стали пылкими исповедниками новой веры. Преемники герцога и вельможи страны, кичась друг перед другом, жертвовали на церкви, основывали монастыри и аббатства, тогда как их деды охотнее всего занимались грабежами этих священных мест и жгли их. Вполне естественно, что подобная жертвенность подвигала многих норманнов на паломничество в Святую Землю, что, по их вере, больше всего содействовало спасению души, в особенности потому, что папы с такими поездками на богомолье соединяли обещание Щедрого отпущения грехов.

Особенно горячим было в Нормандии почитание архангела Михаила, которому на крутой скале у Атлантического океана была посвящена часовня, куда ежегодно стекалось бесчисленное количество набожных людей. Собственно родина культа этого великого архангела была в Апулии на горе Гарган, которая вдается в море выше города Фоджии. Там святой Михаил в борьбе с мятежными ангелами пламенным мечом низверг Люцифера в адские бездны – архангел, который, просияв на Востоке, предстал изумленному Западу. Один из жителей города Сипонтуна удостоился великой милости у подошвы этой горы. Ему явилось в пещере недалеко от вершины горы это грозное и всеблагое существо. После этого видения, 8 мая 493 года, было второе, в котором архангел явился епископу Сипонтунскому, Лаврентию, и возвестил ему, что с этих пор грот на горе Гарган должен быть посвящен ему. Невидимые руки превратили этот грот в капеллу и поставили там покрытый пурпуром алтарь. Епископ пред святилищем построил церковь, и от этой церкви, куда скоро стало стекаться бесчисленное количество верующих, культ нового святого распространился на Запад. На возвышенностях и в долинах Италии, Франции и Испании, которые до сих пор были украшены храмами Аполлона или Меркурия, появились церкви и часовни в честь святого Михаила, но всегда с особенным уважением относились к святилищу на мысе Гарган. Оно стало вожделенной целью для всех христианских богомольцев. Уже в VI столетии на вершине горы вокруг церкви построили укрепленный город, чтобы там принимать пилигримов. Но святость этого места не защищала его от многих нападений. За обладание им вели между собой военные действия греческие императоры, сарацины и лонгобарды. Последние в 657 году разграбили грот и капеллу с сокровищами, которые приносили в дар пилигримы. Но вскоре византийцы изгнали их оттуда. В 869 году сарацины захватили гору Гарган и овладели сокровищницей. Под видом того, что этот мыс нужен им лишь как опорный пункт для их войска, нужен – для того, чтобы отсюда предпринимать хищнические набеги на близлежащие территории, они в течение года удерживали за собой Гарган. Воспоминание об этом не исчезло и доселе. Местные жители до сих пор называют гору Гарган «Сарацинской горой». В конце X века византийцы снова стали хозяевами почти всей Апулии. С этого времени резко усиливается приток паломников. В числе тех, кто, полный пламенного усердия, преклонял свои колена, был и император Оттон III. По примеру германского императора, верующие, число которых из года в год все умножалось, босые и в одеждах покаяния, держа в руках ветки пиний, по крутым тропинкам поднимались к пещере, посвященной величайшему из архангелов.

Поскольку среди христиан Европы все более и более усиливалось стремление ходить на богомолье в Святую Землю, а в числе паломников появились и жители Нормандии, то вполне понятно, что богомольцы отправлялись туда через Италию, чтобы по дороге на горе Гарган доказать свою набожность тому архангелу, которого они так чтили и на своей родине и перед которым они еще в молодости падали ниц в Авранше, в капелле святого Михаила. Отсюда они обыкновенно шли в аббатство Монтекассино, чтобы там, в одной из гаваней Нижней Италии сесть на корабли, отправляющиеся на восток.

По свидетельству летописцев, Амата и Лео из Остии, рассказы которых, хотя и носят несколько легендарный характер, тем не менее не лишены исторической основы – в 1000 году (скорее в 1016 г.) 40 норманнов на пути из Палестины пришли в Салерно. В то время город, осажденный сарацинами, был в крайне сложном положении. В порыве религиозного воодушевления воины обратились к герцогу Салернскому, Ваймару, с просьбой дать им оружие и лошадей. Они вознамерились рассеять правоверное воинство.

И норманны напали на сарацин, и обратили их в бегство, и освободили город от их угрозы. Герцог Ваймар предложил им щедрую награду, но они от нее отказались. Чужеземцы отклонили и его предложение остаться в Салерно, так как они на спасение города смотрели, как на дело, угодное Богу, и вернулись на родину. Но их геройский подвиг произвел глубокое впечатление на изнеженных салернитанцев. и они послали в северную Францию посольство, чтобы пригласить норманнских воинов переселиться в Южную Италию и принять участие в борьбе с сарацинами. Эти послы принесли с собой и подарки – такие заманчивые, на Севере еще неизвестные предметы, как шелковые плащи, украшенная золотом конская сбруя, а еще – миндаль, апельсины и засахаренные орехи. Посольство имело успех. Скоро многочисленные потомки древних викингов потянулись к прекрасному югу. Молва об этой плодородной земле, ее гесперидских яблоках, ее винограде и дынях разнеслась по Нормандии. Апулия стала заветной целью тех, кто на родине не имел достаточно средств к существованию или, томимый жаждой деятельности, рвался вперед.

Именно в это время один знатный нормандец Гизельберт Буттерик, которого другие называют Дренго, убил вице-графа Вильгельма и присвоил себе его имущество. Боясь мщения, он с четырьмя своими братьями, Раинульфом, Асклитином, Осмундом и Родульфом, оставил Нормандию и, по примеру многих своих земляков, отправился в Италию. Поначалу поход носил характер путешествия по святым местам. Но скоро паломникам представился случай продемонстрировать свою энергию и силу.

Мел, апулийский вельможа из Бари, изыскивал средства, чтобы свергнуть византийское иго, которое тяжелым бременем лежало на стране. Еще в 1009 году он, в союзе со своим свояком Датом, поднял знамя восстания против греков. Тогдашний катапан вышел к ним навстречу с войском. Произошла битва у Битетто, и восстание было быстро подавлено. Когда за ним последовали новые, константинопольский император, чтобы раз и навсегда покончить с волнениями, назначил на место прежнего наместника Куркуа, нового, по имени Василий. Последний в 1012 году пошел на Бари, тогда этот город находился в руках мятежников, и после двухмесячной осады заставил его сдаться. Жители обещали выдать своих предводителей, но Мел и Дат спаслись бегством в Асколу. Впрочем жена Мела и его сын были взяты греками в плен и отосланы в Византию. Но даже тогда Мел не отказался от своих планов изгнать греков и старался, хотя и тщетно, склонить на свою сторону князей Капуи, Салерно и Беневента. Он поселился в Капуе, а Дат удалился в Монтекассино к аббату Атенульфу. Там они нашли помощь, которой совсем не ждали.

Папа Бенедикт VIII, который в 1012 году занял престол святого Петра, выказал большую энергию в борьбе с сарацинами, постоянно тревожившими итальянские берега, и помышлял о том, чтобы избавить Италию от ненавистных византийцев. Он обратил свое внимание на Дата и Мела, которые могли бы помочь ему осуществить его замысел. Последнему он предоставил убежище в мощно укрепленном замке у Гарильяно и ждал только случая воспользоваться Мелом в своих интересах. Случай скоро представился. Бенедикт узнал о норманнах, которые пришли в Рим на поклонение святым местам, и тотчас же решил натравить их на греков. Он дал им письмо к Мелу, которого они и нашли, по одним свидетельствам в Капуе, по другим – на горе Гарган. Между лонгобардскими баронами и северянами был заключен формальный договор относительно борьбы с византийцами. Мел нашел себе союзников в Беневенте и Салерно, соединился с Гизельбертом Буттериком и его рыцарями и вторгся на территорию, подконтрольную Византии (май 1017 г.). Византийский наместник не замедлил послать против них войско. В мае произошла битва, в которой Мел и его сторонники одержали победу. В июне при Монте Пелузо против них вышли новые войска под предводительством самого катапана Андроника. На этот раз греки наголову разбили своих противников. Тогда норманны пошли на север и здесь, после победы над византийцами при Ваккариччиа, захватили значительные территории, так что в короткое время вся Северная Апулия до Трани оказалась в их власти. Ввиду этого греческому всевластию на материке грозила опасность. Из Константинополя прислали новое сильное войско, но и норманны получили довольно многочисленное подкрепление с родины. Войска сошлись при Каннах, известных еще по Пуническим войнам, в которой норманны дрались, как львы, но в конце концов должны были уступить превосходящим силам своего противника. Много их пало на поле битвы, большая часть оставшихся в живых была пленена и отправлена в Константинополь, очень немногим удалось спастись. В числе последних были Родульф и Мел. Большинство норманнов поступило на службу к Ваймару, князю Салернитанскому, Пандульфу Капуанскому, аббату Атенульфу из Монтекассино, графу Ариану и другим. Мел просил помощи в борьбе с греками у германского императора и у папы. На Пасху 1020 года он сам явился ко двору Генриха II в Бамберг, где находились уже Родульф и папа Бенедикт.

Император заинтересовался планами Мела, назначил его герцогом Апулии и через год, в 1021 году, пошел в поход на Южную Италию, чтобы отнять ее у византийцев. Но Мел не дожил до этого времени. Он скоропостижно скончался во время своего пребывания в Бамберге. Папа возвратился в Рим, а Родульф сопровождал императора Генриха в его походе.

Между тем власть греков в Италии окрепла вновь. Лонгобардские князьки Нижней Италии, за исключением Ландульфа V Беневентского, перешли на их сторону. Опираясь на их содействие, катапан Василий Бойоанн двинулся на гарильянский замок, который папа уступил Дату, чтобы этим защитить свою собственную область. Замок был взят в два дня. Дат попал в плен, его отправили в Бари, зашили в мешок и бросили в море.

Таким образом, путь на Рим был открыт для византийцев, а Генрих II все еще заставлял себя ждать. Наконец в марте 1022 года с 60 000 войском он подошел к Беневенту, где нашел папу Бенедикта, который и оставался при нем во все время похода. Император двинулся к укреплению Троя, которое в 1008 году византийцы построили на одиноко возвышавшемся холме в двенадцати милях от Фоджии и назвали именем города Приама. Осада затянулась, так как валы были очень крепки, и Генрих попытался войти в переговоры о сдаче этой крепости. Но жители были так надменны, что не соглашались ни на какие условия, и прямо говорили, что они не сомневаются в том, что Генриху скоро придется просить византийского кесаря о милости. Это так разгневало Генриха, что он поклялся вырезать весь гарнизон Трои, когда овладеет крепостью. Осада продолжалась четыре месяца. Население Трои наконец убедилось, что дольше держаться невозможно, так как все их запасы были на исходе. Необходимо было капитулировать, но гнев императора все еще удерживал их от этого. Чтобы разжалобить его, осажденные послали в лагерь своих детей, которых вел с преднесением креста один благочестивый отшельник. Дети опустились перед императором на колени и просили о пощаде для себя и для своих родителей. Но император, хотя и глубоко взволнованный этим, не внял их мольбам, приказал им вернуться в город и сказал: «Знает Бог, что ваш убийца не я, а ваши собственные родители».

Та же сцена повторилась и на следующий день. Тогда Генрих не выдержал и, когда горожане предложили ему срыть городские стены, он удовольствовался этим и отказался от дальнейшей мести.

Между тем перед Капуей появился полководец Генриха, архиепископ Пилигримм из Кельна. Князь Пандульф IV, который стоял за византийцев, пытался защищаться, но вскоре вынужден был сдаться. Пилигримм взял его в плен, именем императора занял Капую и двинулся в Салерно, который тоже скоро оказался в его власти. Князь этого города, Ваймар, в залог своей лояльности, отдал ему своего сына. Тогда ему снова покорились Неаполь и Амальфи, которые при саксонских императорах признавали над собой власть германской империи. Архиепископ возвратился к императору, который все еще стоял под Троей. Здесь состоялся суд над Пандульфом. Пандульф был приговорен к смерти и только по ходатайству Пилигримма Генрих заменил казнь изгнанием. Пандульф IV в цепях был отослан в Германию, а сын Ваймара, князя Салерно, был отдан под охрану папе. В июне император Генрих снялся с лагеря при Трое, которая с тех пор должна была служить германским форпостом в Италии. Оттуда он отправился прямо в Капую и поставил там князем графа Пандульфа Теанского. Затем он торжественно въехал в Монтекассино, расположенное на высоких горах, и вместе с папой пробыл там несколько дней. В Норе, расположенной в горах к северу от знаменитого бенедиктинского монастыря, он возвел в графское достоинство четырех племянников Мела и пригласил двадцать пять нормандских рыцарей для защиты владений новых графов. Несколько норманнских рыцарей он оставил и в Салерно.

Эти рыцари придерживались тех же правил, что и немецкие ландскнехты. Они были готовы служить кому угодно, императору и папе, византийским наместникам и маленьким князькам. В Апулию приходило все больше и больше новых искателей счастья с берегов Сены. Кроме князя Салернитанского, аббат из Монтекассино и граф Теанский, теперь правивший Капуей в качестве князя, нанимали к себе на службу этих норманнов.

Когда лонгобардские владетельные князья в Нижней Италии снова подчинились германской империи, император вернулся в Рим и отсюда отправился домой в Германию, причем на обратном пути его войско было почти полностью выкошено чумой.

После смерти Генриха, который умер вскоре после этих событий, Пандульф IV, сосланный за Альпы, по ходатайству своего свояка Ваймара Салернитанского, получил от нового императора Конрада II свободу и поселился в Салерно. Здесь он тотчас стал изыскивать средства, чтобы вернуть себе прежнюю власть. С этой целью он вошел в союз с князем Ваймаром. Оба они соединились с катапаном и графом Марсийским и приняли к себе на службу небольшой отряд норманнов. Тогда Пандульф почувствовал себя достаточно сильным, чтобы напасть на Капую. И действительно – она скоро ему сдалась. Пандульф Теанский удалился в Неаполь и поселился у дожа Сергия; потом он отправился в Рим, где и умер в изгнании. Пандульф IV снова стал княжить в своем княжестве и назначил своим соправителем своего сына.

Тогда император Конрад II перешел Альпы, быстро прошел всю Италию и вторгся в Кампанью, чтобы там укрепить власть немецких князей над небольшими лонгобардскими государствами. Капуя, Беневент и Салерно скоро ему покорились. Пандульф IV своими обещаниями добился того, что император признал его князем Капуанским. Конрад II очень дружелюбно отнесся к многочисленным норманнским воинам, пригласил их поселиться в его стране и соединил их с лонгобардскими князьями, так как полагал, что те с помощью храбрых воинов Севера будут более эффективно противостоять византийцам.

Вскоре затем Пандульф напал на Неаполь, прогнал оттуда дожа Сергия и овладел городом, а Конрад, не заботясь более о греках, вернулся в Германию. На много лет в Южной Италии водворился мир. Маленькие лонгобардские государства процветали, так как вели обширную торговлю. Но Пандульф IV, который не отступал перед самыми преступными средствами для достижения своих целей, стремился к тому, чтобы подчинить себе соседнее государство. Самым бесстыдным образом он отнимал у своих подданных все, что мог, а награбленное у них прятал в крепости на горе святой Агаты. Он довел почти до гибели аббатство Монтекассино и присвоил себе его богатства. Он лишил места архиепископа Капуанского Адинульфа и возвел в это достоинство своего побочного сына. Адинульфа заковали в цепи, но в день Вознесения его привезли из тюрьмы в церковь, где он передал побочному сыну Пандульфа епископское кольцо и крест и должен был целовать у Пандульфа ноги; потом его снова заключили в темницу. Подданные этого деспота были бессильны перед его произволом, а небольшие соседние государства были парализованы страхом, ибо Пандульф окружил себя сильным отрядом норманнов, которым мог платить огромное жалованье из награбленной добычи. Граф Ваймар Салернитанский стоял на его стороне. Вместе с ним он напал на князя Беневентского, но неудачно. Также неудачен был его поход и на дожа Сергия. Дож, которого прежде ему Удалось прогнать, в 1029 году снова возвратился в Неаполь и был особенно опасен для маленького капуанского тирана, так как у него на службе был известный своей храбростью норманн Раинульф во главе значительного норманнского отряда. Дож отдал свою сестру, вдовствующую графиню Гаэты, замуж за Раинульфа.

Этот Раинульф в приданое за женой получил значительный участок между Неаполем и Капуей, в центре которого в 1030 году он построил неприступный замок. Это была первая земельная собственность, которая попала в норманнские руки. Вскоре это владение расширилось и стало графством Аверса. Раинульф, который обложил податью местное население и привлек к себе много других норманнов, сперва защищал своего тестя Сергия от капуанцев. Но, когда жена Раинульфа умерла, Пандульф попытался привлечь его на свою сторону и предложил ему руку одной из своих племянниц. Этот план удался, и новый повелитель признал над собой верховную власть Пандульфа. Это событие так огорчило Сергия, что он вскоре после этого умер. Но фортуна, столь долго благосклонная к князю Капуанскому, все же отвернулась от него. Его союзник, старый князь Ваймар Салернитанский, умер, а наследник его, Ваймар IV, выступил против Пандульфа. Богатыми подарками он привлек на свою сторону норманнов, с сильным войском напал как на Пандульфа, так и на князя Соррентского, с которым он враждовал вследствие особых семейных отношений. Раинульф перешел на сторону Ваймара.

В это время император Конрад II снова пришел в Нижнюю Италию. По-видимому, процветающая торговля этих маленьких княжеств и слухи о насилиях Пандульфа побудили его предпринять этот поход. В Трое он вызвал к себе Пандульфа, чтобы потребовать от него ответа, главным образом за ограбление богатого Монтекассино. Но Пандульф бежал в замок святой Агаты. Конрад безотлагательно двинулся в Капую и в Троицу 1038 году вступил в город. Он поселился вблизи старого амфитеатра, привел здесь в порядок дела княжества, восстановил в должности архиепископа Адинульфа и созвал на суд окрестных владетелей. Явился только Ваймар Салернитанский и положил к ногам Конрада богатые подарки. Император принял его благосклонно и не только признал его права на Салерно, но отдал ему в лен и Капую. По просьбе Ваймара он отдал Раинульфу в наследственную ленную собственность Аверсу, которую возвел в достоинство графства. В Монтекассино, где Пандульф сделал аббатом одного из своих сторонников, он назначил настоятелем аббатства немца и ему, вместе с графом Аверсанским и князем Капуанским, доверил верховное руководство делами в Кампании. Затем Конрад вернулся в свою столицу. Но ему удалось только на короткое время восстановить спокойствие в Нижней Италии. Ваймар сместил князя Соррентского и на его место посадил своего брата Гвидона. Низложенный Пандульф бежал в Константинополь, чтобы просить себе помощи у византийского императора. Но и этот шаг был для него неудачен. В результате интриг Ваймара, император отправил его в далекую ссылку, откуда он вернулся только через много лет.

Вскоре после этого норманны стали создавать свое независимое государство в Апулии. Среди представителей знатных норманнских фамилий, привлеченных в Нижнюю Италию заманчивыми приглашениями своих земляков, были и сыновья графа Танкреда Готвиля. Владение графа, Котентин, в департаменте Манш, с главным городом Кутансэ, – было слишком мало для того, чтобы обеспечить приличное содержание всем его сыновьям. У Танкреда было двенадцать сыновей; пять от первой жены, Мориеллы: Вильгельм, Дрого, Гумфрид, Готфрид и Серлон, – и семь от второй, Фразенды; Роберт (Гюискар), Можер, Вильгельм, Альфред, Гумберт, Танкред и Рожер. Их наследство было, по-видимому, так ничтожно, что владение нельзя было удержать даже за первенцем. Старый Готвиль, когда он отпускал из отцовского замка одного за другим своих сыновей, снабдив их только одним мечем и, может быть, конем, едва ли мог предполагать, что молва об их подвигах пройдет по всем странам и что папа возложит на голову его внука корону одного из лучших государств в мире.

В 1038 году три старших брата, Вильгельм, Дрого и Гумфрид, появились с тремя сотнями воинов при дворе молодого Ваймара Салернитанского, отец которого так дружелюбно принимал у себя гостей с Севера. Но скоро они нашли для себя более широкое поле деятельности и поступили на службу к византийскому императору Михаилу. Кесарь послал их отвоевывать для греческого государства захваченную арабами Сицилию и поручил Георгию Маниаку руководить этим походом на остров. Сыновья Танкреда Готвиля со товарищи вошли в состав греческого войска на тех условиях, что половина добычи и половина завоеванных городов должна перейти к ним в собственность. Старший из братьев, Вильгельм, стал предводителем нормандского отряда в армии, главнокомандующим которой был Маниак. Вскоре – за свое удивительное личное мужество – получил прозвище Железная Рука. Вначале перевес был за сарацинами. В одной из первых стычек греки готовы были уже отступить. Тогда Вильгельм со своим маленьким отрядом стал в авангарде войска, врубился в ряды арабов и склонил победу на сторону христиан. В Сиракузах он пронзил копьем коменданта этого города, человека огромной силы, которого по этой причине все боялись. Значительная часть Италии была отвоевана, и тогда норманны узнали, какова византийская верность. Маниак не считал себя связанным никакими обещаниями и не отдал им ни обещанной добычи, ни завоеванных городов. Возмущенные этим, а также трусостью и вероломством греков, сыновья Танкреда вернулись со своими воинами на материк и решили отомстить Маниаку, который продолжал воевать в Сицилии. Чтобы достигнуть своей цели, они сошлись с ломбардцем Ардуином, который тоже служил в войске Маниака, но, оскорбленный им, питал к нему непримиримую ненависть. Из-за добытого в бою коня, он вступил в спор с византийским полководцем и не только должен был отдать ему свою добычу, но даже вынести позорное и оскорбительное наказание. Тогда он поклялся беспощадно отомстить грекам, но до времени затаил свое бешенство и притворно казался самым преданным слугою катапана и византийского императора. Он отправился в Бари, резиденцию катапана, лестью сумел войти к нему в доверие и достиг того, что ему поручили власть над городом Мельфи. Здесь он постарался приобрести расположение населения. Когда он заслужил доверия горожан, он стал говорить им, что византийское иго унизительно и невыносимо, и стал подстрекать их свергнуть его. Когда он убедился, что в Мельфи большинство на его стороне, он тайно отправился в Аверсу, чтобы склонить графа Раинульфа и норманнов взяться за это дело сообща. Раинульф уже давно обдумывал такие планы, поэтому охотно принял предложение Ардуина и между ними был заключен договор, по которому норманнам была обещана одна половина завоеваний, а Ардуину – другая.

Граф Аверсы избрал предводителями этого предприятия двенадцать выдающихся нормандских рыцарей. В числе их были сыновья Танкреда Готвиля – Вильгельм Железная Рука и Дрого, прославившиеся во время сицилийского похода. Он дал им триста рыцарей и приказал, чтобы все свои приобретения они делили между собой на равные части. В 1041 году Ардуин вместе с норманнами выступил в поход и прежде всего тайно привел их в Мельфи. Этот город стал центром нарождающейся монархии норманнов, которая впоследствии подчинила себе Апулию, Калабрию и остров Сицилию. Ардуин представил прибывших рыцарей населению Мельфи как долгожданных спасителей, и норманны на следующий же день начали делать вылазки. Нигде не встречая сколько-нибудь достойного сопротивления, они приносили в Мельфи большую добычу. Наконец жители окрестностей Мельфи из-за грабежей, которым они подвергались так часто, вынуждены были просить помощи у катапана. Катапан двинулся с войском к Мельфи, но прежде сделал попытку склонить мятежников на свою сторону переговорами. Норманны требовали, чтобы им предоставили власть над завоеванными ими областями и под этим условием обещали быть верными союзниками византийцев. Это требование страшно разгневало катапана, и он решил силой покончить с наглецами. 17 марта 1041 года произошла битва в Оливетто близ Венозы, и норманны, хотя численное превосходство было на стороне греков, одержали полную победу, так что войско катапана рассеялось в паническом и позорном бегстве. Византийский император Михаил, получил известие о поражении своего войска, где против одного норманна было сто греческих воинов, разорвал на себе одежды и сказал: «Этот народ, конечно, отнимет у меня корону и прогонит меня из царства».

Византийцы, затратив огромные средства, готовились силой подавить восстание в Южной Италии. В составе их войска было много и варягов^[11], которые с давних пор неиссякающим полноводным потоком переселялись из своего северного отечества в Россию и оттуда шли в Константинополь, где поступали на военную службу к императорам. Но и норманны не оставались в бездействии. Они тоже заключили союз – с князем Беневентским. 4 мая 1041 года у Офанто, прежнего Ауфидуса, между ними и катапаном произошла новая битва. Победа и на этот раз осталась за норманнами. Лагерь катапана был ими захвачен и много греков утонуло в волнах реки. Император, возмущенный вторичным посрамлением своего доблестного войска, лишил катапана его места и послал морем в Апулию другого, по имени Бойоаннес. Бойоаннес привел с собою огромное войско, которое усилилось греческими воинами, вызванными из Сицилии. И теперь в войске было много варягов. Норманны, которые предвидели, что их могут осадить в Мельфи, покинув город, вышли навстречу Бойоаннесу и 3 сентября 1041 года при Монте-Пелозо дали ему битву. Результат был тот же, что и прежде. Войско Бойоаннеса было разбито горстью северных искателей приключений, и сам катапан был взят в плен. Победители вернулись в Мельфи и разделили между собой добычу. С норманнами был в качестве союзника и Атинульф, брат князя Беневентского. Ему присудили пленного Бойоаннеса, и Атинульф тотчас воспользовался этим, чтобы получить большой выкуп за катапана и приобрести благосклонность императора. То и другое ему вполне удалось, и он с тех пор стал убежденным противником норманнов.

Но и последним удалось заполучить к себе человека, который мог принести им большую пользу. Это был Аргирос, сын того Мела, который одним из первых вступил в сношения с выходцами из Нормандии. Он получил воспитание в Константинополе и в 1040 году был послан в Апулию, чтобы усмирить восстание, вспыхнувшее в Бари. Аргирос привел Бари к покорности императору, но, когда вспыхнуло новое восстание и распространилось по другим греческим городам, он сам примкнул к мятежникам и был очень рад, когда норманны избрали его своим предводителем (февраль 1042 г.). Этот выбор принес норманнам большую пользу. Один за другим греческие города стали признавать их власть. Гора Гарган с знаменитой капеллой и часть княжества Беневентского перешли в их руки.

Но Аргирос был ненадежным союзником. Когда в Константинополе пустили в ход все средства, чтобы снова склонить его на свою сторону, когда его осыпали золотом и почестями, он принял место катапана Апулии и вскоре снова подчинил византийской власти Бари и другие области Южной Италии. Норманнам пришлось рассчитывать исключительно на свои собственные силы. Они сочли за лучшее избрать своим предводителем Вильгельма Железная Рука и возвести его в графское достоинство. Раинульф из Аверсы и Ваймар Салернитанский ввели его во владение леном. Вильгельм в их свите отправился в Салерно и там получил и лен, и руку одной из племянниц Ваймара, дочери князя Соррентского. С этих пор князь Ваймар стал считаться ленным государем графа Вильгельма; он присвоил себе титул герцога и вместе с графом Аверсы, Раинульфом, прибыл в Мельфи, где их встретили очень радушно. Вильгельм получил титул графа Апулийского; Раинульфу досталась в собственность гора Гарган с окрестностями; каждый из остальных нормандских вождей получил себе особый округ с городом. Но Мельфи оставалось их общим достоянием и служило сборным пунктом, когда они предпринимали далекие походы. Ардуину в силу договора уступили половину завоеваний.

Ваймар Салернитанский занял тогда ведущее место среди незначительных лонгобардских князей. Кроме Салерно ему принадлежали Амальфи и Капуя. В брате, которого он возвел в достоинство герцога Соррентского, он имел верного союзника, а норманны признавали его своим сюзереном. С помощью Раинульфа он овладел Гаэтой и назначил ее герцогом своего союзника. И тогда на его пути оказался опасный противник. Смещенный императором Конрадом и сосланный в изгнание Пандульф IV в 1041 году вернулся на родину и с помощью византийского императора замыслил вернуть себе княжество. Ваймар не имел бы причин его бояться, если бы он все еще мог быть уверен в помощи норманнов. Но, по смерти Раинульфа, он вооружил против себя многих из них, так как отдал Аверсу в лен не племяннику покойного, а человеку, который не имел никаких прав на это наследство. Отсюда возник горячий спор, в котором, впрочем, Вильгельм Железная Рука был на стороне Ваймара. Но Вильгельм в 1046 году умер, и норманны на его место избрали своим графом его брата, Дрого. Ваймар утвердил выбор и выдал свою дочь замуж за нового графа Апулии. Оба они, как верные союзники, готовились дать отпор Пандульфу. Последний начал войну с князем Салернитанским в союзе с племянником покойного графа Раинульфа, по имени Родульф, который с помощью норманнов прогнал ставленника Ваймара и принял власть над Аверсой. Ваймар при поддержке Дрого отразил нападение Пандульфа, но в то же время примирился с Родульфом, принял от него присягу на верность и отдал ему в лен Аверсу.

После столь крупных успехов, Ваймар находился в расцвете своего могущества и своего значения. Его дружбы искали не только незначительные князья и графы Италии, но даже император Генрих III; на подарки, которые ему послал князь Салернитанский, он отвечал такими же дорогими подарками. Когда в 1047 году император прибыл в Кампанью, он везде и всячески особенно отличал Ваймара, нового графа Аверсы, Родульфа, и графа Апулии Дрого. Однако Генрих все-таки заставил князя Салернитанского выдать ему Капую и снова отдал ее Пандульфу IV. Ваймар должен был отказаться и от присвоенного им титула герцога Апулии, но за то сам император дал Дрого и Родульфу в лен их владения. Когда же Генрих III снова ушел за Альпы, Ваймар, который во время пребывания императора неукоснительно следовал его распоряжениям, забыл и думать о том, что было. Он с норманнами двинулся к Капуе и заставил Пандульфа – если не отречься от своего княжества, то признать его зависимость от Салерно.

Город Беневент, которым правили свои собственные князья, еще прежде примкнул к византийцам и противостоял по мере сил как императору, так и папе. Теперь он прогнал своих маленьких тиранов и в конце 1050 года признал над собой власть наместника Христа. На следующий год летом Лев сам явился в Беневент, принял от беневентского населения присягу на верность и пригласил туда Ваймара и Дрого, чтобы вверить им защиту своего нового владения. В особенную обязанность Дрого он вменял удерживать своих норманнов от всяких насилий. Внуки старых викингов еще не совсем отказались от неукротимых порывов своих предков. Значительная часть их, не заботясь о реноме своих вождей, рыскала по Южной Италии, подобно древним скандинавам, только уже не на море, а на суше, грабя на дорогах и сжигая все, и не щадила даже монастырей. Когда император удалился, они и в Беневенте скоро учинили насилие над жителями. Лев, который удалился с Ваймаром в Салерно, получил здесь известие об их выходках и был этим сильно разгневан. Но он был совершенно не прав, когда обвинял в беневентских событиях Дрого. Дрого еще до этого пал жертвой составленного против него заговора и был убит в церкви во время богослужения. Лев, хотя он и оплакивал смерть этого храброго воина, тотчас же стал готовиться к войне с норманнами, чтобы прогнать их из Беневента. Он, после тщетных просьб о помощи у немецкого императора и французского короля, выступил с войском, собранным в Италии, и приказал князю Ваймару сопутствовать ему в походе. Но князь отказался от этого и предостерегал папу начинать войну с таким опасным противником, как норманны. Вследствие этого отказа из всего похода ничего не вышло. Собранное войско рассеялось. Норманны приготовились к энергичной обороне. Когда Гумфрид, младший брат Дрого, по смерти последнего, стал во главе Апулии, как ее граф, он в союзе с норманнами Аверсы стал готовиться к войне с папой. Но им не пришлось даже обнажить свои мечи, потому что никто уже им не угрожал. В это же время пришло известие о кончине Ваймара, князя Салернитанского.

В Амальфи, которое он завоевал, против него вспыхнуло восстание и амальфитанцы, при содействии его собственных подданных, которые томились под его игом, напали на него на море и на суше. Даже в Салерно составился против тирана обширный заговор, в котором принимал участие его собственный зять. 3 июня 1052 года заговорщики напали на него в Салерно на берегу и убили. Заговорщики овладели городом и замком и отправили в тюрьму Гизульфа, сына покойного. Гвидон, герцог Соррентский, брат Ваймара, взывал к норманнам о мести, и те немедленно отозвались на его призыв. Они осадили Салерно, и город скоро открыл им свои ворота. Пленный Гизульф стал князем Салернитанским. Гвидон и Гизульф позволили мятежникам, которые заперлись в крепости, свободно удалиться и дали клятву, что их не тронут. Но норманны не считали себя связанными этой клятвой и изрубили всех убийц Ваймара, когда те оставили свое убежище. Амальфи снова стал республикой. Но тогда всем уже стало ясно, что значение этих маленьких государств неуклонно снижается, что действительная власть в Италии принадлежит норманнам.

Папа Лев, хотя его первая попытка окончилась неудачно, не отказался от своего замысла освободить от норманнов Беневент. Ради этого он вступил в союз с Аргиросом (сыном Мела), которого византийский император в 1051 году снова послал в Бари в качестве катапана. Намереваясь соединить свое войско с греческим, он двинулся к границам беневентской области. Здесь на реке Форторе он наткнулся на нормандское войско, которое вели Гумфрид и породнившийся с ним граф Аверсы Ричард. Положение норманнов было очень опасным, потому что перед ними стояли папские войска, за ними византийские и, кроме того, они нуждались в припасах. В этом положении они они попробовали начать со святым отцом переговоры. Папа потребовал, чтобы они ушли не только из Беневента, но Даже из Италии. Положение дел было очень неблагоприятно оборот Для норманнов. Против них уже поднималось городское и сельское население, возмущенное неограниченным произволом с их стороны. Канцлер папы в высокомерной речи сказал, что теперь им остается выбор только между бегством и смертью. Этого было слишком для Гумфрида, и он неистово ринулся в битву.

Битва произошла у Чивителлы (18 июня 1053 г.). Преимущество норманнов проявилось сразу же. Итальянцы и греки в ужасе бросились бежать, но немцы, которые находились в папском войске, оказали достойное сопротивление и почти все остались на поле битвы. Папа бежал в Чивителлу. Жители этого маленького города отказались пустить его к себе, так как это могло иметь для них дурные последствия. Победители норманны сочли за лучшее примириться со святым отцом. Хотя они захватили его силой и силой привели в свой лагерь, но в лагере обращались с ним с почтительным благоговением и просили у него прощения.

Лев нашел нужным уступить им и дал норманнам в ленную собственность уже завоеванные области Апулии, Калабрии и Сицилии. Гумфрид и другие норманнские вожди, бесспорно, обнаружили здесь большую политическую мудрость, Своим почтительным отношением к главе церкви они достигли гораздо больше того, чего могли бы достигнуть самым счастливым для них походом. Теперь перед всем миром и перед престолом святого Петра они были признанными господами Апулии. В свою очередь, и папа мог себя поздравить с тем, что приобрел союзников, которые становились в Италии все сильнее и сильнее. Может показаться удивительным, что папа сделал их повелителями той страны, которая ему никогда не принадлежала. Но у наместников Христа свои понятия о собственности. Они держались того мнения, что Бог дал им право распоряжаться всем миром. Так, еще в то время, когда испанцы завоевали Америку, они думали, что могут спорить о вновь открытых странах как о своей наследственной собственности и делали вид, что Изабелла Католичка и Карл V только по их санкции стали законными владельцами заатлантических провинций.

Когда побежденный и взятый в плен папа спасся так счастливо, он, везде сопровождаемый графом Гумфридом, отправился в Беневент и оставался там в течение целого месяца. Он думал, что таким образом лучше всего защитит от норманнов этот город, обладание которым он ценил так высоко.

Он был прав, когда не доверял норманнам. Было несомненно, что они задумали подчинить себе всю Апулию. Поэтому Лев, хотя внешне находился в самых лучших отношениях с Гумфридом, выступал против него и старался подвигнуть на войну с ним как императора Генриха III, так и византийцев. Но все его попытки не привели ни к чему. Силы его были истощены; он отправился на вечный покой в Беневенте. 19 февраля он совершал там торжественную литургию, но Пасху хотел встретить в Риме и, несмотря на свою слабость, сопровождаемый норманнами, о погибели которых втайне мечтал, 12 марта отправился туда. 19 апреля 1054 года он умер в главном городе древнего мира.

Но с инвеститурою, которую дал норманнам папа, они, конечно, далеко еще не покорили себе Нижней Италии, ибо как византийцы, так Капуя и Салерно, так и другие маленькие владения в Нижней Италии не признавали за римским первосвященником права распоряжаться их государствами.

В это время значительно выдвинулся Роберт, сын старого Танкреда Готвиля от второго брака, тот Роберт, который потом намного опередил других представителей своей семьи. Томимый жаждою деятельности, он пришел из Нормандии в Италию. Сначала его родственники не хотели считать его равным себе и старались его «задвинуть», так что он принужден был вести жизнь, которая мало чем отличалась от жизни разбойника.

Роберт был высок ростом – выше других норманнов. Его длинные, падающие на плечи волосы и борода были белокуры, плечи широки. Он был словно рожден для власти. Никто не решался ему противоречить, когда раздавался его властный голос. Его блестящие глаза, когда они озирали боевые ряды, казалось пророчили победу. Когда его меч не мог одолеть противников, он прибегал к хитрости, в которой он был так изобретателен, что приобрел прозвище «Гюискара», т. е. хитреца.

Cognomen Guiscardus erat quia calliditatis
Non Cicero tantaefuit aut versutus Ulysses^[12], —

говорит Вильгельм Апулийский.

Однажды Роберт повторил ту проделку, с помощью которой викинг Гастинг овладел городом Луна. Когда он встретился с затруднениями при осаде крепости Мальвита, он послал сказать монахам того монастыря, который находился в стенах этой крепости, что один из его воинов умер и что он хотел бы похоронить его в их церкви. Когда невооруженные норманны принесли гроб в ограду, покойник вдруг поднялся из гроба в латах и с оружием в руках и стад раздавать мечи своим товарищам. Застигнутый врасплох, гарнизон сдался, и воины открыли ворота крепости. Гюискар засел в маленьком замке святого Марка и отсюда совершал продовольственные набеги на византийцев. Его экспедиции по стране, чтобы добыть себе и своим людям жизненные припасы, почти ничем не отличались от бандитских налетов.

Ведя жизнь, полную тревог и опасностей Роберт с завистью смотрел на своих старших братьев – особенно на могущественного Гумфрида, который не был расположен к нему. Он мечтал о собственном земельном владении, о замке и вассалах.

Наконец, счастье улыбнулось ему. Пандульф Капуанский предложил ему поступить к нему на службу (1047 г.) и за это обещал мощно укрепленный замок и руку своей дочери. Но когда Гюискар пришел в Капую, Пандульф отказался исполнить свое обещание.

Разгневанный Гюискар разорвал все свои отношения с этим вероломным князем и обратился к своему брату Дрого с просьбою о земельной собственности в Апулии. Последний указал ему скалу на границе Калабрии, построил там очень простенький деревянный замок, отдал ее брату и дал ему право завоевать Калабрию для себя. Но у бедного Роберта не было ни денег, ни слуг, чтобы привести в исполнение свои честолюбивые планы. Голая скала, на которой стоял его замок, не обеспечивала его необходимыми средствами к жизни. А внизу под ним широко расстилались плодородные поля. Он вынужден был ночью похищать скот и всю добычу, которую только мог собрать, приносил в свой замок. Наконец Дрого согласился увеличить число его воинов. Гюискар получил возможность из своего замка, которому он дал имя святого Марка, совершать разбойничьи набеги на окрестности смелее и днем.

Но все таки, хотя он мог уже украсть и продать скот или захватить в плен людей, которые должны были откупаться от него, его положение было очень печально. Но однажды ему представился случай разжиться.

Недалеко от него, в Бизиньяно, жил богатый помещик по имени Петр. Чтобы охранить свое имение, он вошел в соглашение с Гюискаром, и между ними установились настолько дружелюбные отношения, что в шутку они называли друг друга отцом и сыном. Однажды они уговорились встретиться в одном месте. Верхом они приблизились друг к другу, старик приветствовал молодого рыцаря и подставил ему свои губы для поцелуя. Но последний неожиданно сорвал ничего не подозревавшего старика с лошади и велел своим воинам отвести его в замок. Здесь Роберт упал к ногам своего пленника, признался, что только крайняя нужда заставила его идти на такое дело, и сказал: «Ты мой отец, а богатый отец должен помогать бедному сыну – таков закон». Петру пришлось согласиться выдать «сыну» 20 ООО золотых монет. После этого они мирно и дружелюбно расстались. Это было некоторым подспорьем для Гюискара в его крайней нужде. Но все-таки слишком много еще не хватало для того, чтобы он мог приступить к выполнению тех планов, о которых мечтал. Случай однажды свел его с одним из его родственников, по имени Жирар, который сказал ему: «Зачем ты живешь как бродяга? Женись на моей тетке, и я помогу тебе завоевать Калабрию. Для этого дела у нас будет двести рыцарей». Роберт не заставил его повторять дважды и получил от своего брата Дрого позволение жениться на Альбергарде.

Жирар с молодым супругом отправился в замок последнего, и оттуда оба они предпринимали свои походы на Калабрию, где скоро подчинили себе значительные земельные участки и своею храбростью приобрели большое уважение.

С Гюискаром пришел из Нормандии молодой рыцарь Ричард, сын Асклиттина. Он был Гюискару зятем, так как был женат на его сестре, и племянником Раинульфу, первому графу Аверсы. Он отличался такой красотой и такой любезностью, что привлекал к себе всех. Собрав вокруг себя значительный отряд воинов он так окреп, что Родульф, граф Аверсы, его двоюродный брат, стал ему завидовать и даже подозревать, будто бы Ричард стремился лишить его власти. Поэтому Родульф старался держать его подальше от Аверсы, и ради этого тот поселился у младшего брата Дрого, Гумфрида. Вместе с последним он совершил несколько смелых вылазок и прославился как воин.

По расположению одного рыцаря, по имени Сарулло, который прежде был вассалом их фамилии, он получил в собственность замок Генцано и скоро настолько расширил свои владения, что в полном его распоряжении оказался и другой замок. С каждым днем его власть росла. Его сопровождала значительная свита рыцарей, и его походы по окрестностям, в которых он всегда захватывал богатую добычу, становились все чаще. Его дерзость разгневала Дрого, который пошел на него войною, взял его в плен и заключил в темницу.

Но счастье благоприятствовало Ричарду. В 1047 году, когда он находился еще в тюрьме, умер Родульф, граф Аверсы. Для норманнов не было никого, кто бы был так способен стать его наследником, как юный прославленный, всеми любимый сын Асклиттина. Они осаждали Ваймара Салернитанского просьбами освободить Ричарда и сделать его графом Аверсы. Ваймар уступил их просьбам, добился от Дрого освобождения пленника и сам отвел его, одев в княжеские одежды, в Аверсу. Местное население восторженно приветствовало юного графа как своего повелителя, и князь Салернитанский дал ему Аверсу в лен.

Но честолюбивому юноше скоро показалось мало этого графства. Он устремил свои взоры дальше, на Капую, князь которой, Пандульф IV, умер в 1049 году, и пошел войной на его преемника, тоже Пандульфа. Он, правда, снял осаду главного города этого княжества, когда ему предложили за это значительную сумму денег. Однако ненадолго он оставил Капую в покое. В 1058 году он снова подошел к городу, обложил его со всех сторон и заставил его жителей сдаться. Последний лонгобардский князь, Ландульф VIII, должен был бежать и искать себе приюта на чужбине. Та же участь постигла и его потомков. С этих пор Ричард стал называться князем Капуанским, а Аверса стала только придатком к его маленькому государству.

В 1055 году умер Гумфрид, который, как рассказывают, в 1051 году, по смерти Дрого, занял его место. Так как никто из его сыновей не мог править и так как в семье Готвилей и прежде брат наследовал брату, то Роберту Гюискару легко удалось оставить за собою это наследство, к чему он так давно стремился. Гумфрид, умирая, назначил Гюискара опекуном своего несовершеннолетнего сына Абеляра, но как норманнские вожди, так и сам Гюискар не обращали внимания на это обстоятельство, и в 1056 году Гюискар был провозглашен герцогом Апулии и Калабрии. В следующем году папа Николай II утвердил его во всех титулах и владениях. Роберт снова принял на себя обязательства быть защитником церкви и оставил ремесло разбойника. Но, хотя он и стал номинально повелителем Калабрии и Апулии, приходилось еще долго ждать, прежде чем он действительно подчинил себе эти области. Они все еще оставались центром всевозможных волнений, рассказывать о которых было бы утомительно.

Князь Ричард наряду с Робертом Гюискаром был самым значительным и, пожалуй, самым честолюбивым среди норманнских вождей в Апулии. Пререкания его с зятем Вильгельмом Мостраролла дошли до того, что последний возмутился, поехал к папе Александру II, принес ему присягу на верность как своему ленному государю и просил его о помощи, которая и была ему обещана. Это дало Ричарду повод объявить папе войну и двинуться на Рим. Он поставил наместника Христова в такое положение, что папе пришлось просить о помощи короля Генриха, впоследствии Генриха IV.

Хотя король сам и не пошел за Альпы, чтобы исполнить его просьбу, но его оруженосец, герцог Готфрид, который по собственному почину пришел в Италию, взялся за дело папы, как за свое собственное, и с значительным войском был готов напасть на норманнов. Ввиду этого Ричард снова возвратился в Капую. Готфрид, который его преследовал, не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы вести с ним войну, и заключил мир, в силу которого взаимные отношения между Ричардом и папой снова значительно улучшились. Но это продолжалось недолго.

Вскоре вновь наступил разлад. Вильгельм Мостраролла взял в плен Аквино и другие папские владения и снова выступил против своего тестя, причем ему удалось увлечь за собой и других баронов. Герцог Капуанский находился в очень затруднительном положении, но, к его счастью, его зять неожиданно умер. Это выручило Ричарда в очень тяжелую для него минуту, хотя ему пришлось посчитаться даже с собственным сыном, Иорданом. Когда же он и с этой стороны достиг мира, главной целью его стало подчинить Салерно.

И здесь ему пришлось столкнуться с Гюискаром, который тоже хотел присоединить этот город к своим владениям. Гюискар для этого развелся с своей первой женой, под предлогом близкого родства с ней, и искал руки Сигилгайты, сестры Гизульфа Салернского.

Этого он добился, и его новая жена была достойна его. Она резко выделялась из среды почти совершенно выродившихся и опустившихся княжеских лонгобардских фамилий, как женщина высокого и смелого духа. «Три добродетели, – говорит Амат, – славят в нем, и три в его супруге. Среди богатых он был самым богатым, среди благочестивых самым благочестивым, и лучшим рыцарем средь рыцарей, а его жена была благородной крови, прекрасна лицом и богата разумом». Сигильгайта активно участвовала в удивительных делах Роберта.

Роберт Гюискар, как зять Гизульфа, наложил свою руку на Салерно и решился не отдавать его никому другому. Но Ричард Капуанский, который уже давно смотрел на Гюискара с завистью не мог спокойно перенести его очередной триумф.

Он обручил своего сына Иордана с дочерью Гизульфа Салернитанского и надеялся, что таким путем княжество перейдет к нему. Тогда он привлек баронов Апулии к борьбе с Робертом и между последним и его противником началась упорная война. Гюискару пришлось силой оружия занимать замок за замком, но в конце концов он одержал полную и блестящую победу. Униженному Ричарду пришлось сознаться, что он еще не дорос до борьбы с таким противником.

Книга вторая

Завоевание Сицилии. Смерть Роберта Гюискара. Граф Рожер.

После смерти Гумфрида, Рожер, младший сын Танкреда Готвиля, в 1057 году с матерью и тремя сестрами прибыл в Калабрию.

Это был красивый человек высокого роста, который уже своей наружностью производил большое впечатление. Его доброта, храбрость и общительность везде привлекали к нему симпатии.

Роберт Гюискар радушно принял своего брата и доверил ему командование своими войсками. Здесь Рожер так отличился, что возбудил даже зависть в старшем брате, герцоге. Скорее по этой причине, чем по скупости, герцог выделял Рожеру крайне скудные денежные средства. Последний, впоследствии повелитель Сицилии и родоначальник знаменитого королевского дома, который целое столетие правил островом, имел только одну лошадь, так что наезжал в Апулию, чтобы украсть там другого коня. Впоследствии он сам приказал своему историку Готфриду Малатерра сохранить для потомства описание его жизни за это время, в качестве конокрада, чтобы все знали, из какой нищеты он поднялся на высоту своего величия.

Некоторое время между братьями было какое-то отчуждение, почти разлад. Но лукавый Гюискар скоро покакого опасного врага он может нажить себе в молодом и смелом искателе приключений, и решился с ним примириться. Так как Роберт по усмирении всей Апулии хотел подчинить себе и Калабрию, то он, возведя Рожера в графское достоинство, поручил ему команду над частью своего войска, и они вместе двинулись от Реджио до Фароса у Мессины. Жители защищались храбро. Было много стычек, в которых Рожер продемонстрировал свое личное мужество. Наконец, местечко должно было сдаться.

Готфрид Малатерра характеризует обоих братьев, Рожера и Роберта, так: «Сыновья Танкреда Готвиля были от природы созданы так, что в своем ненасытном честолюбии, пока только хватало сил, никогда не могли позволить своим соседям спокойно владеть землей и людьми. Или сосед должен был служить им, или они отнимали все, что у него было».

Все удавалось норманнам, и в своем смелом предприятии они нигде не получили сильного отпора и поэтому могли подчинить себе большую часть юга итальянского полуострова без серьезной войны.

Византийские императоры были слишком заняты войной с врагами в Азии, чтобы как следует защищать свои итальянские владения. В 1061 году у них в Апулии оставались только Бриндизи, Таренто, Отранто, Бари и Галлиполи.

В Калабрии было еще несколько маленьких княжеств и свободных городов. Но мало по малу норманны стали хозяевами почти всей Нижней Италии.

Из Реджио братья устремляли жадные взгляды за пролив, к берегам прекрасного острова, который был так близко от них. Роберт Гюискар уже давно жаждал включить его в пределы своего государства, которое так быстро раздвинулось до крайней оконечности полуострова. Он уже заранее выговаривал себе у папы право присвоить его себе. Сколько ветров пронеслось над Сицилией с тех пор, как этот остров восстал из тьмы времен, озаренный светом древнейших миров. На земле, где погребен под наваленной на него огненной горой исполин Энкелад, павший в борьбе гигантов, где в долине Этны Персефона была похищена от своей плачущей матери, где нимфа Аретуза, убегая от преследовавшего ее бога реки, нашла убежище на острове Ортигии, – развилась цветущая эллинская культура и остров мог поспорить ей с культурой своей родной страны.

На побережье и внутри острова возникали государства и города, то с самодержавной властью, то с республиканским устройством, – могучие Сиракузы, самый большой город греческой древности, богатый и пышный Агригент, построенный на высокой скале Тавромениум, Эрикс с его известным во всем мире храмом Афродиты, Селинунт с его гигантскими постройками, и бесчисленное количество других. Это были «рассадники» поэзии, искусства и науки, прекраснее которых едва ли производили и Афины. Почти каждый род поэтического творчества имел здесь своих представителей. Глубоко серьезной мудрости учил здесь Эмпедокл, задумчиво бродивший у Этны, пока не нашел себе в ее кратере могилы. Лирическая муза один из своих богатейших венков водрузила на чело Стезихора.

Если остров не создал ни одного мастера трагедии, то он с восторгом принял к себе Эсхила, когда тот, изгнанный из отечества, уже стариком, явился в Сиракузы. Большой театр этого города, как и театр Тавромения, огласился хорами великого драматурга. Для театра у Этны, который Гиерон основал у подошвы этой громовой горы, он написал трагедию «Этнянки», где воспел прибытие в Тавриду Гераклидов. Эпихарм и другие развлекали народ комедиями высокого стиля. На монетах свободных городов и монархов рука превосходных художников вырезала профили государственных мужей – работа, которой и поныне восхищаются и думают, что превзойти ее нельзя. Как рано ваяние достигло здесь своего расцвета, доказывают хорошо сохранившиеся скульптурные группы, которые когда-то украшали метопы святилища в Селинунте. Со всех высот далеко сияет дорическая роскошь колонн у храмов. Везде, куда ни устремится взгляд, красуются ипподромы, одеи, театры и термы.

Но эта превосходно сохранившаяся культура была слишком недалеко от Африки и поэтому могла быть опасна для ее могучего торгового государства – Карфагена. Уже за пять веков до нашей эры алчные и властолюбивые пуны стали делать попытки основаться на острове. Они разрушили Гимеру, Селинунт и гордый Агригент. Не прошло и ста лет, как почти весь юго-западный берег Сицилии был уже в их руках. Город Гиерона и обоих Дионисиев, который побеждал и Афины, дольше других отстаивал свою независимость. Но в 212 году до нашей эры он, вместе со всем островом, попал в руки римлян, против которых недолго мог защищать город и Архимед со всем искусством строить машины. Едва ли было счастьем для его жителей то обстоятельство, что с острова прогнали карфагенян. Грабительская система римских преторов истощала их не меньше, чем пожары пунов. Несколько веков остров оставался частью Римской империи и утратил свое значение. Но с V века ему пришлось испытать точно такую же судьбу, которая постигла и итальянский полуостров, когда туда вторглись чужие роды. Африка и Европа спорили из-за обладания им; первая в лице предводителя вандалов, Гейзериха, вторая в лице Одоакра, который положил конец глубоко потрясенной Римской империи. Потом явились остготы, король которых, Теодорих, подчинил себе всю Италию и Сицилию. Но германскому владычеству скоро пришел конец. За остготами в Италию пришли лонгобарды и разлились, не основывая там постоянного государства, многими потоками до Сицилии, где потом, спустя много времени, в отдельных округах и местностях было еще заметно лонгобардское население. Затем остров снова стал достоянием греков, когда великий полководец Велизарий завоевал его для византийского императора. Но нельзя думать, что в этот новый греческий период государственная и интеллектуальная жизнь Сицилии достигла той степени процветания, которую сколько-нибудь можно было бы сравнивать с культурой прежней греческой эпохи.

Палермо, который прежде имел только второстепенное значение среди городов острова, стал главным городом, и отсюда именем кесаря византийского островом правил наместник. Так прошло три века. Тогда с востока к берегам древней Тринакрии хлынул новый поток народов и скоро совсем ее затопил. Еще в первом веке существования ислама, когда ученики Пророка, одушевленные его обещанием великой награды в раю за распространение новой веры, разнеслись по всем направлениям, как песчаный смерч под бичем самума, полководец Муса, который скоро прославился, как завоеватель Испании, в своих хищнических набегах побывал на многих островах Средиземного моря, и в их числе на Сицилии, откуда, впрочем, скоро удалился. Много раз повторялись подобные набеги, от которых не было пощады и берегам полуострова, и только в 827 году сарацины прочно основались на острове. Завоевание этого острова предприняла фамилия Алгабидов, которая царствовала в Кайруане, в нынешней провинции Тунис. Как в Испании граф Юлиан призвал мухаммедан в Гибралтар, чтобы отомстить остготскому королю Родериху за насилие, учиненное над его дочерью Флориндой, и этим наводнил значительную часть Европы мухаммеданскими полчищами – так и в Сицилии измена одного мессинца Евфимия открыла исповедникам Корана гавань Тринакрии, подвластной Восточной римской империи. Уже в 831 году Палермо попал в их руки и стал резиденцией наместников Алгабидов. Но другие города, особенно на западном берегу, еще долго оставались собственностью византийцев. Самый значительный из них, Сиракузы, только в 878 году был завоеван арабами.

Об осаде и взятии этого города существует замечательное свидетельство греческого монаха Феодосия – его письмо, которое он послал из тюрьмы епископу Льву. «Мы побеждены, – говорится в этом письме. – Целый день наши стены дрожали под ударами стенобитных машин. Наши укрепления осыпались дождем камней и», наконец, пали под ударами разрушающих город таранов. По целым дням мы терпеливо переносили голод и питались только травой. Пищей для нас были самые отвратительные предметы. Наконец нужда довела нас до того, да будет это покрыто вечным молчанием, что мы пожирали маленьких детей и уже не содрогались при мысли о том, чтобы утолять свой голод человеческим мясом… Кто мог бы спокойно изображать эти ужасные сцены? Прежде мы набросились на кожу и шкуру буйволов, чтобы ее глодать. Многие из нас мололи кости животных и смешивали эту муку с водой из источника Аретузы. Маленькая мерка пшеницы стоила 150 и даже 200 золотых талеров. Но ужаснее всего было то, что за голодом пришла зараза и так называемый тетанус, который унес очень много жертв. У одних апоплексический удар поражал одну часть тела, другие умирали сразу. Некоторые раздувались, как мехи, и представляли из себя ужасное зрелище, пока их не поражала смерть. Когда Сиракузы были взяты, начальник города, знатный патриций, заперся в крепости. Он с семьюдесятью товарищами был взят в плен живым и через восемь дней казнен. Он встретил смерть мужественно, в возвышенном спокойствии духа. Ничто не могло его заставить его изменнически продать благо города за свою личную безопасность. То спокойное мужество, с которым он шел навстречу смерти, вызвало удивление даже в том, кто был причиной его казни. Не могу умолчать я и о том, как варварски жестоко поступили с Никитой, очень энергичным и смелым воином. Все время, пока продолжалась осада, он громко проклинал Мухаммеда, которого арабы считают величайшим Пророком. Когда палачи повалили его на землю, он сказал только эти слова: «Господи, прошу Тебя о милости». Они сорвали у несчастного кожу с груди до конца тела руками, еще у живого вырвали сердце и с удивительной жестокостью изорвали его зубами. Потом они скоблили его тело камнями и, наконец, бросили его, когда их бешенство улеглось. В одну темницу вместе с нами заперли абиссинцев, евреев, лонгобардов и христиан из разных областей, между которыми был епископ Милетский, святой человек. Последний был закован в железо. И ты, мой дорогой и достопочтенный владыко, вспомни своего бедного Феодосия, умоли Господа о милости, чтобы Он усмирил все эти бури и вывел нас из этого пленения. Да будет так!»

Победители отправили греческого архиепископа этого города, который в эллинскую эпоху был самым могучим городом во всем древнем мире, в Палермо. Тот же Феодосий рассказывает об этом так: «Когда партия пленников и их товарищей под наблюдением грубых эфиопов подошла к воротам Палермо, навстречу ей вышла толпа мусульман, которые пели победные песни». Далее монах рассказывает, что в самом городе, который он рассматривал и с завистью, и с удивлением, была ужасная сутолока. Ему казалось, что сюда собралось все племя сарацинов от востока до заката, от полночи и до моря. Город Палермо уже не мог вмещать в себя такое огромное количество людей. Он разорвал прежние стены, окружил себя венком предместий и в своем высокомерии грозил самым отдаленным народам и даже царственной Византии.

Удивительно, каким образом главный город сарацинского могущества, который при византийцах отнюдь не отличался особенно большим количеством жителей, мог так разрастись – меньше, чем за полстолетия, среди постоянных волнений и борьбы, что довольно долго после появления мухаммедан терзало Сицилию, как и Испанию. То, чем было для Андалусии правление Омайядов, для этого острова было правление Фатимидов. Их наместник, Гасан Бен Али, из рода Кельбидов, в 948 году основал свою резиденцию в Палермо и передал Сицилию, как независимый эмират, в наследственную собственность своей семье. Но не следует думать, что остров при арабах достиг такого процветания, какого достигла Испания при Абдурахмане и его преемниках.

Если при владычестве Кельбидов во всех центрах дорийской культуры на некоторое время воцарился мир, и благодаря этому торговля в городах, возделывание полей, а также науки, архитектура и поэзия стали развиваться, но этот счастливый период продолжался недолго. Междуусобицы вновь вызвали к жизни старое зло, которое только недавно было устранено, и притом в тот именно роковой момент, когда норманны, полные воинственной энергии и весьма сильные в военном отношении, думали изгнать сарацин в Африку.

Так народ за народом, поколение за поколением сменяли друг друга в Сицилии, поглощаемые Летой. В памяти людей также не было места для мифологических лестригонов и логофагов, циклопов и гигантов, как и для олимпийских богов, воспетых поэтами Эллады. Отзвучали имена многих…

Под развалинами разрушенной Гелы, на одиноком морском берегу нашел свое последнее пристанище старый Эсхил. Время разрушило великолепные эллинские постройки, храмы в Акрагасе, построенные титанами святилища Сегесты и Селинунта. Готские, лонгобардские и византийские города и деревни, в свою очередь обратились в развалины. Рядом с упавшими колоннами греческих храмов поднимались крыши мечетей, минареты и дворцы мухаммедан.

Тогда у мессинского Фароса, недалеко от Сциллы и Харибды, на том месте, где можно менее чем в один час переехать с материка на остров, появились два брата Готвиля с лихим и стойким войском людей Севера. Те завоевания, которые сделала в Сицилии Византия в лице своего полководца Маниака, когда Вильгельм Железная Рука проявил столь удивительную храбрость, не дали окончательных результатов, и земли, отбитые у неверных, снова попали в их руки. Но на острове уже с древних времен жили греки, которые подчинились мусульманскому игу. Они естественно готовы были дать христианам, которых они давно ожидали, как своих избавителей от ненавистного ига, все средства и открыть все пути, чтобы переехать Фарос и прогнать правоверных. Но и среди мусульман были люди, которые несмотря на различие веры, были не прочь для достижения своих целей искать помощи у христиан.

После падения кельбидского калифата, Сицилия находилась под властью враждовавших друг с другом князей. Один из них, Рашид, имел свою резиденцию в Мессине, где христианам, в силу гарантий, данных им сарацинами при взятии города, жилось лучше, чем в других городах. Но и они не любили арабов. Трое мессинских жителей, Ансальдо ди Патти, Николо Камулио и Жакопо Саккано, решили освободить свой родной город от угнетателей и, чтобы обсудить дело сообща, в августе 1060 года сошлись на острове святого Гиацинта. Там они решили предложить власть над Сицилией графу Рожеру и Роберту Гюискару, которые тогда, вместе с папой Николаем II, находились в Милете, в Калабрии. Это было время праздников, когда мусульмане целыми днями не оставляют своих домов. Это обстоятельство дало заговорщикам возможность, переодевшись, на маленьком корабле незамеченными выплыть из гавани. Чтобы навести арабов на ложный след, они шли сначала по направлению к Палермо, но на берег вышли в Реджио. Отсюда они отправились в Милет, пытались убедить графа Рожера идти в Сицилию и отдали ему старое знамя, которое когда-то император Аркадий подарил мессинцам за смелое дело, совершенное ими в Фессалониках. Рожер, которому это предложение было в высшей степени по душе, просил по этому поводу совета у папы, и последний дал ему свое согласие.

Прежде всего, чтобы узнать положение дел, в сентябре 1060 года нормандцы, в количестве почти двухсот рыцарей, под предводительством Рожера, переправились через залив. Они проникли в гавань Мессины, которая тогда находилась на некотором расстоянии от городских стен. Сарацины сделали бешеную вылазку из ворот. Граф прибег к хитрости, бросился в бегство, но вдруг повернулся, ринулся на врагов, смял их ряды и преследовал их до города.

Убив несколько врагов и захватив добычу, он снова отплыл в Реджио и там с Робертом Гюискаром, который, кажется, до сих пор находился на материке, снова отправился в Апулию, чтобы подчинить некоторые города, оказывавшие им сопротивление. Оба брата предполагали начать военные действия против Сицилии весной, но Ибн Тимна, араб, уроженец Палермо, заставил их приступить к делу скорее. Этот Ибн Тимна, который принадлежал к Кельбидам, имел притязание на эмират над всем островом. Он изгнал своего противника Ибн Меклати, который захватил власть в Катании и ее окрестностях. Но эту, уже приобретенную им власть, у него снова отнял другой вождь, Ибн Гаваши, которому была подчинена значительная часть южного острова, особенно долина Энны. Разжигаемый и местью, и честолюбием, он обратился теперь к норманнам, о славных подвигах которых на материке он уже слышал, чтобы с их помощью одолеть своих врагов-единоверцев.

В Реджио, где он нашел братьев Готвилей, он обещал им всемерную поддержку при завоевании Сицилии и предложил разделить с ними остров пополам. На их замечание, что у них недостаточно воинов, чтобы выдержать в битвах с мусульманами, араб отвечал, что его единоверцы слишком раздроблены и не могут оказать серьезного сопротивления, что под его властью находятся несколько районов на острове и что у него есть свой отряд. Предводители норманнов согласились на эти условия. Ибн Тимна клятвенно подтвердил договор и оставил в руках христиан своего маленького сына заложником – порукою в том, что он исполнит свои обязательства. Тогда Рожер стал готовиться к походу на Сицилию. Гюискар дал ему отряд воинов и корабли, которые стояли в Реджио, а сам вернулся в Апулию и там собрал маленькое войско – человек из пятисот. Командование над этим войском он поручил Рожеру, Ибн Тимну и Готфриду Риделлю, опытному норманну, которому было поручено вести флот.

В конце февраля 1061 года эта маленькая армия, которая должна была положить конец мусульманскому владычеству на Сицилии, переправилась через пролив и пристала к берегу выше мессинского маяка. Отсюда Рожер двинулся к западу, в область Раметты, которая лежит среди гор на возвышенности у моря. Когда Рожер ночью проезжал через горы, он увидел при лунном свете араба, который к нему приближался. Обнажив меч, он пришпорил своего коня, бросился на врага и одним ударом, если только мы захотим верить Готфриду Малатерра, рассек его пополам. После этого подвига, достойного Амадиса, норманны, собирая добычу, разбрелись по гористым окрестностям, а утром вернулись к своим кораблям. Но поднялся ветер, который не позволил им сесть на корабли. Между тем в Мессине их заметили, и жители с оружием в руках напали на пришельцев. Норманны оправились, встретили их в полном боевом порядке, отбили нападение и преследовали нападавших до ворот города, куда те, потеряв много людей, в панике бежали. Они готовы уже были пойти на приступ, когда заметили, что стены хорошо защищены и охраняются сильным гарнизоном и что против них выступают новые отряды противника. Победители были отброшены к горам, откуда однако сумели проложить себе дорогу в; равнину. И на этот раз они надеялись, что им удастся сесть на корабли, но буря свирепствовала еще сильнее, чем прежде, и им пришлось пробыть еще три дня на берегу, где им постоянно угрожало нападение со стороны сарацин. В час смертельной опасности они дали обет построить часовню святому Андронику в Реджио, если только он их спасет. И действительно святой настолько усмирил бурю, что можно было сесть на корабли. Сарацины погнались за ними на своих судах и почти их догнали. Но жители Реджио, преданные норманнам, вышли на своих кораблях навстречу врагам своей веры, и те, после интенсивной перестрелки из луков должны были отступить.

Рожер убедился, что его войско и флот недостаточно сильны для того, чтобы он мог действительно осуществить свои планы. В марте и апреле Роберт Гюискар старался собрать большее сильное войско под христианскими знаменами, чтобы отомстить врагам за недавнее поражение. Во главе значительного отряда он в мае собирался покинуть материк, но до него дошли сведения, да и сам он своими глазами мог убедиться в этом, всматриваясь с берега у Реджио в Мессину, что сарацины хорошо приготовились к обороне своего острова. На помощь мессинцам пришел флот из больших кораблей, вооруженных боевыми машинами. Братья Готвили, не зная, можно ли рискнуть на переезд, сели на суда – каждый на свое, чтобы разведать силы врага. Но, когда они осматривали берега, их заметили с палермитанских кораблей и погнались за ними, так что им пришлось вернуться в свой лагерь у Реджио. Посоветовавшись с другими вождями, они решили идти на Сицилию, и Гюискар передал под командование брату 270 отборных рыцарей, чтобы с ними переправиться через Фарос. Маленькое войско было готово к походу. Воины, сознавая, насколько опасно их положение, исповедались и получили отпущение грехов, оба брата дали обет вести благочестивую жизнь, если небо поможет им завоевать Сицилию, и все норманны молили Бога благословить их на это дело. Гюискар остался в Калабрии, по-видимому, для того, чтобы набрать войско. Но нетерпение не давало Рожеру покоя. На тринадцати судах он переправился с своими воинами через залив и ночью высадился у Калькарака, на шесть итальянских миль южнее Мессины. Флот он отослал назад, так как надеялся получить из Калабрии новые вспомогательные войска.

Утром граф со своими спутниками поехал верхом в Мессину и на дороге встретил каида, губернатора, который, как оказалось позднее, должен был принять на себя начальство над городом; он ехал, окруженный тридцатью вооруженными людьми; за ним следовал караван мулов, нагруженных деньгами. Норманны изрубили каида и всех его людей и были обрадованы известием, что флот привез из Калабрии еще 170 рыцарей. В маленьком христианском войске все ликовали, и победа казалась несомненной.

С удвоенным мужеством они устремились тогда на Мессину. Арабы, которые с городских стен увидели норманнов, подходивших в таком большом количестве, и которые видели поражение каида с его людьми, не рискнули принять бой. У жителей города отнимало желание сопротивляться то обстоятельство, что в Мессине было очень много христиан, которые, очевидно, были в соглашении с их врагами. Мужчины, женщины и дети бросились оттуда в диком бегстве. Одни, чтобы спастись, садились на корабли, другие бежали вдоль по берегу или искали убежища в горах. Норманны рубили беглецов, захватывали женщин, детей, рабов и собирали добычу. На склоне горы они догнали одного знатного араба, который думал найти безопасное место в горах, с красивой девушкой, его сестрой. Христиане приближались все ближе и ближе; девушка слишком устала и готова была упасть; брат со слезами умолял ее идти, но она упала на землю; норманны почти уже их догоняли; тогда араб принял решение, милосердное и жестокое одновременно. Он хотел избавить сестру от рабства и убил ее своей рукой.

Никто из мусульман не смел оказать сопротивления норманнам, и флот, который пришел из Палермо, отошел от берегов. Так Мессина без сопротивления сдалась своим врагам (май 1061 г.). Рожер послал брату в Калабрию ключи от города, приглашая его принять город под свою власть.

Получив это известие, Гюискар со слезами благоговейного восторга принес небу благодарность за победу брата, столь неожиданно быструю, собрал столько кораблей и войска, сколько мог, и всех повел за собой в Сицилию. Воодушевленные воины ринулись на корабли и подняли якоря. Небо было ясно, море гладко, как зеркало, и флот скоро вошел в гавань Мессины.

Гюискар, чтобы обеспечить обладание этим значительным городом, который первым в Сицилии достался в его руки, приказал укрепить Мессину и оставить там значительный гарнизон.

Через неделю после взятия города, он сделал смотр войску, которое состояло из 1 ООО всадников, потом с Рожером и с Ибн Тимной двинулся к западу, к Раметте, расположенной на высотах. Впереди шла конница, делая с дороги набеги то в ту, то в другую сторону и захватывая добычу. За нею шла пехота. Когда они подошли к этой крепости, навстречу им вышел с изъявлением покорности ее комендант, предложил подарки и сказал, что он признает их своими полными господами и готов на Коране принести им присягу на верность. Вероятно, этот каид был в соглашении с Ибн Тимной, так как он сдался слишком уж скоро.

Этот второй серьезный успех дал Роберту возможность двинуться дальше в горы, находившиеся недалеко от морского берега. После двухдневного марша в этом направлении, он повернул к югу, оставил горы и поставил свой лагерь на равнине у Маниака. Там к нему пришли с подарками и припасами окрестные греческие жители, которые старались убедить мусульман, что они делают это только для того, чтобы задобрить эти шайки бандитов и защитить себя от их грабежей. Гюискар и Рожер приняли христиан благосклонно и взяли их под свою защиту.

Через несколько дней они двинулись дальше к югу, через долину Симета, намереваясь дать битву Ибн Гаваши, главным центром могущества которого было Кастро Джиованни в долине Энны. Когда войско подошло к подножию Этны, к нему огромными толпами устремилось многочисленное там христианское население, высказало норманнам радость по поводу их побед и принесло им припасы и подарки.

Завоеватели подошли к крепости Ченторби, построенной на скале. Эта крепость была окружена крепкими стенами и глубокими рвами и снабжена значительным гарнизоном. Они пренебрегли осадой этого города, так как получили известие, что за ними по пятам идет арабский военачальник Ибн Гаваши с большим войском. Поэтому они перешли Симет, но ни у Патерно, ни где бы то ни было не встретили врагов. Арабы везде отступали. Норманнское войско восемь дней оставалось в долине Патерно. Так как вместе с норманнами шли Ибн Тимна и те мусульманские воины, которых, вероятно, было у него на службе немало, то понятно, что арабы не особенно тревожились. Высланные шпионы принесли известие, что войска Ибн Гаваши поблизости нет. Тогда завоеватели снова перешли Симет и после кровопролитного боя заняли высоты Сан Феличе. Затем они пробились до мельниц ниже Кастро Джиованни, где и разбили лагерь.

Вокруг этого главного города долины Энны было стянуто мусульманское войско, которое, по очевидно преувеличенным данным норманнских историков, насчитывало до 100 000 человек пехоты и 15 ООО человек конницы. Этой армией, разделенной на три отряда, командовал Ибн Гаваши, который вскоре напал на норманнов. Оба Готвиля ожидали огромного превосходства сил у противника. Гюискар, который все еще оставался главнокомандующим, пламенной речью влил мужество в сердца своих воинов и призвал их уповать на Бога. Его дыхание, говорил он, развеет, как прах все войско нечестивых. Потом, причастившись, норманны вскочили на коней, и над ними возреяли стяги христовой веры. Рыцари ринулись вперед и раскололи ряды врагов. Норманны с каким-то яростным восторгом бросились на мусульман. Один араб в бегстве падал на другого, все смешалось в одну кучу, в которую врезались преследователи, покрывая трупами землю. Победа была в высшей степени блестящей, хотя свидетельство летописцев, будто бы в битве пало 10 000 мусульман и ни одного христианина, кажется невероятным. Число пленников было огромно, а лошадей было захвачено столько, что каждый христианин, под которым был убит в битве конь, получал вместо него Десять других. Но все-таки норманнам не удалось захватить хорошо Укрепленное Кастро Джиованни. К ней отступил Ибн Гаваши.

На другой день после битвы норманны заняли позицию у озеpa Перуза – там, где Плутон когда-то похитил Прозерпину. От сюда Рожер совершал набеги и захватывал богатую добычу. В одном из этих набегов он дошел до Джирдженти. Арабы, ослабленные большими потерями из Кастро Джиованни послали к Гюискару послов просить о перемирии, на что он и согласился. Тогда к норманнам стали стекаться со всех сторон каиды. Скрестив на груди руки, они подходили к людям Севера с глубокой покорностью, приносили им подарки, заключали мирные договоры и сдавали им свои города. Наконец явились послы из Палермо, которые принесли великолепные дары – одежды из мавританских мастерских в Андалусии, серебряные и золотые сосуды, мулов с богатыми седлами и сбруей и, кроме того, 80 ООО золотых монет. Гюискар милостиво принял подарки и послал в Палермо диакона Петра, чтобы и там выразить свою благодарность за их щедрость. При этом, конечно, он дал новое доказательство того, что к нему вполне подходило прозвище Хитреца, так как этот диакон в то же время был и шпионом, которому было получено разузнать положение дел в главном городе Сицилии.

Эмир Палермо выразил необыкновенное удовольствие, когда узнал от посла, что он сделал Роберта своим другом. Он дал диакону Петру поручение отвезти от его имени новые подарки норманнскому герцогу.

Вернувшись к норманнам, диакон, который понимал по-арабски, донес, что он нашел Палермо созревшим для падения.

Но, как ни счастливо шло для норманнов все до этого времени, хотя поражение арабов было почти полным, все-таки приходилось на некоторое время остановить этот завоевательный поход.

Мусульмане укрепились в Кастро Джиованни, построенном на крутых высотах, и Роберт, который некоторое время осаждал это укрепление, убедился, что взять его нельзя. Тогда, по его мнению, разумнее всего было отступить. Через два месяца после этого он решил снова вернуться в Калабрию, обеспечить за собой путь, по которому он шел, поддерживать с помощью Ибн Тимны среди мусульман раздор и действовать на рассеянных по острову христиан, по большей части греческой национальности, в том смысле, чтобы они поддерживали норманнов деньгами и припасами. На обратном пути он прибыл в Валь Демоне, в северной части острова, и там, недалеко от Кефалу, в местности, населенной по большей части христианами, на некоторое время остановился. Его воины были очень довольны возможностью отдохнуть на этой плодородной земле, где они были окружены своими единоверцами. Роберт разбил свой лагерь у развалин древнего Алунтиума или Калакты и построил там для защиты христианского населения мощную крепость, которую назвал Сан-Марко, по имени того замка в Калабрии, откуда начались его первые завоевания. Он оставил там гарнизон под командой некоего Вильгельма де Мале и отбыл в Мессину, причем послал вперед Готфрида Риделля к своей жене Сигильгайте с вестью о победе. Затем он с Рожером отправился дальше в Калабрию, оставив свой гарнизон и в Мессине, а Ибн Тимна поселился на жительство в Катании, чтобы оттуда наблюдать за врагами, главным образом жителями провинции Джирдженти или Кальтанизетты.

В Палермо были две враждующие партии. Одна, в заговоре с Ибн Тимной, хотела сдать город и остров норманнам, и посол Роберта был в сношениях с вождем этой группировки. Другая же была готова на все, чтобы сохранить в Сицилии мусульманскую власть. Эта группировка вступила в переговоры с Мейц Ибн Азисом, правителем провинции Африки, которая заключала в себе область современного Туниса и Триполи. Правда, этот князь имел много противников как на Ниле, так и на северных берегах Африки. Но он думал, что если ему удастся под знаменами Пророка одержать победу над «идолопоклонниками», он значительно укрепит свою власть. Поэтому в 1061 году он послал свой флот в Сицилию. Но, когда этот флот дошел до острова Пантелярии, его разбросала и отчасти уничтожила сильная буря. Враги Ибн Тимны, которые все свои надежды возлагали на помощь из Африки, после этого события пали духом, а предводители норманнского войска сочли этот момент удобным для новых предприятий. В декабре Рожер с всадниками переправился через пролив и прошел по острову вплоть до Джирдженти. Христианское население встречало его очень дружелюбно. Особенно восторженно встретило его греческое население окрестности Этны. Они приглашали его остаться навсегда и уверяли, что они охотно бы подчинились его власти. Но известие, которое пришло к нему из Калабрии, заставило его немедленно вернуться домой.

Туда прибыла молодая дама, к которой Рожер питал нежные чувства – Эдит, дочь графа Грентемесниля, происходившего от герцогов Нормандии. Граф, которому теперь было только тридцать лет, по-видимому, уже несколько лет тому назад, еще на родине, влюбился в эту девушку, воспитывавшуюся тогда в монастыре Сан-Эвро. Через несколько лет ее брат Роберт, носивший духовный сан, стал хлопотать о ее браке с Рожером. Теперь избранница его сердца со своей сестрой Эммой прибыла в Нижнюю Италию. Граф поспешил к ней навстречу и справил свою свадьбу в Милете.

Хотя он, когда-то почти нищий, в своих походах не приобрел большого богатства, все-таки по этому поводу он устроил праздник, на который явился в великолепном рыцарском платье; там его прославляли музыкой и пением. Но, так как его честолюбие не давало ему покоя, он через несколько дней вырвался из объятий Эдит и снова отправился на Сицилию.

Он призвал Ибн Тимну поспешить к нему навстречу из Катании, встретился с ним на Сицилии и двинулся к Петралии в область Терминии и Леонфорте, где было смешанное христиано-мусульманское население, которое выразило готовность подчиниться ему, и он занял тамошний замок своими войсками. Отсюда он направился в Траину, в город, расположенный на крутых скалах в окрестностях Этны, к юго-западу от огнедышащей горы. Жителей Траины они еще прежде успели склонить на свою сторону. Там также он оставил свой гарнизон. В Калабрию, куда он скоро потом удалился, он ехал главным образом ради своей молодой жены.

Между тем Ибн Тимна действовал в Сицилии в интересах норманнов и одолел несколько арабских вождей, которые противились его замыслу очистить остров от сарацин.

Когда он вел эту междуусобную борьбу, один из его противников, под тем предлогом, будто бы он хочет вступить с ним в соглашение, вызвал его на свидание. Когда Ибн Тимна неосторожно явился туда с небольшой свитой, его стащили с лошади и убили. Это случилось в марте 1062 года, и было тяжелым ударом для норманнов, для которых обстоятельства и без того складывались неблагоприятно.

Именно в это время, между братьями Готвилями начался раздор. При завоевании Калабрии они заключили друг с другом договор, по которому эту провинцию должны были разделить между собой пополам. Но Роберт все еще оставался в долгу перед братом в смысле этого условия. Теперь последний не захотел довольствоваться пустыми обещаниями.

Может быть, и жена подбивала его требовать от брата свою долю, так как она, происходя из княжеского дома, была недовольна своим скромным положением. Это еще больше усилило и без того вполне естественное желание графа окружить свою молодую прекрасную жену роскошью. Он не делал тайны из своего недовольства перед другими нормандскими вождями. Но и их представления об этом Гюискару не увенчались успехом.

Тогда раздраженный Рожер удалился в свой замок и оттуда прислал сказать брату, что он будет отстаивать свои права с оружием в руках, если его требование в течение сорока дней не будут исполнены. Весной 1062 года между двумя Готвилями действительно началась война. Но другое событие заставило их до времени оставить свои раздоры. Жители Гераче в Калабрии выразили покорность Гюискару, но не сдали ему своего города. Чтобы усмирить их, он построил там крепость. А те еще прежде задумали сделать своим повелителем Рожера. Последний устремился в Гераче, чтобы прогнать оттуда гарнизон и напасть на войска брата.

И Гюискар двинулся к этому городу, но захотел сперва попробовать, не удастся ли ему овладеть этим городом хитростью. Он проник в город переодетым и там зашел к одному из своих сторонников, некоему Василию. Когда он сидел там с ним и его женой за столом, один из обитателей дома узнал Роберта и оповестил население о присутствии в городе ненавистного им Гюискара. Все бросились к этому дому, растерзали его хозяина, посадили на кол его жену и с обнаженными мечами столпились вокруг Гюискара. Но его спасло присутствие духа. Он сказал разъяренной толпе, что они дорого заплатят, если нападут на него. Его воины и воины его брата поспешат сюда и разрушат их город, чтобы отомстить за его кровь. Если же они дадут ему свободу, то он сделает для них все, что они хотят. Жители, не зная, что им делать, отвели Гюискара в тюрьму.

Рожер, которого в этот день не было в Гераче, узнав об этом событии, поспешил туда. Он пригласил к себе знатнейших из жителей города и настойчиво требовал от них выдать ему Гюискара, чтобы он мог ему отомстить. Его угроза опустошить окрестности, его уверения, что и воины Гюискара, недовольные таким поступком, стоят на его стороне, подействовали на жителей, и они привели к нему своего пленника в оковах.

Но прежде они заставили Гюискара поклясться, что он никогда не будет строить крепости в их городе. Когда же Гюискар, совершенно отданный во власть брата, явился к нему, произошла сцена, которая гораздо больше говорит о добром сердце Рожера, чем в пользу его брата. Они помирились. Рожер открыл брату объятия, и Гюискар бросился к нему на шею. Все присутствовавшие при этом нормандские воины смотрели на эту сцену сквозь слезы. Но Гюискар, который этим наружным примирением выпутался из опасного положения, пустился на новые хитрости, чтобы оттянуть исполнение своего обещания. Он еще долго медлил отдать своему брату половину Калабрии. Только тогда, когда между ними грозила вспыхнуть из-за этого новая война, он пригласил Рожера на встречу, где должны были быть оговорены детальные условия. Встреча произошла в Валь ди Красти, на мосту, который с тех пор называется мостом Гюискара. По заключенному здесь договору Рожер должен был собирать подати с сообща завоеванной ими страны, чтобы снабдить своих воинов необходимым. Здесь он снова доказал свое великодушие, так как ограничился этим, не настаивая на действительном разделе.

Но в Гераче он построил сильное укрепление, потому что не считал себя связанным тем обещанием, которое дал жителям этого города Гюискар.

В начале лета 1063 года он снова вернулся в Траину и узнал, что ему угрожают сарацины из Палермо, усиленные африканцами. Войско мусульман, которое шло на истребление врагов своей веры, численностью неизмеримо превосходило норманнские силы. От лазутчиков Рожер узнал, что враги стоят приблизительно в шести итальянских милях от Траины у речки Черами, там, где на крутой, скалистой вершине возведена крепость с тем же названием. В июне 1063 года он решил предупредить нападение мусульман и двинулся в долину этой реки, чтобы не пустить врагов дальше. Мусульмане построились в два ряда также, как и норманны. Одним из отрядов командовал сам граф, другим Серлон. При стычке первый сарацинский ряд уклонился от атаки норманнов с фронта и пытался напасть на них с флангов, для чего хотел овладеть холмом, с которого было бы возможно осуществить этот план. Но этот замысел не удался. Вдохновенной речью Рожер воспламенил своих воинов. Они врубились в огромные толпы арабов и совершенно исчезли среди них.

Почти чудом их безумная отвага увенчалась победой.

Малатерра рассказывает, что прекрасный юноша на белом коне и в белых доспехах неожиданно появился на поле бою, поднял копье с маленьким белым знаменем и красным крестом, врезался в самые густые ряды неверных и рассеял их. Но это был не святой Иаков, который со времен Пелахо во всех битвах шел впереди испанских войск и поражал бесчисленные толпы мавров. Норманны видели в нем святого Георгия Победоносца. Слезы полились из их глаз – то плакали от благоговейного восторга их суровые сердца.

С бешеной отвагой они бросились сквозь массы врагов к нему, но он исчез, прежде чем они к нему подоспели. Рожер совершил Чудеса храбрости и одним ударом меча рассек панцирь на груди одного палермитанского вождя, а тот был воин необыкновенной силы.

Тот же летописец говорит далее, что толпы мусульман рассеялись пред христианами, как тучи, когда их уносит бурный ветер, как стаи птиц, когда их бьет сверху сокол. Конница врага была почти вся изрублена, 15 ООО трупов покрывало поле битвы. Победители провели ночь в лагере мусульман и после своих дневных трудов отдыхали в их палатках. На следующее утро они бросились в погоню за 20 ООО человек пехоты, которые бежали в горы, и устроили ужасную бойню. Много мусульман было взято в плен и отослано в Калабрию, где их продали в рабство. Христианские историки рассказывают, что Рожер поспешно вернулся в Траину, так как запах множества смердящих трупов был невыносим. Он послал к папе Александру II гонца с вестью о победе и принес ему в дар четырех верблюдов. За это норманны, которые победили сарацин и должны были побеждать их в будущем, получили полное отпущение своих грехов и знамя, под сенью которого можно было тем вернее окончить богоугодное дело. Даже если и вычеркнуть из этих норманнских сказаний легендарные черты и значительные преувеличения, то все-таки норманны под предводительством Рожера одержали блестящую победу.

Вскоре после битвы произошло одно неожиданное событие. Пиза, в то время едва ли не самый могущественный из приморских городов Италии, снарядила флот, чтобы завоевать Палермо. До сих пор между городом на Арно и главным городом Сицилии были оживленные и очень выгодные сношения. Но пизанцы встретили со стороны Палермо некоторые затруднения, потребовали себе льгот и, когда им было в этом отказано, решились отстоять свои права силой оружия. Пизанские корабли были построены так, что они годились как для торговли, так и для войны. С сильным десантом флот республики, которая пользовалась влиянием на всех побережьях Средиземного моря, пристал к северному берегу острова. В Траину были направлены послы просить Рожера поддержать своей конницей с суши пизанцев, которые хотели напасть на Палермо с моря. Сначала граф дал уклончивый ответ, Пизанский флот двинулся тогда прямо на Палермо. 2 сентября 1063 года они заперли гавань и в устье Орето высадили конницу и пехоту. Жители города, которые вышли из ворот, чтобы изгнать пришельцев, потерпели поражение.

Пизанцы разбили свои палатки на берегу реки, через которую здесь через сто лет был построен адмиральский мост, названный так в честь Георгия Антиохийского, и отсюда опустошали окрестные виллы сарацин. В этом смелом предприятии они потеряли четыре корабля. Их сожгли арабы. Но пизанцы нагрузили пятый корабль богатой добычей, которую, возвратившись в родной город, пожертвовали на постройку Пизанского собора, доказательством чего и до сих пор служит латинская надпись, сделанная на нем в то время.

Рожер, чтобы снабжать свою главную квартиру провиантом, ездил то на юг в долину Гимеры, то на север к морю в Кефалу и оттуда всегда возвращался в окрестности Этны с большой добычей.

Теперь он снова двинулся в путь, оставив свою жену в Калабрии, вероятно, для того, чтобы взыскать там деньги, которые он должен был получать по договору с Гюискаром. Он прибыл на остров поздней осенью и снова двинулся в поход против Джирдженти. Мусульмане в этом городе получили известие о приближении норманнов. Один отряд их войска занял позицию на склоне горы, и, когда Рожер во главе своих воинов шел по дороге, а другие его люди шли впереди с добычей, арабы напали на последних и частью их истребили. Те, которым удалось уйти, побежали на почти неприступную вершину скалы. Рожер, который это заметил, ринулся со своими соратниками вперед, крикнув бежавшим, чтобы они старались с ним соединиться, и не испугался дороги на крутую вершину, чтобы снять их оттуда. С ними он напал на неверных и вновь отнял у них добычу.

Несмотря на победу у Черами, большая часть Сицилии все еще оставалась в руках врагов.

Под осень Рожер снова отправился в Сицилию и взял с собой свою жену. Он, конечно, отказался бы от этого путешествия, если бы только мог предвидеть те опасности, которые его ожидали. Смерть Ибн Тимны послужила поводом к тому, что вслед за Катанией и другие сицилийские города отпали от нормандских территорий. Хотя Мессина и окрестности Этны все еще оставались им верными, положение дел в Сицилии становилось очень опасным.

Только Рожер со своим отрядом разбил лагерь у Траины, как между жителями этого города и нормандскими воинами пошли раздоры. Поводом к ним послужило почти такое же обстоятельство, которое два века спустя возбудило негодование сицилийцев против французов и привело к так называемым Сицилийским Вечерям. Местные жители жаловались на то, что чужеземцы нагло преследуют их жен и дочерей. Ради безопасности граф укрепил город и расположил свои войска по окрестным местностям, населенным сарацинами. Однажды, когда Рожер с большинством своих войск ушел из города в поход, жители Траины, подстрекаемые одним из своих выдающихся сограждан, Плотином, взялись за оружие и напали на гарнизон. Но норманны все-таки их отбили. Жители со своей стороны в ожидании возвращения Рожера укрепились в центре города, напротив того холма, на котором находился норманнский лагерь. Граф, извещенный об этом через гонца, спешно вернулся в город, чтобы подавить восстание. Когда весть об этом происшествии разнеслась по окрестностям, к Траине подошли сарацины в количестве 5 ООО человек, чтобы действовать заодно с христианским населением.

Таким образом, норманны, окруженные со всех сторон, были в весьма сложном положении. Они не могли выходить из лагеря в большом количестве, чтобы добыть себе еду, так как это могло подвергнуть большой опасности оставшихся в лагере; но, когда они посылали за фуражем небольшие отряды, враги их избивали. Вынужденный всегда быть настороже и нуждаясь в самом необходимом, постоянно истощая силы в ночных караулах и небольших вылазках, Рожер проводил здесь со своим войском тяжелые недели и месяцы. Это опасное положение действовало на него тем сильнее, что он видел, как мучится вместе с другими и его Эдит. Все слуги были взяты на действительную службу в ряды войск, и его жене с двумя женщинами из свиты пришлось готовить обед, когда таковой был, для графа и его соратников. Оба они терпели большой недостаток в одежде, – у них был только один плащ, который они и надевали поочередно, когда кому-нибудь из них приходилось показываться в обществе. В одной вылазке под Рожером была убита лошадь, но он мечем проложил себе дорогу и вынес из битвы на плечах седло, чтобы оно, как трофей победы, не досталось сарацинам. Медленно, как победитель, он возвращался в свой лагерь.

Зимой, которая здесь была особенно сурова, так как снег от недалекой Этны доходил до Траины, их положение еще более ухудшилось. Но однажды Рожеру удалось нанести врагам сильный удар. Враги, у которых было много припасов и вина, так как виноград превосходно созревал на окрестных холмах, в морозные ночи, чтобы согревать коченеющие члены, привыкли употреблять вино в очень большом количестве; норманны прознали, что часто по ночам большая часть их врагов спит глубоким пьяным сном. Они выбрали одну ночь, чтобы напасть на ничего не ожидавшего врага, и их затея удалась. Много спящих было убито, и в руки Рожера попало огромное количество масла, вина и зернового хлеба. Это дало ему возможность держаться. Оставив в Траине гарнизон, он опять отправился в Калабрию, чтобы там набрать побольше людей для дружины. Эдит осталась в Траине и доказала, что она смелая женщина, так как вселяла своим поведением в воинов бодрость духа и, то ласковыми словами, то угрозами, удерживала их от всяких насильственных выходок.

Когда после смерти Ибн Тимны его приверженцы остались без предводителя, на острове среди арабского населения вновь вспыхнуло стремление разом покончить с чужеземцами. Они обратились к зиридскому властителю Северной Африки, Темиму, с просьбой о помощи. Араб действительно отозвался на их призыв и в 1063 году послал к берегам Сицилии войско под предводительством своих двух сыновей Айюба и Али. Один из них с главными силами двинулся к Палермо, а другой – к Джирдженти, откуда послал отряд к Кастро Джиованни, чтобы усилить гарнизон этой крепости, враждебной норманнам. Таким образом, положение дел стало для Рожера крайне неблагоприятным; но он вернулся из Калабрии с большим количеством боевой амуниции, оружия и лошадей для дружины и тотчас же двинулся к Кастро Джиованни, чтобы осадить это укрепление, построенное на возвышенности. Он послал опытного вождя, своего племянника Серлона, прославившегося своей храбростью, с небольшим количеством воинов, чтобы выманить мусульман для схватки, а сам с остальными войсками спрятался в лесистой долине. План удался. Арабы, как только увидели отряд Серлона, выбежали из-за крепостных валов. Их нападение было столь отчаянно, что они убили много норманнов и рассеяли остальных. Тогда Рожер в дикой ярости рванулся со своими воинами из засады, обратил после ожесточенной битвы мусульман в бегство и далеко их преследовал. Затем он поспешил назад в Траину.

Арабы, которые были так уверены в победе, в надежде на присланные им из Африки вспомогательные войска, после этого поражения стали смотреть на дело несколько разумнее и не осмелились оказывать графу сопротивление, когда тот направился далее, в области древней Гимеры и дошел до Кастро Джиованни. Таким образом, он беспрепятственно достиг южного берега у Бутеры и захватил богатую добычу.

Посему Гюискар решился поддержать брата в его начинаниях. В 1064 году он собрал в Апулии и Калабрии новое войско. Рожер встретил его у Козенцы, и братья со значительными силами переправились через Фарос. Они пошли прямо на Палермо и разбили лагерь недалеко от города, на горе Монте Пелегрино, которая тогда называлась горой Тарантулов. Здесь они три месяца подряд пытались захватить этот важнейший пункт в Сицилии, но были так храбро отбиты палермитанцами, что отказались от своего намерения. Энергия арабов объяснялась тем подкреплением, которое они получили от двух египетских принцев, Айюба и Али.

Если бы сарацины и впредь действовали также единодушно, то, по крайней мере, западная часть Сицилии еще долго оставалась бы в их руках, хотя восточная была для них наполовину уже потеряна, поскольку там было много христиан и сторонников покойного Ибн Тимны. Но между ними снова начались раздоры, что привело к междоусобной борьбе.

В силу этого сыновья зиридского властителя со своими воинами покинули страну, что в свою очередь повлекло за собой дальнейшую эмиграцию мусульман. Смерть храброго предводителя Ибн Гаваши, который умер именно в это время, стала тяжелым ударом для последователей Магомета. И все-таки прошло еще много лет, прежде чем норманны полностью овладели Сицилией.

Братья Готвили повернули тогда на юг, напали на местечко Бугано, разрушили дома и местных жителей обратили в рабство. Гюискар отослал их в Калабрию и принудил к тяжелым работам на полях, опустошенных почти постоянными войнами. Роберт убедился, что Палермо нельзя взять с суши, и поэтому счел нужным заготовить для этой цели корабли на калабрийском берегу. То обстоятельство, что Южная Италия была покорена далеко не полностью, а именно там и приходилось изыскивать средства для завоевания Сицилии, снова и снова заставляло его туда возвращаться. Он опять переправился с братом через пролив между Мессиной и Реджио. По-видимому, он рассчитывал на то, что раздоры между мусульманами будут им на руку, и не ошибся в своих ожиданиях.

В 1066 году Рожер возвратился в Сицилию, обосновался в городе Петралии, почти в центре острова, и укрепил его башнями и высокими валами. Отсюда открывалась дорога на Гимеру, теперь Термини, и на Палермо. Кастро Джиованни и Джирдженти, куда он не раз доходил, были тоже теперь для него открыты. Неустанно использовал он эту новую, благоприятную для него ситуацию и обрушивался, как лавина, со своей конницей на врагов – так, что те в страхе бежали. Все более и более расширялась его экспансия на острове.

Палермитанцы за своими стенами уже не чувствовали себя в безопасности. Они собрались на совещание, чтобы обсудить, каким образом можно защитить город и не допустить того, чтобы с их башен сорвали знамена Пророка. Они решили – это было в 1068 году – попытать счастья в открытой битве и, когда услышали, что Рожер находится недалеко от города, вышли из городских ворот. В девяти милях от Палермо у Мигильмери они наткнулись на довольно значительное войско Рожера, и тотчас же началась битва. Поражение, которое Рожер нанес этой очень сильной мусульманской армии, было так сокрушительно, что, по свидетельству летописца, не осталось в живых ни одного мусульманина, чтобы принести весть об этом в Палермо. На поле битвы норманны нашли ящики с почтовыми голубями, которых мусульмане захватили с собой, чтобы тотчас же известить своих сограждан о победе. Норманны окрасили перья голубей кровью побежденных и пустили их на волю, и в городе тотчас узнали о роковом исходе битвы.

Гюискару между тем приходилось вести тяжелую борьбу и на континенте. Он должен был постоянно оставаться с войском в Апулии, чтобы удерживать за собой занятые укрепления. И все же его постоянные экспедиции на остров дали византийцам возможность снова отнять у него несколько важных пунктов. Так, Отранто и Бари снова попали к ним в руки, а именно эти приморские города были особенно необходимы Гюискару, ибо они доставляли ему корабли, без которых он не мог обойтись при завоевании острова. Вернуть себе оба утраченные города стало для него задачей первостепенной важности. В 1068 году он овладел Отранто и в том же году приступил к осаде города Бари, который давно уже был главным опорным пунктом византийцев в Италии. Завоевание этого города было делом очень нелегким, так как греков поддерживал флот, присланный из Константинополя, а Гюискар мог действовать только с суши. С величайшим напряжением сил после трехлетней(!) осады, ему удалось овладеть городом. Город сдался на милость победителя 16 апреля 1071 года.

Теперь Роберт мог помогать брату всеми своими силами и тотчас же отправился на остров, чтобы пустить в ход все средства для завоевания главнейших городов Сицилии. На этот раз с ними прибыл и значительный флот, состоявший главным образом из кораблей Бари, чтобы обложить Палермо и с моря. Но прежде Рожер осадил Катанью, которая сдалась ему через четыре дня. И братья двинулись на Палермо.

Палермо, после завоевания острова сарацинами, стал главным городом Сицилии и резиденцией сначала лонгобардских наместников, затем кельбидских эмиров. Город быстро разросся и стал очень многолюдным. Желанный Палермо… Перед норманнами на неизмеримом протяжении расходились извилистые улицы, перерезанные высокими стенами, отделявшими квартал от квартала. Над морем домов поднимались бесчисленные, крытые свинцом купола мечетей и стройные башни минаретов. Между ними виднелись увенчанные крестами церкви христиан, которым мусульмане позволяли жить среди них, не слишком обременяя их своими требованиями. С другой стороны Средиземное море льнуло своими темно-голубыми блестящими волнами к стенам того, теперь покинутого замка, в котором жили первые наместники. Высоко над крышами поднималась скалистая, в глубоких трещинах пирамида Тарантуловой горы, или Монте-Пелегрино, а рядом – заросший лесом вечно зеленых дубов горный склон, на котором впоследствии было выстроено аббатство Монреале. В долине Орето, реки, окружавшей город, в чащах апельсинов, лимонов, лавров, миртов стояли виллы богатых арабов, где в Центре выложенных мрамором бассейнов фонтаны развешивали в воздухе свои радужные струи.

Рожер подошел к Палермо сперва с восточной стороны и занял для себя и для своего войска богатый дворец и окрестные виллы. Летописец Амат рассказывает, что даже второстепенные военачальники жили, как князья, среди прекрасно орошенных, богатых лучшими плодами садов – в каком-то земном раю. Граф прежде всего овладел крепостью святого Иоанна и там принял брата, который подошел с моря. Осада велась главным образом из этой крепости. Здесь оставался со своими апулийскими и калабрийскими воинами Гюискар, а Рожер занял позицию на той дороге, которая вела к Монреале. Братья с южной стороны обложили войсками третью часть всего города. С северо-восточной стороны норманны заблокировали гавань. Немногочисленный флот палермитанцев был оттеснен в бухту. Мусульмане часто делали вылазки, чтобы мешать осадным работам. В стычках с врагами, которые при этом происходили, они проявляли большую храбрость. При вылазках арабы часто оставляли городские ворота открытыми, как будто приглашая христиан войти в город. Однажды один из сарацинских воинов, который убил уже много норманнов, промчался в эти ворота, остановился там и с угрозами обратился к врагам. И тогда молодой нормандский рыцарь, родственник Готвилей, раздраженный его вызывающим поведением, пришпорил коня, бросился на него и пронзил его копьем. Но, когда он это сделал, арабы заперли за ним ворота и стали осыпать его стрелами. Но воин, очертя голову, прорвался сквозь густые ряды врагов и через другие ворота соединился со своими, которые уже считали его погибшим.

До начала зимы осаждавшие не достигли больших успехов. Значительная величина города делала очень трудным его завоевание. Поэтому Гюискар отправил послов к графу Ричарду Капуанскому, который обещал ему помощь против сарацин, с требованием, чтобы он теперь шел к нему на подмогу. Но тот, а он давно завистливо смотрел на успехи Гюискара, отказался исполнить свое обещание. Правда, сначала он предполагал послать Гюискару на помощь своего сына Иордана, с отрядом из 200 рыцарей, но потом раздумал и отозвал назад сына и его спутников, хотя те были уже почти на половине дороги. Братья Готвили убедились в том, что им придется полагаться только на свои собственные силы.

А в городе начался голод и появились инфекционные болезни, так как его улицы были почти сплошь покрыты непогребенными трупами павших в битвах. Норманны находили злобное наслаждение в том, что разбрасывали вдоль стен куски хлеба. Сарацины маленькими группами осмеливались выходить за ворота, чтобы подобрать эти драгоценные куски. На другой день норманны раскладывали эти куски немного подальше от городских стен. На третий день они раскидывали хлеб еще дальше, и сарацины в большем количестве, набравшись смелости, выходили из города, чтобы подобрать хлеб. Тогда норманны внезапно нападали на них и брали их в плен, чтобы продать потом в рабство.

Маленький флот арабов был усилен кораблями, которые смогли войти в гавань. Ободренные этим, палермитанцы решились напасть на враждебный флот. Гюискар отдал приказание подготовить норманнские суда к битве и, по свидетельству Амата, снарядил их так, что они напоминали морских драконов старых викингов. Палубы были покрыты кусками красного войлока, чтобы защищать корабли от стрел и камней. Гюискар понимал, как важно одержать победу в этой морской битве. Если бы они здесь потерпели поражение, то осада с суши не привела бы ни к чему, так как жители всегда имели бы возможность получать припасы с моря. Все христианские воины приняли причастие, взошли на суда и, как рассказывает Вильгельм Апулийский, смело вступили в битву, не страшась лязга боевых орудий и криков неверных. Сначала арабы храбро сопротивлялись, но затем дрогнули и обратились в бегство. Некоторые корабли были захвачены, другие пробиты насквозь. Однако, большинству из них удалось ускользнуть в гавань, которую заперли за ними цепью. Победители разорвали эту цепь, ворвались в бухту, захватили еще много кораблей, а остальные сожгли.

Положение арабов стало очень тяжелым. Теперь у них не было надежды отстоять город. Все городские улицы были покрыты ранеными и трупами. Свирепствовали голод и болезни. Впрочем, и в лагере норманнов тоже был ощутим недостаток в продовольствии. Даже за столом Гюискара не было вина, и Амат удивляется, как Сигильгайта, которая при дворе в Салерно всегда пила неразбавленное вино, теперь довольствовалась водой. Летописец менее удивляется такому стоицизму со стороны Гюискара, так как у него на родине, в Нормандии, виноградного вина не было.

По этой причине предводитель норманнов решил не откладывать штурма города и выработал с Рожером план нападения, в котором оба они должны были принять одинаковое участие. Построили четырнадцать больших лестниц, по которым можно было бы взобраться на высокие стены. Подготовка была закончена до рассвета того дня, когда должен был начаться общий штурм. Самая трудная задача предстояла Рожеру, который должен был напасть на город с юго-западной стороны. Гюискар сначала хотел только ждать, что и как удастся его брату. Он отдал ему под команду ядро своего войска, а сам выжидал момента, чтобы вмешаться в битву. С северо-востока должен был угрожать городу флот и, если это будет нужно, ворваться в гавань. Рано утром, в первый день января 1072 года, когда осада продолжалась уже почти пять месяцев, раздался боевой клич и шум приготовлений к штурму. Арабы, сознавая, что настал решительный час, не замедлили подняться на зубцы стен и усеяли их густыми рядами, чтобы защищать их, а осаждавшие стали пускать в них стрелы и метать камни. Внезапно отряд мусульманских воинов вырвался из ворот, бросился на нападавших и рассеял их. До сих пор в деле была только нормандская пехота; теперь двинулась конница и отбросила арабов в ворота с такой стремительностью, что почти сама ворвалась с ними в город. Но осажденные успели опустить решетку, которая закрывала вход, хотя многие из тех, которые принимали участие в вылазке, оставались еще за воротами и были потом изрублены норманнами. Снова начали штурмовать стены. Принесли и поставили первую из лестниц. Один воин, имя которого – Архифред – дошло и до нас, перекрестился и стал подниматься по лестнице. За ним стали подниматься двое других и вместе с ним взошли на стену. Лестница за их спинами, по рассказу Амата, подломилась. Они втроем стояли на стенах против всего населения города. Их щиты были изрублены в куски, но они неустрашимо двинулись в суматоху улиц и защищались так храбро, что отбили все нападения. Без всякого вреда для себя они снова соскочили со стены. Тем временем принесли новые лестницы. По ним полезло вверх много норманнов, но и им дали такой сильный отпор, что они вынуждены были опять отступить.

Гюискар и Рожер воспламеняли мужество воинов. Под вечер решено было возобновить попытку штурмовать стены. Арабы, как и прежде, были готовы защищаться и надеялись, что и на этот раз это им удастся. Но они не подумали о прикрытии городского квартала – Халессы. Это было слабое место. По сигналу Рожера, Гюискар с тремястами воинами проложил себе туда дорогу через сады. Быстро принесли и поставили лестницы, а немногих мусульман, которые защищали это место, легко одолели. Норманны через стены ворвались в Халессу, разбили ворота, и сам Гюискар этой дорогой проник в город. Эти ворота находились там, где теперь находится церковь Ла Гванчиа, на площади, которая и теперь называется площадью Победы. Тогда началась ожесточенная битва между нападавшими и палермитанцами, которая продолжалась до ночи. С обеих сторон было много убитых. Наконец арабы отступили в старый город, а норманны укрепились в Халессе. Рожер еще ночью пришел сюда на помощь брату с войском, так как положение Гюискара среди враждебного населения было в высшей степени опасным. На башнях поставили караулы и христиане должны были готовиться к новой атаке, так как большая часть Палермо еще не была занята ими. Высокие стены, которые отделяли квартал от квартала, затрудняли овладение городом. Однако лишения осады сломили мужество арабов. Хотя самые решительные из них и хотели еще сопротивляться, но они остались в меньшинстве. Еще ночью после штурма послали к норманнам послов с изъявлением готовности сдаться и выдать заложников.

Два начальника города, которые руководили его делами, явились к Рожеру с другими нотаблями, чтобы подробнее уговориться о сдаче крепости. Договор был заключен. Граф овладел старым городом, сделал в сопровождении свиты объезд его улиц, разместил в важнейших пунктах гарнизоны и вернулся.

Теперь первым делом было вернуть этот город христианскому миру. Роберт со своею женою Сигильгайтой, с сыном, с зятем Гвидоном, с Рожером и другими спутниками в торжественной процессии отправился в большой собор, превращенный арабами в мечеть. У главных дверей собора все с выражением глубокого благоговения, а некоторые со слезами на глазах сошли с коней. Исламские символы, которые, главным образом, состояли из изречений Корана, насколько это возможно, были тотчас удалены. Архиепископ, грек Никодим, который до сих пор совершал богослужение в маленькой церкви святого Кириака, снова по всей форме освятил молитвенный дом. То, что в нем было присуще мусульманскому культу, например, мимбар, кафедра, или михраб, ниша для молитвы, которая указывала направление к Мекке, было тотчас же уничтожено или переделано. Впоследствии это здание было значительно перестроено, но главные стены в нынешнем соборе остались от прежнего. Амат говорит, что во время освящения собора некоторые благочестивые люди слышали в нем пение ангелов, которые пели «осанна», и что храм при свете истинной веры сиял яснее, чем все другие храмы в мире.

Летописцы по-разному пишут о тех условиях, на которых состоялась сдача города. Достоверно известно, однако, что за мусульманами были сохранены свобода совести, личная безопасность, неприкосновенность собственности и право суда по собственным законам. И большой заслугой норманнов явилось то, что они не нарушили этих условий, в противоположность вероломному поведению Фердинанда и Изабеллы по отношению к маврам Гренады.

Хотя со взятием главного города далеко еще не был покорен весь остров, но теперь едва ли можно было сомневаться в том, что в конце концов он достанется христианам. Завоеванную территорию братья Готвили разделили между собой так, что Роберту достались Палермо, Мессина и Валь Демоне (на севере острова), а Рожер получил остальные, как уже завоеванные, так и должные быть завоеванными области. К этому было присоединено еще то условие, что только половина всего этого будет принадлежать ему, другая же должна быть разделена между его племянником Серлоном и родственником Готвилей, Арисготто Поццуоли.

Рожер тотчас же двинулся в путь, чтобы подчинить себе предоставленные ему, но еще не завоеванные окрестные местности. Роберт остался в Палермо.

Город во время осады сильно пострадал, и новому правителю предстояло, насколько возможно, исправить, что нужно, и привести дела в порядок. Мечети отчасти были отданы христианам, отчасти остались в руках мухаммедан. На улицах и площадях раздавались как звон церковных колоколов, так и пение муэдзинов. Замок сарацинских эмиров, который находился недалеко от главной мечети и был соединен с ней крытым переходом, по-видимому, тотчас же по завоевании стал резиденцией братьев Готвилей. Там же жили и позднейшие нормандские правители. Замок этот ныне называется Палаццо Реале.

Приблизительно в это же время произошло одно печальное событие – внезапная гибель Серлона, племянника Роберта и Рожера, ставшего жертвой предательского убийства. Серлон находился в Черами, в качестве предводителя христианского войска, которое там стояло. Ему было поручено наблюдать за Кастро Джиованни, который все еще оставался в руках арабов. Человек богатырской силы и смелости, Серлон был в глазах арабов самым опасным из их врагов. Но поскольку они не могли овладеть им силой, пустились на хитрость. Один сарацин из Энны – его имя известно нам только в искаженной христианскими летописцами форме «Брахен», – взялся привести в исполнение этот предательский замысел. Он послал сказать Серлону, что преклоняется перед его мужеством и отвагой и очень хотел бы познакомиться с ним лично. Серлон, по свойственной ему доверчивости, не подозревал ничего дурного. Он пригласил Брахена в Мерами. Тот принял приглашение и явился туда с богатыми подарками. Он слишком хорошо знал благородство Серлона… Племянник графа принял его очень дружелюбно и подал ему руку, а Брахен, раскладывая перед ним подарки, рассыпался в уверениях, что он будет счастлив, если заслужит дружбу такого благородного рыцаря. Серлон отвечал на это такими же сердечными словами и приказал дать спутникам сарацина такие же ценные подарки. Так между ними был заключен союз дружбы. Через несколько дней Серлон получил от Брахена письмо, в котором последний извещал его о том, что сарацины в определенный день намерены предпринять экспедицию в ту местность, где он обыкновенно охотится. Поэтому Брахен предостерегал Серлона и давал ему совет отправиться на охоту куда-нибудь в другое место. Изменник хорошо знал, что смелого рыцаря, который уже одолел столько врагов, это только заставит пойти навстречу опасности. В сопровождении немногих спутников Серлон на восемь миль подошел к Кастро Джиованни. Там, при слиянии двух небольших горных речек, из которых одна шла от Черами, а другая из Никозии, его подстерегал сильный отряд сарацин. Сарацины окружили его и отрезали ему обратный путь на Черами. Смелый норманн уже покрыл землю вокруг себя многими трупами врагов. Он пришпорил своего коня, по рядам врагов проложил себе дорогу до каменистой возвышенности, спешился там и, прислонясь спиной к скалистой стене, наносил своим клинком страшные удары. Но, наконец, Серлон, покрытый ранами, упал. Сарацины вырвали у него сердце. Рассказывают, что они разрезали это сердце на куски, поделили куски между собой и съели их, чтобы этим приобрести себе часть его геройского мужества. Голову Серлона послали африканскому повелителю Темиму, который водрузил ее на кол. По его приказанию, голову носили по улицам Медии, причем сарацины кричали: «Вот великий герой норманнов! Теперь, когда он мертв, нам легко будет снова завоевать Сицилию».

Известие о смерти храбрейшего из норманнов вызвало среди христиан огорчение и скорбь. Когда Рожер, который был более мягкого нрава, горько плакал об убитом племяннике, Гюискар сказал ему: «Слезы приличны женщинам, мужчина должен мстить». Но все-таки нельзя было и думать о штурме мощно укрепленного, с многочисленным гарнизоном Кастро Джиованни, чтобы там совершить эту месть.

Чтобы вполне контролировать многочисленное население Палермо и защитить его от каких-нибудь новых нападений со стороны сарацин, Гюискар позаботился как следует укрепить город. Он построил Касср – крепость, которая дала имя главной улице современного Палермо, Кассаро, – и обеспечил гарнизон всем необходимым. Правителем этого города, которому он дал арабский титул эмира, он назначил одного из своих рыцарей. Под властью Рожера, как мы уже сказали, до сих пор была только другая часть Сицилии. Гюискар отплыл в Апулию, но взял с собой, в качестве заложников, сыновей арабских вельмож города. Он не забыл захватить с собой также трофеи: роскошные ковры, изготовленные в сарацинских мастерских, золотые сосуды. Все это он раздарил в Апулии и Калабрии. После огромных успехов Гюискара в Сицилии, сопротивление ему в Нижней Италии стало мало по малу ослабевать. Но город Траин пришлось покорять силой. Независимые до сих пор вельможи не могли привыкнуть к мысли быть вассалами норманнского предводителя, которому папа дал титул герцога. Между ними началось сильное волнение, когда Гюискар отдавал свою дочь замуж за маркграфа Эсте и требовал, чтобы его ленники собрали ей приданое. Однако норманн без особого труда справился с этими баронами. Гораздо труднее ему было уладить свои дела с папой. До сих пор Григорий очень благосклонно относился к нормандскому герцогу и напутствовал своими благословениями его завоевания в Сицилии. Но Роберт, которого последние успехи сделали надменным, позволил себе напасть на границы церковной области. Стремясь к тому, чтобы объединить под своей властью всю Нижнюю Италию, он уже вынудил к покорности большинство независимых государств Кампании. Теперь он воспользовался случаем, чтобы захватить себе и Салерно, к чему он так давно стремился. Амальфи отдался ему под защиту, что и вовлекло его в очень бурные пререкания с его зятем Гизульфом князем Салернским. Решив изгнать его из Салерно, Гюискар с войском приступил к главному городу и осаждал его в течение семи месяцев. Наконец Гизульф сдал свою крепость и княжество тестю и должен был считать для себя счастьем, что последний не отправил его, как пленника, в Палермо.

Первоначальный протекторат Роберта Гюискара над Амальфи скоро превратился в действительную верховную власть. Тогда смелый норманн напал на Беневент, благодаря чему вошел в непосредственное соприкосновение с папой и подвергся отлучению от церкви. А брат Гюискара, Рожер, граф Сицилийский, напротив, думал, что он должен показать папе свою покорность. И граф Аверсы Ричард, который прежде причинял святому отцу столько хлопот, когда он тяжело захворал, хотел показать себя верным сыном церкви и поэтому возвратил Григорию VII все свои, отнятые у папы владения. На сторону папы перешел и Гизульф, когда он лишился Салерно.

Когда же Ричард, граф Аверсанский, в 1078 году умер и ему наследовал сын его, Иордан, папа Григорий тотчас отправился к нему в Капую, чтобы приобрести в нем надежного союзника против Роберта Гюискара. Иордан тотчас же вступил в борьбу с Робертом, который ему приходился дядей. Он двинулся к Беневенту, чтобы защищать этот город и заставил Гюискара отступить. Тогда и бароны Апулии снова поднялись против того, кого они вынуждены были признать своим герцогом. Их восстание грозило охватить всю Южную Италию. Таким образом Гюискар, оказался в крайне сложном положении. Ему понадобилось два года, чтобы снова подчинить себе мятежных баронов. Но это далеко еще не устраняло с его дороги всех затруднений. Папа все еще был во вражде с ним, и он, пока у него был такой противник, не мог рассчитывать на то, чтобы утвердить свою власть в Апулии. Но ему в высшей степени было на руку то, что именно в этот момент разлад Григория VII с императором Генрихом IV достиг своего апогея и что Иордан Капуанский, разойдясь с папой, снова сблизился с ним. Григорий, теснимый врагами с севера и юга, по необходимости должен был примириться, по крайней мере, хотя бы с одним из них. Он принял решение снять с Гюискара наложенное на него отлучение от церкви. По его поручению аббат Монтекассино, Дезидерий, отправился к Роберту и снова торжественно принял его в лоно церкви. Так обоюдная вражда перешла в дружественные отношения. В июне 1078 года в Чепрано, на границе между церковной областью и владениями норманнов, состоялась встреча между Григорием и Гюискаром. Последний признал папу своим сюзереном, обещал ему защищать его область от всяких нападений и за владения, данные ему в лен, вносить папе определенную подать. А Григорий VII снова признал его герцогом Апулии, Калабрии и Сицилии и заранее предоставил ему власть над Салерно и Амальфи.

Гюискар был тогда на вершине своего могущества и счастья. Считали, что между ним и папой Григорием состоялось соглашение, в силу которого папа должен был возложить на него в Риме императорскую корону. Конечно, у смелого норманна было для этого достаточно честолюбия. Но обстоятельства сложились так, что ему пришлось перенести центр тяжести своих интересов. Помолвка его дочери, Елены, с наследником престола императора Михаила VII, принцем Константином Дукой, вовлекла его в византийские смуты. Он строил обширные планы, так как этой свадьбой хотел удержать императорскую корону в своей семье. Но, прежде чем он мог осуществить свой замысел, трон Михаила рухнул. Среди дунайских народов вспыхнул мятеж, и мятежники угрожали Константинополю. Почти вся Малая Азия была завоевана сельджуками. Появилось много претендентов на трон. Один из них, Никифор Ботониат, овладел столицей, захватил в плен Михаила и его сына и заточил их вместе с женой последнего, дочерью Гюискара, Еленой, в монастырь. Предводитель норманнов тотчас же приступил к масштабным приготовлениям для похода на восток, чтобы низложить узурпатора престола. Конечно, при этом он мало думал о том, чтобы вернуть корону жалкому Михаилу. Он хотел освободить свою дочь и воссесть на императорский трон Комненов. Папа обещал ему свою помощь в затеянном им походе и отлучил Ботониата от церкви.

Весной 1081 года Роберт Гюискар со значительным флотом появился в греческих водах. Корфу сдался ему почти без сопротивления. Потом он пошел на Диррахий в Албании и должен был приступить к осаде этого важного города, так как жители отвергли все его предложения сдаться. Между тем в Византии Ботониат уже снова был низложен, и вместо него на трон взошел Алексей Комнен. Этот не замедлил пустить в ход все средства, чтобы отклонить опасность норманнского вторжения. Он заключил союз с Венецией, которая тотчас же послала флот, чтобы освободить Диррахий со стороны моря. Сам Алексей с войском, которое в шесть раз превосходило войско норманнов, поспешил туда из Византии. 18 октября 1081 года между ним и норманнским герцогом произошла кровавая битва. Победа склонилась здесь на сторону Гюискара и была добыта как его личной храбростью, так и геройством его доблестной жены, Сигильгайты. Когда апулийские воины обратились в бегство, она высоко подняла копье и гнала трусов в боевые ряды. Византийское войско бежало, и Алексей, который сам бился в рядах очень мужественно, тяжело раненый, должен был следовать за ним. Но Диррахий защищался упорно, и норманны всю зиму продолжали осаду. Крепость сдалась только 25 февраля 1082 года. Папа Григорий, теснимый не только со стороны Германии Генрихом IV, но и с других сторон, находился в очень тяжелом положении и заклинал Гюискара придти на помощь церкви в минуту опасности. Но последний вовсе не хотел останавливаться в своем победоносном походе. Вместо того, чтобы вернуться в Италию, он затеял большие приготовления к походу для завоевания Константинополя. Мысль основать на востоке могущественное норманнское царство всецело овладела им. Однако он был вынужден отказаться до времени от своих широко задуманных планов. Алексей не только собрал все свои силы, которые только мог найти в византийской империи, но нашел много союзников и за пределами государства. Бароны Апулии охотно согласились на союз с византийцами. Норманнскому владычеству в Южной Италии грозила серьезная опасность.

Но, как ни тревожны были те известия, которые приходили оттуда Гюискару, он сначала не обращал на них особенного внимания и уже проник вглубь Македонии. Только здесь он остановился – положение дел становилось в Италии все более и более угрожающим. Гюискар осознал, что ему необходимо вернуться. Большую часть войска он оставил на востоке под командованием сына своего Боэмунда, а сам отплыл к Италии, где и высадился в Отранто. В Апулии ему пришлось выдержать тяжелую борьбу, но он скоро снова одолел своих врагов. При этом папа Григорий настоятельно потребовал от него, чтобы он оказал ему помощь в его положении, которое становилось все хуже и хуже. Но душа Гюискара более тяготела к его войску, оставленному на востоке, чем к западу. Его храбрый сын Боэмунд долгое время доблестно воевал с императором Алексеем в Албании и Македонии. Наконец воины и рыцари потребовали от него жалование, которое уже давно оставалось в долгу за полководцем. Он не мог удовлетворить их просьбы, и в войске поднялось волнение. Многие из его норманнов перешли к Алексею. В его власти оставалось только несколько пунктов на берегу. Была серьезная опасность и того, что союзные флоты, греческий и венецианский, могли захватить и эти места. Гюискар спешно готовился к новому походу на восток. Увы, вскоре стало ясно, что ему необходимо оставаться в Италии, если он не хочет потерять там все свои владения. Генрих IV перешел Альпы, овладел Римом и при содействии Иордана Капуанского и апулийских баронов угрожал оттуда норманнским владениям. Тогда Гюискар отложил свой поход на Эпир, чтобы прежде помочь папе в его борьбе с немецким императором. Для этой цели он собрал значительное войско, в котором было немало и сарацин из Сицилии. Последние охотно шли в битву за Святую церковь. Норманнский герцог, прежде чем двинуться в поход, послал к Генриху послов с требованием как можно скорее оставить Рим или готовиться к битве на жизнь и на смерть. Император, который уже торжествовал по поводу занятия Вечного Города, где он поставил своего антипапу, и предполагал получить из его рук корону, очень смутился, когда ему передали эти угрозы. Сознавая, что он еще не дорос до своего противника, подходившего с юга, он решил отойти на север. Вскоре после его ухода, 27 мая, Гюискар со своими войсками подошел к городу на Тибре и поставил свои палатки у ворот святого Иоанна.

Город был заперт, но уже на следующий день его приверженцы, которые находились там, открыли ворота. Норманны проникли на улицы со стороны Монте Пинчио и устроили там страшную бойню. Кварталы святого Сильвестра и святого Лоренцо были превращены в груду развалин. Туда при криках «Гюискар, Гюискар!» по тибрскому мосту к крепости Ангела устремились ожесточенные воины. Они освободили папу Григория из его заточения и привели его в лагерь. Рим был взят и на следующий день норманнский герцог со святым отцом торжественно въехал в Латеран. Но между его воинами и жителями Рима возникли препирательства. Произошли уличные схватки, в одной из которых был убит один из его баронов. Тогда Гюискар дал клятву сурово отомстить городу за его преступление, отдал город на разграбление своим воинам и приказал огнем и мечем опустошить окрестности Латерана и Колизея. Здесь жажда разрушения и алчность норманнов реализовали себя полностью. Значительная часть города была опустошена, тысячи римских граждан были взяты в плен и проданы в рабство. Когда помощники и союзники Григория устроили на улицах города ужасную бойню, и папа, и Гюискар должны были сознаться, что они нажили в римлянах непримиримых врагов и что мудрость запрещает им оставаться здесь дольше. Поэтому папа отправился вместе с Гюискаром на юг, прежде всего в Монтекассино, потом в Беневент и, наконец, в Салерно, где он впоследствии и умер.

После взятия Рима Гюискар вновь вернулся к планам новой экспедиции в Грецию, где, конечно, целью похода должно было быть завоевание Константинополя, – к великому огорчению папы, который и в будущем надеялся иметь в нем постоянного помощника.

В сентябре 1084 года дело продвинулось уже настолько, что флот с большим войском из 120 кораблей мог отплыть из Бриндизи. Гюискар взял с собой трех своих сыновей, Боэмунда, Рожера и Гвидона; его смелая жена Сигильгайта на этот раз оставалась дома. Ближайшей целью Гюискара был Корфу, где еще оставался небольшой норманнский гарнизон. После больших усилий и многих стычек с венецианскими кораблями Гюискар дал победоносную битву и овладел всем островом.

Следующей зимой он дал себе и своему войску отдых, чтобы потом весной 1086 года напасть на Константинополь. Но, когда он готовил для этого большого предприятия все, что было нужно, его войско поразила ужасная чума, которая меньше чем в три месяца унесла десять тысяч человек. Она едва не унесла и Боэмунда. Однако могучий норманнский герцог, несмотря на этот тяжелый удар, не отказался от своего замысла и только непреодолимые трудности помешали ему двинуться в поход на Византию в конце зимы. В Бундицее он получил известие о смерти Григория VII, последовавшей 25 мая 1085 года в Салерно. Смерть этого необыкновенного человека, который по своей железной энергии не уступал и ему, заставила заплакать герцога, хотя ему не раз приходилось давать отпор покойному папе как своему врагу.

После этого события Гюискар послал своего сына с частью флота далее на восток с тем, чтобы узнать, не собрано ли в греческих водах значительных боевых сил. Потом он сам с небольшой свитой оставил Бундицею. Однако недалеко от Корфу у него началась такая сильная лихорадка, что пришлось вынести его на берег. Болезнь скоро приняла угрожающий характер. Сюда прибыли Сигильгайта и Рожер, но нашли его уже на одре смерти.

Он умер на семидесятом году своей жизни, 18 июля 1085 года.

Несомненно, это был один из ярчайших людей своего времени. Слава об его подвигах расходилась по всему западу и то, что он делал в Нижней Италии, заставляло его земляков, оставшихся в Нормандии, стараться не отставать от него. Вильгельм Мальмсбурийский говорит в своей хронике: «Вильгельм Завоеватель воспламенял свою геройскую силу воспоминанием о Роберте Гюискаре и говорил, что ему было бы стыдно быть ниже его по храбрости, если он выше его по происхождению». Смелый потомок древних сандинавов, которого обстоятельства выгнали из родительского замка Кутансе на далекий юг, заложил в Италии и Сицилии основы могучего норманнского государства и заставил трепетать Византию.

С плеч императора Алексея точно свалился огромный камень, когда он узнал о катастрофе в Корфу, где самый страшный из его врагов, которого смогла одолеть не сила оружия, а только коварная чума, перешел в мир иной.

После смерти Гюискара раздоры его полководцев остановили флот в дальнейшем движении к востоку, и Византия на долгое время была оставлена в покое, пока против нее снова не выступили норманнские повелители Сицилии, в особенности Рожер и его преемники.

Рожер немедленно отправился в Бундицею, чтобы там принять от войска присягу на верность. Хотя Роберт и назначил его своим преемником, он подозревал, и не без оснований, что его брат Боэмунд будет у него оспаривать власть.

Над норманнским флотом, который стоял на якорях отчасти у берегов Корфу, отчасти у Кефалонии пронеслась, как будто и стихии сговорились с чумой, страшная буря. Много кораблей затонуло или было разбито о скалы. Этот же ураган настиг и Сигильгайту, которая на галере хотела перевезти труп своего мужа на итальянские берега. Корабль, прежде чем достигнуть берега, разбился, но доблестная женщина спасла от гибели и себя и останки своего мужа. Сердце и внутренности его она похоронила в Отранто, а тело приказала забальзамировать и перенести в монастырь святой Троицы, в Венозе, где нашел себе место последнего успокоения и его брат, почивший раньше Роберта.

Эпитафия на его могиле гласит: «Перед ним бежал из Рима император Запада и император Востока, который повелевал войсками Европы и Азии; даже свободные граждане Венеции не чувствовали себя при нем в безопасности». Увы, об его победах над лонгобардами и арабами, которые, по нашему мнению, были гораздо значительнее, не упоминается.

После завоевания Палермо и отъезда Гюискара на материк, активность норманнов на острове заметно снизилась. Мазара сдалась скоро после главного города. Но многие области Сицилии, особенно в ее южной части, сохраняли свою независимость, как и прежде, при сарацинском правлении. Долина Этны с хорошо укрепленным Кастро Джиованни была оплотом мусульман. В Валь ди Ното, которая покорилась графу с ее многочисленным населением, состоящим из христиан и мусульман, почти все население под предводительством одного араба, Бенаверта, восстало. В скором времени пламя восстания охватило всю страну. Укрепления на высотах были заняты арабами, которые постоянными набегами досаждали норманнам.

Рожеру часто приходилось очень несладко, но он был неутомим в борьбе с врагами. Он знал, что полное подавление мятежа возможно только тогда, когда он овладеет Кастро Джиованни, и поэтому в 1074 году занял гарнизоном Калашибетту, которая находилась недалеко от названной крепости. В два следующие года в двух столкновениях арабы одержали над ним верх, но в конце концов Рожер все-таки одолел их.

По-видимому, сарацины еще раз обращались за помощью в Африку. По крайней мере, у Мазары показалось африканское войско – у Мазары, которая скоро после Палермо сдалась христианам. Это войско высадилось на берег и уже овладело городом, когда граф подошел сюда и, после ожесточенной битвы ценой больших потерь заставил врагов отступить на корабли. Это нападение с моря было только предвестником другой, большей опасности со стороны суши.

Бенаверт, поднявший знамя восстания в Валь ди Ното, сделал Сиракузы главным пунктом, откуда он, обладая значительными силами, вел с христианами священную войну. Он проявил столько энергии и дальновидности, что произвел сильное впечатление даже на норманнских летописцев, которые не легко признавали за мусульманами какие бы то ни было достоинства.

Для борьбы с ним Рожер собрал войско, которое отдал под команду своему внебрачному сыну, Иордану, отличавшемуся необыкновенной храбростью. Вынужденный почти постоянно разъезжать между материком и Сицилией, он назначил своим наместником в Сицилии Гуго Джерсея. Это был его зять, которому, вероятно, была отдана в лен Катанья. Он потребовал от Джерсея, чтобы тот во время его отсутствия избегал столкновений с Бенавертом. Но Джерсей, полный энергии и честолюбия, не послушался этого приказания и в Траине объединился с Иорданом, человеком такого же пылкого темперамента, как и он, для совместных действий против арабского полководца. Последний не стал дожидаться их нападения. Он занял сильным войском лес в окрестностях Катаньи и послал к ее стенам тридцать человек, чтобы они опустошили поле и выманили Джерсея из города. А тот, надеясь хитрость противника обойти другой хитростью, выслал против него тоже тридцать всадников, а сам с Иорданом и остальным войском пошел за ними издали. Бенаверт хорошо понял намерение Джерсея и спокойно пропустил всадников мимо. Когда же подошла основная часть норманнского войска с его молодыми предводителями, он напал на них со своими воинами, спрятанными в лесу. Победа досталась сарацинам. Джерсей и большинство его соратников пали под ударами врага. Иордану с горсткой воинов удалось уйти в Катанью. Бенаверт с триумфом возвратился в Сиракузы.

Граф Рожер, как только он получил в Калабрии известие об этом событии, спешно вернулся на Сицилию, чтобы отомстить за смерть зятя и его соратников. По прибытии он занял гору Юдику, к западу от Катании. Отсюда он опустошал окрестности, брал сарацин, которых только мог захватить, в плен и продавал их в рабство. Еще больше опустошений он произвел в южной части Валь ди Ното. Он уничтожил там все плодовые и хлебные посевы, так что среди мусульман начался голод. Поначалу он не рискнул напасть на самого Бенаверта, который владел многими укрепленными пунктами, и двинулся в поход к Трапани. Весьма сдержанный летописец, Малатерра, при описании этого города, расположенного у подошвы Эрикса, знаменитого когда-то по всей Элладе своим храмом Афродиты, позволяет себе писать о нем поэтически-воодушевленно. «Море, – говорит он, – было спокойно; тихо веял Зефир. Ветер надувал паруса, пели трубы, звучали лютни, конница под предводительством Рожера покрывала горы и долины; тысячи значков развевались на копьях; сияли шлемы и золоченые щиты; лошади ржали, и эхо далеко относило их фырканье».

Город был окружен как с суши, так и с моря. Осада, хотя к ней готовились очень тщательно, затянулась надолго. Но, после храброй обороны, когда в укреплении начался голод, осажденные решили открыть графу ворота. Они сдавались графу на тех же самых условиях, на которых сдались и палермитанцы. Окрестная местность переходила в собственность христиан. Укрепления, в которых сарацины могли бы еще оказать сопротивление, должны были быть срыты. Рожер, как это он уже делал в других завоеванных им областях острова, отдал их с окружающей землей в лен своим соратникам. После взятия Трапани графу удалось подчинить себе Кастро Нуово. Поводом к этому послужила просьба о помощи, с которой в то время к нему обратились рабы правившего там вождя, Абу Бекра. Они возмутились против своего повелителя и на ближайших скалах готовы были отстаивать свою независимость. Рожер тотчас же поспешил к ним на помощь, и Абу Бекр, который видел, что ему сопротивляться невозможно, сдал ему крепость. Граф тотчас же дал свободу рабам, и сарацинский мельник, который за жестокое отношение к нему Абу Бекра подстрекал других к возмущению, получил от Рожера щедрую награду.

Весной 1078 года граф предпринял завоевание Таормины. Взятие этого города, построенного на скалах, было задачей чрезвычайно трудной. О штурме нельзя было и думать. Целесообразнее всего казалось прекратить подвоз продовольствия жителям, чтобы голодом заставить их сдаться. Поэтому норманнский флот должен был закрыть для них море, а у подножия горы было построено двадцать Два соединенных между собой небольших укрепления. Сам Рожер руководил этими работами, и здесь его жизнь однажды подверглась серьезной опасности.

Он с небольшим отрядом вооруженных воинов обходил вершины скал, на которых стоит Таормина, и несколько отошел от своих спутников. И тут на него напала толпа «славян», сарацинских наемников. Они внезапно выскочили из миртовой рощи, где находились в засаде. Но храбрый воин по имени Эвизанд бросился между ним и нападавшими, вступил с ними в бой, причем, конечно, и сам Рожер отчаянно защищался. Так удалось задержать нападение, пока не подоспели другие норманны. Эвизанд умер от полученных ран, а спасенный им граф основал в его честь много богоугодных заведений. Пока осада продолжалась, он прошел все побережье от Таормины до Этны и подчинил себе всех жителей этого региона вплоть до Траины. Вернувшись назад, он увидел на морском берегу двенадцать африканских боевых кораблей и убоялся того, что они пришли на выручку осажденного города, чего они легко могли достигнуть, так как на норманнских судах экипажа было очень немного. Но оказалось, что его опасения были напрасны. Маленькая флотилия удалилась в море.

В августе, после пятимесячной осады, Таормина сдалась. Но Рожеру не удалось отдохнуть и теперь. Восстание на юге и западе от Палермо вынудило его прибегнуть к решительным мерам.

В 1081 году он приступил к укреплению Мессины. В этом же городе, который стал для него ключом к завоеванию Сицилии, он построил большую церковь во имя святого Николая.

Рожер в 1081 году оставался в Калабрии и Апулии, где непрекращающиеся волнения требовали его присутствия. Бенаверт тем временем овладел Катаньей. Ему удалось подарками и обещаниями склонить на свою сторону правителя, которого граф оставил в этом важном городе, и тот открыл перед ним городские ворота. Мусульмане с восторгом приветствовали это событие и строили новые планы. Норманнов оно крайне огорчило. Иордан, сын Рожера, и другие вожди со значительным войском приблизились к Катанье. Произошла кровопролитная битва, в которой сарацины были разбиты наголову. Бенаверт отступил в Катанью, но этот город, осажденный христианами, не мог больше держаться, и поэтому Бенаверт бежал в Сиракузы, где велел казнить того изменника, который сдал ему Катанью, – вместо того, чтобы исполнить по отношению к нему свои обещания.

Бегство опасного арабского предводителя вполне устраивало графа Рожера. Но судьба вскоре нанесла ему тяжелый удар с другой стороны. Иордан, которому он вполне доверял и которого он сделал наместником города, захотел самостоятельности. Ему удалось увлечь некоторых баронов, которые обещали ему свое содействие при выполнении его изменнических планов. Пока отец находился в Калабрии, Иордан овладел укреплениями Мистреты и Сан-Марка и попытался захватить себе те сокровища, которые его отец хранил в Траине. Однако жители Траины, преданные графу Рожеру, воспрепятствовали этим замыслам. Рассчеты Иордана оказались ошибочными. Когда Рожер узнал об этом, он в гневе поспешил с материка в Сицилию. Имея полное право покарать сына за измену, он не сделал этого, так как боялся, что таким образом заставит его переметнуться к арабам.

Чтобы предостеречь его на будущее, а, может быть, и из тех соображений, что бароны, которые поддерживали юношу, как люди зрелого возраста, были более виноваты в его злонамеренности, чем сам Иордан, – он приказал привести к себе двенадцать заговорщиков одного за другим и выколоть им глаза. Это ужасное наказание, традиционное у викингов, вероятно, сохранилось и у норманнов.

Мы имеем сведения, что к этому наказанию прибегал в Англии Вильгельм Завоеватель и его преемники. Но возможно и то, что гнусный обычай ослеплять врагов перешел в Сицилию из Византии, где он практиковался с давних пор. Граф Рожер, человек более мягкого характера, по-видимому, очень редко прибегал к этой суровой каре. Наказав баронов, он велел привести к себе Иордана, показал ему ослепленных и дал понять, что хочет сделать то же самое и с ним. Но в решительный момент сменил гнев на милость. Иордан раскаялся в своем поступке и больше не пытался поднимать мятеж против отца.

Бенаверт, который не имел больше возможности поднять новое восстание в Сицилии, попробовал в 1085 году сделать это в Калабрии. Нижняя Италия после смерти Роберта Гюискара была охвачена смутой – это было только на руку Бенаверту.

Два сына последнего, Боэмунд и Рожер, боролись за наследство, и Бенаверт надеялся, что, пока внимание этих двух сильных вождей сосредоточено на междоусобной вражде, его высадка может иметь Успех. При этом он только хотел отомстить норманнам. В осеннюю ночь он высадился в Никотре. Там произошла битва, и он вынужден был вернуться назад, но ему удалось нагрузить корабли пленниками и добычей. На обратном пути в Реджио он разрушил две церкви, разбил изображения святых, ворвался в женский монастырь, который был недалеко от города, увез оттуда послушниц и продал их в Сиракузах в мухаммеданские гаремы. Это злодеяние в Калабрии возмутило всех, и Рожер решил жестоко отплатить сарацинам. Его тревожило и то обстоятельство, что раздор между сыновьями Гюискара грозил возбудить междуусобную войну. Он рассчитывал отвлечь их от выяснения отношений религиозной войной. Во главе многочисленной толпы набожных людей он обходил церкви, служил панихиды и щедро раздавал милостыню. Снарядив флот, он повел его в Сиракузы, а вперед послал Иордана с конницей на тот мыс, где впоследствии была построена Агоста. Здесь он пристал со своими кораблями и поручил патрицию Филиппу Григорию отправиться на барке в Сиракузы, чтобы разузнать там положение дел. Последний отправился с матросами, которые, вероятно, как и он, были переодеты арабами. Ему удалось проникнуть в гавань. Он узнал, сколько у Бенаверта кораблей, узнал, что эти корабли готовы к бою, и с этим известием вернулся к Рожеру. Тот распорядился, чтобы на мысе совершили торжественное богослужение, и на следующую ночь приказал сниматься с якоря. В то же время Иордан с конницей двинулся в Сиракузы.

25 мая 1086 года в большой гавани старой резиденции Дионисиев и Гиерона произошла битва между сарацинским и норманнским флотом. Лучники и пращники христиан причиняли арабам много вреда. И тогда Бенаверт приказал направить свой корабль прямо на корабль Рожера, чтобы взять его на абордаж. С треском корабли столкнулись. Бенаверт перепрыгнул на борт корабля и бросился на Рожера, чтобы его убить, но энергичное сопротивление заставило его отступить. Раненый, он увидел, что граф ринулся на него, размахивая мечом, попробовал спастись, перепрыгнув на другое судно, но упал в море. Тяжелые доспехи потянули его ко дну… По свидетельству Малатерры, Рожер потом приказал найти его труп и отослал его в Африку, к Темиму. Большая часть мухаммеданского флота попала в руки христиан, и город был формально осажден. В течение шести месяцев мусульмане защищались с необыкновенной храбростью.

Боевые машины осаждавших причиняли им большой урон. Но их сопротивление сломило главным образом не это, а то, что в городе с каждым днем усиливался голод. Тщетно они старались умилостивить Рожера и, отпустив на волю всех христианских пленников, отсылали их к нему. Вдове и сыну Бенаверта, а также некоторым сарацинским вельможам удалось ночью бежать на двух кораблях. Город Сиракузы, который пятнадцать веков тому назад отбил нападение сильного афинского флота, сдался северным искателям приключений.

Вскоре графу удалось овладеть Агригентом, одним из крупнейших городов античности, который, после его разрушения во время пунических войн, уже не возродился к былому величию.

Он, как и Кастро Джиованни с местностью между ними, находился под властью потомков Эдризидов и Бени Гамуда, которые в XI столетии некоторое время владели Кордовским калифатом, Малагой и Алгезирасом. Один из представителей этого рода, по имени Ибн Гамуд, захватил Кастро Джиованни и с сарацинским войском утвердился на его неприступных скалах.

Когда Рожер со своими воинами обложил Агригент, жена Ибн Гамуда и его дети находились в этом городе. 25 июля норманны ворвались в ворота, так как городские стены не могли устоять против их боевых машин. Граф Рожер заложил там крепость, и она служила для него опорным пунктом, пока он подчинял себе окрестности, осаждая и захватывая крепости, в которых еще были сарацинские гарнизоны. Жену Ибн Гамуда и его сыновей он держал в «легком» плену и относился к ним очень внимательно, конечно, с тем расчетом, что это ему будет полезно при переговорах с Ибн Гамудом о сдаче Кастро Джиованни. Сарацин в своей крепости над долиной Этны, был окружен врагами и не мог не сознавать того, что ему долго держаться там невозможно. Он был вынужден вступить с графом в переговоры и, когда последний показался у подножия его замка на скалах, между ними состоялась встреча. Результат ее превзошел все ожидания. Сарацинский вождь изъявил готовность не только сдать крепость, но и принять христианство.

Для того, чтобы сделать это, не подвергаясь опасности со стороны мусульман, он заключил с графом особый договор. Последний немедленно вернулся в Агригент, но скоро с сильным войском вступил в долину Этны и спрятался там в одном месте, которое заранее указал ему Гамуд. Тогда сарацин со значительной частью мусульман, занявших высоты и ущелья горы, оставил место своего убежища и, как будто замышляя напасть на врагов, привел своих единоверцев к тому месту, где сидели в засаде норманны. Здесь он был принят как друг и союзник, а все его воины были взяты христианами в плен. Рожер со своими воинами поднялся по крутой тропинке к той крепости, которая уже столько лет оказывала ему упорное сопротивление. Она теперь по праву принадлежала ему.

Ибн Гамуд действительно принял христианство и просил, чтобы ему позволили покинуть остров и поселиться в Нижней Италии. Рожер, который был обязан ему такой серьезной победой, подарил ему земельную собственность у Милета, где сарацин со своей женой спокойно провел остаток своих дней.

В 1088 году граф Рожер, первая жена которого, Эдит, давно уже умерла и который вступил во второй брак с известной Эрембергой, женился на третьей жене, Аделазии, дочери маркграфа Монферратского.

Теперь вся Сицилия, за исключением Бутеры и Ното, была под его десницей. Первый богатый и многолюдный город на самой южной оконечности острова в очень плодородной местности, стал ближайшей целью, которую Рожер преследовал в своих завоевательных замыслах. В апреле 1089 года он приступил к его осаде. Но, когда он руководил этой осадой, его внезапно отвлекло от нее одно неожиданное и очень важное известие. Папа Урбан II, теснимый со всех сторон, задумал удалиться в Сицилию, войти в соглашение с графом, которого он считал самым надежным своим союзником.

Изгнанный из Рима Генрихом IV и его ставленником антипапой он искал убежища в Террачине, которая была в руках норманнов. Оттуда он отправился в Траину, и Рожер немедленно поспешил на давно желанное свидание. Ввиду того высокого благоволения, которое оказывал ему папа впоследствии, когда он назначил графа апостолическим легатом в Сицилии, можно думать, что результаты этого свидания в Траине были для него вполне благоприятны. Отсюда Рожер вернулся к Бутере, осада которой под управлением преданных ему полководцев велась успешно и которая скоро ему сдалась. Еще меньше труда стоило ему взять Валь ди Ното, к югу от Сиракуз, на востоке острова. Когда в феврале 1091 года он находился в Милете, к нему явились представители этой области, которая, так как теперь она оставалась единственной мусульманской территорией на острове, не могла больше держаться, и изъявили ему свою покорность. Граф послал туда Иордана, чтобы принять во владение это новое приобретение.

Так окончилось завоевание Сицилии, продолжавшееся тридцать лет. В течение многих столетий на ее алтарях курился жертвенный дым олимпийским богам. Потом с ее минаретов на все четыре стороны мира раздавалось пение муэдзинов. Теперь там развевалось знамя креста, водруженное внуками героев, которые еще недавно поклонялись Тору, Одину и Фрейру.

Принимая во внимание то, что Роберт Гюискар водрузил скандинавские знамена на высотах Акрокеравнских гор, что перед его оружием дрожала могущественная Византия, что его сын Боэмунд основал на далеком востоке, в Антиохии, новое государство, что на Севере, в Исландии, у потомков морских разбойников под мудрым «республиканским» правлением расцвели наука и поэзия, что Рожер впоследствии перенес свои знамена и на африканские берега, – можно было поверить, что норманнам суждено было покорить весь мир.

Но граф Рожер не был доволен своими сказочными победами. Тревоги постоянной войны, кажется, стали для него потребностью, хотя он достиг уже преклонного возраста. В том же году, в котором пали Бутера и Ното, он с боевым флотом, отплыл на Мальту, куда его манили новые завоевания в странах мусульман. Его корабль первым пристал к острову. Он сошел с корабля, затеял перестрелку с сарацинами, которые владели Мальтой, и первую ночь после высадки провел на берегу. Когда на следующий день сюда прибыл остальной флот, он со всем войском двинулся к городу. Правитель города тотчас же вступил с ним в переговоры о сдаче города. Он обещал выдать всех христианских пленников, отдать норманнам оружие сарацин, тотчас же уплатить большую сумму денег и потом уплачивать ежегодную дань. За это ему было обещано, что арабы и впредь будут владеть этим городом, но должны принести присягу на верность графу Рожеру. Норманнские воины не могли удержаться от слез, когда пленные христиане, освобожденные от уз, с пением псалмов И с крестами в руках вышли к ним навстречу и пали к ногам Рожера.

Пленников было очень много. Граф приказал распределить их по своим кораблям. По словам Малатерры, сначала боялись, что суда, нагруженные свыше меры, осядут слишком глубоко. Но вышло не так. Несчастные были так истощены долгими лишениями рабства, что корабли не только не опустились под новою тяжестью, но поднялись над водою необыкновенно высоко. Рожер, вернувшись в Сицилию, дал освобожденным пленникам в собственность землю и обещал им, если только они пожелают остаться в Сицилии, построить там город под именем Виллафранка. Но они предпочли вернуться на родину, и Рожер велел отправить их в Калабрию.

Рожер, находясь уже на пороге приближающейся старости, надеялся спокойно владеть Сицилией. Но в 1093 году вспыхнуло опасное восстание, охватившее значительную часть острова. Мусульмане Панталики – а эта местность была не очень далеко от Сиракуз, на скалах у реки Анапа, – после смерти сына Рожера, Иордана, которому принадлежала верховная власть над ними, возмутились. Хотя им, как и всем сарацинам, была предоставлена безусловная свобода богослужения, хотя под справедливым и мудрым правлением графа им жилось хорошо, – они не могли забыть своей прежней независимости и, как древние арабы пустыни, предпочитали анархию порядку и власти.

В Сиракузах, где умер Иордан, скорбь о нем была необыкновенно сильна, и отец, который сердечно любил сына, несмотря на его прежние поступки, сильно о нем горевал. И все же он двинулся с войском в Панталику, чтобы заставить мятежников повиноваться закону. Большие затруднения для похода представляла эта изорванная скалами область, но железная воля графа усмирила мятеж. На острове воцарился мир, какого там давно уже не бывало. Сарацинское, норманнское и с давних пор многочисленное греческое население стало привыкать мирно уживаться друг с другом. Надо приписать особенной мудрости Рожера то обстоятельство, что три различных нации – арабская, норманнская и византийская – почти слились в одно целое, что три религии – католическая, резко противоречащая ей греческая и мусульманская – уживались одна с другой так, как этого нигде не бывало. Хотя Рожеру было очень важно находиться в хороших отношениях с папой, он решительно отказывался оказывать какое-либо давление на совесть своих подданных. Он согласился только поставить во всех городах острова римско-католических епископов, но при этом удержал за собой право назначать их по своему усмотрению, поскольку это право инвеституры было предоставлено ему еще раньше. Урбан – он в то время остро нуждался в поддержке норманнов – согласился на это и назначил Рожера с его преемниками, как это было уже сказано выше, наследственными легатами папского престола. С этого времени Рожер принял титул гроссграфа.

Благодаря своей энергии и храбрости, а также своему таланту администратора, простой рыцарь Готвиль, который из Нормандии пришел сюда искать счастья, не имея ничего, кроме меча и коня, стал теперь властелином, уважаемым среди всех государей Европы. Сын императора Генриха IV, принц Конрад, просил руки его дочери Матильды и в 1095 году встретился с ней в Пизе, где и состоялась свадьба.

Власть Готвиля не простиралась на Нижнюю Италию, хотя он принимал большое участие в ее завоевании. Он не мог отказаться от притязаний на нее, так как еще Гюискар дал ему право собирать денежную подать с калабрийских владений и земель. После смерти Гюискара, как было сказано, ему наследовали два его сына – Боэмунд и Рожер. Их дядя, граф Рожер, в 1088 году положил конец возникшим между ними пререканиям, причем Боэмунд, старший из них, получил часть Калабрии, Тарент, Отранто и несколько других городов, а Рожер, младший, стал наследником трона своего отца и герцогом Апулии.

Когда же Боэмунд, который прославился в первом крестовом походе как один из величайших героев, умер в 1111 году, его владения в Калабрии с Тарентом перешли по наследству его сыну, тоже Боэмунду, тогда еще очень молодому человеку. В том же году умер и брат Боэмунда Рожер, герцог Апулии, и его преемником стал его сын, Вильгельм. До сих пор Сицилия была леном апулийского герцогства, но теперь эти ленные отношения прекратились, и Сицилия стала независимым графством, пока папа не возвысил его в достоинство королевства.

Это необходимо было предпослать дальнейшему рассказу, так как иначе было бы в высшей степени трудно разобраться в хаотической путанице дел в Нижней Италии, которые всегда были в такой тесной связи с делами Сицилии. Но сказанного вполне достаточно для нашей цели. Теперь нам остается сообщить только о последнем периоде жизни графа Рожера.

Рожер и Боэмунд все еще вели на материке войну с баронами, которые пытались отвоевать себе прежнюю независимость и периодически затевали мятежи и волнения, чтобы свергнуть норманнов. Так, в 1091 году город Козенца, тот самый, близ которого вестготы на дне Бузенто похоронили своего короля Алариха, восстал против Рожера. Гроссграф, который все еще не выпускал из рук нить событий в Нижней Италии, привел к племяннику, кроме норманнского войска, несколько тысяч сарацин, чтобы помочь ему снова подчинить себе город. Он сам присутствовал при осаде, и жители, когда они решились сдать свои укрепления, обратились к нему с просьбой о посредничестве. Он овладел этим городом на таких выгодных для своего племянника условиях, что тот отдал дяде в собственность принадлежащую ему, по праву наследства, половину Палермо.

Вскоре после этого поднялась старинная и могущественная торговая республика Амальфи, чтобы вернуть себе свою прежнюю самостоятельность. И в этом случае Рожер Младший обратился к содействию гроссграфа. Тот в 1096 году сразу же, с сильным сарацинским войском, которое он привел с собой из Сицилии, приступил к осаде города. Однако одно событие заставило его снять осаду. Это было в начале первого крестового похода, когда призыв папы Урбана нашел громкий отклик во всем христианском мире. И в Нижней Италии молодежь, способная носить оружие, устремилась под знамена креста. Боэмунд, сын Гюискара, воспылал желанием идти на Восток для освобождения Гроба Господня. Порыв всех идти на Восток был так силен, что в Кампании осталось только небольшое количество воинов, а сарацинское войско было недостаточно сильно для того, чтобы взять Амальфи.

Только отсутствие других войн и желание влиять на дела Калабрии заставляли гроссграфа Рожера привозить с собой на материк все больше и больше сарацин. В 1098 году число их было так велико, что, по словам Малатерры, Рожеру никогда еще не удавалось собрать под своими знаменами такое сильное войско. Поводом к тому, чтобы вербовать сарацин для этого похода, послужило следующее обстоятельство. В Капуе граф Ричард II не мог справиться с восставшими против него жителями и был вынужден просить помощи у молодого герцога Рожера. Последний, не считая себя способным довести это дело до конца, опять, как он несколько раз делал это и прежде, обратился к содействию дяди, гроссграфа Сицилийского. Тот исполнил его желание, привел свое мусульманское войско к Капуе и стал энергично готовиться к осаде. С этой целью он приказал строить деревянный мост через Волтурн и сам наблюдал за работами. Английский агиограф Кадмер, в своем житии святого Ансельма, епископа Кентерберийского, рассказывает об этой осаде следующее. Святой Ансельм, который бежал из Англии от гнева короля Вильгельма II, нашел себе убежище в Италии. По приглашению герцога Апулийского, он явился в лагерь близ Капуи, куда в то же время прибыл Урбан II, который был весьма дружен с норманнами. Благочестивый епископ пользовался там большим уважением; люди стекались к нему со всех сторон. Он не только не гнушался посещениями сарацин, но даже старался завлечь их к себе. Скоро он так сблизился с ними, что даже заходил в их палатки. Мусульмане принимали его восторженно, почтительно склонялись перед ним и, по восточному обычаю, целовали перед ним свои руки. Это значило, что они посылали святому свои поцелуи. Архиепископ заводил с ними душеспасительные разговоры и, конечно, легко мог обратить их в христианство. Но, – говорит его английский биограф, – он не решался серьезно взяться за дело их обращения, так как хорошо знал, что граф Рожер строго наказывал тех, кто отрекался от веры в Пророка, чтобы принять христианство. «Я не стану разбирать, – говорит англичанин, – почему граф поступал так. В этом он даст ответ своему Богу!»

Граф Рожер с такой энергией и предусмотрительностью повел осаду Капуи, что давно заслуженная им слава великого полководца увеличилась еще больше. Капуя сдалась, и Ричард II стал вассалом герцога Апулийского.

Совершив на земле неизмеримо больше того, о чем он мог в молодости даже мечтать, граф Рожер умер на 70-м году жизни в Милете, в Калабрии, и там похоронен в церкви святой Троицы, которую он построил и щедро одарил.

Смерть его оплакивали все его подданные, как норманны и греки, так и сарацины. Это был, несомненно, талантливый администратор. Его религиозная терпимость была явлением, почти беспрецедентным для своего времени. Он не делал никакого различия между римско-католическими и греческими догматами. Все его подданные жили по своим собственным законам – мусульмане по Корану, греки по кодексу Юстиниана, норманны по кутюмам Нормандии. Сарацины должны были признаться, что им гораздо лучше живется под властью их новых христианских повелителей, чем в последние годы арабского владычества. В течение последних пятидесяти лет на острове шли постоянные междоусобные войны. При Рожере вновь воцарились спокойствие и мир. Снова там начали процветать земледелие, торговля и промышленность. Но гроссграф, хотя и ревностно им покровительствовал, всегда заботился о том, чтобы не совсем угас на Сицилии и воинственный дух, и поэтому, наравне с христианами, привлекал к военной службе и мусульман. Как при нем, так и при его преемниках много ответственных постов в войсках было доверено сарацинам. То же было в государственной и придворной жизни. Поэтому и поклонники Пророка, хотя их принудили к покорности силой оружия, стали решительными сторонниками своего норманнского повелителя.

Можно было бы сказать, что граф Рожер, так как большинство его подданных состояло из мусульман, по необходимости должен был оказывать к ним такую терпимость. Но эту его заслугу едва ли можно умалять таким образом. Он был прежде всего великодушен. Это особенно ясно доказывают произведения современных ему христианских летописцев, которые часто вовсе не скрывают своего неодобрения его свободомыслия в делах святой веры. Нетрудно было бы догадаться какова была бы участь сицилийских мухаммедан, если бы их покорил менее просвещенный вождь.

Книга третья

Гроссграф Рожер II до его венчания на царство

Гроссграф Рожер от трех своих жен имел много дочерей, из которых одна была замужем за Конрадом, сыном Генриха IV, другая за Раймундом, графом Тулузским, третья за королем Венгерским и четвертая за графом Клермонским Робертом.

Его старший сын Готфрид умер рано. После его смерти наследником стал Симон, родившийся в 1093 году от Аделазии. Вторым сыном от этого последнего брака был Рожер, который родился в 1095 году. Симону, когда к нему по наследству перешла власть над Сицилией, было только 8 лет, поэтому от его имени стала править Аделазия. Она происходила из знатной северо-итальянской фамилии маркграфов Монферратских, отдельные ветви которой простирались от Лигурийского берега у Савоны до Калабрии и Сицилии. Она была весьма образованна? и у нее не было недостатка в способностях к тому, чтобы править государством в духе ее покойного мужа.

По свидетельству, правда, не совсем надежному, французского летописца, Одерика Виталиса, Роберт, сын герцога Бургундского и внук короля Франции, был ею призван в Сицилию. Аделазия женила его на одной из своих дочерей и настолько привлекла его к управлению страной, что он, до совершеннолетия ее сына, пользовался почти королевской властью. Впоследствии этот Роберт Бургундский возбудил в Аделазии подозрения. Ей показалось, что он хочет узурпировать всю полноту власти, и поэтому в 1112 году, как утверждает Одерик Виталис, она избавилась от него с помощью яда. Впрочем, нет никаких оснований доверять этому рассказу со слов единственного писателя, когда сицилийские летописцы ничего не говорят об этом.

Когда Симон в 1105 году умер, и Рожер Младший стал гроссграфом Сицилии, вдова Рожера I стала регентшей и правила островом от имени своего десятилетнего сына. Последний очень рано обнаружил живость характера и необыкновенную любознательность, так что все, кто имел случай видеть его близко, возлагали на него большие надежды.

Всех привлекала к нему его щедрость. Когда к нему приходили нуждающиеся, он отдавал им все, что имел. Если же у него не было денег, он не давал матери покоя, пока она ему не давала их для благотворительных целей. Рано сказался в нем мужественный и воинственный дух. Еще при жизни отца, когда он с другими детьми играл в войну, он не раз говорил своему старшему брату Симону: «Отдай мне корону и оружие, за это я сделаю тебя епископом или римским папою!» Он получил хорошее образование и с ранних лет – совершенно в духе своего отца – был окружен как католическим духовенством, так и образованными арабами, которые занимались преподаванием наук. Так, он с христианским религиозным учением усвоил для себя и научные познания, в которых сарацины тогда далеко превосходили остальные европейские народы.

В 1112 году семнадцатилетний юноша взял бразды правления в свои руки. Его мать была разумная и опытная женщина, и он не только любил ее, но и полностью ей доверял. Как раз в то время король Иерусалимский Балдуин I искал случая поправить свои расстроенные финансы, так как у него были огромные долги.

«Он послал, – как рассказывает современный ему историк крестовых походов Вильгельм Тирский, – несколько благородных рыцарей к Аделазии, жене Роберта Гюискара, знатной, богатой и влиятельной даме, и настойчиво домогался ее руки. Об этом предложении она сообщила своему сыну Рожеру, который впоследствии стал королем Сицилии, и просила у него совета. Оба они сошлись на том, что графиня может принять это предложение, если король согласится на их условия. Эти условия состояли в следующем. Если у графини будут от короля дети, то по смерти короля к ним должен перейти его трон. Если же король умрет, не имея детей от графини, наследником его будет ее сын, граф Рожер, к которому и перейдет его королевство без всяких условий. А Балдуин, отправляя послов, уполномочил их соглашаться на какие угодно условия, только бы они привезли с собою графиню.

До него дошли слухи, что она очень богата и могла иметь вдоволь всего, так как была в очень хороших отношениях со своим сыном. Балдуин же был так беден, что с трудом мог оплачивать дневные расходы и выдавать жалованье своим рыцарям. Поэтому он хотел богатством жены прикрыть свои собственные недочеты. Ввиду этого послы охотно согласились на эти условия и поклялись, что король и его князья свято и ненарушимо будут исполнять этот договор. Тогда графиня все государственные заботы передала сыну, а сама стала готовиться к путешествию. Она нагрузила свои корабли плодами, вином, маслом, соленой рыбой, оружием и другой утварью, взяла с собой огромное количество денег и с большими запасами отправилась в нашу страну. Это было делом злобы патриарха Арнульфа. Из-за него благородная и достойная женщина была так страшно обманута. Мы не можем отрицать, что ее действительно обманули, ибо в простоте своего сердца она считала короля достойным человеком. Но положение дел было совершенно иное, так как жена, с которой Балдуин законно сочетался в Эдессе браком, была еще жива.

Итак, когда графиня приехала, условия, поставленные ею, как и прежде, были снова клятвенно подтверждены в присутствии короля, патриарха и князей королевства. Но, так как дело было начато с нечистыми помыслами, Бог не благословил ни в чем неповинную женщину детьми, и радость окончилась печалью, ибо редко случается, чтобы то, что дурно поначалу, имело счастливый конец. Графиня принесла с собой в королевство столько выгод, что даже самый ничтожный в нем мог сказать: «И мы приняли от этой полноты»^[13]. Потом, – продолжает Вильгельм Тирский, – когда короля постигла тяжелая болезнь, и он опасался, что ему уже не встать, он захотел облегчить свою совесть, отягощенную несправедливым делом. Он поступил несправедливо, когда прогнал свою законную жену и женился на другой. Для облегчения совести он, сокрушенный, принес покаяние в своих грехах в присутствии людей благочестивых и богобоязненных. Он дал обещание загладить свой грех и решился последовать совету, который ему тогда дали, – отпустить королеву, на которой он женился при жизни своей первой жены, и вернуть королевское достоинство своей обиженной законной супруге. Поэтому он позвал королеву к себе и подробно объяснил ей положение дел. Знала ли она что-нибудь об этом прежде (ибо со всех сторон к ней доходили такие слухи) или нет, – но она была крайне разгневана на то, что ее заманили так преступно и так позорно обманули князья страны, которых за нею посылали. Печальная и смущенная, как своим поношением, так и бесполезной тратой своих сокровищ, она стала собираться назад в свою родину, прожив с королем три года». Так пишет Вильгельм Тирский.

Глубоко оскорбленная и измученная, Аделазия вернулась в Сицилию и в 1118 году умерла в монастыре.

А молодой Рожер с каждым годом все более и более проявлял себя. Он ревностно заботился о том, чтобы содействовать процветанию острова, завоеванного его отцом, путем мудрого законодательства и справедливого управления, упорядочения финансов и заботы как о земледелии, так о науках и искусствах. Хотя во время его правления ему пришлось пережить немало волнений, хотя и он жаждал боевых подвигов, но в течение всей жизни он заботился в первую очередь о благе своего народа, пока другие обстоятельства властно не отвлекали его от этого. Он очень любил географию и этнографию и занимался ими с настоящей страстью. В этом отношении можно указать, как на его предшественника, на португальского принца Генриха Мореплавателя. Так как ни на одном из европейских языков не было сочинений, из которых он мог бы почерпнуть знание географии того времени, то он регулярно обращался к арабским авторам.

Арабы уже много веков занимались астрономией и изучением земной поверхности. Но Рожер, внимательно изучая их произведения, находил в них много недостатков. Поэтому он приглашал к своему двору путешественников, которые должны были рассказывать ему обо всем, что они видели во время своих путешествий. Их рассказы по его приказанию записывались.

Граф Рожер не имел постоянной резиденции и жил то в Траине, то в Палермо, который его преемник сделал столицей Сицилии. Палермо годился для этого больше всех других городов острова, так как это был самый значительный город Сицилии и так как в нем еще прежде имели резиденцию как аглабидские, так и кельбидские эмиры. Они украсили этот город прекрасными зданиями. Палермо имел два королевских дворца – один близ моря, на северной стороне, которым, по-видимому, в последнее время эмиры уже не пользовались, другой к югу, недалеко от ворот, которые теперь ведут к Монреале, где Кельбиды и пребывали. В этом последнем дворце жил и Рожер, но он приказал переделать его внутренние помещения – применительно к своим потребностям и своему вкусу. Летом он отдыхал на той или другой вилле, которыми эмиры украсили берега Орето, а также в так называемых «золотых раковинах». Здесь он проводил часы досуга под плеск фонтанов, – любил то в челноке среди прелестных женщин кататься по озерам, дно которых по мавританскому обычаю было выложено мрамором и которые оживляли цветущие сады, то слушать песни поэтов. Можно сказать, что его двор был колыбелью итальянской поэзии. Здесь, может быть, раздавались песни и на том наречии, из которого мало по малу создался итальянский язык, – предтечи тех песен, которые через сто лет зазвучали при дворе Гогенштауфенов. Рожер, с юных лет понимавший арабский, так как он учился у очень образованных сарацинов, был посвящен во все тонкости и этого языка и читал стихотворения арабских поэтов.

Население Палермо состояло главным образом из арабов, тогда как в Мессине, как и на всем восточном берегу острова, преобладающим элементом были византийские христиане.

Кроме того, в столице поселилось много норманнов, и, конечно, там не было недостатка в греках. Таким образом, двор Рожера представлял очень пестрое зрелище, и все домогались его расположения, а он, без различия национальности и религии, брал к себе на службу тех, кого считал способнее. Там были воины, которые помогали еще графу Рожеру в его завоеваниях, французы из Нормандии, которых привлекли туда слухи о новом цветущем государстве на Сицилии, греки из Константинополя, мусульмане из Сирии, Египта и Андалусии, итальянцы из всех областей полуострова. Соперничая с пестрым и смешанным местным населением острова, они старались сделать себе карьеру при дворе Рожера то на военной или гражданской службе, то в качестве ученых. И часто им удавалось достигнуть высокого положения.

Многонациональность населения привела к тому, что на острове говорили как минимум на четырех языках. Говорили на арабском, который был господствующим потому, что арабы составляли большинство населения, на латинском, греческом и на простонародном языке, в котором говор, принесенный из Франции, смешался с тем, который приближается к современному итальянскому и теперь продолжает свое существование в сицилийском наречии.

Все официальные документы издавались тогда на трех языках – арабском, греческом и латинском. На монетах были арабские надписи. Арабские буквы были в таком ходу, что ими записывали даже латинские и греческие слова, чем объясняется тот факт, что в палермитанской церкви Ла Марторана, построенной во времена Рожера, отдельные стихи христианских церковных песнопений были написана на стенах арабскими буквами, так что до тех пор пока их как следует не прочитали, их принимали за изречения Корана.

Среди тех лиц, которые играли большую роль при дворе Рожера, самым выдающимся был Георгий Антиохийский, которого называли, по арабскому обычаю, эмиром эмиров. Он начал с очень немного, но скоро достиг высокого положения на гражданской и военной службе.

Имя этого человека говорит о том, что он родился в Антиохии. Вероятно, он искал службы при различных дворах мусульманских властителей на Востоке и прежде, но в начале XII столетия мы встречаем его в Медии, на службе у князя Темима из рода Зиридов. Так как он в совершенстве владел арабским языком, и из Сирии, где он принимал участие в делах многих правителей, шла молва о его большом опыте в финансовых делах, но Темим дал ему место в своем государственном казначействе. Когда Темим умер и во главе государства стал его сын Яхия, Северо-африканское княжество перестало быть привлекательным для этого способного авантюриста. Яхия его возненавидел, так как вообще сыновья редко бывают благосклонны к любимцам своих отцов. Георгий, который искал новой арены для своей деятельности, тайно вступил в переговоры с Рожером, когда узнал, что гроссграф охотно пользуется услугами предприимчивых людей. Но из Медии он мог выбраться только хитростью. Яхия, у которого уже были различные трения с повелителем Сицилии, не допустил бы открытого перехода к Рожеру своих слуг. Последний, уведомленный об этом, послал для Георгия свой корабль в одну из местностей Медии, куда Георгий должен был незамедлительно пробраться.

Тот воспользовался одним мусульманским праздником, чтобы с несколькими спутниками, переодевшись, выбраться из города, а потом подняться на борт нормандской галеры.

Все это было сделано так ловко, что в Медии его бегство заметили только тогда, когда он был уже в открытом море. Когда он прибыл в Палермо, Абдуррахман, который был тогда одним из наиболее влиятельных людей в Сицилии, поручил ему сбор податей, и Георгий обнаружил в этом деле столько же искусства, сколько и честности. Уже и это подняло его в глазах Рожера, который скоро послал его в Египет, по-видимому, по делам торговли. И это поручение Георгий исполнил блестяще. С этих пор его карьера была обеспечена, и ему вполне удалось проявить свои многосторонние способности, так что скоро его нашли достойным значительного повышения по службе.

После сравнительно скромного положения, которое он занимал до тех пор, его сделали старшим командором флота и, наконец, призвали руководить государственными делами.

Первой войной Рожера с внешними врагами была война с Медией в Северной Африке. Упомянутый уже прежний повелитель этого города и его окрестностей еще прежде имел различные счета с европейскими государствами. При нем генуезцы высадились в Медии и разграбили ее.

Его сын Яхья (1108—1116), построил сильный боевой флот, чтобы отомстить за это нападение, опустошил много прибрежных городов в Средиземном море и увез оттуда пленников и добычу. При его приемнике Алии (1116—1121) поднялись внутренние смуты и предводитель мятежников получил поддержку от Рожера. Таким образом Рожер начал осуществлять замысел отца – завоевать северный берег Африки.

Ввиду этого Алии стал готовиться к войне с Сицилией и на помощь к себе призвал могущественных Мурабитов, которым тогда была подчинена Испания. Но он умер в минуту, когда только обнажил свой меч. Военная непогода разразилась над его сыном, Гассаном. Рожер собрал значительный флот, и летом 1123 года этот флот из 300 кораблей с 30 ООО человек пехоты и 1 ООО человек конницы по его приказанию вышел из гавани Марсала и двинулся к югу. Предводителями этого флота были Абдуррахман ал Насрани и Георгий Антиохийский.

В Медии были сделаны все необходимые приготовления для того, чтобы отбить нападение, – усилены гарнизоны крепостей и складированы большие запасы оружия. Чтобы воодушевить народ, объявили джидах. Этот призыв, который еще при берберийском правителе Юсуфе Ибн Ташфине, главе Мурабитов, увлек бесчисленные толпы опьяненных религиозной яростью воинов из пустыни Сахары через море в Европу, который вскоре потом при Мувагидах вызвал то же явление, но в больших размерах, оказал свое действие и на этот раз. Бесчисленные полчища исповедников Аллаха и Пророка, не только из северных, но и из более отдаленных областей Африки, хлынули к Медии и ее окрестностям, так что жители этого города даже испугались при виде такой дикой орды.

Когда в Медии, где после смерти Алии стал править очень юный Гассан, царило необыкновенное возбуждение, пришло неожиданное известие о флоте, который вышел из Марсалы. Застигнутый после отплытия сильной бурей, этот флот, потеряв много кораблей, с остатками флотилии искал спасения на острове Пантелларии. Здесь несколько лет тому назад норманны искали спасения после кораблекрушения и были избиты мусульманами. Черепа и кости убитых белели на скалистых утесах острова. Воспоминание об этом разожгло в командоре и командах сицилийского флота бешеное желание отомстить за смерть своих земляков африканским сарацинам.

Некоторые из кораблей, разбросанных бурей, соединились с флотом у Пантелларии, и флот снова двинулся к Медии. 21 июля 1123 года, почти в 10 милях к северу от этого города, у маленького песчаного острова бросили якоря. Напротив этого островка, отделенная от него только мелководным проливом, стояла на мысе Димас арабская крепость. Предводители флота имели намерение взять эту крепость и оттуда двинуться на Медию. На основании переговоров, которые Георгий Антиохийский и Абдуррахман вели с африканцами, противниками Гассана, вожди надеялись, что с помощью последних им легко будет овладеть крепостью. Но это предположение не оправдалось. На следующий день им пришлось двинуть свои корабли прямо на Медию, и здесь они увидели, что напрасно полагались на обещания вероломных арабов, которые хотели поставить на валах города сицилийские знамена. Напротив, они нашли, что все укрепления снабжены многочисленным и хорошо вооруженным гарнизоном.

Таким образом, их предприятие на первый раз не удалось. Тогда они вернулись к своему маленькому острову и там узнали, что во время их отсутствия туда на кораблях приходили сарацины и разграбили лагерь, оставленный ими на берегу.

На следующий день дела приняли для них более благоприятный оборот. Арабы сдали им крепость на мысе, и норманны перешли туда с кораблей – как отряды пехотинцев, так и конница, – чтобы оттуда делать рейды вглубь страны. Но планы завоевать Медию оказались невыполнимыми. Войско Гассана хлынуло сюда из столицы огромными массами, и норманны должны были отступить в свою крепость. Пока они выдерживали осаду, войска, оставленные ими на острове, в свою очередь подверглись нападению со стороны сарацин.

На четвертую ночь после высадки, норманны, запертые в крепости, внезапно были разбужены страшным шумом и тысячеголосым, до небес поднимавшимся криком: «Аллах акбар». Они подумали, что неверные идут на штурм крепостных валов, за которыми они скрывались, и им показалось, что единственное спасение для них – бежать на корабли. В то время, когда некоторые в бессознательном страхе бросились на суда, наиболее мужественные оставались в укреплении, выжидая, насколько удастся врагам этот штурм. Некоторые из них убили своих лошадей, чтобы они не достались осаждавшим.

Между тем через пролив, по-видимому, настолько мелководный, что его легко можно было перейти вброд, толпы сарацин бросились на маленький остров, захватили там богатую добычу оружием, аммуницией и лошадьми и изрубили остававшихся там норманнов. Часть христианского войска, бежавшего на корабли, еще неделю ждала благоприятного момента, чтобы оказать помощь оставшимся на твердой земле.

Но, так как за прошедшее время не представилось никакой возможности сделать это, а корабли ежедневно должны были ожидать нападения со стороны Медии, предводитель флота дал знак к отплытию. Хотя войско мусульман было очень велико, оно все-таки не могло взять штурмом ту крепость, которую с удивительной храбростью защищали сотни оставшихся там норманнов. Но, истощенные голодом, жаждой и беспрерывными схватками, они, наконец, увидели, что никакой возможности защищаться больше нет. Тогда они предложили богатый выкуп за свободное отступление, и в Медии согласились на эти условия – может быть потому, что боялись мести сицилийцев в том случае, если бы они отказали в этом норманнам. Но фанатизм черни, разожженный до последней степени религиозного бешенства, разрушил все надежды. Правительство не имело возможности дать свободу этим ста норманнам. А те, перенося всевозможные лишения и труды, держались еще шестнадцать дней и наконец, решились мечом проложить себе дорогу через ряды врагов. Как только они оставили стены крепости, они, все до одного, пали под саблями сарацин.

Весть о несчастном исходе этой экспедиции вызвала большое смущение в Палермо. Норманнское войско, с появления первого Рожера в Нижней Италии, почти в одном беспрерывном победном походе шло от города к городу, от провинции к провинции и одолевало как лонгобардов, так сарацин и греков.

А теперь из трехсот кораблей флота, который гордо, как непобедимая армада Филиппа, вышел из гавани, вернулось только сто. Лучшие воины норманнского войска пали. И это поражение нанесло Рожеру не могущественное королевство, а жалкое гнездо морских разбойников.

Христианские летописцы стараются, насколько возможно, смягчить неудачу, которая постигла норманнов. Но сохранился арабский рассказ о том, какая скорбь и уныние царили после этого при палермитанском дворе.

Один из тех бесчисленных поэтов, которые обретались при всех мусульманских дворах, по имени Абу Сальт, в письме к некоему Абдуррахману Аб аль Азису говорит, что он однажды встретил во дворце Рожера одного франкского рыцаря, который, поглаживая свою длинную, белую бороду, сказал: «Клянусь небом, я не остригу у себя ни одного волоса, пока не отомщу медийским собакам». Тем больше ликования было среди мусульман и при дворе Гассана. Мы располагаем письмом в рифмованной прозе, в форме макамов Гарири, где победа над норманнами прославляется как великий триумф Аллаха и его Пророка. Это письмо Гассан разослал всем дворам. Знаменитейший из арабских поэтов в Сицилии Ибн Гамдис, который годы своей молодости провел на этом острове, а потом, когда остров завоевали норманны, искал убежища в Медии, воспел эту победу ислама в гордой кассиде.

Государство северо-африканских пиратов, гордое своим успехом, не сложило оружия. Ему помогали испанские Мурабиты. В июле 1127 года африканский флот показался у сицилийских берегов, напал на город Патти, угрожал Катании и высадился в Сиракузах, где африканцы сожгли дома, захватили добычу и взяли в плен женщин и детей. Только архиепископ Сиракузский и его спутники избежали пленения. Рожер, который в июле именно этого года овладел Мальтой и предполагал отнять у мусульман и другие острова, тотчас же устремился домой, чтобы изгнать сарацин или принять другие меры Против их нападений. Он предполагал даже обратить свое оружие против испанских Мурабитов, которые помогали Гассану Медийскому в его борьбе с Сицилией.

Зимой 1127 года он заключил договор с Раймундом III, графом Барселоны, в силу которого пятьдесят сицилийских галер следующим летом должны были выступить против андалузских мусульман и действовать заодно с каталонскими войсками, причем завоеванные земли и боевая добыча должна была делиться между двумя союзными князьями поровну. Чтобы условиться детальнее, послы Раймунда прибыли в Палермо, и, когда здесь состоялось соглашение, Рожер послал в Барселону своих государственных людей, чтобы они формально заключили союзный договор.

Но этот поход в Испанию не состоялся, так как внимание Рожера отвлекли другие, более важные дела.

Прежде чем перейти к описанию этих событий, нам представляется уместным обрисовать положение нового норманнского государства в целом.

Остров Сицилия еще во время арабов был разделен на три провинции. Это деление сохранилось и потом. Все три провинции носили имя Валь, или Долина.

Валь ди Мазаро занимала западную часть острова от Палермо и Трапани вниз до Джирдженти и Бутеры, Валь Демоне – северо-восточную часть с Кефалу, Мессиной и Таорминой вплоть до Катаньи, Валь Ното – юго-восточную часть с Катанией и Сиракузами до южного берега.

Когда норманны овладели Сицилией, там жили люди многих национальностей. Самым многочисленным было арабское население, потом греки, которых много оставалось там даже при арабском владычестве, особенно на восточном берегу. Далее лонгобарды и латиняне. Сюда же надо причислить и европейское население. Путешественник Вениамин Тудела в 1172 году нашел в Палермо полторы тысячи, а в Мессине двести евреев. На восточном берегу и в Мессине, которая вела оживленную торговлю с Византией, жили главным образом греки. Арабы селились преимущественно на юге острова.

Рожер II, как и его отец, с полной терпимостью относился ко всем религиям и исповеданиям, которые существовали на острове. Сарацины могли свободно исповедовать веру в Аллаха и его Пророка в своих мечетях. Христиане, как греко-католического, так и римско-католического вероисповедания, в своих церквях и часовнях регулярно совершали свое богослужение, и если на Востоке между ними всегда существовали ненависть и вражда, то в Сицилии никогда не бывало раздора между ними. Евреи тоже пользовались религиозной свободой и за ту подать, которую они прежде платили сарацинам, а теперь норманнам, имели право совершать свое богослужение в синагогах.

Выдающуюся роль при дворе Рожера играли арабы. Он назначал их на руководящие посты государственной, военной и придворной службы.

Офицер-мусульманин командовал отрядом его телохранителей, и, когда Рожер появлялся публично, в его свите было много сарацин. Некоторые из приближенных к нему лиц, которые не по принуждению, но ради мирских выгод принимали христианство и носили христианские имена, все-таки склонялись к исламу, и это было тайной, известной всем. Многочисленные мечети, которые украшали Палермо отличались великолепием и роскошью. Их полы были покрыты драгоценными коврами. В торжественные ночные праздники лампы из хрусталя и блестящей латуни, свешиваясь с потолка, освещали молитвенные дома.

Мусульмане владели в Палермо целыми обширными кварталами и жили там только своими семьями. Были и рынки, предназначенные только для них. В их праздничный день, в пятницу, как и в другие праздники, им разрешалась хотва, молитва за калифов. В Палермо, как во всех мусульманских землях, были общественные школы, где читали Коран. Недалеко от резиденции располагался город Алькимах, который с окрестными деревнями был населен исключительно сарацинами. Старшины различных арабских родов, рассеянные по острову, пользовали большим уважением и христианские летописцы часто называют их князьями.

Так как население Сицилии состояло большей частью из мусульман, то сарацины составляли контингент того войска, во главе которого король боролся со своими противниками на материке.

Но некоторые из христиан с ненавистью и отвращением смотрели на его постоянные и близкие отношения с мусульманами, и, это навлекло на него много порицаний со стороны историков и даже послужило поводом для других, еще более враждебных о нем суждений. В Бари однажды возник бунт, так как рабочие из мусульман, которые там, по поручению Рожера, занимались возведением крепостных укреплений, в споре между ними и местными жителями убили сына одного почтенного гражданина этого города. За это много рабочих было убито, и стройка должна была остановиться. Но и тогда бешенство жителей Бари не улеглось. Когда впоследствии город был занят войсками папы и императора Лотара, они напали на мусульман и стали их вешать.

Летописец Фалько Беневентский рассказывает, что сарацины войско Рожера почти исключительно состояло из них – производили неслыханные жестокости и неистовства и Рожер, достойный вождь такой армии, совершил по отношению к христианам множество тяжких преступлений. Но, если христианские историки, почти все лица духовного звания, обвиняют мусульман и повелителя Сицилии, то арабские историки, напротив, обвиняют христиан в том, что они относились к сарацинам с бешеной яростью. Истина, конечно, в том, что, как это всегда бывало в спорах и битвах того времени, обе стороны позволяли себе чудовищную жестокость по отношению к врагам.

В 1132 году, когда Рожер II вернулся из Беневента в Салерно, христиане взяли в плен отряд сарацинов. Многие из них пали под ударами христианских мечей. Они отрубили голову у предводителя и понесли ее в Капую. Рожера это крайне разгневало, и он дал клятву отомстить. Но, с другой стороны, рассказывают и о тех опустошениях, которые мусульмане произвели в Монтекассино. Они разрушили дома, срубили деревья, взяли в плен монахов и крестьян, пытали их и продавали в рабство. Далее обвиняют их в том, что они сожгли церкви и канцлер Рожера распорядился превратить монастырь в крепость, монахов разогнать, а сокровища монастыря и священные церковные сосуды отвезти в Сицилию.

Некоторые христианские писатели того времени резко критикуют Рожера за то, что он относился к мусульманам благосклонно и раздавал им наиболее важные должности при дворе и на государственной службе.

Но, если бы мы, опираясь на это, предположили, что мусульмане, при благосклонности к ним норманнского повелителя, находились там в завидном положении, то такая гипотеза нуждалась бы в очень веских доказательствах. Конечно, им жилось там несравненно лучше, чем их единоверцам в христианской Испании или чем евреям во всех европейских странах. Но все-таки время от времени им приходилось страдать от несправедливости со стороны части христианского населения и фанатиков из лиц духовных, которые были неутомимы в своих усилиях заставить властителя Сицилии принимать насильственные и несправедливые меры против исповедников Аллаха. С другой стороны исламская вера, в своей сущности, нетерпима. И, если арабы, во время долгой совместной жизни с христианами, умеряли свою нетерпимость, то все-таки дело не обходилось без столкновений между представителями той и другой религии.

В конце концов мусульмане никогда не были бы довольны тем правительством, которое не задавалось бы целью изгнать с острова всех христиан, а последние ворчали бы на правительство до тех пор, пока оно, если и не сожгло бы всех исповедников Корана на кострах, то, по крайней мере, не выдворило бы их назад в Африку.

У Рожера было две канцелярии – одна для дел мусульман, другая для дел христиан. В первой дела велись на арабском и греческом языках, во второй – на латинском. Но случалось, что в одном и том же документе смешивались несколько языков. Арабские документы помечались годами Геджры и арабскими месяцами, латинские – по христианскому календарю. По примеру мусульманских калифов, Рожер титуловался «достопочтенным и священным королем», а на монетах писалось арабскими буквами «достопочтенный, божию милостию возвышенный король» или «защитник христианства». Так, по-видимому, титуловали его арабы при дворе. Эдриси называет его «достопочтенный король Рожер, вознесенный Богом, сильный божественною добродетелью, король Сицилии, Италии, Ломбардии и Калабрии», «имам франков», «защитник христианской веры». Письменные документы мусульманской канцелярии Рожер по-гречески подписывал так – «Рожер, о Христе благочестивый и могущественный король, защитник христиан».

В XI веке феодальное право в Нормандии уже вполне оформилось. Оттуда Вильгельм Завоеватель принес его в Англию, и почти одновременно то же сделал Рожер в Сицилии. Этот остров перешел к нему от Гюискара на правах ленного владения. Таким образом, Рожер был ленником герцога Апулийского. И все остальное их отношения основывались также на феодальном праве.

Для завоевания земли делились сообразно ленным отношениям. Но, вне этого подчинения герцогу Апулийскому, которое было почти номинальным и практического значения не имело, Рожер держал верховную власть над островом в своих руках и дальнейшая раздача ленных владений зависела лишь от него. Он отдавал сопровождавшим его воинам новозавоеванные земельные участки, за что они должны были признавать его своим сюзереном и приносить ему присягу на верность. Так возникли в Сицилии графства и баронии – первые как феодальный титул первого ранга, последние второго. Сюда же нужно причислить и рыцарей как третий класс благородных людей. Понятно, что повелитель Сицилии не мог давать высших титулов и отличий, пока сам носил титул графа или гроссграфа. Но Рожер II, когда он сам сделался королем, стал назначать герцогов и князей. Таким образом, те герцоги и князья, которые упоминаются в истории Сицилии до ИЗО года, приходили сюда с материка. Но некоторые из них, может быть, происходили из старинных местных родов лонгобардского происхождения, которые оставались здесь и при арабах.

А так как завоевание острова вызвало здесь перемены во всех отношениях, то и состав населения сильно изменился. Очень много арабов, которые не хотели жить под властью христиан, переселилось в Африку, а много жителей материка пришло в Сицилию. Это дало повод графам и баронам давать землю в своих владениях некоторым семьям из других территорий. Новые вассалы подчинялись тогда их законам, платили им подать и находились у них на службе, как это было принято по общим нормам феодального права.

Другим из этих переселенцев давали в ленное владение маленькие земельные участки, за что, конечно, они должны были платить. Так, с самого начала в Сицилии было много разрядов вассалов. Одни из них получили свою собственность от самого сюзерена, другие – от его ленников. Когда лен был получен от самого сюзерена, то это называлось «feudum in capite».

Граф мог раздавать баронии, а барон звание рыцаря, но это уже были вторичные лены. Впрочем, титул барона, который в строгом смысле обозначал вассала второго разряда, применяли и ко всем ленникам вообще.

Инвеститура, или отдача в лен земельного участка, совершалась очень торжественно. Сюзерен сидел на высоком троне. Вокруг него рядами стояли его вассалы – впереди графы, потом бароны, и, наконец, рыцари. Того, кто получал инвеституру, вводили с большою помпой. Он преклонял колени, влагал свои руки в руки сюзерена и говорил громким голосом: «Клянусь защищать твою жизнь, твою семью, твою честь и твое тело во всяком положении, служить тебе верно и помогать тебе против всех твоих врагов». Тогда сюзерен давал ему инвеституру с ленным владением, и с этой минуты новый ленник получал все права, соединенные со своим новым достоинством, и, конечно, должен был исполнять все обязанности ленника. Он не мог без особого разрешения сюзерена строить в своих владениях укрепления. Но, если он этого хотел и получил на это разрешение, должен был принести новую присягу специально на этот случай.

Все феодальные титулы, которые Рожер раздавал в Сицилии, были наследственными. Таким образом, не только сам первый вассал, но и все его потомство были обязано верностью своему сюзерену. Так в Сицилии создалось наследственное дворянство. Служба и подати, какими вассал обязывался перед своим сюзереном, были определены самым точным образом. Прежде всего, как только акт вассальных отношений был заключен, он должен был уплатить сюзерену известную подать, и эта сумма предназначалась на тот случай, если он попадет в плен и его придется выкупать, если он произведет своего сына в рыцари или будет выдавать замуж свою дочь. По смерти вассала его наследники уплачивали сюзерену известную денежную подать. Но главной обязанностью вассала было выступить по требованию сюзерена с оружием в руках, сопровождать его в походах и защищать его телом и жизнью.

Кто уклонился от этой обязанности, тот считался повинным в измене и объявлялся лишенным собственности. Если ленник хотел освободиться от личной военной повинности, он мог достигнуть этого уплатой определенной месячной суммы. Как только война кончалась, каждый вассал мог вернуться в свои владения, но и в мирное время на нем лежала обязанность являться по приглашению сюзерена и принимать участие в совещаниях. К этим совещательным собраниям приглашались, впрочем, не только графы, бароны и рыцари, но и выдающиеся горожане. Все важные государственные Дела подлежали их обсуждению.

Завоевание Сицилии графом Рожером не носило религиозного характера, как те крестовые походы, которые через несколько десятилетий после их начала привели в движение всю Европу. Хотя Рожер и его норманны также, как и его преемники, были верующими и набожными христианами, они вовсе не были фанатиками. Они отличались беспрецедентной для своего времени терпимостью. Они не принуждали иноверцев принимать христианство. При завоевании сарацинских городов Рожер старался не допускать тех ужасов, какими запятнали себя в Иерусалиме благочестивый Готфрид Бульонский и его войско. Но вначале граф придавал большое значение тому, чтобы насадить на острове христианский культ во всей его благоговейной высоте. Той же дорогой шли три следовавших за ним норманнских повелителя, которые, как и он, строили во множестве церкви и монастыри. Еще Роберт Гюискар и особенно его брат заботились о восстановлении заброшенных церквей в Сицилии, строили новые и приглашали с материка сановников церкви для замещения духовных должностей на острове.

Граф Рожер считал даже целесообразным позволить духовенству влиять на политические дела.

Он приглашал сицилийских епископов и прелатов к участию в совещаниях императорских баронов и этим даже подготовил в будущем для правительства значительные затруднения, ибо, когда у него начались трения с папским престолом, духовенство в большинстве держало сторону папы, так как было недовольно терпимостью, допущенной по отношению к евреям и мусульманам.

Граф даже раздавал духовным лицам высших степеней лены, так что они становились его вассалами наравне со светскими ленниками. От военной службы они были освобождены. Граф дал им и другие льготы в отношении повинностей. Но этим он не делал их вполне независимыми от государства, и духовенство должно было уплачивать ему известную подать, как признак того, что светский сюзерен в то же время и руководитель церкви.

Во все время норманнского владычества в Сицилии там практиковались ордалии, или Божьи Суды. Этот обычай завоеватели принесли, вероятно, из Франции, ибо едва ли можно допустить, чтобы он сложился на Сицилии и чтобы христиане могли обращаться к нему при арабском владычестве.

Из миссалов, сохраняемых в сицилийских церквах и монастырях, несомненно явствует, что эти ордалии существовали на острове еще в конце XII века. Когда в уголовных процессах не было достаточных доказательств виновности или невинности, чтобы узнать истину, аппелировали непосредственно к Богу. От обвиняемого требовали, или ему позволяли, чтобы он торжественно подтвердил свои показания в присутствии свидетелей судебным поединком, испытанием водой или огнем, «освещенным куском хлеба или сыра или другим установленным способом». Особенной популярностью пользовались здесь поединки, к которым почти исключительно прибегали бароны. Как на особенность Сицилии, можно указать на испытание горячим сыром или хлебом. Обвиняемый, вероятно, должен был проглотить то или другое и его невинность была доказана, если это не причиняло ему вреда.

В различных местностях были в ходу различные испытания. Но, если суд произносил приговор от имени короля, этот приговор был окончательным и после него уже не апеллировали к Божьему Суду.

Многонациональное население Сицилии нельзя было судить по одному законодательному кодексу. Во время завоевания Сицилии для мусульман нормой права был Коран.

Решение взаимных пререканий было предоставлено кади. Для христианского населения в ходу был или кодекс Юстинаина, или Лонгобардское уложение. Когда норманны пришли на остров, они сохраняли эти порядки. Им предоставлялось на выбор судиться или по существующим там узаконениям, или по кутюмам своей родины. Такое множество уложений должно было бы вызвать хаотическую путаницу, если бы не было института верховного судебного разбирательства, которым, под надзором правительства, занимались должностные лица и юристы.

Значительную роль в управлении островом играли стратиготы – первоначально военные чиновники, которым впоследствии было поручено управление в известных округах и городах, а главным образом – наблюдение за уголовными процессами. Графы, бароны и рыцари назначали своих представителей, которые осуществляли надзор за гражданским правом и собирали подати. Только привилегированные люди имели право посылать вместо себя на судебные разбирательства адвокатов. В общем же каждый Должен был являться на суд сам, чтобы защищать свое дело лично. Как защита, так и обвинение велись словесно. Никаких проволочек не допускалось, и решение дела должно было следовать по возможности скоро.

Следующий случай может быть примером того, как быстро и просто велось судопроизводство в Сицилии. Между знатной дамой Беатриче, владетельницей Назо, и монастырем святого Филиппа возникло судебное дело. По поручению короля два члена высшего суда явились к Беатриче и от имени сюзерена потребовали, чтобы она отдала названному монастырю холм, который находился в ее владениях и который несправедливо присвоили себе ее предшественники. Когда Беатриче увидела королевскую печать, она тотчас же признала права монастыря, возвратила ему незаконно присвоенный холм и по доброй воле принесла монастырю в дар небольшой участок из принадлежавшей ей земельной собственности.

Поскольку в судопроизводстве после Рожера II в правление его преемников никаких существенных изменений не произошло, то можно указать на следующий случай, который произошел при его внуке. Когда послы императора Фридриха I, которые просили руки Констанцы, дочери Рожера II, для принца Генриха, оставили двор в Палермо, они взяли с собой королевского оруженосца, чтобы он проводил их до границы государства. Но в местечке Лагонегро у Салерно возник спор между оруженосцем и крестьянами.

Оруженосец бежал в тот дом, где остановились императорские послы. Разгоряченные преследователи окружили дом, ворвались в него и напали даже на послов. Они взломали сундук, который принадлежал Уголино Буонкампаньо, и захватили как серебряный кубок, так и пергамент, на котором была написана верительная грамота этого посольства к императору от короля Сицилии. Послы отправились в Салерно и там подали жалобу местному архиепископу и наместнику провинции. Король был вынужден поступить с виновными строго. Он приказал местным судьям допросить преступников. Те пробовали спастись бегством, но их схватили, и скоро Салерно, Троя, Боргетти, Сан-Жермено и Капуя украсились виселицами, на которых и повесили ретивых землепашцев. Король приказал тогда изготовить новый документ и с чиновником своей канцелярии послал его к императору Фридриху.

Вот еще пример того, как совершалось в то время правосудие.

По подстрекательству некоторых монахов бенедиктинского аббатства в Салерно, толпа горожан напала на монастырь и убила его аббата. По поручению короля два рыцаря тотчас же отправились туда, и духовная одежда не спасла виновных. Два приора и некоторые другие члены такого, в свое время могущественного ордена, должны были понести заслуженное наказание.

Правительство узнало, что существует общество, члены которого присваивали себе право наказывать мнимые или действительные проступки других и тайно ночью приводить в исполнение приговоры этого суда. Члены этого общества назывались «мстителями». Их штаб-квартира находилась в Апулии. Когда их дела обнаружились, с ними не стали церемониться. Глава этого общества, Адинульф Понтекорво, был приговорен к повешению, а остальные члены подвергнуты различным наказаниям.

Духовные лица подчинялись тем же законам, что и миряне. Только по некоторым преступлениям, как нарушение супружеской верности, богохульство и кровосмешение, в некоторых местностях дела поступали на суд епископа. Но в правление Рожера II и его преемника это случалось редко и только в виде исключения. Однако в последний период норманнского владычества, палермитанскому архиепископу удалось значительно расширить власть духовенства вообще и подчинить его юрисдикции многие преступления, которые прежде ему подсудны не были.

В некоторых округах во главе дворянства стояли коннетабли, а во главе их стоял великий коннетабль. Наряду с этими должностями король Рожер ввел много других, до тех пор неизвестных в Сицилии. Таковы были должности адмиралов, которые управляли морскими делами и имели много подчиненных им чиновников. Более приближен к королю был великий канцлер, который являлся посредником между королем и сановниками менее высокопоставленными. Высокопоставленными сановниками при дворе были протонотарий, обер-камергер и обер-сенешаль. Если во всех странах Европы не только при замещении придворных должностей, но и при назначении на высшие посты государственной и военной службы, почти исключительно обращали внимание на знатность происхождения, то Рожер, в отличие от всех государей своего века и даже от коронованных особ позднейшего времени, руководствовался в этом не правами рождения, а оценивал способности и дарование кандидатов, чтобы выбрать из них тех, на кого он мог бы возложить основные тяготы государственной службы. Он не обращал внимание на то, к какой нации принадлежали эти кандидаты. При его дворе в самом пестром смешении, как и в судебном ведомстве и в администрации, служили христиане из Сирии, Северной Африки и Испании, потом французы, англичане и греки, наряду с итальянцами, норманнами и прочими.

Если, по свидетельству скандинавских саг, древние викинги зачастую доживали до глубокой старости, многие даже до ста лет, то их потомки, Готвили, долговечностью не отличались. Из всех представителей этого рода, когда они покинули Нормандию, только Роберт Гюискар и гроссграф Рожер дожили до 70 лет. Их преемники умирали по большей части в молодости или в зрелые годы. Так, оба сына Гюискара, Боэмунд, который был князем Антиохийским, и Рожер, который был герцогом Апулии, не дожили до старости. Рожер оставил свою страну сыну Вильгельму, а сын Боэмунда, Боэмунд II, стал герцогом Калабрии.

Уже в начале века герцогство Апулия находилось в состоянии полной анархии – также, как и Калабрия. Бароны стали почти полностью независимы. Папа, формально, юридически ленный владелец этих земель, не имел там никакой власти, также, как и преемники Роберта Гюискара. Эти обстоятельства дали Рожеру неплохой шанс расширить свои владения и на материке. Когда он сбивал с баронов спесь, часть населения, которая хотела прежде всего спокойствия и мира, приветствовала его энергичные действия.

Еще в 1021 году он явился с войском в Калабрию и разрушил там мощные замки мятежников. Сразу же после этого он вступил в переговоры с герцогом Вильгельмом, и тот передал ему свои права на Калабрию. Боэмунд II, по-видимому, умер бездетным. А так как он почти все время жил в Антиохии и мало думал о своем итальянском княжестве, то Рожеру было легко овладеть им. Впоследствии он за значительную сумму выкупил у Вильгельма право быть его преемником в Апулии, если Вильгельм не оставит после себя сыновей. Герцог Вильгельм умер 26 июля 1027 года, и Рожер ввиду этого отказался от задуманной им борьбы с мусульманами, так как для него имело большее значение укрепить свою власть в доставшихся ему областях Нижней Италии. Он был вполне готов сломить то сопротивление, которое могло его там встретить, но на первых порах отплыл из Сицилии только с небольшим флотом, чтобы посмотреть, не удастся ли ему без борьбы овладеть страной, на которую он имел несомненные права. Он пристал со своими галерами у Салерно и на богато украшенной лодке со свитой причалил к берегу, где его встретили архиепископ, городские власти и знатнейшие из жителей города. В торжественной речи он заявил пред ними свои притязания на Апулию и к этому прибавил, что надеется, что город Салерно признает его права. Но салернитанцы дали надменный ответ и отказались признать его права. Тогда Рожер вернулся на свою галеру. Там он стоял на якоре и на следующий день послал на берег уполномоченного, чтобы вести дальнейшие переговоры. Своему послу он наказал удерживаться от всяких угроз и покончить дело по возможности мирно. Но жители города держали себя так высокомерно, что между ними и послами Рожера возник спор, в котором один из послов, Сароль, был убит. До крайности возмущенный этим, Рожер смирил свой гнев и сделал новую попытку решить вопрос мирно. Он пригласил архиепископа и выдающихся людей Салерно на борт своей галеры, чтобы там вести переговоры лично с ним и, когда те согласились, послал на берег свою лодку, чтобы привезти их с почетным эскортом. Эти переговоры стали решающими. Рожер сумел убедить представителей города с архиепископом во главе принять его предложение. Когда те вернулись домой, им на общем собрании городского совета после оживленного спора удалось так подействовать на салеританцев, что они в конце концов открыли перед Рожером городские ворота. Но они выговорили себе по договору, чтобы крепость оставалась за ними. Рожер принял эти условия скрепя сердце, так как эта цитадель имела большое значение и могла стать очагом восстания против него.

При всем этом он вел себя настолько дипломатично и дружелюбно, что население, еще недавно столь непримиримое, вдруг единодушно принесло ему присягу на верность. Раинульф, граф Алифанский (некоторые историки называют его и графом Авеллино), муж сестры Рожера, Матильды, явился в Салерно, когда узнал, что его зять там. Он был одним из самых влиятельных князей, и поэтому для Рожера было очень важно склонить его на свою сторону.

Рожер пытался уговорить своего зятя признать его герцогом Апулии и надеялся, что это признание склонит сделать то же и других баронов. Но сам Раинульф был был очень честолюбив и стремился к расширению своей власти. Поэтому он поставил зятю такие условия, на которые тот никак не мог согласиться. Между ними дело шло к разрыву, но Рожер, проявив политическую мудрость, уговорил графа Алифанского, пообещав то, что он хотел. Правда, он еще не получил необходимого для него признания, но между ними возобновились дружеские отношения, и Раинульф вместо того, чтобы вернуться в свой замок, остался в Салерно.

Сопровождаемый им, Рожер, при стечении огромной толпы народа, въехал в старинный приморский город. Он подтвердил жителям ранее данные им обещания охранять их привилегии и снова повторил, что их цитадель останется в их руках. Было решено, что через несколько дней епископ Афанус возложит на него корону как на князя Салерно. Эта церемония была торжественно совершена в соборе.

Тогда Рожер двинулся дальше, и вновь население принесло ему присягу на верность. Но и здесь ему пришлось оставить крепость в руках жителей. Он вел себя так предупредительно, так живо откликался на просьбы жителей, что и здесь привлек к себе симпатии всех. Когда таким образом он овладел Салерно и Амальфи, дорога перед ним была открыта и другие города стали сдаваться ему добровольно.

Так, Боневент прежде других прислал к нему посольство, которое принесло ему присягу на верность от имени города. Тогда он двинулся на Трою и Мельфи, и везде, куда он ни приходил, его восторженно встречали, как своего повелителя. Почти все бароны Апулии открывали пред ним двери своих замков. Он не встретил сопротивления и в Калабрии, куда двинулся затем. Все области Нижней Италии покорились ему. В Реджио, где он остановился перед своим отъездом на Сицилию, он еще раз подтвердил те обещания, которые дал в Салерно и Амальфи. Он, по его словам, заботился только о благе жителей и намерен был гарантировать все их свободы. Наконец, там же, в присутствии самых знатных баронов Апулии и Калабрии, он был провозглашен герцогом Апулии.

Но когда папа Гонорий II узнал, что власть сицилийского повелителя так окрепла, он был страшно разгневан. Уже много лет он стремился к тому, чтобы помешать соединению Сицилии и Апулии под одной властью. Он утверждал, что герцогство Апулия, по договору с Робертом Гюискаром, есть лен Святого престола. Он созвал собрание кардиналов и объявил им свое решение – взять под свою власть государства, оставшиеся после герцога Вильгельма.

Рожер, вернувшись в Сицилию, со своей стороны созвал там баронов острова, сообщил им о своих успехах на материке и потребовал от них, чтобы и они признали его герцогом Апулийским, как и благонравные апулийские бароны в Реджио. Те тотчас же изъявили свое согласие, и, таким образом, Рожер сменил титул гроссграфа (1127 г.) на герцогский. Вскоре после этого он получил известие, что папа Гонорий отправился в Беневент и там торжественно отлучил его от церкви как мятежника против престола святого Петра. Рожер отправил в Беневент посольства, чтобы выведать, нельзя ли как-нибудь укротить римского первосвященника без войны. Но его послы вернулись, ничего не добившись. Гонорий не только не снял с него отлучение, но отправился в Трою и там предал новому отлучению дерзкого гроссграфа Сицилийского, проповедовал там против него священную войну, объявил отпущение грехов всем, кто обнажит меч, чтобы выгнать преступника из его страны, и даже призвал истинных христиан убить его. Это было тяжелым ударом для Рожера. Если его власть на острове была прочна, так что здесь ему нечего было бояться, то вмешательство папы в его дела на материке провоцировало апулийских и калабрийских баронов на новый мятеж. Если они незадолго до этого и подчинились ему, то это случилось только потому, что у них не было идейного центра, вокруг которого они могли бы сплотиться. Теперь им стал наместник Христа.

Рожер сделал еще попытку примириться с папой, но безуспешно. Гонорий созвал баронов Апулии на общее собрание, и большинство из них тотчас же отозвалось на его призыв. Зять Рожера, Раинульф Алифанский, одним из первых восстал против него и увлек на свою сторону много влиятельных апулийских баронов. В присутствии папы они поклялись защищать дело церкви, как свое собственное, и всеми мерами бороться с узурпатором. Но Рожер не боялся ни Бога, ни черта, тем более, что притязания его были законны. Впрочем, прежде чем обнажить меч, он изъявил пред Гонорием готовность принять Апулию как лен святого престола и выдать ему два больших города – Трою и Монтефосколо. Но наместник Христа, рассчитывая на поддержку баронов, высокомерно отверг и эту попытку примирения. В пламенной речи он отвечал послам: «Вернитесь назад, нечестивые слуги врага церкви, вернитесь к тому, кто вас послал, и скажите ему, что мы отвергаем все его просьбы и не хотим входить с ним ни в союз, ни в соглашение! Да будет он как оскорбитель величества на веки заклеймен своим преступлением; пусть никто не верить его словам. Да будет Анафема ему. Он лишается права делать духовное завещание и принимать наследство, так что никогда не может быть ничьим наследником. Пусть опустеют все его жилища и ничья нога не посмеет переходить его порога. Все его постройки разлетятся в прах и, как вечные развалины, во все века будут свидетельствовать о его позоре и никогда не восстанут они из развалин».

Терпение Рожера было исчерпано. В гневе приказал он своим приверженцам на континенте опустошить окрестности Беневента, разграбить город, разрушить дома и, как можно больше, захватить в плен жителей. Его приказание было исполнено, и Беневент был сурово наказан. Между тем папа Гонорий отправился в Капую, чтобы оттуда нанести новый удар своему противнику. В декабре 1127 года он созвал множество епископов и баронов, назначил повелителем Капуи Роберта II, сына покойного Иордана, и потребовал от лиц духовного звания и вассалов, чтобы они заодно с ним вооружились против врага папского престола, дерзкого графа Сицилии.

Фалько Беневентский сохранил нам речь, которую папа произнес на этом собрании: «Вам, в руках которых находятся города и крепкие замки этой страны, грозят бури и тяжелые бедствия. Конечно, этот проклятый граф у каждого из вас сроет замковые валы и те башни, за которыми вы думаете обороняться. Его произвол будет высшим судьей над вашей жизнью. Он будет разгонять жителей, когда ему вздумается, делать богатых бедными, счастливых несчастными. Зная несправедливость и вероломство его сердца, мы избегали его, насколько это было возможно. Мы отвергали его обещания, как смертельный яд, и никогда не снисходили до того, чтобы склонять свой слух к его словам. Какие груды золота и сколько сокровищ предлагал он нам за то, чтобы мы признали его в звании герцога! Но я презрел все его обещания. Ради чести римского престола и ради вашего блага, вечно близкого моему сердцу, я с презрением отверг их во имя Всемогущего Бога. Да, верьте мне, он обещал мне много богатства для того, чтобы повергнуть вас в беду, чтобы разогнать вас, так как он думал, что в конце концов я изменю свое решение и покину вас. Но нет, я хочу, обнимая вас своею любовью, лучше умереть, чем согласиться на эти позорные предложения. Дорогие братья, дорогие дети, в ваши руки я полагаю свою жизнь и свою смерть. Ваша воля будет для меня единственным законом, если вы начнете войну и пожелаете предпринять мужественные усилия для защиты вашей независимости и вашей чести. Я уже знаю ваши намерения и знаю, как я на них могу положиться. Теперь остается только отбросить всякое промедление и смело защищать достоинство папского престола. Итак, смелее! Будьте героями, полными мужества, воинами, полными осторожности, и после стольких бед к вам придет счастье. Соедините ваши силы, чтобы самым точным образом добиться прав, знамя которых мы поднимаем. Ибо Бог есть путь справедливости и свет истины. С Ним ежедневно нам будет помогать великий апостол Петр, и оба с своего небесного трона будут со священною любовью творить наши судьбы!»

Роберт II, получив в лен Капую, обещал наместнику Христа всемерно бороться с узурпатором. Все бароны во главе с зятем Рожера, Раинульфом, принесли в городском соборе, где происходило собрание, такую же клятву. Летописец Фалько Беневентский, очевидец этого события, рассказывая об этом, приходит в пламенный восторг. «О ты, кто меня читаешь, – говорит он, – если бы ты только был при этом! Сколько обещаний, сколько клятв ты бы услыхал! И среди этих обещаний и клятв сколько бы слез ты увидел!»

Большинство баронов Апулии перешло на сторону Гонория. Даже некоторые высшие сановники церкви сменили священническую одежду на латы, чтобы принять участие в священной борьбе с сицилийским врагом церкви. Граф Роберт Капуанский и граф Раинульф Алифанский отдали свои мечи папе.

Таким образом, положение Рожера II стало угрожающим.

Теперь он не мог уже рассчитывать на материк. Правда, в Сицилии оставалось верными ему довольно значительное количество приверженцев, но все-же в то время папское отлучение имело большую власть над людьми, и он не мог рассчитывать, что призыв к войне против наместника Христа найдет широкий отклик и в Сицилии.

Тогда совершенно неожиданное произошло одно событие, которое практически свело на нет почти несомненное преимущество папы. Когда полководец византийского императора, Маниак, о котором много раз мы говорили и прежде, впал в немилость у императора, он увез из Катании в Константинополь особенно чтимые по всей Сицилии мощи святой Агаты, надеясь этим вернуть себе благоволение монарха. В том именно году, когда Рожер находился в особенно затруднительном положении, мощи святой из Константинополя были возвращены в Катанию одним калабрийским священником и одним французом.

Перо аббата Маурикия Катанского сохранило для нас известие об этом почти чудесном событии.

По его рассказу, в Византии жили два христианина из латинян – француз Гизельберт и калабриец Госселин. Первый находился У императора на военной службе и, по счастью, любил выпить. Однажды ночью ему явилась святая Агата и приказала взять ее кости из той подземной церкви, где она была погребена, и предать их земле в Катании, где она приняла мученическую кончину. Гизельберт не решился идти на это смелое дело один и уговорил своего друга, Госселина, помочь ему. Ночью, тайно, они проникли в крипту и унесли оттуда останки святой. Они положили их в корзину, наполненную благоухающими розами, и поспешно вернулись в жилище Госселина.

наместника Христа, который несправедливо наложил отлучение на него и на его страну. Церковные праздники, которые вызвало это великое событие во всех главных городах, еще сильнее воспламенили энтузиазмом толпы, и Рожер, хотя сам он, может быть, и не был восторженным почитателем святой Агаты, понял, насколько удобен этот момент для того, чтобы напасть на дерзкого наместника святого Петра.

Он с сильным войском переправился через пролив и тотчас же показал апулийцам, какая судьба их ожидает, до основания разрушив мощный замок одного барона. Потом он двинулся на города Тарент и Отранто, которые Боэмунд II, уезжая в Антиохию, оставил папе. Жители послали к нему с просьбой о милости депутацию, которая предложила графу условия капитуляции города. Рожер хотел показать, что пришел сюда не ради разрушения, что для него довольно покорности его власти. Он торжественно въехал в оба эти города и оставил там гарнизон. В Бриндизи, куда он потом отправился, его ожидало сильное сопротивление. Проповеди священников и монахов, вдохновленных святым отцом, сделали свое дело, и норманны скоро увидели, что им придется приступить к осаде, чтобы овладеть этим приморским городом. Но после нескольких горячих стычек им удалось сломить сопротивление, и Бриндизи открыло норманнам свои ворота. За Бриндизи ему сдались и другие города.

Рожер восстановил свою власть, которую у него чуть было не отнял наместник Петра. Папа созвал все способное носить оружие население и призывал баронов Кампании и Апулии соединяться вокруг него с их войсками.

При реке Брадане, на равнине Вадус Петрозус, сошлись войска норманнов и папы. Казалось, что битва неизбежна. Но Рожер еще раз попытался решить дело миром. Когда же Гонорий отверг его новые предложения о соглашении, он стал готовиться к битве. Тут папа понял, что он еще не готов сразиться с таким сильным противником. Воины Христовы потихоньку разбегались. Тогда ему стало ясно, что полагаться на содействие апулийских баронов нельзя.

Сознавая, что ему невозможно по-прежнему жестко противодействовать Рожеру, папа послал к нему в лагерь двух послов, через которых предлагал королю Сицилии снять с него свое отлучение и отдать ему в лен Апулию. Предводитель норманнов и не желал ничего больше. Было решено, что Гонорий и Рожер встретятся в Беневенте для более точного выяснения условий.

Примирение было объявлено всенародно по всей папской армии и, как говорит летописец, «полководцы Гонория и их толпы рассеялись, как стаи разогнанных насекомых; покрытые позором, они вернулись в свои замки, громко обвиняя папу в том, что он примирился с Рожером без их согласия».

Папа со знатными сановниками церкви отправился в Беневент, и Рожер оставил свой лагерь, чтобы идти туда. Он поставил свои палатки на горе святого Феликса, откуда и вел переговоры об окончательном заключении мира между ним и папской курией. В августе 1128 года переговоры дошли до того, что можно было приступить к передаче в лен Апулии. При этом было условлено, что город Беневент останется собственностью римского престола, а Капуя будет самостоятельным княжеством.

Инвеститура произошла с большою помпой. Огромные толпы народа заполонили берега речки Сабата у ворот Беневента. Было решено, что наместник Христа и новый герцог Апулийский встретятся на мосту через эту реку. Целый день препирались о подробностях гомагиума. Только когда солнце уже зашло, с двух противоположных сторон реки показались спутники Рожера и Гонория. Значительная боевая свита первого остановилась на той стороне моста, которая была обращена к горам. Свита папы с блестящими и разноцветными костюмами духовенства остановилась с другой стороны, при входе на мост со стороны города. Загорелись тысячи факелов. Папа со своими кардиналами и герцог со своими вассалами пошли друг к другу навстречу. Когда Рожер подошел к святому отцу, он, как и его бароны, преклонил колени и звучным голосом принес присягу на верность своему сюзерену, А Гонорий торжественно снял со своего прежнего противника отлучение от церкви и призвал на него благословение неба. Потом он вручил Рожеру герцогское знамя и признал его в новом достоинстве знаменосца римского престола. Тогда коленопреклоненный герцог поднялся, положил свою руку на знамя и сказал громким голосом: «Клянусь, что ни советом, ни делом я никогда не буду содействовать тому, кто вздумает от святого Петра, папы Гонория и его преемников отнимать город Беневент. Клянусь также никогда не покушаться на княжество Капуанское не позволю никому отнимать его от церкви».

Когда торжественная церемония, которая произошла в присутствии более 20 ООО свидетелей, была окончена, глава церкви и герцог Апулийский разошлись по своим резиденциям. Последний достиг теперь цели своих стремлений и доказал как свою мудрость, так и свою силу. Он по отношению к папе дошел до крайних границ уступчивости и остался победителем, так как заставил своего противника обратить анафему, которая должна была его уничтожить, в благословение.

С признанием главой христианства его герцогского достоинства, сопротивление баронов потеряло свою главную опору. Но не было недостатка и в новых попытках поднять восстание.

Несколько городов, которые действовали в союзе с папой, отказались принести Рожеру присягу на верность, хотя папа от них уже отступился.

Прежде всего поднялась Троя. Рожер тотчас двинулся на эту сильную крепость. Но, так как он видел, что ее можно взять только после продолжительной осады, а само по себе это место не представляло большого значения, то он отклонился к югу, обошел ряд апулийских городов, дошел до Салерно и отплыл в Сицилию, где намеревался собрать новые силы для похода в следующем году.

Зима с 1128 на 1129 год прошла в приготовлениях к походу. Весной он переплыл море, чтобы снова взяться за оружие на материке. Там началось восстание под предводительством одного из знатнейших баронов, Танкреда Конверсанского. Рожер продемонстрировал всю свою строгость и разрушил много крепких замков. Мятежники поняли, что гораздо умнее сдаться. Танкред, потом Гримоалд, князь Бари, Готфрид, граф Андре и другие изъявили ему свою покорность. Рожер принял их милостиво, возвратил Танкреду его владения, но потребовал от всех, чтобы они со своими воинами сопровождали его в походе к Трое, который он решил предпринять осенью. Жители этой крепости были очень встревожены тем, что столько их прежних союзников соединилось с герцогом, и сделали попытку склонить на свою сторону князя Капуанского. Однако тот ответил отказом. Зато зять Рожера, Раинульф Алифанский, неугомонный Раинульф, поспешил в эту крепость и дал жителям клятву защищать их всеми силами. Рожер подступил к стенам Трои, разгневанный до крайности изменой зятя, и тотчас же ворвался в его владения, чтобы отомстить ему, опустошив его область. Испуганный этим, граф Раинульф счел за лучшее бросить город на произвол судьбы и попробовал снова примириться с Рожером. Рожер и на этот раз позволил себя уговорить, хотя сознавал, что его зять при первом удобном случае снова возмется за старое.

Потом он приступил к осаде Трои и вел ее с необыкновенной энергией, пока крепость не сдалась.

Где война – там упадок. Хозяйственная жизнь страны была практически парализована. Бароны стали настоящими разбойниками с большой дороги. Чтобы как-то поправить положение дел, Рожер решил созвать рейхстаг в Мельфи, который с самого начала считался центром норманнского владычества в Апулии. В своей речи перед апулийскими баронами и духовенством он указал на произвол и беззаконие, царившие от Адриатического моря до Фароса на Средиземном море, указал на необходимость издать эдикт, чтобы положить конец этой анархии. Он требовал от собрания, чтобы оно изыскало средства восстановить мир, обуздать насилие, запретить подчиненным грабеж, наказывать виновных, каждому обеспечить собственность и везде оказывать содействие купцам и пилигримам. Бароны и духовенство, которые сошлись на призыв герцога в Мельфи, приняли его предложение и обещали делом содействовать их осуществлению.

Но Южная Италия была каким-то вечно кипящим котлом. Едва Рожер II распустил собрание своих вассалов, к нему пришли послы от папы, который, после примирения в Беневенте, находился с ним в самых лучших отношениях, и попросили от него помощи против Беневента. Там жители восстали против назначенного папой городского головы и с оружием в руках ворвались в замковую капеллу, где тот искал себе убежище. Преследуемый спрятался под священными одеждами священника, который совершал тогда мессу. Но разъяренные преследователи достали его и под сутаной и нанесли ему много ран, от которых тот и умер. Затем они поволокли его труп по улицам, где чернь надругалась над телом. Когда папа получил известие об этом событии, он потребовал сурового наказания жителей. Тогда благочестивые послушные горожане свалили вину на некоторых злодеев, стали просить о прощении, о новом правителе и святой отец решил оказать им снисхождение. Но, когда в следующем году папа сам пришел в Беневент и хотел собрать с населения различные налоги, то вновь нашел город непокорным. Рожер, в силу своих обязательств относительно своего сюзерена, двинулся на этот город и заставил его подчиниться папе.

Не успел Рожер вернуться в Палермо, как его снова призвали на континент.

Роберт Гранмениль, один из его баронов, храбрый воин, но человек очень сомнительной верности, и прежде принимал участие в заговорах против него заодно с его врагами. Когда дело последних было проиграно, герцог упрекнул вероломного вассала в измене. Тот утверждал, что он не хотел поднимать оружия против своего повелителя, но только двинулся в путь, чтобы идти за Альпы, где он хотел остаться навсегда. Хотя Рожер и не мог поверить его словам, он все-таки не подверг Гранмениля заслуженному наказанию, только конфисковал его владения и позволил ему свободно удалиться на север, причем мятежник дал клятвенное обещание никогда не появляться в Италии.

Теперь Рожер узнал, что тот затевает новую измену. Едва его сюзерен переехал на остров, он овладел крепостями Оргеолумом и Кастровиллой. Рожер тотчас же переплыл пролив, чтобы потушить пожар в самом начале. С восстанием Гранмениля он скоро справился, но этого герцогу было мало.

Он видел, что ему необходимо овладеть цитаделью Салерно, которая все еще находилась в руках жителей этого города, и потребовал от салернитанцев сдать ему крепость. Сначала они на это не согласились, но вооруженным путем сопротивление горожан было сломлено.

Другой вассал Рожера, граф Орианский, не захотел ему подчиняться – вновь вооруженная борьба, вновь приведение к покорности силой. Огнем и мечем опустошил Рожер все его владения. Его нападение было так энергично, что граф скоро сдался. Роберт Капуанский, который до сих пор считался независимым, принес теперь ленную присягу Рожеру II.

В это время Боэмунд II, князь Антиохийский, которому, по-видимому, и дела не было до своих владений в Италии, умер, не оставив после себя мужского потомства. Для Рожера было очень важно потребовать для себя и это, первое из княжеств, основанных на востоке во время крестовых походов. Если бы дела его государства не требовали всего его внимания и если бы он мог тотчас же туда отправиться, может быть, он приобрел бы для себя очень много. Но, так как он сделать этого не мог, наследство от него ускользнуло. Подданные Боэмунда II предложили руку его единственной дочери Констанцы сыну графа Раймунда Пуату.

По сообщению Вильгельма Тирского, послы отправились прямым путем в Англию и здесь нашли молодого человека, который, когда послы сообщили ему под секретом, зачем они приехали, по совету своего благодетеля, короля Английского, милостиво принял это предложение и тотчас же, захватив для путешествия только самое необходимое, двинулся в путь, не открыв своей тайны никому.

Но Рожер уже получил сведения о том, что было решено в Антиохии. Во всех приморских городах Апулии были приняты меры, чтобы перехватить молодого принца. Рожер надеялся, что, задержав принца, он успеет подкупить вельмож этой страны и добьется того, что наследство Боэмунда попадет в его руки. Но Раймунд на этот раз перехитрил Рожера. Он ехал без всякой помпы, как самый обыкновенный человек из простого народа, – то шел пешком, то ехал на плохих вьючных животных, всегда вращался среди простолюдинов, только что не пил с ними и не танцевал тарантеллу. Его спутники и его слуги шли маленькими группами или впереди на два или на три дневных переезда или позади него и делали вид, что никакого отношения к нему не имеют. Каждого вводила в заблуждение простая одежда бедного путника, который в дороге исполнял обязанности слуги. Так он спасся от всевидящих очей и длинных рук Рожера.

Прибыв в Антиохию, Раймунд сразу же отправился в церковь и там был повенчан с очень еще юной принцессой, дочерью Боэмунда II, и так овладел княжеством.

Вильгельм Тирский говорит о новом повелителе так: «Он происходил из очень благородного дома. Он был высок ростом, имел прекрасную фигуру и был так молод, что на его щеках едва пробивались первые признаки бороды. Он прекраснее, чем все короли и князья в мире, всем симпатичен своею общительностью и разговорчивостью и обнаруживал во всех своих манерах благородное достоинство выдающегося князя. Он с уважением относился к наукам, хотя сам не был в них достаточно силен, неутомимо исполнял свои христианские обязанности и, особенно в праздники, был ревностным посетителем церкви. Он хранил свой брак во всевозможной чистоте, в пище и питье был умерен, а в щедрости доходил даже до расточительности».

В то время в царственном доме норманнов еще не было установлено, что к женщинам наследство не переходит. Так от Рожера II ускользнуло это антиохийское княжество, которое при других условиях должно было бы перейти к нему, как к ближайшему родственнику покойного Боэмунда. Сначала он был крайне раздражен тем, что молодой французский граф отнял у него столь лакомый кусок. Но скоро он примирился с этим, как с тем, что изменить нельзя. Вернувшись на Сицилию, он принял за осуществление плана, который уже давно вынашивал, – занять среди христианских повелителей достойное место и области, завоеванные его отцом и им самым, сделать королевством. Приближенные поддерживали его в этом намерении. Они указывали ему на то, что среди его вассалов на материке были люди с таким же высоким титулом, который носил и он, и что ему необходимо иметь юридический символ той высшей власти, которой он фактически владел. Их слова совпадали с желаниями самого Рожера. Но он отдавал себе отчет в том, что королевское достоинство подвергнет новым опасностям его государство, что бароны, на данный момент внешне укрощенные, едва ли спокойно признают его своим королем. Кроме того, он сомневался, что папа, который так долго не давал ему и герцогского титула, возложит на него королевскую корону. Он должен был опасаться, как бы этим поспешным шагом не возобновить ужасную, теперь едва притихшую борьбу между духовной и светской властью.

В конце концов он откинул все свои колебания и отправился в Салерно, чтобы там сделать первый шаг к задуманному им возвышению своего дома. Там он собрал высших духовных и светских сановников, графов и баронов, и изложил перед ними причины, почему ему и подобающе, и необходимо возложить на свою голову королевскую корону.

Власть Рожера, когда он овладел уже всей Нижней Италией, возросла настолько, что его государство по своему значению едва ли уступало какому-нибудь другому в христианском мире того времени. Поэтому для вельмож, собранных им на совет, казалось, что он имеет все права принять титул короля, хотя бы другие монархи смотрели на это недружелюбно.

Когда Рожер II добился в Салерно согласия тех, чье согласие было для него особенно важно, ему предстояло для выполнения своего плана устранить одно в высшей степени серьезное затруднение. Папа, который присвоил себе верховную власть над всеми христианскими государями, был решительным противником такого возвышения Рожера, и нельзя было ожидать, чтобы он согласился на это. Но обстоятельства сложились так счастливо, что и это препятствие, которое казалось почти неустранимым, пало само собой.

Гонорий II умер. После его смерти из-за высшего духовного сана спорили два антипапы – Иннокентий II и Анаклет П. Первого скоро признали Франция, Германия и Англия. Анаклет в силу этого нуждался в могущественном союзнике. Сами обстоятельства указывали ему на Рожера. Иннокентий был противником притязаний герцога на королевскую корону, и поэтому Рожер, чтобы достигнуть своей цели, должен был обратиться к Анаклету. А так как повелитель Сицилии и аптипапа были фактически вынуждены искать союза друг с другом, то соглашение между ними состоялось очень легко.

Анаклет еще летом 1130 года встретился с Рожером в Авеллино. В документе, составленном 27 сентября в Беневенте, он не только давал норманнскому повелителю права короля Сицилии, но изъявлял свое согласие на то, чтобы его короновали по его личному выбору архиепископы его государства. Кроме того, он отдавал ему Неаполь и Капую и даже команду над войсками Беневента. Единственным условием со стороны папы было то, что новый король и его преемники должны считать себя ленниками папского престола и платить ему ежегодную подать.

Анаклет отправился в Беневент, а Рожер поспешил в Палермо. Отсюда он обратился ко всем нотаблям своего государства с требованием явиться в главный город Сицилии и присутствовать при коронации. Относительно времени, когда это было решено, существуют различные сведения, но наиболее вероятная дата – Рождество 1130 года. В назначенное время в главный город Сицилии со всех сторон устремились епископы, прелаты, герцоги, графы и бароны. Рожер еще раз созвал своих вельмож, сообщил им решение папы Анаклета и предложил им высказать свое мнение. Все единогласно высказались в том смысле, что для славы Божией и для блага страны Рожер должен короноваться. Когда состоялось это собрание, где присутствовали многочисленные представители как острова, так Апулии и Калабрии, прибыл кардинал Конти, посол папы Анаклета, и привез с собою письмо следующего содержания:

«Церковь при наших предшественниках Урбане и Пасхалисе получила много услуг от твоей матери, которая, шествуя с таким благородством по стопам своего супруга, всегда заботилась об ее нуждах и об ее охране. И ты, которого Божественное провидение в мудрости и силе вознесло над всеми другими князьями Италии, старался осыпать наших предшественников почестями и богатствами. Поэтому мы решили отличить тебя и твоих преемников почетным титулом и властью. В силу этого мы даем тебе в лен и, по силе нашего авторитета, передаем тебе, твоему сыну Рожеру и твоим другим сыновьям, согласно твоим распоряжениям о престолонаследии, а также наследникам твоих детей корону королевства Сицилии, Калабрии и Апулии, которое обнимает всю ту область, какую мы и наши предшественники давали в лен и предоставляли герцогам Апулии, твоим предшественникам, Роберту Гюискару и его сыну Рожеру. Мы с обладанием этим королевством вручаем тебе все королевские отличия и королевские права на вечное время и возвышаем Сицилию на степень первой провинции королевства. Мы разрешаем и позволяем, чтобы от избранных архиепископов твоих владений, которых ты можешь избрать по своей воле, при содействии других епископов, ты и твои наследники получили священное помазание и королевскую корону. Все льготы, дары и привилегии, которые наши предшественники дали твоим предшественникам, Роберту Гюискару, его сыну Рожеру, Вильгельму, герцогу Апулийскому, и тебе самому, мы еще раз вечным титулом обеспечиваем тебе, твоим сыновьям и всем твоим наследникам. Мы даем и поручаем тебе и твоим наследникам княжество Капуанское со всеми его владениями, в том самом виде, как им когда-то владел князь Капуанский. Мы даем тебе в лен и утверждаем за тобой верховную власть над Неаполем и его провинциями. Снисходя к твоим желаниям, мы представляем архиепископу палермитанскому, его преемникам и Палермитанской церкви право посвящать трех епископов Сицилии, т. е. епископов Сиракуз, Агригента и Катании. Всеми этими привилегиями мы предоставляем все это тебе и твоим детям, предполагая, что верность, которою ты обязан нам и нашим преемникам, будет храниться тобой свято. Ты со своими наследниками каждый год будешь вносить Римской церкви подать в шестьсот шифатов, когда мы этого потребуем. В случае, если в будущем кто-нибудь из светского или духовного сословия будет оспаривать эти привилегии или дары, тот подлежит отлучению от церкви. Но на всех тех, которые будут исполнять эти права, уступки и обещания, да будет мир Господа Нашего Иисуса Христа. Аминь».

Это послание было написано в Беневенте. Когда кардинал доставил его в Палермо, начались приготовления к большим празднествам. Огромные толпы народа стекались в главный город Сицилии. Все улицы и площади были великолепно украшены. Все высшие сановники острова присутствовали на этом торжестве, и 25 декабря ИЗО года кардинал Конти в старом соборе венчал Рожера II короной королевства Сицилийского. Во время этой церемонии князь Роберт Капуанский возложил корону на главу Рожера. Рожер II, человек слова и дела, дальновидный политик и талантливый военачальник, стал королем Сицилии.

Книга четвертая

Король Рожер II

Хотя послание буквально провозглашало, что новое королевское достоинство Рожера имеет отношение к Апулии и Калабрии, но на самом деле касалось оно только Сицилии, так как две первых области сохраняли титул герцогства. Впрочем, это не помешало им слиться в одно Сицилийское королевство.

Для Рожера II, может быть, было бы гораздо лучше, если бы границы его владений не простирались далее самого острова. Здесь ему удалось восстановить спокойствие и порядок. Здесь только время от времени то тот, то другой из его вассалов заявлял притязания на права, которые были несовместимы с правами короны. Но в Апулии и Калабрии бароны и муниципии наотрез отказались подчиняться новой королевской власти, и вскоре после коронации Рожера там начались мятежи.

Восстал Амальфи, когда жители должны были сдать крепкий замок, который до сих пор находился в их руках. Король был вынужден принять суровые меры, и ему удалось принудить амальфитанцев к покорности. В Салерно, куда он двинулся потом, к нему приехала его сестра Матильда, чтобы просить у него помощи против своего мужа, графа Раинульфа Алифанского. Тот завладел ее приданым, Кавдинской долиной со всеми ее местечками, отказывался ее возвратить. Рожер принял графиню под свое покровительство и отвел для нее княжеское жилище в Палермо, пока муж не согласится исполнить ее справедливое требование и пока она не захочет по доброй воле к нем возвратиться. Раинульф пришел после этого в ярость и собрал вокруг себя других баронов, в числе которых были Гримоальд, князь Барийский, и Танкред, повелитель Бриндизи.

Иннокентий II старался всемерно разжечь пламя восстания, так как он охотно бы опротестовал, если бы это стало возможным, законность венчания Рожера на королевство антипапою Анаклетом. Рим, где пререкались и взаимно проклинали друг друга два кротких святых отца, стал ареной междоусобной борьбы. Поначалу перевес был на стороне Анаклета, которого очень поддерживал Рожер, и Иннокентий должен был бежать во Францию. Здесь ему удалось привлечь на свою сторону большинство правителей. Его признали духовные ордена, Германия, Англия, Франция и значительная часть Италии. Важнее, чем согласие властителей, было для Иннокентия содействие святого Бернара Клервосского, который задался целью привлечь на сторону этого папы могущественнейших князей своего времени и вольные города и водворить его в Вечном Городе в качестве верховного главы католического мира.

Бернар был тогда на вершине своей славы, и половина христианского мира относилась к нему даже с большим уважением, чем к самому наместнику Петра. Куда бы он ни приходил, его принимали, как ангела Божия, и каждое слово из его уст считалось словом оракула. Ему приписывали чудеса – почти такие же, какие совершал сам Иисус. Немые, к которым он прикасался, начинали говорить, слепые видеть, хромые бросали свои костыли и падали к его ногам, чтобы благодарить его за избавление от недугов…

Лотар Саксонский, впоследствии император Лотар И, по внушению святого Бернара, был готов оказать свое содействие папе Иннокентию. Последний прежде всего отправился в Геную и Пизу, чтобы уговорить эти приморские города помочь ему своим флотом, пока Лотар переходил Альпы. Весной 1133 года немецкое войско вступило в Кампанию. Одновременно с этим пизанцы и генуезцы высадились в Чивита Веккье и овладели прибрежными территориями церковной области. Лотар получил из рук Иннокентия II императорскую корону, и Анаклет оказался в большом затруднении. Он, конечно, всегда мог рассчитывать на убежище у Рожера II, но эта помощь была далеко, так как в то время король Сицилии был полностью занят апулийским восстанием. Обстоятельства, по-видимому, слагались для короля неблагополучно, и он мог опасаться, что немецкий император обратит свое оружие против него, как узурпатора сицилийской короны и главного защитника антипапы. Но гроза пронеслась мимо. Лотар сознавал, что у него недостаточно сил для серьезных предприятий в Нижней Италии и ушел за Альпы. Анаклет утвердился в крепости Антигела, и Иннокентию II пришлось довольствоваться признанием со стороны только части римского населения.

Чтобы встретить приближающуюся бурю, король собрал в Сицилии значительное войско и высадился в Таренте. Оттуда он думал двинуться на Бари. Этот город после трехнедельной осады сдался ему, и король отослал князя Гримоальда в цепях в Сицилию. Покорился и Танкред Бриндизийский. Только Раинульф Алифанский решил сопротивляться до последнего. Князь Капуанский сначала не был заодно с мятежниками. Первоначально он только просил Рожера возвратить Раинульфу Алифанскому, его леннику, те местности, которые у него были отняты. Но, когда на это ему ответили отказом, он принял участие в восстании. Количество мятежников росло со дня на день, и скоро почти вся Южная Италия взялась за оружие. Король со своим войском стал лагерем в беневентской равнине, у моста святого Валентина. Здесь население изгнало наместника и архиепископа, а войско мятежных баронов, чтобы поддержать жителей Беневента, расположилось на другой стороне города.

Скоро положение Рожера стало очень опасным. Ночью он вышел из лагеря и двинулся к югу. Там он осадил город Ночеру, недалеко от Салерно, которая признавала власть князя Капуанского. Последний и граф Алифанский поспешили на помощь городу. 24 июля 1132 года в долине Скафато, вблизи Ночеры, произошла большая битва, в которой обе стороны сражались с большой храбростью. Победа осталась за мятежниками, и королевское войско обратилось в бегство. Рожер пытался, но безуспешно, остановить поток беглецов. Вечером в день битвы, он, измученный и упавший духом, с четырьмя всадниками прибыл в Салерно. Двадцать баронов его свиты и значительная часть войска были взяты в плен. Добыча, которая попала в руки мятежников, была так велика, что летописец Фалько Беневентский заявляет: «Призываю в свидетели Владыку небес, что, если бы я захотел описать все это, я бы умер с пером в руках, не дойдя до конца».

Но как ни тяжел был этот удар, он не сломил Рожера. Когда еще думали, что он совершенно разбит, король собрал уже новое войско и яростно двинулся к северу. Известие, что князь Капуанский и Раинульф Алифанский просили против него помощи у Иннокентия II и императора Лотара, привело его в страшный гнев, и он решил примерно наказать вероломных ленников, среди которых был и граф Танкред Конверсанский. Беневент и его окрестности были совершенно опустошены. В Монте Пелузо, которое сначала он безуспешно осаждал, его воины после штурма устроили страшную бойню. Боясь его мести, Танкред Конверсанский спрятался в одном доме под ворохом одежд, но его вытащили оттуда и выдали королю. Попал в его руки и другой из его злейших врагов, Роберт Планко. Король решил сурово наказать обоих за их вероломство и приговорил последнего к позорной смерти на виселице. То высокое положение, которое занимал среди баронов граф Конверсанский, не позволило королю предать такой же казни и его. Потому он счел за лучшее публично его опозорить. По его приказанию, граф, как палач Роберта Планко, должен был вести его на веревке к лобному месту и там был свидетелем его казни.

Рожер опять, как победитель, прошел страну, которую он так часто покорял и которая снова и снова восставала против него. Огнем и мечем он покарал города Трою, Мельфи, Агату, Трани и другие. Понятно, что его гнев по отношению к вассалам не знал пределов – еще и потому, что он должен был верить их новым клятвам, приносимым только в силу необходимости, после неоднократных нарушений присяги на верность.

Раинульф Алифанский и Роберт Капуанский просили помощи у пизанцев, так как они не могли ожидать этой помощи от Иннокентия II и императора Лотара. Пизанцы за значительную денежную сумму согласились им помогать. Но мятежники не имели никакой возможности собрать эти деньги, хотя они и грабили церкви и часовни, похищали оттуда драгоценные дароносицы и священные сосуды, а Рожер тем временем брал город за городом, крепость за крепостью. С трудом удалось князю Капуанскому, уплатить пизанцам столько золота, сколько он мог собрать, чтобы поднять их в поход.

Началась долгая, но безрезультатная война. Флот могущественного города на Арно пристал к Амальфи, завоевал этот когда-то цветущий вольный город и нанес сильный удар его значению. Но других результатов этот поход не имел, Роберт Капуанский и граф Раинульф, организаторы и вожди восстания, а также их союзник Сергий Неаполитанский были не в силах помешать королю снова и быстро подчинять себе Южную Италию.

Раинульф, который видел, что Рожер угрожает уже и его владениям, пытался спастись новым примирением с ним. Он послал к Рожеру доверенных людей, чтобы изъявить ему свою покорность. Король сначала не хотел и слушать его послов. Наконец он смягчился до того, что согласился простить Раинульфа, если он возвратит приданое своей жены и сдаст Рожеру укрепленные места, которые еще находились в его руках. Когда граф Алифанский принял эти условия, начались переговоры о личной встрече с Рожером.

Это событие, по свидетельству летописца Александра Телезинского, происходило следующим образом. Граф преклонил пред королем свои колени, чтобы поцеловать его ногу, но тот поднял его и хотел его обнять. Но Раинульф, отпрянув, сказал: «Я хочу только, чтобы в будущем ты полюбил меня за верную и честную службу, которую я тебе сослужу». «Я доволен этим, – отвечал король, – и да будет Бог свидетель этого нового клятвенного договора между мною и тобою!» «Да будет так!» – отвечал Раинульф. Затем оба они обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий. Присутствующие, по рассказу летописца, были растроганы до слез.

По просьбе Раинульфа король согласился принять покорность князя Роберта Капуанского, если тот возвратит отнятые им у короля области и до середины августа признает себя вассалом короля. Этих условий Роберт не исполнил. Король овладел Капуей и торжественно въехал в город. Папа Анаклет, который всегда опирался главным образом на помощь короля Сицилии, оценил услуги, которые ему были оказаны, и наградил за них Рожера титулом адвоката церкви и патриция города Рима.

Но восстание каждый день грозило вспыхнуть снова. Иннокентий II тщательно раздувал этот огонь. Этот папа, неутомимый в преследованиях своих целей, бежал в Пизу, так как Рим Рожера и Анаклета был для него опасен. Оттуда он осаждал просьбами императора Лотара о помощи и убеждал его предпринять новый поход за Альпы.

Еще более опасного врага нашел Рожер в лице Бернара Клервосского. Легко воспламеняющийся, экзальтированный аббат питал настоящую ненависть к королю Сицилии, особенно за его поддержку антипапы. Последний, Анаклет, внушал святому мужу ужас – главным образом потому, что в его жилах текла еврейская кровь – он происходил из римской фамилии Пиерлеоне. Святой ставил для себя главной задачей интриговать против сицилийского короля и его подопечного, который позорил престол Петра. Когда Рожер хотел привлечь на свою сторону генуезцев, Бернар отговаривал их от такого нечестивого союза и приглашал их принять участие в законной борьбе с королем Сицилии. В то же время он писал императору Лотару: «Дело патрона церкви защищать ее от ярости схизматиков, и дело короля отстаивать свою собственную корону от притязаний сицилийского узурпатора. Ибо, как совершенно ясно то, что еврей в поношение Христа занимает теперь престол Петра, так несомненно и то, что над императором насмехается человек, который дерзнул стать королем Сицилии». Ревностный в вере аббат сам отправился за Альпы, чтобы лично повлиять на императора. Но Лотар не решился двинуться в поход на Италию, хотя уверял Бернара в своих добрых намерениях. От двора немецкого императора Бернар отправился в Пизу, где папа созвал большой собор и где он снова все проклятия, которые только были в сокровищнице его благодати, обрушил на несчастного Анаклета и его сторонников.

Роберт Капуанский делал со своей стороны все, чтобы поддержать усилия Бернара и Иннокентия П. Он прибыл в Пизу, чтобы склонить этот могущественный город к войне против Рожера. Пизанцы для этой цели снарядили сто кораблей. Обещала свою помощь и Генуя. Даже Венеция склонилась к тому, чтобы принять участие в этом походе на Сицилию. Но этот город Адриатики и Генуя скоро отпали от союза, и даже Пиза обещала много больше того, что она сделала.

Рожер, который находился в Палермо, тяжело занемог. Едва только он начал поправляться, как смерть его жены, Албирии (Эльвиры), принцессы Кастильской, повергла его в глубокую скорбь. Он заперся в покоях своего дворца и не хотел никого принимать. Вследствие этого распространились слухи о его смерти, и, хотя этим слухам далеко не везде верили, его противники воспользовались ими для того, чтобы вновь зажечь огонь восстания.

Роберт Капуанский с двадцатью пизанскими кораблями и с 8 ООО человек войска поспешил к берегам Кампании и снова овладел своим княжеством. Раинульф изменил только что принесенной присяге и отрекся от своих вассальных обязанностей. Сергий Неаполитанский был заодно с Робертом Капуанским. Тогда неожиданно для всех, 5 июня 1135 года, внезапно явился в Салерно король Рожер, и перед грозным мстителем изменники бежали, оставляя ему свои города и замки. Город Аверсу король превратил в груду пепла. Он не мог посчитаться только с Сергием Неаполитанским, так как Пиза прислала своему союзнику на помощь двадцать боевых кораблей.

Город на Арно все еще завистливо смотрел на свою соперницу Амальфи, хотя это, когда-то такое могущественное вольное государство уже утратило свою независимость и покорилось норманнам. Пизанцы не упустили возможности втоптать в прах те остатки величия и силы, которые там еще были. Они напали на Амальфи, разрушили и разграбили город, 4 августа 1135 года сожгли его корабли, срыли его стены и истребили в нем все, что можно было истребить, так что города никогда уже не оправился от этого удара. Не принесло ему никакой пользы и то, что король Рожер спешно двинулся на помощь и в битве 6 августа 1135 года разбил пизанцев. Но для самого Рожера эта победа имела самые благоприятные результаты. Пизанский флот вернулся в Арно, и Роберт Капуанский бежал туда же. Его княжество было отдано в лен сыну Рожера, Альфонсу.

Тогда с севера стала надвигаться новая буря, которая грозила гибелью сицилианской монархии. После долгих проволочек император Лотар, вняв настойчивым просьбам Иннокентия II и святого Бернара, собрался наконец в поход на Рим и на Нижнюю Италию. К нему из-за Альп пришел и князь Капуанский, чтобы просить его помощи. В заговор с баронами Апулии вошли приморские города Генуя и Пиза, император и папа. Лотар, сопровождаемый почти всеми принцами и высшими духовными сановниками Германии, в сентябре 1136 года с сильным войском вторгся в Верхнюю Италию и сломил сопротивление ломбардских городов, а весной 1137 года двинулся вдоль моря к Южной Италии. Часть его армии вел его зять, Генрих Гордый Баварский. Под охраной последнего в Среднюю Италию пришел и папа Иннокентий II и с радостью наблюдал за тем, как немецкие полчища опустошали области, которые признавали антипапу Анаклета. В свите папы был и Бернар Клервосский. Но в Риме власть Анаклета было так сильна, что Иннокентий не рискнул идти туда и обошел Вечный Город стороной. Туда подошло войско императора Лотара, и флоты генуезцев и пизанцев соединились с ним, чтобы покорить страну. Император, как только он перешел границы Апулии, подступил к крепости Пагано к северо-востоку от Гарган, горы пилигримов. Это укрепление защищал сильный норманнский гарнизон. Крепость в силу выгодности ее позиции было бы очень трудно взять. Но жители крепости с радостью встретили немцев, как своих союзников в борьбе с норманнами, которые их притесняли и открыли перед ними ворота. Гарнизон сдался, а комендант крепости бежал в Палермо, где Рожер встретил его с таким негодованием, что приказал ослепить неосмотрительного полководца, – наказание, к которому он прибегал очень редко.

Из крепости Пагано император послал герцога Конрада фон Штауфена к горе Гарган, святыни которой были обнесены укреплениями. Герцог три дня осаждал это местечко, но оно сдалось только тогда, когда подошел Лотар со своим войском. Император в благочестивом умилении пошел на поклонение к часовне великого архангела. Его войско нашло у подошвы горы, в замке и часовне, огромные богатства и не замедлило их присвоить, как трофеи.

Город за городом, замок за замком оказывались в руках Лотара при его дальнейшем продвижении. Многих он брал в плен и обращался с ними так жестоко, что перед его войском летел стоустый ужас, а жители городов искали спасения в горах. Но в Трани Лотара встретили с восторгом, так как там население сильно страдало от норманнов. Оно выступило против гарнизона Рожера и выдало замок немцам. Отсюда император пошел к Бари, где его ожидал такой же восторженный прием. Это самое значительное поселение Апулии было сильно укреплено королем Сицилии и имело значительный сарацинский гарнизон, который жители города ненавидели. Лотару скоро удалось овладеть им. 30 мая он торжественно въехал в его ворота и провел там всю неделю Пятидесятницы. Здесь с ним соединился папа Иннокентий, и в присутствии обоих в Духов день праздничное богослужение было совершено с особенной торжественностью в церкви святого Николая. Когда папа в присутствии Лотара и всех высших сановников германской империи совершал богослужение, восторженные толпы присутствующих якобы видели, как с купола спускалась золотая корона, а над нею парил Дух Святой в виде белого голубя. Это видение было истолковано как предзнаменование общего триумфа церкви и государства. Когда праздники прошли, приступили к осаде крепости в Бари, где еще держался гарнизон Рожера, состоявший главным образом из сарацин. Осада крепости затянулась надолго, так как сицилийские воины оказывали стойкое сопротивление и перебили множество немцев. Но в конце концов они все-таки должны были сдаться. Крепость была разрушена до основания. Часть ее защитников изрубили мечами, других побросали в море. Пятьсот пленников повесили вокруг подожженной башни. Падение Бари, как удар грома, поразило норманнов, еще остававшихся на материке. Немецкое войско неудержимо рвалось к югу.

Король Рожер понимал, что он не может удержать этот железный поток, как прибой в бурю. Но он совершенно ясно предвидел, что победное шествие немецкого императора, как и многие другие его предприятия, будет иметь только временное значение. Все-таки он нашел нужным попытаться заключить договор с Лотаром. Он предлагал ему большие деньги в том случае, если Лотар согласится отдать Апулию в лен его сыну. Но император не принял этого предложения, так как он, по словам летописца, не мог допустить, чтобы христианская страна оставалась под властью полуязычника.

Из Бари император отправился в Мельфи, где он намеревался созвать на совет баронов Апулии. Но и у этого города ему пришлось еще раз вступить в столкновение с приверженцами сицилийского монарха, которых в конце концов он все-таки одолел. Император и папа вступили в Мельфи. Оттуда Иннокентий писал аббату Петру Клюнийскому, что «от Рима до Бари нет ни города, ни замка, который бы не покорился теперь святому Петру и мне, его наместнику».

Скоро между главою церкви и немецким императором начались раздоры. Каждый из них присваивал себе право распоряжаться покоренными областями. Папа держал себя так заносчиво, что своим поведением возбудил против себя сильное негодование среди приверженцев Лотара. Немецкие воины готовили заговор, чтобы напасть на святого отца со всей его духовной свитой и, может быть, его умертвить. Только вмешательство Лотара помешало осуществить этот замысел. Пререкания из-за Монтекассино не вели, конечно, к хорошим отношениям между ними. Летом, когда Иннокентий и Лотар проводили самые жаркие дни у прохладного озера Пезоле, на границе Апулии и Калабрии, не было недостатка в различных столкновениях между ними. Туда пришло от императора Византийского посольство к Лотару, чтобы поздравить его с успехами в Италии и принести ему роскошные подарки. Но, если Лотар питал надежду, что греческий император будет ему помогать в его походе на Сицилию, он теперь должен был забыть о ней на основании того, что говорили послы, и отказаться от своего замысла. Тогда он двинулся к Неаполю и Салерно, где уже находились пизанские и генуезские боевые корабли, которые уже начали наступление.

Сергий был осажден в Неаполе войсками Рожера. Но последний отступил из-за превосходящих сил неприятеля, чтобы все свои силы сосредоточить на защите Салерно. Осада Неаполя была снята и пизанцы двинулись к Амальфи, с которым они прежде обошлись так жестоко. Жители сдались без боя. Старинный город Равелло, построенный на высоких скалах, господствующих над Амальфи, был разрушен также, как и местечко Скала. Со всеми своими силами Лотар двинулся к Салерно, защиту которого Рожер поручил своему канцлеру, а сам удалился на Сицилию. Император, при содействии Генриха Гордого, князя Капуанского, Сергия Неаполитанского и флотов Генуи и Пизы, с моря и с суши обложил этот приморский город, который был главным опорным пунктом сицилийского владычества в Нижней Италии. К нему присоединился и граф Раинульф Алифанский, которому император весьма благоволил. Норманны, осажденные в Салерно, плечом к плечу с жителями города геройски защищались и постоянными вылазками причиняли немало хлопот. Сам папа Иннокентий явился в лагерь императора, чтобы иерихонскими трубами своих молитв разрушить стены города. Пизанцы возвели перед валами большую деревянную башню, чем вызвали ужас у защитников города. В конце концов они не могли устоять против огромного превосходства сил столь многих, объединившихся против них противников. В начале августа норманны сдали город императору и, уплатив значительную сумму денег, выговорили для себя сравнительно благоприятные условия капитуляции.

Но эта победа Лотара стала для него пирровой победой.

Пизанцы, жестоко оскорбленные тем, что мирный договор был заключен без их согласия, хотели сейчас же вернуться домой. Правда, они отказались от этой мысли по настоянию папы, но решили не принимать впредь участие в каких бы то ни было дальнейших предприятиях императора. При содействии канцлера они заключили с Рожером мир отдельно от императора.

Пиза, прежде верная папе и императору, с этих пор бесповоротно перешла на сторону сицилийских монархов. Но еще раньше чем флот с богатой добычей отплыл в Тоскану, император снял свой лагерь. Он вместе с папой снова поставил в Капуе князя Роберта. Они согласились отдать апулийское герцогство графу Раинульфу Алифанскому. Из-за этой инвеституры между святым отцом и Лотаром возник конфликт. После месяца препирательств оба они сошлись на том, что папа возмется за знамя выше, а император ниже, и таким образом они передадут его герцогу. Дож Сергий Неаполитанский, по-видимому, был утвержден в своей власти.

После этих событий в Апулии Лотар со своими воинами, которым сильно хотелось вернуться в Германию, двинулся в обратный путь, но шел не по прямой, а делал остановки в Беневенте, Монтекассино, Сан-Жермено и Аквиле для устройства различных дел. А так как он, по обычаю немецких императоров, не оставлял в завоеванных им странах гарнизонов, то король Рожер понял, что пришла пора ему вернуться в Италию. Он высадился на континенте, и его движение к северу было таким же неудержимым, как и движение императора в противоположном направлении. Пожары городов и сел озаряли ему путь.

Когда ему сразу же сдались Салерно и Ночера, он напал на Капую и, захватив этот город, дал полную волю своему бешенству. Сергий Неаполитанский, охваченный паническим ужасом при появлении сицилийского короля, смиренно изъявил ему свою покорность и поклялся быть его верным спутником в походе. Беневент также отпал от императора и папы и примкнул к Рожеру и Анаклету. Раинульф, для защиты которого было оставлено восемьсот немецких воинов, старался собрать как можно больше людей, чтобы отстоять свое герцогство. Святой Бернар пытался помешать столкновению между ним и Рожером, но безуспешно. В конце октября 1137 года произошла битва у Раньяно, недалеко от Сипонтуна. На этот раз боевое счастье изменило норманнам. 3 ООО воинов, в числе их Сергий Неаполитанский и другие бароны, пали на поле битвы. Самому Рожеру едва удалось спастись с небольшими остатками своего войска. Однако король не был побежден.

Раинульф Алифанский владел теперь большей частью Апулии и пытался захватить Беневент, что, впрочем, ему не удалось. Иннокентий II вернулся в город на Тибре, где ситуация изменилась в его пользу.

Группировка Анаклета распалась, и святой Бернар, который находился при папе, решил, что настало время склонить и короля сицилийского на сторону законного наместника Петра. С этой целью он отправился в Салерно. Король не отклонил его предложения, но, прежде чем окончательно высказаться за того или другого из претендентов, потребовал, чтобы от пап-соперников к нему явились по три представителя и изложили перед ним свое дело. Его желание было исполнено. Он долго и терпеливо их слушал, но не высказался ни за ту, ни за другую кандидатуру, а оставив окончательный приговор по этому делу на общую ответственность епископов Сицилии, куда он вскоре хотел возвращаться.

Смерть Анаклета 25 января 1138 года положила конец этому спору. Избранный его приверженцами Виктор IV, убежденный святым Бернаром, через несколько месяцев сложил свою тиару к ногам Иннокентия II, что и положило конец церковному расколу.

Лотар на обратном пути в Германию 3 декабря 1137 года умер в альпийском хижине в Тироле. Вскоре после этого 30 апреля 1139 года в Трое умер от жестокой лихорадки Раинульф, граф Алифанский, и Рожер таким образом избавился от двух самых опасных своих противников сразу. Он, как только ему стало известно о смерти зятя, выехал из Палермо на материк, прошел при помощи своего сына Рожера со значительным войском победоносно всю Апулию и покорил ее снова, за исключением Бари, Трои и некоторых других городов.

Но самый ожесточенный и самый опасный противник Рожера, Иннокентий II, был еще жив.

На Великий пост 1139 года он созвал всеобщий собор в Латеране и объявил на нем, что церковный раскол прекратился. Все акты Анаклета были объявлены недействительными, и благодаря обвинительному приговору победившего папы, которому авторитет святого Бернара придавал большой вес, несчастный антипапа запечатлен в анналах как второй Иуда Искариот, хотя он имел точно такие же права на престол святого Петра, как и Иннокентий И.

Иннокентий II и не помышлял о примирении с королем Рожером. 8 апреля он собрал в Риме другой собор, на котором присутствовало более тысячи епископов, и снова отлучил узурпатора от церкви. Таким образом, война была неизбежна и Иннокентий со значительным войском выступил в поход. В Сан-Жермено он встретил послов Рожера, которые хотели вступить с ним в мирные переговоры. Состоялась встреча между королем Сицилийским и папой, и между ними восемь дней шли дебаты. Но соглашение между ними не могло быть достигнуто, потому что папа требовал восстановления князя Капуанского, на что Рожер не мог согласиться. Король с войском перешел через горы и снова подчинил себе крепости, занятые приверженцами Раинульфа Алифанского. И здесь фортуна предоставила ему возможность кончить борьбу одним ударом. Папа, резиденция которого находилась в Сан-Жермено, у подножья Монтекассино, оставил ее, чтобы овладеть замком Галуццо. Рожер, старший сын короля, с тысячью отборных воинов устроил засаду на дороге, по которой должен был проходить наместник Петра. На авангард папского войска, прежде чем Иннокентий об этом узнал, напали норманны и полностью уничтожили его. Роберт, князь Капуанский, только благодаря резвости своего коня спасся от смерти. Иннокентий II, совершенно неожиданно для него, был окружен со всех сторон, так что вынужден был сдаться. Когда король Рожер узнал об этом событии, он вышел навстречу к своему пленнику, принял его с величайшим уважением и покорностью и проводил его в свой лагерь. Его воины смиренно склонялись на дороге пред папой. Палатка, которую он отвел для главы церкви, была убрана с королевской роскошью. Римскому первосвященнику служили знатнейшие бароны империи.

Рожер относился к Иннокентию так, как будто бы тот не был его пленником, а сидел на троне в Ватикане среди своих кардиналов. Он снова принес уверение в безусловной преданности и просил папу о примирении. Главным камнем преткновения оставался вопрос отдачи княжества Капуанского. Папа понял, что теперь нельзя настаивать на этом пункте, хотя ему тяжело было отказаться от своих намерений, так как князь Капуанский был последним его союзником. После долгих переговоров все было улажено, и 25 июля 1139 года мирный договор был заключен. Когда дело было окончено, король Рожер с двумя своими сыновьями явился к папе Иннокентию, почтительно склонился перед ним и принес ему присягу на верность и повиновение. Иннокентий II признал за это Рожера королем Сицилийским и князем Капуанским. Беневент остался владением папского престола. Булла по этому поводу была издана 6 августа 1139 года. Сам папа отслужил в этот день торжественную мессу, всенародно превознес блага мира и выразил желание, чтобы соглашение между высшей церковной властью и королевством Сицилии было искренним и долговечным. Это произошло 27 июля 1139 года. Через два месяца Рожер возвратился на Сицилию.

Так, в результате поистине титанических усилий вождя норманнов, Нижняя Италия была объединена в королевство. Конечно, мятежный дух апулийских баронов еще и еще заявлял о себе в течение последующих ста лет. И позднее, при анжуйской и арагонской династиях и даже в XV веке при короле Фердинанде, идея независимости Апулии, идея фикс, почти воплощалась в жизнь со всем кровавым бешенством.

Но в тот момент мятеж был невозможен. Первый сын короля Рожера, тоже Рожер, стал герцогом Апулии. Младший, Альфонс, получил княжество Капуанское и вместе с ним Гаэту, которая до сих пор имела своего собственного князя, признававшего, впрочем, ленную зависимость от Роберта Капуанского. Неаполь, последний герцог или дож которого пал, выразил ему свою покорность и, наконец, в 1139 году все маленькие монархи и республики Нижней Италии, среди которых, кроме вышеуказанных, были Сорренто, Альфи и Салерно, за единственным исключением Беневента, оставшегося за папой, вошли в состав сицилийского королевства.

Норманнские владения простирались от южной оконечности острова, мыса Пассаро, вплоть до священной горы Гарган.

Папа Иннокентий, который столько раз отлучал Рожера от церкви, превратился в его верного союзника. Христианнейший Бернар Клервосский, когда-то его яростный противник, прославлял теперь короля в высокопарных эпистолах. «Вширь и вдаль, – писал он, – изливается Ваша власть на земной шар. Куда не проникла слава Вашего имени?»

Но аббат Петр Клюнийский превзошел и его в славословиях и уверениях в преданности королю Сицилии, которого «он уже двадцать лет любил больше всех королей и князей и дело которого он защищал во всякое время».

«Сицилия, Калабрия и Апулия, – писал он королю, – когда-то, гнездо сарацин и логовище разбойников, под Вашим мудрым правлением стали гаванью мира и тем превосходным государством, которым правит как бы второй миролюбивый Соломон. О если бы Вы – видит Бог, говорю это не ради лести – могли включить в границы Вашего мирного королевства бедную и несчастную Турцию, подчинить и эти заброшенные окрестные страны вашей власти! Поистине только тогда там не небрегли бы так беззастенчиво, как теперь, всем божественным и человеческим, не были бы отданы ворам и убийцам города, замки, рынки, деревни, улицы и церкви, посвященные Богу». В конце письма Петр Клюнийский говорит, что все это он пишет только для того, чтобы подвигнуть короля к дальнейшим подвигам, так как он знает, чего ждут от короля все.

После постоянных походов, которые не позволяли королю Рожеру засиживаться в его любимом Палермо, вторую половину своей жизни он провел более спокойно, имея время для досуга. И он не преминул воспользоваться этим долгожданным отдыхом, чтобы вернуться наконец к своим любимым научным занятиям.

Особенно занимал его, как уже было упомянуто выше, география и народоведение. Чтобы удовлетворить свою любознательность, он приблизил к себе одного человека, который среди средневековых ученых занимает выдающееся место. Это был араб Шериф аль-Эдриси. Он был потомком Алии и Фатимы и потому вел свое происхождение прямо от Пророка. Его прадед, Эдрис II из рода Гаммудитов, в то время когда Андалусия была разделена на множество маленьких княжеств, правил Малагой и даже носил титул, тогда почти утративший свое значение, калифа. Эдрис умер в 1055 году, а через два года Малага стала собственностью Гранады, и все Гаммудиты должны были покинуть страну. Вероятно, дед нашего ученого переехал из Андалусии в Цеуту, и в этом городе в 1100 году, когда там царствовали Мурабиты, родился знаменитый Эдриси. Молодые годы он провел в Кордове, которая, хотя и была сильно истощена междоусобными войнами, разгоравшимися после падения Омайядов, и находилась далеко не в таком цветущем состоянии, как при Абдуррахмане III, все-таки наряду с Багдадом была самым большим и самым блестящим городом ислама.

Эдриси оставил нам подробное описание Кордовы, ее мечетей, дворцов и других великолепных построек. Он объехал часть Испании, Северной Африки и Малой Азии, где был в 1116—1117 годах. Известность, которую он уже приобрел, как географ, обратила на него внимание Рожера II, и король Сицилии пригласил его к своему Двору. Там, по поручению своего покровителя, он сделал из серебра две модели – земли и неба, в форме кругов. На эти работы он истратил только третью часть денег, предоставленных в его распоряжение. Но Рожер не только подарил ему в награду за труд сбереженные им деньги, но дал ему 100 ООО серебряных монет и корабль, нагруженный предметами роскоши, который только что пришел из Барселоны. Рожер приглашал ученого навсегда поселиться в Палермо и убеждал его так: «Так как ты происходишь из семьи калифов, то ты не можешь жить ни в одной мусульманской стране, ибо мусульманский государь будет к тебе относиться подозрительно и даже посягнет на твою жизнь. Поэтому останься в моих владениях, а я позабочусь о тебе».

Эдриси принял это приглашение, и Рожер окружил его роскошью и осыпал княжескими почестями. Король поручил ему сделать описание земли, но не по книгам, а по свидетельствам очевидцев и по его собственным наблюдениям. Лучше всего с историей создания географического труда, который прославил имя Эдриси, знакомят нас его собственные слова. Предисловие к своему труда он начинает высокопарной похвалой «превосходнейшему и лучшему из всех повелителей, великому Рожеру, королю Сицилии, Италии, Ломбардии и Калабрии». «Этот князь всегда имел склонность к благородным и интересным изысканиям и поэтому занимался изучением своих обширных владений. Он хотел точно знать не только их границы, морские и сухопутные пути, климат каждой области, моря, которые омывают их берега, реки и каналы, которые их прорезывают, но и географическое положение других стран, не подчиненных его власти. Он хотел определить площадь и подразделение этих стран, основываясь на свидетельствах писателей, которые изучали и разрабатывали географию». Эдриси приводит ряд арабских произведений, которыми Рожер хотел воспользоваться для этого, затем сообщает. «Но король не нашел в этих произведениях ясных, точных и подробных данных, а встретил там много неясного и сомнительного. Поэтому он приглашал к себе людей, которые были особенно сведущи в этой области, и предлагал им вопросы, возбуждавшие ученые споры. Но и это не удовлетворяло его любознательности. Тогда он принял решение разыскивать в своих владениях сведущих путешественников. Их приводили к нему, и он через переводчика задавал им вопросы – то многим сразу, то каждому в отдельности. Каждый раз, когда они говорили одно и то же и их показания по данному вопросу были одинаковы, вопрос считался выясненным и решенным. Если этого не было, их показания отвергались. Более пятнадцати лет он неутомимо занимался этой работой, не переставая подвергать личному испытанию все географические труды. Он всегда искал решения спорных вопросов и старался точно установить факты, чтобы получить обо всем полные и окончательные сведения. Затем, он хотел точным образом знать градусы широты и долготы различных мест, их расстояние друг от друга и достигал своей цели, когда упомянутые люди сходились в своих показаниях относительно этих данных. Он приказал изготовить доску, на которую посредством железного грифеля наносились один за другим пункты, известные из географических произведений или установленные одинаковыми показаниями очевидцев. Так, путем сличения всех показаний, достигалась полная точность. Наконец, он приказал отлить из чистого серебра большой круг весом в 450 римских фунтов. На этом круге он приказал опытным работникам отметить сферу семи климатов, а также страны и области, соседние с морем или от него удаленные, заливы, моря и даже реки. К этому присоединялось географическое описание как неосвоенных, так и возделанных земель, расстояние между ними по большим дорогам в милях или других известных мерах, а также перечень гаваней. Рабочим было приказано точно следовать модели, начертанной на доске, и нигде не уклоняться от данных там очертаний. Для объяснения этого круга он велел составить книгу, в которой было дано полное описание городов и территорий, природы и культуры населения, морей, рек, гор, равнин и долин. В этой же книге должны были быть указаны породы хлебов, плодов и растений, произрастающие в каждой стране. Здесь же указывались свойства этих растений, искусства и ремесла, какими занимаются жители, предметы ввоза и вывоза, все замечательное, что встречается в этих семи климатах, положение населения, его телесные особенности, его нравы, привычки, религия, одежда и язык».

Эдриси долго был занят этой работой, окончил ее только в январе 1154 года и потом сделал к ней несколько добавлений.

По смерти Рожера II, он для его сына Вильгельма I написал объемный труд по землеведению, который, увы, не дошел до нас. Он писал также медицинские сочинения и стихи.

Его география – а из всех его произведений дошла до нас только она одна – содержит в себе нечто такое, что могло быть заимствовано только из сочинений арабских авторов. Арабы уже давно имели склонность к путешествиям. Эту склонность поддерживало в них уже то обстоятельство, что каждый мусульманин обязан был ходить на поклонение в Мекку. Организация почты по всему неизмеримому калифату – от Пиренеев и Атлантического океана до границ Китая – облегчала для любознательных людей путешествия. Поэтому в странах ислама ко времени Эдриси существовало уже много географических сочинений и описаний путешествий на арабском языке, которыми он мог пользоваться. В этом аспекте его труд достаточно ценен, благодаря старательной обработке собранного им материала и многим новым данным, присоединенным уже лично им. Но действительно серьезное значение представляют те отделы книги, где автор говорит о немусульманских странах на основании своих собственных наблюдений и показаний путешественников. Мы не имеем сведений даже о Сицилии, Испании и Африке, более подробных и точных, чем те, что приведены в его книге. Выдающийся ориенталист Слане писал: «Эдриси с замечательным талантом исполнил дело, порученное ему Рожером. По этим вопросам нет более раннего сочинения, которое могло бы выдержать сравнение с его исследованием. Даже и теперь, несмотря на тот огромный прогресс, которого достигла географическая наука, есть части земли, где историк и географ остались бы без руководителя, если бы Рожер не оказал Эдриси своего просвещенного покровительства».

Король Рожер II очень заботился о высшей школе в Салерно, самой старой и самой знаменитой в Европе. Лучшие латинские, арабские и еврейские ученые преподавали в ней. Здесь, еще во второй половине IX веке, работал Петр Сицилийский, здесь же учил и Алькадим Сиракузский, прославившийся своими латинскими стихами и обширными познаниями в фармакологии.

Мы охарактеризуем вкратце интеллектуальную жизнь Сицилии в период правления дома Готвилей.

Со времени вторичного завоевания Сицилии Велизарием, остров в течение столетий находился под властью византийских императоров, и, конечно же, греческое население преобладало. Много греков осталось там и после того, как островом овладели арабы. То же было и при норманнах. Как во времена графа Рожера I, так и при его преемниках, много византийцев находилось на военной, государственной и придворной службе. Они говорили и писали на греческом языке, хотя это был и не совсем тот язык, на котором говорили в эпоху эллинизма. Мы находил только весьма разрозненные, отрывочные свидетельства того, что в Сицилии в ту эпоху были знакомы с античной греческой литературой. Можно допустить, что на Сицилии сохранились еще рукописи великих произведений древних историков, философов и поэтов, но, по-видимому, ими мало кто занимался. Мы не находим никаких сведений о том, что сицилийцы читали Гомера, Софокла и Пиндара. Все говорит за то, что сочинения античных классиков были погребены под слоем пыли в подвалах монастырских библиотек.

В Константинополе всегда находились люди, которые занимались изучением древней литературы или, по крайней мере, списыванием произведений великих авторов, чему главным образом мы и обязаны тем, что эти произведения дошли до нас. Но в Сицилии, как и в Южной Италии, где тоже было много греков, литература и философия пребывали, вероятно, в крайнем упадке. Сведений о том, чтобы сицилийские греки при норманнах серьезно занимались древне-греческой литературой очень мало, но они все-таки есть. Самое замечательное из них относится не ко времени Рожера II, но ко времени его преемника Вильгельма I.

Оно касается архидиакона Генриха Аристиппа из Катании, которого Вильгельм, по смерти своего всемогущего фаворита Майо, назначил на его должность. Историк Фальканд говорит, что он был сведущ в латинских и греческих науках. Далее мы читаем, что он перевел Аристотеля, что Майо поручил ему перевести биографии философов из Диогена Лаэрция и что сам король дал ему подобное же поручение относительно произведений Григория Назианзина. Как кажется, и предисловие к переводу платоновских диалогов, «Федона» и «Менона», составлены им же.

В эпоху Рожера И, вероятно под его покровительством, адмирал Евгений перевел «Оптику» Птолемея, но не с оригинального текста, а с арабской версии. Тому же автору приписывают перевод пророчества Эритрейской сивиллы, которое сперва было переведено с халдейского на греческий, а с греческого Евгением на латинский.

В первом ряду тех ученых арабов, которые группировались вокруг Рожера II, рядом с Эдриси находится Абу Сальт, проявивший себя очень разносторонне. Он был одновременно астрономом, медиком, музыкантом, поэтом и историком. Родился он, вероятно, в Египте. Оттуда после многочисленных путешествий по мусульманским странам, прибыл в Палермо, а из Палермо впоследствии переселился в Медию.

Астрономия принадлежала к числу тех наук, которыми особенно охотно и усердно занимались арабы в Сицилии и Андалусии. Еще до Мухаммеда кочующие бедуины в вечно безоблачные ночи Геджаса и Йемена почти непроизвольно изучали небо. Горящие над ними на светло-голубом небосводе звезды они объединили в констелляции, которые впоследствии сохранили очертания и имена, данные им в пустынях Аравии. А так как новое учение – Коран – безостановочно гнало правоверных мусульман по Земле, то и это постоянно поддерживало в них стремление к изучению звезд. Там, где в завоеванных странах водружали знамя Пророка, строили и мечеть, а мечеть должна была быть обращена точно к Мекке. Для этого необходимо было по созвездиям точно определить градусы широты и долготы. Когда же, еще в первом столетии ислама, поклонники Пророка оставили свою кочевую жизнь и в больших городах, таких как Багдад, Куфа и Кордова, основали высшие школы, куда со всех сторон стекались люди, жаждущие знаний, – астрономия стала одной из самых популярных наук. Сохранились имена некоторых жителей Сицилии, которые ревностно занимались ею. Наравне с астрономией у арабов процветала и астрология. Ею интересовались как мусульмане Востока и Испании, так и арабы Сицилии. Сам Рожер II увлекался ею. В его время в Палермо жил уроженец этого острова, сарацин Мухаммед Ибн Иса, который пользовался большой известностью как астролог и геометр.

Поскольку Рожер весьма охотно вступал в сношения с арабскими учеными, можно допустить, что их было много и при его дворе. Об одном набожном и очень образованном арабе прямо говорится, что Рожер его очень любил, постоянно держал в своей свите и предпочитал христианским священникам и монахам. Однажды, когда Рожер, окруженный своими приближенными, сидел в тронном зале, пришло известие о блестящей победе, которую христианский флот одержал над арабами у берберийских берегов. Король сказал африканцу, который задумчиво сидел рядом с ним: «Ну, ты слышал, как мы расправились с неверными? Где же был твой Мухаммед?» «Государь, – отвечал тот, – он хотел присутствовать при взятии Эдессы». При этих словах все присутствующие громко рассмеялись, но Рожер ответил так: «Здесь нечему смеяться; этот человек знает, что говорит». И действительно – скоро пришло известие, что мусульмане взяли штурмом Эдессу.

После завоевания Сицилии норманнами многие из арабов покинули этот остров. В числе их было немало ученых и поэтов. Эти люди за свои научные труды и за свои стихи привыкли, по восточному обычаю, получать от сарацинских эмиров щедрую награду и сомневались, чтобы новые христианские повелители проявили по отношению к ним такую же расточительность. Поэтому они искали себе места при дворах маленьких мусульманских князей Северной Африки и Испании. Но некоторые из них остались на родине и вскоре, по крайней мере уже в начале XII столетия, убедились, что и при норманнах им живется неплохо. Великий адмирал Георгий Антиохийский, уроженец Востока, родным языком которого был арабский, покровительствовал ученым и покупал рукописи. В построенной им церкви, которая носит ярко ориентальный отпечаток и ныне называется Ла Марторана, он собрал все книги, которые только мог заполучить. Благодаря арабам, которые раньше всех перевели Птолемея с греческого на арабский, «Альмагест» впервые стал известен в Европе. Его «Оптику», как было уже сказано, сицилийский адмирал Евгений перевел с арабского на латинский. В предисловии к этому переводу Евгений пишет, как трудно переводить арабские сочинения на латинский и греческий язык. Поэтому он, не стремясь к буквальной точности перевода, заботился больше о том, чтобы, хотя и несколько вольно, но ясно и доступно передать смысл оригинала. Латинские переводы произведений Аверроэса и арабских версий Аристотеля, которые впоследствии – главным образом в Толедо – Делались в огромном количестве – фактически подстрочники.

Король Рожер, который так заботился о развитии географии и астрономии, с вниманием относился и к механическим изобретениям. В 1142 году он приказал сделать прибор, показывающий часы дня. Доска на наружной стене Палатинской капеллы в Палермо, свидетельствует об этом на арабском, греческом и латинском языках. На основании греческой надписи можно предположить, что это были водяные часы: «Это новое чудо, которое велел создать могущественный повелитель Рожер, Богом венчанный король, укрощает бег жидкой стихии и таким образом дает безошибочное знание часов времени». Некий араб из Мальты изготовил фигуру девушки, которая бросала в металлический таз шарики или дощечки – один или одну в час.

Как далеко во времена норманнов сицилийские арабы продвинулись в механике, свидетельствует замечательный памятник, которым в этот период была украшена Севилья. Знаменитый Абу Лейт, уроженец Сицилии, сделал колоссальные золоченые шары, которые установил на вершине большого минарета главной мечети Севильи один над другим. Они были очень велики, и, чтобы поднять их на минарет, пришлось расширять входные ворота.

Атрибутом двора норманнских королей был так называемый тираз – мастерская, где расшивали шелком драгоценные ткани. Одежды, изготовленные из них, Рожер и его преемники, по обычаю восточных князей, раздавали в знак своей милости. Послы из мусульманских стран, которые являлись ко двору в Палермо, получали их из рук короля Рожера. Иногда эти ткани шли на подарки и христианским монархам. Сохранилась драгоценная мантия, расшитая золотом и жемчугом, на которой изображен лев, повергающий на землю верблюда. По краю ее идет арабская надпись – имя и титул короля Рожера и слова: «Сделана в главном городе Сицилии в 1133 году». Интересное доказательство искусства золотошвейников в королевском тиразе в Палермо хранится теперь в Вене.

Почти с самого начала завоевательных походов норманнов в Апулии и Сицилии летописцы и историки следили за делами дома Готвилей, чтобы сохранить память о них для потомства. Так, норманнский монарх Готфрид Малатерра, который находился в близких отношениях с графом Рожером, составил как его жизнеописание, так и жизнеописание Роберта Гюискара. Частично он получал свои сведения от самого графа и закончил свою латинскую, очень живую и интересную хронику в 1098 году. Его можно причислить к лучшим историкам средних веков, и выдержки из его несколько многоречивых трудов и теперь можно читать с интересом, благодаря разнообразию описываемых там событий и наивности изложения.

Он имел предшественника в лице монаха из Монтекассино – Амата. На основании хроники последнего можно предполагать, что он родился в Салерно. В качестве монаха из Монтекассино он упоминается впервые в 1061 году. Впоследствии он получил место епископа. Его хроника, которая была написана в 1078—1079 годах, рассказывает поэтому о предприятиях Роберта Гюискара только до того времени, пока ареной его деятельности были Италия и Сицилия, т. е. до его похода на Константинополь. Она дошла до нас во французской редакции, которая, вероятно, была сделана в начале XIV века и появилась в Италии. Лео из Остии в своих анналах монастыря Монтекассино, составленных в начале XII века, довольно часто говорит о походах норманнов, причем свои сведения заимствует частью из Амата, частью из других источников.

Вильгельм Апулийский в конце XI века написал хронику в латинских стихах, от появления норманнов на Сицилии и до кончины Роберта Гюискара. Лишь отчасти посвящена она действительным событиям.

Отметим еще хроники Фалько Беневентского и аббата Александра из Телезы, который написал свой труд по поручению Матильды, сестры Рожера II, супруги Раинульфа, графа Алифанского.

Но самый значительный сицилийский историк того времени – Гуго Фальканд, француз по происхождению, который во второй половине XII века долго жил в Палермо. Его «Historia deregno Siciliae», по классической законченности стиля, по художественности и сердечности изложения – мастерская работа.

При дворе такого короля, как Рожер II, который также любил науки и искусства, как роскошь и комфорт, убранных со всей пышностью Востока, окруженных плодовыми рощами и цветниками вилл, должны были быть и поэты. Поэзия европейских народов в XII веке только зарождалась. Но арабская поэзия уже полвека приносила свои лучшие плоды как на Востоке, так в Испании и на сицилийской земле. В числе арабоязычных поэтов, обретавшихся при дворе Рожера, можно назвать Абдурахмана, Ибн Рамадана из Мальты и филолога Абу Гафса Омара, которые пришли к Рожеру, как изгнанники, с просьбой о защите. Упомянем и об Исе Ибн Абд аль Мумиме, Абдуррахмане из Бутеры, Ибн Бешруне из Медии и Абдуррахмане из Трапани, которые при дворе в Палермо были желанными гостями.

Арабская поэзия почти исключительно состоит из лирики. И стихи названных поэтов были только субъективными излияниями, кассидами в похвалу князей и их роскошных построек или элегиями на смерть членов своей семьи.

Завоевание норманнами Южной Италии и Сицилии относится, конечно, к числу таких исторических событий, которые дают блестящий материал для литературной обработки. Дела и приключения сыновей Готвиля – готовая сюжетная канва для поэтического эпоса.

История их относится к тому времени, когда внуки Пелахо из астурийских гор и кастильской возвышенности шли все дальше и дальше к югу, чтобы на минаретах и куполах Андалусии водрузить крест, когда лира певцов вторила своими струнами звону мечей храбрых готских рыцарей. Но были ли в Италии и на Сицилии подвиги норманнов, которые, конечно, не менее значительны, чем подвиги катильцев, точно также воспеты? Мы не имеем тому литературных доказательств. В хрониках, которые описывают завоевание Сицилии, мы имеем дело лишь с фактами, реалиями жизни той эпохи. От них не веет тем духом саги, которым полна написанная через двести лет после этого хроника Альфонса Мудрого, что придает ей такую чарующую прелесть. Лишь две легенды о святом Георгии, который явился графу Рожеру в битве, и о хоре ангелов, который летописцы якобы слышали в большой палермитанской мечети при ее посвящении в христианскую церковь, когда все здание озарилось неземным сиянием, – составляют исключение.

Но мы имеем все основания предполагать, что слагались песни, если не о боевых подвигах норманнов, то о славных делах старого времени, которые пели завоевателям Сицилии в лагерных палатках и в замках.

Нельзя сомневаться в том, что во времена норманнского владычества, при палермитанском дворе среди других был в ходу и французский язык, главным образом, его нормандский диалект. Сам граф Рожер до своего совершеннолетия жил в Нормандии, в отцовском замке старого Танкреда и до конца жизни говорил с приближенными к нему нормандскими рыцарями на нормандском диалекте. Весьма вероятно, что барды из Нормандии сопровождали сыновей Танкреда Готвиля в Апулию и Сицилию. Один из них, Креспин, которого Вильгельм Завоеватель изгнал из своего государства, отправился на Сицилию. Поэт так говорит о своем появлении при тамошнем дворе:

Robert Crespin entre le palais,
Ou on cantait et sons et lais
Li un harpe, et autre vielle…

При преемниках Рожера французский язык не мог выйти из употребления, так как на Сицилию прибывали все новые и новые переселенцы из Нормандии. При Вильгельме II, по свидетельству Фальканда, при дворе много говорили по-французски. Вполне допустимо, что и норманнские стихотворения – и притом эпического характера – читались и при дворе в Палермо. Конечно, поэтические сказания, возникшие в этой части Северной Франции, которые дошли до нас, появились позднее. Но и они имели своих предшественников.

Подвиги Бьёрна Железнобокого и Гастинга еще до Роберта Васа были воспеты в старых французских стихах. История Роберта Дьявола и Ричарда Бесстрашного имела, конечно, более старых повествователей, чем те, которые написали эти дошедшие до нас романы. В них жил тот дикий и холодно-демонический дух, который характерен для песен «Эдды». Может быть, под пальмами и фонтанами сарацинских садов, где предавался отдыху Рожер II, рассказывали историю норманнского герцога Роберта Дьявола, который, проклятый еще до своего рождения, рожденный в бурную ночь, под стон непогоды, совершил множество чудовищных злодеяний, пока непостижимым образом не пришел к раскаянию и покаянию. Норманнские барды Сицилии воспевали Вильгельма Короткий Нос, который по дикости и жестокости не уступал древним викингам, и Ричарда Бесстрашного, который сражался с духами и демонами, из одного необыкновенного приключения попадал в другое.

Еще епископ Перси высказал – и с тех пор это повторялось на разные лады, – что дух викингов, который не умер и в их потомках, поселившихся в Нормандии, вызвал к жизни такие явления как рыцарство и романтическая поэзия. Из рассказов Гаймара и Роберта Васа о певце Терлефьере ясно, что и в XI столетии певцы, которые во всем походили на скандинавских скальдов, сопровождали норманнских герцогов. Они рассказывают, что этот Терлефьер, прежде чем Вильгельм Завоеватель начал битву при Гастингсе, вышел из рядов нормандского войска, перед глазами всех показал свое боевое искусство и удивил этим воинов до такой степени, что они сочли его волшебником. Продемонстрировав свою удивительную силу и ловкость, он ринулся на своем коне на англов – каждый удар его был смертельным. Когда враги оправились от первого испуга, они бросились на него целой толпой и изрубили на куски. Вас рассказывает, что перед своим нападением он запел перед войском песню о Роланде, Оливье и других бессмертных героях, павших при Ронсевале, и бросился в бой только тогда, когда получил на это разрешение герцога Вильгельма. В этом рассказе Терлефьер ведет себя, как древний скальд, одинаково хорошо владеющий и лирой, и мечом.

В высшей степени вероятно, что саги пели и перед битвами графа Рожера с сарацинами.

Более того, есть основания полагать, что оба грандиозных цикла средневековых саг – бретонский о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола и песни о Карле Великом с его паладинами – получили свою первоначальную поэтическую форму в Нормандии. Автором французской песни о Роланде считают Терульда, норманна. Тот факт, что предания о Карле Великом, сюжетным ядром которых всегда остаются битва при Ронсевале, измена Ганелона и смерть Роланда, были особенно популярны в Нормандии, объясняется весьма просто.

Вскоре после того, как Ролло принял христианство и прежние ревнители Одина в новом герцогстве на Сене стали такими же ревностными поклонниками Христа, много рыцарей из Нормандии двинулось в Испанию, чтобы там принимать участие в битвах кастильцев с маврами. Оттуда они и приносили на родину саги о Ронсевале. К тому, что они слышали за Пиренеями, они прибавляли много своего и сказание о Карле Великом дополняли реминисценциями из скандинавских саг.

Обстояние Одина – двенадцать героев аналогично двенадцати рыцарям Круглого Стола могучего короля франков. То же – в саге о Хрольве Жердинке и его воинах.

Битва при Ронсевале, которая не имеет себе адекватного исторического прототипа, так как в этой пиренейской долине никогда не было большой битвы между христианами и арабами, – скорее, плод сотворчества народных поэтов, чем исторический факт. Может быть, в основе ее лежит воспоминание о грандиозных битвах скандинавского Севера, например, о битве при Бравалле. Рассказ о том, как Роланд, окруженный врагами, чтобы призвать к себе на помощь Карла Великого, до тех пор трубил в свой боевой рот, пока жилы на его шее не лопнули и он, обливаясь кровью, не упал на землю, весьма напоминает о Хеймдалле, который трубит в свой рог Гиаллар, чтобы дать богам сигнал к последней битве. Измена Ганелона и его наказание имеют сходство с историей Локи. Ганелон был разорван дикими лошадьми. Предание о невесте Роланда, Альде, которая при вести о смерти своего жениха упала мертвой, не произнеся ни единого слова, очень напоминает сказание о Нанне, жене Бальдра, и особенно об Ингеборг, возлюбленной Гиальмара. Имя меча Роланда – Дурандал, – по-видимому, восходит к «Дрогвендил», так в древней Норвегии называли меч семьи Рафиста. Роман об Огире или Гольгере, датчанине, имеет поразительное сходство со скандинавской сагой об Орваре Одде. Герои обоих поэтических произведений прославились путешествиями в далекие страны и одинаково являются олицетворением склонности к эмиграции и приключениям, что было свойственно как норманнам, так норвежцам. Огир, как Старкад, прожил триста лет, а мы знаем, что на Севере были в большом ходу легенды о таких четырехсотлетних героях, каков, например, Гальфдан.

О том, насколько в XII столетии на Сицилии были распространены сказания о короле Артуре, свидетельствует Гервасий Тюльбирийский. Он говорит: «В Сицилии есть гора Этна, которую туземцы называют Монжибелло. Они уверяют, что и до сих пор на склонах этой горы является король Артур. Однажды, якобы, он явился конюху епископа Катанского, когда тот хорошо вычистил скребницей коня, доверенного ему, и когда это резвое могучее животное чего-то испугалось и понеслось по склонам, конюх погнался за конем и долго искал его по ущельям и долинам. Он не нашел его, не хотел потерять совсем и начал искать в рощах Этны. Наконец, он зашел в одно ущелье и через него вышел на прекрасную долину. Там, во дворце, украшенном с удивительным искусством, он увидел Артура, отдыхавшего на ложе, убранном с королевской роскошью. Артур, пристально взглянув в лицо пришельца, спросил его, что его к нему привело. Узнав причину, он велел привести потерянного коня и отдать его конюху, чтобы тот отвел его к епископу. Потом он сказал конюху, что он здесь живет уже много лет, так как страдает от ран, которые открываются у него каждый год. Эти раны он получил в битве со своим племянником, Мардредом, и с Хильдерихом, королем Саксонским. И это, – прибавляет Гервасий, – еще не все. Я сам слышал от жителей страны, что король Артур воспользовался этим случаем, чтобы послать епископу Катании подарки. Многие видели эти предметы своими глазами и им удивлялись».

Все бретонские романы, которые разрабатывают предание об Артуре и его Круглом Столе, составлены нормандцами. Их авторы, за исключением Готфрида Монмутского, жили в Англии при Генрихе Готфрид был несколько старше других. Его «Historia Bretonum»^[14] написана на латыни, но все-таки он первый ввел во Франции цикл сказаний о короле Артуре. Он заимствовал свою хронику древних кельтских королей, по его собственному свидетельству, из бретонского подлинника, который Готье, архидиакон Оксфордский, привез в Англию.

Готфрид Монмутский написал гекзаметром «Vita Merlini»^[15]. Предание о волшебнике Мерлине было также распространено в Бретани, как и в Валлисе. Из первой из этих стран, которая, после появления норманнов во Франции, подчинилась последним, сведения о Мерлине, как и цикл сказаний об Артуре, дошли и до норманнов. Эти старые кельтские предания в Нормандии переделывались на разные лады как пишущими поэтами, так и при устной передаче и получили дополнения, а эти дополнения часто указывают на скандинавские источники их возникновения. Ясное доказательство влияния норманнов на сказания о короле Артуре представляет роман Роберта Baca «Brut von England».

Здесь в первый раз упоминается о Круглом Столе, хотя у Готфрида Монмутского – а стихотворение Васа только перевод его труда – нет никаких следов этого. Вас заимствовал здесь свои сведения из рассказов жонглеров и из народных преданий. Но у Готфрида Монмутского есть кое-что, что могло явиться в Нормандию только из Скандинавии. Так, например, в «Vita Merlini» мы читаем, что Родерих, зять Мерлина, в числе других подарков принес ему кубок, украшенный резьбой Валанда – pocula quae sculpsit Guielandus In urbe Sigeni, – кузнеца Вёлунда (немецкого Виланда), который играет такую большую роль в сказаниях о северных героях. Далее, Мерлину целиком приписываются те же самые приключения, как и морским людям в Гальфс-саге, – история, которая в Исландии так известна, что там и теперь о том, кто смеется без видимой причины, говорят: «Это смеющийся морской человек». Готфрид рассказывает, что больной Утер Пендрагон приказал вынести себя к войску. У скандинавов совершенно то же рассказывают об Иваре Бейнлаузе. Далее, у него же рассказывается, что Артур вызвал Флоллона на поединок на острове Сены, что ясно указывает на holmgang, т. е. борьбу на острове, обычную у северных воинов. Парсифаль, Тристан и их истории имеют сходство с историей Бодвара Биарке и с историей Сигурда Победителя дракона. А так как эти саги в Бретани были известны с древнейших времен и, ввиду постоянных связей последней с Нормандией, по всей вероятности, появились там тотчас же после завоевания Нормандии Ролло, то можно допустить, что норманнские певцы перенесли усвоенные ими предания из Скандинавии в Южную Италию и Сицилию.

Что же касается саги о Чаше Грааля, то мы не находим никаких признаков того, что она была распространена на Сицилии. Вероятно, потому, что она тесно связана со сказанием о короле Артуре. В старых норманнских романах есть упоминания об этом короле и его Круглом Столе. В 707 или в 717 годах ангел открыл одному пустыннику в Бретани мистерию об Иосифе Аримаеейском и чудесной Чаше.

Ссылки на древний оригинал, из которого будто бы были заимствованы романы и стихотворения средних веков, были не более чем литературной мистификацией. Если впоследствии даже Сервантес утверждал, что история Дон Кихота переведена им с арабского оригинала, то здесь он только пародировал рыцарский роман. Вольфрам Эшенбах заявляет, что провансалец Киот в XII веке написал историю Грааля, на основе сюжета которой он и сложил свое стихотворение. Не следовал ли и он господствующему в то время обычаю?

Несомненно, тот же дух, который веет в мифах о чаше на горе Сальваче, сказывается в некоторых из саг, сохраненных нам «Эддой». Рыцари, которые бродили по всему миру, чтобы найти исчезнувшую с земли чудесную чашу, похожи на старых королей Севера, Свегдера и Гильфа, которые отправились искать потерянный Асгард, жилище богов.

В истории Нормандии, как и в истории первых норманнских повелителей в Англии, упоминается о стихотворениях Serventois, по жанру аналогичных провансальским Sirventes, которые составлялись то в честь известных лиц, то, напротив, содержали в себе сатирические нападки на них. Эта жанровая форма песен, по-видимому, пришла из Скандинавии. Она была знакома и в Исландии, где поэты часто позволяли себе такие бурные личные выходки, что пришлось издать закон против их несдержанности. Можно предположить, что подобные стихотворения норманнских певцов слагались и на Сицилии.

А так как греческий был на Сицилии еще живым языком, то скорее всего поэзия пользовалась им для своих целей. В Византийской империи создавались лирические, дидактические, эпические и даже драматические произведения, которые заслуживают определенного внимания, хотя, конечно, сильно уступают творениям эпохи эллинизма. Что же касается Сицилии, то мы знаем только о гимнах, которые отдельные греческие монахи составляли в честь святых христианской церкви, о сицилийце Михаиле Гликасе, который в греческих стихах написал хронику всемирной истории до 1118 года и etc.

Несомненно, что латинская поэзия в средние века, как во всей Европе, так в Нижней Италии и Сицилии, имела своих представителей. Монах из Монтекассино Амат, о котором мы уже говорили, во второй половине XI века пользовался известностью еще и как выдающийся поэт. Он написал, между прочим, поэму в четырех книгах на латинском языке «О деяниях апостолов Петра и Павла», панегирик папе Григорию VII и стихотворение «О двенадцати камнях и о небесном граде Иерусалиме». Вильгельм Блуа, брат короля Вильгельма И, воспитатель его Петр Блуа и епископ Маниаки в Сицилии написали несколько произведений в прозе и стихах – среди них трагедию «Флаура и Маркус», комедию «Альда», комическое стихотворение, а также перевели Эзоповы басни.

Рядом со старыми языками Римской империи развивалось романское наречие – сначала в форме многочисленных диалектов, затем в Тоскане – как господствующей литературный язык полуострова. То, что итальянская поэзия зародилась на Сицилии, неоспоримый факт. Петрарка ясно говорит, что рифмованные, стало быть, новые, итальянские стихи впервые появились на Сицилии, и Данте уверяет, что первые опыты в этом роде были сделаны в 1140—1150 годах, т. е. еще в эпоху Рожера П. Но было бы слишком смелым утверждение, что на сицилийской земле поэзия возникла совершенно самостоятельно, без всякого воздействия извне.

Справедливо указывают на то, что песни провансальских трубадуров впервые были «завезены» матерью Рожера II, Аделазией, и теми рыцарями и дамами, которые явились в ее свите в Палермо, Аделазия происходила из дома маркграфов Монферратских. Наречие, на котором говорили в ее родной стране, было родственно с провансальским, и трубадур Бернард Вентадур был близок к ее семье. Он прославил двух дочерей Вильгельма III Монферратского, жен Манфреда Салуццо и Гвидона Виенского, за их достоинства и красоту.

Долгое время Чиулло из Алькама считался первым по времени поэтом острова. Исидор ла Лумия указывает на других подданных короля Вильгельма П. Родившиеся в Апулии, они пришли в Палермо, привлеченные слухами об этом короле как о покровителе поэзии. Это Ринальдо из Арцуино, происходивший из дворянской семьи. После мирного договора, заключенного между Барбароссой и сицилийским королевством в Венеции, он отправился в поломничество к Святой Земле. От него до нас дошло стихотворение, имеющее отношение к этому путешествию. Затем Яков из Аквино, Фолько из Калабрии и Рожер из Апулии. Чиулло из Алькама относится к последним годам XII века – если не ко времени Вильгельма II, то ко времени Танкреда Лечче. В стихотворении, дошедшем до нас, он говорит о султане Саладине, как о живом человеке.

Тот факт, что сицилийские поэты норманнского периода не только вдохновлялись провансальцами и подражали их манерам, но что их поэзия питалась и из более ранних источников доказывается и следующими обстоятельствами. Арабско-сицилийские поэты создавали особые формы песен, которые назывались «Muwaschaha» (стихотворения пояса) и «Zadschaal» (звучное стихотворение). Отличительным признаком обеих форм служило то, что рифма или все рифмы сразу являлись в вступительной строфе, которую можно назвать темой, потом сменялись другими рифмами, но в конце каждой строфы появлялись снова и заключали целое. Но есть и такие примеры, где вступительной строфы нет, а все стихотворение имеет точно такую же структуру и все строфы связываются между собой одинаковой конечной рифмой. Формы Мувашахи и Саджала – андалуского происхождения. В Испании в XI и XII столетии их очень любили. Среди итальянских стихотворений древнейшего времени встречаются и такие, которые точно сохраняют характерный порядок рифм. Отсюда с уверенностью можно заключить, что сицилийские поэты норманнской эпохи прежде всего подражали арабским образцам и распространили эту форму по Средней Италии, где она в XIII столетии чаще всего встречается у тосканских поэтов.

Король Рожер, ведя многолетнюю войну с папским престолом на континенте, не упускал, однако, из виду и мусульман африканского побережья.

Зирид Гассан, после той битвы у Медии, которая окончилась поражением норманнов, заключил с Рожером мирный договор. Скоро между князьями Медии и Бужии возник конфликт, и последний пошел на первого войной. Гассан просил помощи у короля Сицилии, а сам до его прибытия храбро защищался от врага, который окружил его войсками с суши и с моря. Вскоре на помощь Гассану прибыл небольшой флот Рожера и приготовился дать бой князю Бужии. Но Гассан воспрепятствовал нападению христианского флота на мусульманский, так как боялся мести, и его противник, поставленный в очень трудное положение, получил возможность отступить. Сицилийский флот вернулся домой, но ненадолго.

В заливе Габеш, недалеко от африканских берегов, находится остров Гербах, соединенный с материком бродом. На этом острове жили берберы, которые не признавали власти Зиридов и занимались морским разбоем. Разогнать этих пиратов, опасных как для сицилийских, так и для итальянских моряков, было бы значительной услугой и для других африканских князей. Исходя из этого Рожер послал туда флот с экипажем как из христиан, так и их мусульман. Осенью 1135 года этот флот подошел к острову и окружил его со всех сторон. Берберы были лишены малейшей возможности спастись бегством. Они защищались геройски, но в конце концов сдались и были по большей части перебиты. Женщин и детей король отослал в Сицилию, где мусульмане покупали их для своих гаремов и для домашних работ.

После того, как Рожер продемонстрировал силу и на африканском берегу, в Медии начался голод, и князь Гассан обратился к сицилийскому королю с просьбой дать ему значительное количество денег взаймы, что и было исполнено. Но когда в 1141 году Рожер потребовал уплаты долга, Гассан стал уклоняться от расчета, и Рожер послал адмирала Георгия Антиохийского в Африку с флотилией из 25 кораблей. Адмирал несколько раз захватывал в медийской гавани торговые суда с богатым грузом и приводил их в Сицилию. Гассан хотел смягчить гнев Рожера и для этого отослал к нему значительное количество пленных христиан. Но его попытки оказались тщетны. Не только Медия, но и другие города на северо-африканском побережье подвергались нападениям сицилийского флота. В 1142 году корабли подошли к Триполи и там высадили на берег войско. Сицилийцы хотели взять город штурмом, что им наверняка бы удалось, если бы из окрестностей не подоспели на помощь осажденным толпы арабов. Это обстоятельство вселило мужество в горожан. Они сделали вылазку и отогнали нападавших к их кораблям. Сицилийцы отплыли на свой родной остров, но скоро возвратились, чтобы напасть на Гигель, который признавал власть Гаммадидов из Бужии. Жители бежали от них вглубь страны, окрестности были разграблены, причем был разрушен летний замок местных князей, который назывался Нозаха, Дом наслаждения. В последующие годы флот Рожера совершал нападения на различные африканские города и населенные пункты и увозил оттуда пленников и добычу. Рожер отомстил и за поражение у Триполи. Через два года он снова напал на город и захватил много всякой добычи и пленных, которые были потом проданы в Сицилии в рабство.

Триполи был маленьким свободным городом. Одно из берберийских племен изгнало правителей и выдало город с его окрестностями мурабидскому эмиру, который с другими пилигриммами шел на богомолье в Мекку. Георгий Антиохийский, как кажется, вошел в соглашение со сторонниками низвергнутого правительства и содействие их помогло ему овладеть городом. Его воины поднялись на стены, устроили в городе резню и грабеж, засели в Триполи и ясно Дали понять, что намерены остаться надолго. Жителям, после того как некоторые из них пали в битве, а другие были уведены в плен, была обещана пощада. Но при этом от них потребовали, чтобы бежавшие вернулись назад. Георгий Антиохийский восстановил стены, оставил в городе сильный гарнизон, обложил жителей данью в пользу короля Сицилийского и вернулся домой на остров.

Город под мусульманским правлением, назначенным туда Рожером, стал процветать. Городские власти предложили окрестным жителям переселяться на жительство в Триполи. Много мусульман отозвалось на это приглашение. Только этот район северной Африки находился в сравнительно лучших условиях, когда в течение нескольких лет, особенно в 1147 и 1148 годах, в других местностях был страшный голод.

Положение жителей равнины было ужасно. Народ сбегался к городам, где еще были запасы. Но горожане запирали перед ними ворота и силой отгоняли их. Доведенные голодом до отчаяния, люди бросались друг на друга и погибали в ожесточенных схватках. Свирепствовали инфекционные болезни. Сицилия была переполнена беженцами. Как следствие такого огромного скопления людей и на острове появились уже зловещие симптомы нехватки продовольствия. Рожер тем временем захватывал в Африке один населенный пункт за другим. Так в 1148 году попал в его руки город Габеш. Это приобретение снова привело его к столкновению с Гассаном, князем Медийским, с которым в последнее время он находился в хороших отношениях.

Некий Юсуф, которого Рожер назначил правителем Габеша с княжескими полномочиями, послал к палермитанскому двору посла, который встретился там с агентом Гассана. Здесь они разругались друг с другом, причем посол Юсуфа осыпал оскорблениями князя Медийского. Агент последнего через голубиную почту сообщил об этом происшествии Гассану, который тотчас же отдал приказание послать из своего главного города корабли, чтобы захватить преступника, позволившего себе так оскорбительно о нем говорить. Предприятие удалось. Посол Юсуфа, при своем возвращении из Палермо, был захвачен в плен и привезен в Медию к Гассану. Последний в гневе и бешенстве осыпал его упреками в коварстве, велел привязать его к верблюду и так возить по улицам Медии. Преданный таким образом на поругание толпы, в шапке, увешанной бубенчиками, он ехал по улицам города, и глашатай, который шел перед ним, кричал: «Вот должная награда тому, кто предает христианам земли ислама». В центре города толпа забила несчастного камнями и посадила на кол. Но Гассан еще не был удовлетворен. Он послал в Габеш против Юсуфа небольшое войско. При приближении этого войска население Габеша поднялось против своего князя, признававшего верховную власть Рожера. Тот защищался в своем замке, но недолго. По необходимости он должен был сдаться, и Гассан выдал Юсуфа его врагам, которые подвергли его мучительной смерти. Брат убитого отвез его детей в Сицилию и призвал Рожера к мести. Король, чтобы наказать преступников, тотчас же послал в Габеш флотилию, но она оказалась недостаточно сильна и, ничего не сделав, вернулась назад. Событие в Габеше представлялось Рожеру недостаточно важным для того, чтобы посылать туда более значительное войско. Но он видел настоятельную необходимость не оставлять безнаказанным вызывающее поведение Гассана.

Летом 1148 года по его приказанию флотилия в 250 кораблей под командованием Георгия Антиохийского, вышла из сицилийской гавани. Когда он прибыл на остров Пантелларию, промежуточную базу между Сицилией и Африкой, он нашел там судно из Медии, которое должно было доносить о враждебных движениях норманнов. На судне находился ящик с почтовыми голубями, и Георгий заставил капитана написать сообщение, что весь норманнский флот отплыл в греческие воды. В Медии ликовали, узнав об этом. На следующую ночь 250 сицилийских кораблей подошли к городу. Георгий намеревался еще ночью высадить войско на берег, чтобы окружить городские стены и ворваться в город. Но сильный ветер задержал его. Поэтому он, чтобы подготовить осуществление своего плана, послал к Гассану посольство. Гассану де бояться нечего, так как адмирал приходит к нему, как друг, и будет точно соблюдать заключенные договоры. Он требовал только, чтобы ему выдали убийц Юсуфа. Если же Гассан этого сделать не может, то он пошлет из Медии войско в Габеш, чтобы, соединившись там с другими норманнами, наказать тамошних злодеев. Гассан созвал своих чиновников, чтобы посоветоваться с ними. Самые решительные из них советовали сопротивляться, но князь предвидел, что это ни к чему не приведет и что город все равно придется сдать. А так как он не осмеливался послать против мусульман мусульманское же войско, то решил искать спасения в бегстве. С другими членами княжеской семьи он оставил город и многие жители последовали за ним. Некоторые из них прятались даже в христианских церквях. Георгий, когда подошел его флот, занял Медию, но не разграбил город, хотя и не предупредил всех бесчинств со стороны своих воинов. Он расставил караулы в княжеском дворце, опечатал казнохранилище и в дворцовых покоях нашел много драгоценностей, которые скопили Зириды. Через несколько часов он навел в городе порядок, так что Медия пострадала незначительно. На следующий день Георгий послал арабов, чтобы привести к нему жен и детей бежавшего Гассана. Он не только обещал сохранить всем жителям жизнь и свободу, но щедро снабдил город запасами. Его заботливость была так велика, что он раздавал бедным подарки деньгами и ссужал купцов, чтобы они могли продолжать свою торговлю.

Дела в Медии были таковы, что ничто уже не мешало сицилийскому флоту отправиться в обратный путь и Георгий отослал его к африканским приморским городам – Сузе и Сфаксу. Суза сдалась без боя, но не так-то легко было взять Сафкс. В городе был сильный гарнизон. Войска сошли на берег и без промедления обложили стены. Частые вылазки осажденных заставили их отступить. В окрестностях произошло много кровопролитных стычек. Но, наконец, норманны ворвались в Сафкс и устроили жителям кровавую баню. В городе был оставлен гарнизон. Жители провинции признали верховную власть христианского короля, но остались под управлением своих собственных правителей и своих собственных законов. За это они платили подать и находились под надзором верховного чиновника, назначенного Рожером.

Король Рожер теперь, может быть, и прекратил бы военные действия на африканских берегах, если бы не произошли новые события, которые вынудили его не отзывать оттуда своих войск. Когда династия Мурабитов или, как их называли в Испании, Альморавидов пала, – совершенно также, как это было после падения Омайядов в Андалусии, образовалось много небольших государств, которые находились под властью своих собственных князьков. Но в Берберии могущественный царственный род Мувагидов (Альмогадов), или бойцов за единство, опираясь на религиозный фанатизм огромных народных масс, распространил свою власть до пролива. Второй князь из этого дома Абд аль Мумим с большим войском переправился на полуостров, который не мог оказать сильного сопротивления надвигающемуся на него людскому потоку. Уже в 1145 году Абдаль Мумам завоевал Альгезираст, а в следующем году Севилью и Кордову.

Один за другим сдавались ему и другие города Андалусии, до тех пор признававшие власть мурабидских наместников. Возникла серьезная опасность и для тех областей, которые были уже вновь отвоеваны кастильцами. Но, к счастью для них, князь Мувагидов двинулся теперь на Африку, подчинил себе почти все Марроко, пошел дальше к востоку и завоевал территорию, которая принадлежала Гаммадидам из Буфии. Итак, династия Гаммадидов пала вскоре после падения Зиридов. Иехия Ибн аль Азис, последний князь Бужии, с двумя своими братьями пытался укрыться от могущественных Мувагидов в почти неприступной крепости на скалах Константины. Он наделся на то, что арабы Медии, Триполи, Сфакса и других городов, признающие верховную власть Рожера, возьмут его под свою защиту. Сам король Сицилии предложил разгневанным Гаммадидам прислать им на помощь 5 ООО всадников, за что они должны были дать ему заложников в обеспечение исполнения принятых ими на себя обязательств. Но Иехия отклонил это предложение, ссылаясь на то, что он не может воспользоваться христианскими вспомогательными войсками. Он полагался на помощь мусульманских племен в Северной Африке. Действительно, арабские воины в огромном количестве сошлись в Константину, где он, его семья и приверженцы решились защищаться на жизнь и на смерть. 28 апреля 1153 года между ним и Мувагидами при Сетифе произошла трехдневная битва, в которой победа осталась за последними. Сопротивление князя Бужийского было сломлено, и Абл аль Мумим увез его жен и детей в Марокко.

Рожер полагал, что низложенный Гаммадид, при содействии северо-африканцев и при поддержке предлагаемой ему конницы, мог бы отбросить Мувагидов. Но после битвы при Сатифе он решил послать войско для защиты своих африканских владений и назначить его полководцем Филиппа из Медии. Тот напал на Бону, взял ее в 1153 году, оставил в этом городе, в качестве наместника Рожера, Гаммадида и отплыл на Сицилию.

Приближение Мувагидов дало повод жителям Гербы снова восстать против христиан. Для подавления восстания, неизвестно до Или после экспедиции в Бону, был послан сицилийский флот. Он разогнал мятежников, много мусульман из Гербы было взято в плен и отослано в Палермо, где их заставили работать на полях христиан. В этом и в следующем году сицилийские корабли часто появлялись у африканского берега. Но дошедшие до нас сведения об этом, которые идут главным образом от арабов, не ясны и не достаточны. Кое-что дает повод предположить, что и Тунис некоторое время принадлежал королю Сицилии. Но ясно это не удостоверяется ни норманнскими, ни арабскими хрониками.

В последние годы Рожер, кроме недоразумений со святым престолом, которые с незначительными перерывами продолжались во время всей его жизни, был занят борьбой с немецким императором Конрадом III. Рожер неуклонно стремился расширить свою власть на итальянском полуострове. Когда он заключил мир с Иннокентием II, на что последний согласился лишь ввиду крайней необходимости, оба они, как король Сицилии, так и папа, поняли, что для них в высшей степени важно действовать против Конрада сообща; особенно важно было для них предотвратить задуманный им римский поход. Этот первый Гогенштауфен был первым врагом Рожера и его власти, так как заявлял сюзеренные права на Апулию. От него, как и вообще от появления немецкого короля в Риме, Иннокентий не ждал для себя ничего хорошего. Но папа, хотя и преследовал ту же цель, что и Рожер, старался держаться по возможности в тени и предоставил королю Сицилии инспирировать волнения – с тем чтобы в Германии Конрад не мог осуществить свой план похода на Италию. Именно тогда в Германии родился лозунг: «Здесь гвельфы, здесь гиббелины». Рожер ничем не мог серьезнее помешать Конраду, как только поддержкой его смелого конкурента, окруженного многочисленными приверженцами, Гвельфа, сына Генриха Гордого. Его огромные богатства давали ему возможность энергично действовать в этом направлении.

Рожер столь интриговал против Конрада, что тот заключил против него союз с византийским императором, Иоанном Комненом. Кесари Византии еще со времен Гюискара, который нападал на Архипелаг и грозил Константинополю, были врагами норманнов. Эта враждебность должна была усилиться еще более, когда граф Рожер занял их владения в Апулии, Калабрии и Сицилии и когда Рожер II включил их в пределы своего королевства.

Иоанн Комнен вел переговоры еще с Лотаром II о союзе против его сицилийского врага. Чтобы возобновить договор, его посольства постоянно курсировали между Константинополем и Германией, и договор скоро был заключен по всей форме. Для укрепления союза между двумя государями, было решено повенчать Берту, свояченицу! Конрада, с Эммануилом, сыном и наследником византийского императора. Свадьба состоялась в 1143 году, когда Эммануил, после смерти своего отца, взошел на трон.

Казалось, что поход императора за Альпы вот-вот начнется. Императора побуждало к этому желание возложить на свою голову императорскую корону, и низвергнуть ненавистного ему короля Сицилии. Но ему мешали смуты в Германии. Тогда, после взятия Эдессы, возникла реальная угроза новому иерусалимскому королевству, был встревожен весь христианский мир, что не позволяло самодержцам Европы оставаться спокойными зрителями того, чтобы Святая Земля, добытая ценой стольких человеческих жертв, снова попала в руки сарацин. Проповедь святого Бернара всюду находила самый живой отклик. Людовик VII Французский и Конрад III не замедлили двинуться в Палестину во главе французских и немецких рыцарей. Они, чтобы сообща условиться о дороге к Востоку, вступили в переговоры. Людовик VII ради крестового похода вступил в соглашение и с королем Рожером, который предложил для его войска сицилийские корабли и изъявил готовность или под знаменем креста лично идти в Святую Землю, или послать туда своего сына. Выступление было назначено на Пасху 1147 года, но относительно маршрута соглашение еще не состоялось. Было только решено, что немецкое войско должно идти через Венгрию. Послы, как Рожера, так и византийского императора, спешили к французскому двору с самыми благоприятными предложениями всячески содействовать христианскому ополчению. На императорском собрании в Этампе этот пункт был выяснен точнее. Наконец, все сошлись на том, что и французское войско должно идти не морем, как предлагал Рожер, а через Венгрию и через Византию. Так должно было идти и немецкое войско.

Было решено, что французские войска выступят в день Троицы 1147 года. Конрад, после имперского собрания во Франкфурте, на несколько недель раньше уже выступил со своим войском к Востоку.

Однако Рожер не забыл о тех планах, которые Конрад III, в союзе с византийским императором, вынашивал по отношению к нему, и был уверен, что его противники тотчас же возьмутся за их осуществление, как только на Востоке утихнет шум военной непогоды. Он не сомневался и в том, что и Венеция принимает участие в этом заговоре. Ввиду этого он поддерживал связь с Гвельфами и стремился к тому, чтобы с их помощью изгнать Гогенштауфенов из Германии. Когда герцог Гвельф VI в 1148 году посетил его в Палермо, Рожер заключил с ним клятвенный договор, в силу которого все враги Гогенштауфенов, Конрад Церингенский, Генрих Лев и, если только он будет готов примкнуть к ним, Фридрих Швабский (будущий Барбаросса), должны были поднять знамя войны против Конрада III.

Смерть кесаря Иоанна прервала те переговоры, которые Конрад начал еще раньше ради сближения с Византией. Преемник Иоанна, Эммануил, возобновил переговоры с Рожером и послал в Сицилию посольство, во главе которого стоял Василий Хериос, чтобы заключить родственный союз между двумя царственными домами. Но Василий исполнил поручение своего повелителя так, что заслужил неодобрение со стороны императора и вынудил его разорвать соглашение, состоявшееся при дворе в Палермо. Когда послы вернулись из Сицилии в Константинополь с жалобой на его вероломство, Эммануил приказал заключить их в тюрьму.

Это событие произошло в то самое время, когда Рожер был занят войной на северо-африканском побережье. Нанесенное ему оскорбление заставило его отложить войну с сарацинами до лучших времен. К этому еще больше побуждало его то обстоятельство, что при личном свидании Конрада с Эммануилом враждебные замыслы этих двух монархов против его молодого королевства приняли определенную форму. В 1147 году он послал в Византию Георгия Антиохийского с флотом из 70 парусных галер. Адмирал прежде всего двинулся на Корфу и без труда овладел как крепостью, так и островом. Отсюда он прорвался в Коринфский залив и, то там, то здесь высаживаясь на берег, захватил богатую добычу и много пленных, главным образом, евреев, которые занимались ткачеством. Он привез их в Палермо, чтобы довести до высшей степени совершенства эту отрасль промышленности, которой уже давно занимались арабы. Норманны взяли штурмом Фивы. При приближении сицилийского войска греки оставили Нижний Коринф и ушли в цитадель Акрокоринфа, построенную на скалах, почти неприступную, благодаря ее положению и мощной фортификации. Но ее защитники, хотя и занимали такую удобную позицию, выказали самую позорную трусость и при взятии укрепления почти единственным затруднением для норманнов было подняться по крутой скале. Достигнув вершины, адмирал Георгий принес благодарность небу за такую легкую победу. И из Коринфа он увез женщин и ткачей, которые занимались изготовлением шелковых тканей, заявив при этом, что ткацкий станок и ткацкий челнок – единственное оружие, которым умеют пользоваться греки.

Адмирал Георгий находился в греческих водах в то самое время, когда крестоносцы возвращались из похода в Святую Землю. Корабль, на котором находился Людовик VII, король Французский, при возвращении из Палестины, был захвачен в плен византийцами, которые позволили себе неподобающе обращаться с королем. Норманны освободили главу Франции из греческого плена и приняли его у себя с глубочайшей почтительностью.

Между тем император Эммануил Комнен выступил в поход, чтобы отомстить сицилийцам за их дерзость. При содействии венецианского флота он осадил Корфу, где весь гарнизон состоял из тысячи норманнов. Храбрым грекам понадобилось два года, чтобы снова овладеть (в 1150 г.) крепостью этого острова. Во время похода императора в Константинополе оставался мизерный гарнизон, так как никто и не предполагал нападения на столицу. Жители этого огромного города были столь же изумлены, как и напуганы, когда увидели, что в их гавани бросают якоря сицилийские галеры. Сицилийский адмирал при своих незначительных силах, конечно, не мог предпринять осады огромной Византии. Но с него было довольно и того, что он мог нанести чувствительное оскорбление надменным Комненам. Он послал на берег отряд воинов, чтобы разграбить императорские сады, и приказал своим лучникам обстреливать дворец Комнена зажигательными стрелами.

Георгий Антиохийский после долгой и мучительной болезни умер во второй половине XII века. Рожер потерял одного из лучших своих людей, Георгий был и осторожным, и полным непоколебимого мужества военачальником. В войнах с мусульманами он проявил такую гуманность, которая в войнах того времени, особенно там, где сражались люди разных религий, была удивительной редкостью.

Второй крестовый поход, на который были затрачены огромные средства, не удался, несмотря на предсказания святого Бернара, что этот поход навсегда утвердит в Палестине власть креста. Сто тысяч христиан пало под мечами турок-сельджуков, и два могущественнейших монарха христианского мира должны были позорно бежать от берегов обетованной земли. Трудности похода сильно расстроили здоровье Конрада III, и на обратном пути, по приглашению императора Эммануила, зиму с 1148 года по 1149 год он провел в Константинополе. Здесь он вновь обязался действовать против короля Рожера. Ко времени отъезда Конрада в Германию, оба императора договорились начать войну с королем Сицилийским. Предполагали привлечь к участию в этом предприятии Венецию и Пизу. План был разработан, и, когда Конрад – 1 мая 1149 года – высадился в Аквидел, он тотчас же стал готовиться к войне.

Хотя на первый взгляд ничто не грозило святому престолу, папа Евгений III опасался Германии. Выдворенный королем Рожером апулийский ленник, граф Александр Гравина, курсировал между немецким и византийским двором, выполняя роль координатора, обеспечивая единство действий монархов. Хотя все говорило за то, что Конрад двинется к Сицилии, дело до этого не дошло. Людовик VII, король Французский, который при отправлении в Палестину находился с ним в самых дружеских отношениях, из-за того, что он узнал в обетованной земле, отшатнулся от Конрада и относился к нему почти враждебно. Вину за те поражения, которые выпали на его долю, он возлагал в первую очередь на вероломное поведение византийского императора и, так как тот был ближайшим союзником Конрада, переносил свое негодование и на последнего. Напротив, то обстоятельство, что норманнский флот спас его от греческого плена, послужило поводом к сближению его с королем Рожером. После этого события он высадился в Калабрии. Корабль, на котором находилась его супруга, разбился у сицилийских берегов, и королева встретила самый изысканный и любезный прием у Рожера в Палермо. В октябре между Людовиком и сицилийским королем состоялась встреча в Потенце, где между ними был заключен подлинно дружеский союз. Несомненно, что тогда со стороны Франции было обещано королю Рожеру всякое содействие и помощь в случае нападения немецкого императора.

Вскоре после встречи Людовика VII с Рожером в Потенце, король Франции отправился в Рим, где папа принял его с величайшей почтительностью. По всему казалось, что между престолом святого Петра, Францией и Сицилией будет заключен союз против Конрада III и византийского императора.

Вернувшись в конце года в свою страну, Людовик VII в полной мере прочувствовал всеобщее уныние и печаль, царившие там после провала крестового похода. Великий патриот, энергичный аббат Сугерий, который во время отсутствия Людовика правил государством, видел, как болезненно переживает это поражение его король. Он не предался бесплодной печали, но изыскивал средства, чтобы снова поднять из праха свою возлюбленную родину. В то время когда он обдумывал новое предприятие, чтобы восстановить честь французского оружия и увенчать главу короля свежей славой, из Палестины пришло известие, что там, после ухода крестового ополчения, положение христиан становилось все хуже и хуже.

Смелый Нуреддин серьезно угрожал Антиохии. В борьбе с ним погиб князь Раймунд, и этот город, второй по значению опорный пункт христиан в обетованной земле, оказался в таком отчаянном положении, что король Балдуин должен был выступить из Иерусалима, чтобы идти на выручку. Настойчивые просьбы о помощи достигли и Запада. Особенно живой отклик они нашли во Франции. Святой Бернар стал проповедовать новый крестовый поход, и аббат Сугерий оказывал живое содействие тому движению, которое охватило весь народ. Людовик VII, конечно, был рад случаю смыть кровью сарацин позор поражения.

Между тем византийский император, страшно разгневанный победой сицилийского флота и тем, что Рожер увез из Греции огромную добычу, думал только о мести. Войско Эммануила, как было уже сказано, отбило у норманнов Корфу, и теперь византийский император грозил напасть на Сицилию. Таким образом для Рожера было в высшей степени важно, чтобы состоялся новый крестовый поход: французское оружие в этом случае неизбежно обратилось бы против Византии.

Крестовый поход должен был помешать и Конраду III, который без помощи греков ничего не мог с ним поделать, вторгнуться в Италию. Рожер поддерживал самые тесные отношения с аббатом Сугерием, который был душой французской политики. Папа был солидарен с Рожером, содействовал ему во всем, и этим хотел отблагодарить его за то, что сицилийский монарх помог ему справиться с мятежными римлянами. С той же целью Евгений III пытался поссорить короля Конрада с византийским кесарем и помешать подготовить соглашение между Конрадом и Рожером. Святой Бернар, прежде самый ожесточенный противник сицилийского монарха, был увлечен этим новым течением и весной 1150 года послал императору Конраду письмо, в котором расхваливал Рожера, превозносил его заслуги в делах церкви и говорил, что в этом отношении Рожер мог бы сделать и гораздо больше, если бы он не встречал помех со стороны Германии.

Между тем во Франции стремление идти в новый крестовый поход все усиливалось. В мае 1150 года на большом собрании в Шартре решили помочь единоверцам в обетованной земле и предложить руководство этим походов святому Бернару. Бернар был уже стар и дряхл, но не считал себя вправе отказаться от этого предложения. Папа утвердил выбор. Но у легкомысленных французов часто бывает, что энтузиазм, в начале разгораясь ярко, потом также быстро остывает. Так случилось и на этот раз. Людовик VII и его придворные, по-видимому, один за другим повесили свои копья и знамена в оружейных залах своих замков и, если святой Бернар делал еще усилия снова раздуть угасавший огонь, то в дело вмешался его орден, чтобы удержать его от безнадежного предприятия. Правда, аббат Сугерий и теперь не захотел бы отказаться от своей любимой идеи, но 13 января 1151 года его не стало.

Таким образом, вместо тесного союза между Францией и Сицилией, почти уже заключенного, Рожер, когда третий крестовый поход был окончательно отложен, убедился, что рассчитывать на поддержку с этой стороны в борьбе с Византией он не может. Опасность грозила ему и со стороны Конрада III, так как немецкий король теперь мог не опасаться противодействия себе и своему византийскому союзнику со стороны Франции. Все усилия Евгения III примирить Конрада с сицилийским монархом и направленные к тому же попытки Петра Клюнийского не привели ни к чему. Король Германии, когда положение дел изменилось в его пользу, активизировал подготовку союза с Византией и послал графа Гравину ко двору Комненов, чтобы подготовить брак своего сына, короля Генриха, с племянницей императора. В противодействие святому Бернару и Петру Клюнийскому, которые старались примирить Конрада с Рожером, влиятельный аббат Вибальд Корнейский старался усилить раздор между ними. Он писал Конраду, что он, когда-то монах Монтекассино, был выгнан норманнским повелителем из этого монастыря и уже поэтому стал непримиримым противником тирана сицилийского, «врага Божия».

При посредничестве этого Вибальда и других высших церковных сановников Германии, состоялось соглашение между Евгением III и Конрадом, в силу которого последний обещал папе поддержку против мятежных римлян, а папа дал обещание короновать первого Гогенштауфена императорской короной, к чему тот так давно стремился. Когда Конрад с этой целью отправился в Рим, он, между прочим, намеревался восстановить в Нижней Италии верховную власть немецкой империи и этим уничтожить власть Рожера, по крайней мере в Апулии. Масштабность предприятия вынуждала его искать содействия византийского императора, и поэтому было очень кстати, что летом 1151 года аббат Вибальд получил письмо от Эммануила Комнена, в котором император просил его хлопотать при немецком дворе о войне против Рожера. В июне 1151 года в регенсбургском рейхстаге король Конрад принимал послов папы, с которыми он, наряду с другими важными делами, обсуждал и задуманный им поход в Рим. Его решение возложить, наконец, на свою голову императорскую корону, объявленное пред немецкими князьями и епископами, встретило здесь всеобщее одобрение.

Но и на этот раз поездке за Альпы помешали внутренняя смута, возникшая почти одновременно с этим решением, – конфликт с домом Виттельсбахов и с Генрихом Львом. Когда же поздней осенью внутренние неурядицы до некоторой степени были улажены, в Рим было отправлено посольство с известием о скором личном прибытии Конрада. В то же время было решено послать в Константинополь уполномоченных короля, чтобы условиться о личном свидании Конрада и Эммануила Комнена на итальянской территории. Главной целью этих переговоров было объединение немецких и греческих сил для борьбы с королем Рожером. Чтобы упрочить союз между двумя дворами, Конрад, несмотря на свои преклонные годы, имел намерение просить руки греческой принцессы.

Скоро отправились по своему назначению два посольства, одно в Константинополь, другое в Рим. Оба они были очень любезно приняты. Послы, которые отправились в Италию, должны были потребовать от пизанцев определить количество кораблей и воинов, которых они могут предоставить для войны с Рожером. Но в феврале 1152 года в Бамберге скончался король Конрад.

В Германии, ввиду того, что перед смертью король пользовался советами итальянских врачей, распространился – необоснованный, конечно, – слух, что эти врачи по поручению Рожера отравили Конрада. Последней заботою императора было рекомендовать князьям в качестве своего преемника своего племянника Фридриха Швабского и выразить, как свою последнюю волю, желание, чтобы Германия твердо придерживалась союза с Византией. Желание расправиться с королем Рожером не покидало его до конца жизни.

Пошатнулось и здоровье Рожера, когда он стал приближаться к шестидесятому году своей жизни. То, что угнетало его дух, усиливали его телесные страдания. Но на него оказывали тяжелое впечатление не столько замыслы Эммануила Комнена против него, не столько успехи Мувагидов, угрожавших северным африканским владениям, – сколько печальные семейные обстоятельства. В течение девяти лет он потерял двух жен и трех сыновей, из которых старшим был Рожер, герцог Апулийский, а вторым Альфонс, князь Капуанский. Как звали третьего, неизвестно. У него оставался только один сын, Вильгельм. На смерть одного из его первых сыновей араб Абу Дав написал следующую элегию, которую мы здесь и приводим, – не ради приписываемых ей поэтических достоинств, но ради ее курьезности, так как она написана мусульманским поэтом в честь христианского короля и носит все характерные черты арабской поэзии.

Слезы льются —
и разве с ними не изливаются глаза и веки?
Раздаются жалобы —
и разве с ними не тают сердца и тело?
Печально прячется ясный месяц,
земля погружается в ночь,
грозят падением колонны,
на которых опирались слава и могущество.
О, именно тогда,
когда он стоял во всем блеске своей красоты,
когда им украсилось достоинство и его родина,
именно тогда во всей прелести его похитила судьба.
Глуп, кто не считает ее изменчивой и вероломной.
Так луна на небе,
как только заискрится во всем блеске,
должна, по воле судьбы, исчезнуть и затмится.
Он достоин того,
чтобы ты лил по нему слезы,
которые, падая на щеки,
сбегаются по ним чистыми жемчужинами и кораллами.
Безмерна скорбь, душа болит,
сердце готово разорваться.
Влага и огонь смешиваются
в жалобах и слезных потоках.
По нем плачут его палатки, замки,
мечи, метательные копья,
и в стоны превращается
ржание взнузданных коней.
По нем тоскуют в лесу голуби,
и ветви в рощах тоже оплакивали бы его,
если бы они знали о его смерти.
О, что с тобой и с твоей печалью?
Где при таком ударе судьбы
найти столько терпения и утехи,
чтобы можно было его перенести?
Поистине страшным днем был тот,
когда он ушел от нас.
У новорожденных от ужаса поседели волосы.
Казалось, что вестник последнего дня
затрубил в свою трубу.
Как будто буря закрутила людей в вихре.
Земной простор был тесен для взволнованной толпы.
Мужчины в тесноте перемешивались с женщинами.
Разрывались не только одежды, но и сердца.
Душа и духи трусливо прятались,
жаловались соловьи,
и в траурных одеждах,
черные, как вороны,
шли толпы людей,
которые прежде
в праздничных одеждах
были белы, как голуби.

Удары судьбы ожесточили Рожера. До сих пор он, совершенно в духе своего отца, позволял всем своим подданным открыто исповедовать веру, в которой они родились и были воспитаны. И вдруг, за год до своей смерти, хотя и в одном только случае, он отступился от этого правила. Филипп Медийский вырос при дворе короля и принадлежал к числу его особенных любимцев. Вероятно, первоначально он был мусульманином, но впоследствии перешел в христианство. Рожер сначала пользовался его услугами по части финансов, потом назначил его адмиралом, и Филипп с Георгием Антиохийским участвовали в походах к берегам Северной Африки. Когда он с победой возвратился из похода на Бону, некоторые из духовных лиц, в дни мрачного душевного состояния Рожера приобретавшие власть над его волей, обвинили адмирала в том, что он будто бы христианин только по имени, что втайне придерживается ислама, посещает мечети, доставляет туда масло для священных ламп и посылает подарки ко гробу Пророка. Рожера этот факт, по-видимому, доказанный, привел в страшное раздражение особенно потому, что он видел в этом злоупотребление своим доверием. Он отдал Филиппа под суд и потребовал, чтобы дело было решено без всякой снисходительности. Несчастного приговорили к сожжению на костре, и этот приговор был исполнен. На костре, который горел перед дворцом в Палермо, сгорел Филипп и много других крещеных мусульман из свиты короля, которые втайне придерживались учения Корана. К счастью, это было единственное аутодафе при Рожере. Только через четыре столетия, уже при испанцах, снова запылали костры.

Рожер умер пятидесяти восьми лет, 27 февраля 1154 года. В его образе это был величайший государь своего времени. Фридрих Барбаросса только взял в свои руки правления, когда король Сицилии покинул мир. Однако Рожер никогда не позволял себе такой дикости и жестокости, какими запятнал себя Фридрих в Кремоне и Милане. Если Рожер время от времени проявлял строгость, близкую к суровости, то делал это только для того, чтобы восстановить в своем государстве порядок, которому грозили междоусобные раздоры. Всю свою жизнь он заботился о благосостоянии своего государства, покровительствовал наукам, поощрял искусство, был также щедр в раздаче наград за услуги, как неумолим в применении заслуженного наказания. Его мудрость и рассудительность не уступали его энергии и решительности. Чтобы понять, каких успехов он достиг, достаточно вспомнить только о том, что он, поначалу зависимый от папы, в конце концов стал почти его сюзереном. Он эффективно противостоял Гогенштрауфенам, могущество которых резко возросло при Конраде III, и, может быть, для этого немецкого царственного дома, было большим счастьем, что Рожер сошел с исторической сцены полный сил. Проживи он еще, ему возможно удалось бы подчинить себе всю Италию и отбросить гибеллинов за Альпы. Его положение среди монархов Европы было выдающимся. Он заставлял всех прислушиваться к своим решениям и принудил уважать свою волю как как Византийскую империю и Италию, так и берега Африки.

Книга пятая

Король Вильгельм I

После смерти трех старших сыновей короля Рожера II, на трон Сицилии взошел его четвертый сын, Вильгельм. В 1154 году, когда после смерти Рожера Вильгельм был коронован, ему было 34 года. Он родился в 1120 году от Эльвиры, первой жены покойного короля. Еще юношей он принимал участие в войнах своего отца в Апулии. Потом 8 апреля 1151 года отец назначил его своим соправителем, причем Рожер удержал за собой Сицилию, Калабрию и Капую, а Вильгельм должен был править Апулией, все еще раздираемой междоусобицами вассалов. По смерти отца все норманнское государство досталось Вильгельму, и на Пасху 1154 года он торжественно короновался в Палермо.

Вильгельм I был человеком не без способностей. Его нельзя упрекнуть и в слабости. Но если король Рожер также, как и его отец гроссграф, при всей строгости, к которой иногда его вынуждали обстоятельства, отличался редкой для того времени гуманностью, то Вильгельм был подчас излишне жесток. Народ прозвал его Злым не без оснований. Уже в начале его царствования неблагоприятным предзнаменованием было то обстоятельство, что он отстранил от государственной службы знаменитых советников отца и окружил себя новыми, способности которых, по меньшей мере, еще не были доказаны.

Время, когда он получил власть, было весьма тревожным. Византийский император готовился к войне с норманнами, чтобы отбить у них старые наследственные земли своего дома. Можно было ожидать, что Фридрих Барбаросса, ставший императором после смерти Конрада III, будет действовать заодно с кесарем и постарается отстоять свои сюзеренные права на Италию и Сицилию. Нельзя было рассчитывать и на поддержку папы Адриана IV, получившего власть в том же самом году, в котором ее получил и Вильгельм. В этой сложной ситуации для сицилийского короля было делом первостепенной важности возложить ведение государственных дел на человека выдающихся способностей.

Ему казалось, что именно такого он и нашел в лице Майо, сына торговца маслом из Бари. Он дал ему высокий титул адмирала адмиралов – титул флотоводца Сицилии и одновременно главы королевского правительства. В молодости Майо получил хорошее образование в Бари, главном городе византийского владычества в Италии, сохранившем еще ауру греческой культуры. Впоследствии Майо покровительствовал науке и ученым. Вильгельм относился к нему с безграничным доверием, и Майо умел сохранить это доверие, хотя его высокое положение создало ему много врагов. Одаренность этого человека была несомненна, характер – сложен и неоднозначен. Одни безусловно и во всех отношениях его хвалили, другие упрекали в жестокосердии, скупости и алчности. При дворе Вильгельма I, когда Майо занял место первого министра, образовалось две партии – одна из приверженцев могущественного сановника, которая главным образом состояла из мусульман, другая – из баронов и графов страны, главой которых был Роберт Бассевиль. Этот человек, необыкновенно честолюбивый, поставил себе целью добиться исключительной власти при дворе. А так как и Майо был готов энергично отстаивать свое влияние, то борьба между двумя партиями была неизбежна.

Увы, король Вильгельм не имел достаточно сил, чтобы сдерживать раздоры среди своих приближенных. Сам он – принимал деятельное участие в управлении страной.

Большую часть времени он проводил в покоях своего дворца, куда никто не имел доступа, кроме всемогущего Майо и архиепископа Палермитанского. Говорили, что в пышных загородных замках и залах королевского дворца, убранных со всей роскошью Востока, он предавался всем порокам восточного деспота. Женщины, которые ткали шелк и которых король Рожер привез из своего похода на Византию, и девушки, которые работали в палермитанском тиразе, или мастерской ковров, составляли его гарем, где он и наслаждался, забыв о своей супруге.

Многочисленные мусульмане, которые его окружали, действительно придавали его двору такой вид, как будто в Палермо имел резиденцию не христианский король, а арабский султан.

Известно, что Вильгельм жил столь уединенно, что во время его правления неоднократно появлялись самые странные слухи. Говорили, что он умер и что его первый министр правит от его имени, игнорируя наследника престола, молодого Рожера. Политика Майо состояла главным образом в том, чтобы удалять от короля вельмож королевства, которые ненавидели министра, как выскочку, и настраивать против них Вильгельма. Майо особенно старался навлечь немилость короля тех баронов, которые состояли с Вильгельмом в различных степенях родства. Он интриговал против графа Гуго Молиссы, мужа Клеменции, незаконной дочери Рожера II, против графа Симона Поликастро, незаконного сына того же короля, и против графа Роберта II Лорителли, сына тетки Вильгельма. Последнего король Рожер по духовному завещанию назначил своим преемником в том случае, если умрет бездетным или его сын окажется совершенно неспособным править королевством.

Как только новый король взошел на трон Сицилии, в Апулии началось новое восстание. Его зачинщики несомненно рассчитывали на то, что Фридрих Барбаросса не замедлит выступить в поход на Италию. Вместе с тем они возлагали надежды и на византийского императора, флот которого грозно маневрировал в греческих водах. Скоро положение дел стало для Вильгельма еще более опасным. Молодой Гогенштауфен возобновил союз, заключенный Конрадом III с Эммануилом Комненом. Чтобы еще теснее сблизиться с домом Комненов он решил просить руки греческой принцессы. Для этого, с согласия папы, он разошелся со своей первой женой Адельгейдой, под предлогом близкого родства между ними. В качестве послов Барбароссы в Константинополь отправились Ансельм, епископ Гаммельбургский, и граф Александр Гранвина. О последнем мы уже упоминали, как о противнике Рожера, уехавшем ко двору немецких императоров и пользовавшемся благоволением Фридриха. На них было возложено поручение просить руки принцессы Марии, дочери Исаака Севастократора, с которой император познакомился, когда участвовал в крестовом походе вместе с Конрадом III. Кроме того, они должны были заключить договор, призванный объединить силы Востока и Запада в деле низложения норманнского узурпатора.

Вильгельм I узнал о замысле Барбароссы и, чтобы отвратить надвигающуюся грозу, сделал попытку примириться с византийским императором и выразил готовность вернуть пленников и добычу, захваченную его отцом Рожером в Архипелаге. В Константинополе не только отклонили это предложение, но стали готовить флот, который должен был действовать против Апулии и Сицилии. Зато послы Барбароссы при византийском дворе были приняты самым блестящим образом, и между императорами завязались оживленные дипломатические отношения. Пока шли эти переговоры, граф Травина старался вступить в соглашении с апулийскими баронами, подстрекая их к восстанию против Вильгельма.

Переговоры между Эммануилом Комненом и Барбароссой не привели ни к чему определенному. Обе стороны не вполне доверяли друг другу. Но, если война с Вильгельмом и не состоялась, то за это время произошло событие, еще более приблизившее ее опасность. Высокомерный и вспыльчивый граф Роберт Бассевиль получил замечание от Вильгельма, и это замечание привело его в такой гнев, что он обратился к Барбароссе.

Он был разгневан не столько на Вильгельма, сколько на Майо, в котором, и справедливо, видел виновника своего унижения. Он послал к немецкому императору послов, приглашая его овладеть норманнским государством, которое надеялся передать в его руки. Но его послы случайно встретились в Италии с послами Эммануила Комнена, которые возвращались от Барбароссы после безрезультатных переговоров. Великий Гогенштауфен отказался от женитьбы на греческой принцессе, думал о новом браке и решил действовать в Италии самостоятельно. Граф Гравина, которого Эммануил переманил на свою сторону и который с его посольством находился в Италии, узнал о цели посольства Бассевиля и сообщил ему, что византийский император намерен немедленно приступить к осуществлению своих планов в отношении Вильгельма. Обо всем этом письмом известили Михаила Палеолога, близкого родственника Эммануила, которому император вполне доверял. Палеолог находился в Италии и имел свидание с Бассевилем в Внести, где был формально основан заговор против короля Сицилии.

В то же время и Барбаросса обдумывал планы свержения Вильгельма. Еще в 1152 году, вскоре после своего восшествия на трон, он принял в Вюрцбурге послов, которые просили его помощи против Рожера И. Он обещал им в течение двух лет исполнить их просьбу и, так как теперь этот срок истек, стал готовиться к походу за Альпы.

В этом походе он намеревался также возложить на себя императорскую корону, и папа Евгений III с большим нетерпением ожидал его прибытия, так как надеялся с его помощью одолеть своего смертельного врага и врага церкви, Арнольда Брешианского. Еще в Костнице Барбаросса клятвенно обещал папе, что он не заключит мира ни с норманнами, ни с мятежными римлянами и будет бороться с теми и другими. Святой отец и император условились общими силами противодействовать военным предприятиям Эммануила Комнена в Италии.

Но обстоятельства скоро вновь изменились: в 1153 году на папский престол взошел Анастасий IV, а в следующем году его сменил Адриан IV. Первоначально папа Адриан отнесся к норманнскому государству враждебно. Король Вильгельм, однако, сразу же после избрания нового папы направил в Рим посольство, чтобы установить с ним хорошие отношения. Это посольство было принято в Риме неблагосклонно. Адриан подтвердил договор, заключенный с Барбароссой, и дело приняло для Вильгельма опасный оборот. Положение сицилийского короля еще более осложнилось тем обстоятельством, что в Апулии вспыхнуло восстание.

Тогда же Гогенштауфен перешел Альпы. Многие предполагали, и не без оснований, что император пойдет на Рим, возложить на себя корону немецкой империи, а затем двинется на юг, чтобы утвердить свои старые сюзеренные права на Апулию и Калабрию, затем минует Фарос у Мессины и разрушит норманнское государство в Сицилии. Король Вильгельм, или вернее Майо, который был творцом его политики, чтобы по возможности отвести грозу, пытался поссорить папу с Барбароссой и отвратить Венецию от союза с византийским императором. Но папа Адриан IV остался верным условиям, заключенным с Фридериком I. Затем Майо удалось нейтрализовать венецианскую республику. Он заключил с дожем Морозини договор, по которому венецианские торговые корабли, «работавшие» на Южную Италию и Сицилию, получили большие выгоды. После этого республика сменила по отношению к норманнам гнев на милость.

В конце зимы (в начале 1155 г.) сицилийский король приехал в Салерно, где к нему в качестве папского посла явился кардинал Генрих. Он привез письмо от святого отца, в котором за повелителем Сицилии не признавалось даже королевского титула. Это так разгневало Вильгельма, что он принял посла и решил тотчас же взяться за оружие. Правда, сам он же вернулся в Палермо, но поручил своему канцлеру Асклиттину занять Беневент и оттуда вести войско на церковную область. Канцлер, который командовал частью норманнского войска, двинулся на папские владения. Прежде всего, по приказанию Вильгельма, он пошел на Беневент, которым папа особенно дорожил, и осадил этот город. Жители защищались храбро и убили своего архиепископа, о котором ходили слухи, что он приверженец Вильгельма, отсюда норманнское войско двинулось к Чепрано, сожгло его и пошло дальше до Фрозидоне. Затем, повернув назад, Асклиттин взял Аквино, Понтекорво и другие укрепленные места. При этом были опустошены окрестности Монтекассино и занят сам монастырь.

За это нападение на папские владения Адриан подверг преступного Вильгельма отлучению от церкви. Но, пока его противник находился под этим отлучением, нисколько об этом не заботясь, сам папа оказался в очень сложном положении между восставшими римлянами и южно-итальянскими врагами. Он всерьез стал опасаться за свое будущее.

В это время к нему из Ломбардии приехало посольство от Барбароссы. Император, как сюзерен, везде принимал присягу на верность, разрушал непокорные города и возложил на себя корону Италии. В Тоскане, куда он прибыл, он принял послов из Пизы, которая всегда была верной союзницей гибеллинов, приказал им снарядить пизанский флот и отправить его под парусами против Сицилии. Послы, желая уверить его в особой преданности самого могущественного из всех приморских городов Италии, сопровождали его в Рим, присутствовали при коронации и только тогда вернулись домой.

Между тем положение дел приняло для папы благоприятный оборот. Ему удалось с помощью своих приверженцев укрепить свою власть в Риме и одолеть Арнольда Брешианского. Когда же Гогенщтауфен послал к нему из Тосканы послов, чтобы просить о короновании, и, получив на это согласие, двинулся в путь к Вечному Городу, положение дел, по-видимому, стало в высшей степени опасным для короля Вильгельма. Ожидалось, что оба, император и папа – первый, как глава немецкой империи, второй, как представитель восстановленной апостолической власти, – двинутся теперь против него. Но и на этот раз дела пошли совсем не так, как можно было предполагать.

18 июня 1155 года Фридрих Барбаросса короновался в Риме, потом сожгли Арнольда Брешианского, а потом император стал собираться в обратный путь – вероятно, потому, что в его войске появились инфекционные болезни, а, может быть, и потому, что он не надеялся справиться с Вильгельмом, который мог собрать большие силы к югу от Рима. На обратном пути император осадил и разрушил город Сполетто, чтобы наказать его за то, что он задержал его послов, которые должны были договориться с апулийскими баронами относительно приготовлений к давно уже задуманному походу против норманнского повелителя. Впрочем, хотя папа, казнив Арнольда Брешианского, отделался от самого опасного своего противника, у него все еще были сильные враги. Им были раздражены как республиканские приверженцы сожженного еретика, так, хотя совершенно по другим причинам, и бароны церковной области, вступившие в заговор с апулийскими баронами. Они были настроены против него, так как предполагали, что папа во всяком случае, даже без помощи Барбароссы, что-нибудь да затеет против норманнов. Но Адриан не нашел возможным прибегать к решительным действиям в этом направлении.

Между тем внимание сицилийского правительства обратили на себя другие события.

Вильгельм I вскоре после своего восшествия на трон ввязался в войну с египетскими Фатимидами. Рожер II заключил с египетскими повелителями торговый договор, который представлял большие выгоды для Сицилии. Но в 1155 году калиф из дома Фатимидов разорвал этот договор, что и послужило поводом к стычкам между флотилиями той и другой страны у берегов Египта и Сицилии. Норманны взяли в Египте Тиннис, захватили там богатую добычу золотом и другими драгоценностями и потом опустошили Александрию, Розетту и Дамиетту.

В то же время корабли Мувагидов, которые все еще угрожали там итальянским владениям в Северной Африке, напали на Поццуоли, но были отбиты. Теперь сицилийский флот оказался в очень тяжелом положении. Византийский император приступил к исполнению давно уже задуманного им и даже в Италии, путем переговоров с недовольными апулийцами, подготовленного нападения на норманнское государство. Для этого он послал из Константинополя с флотом своего дядю, Константина Ангела. В Архипелаге к нему должны были присоединиться и другие корабли. Но последние не смогли принять участия в походе, так как предназначались для войны с венграми. Поэтому Константин, обогнув южную оконечность Пелопонесса, направился в Сицилию. Во время этого перехода он наткнулся на сицилийские корабли, которые с богатой добычей возвращались от египетских берегов. Норманнский предводитель прибег к хитрости. Флот его будто бы стал отступать. Затея удалась. Константин, предполагая, что враги бросились в бегство, погнался за ними на своих кораблях. Тогда сицилийцы быстро повернули свои корабли, напали на византийский флот и взяли в плен Константина.

Только немногим греческим кораблям удалось спастись. При дворе в Палермо на эту победу справедливо смотрели как на триумф сицилийского оружия. Но польза от нее была небольшая. Почти одновременно с этим в Апулии снова вспыхнуло восстание, что предвещало скорое нападение папы и новые предприятия Эммануила Комнена. Адриан IV, который, когда союз с Барбароссой не дал серьезных результатов, на первых порах оставался в бедствии, теперь, подстрекаемый апулийскими заговорщиками, решился выступить против норманнов. Он мог рассчитывать на успех еще и потому, что канцлер и полководец Вильгельма, Асклиттин, после своего вторжения в церковную область, удалился в окрестности Беневента, где волнения требовали его присутствия.

Момент был особенно удобен для папы и потому, что между Асклиттином и вторым предводителем норманнского войска, графом Симоном Поликастро, возник серьезный конфликт, и сицилийское войско разделилось на два лагеря. Папа с князем Робертом II Каггуанским, у которого Рожер отнял страну, отправился в Капую. На первых порах он ограничился одним только этим враждебным шагом против норманнов, но апулийские бароны пошли дальше. Граф Ричард Аквилейский взял Сессу и Теано. Князь Роберт Соррентский занял всю область Капуи до Неаполя и Салерно. Также действовали и другие апулийские союзники. Адриан поселился в Беневенте и отсюда руководил движением.

В то же время Михаил Палеолог, в силу его соглашения с графом Робертом Бессевилем, пристал с десятью кораблями у города Внести, недалеко от почитаемой паломниками горы Гарган на Адриатическом море. Маленькое греческое войско, которое он привел с собой, овладело под предводительством полководца Иоанна Дуки несколькими населенными пунктами в окрестностях. Сам Константин совершал нападения на различные береговые пункты, пока не убедился, что все его действия не приведут ни к чему, пока он снова не подчинит византийскому императору Бари, когда-то резиденцию греческих катапанов. Конечно, он хорошо знал, что взять этот город, защищаемый сильным гарнизоном, нелегко, но все-таки приступил к осаде. Однако осажденные храбро сопротивлялись, и он решил достигнуть своей цели другим способом.

Он призвал жителей подняться на валы и вступить с ним в переговоры. Когда они вышли на стены, он указал им на груды золота, воскликнув: «Идите сюда, если хотите золота и свободы». Жители Бари поддались искушению и сдали город в его руки. Но крепость держалась еще целую неделю, пока не подоспел со значительными силами граф Бассевиль. С помощью населения Бари он овладел крепостью. Палеолог занял и другие городки, среди которых самым важным был Трани. Но сюда подходил уже канцлер и полководец Вильгельма Асклиттин с сильным отрядом, чтобы снова отбить у греков этот город. Жители Трани позвали на помощь полководца Дуку. Недалеко от Андрии произошла большая битва, где победили греки. Дука возвратился в Бари и отсюда пытался подчинить византийскому императору близлежащие территории. Папа начал переговоры с греческим полководцем о совместных действиях. Пока канцлер Асклиттин оставался в Мольфетте, в Бари прибыло новое подкрепление. В битвах, которые происходили здесь, побеждали по большей части византийцы. Когда Палеолог захворал, Дука принял командование над всей армией, и его операции, при поддержке апулийских союзников, были так удачны, что в течение пяти месяцев, с ноября 1155 года по апрель 1156 года, берег от Внести до Бриндизи был во власти греческого императора. В Южной Италии, кроме замка Бриндизи, верными Вильгельму остались только Троя, Амальфи, Мельфи, Неаполь, Салерно и некоторые другие незначительные города. Апулийские бароны обратились тогда с просьбой к святому отцу, чтобы он прибыл к ним и принял от них присягу на верность. Папа принял это приглашение и поздней осенью 1155 года приехал в Сан-Жермено. Тогда Вильгельм направился в Беневент и там везде был признан верховным главой государства.

Когда восстание вспыхнуло по всей Южной Италии и победы греческого войска становились все значительнее, когда папа, хотя его войско не принимало участия в войне, поддерживал врагов норманнского государства, – король Вильгельм лежал тяжело больной. Распространился даже слух, что он умер. И на Сицилии были недовольные, которые симпатизировали апулийским мятежникам и охотно свергли бы власть Майо, который был больше королем Сицилии, чем сам Вильгельм. По инициативе многих сицилийских баронов был составлен заговор с целью убить Вильгельма и его первого министра и возвести на трон юного сына короля. Заговорщики завладели на южном берегу острова городом Бутерой и сделали его своим главным опорным пунктом. Отсюда они совершали набеги на окрестности, нападали на приверженцев Майо, грабили их поместья и пускали в ход все средства, чтобы вредить правительству.

Казалось, гроза со всех сторон надвигалась на Вильгельма. В сицилийских владениях на северном берегу Африки начиналось движение, целью которого было свержение христианского ига. Прежде всего в Сфаксе восстал тамошний наместник Вильгельма, Омар Ибн аль Гуссейн. Когда Рожер завоевал этот город, он назначил туда своим наместником отца Омара. Тот, по слабости здоровья, отказался от этого места в пользу своего сына. Арабский историк Ибн аль Асир рассказывает следующее. Король Рожер взял к себе отца Омара в качестве заложника с тем, чтобы сын вел себя мирно. Но старик перед отъездом сказал своему сыну: «Послушай, я уже стар. Если тебе представится случай поднять восстание против наших врагов, воспользуйся им, не заботясь о том, что это может погубить меня. Думай, что я уже мертв!» Омар, дождавшись благоприятного момента, стал подстрекать жителей Сфакса к возмущению и говорил им: «Идите одни на стены, другие в дома франков и христиан, которые находятся в городе и убивайте их всех!» «Но твой отец, – отвечали ему, – должен бояться за свою жизнь!» «Именно он приказал мне это сделать, – отвечал сын. – Он не умрет, если вместе с ним погибнут тысячи врагов».

Еще не взошло на следующий день солнце, когда все христиане в городе были вырезаны. Тогда Омар послал уполномоченных в Завилллу, которая отделялась от Медии большою равниною, чтобы побудить население восстать против живших там христиан. Жители Завилллы отозвались на это приглашение, и окрестные арабы ворвались в город, чтобы помочь им в борьбе с медийскими христианами. Когда король узнал об этих событиях, он призвал к себе отца Омара, упрекал его за то, что наделал его сын, и хотел заставить его написать к Омару, чтобы тот остановил восстание и изъявил покорность. Старик отвечал: «Кто зашел так далеко, тот из-за письма не отступит». Все-таки король Сицилии отправил к Омару посла, который должен был угрозами и увещаниями заставить его прекратить мятеж. Но, когда этот посол подошел к Сфаксу, Омар не пустил его в город. На следующий день все население вышло из ворот с гробом, похоронило гроб на глазах посла и потом вернулось в город. Тогда Омар велел сказать послу: «Тот, кого мы похоронили, мой отец, и сегодня в день скорби я остаюсь в своем дворце. Делайте с ним, что хотите!» Посол возвратился к Вильгельму и донес ему о том, что сделал Омар. Король приказал старика повесить. Тот спокойно пошел к месту казни и до последней минуты не переставал славить Аллаха. Восстали и другие города Северной Африки – Герба, Триполи и Габеш.

Между тем Вильгельм вполне оправился. Одной из особенностей его природы было то, что он, после периода беспечности и ленивого покоя, вдруг проявлял кипучую энергию. На Сицилии, как и в Африке, всюду пылали восстания. Византийское войско и апулийские мятежники открыто воевали с Вильгельмом. Папа относился к нему враждебно, ему угрожали Мувагиды и Барбаросса. В таком положении он пытался, насколько это было возможно, нейтрализовать своих противников.

Он послал графа Сквиллаче к мятежникам в Бутеру с вопросом, зачем они взялись за оружие. Они отвечали ему, что из-за того, что Майо достиг такого высокого положения и таким образом отстранил от двора вельмож государства. Когда король услышал этот ответ, он решил идти на Бутеру в сопровождении самого Майо. Вообще он редко оставлял свой дворец в Палермо. Но взявшись за дело, он был неутомим. Осада Бутеры началась. Мятежники быстро сложили оружие и сдали крепость, за что им было позволено свободно удалиться.

Одолев мятежников, которые грозили ему с тыла, король вместе с Майо и сильным войском переправился у Мессины на материк. Византийский полководец, предвидя это, просил у императора новых подкреплений. При приближении сицилийского войска было решено, что Дука будет защищать берега, а граф Бассевиль с апулийскими союзниками даст врагу отпор внутри страны. У Бриндизи произошла битва, в которой норманнские корабли вынуждены были отступить. Долгожданный вспомогательный флот под командой Ангела Комнена, племянника императора, наконец прибыл. Но это подкрепление не принесло никакой пользы грекам. В мае 1156 года Вильгельм одержал под Бриндизи победу, овладел городом с суши и взял в плен Дуку и сына короля. Удачно действовал и сицилийский флот. У Бриндизи он одержал большую победу на море и захватил тридцать греческих галер. Теперь норманнский король мог энергично двинуться вперед. Бассевиль со своими апулийскими воинами не посмел вступить с ним в бой, и монарх двинулся на Бари, готовый сурово наказать этот город за его измену. Жители этого города покорно вышли к нему навстречу и попросили о пощаде. Но он, когда увидел развалины крепости, разрушить которую жители помогли грекам, разгневался еще сильнее. Он приказал разрушить до основания дома Бари, но жителям оказал некоторое снисхождение, позволив им с имуществом уйти до этого. Все города по берегу Адриатического моря признали его власть. Зачинщики заговора пробовали спастись бегством. Некоторым, при содействии папы, это удалось, но часть их все же попала в руки Вильгельма. Одних он приказал повесить, а других, по варварскому обычаю того времени, который впоследствии Генрих VI применил и к наследнику норманнского государства, ослепить. Некоторые из тех, кому удалось бежать, собрались в Беневенте, чтобы там защищаться под предводительством графа Бассевиля. Особенно неудачной была попытка бегства князя Роберта Капуанского. Его же вассал, Ричард из Аквилы, выдал его норманнам, которые отвезли его в Палермо и там ослепили.

Для короля Вильгельма, когда он одолел на континенте самых опасных своих врагов, особенно важно было предотвратить ту опасность, которая грозила ему со стороны папы. По совету Майо он все свои усилия направил к тому, чтобы отвлечь папу от его уже ослабевшего союза с Барбароссой и, если можно, сделать защитником сицилийского королевства. Переговоры со святым отцом вел Майо при содействии архиепископа Палермитанского и других представителей высшего духовенства. Майо достиг своей цели, предоставив римской курии значительные права и привилегии при замещении духовных должностей. За это наместник Христа дал Вильгельму инвеституру Сицилии, Апулии, Неаполя, Салерно, которую поневоле еще Иннокентий дал его отцу, королю норманнов. Вильгельм принес ему гомагиум. Этот договор, увенчавший победы Вильгельма, был заключен в Беневенте.

В документе, который Адриан IV передавал своему, еще так недавно ненавистному врагу сюзеренные права над такою обширной областью, папа не скупился на высокопарные фразы. «Нам известно, – говорилось в нем, – что богатством и подвигами ты возвышаешься над всеми выдающимися людьми королевства, так что слава твоего имени летит до отдаленнейших стран земли. Я знаю, что ты сияешь справедливостью, которую ты являешь в своем государстве, славою мира, который ты снова умел дать своим подданным, и тем ужасом, который твои великие деяния внушают врагам христианского имени». Майо получил от папы высокий титул. Предводителям апулийского восстания, бежавшим в Беневент, было позволено свободно удалиться. Когда договорные статьи были заключены, Адриан торжественно принял короля в церкви и вручил ему знамена – знаки ленной власти над Сицилией, Апулией, Капуей. Он дал Вильгельму поцелуй мира и за это получил от него богатые подарки золотом, серебром и шелковыми тканями. Действительно, теперь святой престол стал покровительствовать норманнскому королевству и при различных конфликтах с другими державами стоял на стороне сицилийских королей.

В ноябре 1156 года Адриан IV торжественно выехал в Вечный Город, где сенат и горожане с покорностью встретили его. Беспорно, только своему союзу с повелителем норманнов он был обязан тем, что мог вернуться в свою резиденцию на Тибре. Но, если ситуация и была благоприятна для Адриана IV, папа все-таки должен был сознаться себе, что он попал в зависимость от короля Сицилии, от которой впоследствии отделаться будет нелегко.

Фридрих Барбаросса был крайне раздражен поведением папы, которое совершенно изменяло их взаимные отношения. Он упрекал его в вероломстве и говорил о союзе между святым отцом и императором Вильгельмом с тем большим гневом, что этот союз заставлял его отказаться от всех, давно уже вынашиваемых планов против повелителя норманнов. Если бы в сложившейся ситуации он выступил в поход против того, кто теперь имел на своей стороне наместника Христа, он, конечно, пошел бы навстречу несомненному поражению.

Византийский император после своего поражения попробовал снова завязать отношения с Барбароссой, чтобы совместно действовать против их общего противника в Южной Италии. С той же целью он послал послов и к папе. Но его старания не увенчались успехом ни там, ни здесь. Зато король Вильгельм задумал новую войну с греческой империей. Он приказал снарядить 140 галер и 24 грузовых суда и отдал их под команду брату Майо, Стефану. В июне 1157 года этот флот пришел в Негропонте, одержал победу над византийскими кораблями, разграбил и разрушил значительную часть греческого материка. После четырехмесячного похода флот триумфально и с добычей возвратился в Палермо. Греческий император после этих многократных и унизительных поражений не рисковал уже воевать со своим врагом и вступил с ним в переговоры, результатом которых было заключение мира с Сицилией на тридцать лет.

Вильгельм I, благодаря папской инвеституре, усмирению апулийского мятежа и заключению мира с Византией, утвердивший и усиливший свою власть, и не думал о милости к побежденным врагам или к тем людям, которые смели против него подниматься. Графа Готфрида, который был главой мятежных вассалов в Бутере и на котором лежало еще подозрение в том, что после капитуляции он хотел сесть в Мессине на корабль, чтобы вновь пристать к противникам сицилийского правительства, он приказал ослепить и заключить в тюрьму. И канцлер, прежний полководец Асклиттин, на основании ли клеветы или за действительное преступление, впал при дворе в немилость и был посажен в тюрьму. Такая же судьба постигла многих сицилийских греков. Здесь при выборе наказаний Вильгельм проявил такую жестокость, какую не допускали ни его отец, ни гроссграф Рожер, по крайней мере, в такой же степени.

По рассказу Фальканда, король из победоносных походов возвращался к своей сладострастной жизни, и крепкие стены королевского замка в Палермо едва ли могли заглушить стоны и проклятия многочисленных благородных узников, которых пытали, калечили, ослепляли в подземных темницах. Такие же тяжелые обвинения этот историк возводит и на адмирала Майо. По его словам, он отдавал приказания и назначал наказания вместо короля, ввел новые пытки, присваивал себе богатства своих жертв, вместе с отцами и мужьями преследовал жен и дочерей. Некоторых дам высшего общества, которых похищал из мирной домашней обстановки, силой приводил к королю для удовлетворения его похоти, а затем убивал, другим, ценой их собственного позора или потери всего состояния, оставлял жизнь.

Вильгельм сурово наказывал тех, которые, по его мнению, провинились перед ним, щедро награждал своих друзей. Первым в этом ряду стоял Майо, адмирал адмиралов. Глубоко уважаемый своим королем, он занял положение, какого не достигал еще ни один государственный вельможа в Сицилии, даже Георгий Антиохийский.

Между тем власть Мувагидов при их повелителе Абд аль Мумим неуклонно усиливалась, и арабы северо-африканского побережья, которые покорились Рожеру II, задумали свергнуть христианское иго. Выше было уже рассказано, как это происходило в Сфаксе, Завиллле, Гербе и других местах. Медия, осажденная восставшими жителями Завилллы, еще держалась, хотя там уже начался голод. Вильгельм послал в осажденный город флот с запасами и деньгами, и норманнам удалось снова овладеть многими, уже потерянными местностями, например, Завилллой. При приближении войска толпы мусульман бежали к Абд аль Мумиму, а оставшиеся были изрублены христианами.

В 1157 году сицилийская власть снова была восстановлена в Африке. Но скоро началось восстание в Триполи, который Георгий Антиохийский завоевал для Рожера II и который под властью норманнов стал цветущим городом. Повод к этому восстанию дал сам христианский наместник. Он требовал, чтобы в мечетях проповедывали против Абд аль Мумима. Мусульмане утверждали, что это противно их закону, так как в мечетях нельзя проповедывать против мусульманских повелителей, хотя бы они принадлежали к еретической секте. Шейх Яхия Ибн Матрух, который в Триполи делил власть с христианским наместником, стал на сторону мусульман и подбил их заманить городской гарнизон из крепости в засаду. С этой целью мусульмане забаррикадировали все дороги вокруг крепости веревками и кольями и подняли мятежный крик. Христианские воины верхом на лошадях выехали из крепости, чтобы подавить волнение. Они вышли из крепости и, благодаря сделанным приготовления, попали в руки мусульман.

Так пала в Триполи власть Вильгельма. Новые возмущения привели к тому, что Габеш и многие другие города достались мусульманам. В 1159 году под властью Сицилии оставались только Медия, Сфакс и Суза. Абд аль Мумим стал серьезно помышлять о том, чтобы водрузить знамя Пророка и в этих городах.

Арабский историк очень живо описывает приготовления к этому походу. Еще в Марокко, где была резиденция Мумима, он сделал все необходимые распоряжения, приказал наполнить водой кожаные мехи, в огромном количестве сделать запасы хлеба, рыть по предполагаемому пути колодцы и собрал войско в 100 ООО воинов и такого же количества людей, которые составляли обоз. Он держал своих людей в таком строгом порядке, что по дороге не было сорвано ни одного хлебного колоса, а во время остановок все чуть ли не в один голос повторяли за имамом слова молитвы.

26 октября 1158 года войско вышло из Марокко. В то же время из одной гавани на западном морском берегу вышел флот из 70 кораблей под командованием Ибн Маймуна в Тунис, куда двинулось и сухопутное войско. Поначалу Абд аль Мумим встретил в Тунисе энергичное сопротивление, которое заставило его повернуть к Кайрувану, Сфаксу и Сузе. Отсюда он снова двинулся на Тунис и подчинил его своей власти. Христиан и евреев, которые там находились, он заставил принимать ислам, а тех, которые отказывались, убивал.

Отсюда он двинулся на Медию и летом того же года начал осаду города с моря и с суши. Здесь находилась большая часть сицилийских христиан, которые были еще в Африке. Медия, соединенная с материком только узким перешейком, со всех сторон была окружена морем и сильно укреплена.

Гарнизон состоял из 3 ООО воинов, среди которых находились самые значительные представители христианского населения Сицилии. Сам Абд аль Мумим остановился в Завиллле и оттуда руководил осадой. Осада велась энергично, но осажденные часто делали из крепости вылазки. Абд аль Мумим, объехав морем городские стены, убедился, что взять этот город штурмом невозможно, и поэтому решил отрезать к нему всякий подвоз провианта, пока голод не заставит жителей сдаться. Его войско огромным лагерем расположилось на окрестных холмах, а флот заблокировал город с моря.

Во время осады Альмогадам сдались Триполи, Сфакс и многие другие города. Когда в Палермо пришло известие об опасном положении Медии, король Вильгельм послал в Африку флот, который находился у Балеарских островов, тогда еще подвластных мусульманам. При приближении этого флота осажденные стали смелее. Но в битве между сицилийскими и альмогадскими кораблями победа осталась за мусульманами. То обстоятельство, что сицилийцы потерпели поражение, вероятно, связано с изменой или трусостью командующего сицилийским флотом, сарацина Петра, принявшего христианство. Теперь у Медии было отнята всякая надежда держаться, но она сдалась только 11 января 1160 года. Осажденные сдавались на том условии, что им позволят свободно уйти и пощадят их жизнь. Но фанатик Абд аль Мумим настаивал на том, чтобы все защитники приняли ислам. Храбрецы, которые держались в крепости до последней возможности, единодушно отказались принять эти условия. Король Вильгельм пригрозил из Палермо, что он велит умертвить всех мусульман на Сицилии, если защитники Медии погибнут. Тогда только Абд аль Мумим дал осажденным свободу.

Теперь все африканские владения норманнов были ими потеряны. Это, конечно, вызвало на Сицилии неудовольствие, и, главным образом, против Майо. Его обвинили в том, что приближенные к нему сарацины, которые были в заговоре с мусульманами Медии, подговорили Майо не посылать продовольствия в Африку в достаточном количестве. Будто бы по его секретному распоряжению, флот, который и без того был отправлен слишком поздно, только имитировал нападение на осаждавших и таким образом допустил падение крепости. Враги Майо распространяли слухи, что адмирал адмиралов втайне стремиться к тому, чтобы самому взойти на трон, и поэтому подбивает короля на все, что может лишить его любви подданных, и в конце концов свергнуть его с престола. Говорили, что он даже предполагает покушение на жизнь короля. Шептались, что он приготовил уже все регалии для предстоящей коронации. Эти регалии, как говорили, передала ему королева, которая будто бы в сговоре с ним. Рассказывали, что по всему острову составляется заговор с целью возвести на трон Сицилии Майо, который уже получил от папы обещание возложить на него корону, низложить Вильгельма и сослать его, как пленника, на какой-нибудь отдаленный остров.

В то время когда вассалы Сицилии, горячие противники первого министра, с самого начала его деятельности всеми средствами интриговали против Майо на острове и подготовляли его падение, в Апулии все еще тлело под пеплом пламя мятежа. Жестокое наказание, которому подверг Вильгельм многих баронов, на первых порах могло действительно устрашить и усмирить. Но потом оно привело к тому, что апулийские бароны стали делать новые попытки вернуть себе прежнюю независимость. Жажда мести за казненных или ослепленных родственников заставляла думать о новом восстании. Им сочувствовали как Фридрих Барбаросса, так и греческий император.

Вскоре после мирного договора, заключенного между Вильгельмом и папой в Беневенте, Андреас из Руппе Канина с немецкими и греческими воинами вторгся в Апулию, овладел областью Фонди и в 1157 году отомстил графу Аквилеи, предателю князя Капуанского, за трагическую смерть последнего. Он долго преследовал свою цель, опустошал города и поля и особенную волю давал своему бешенству в отношениях к тем приверженцам Вильгельма, которые играли выдающуюся роль при подавлении восстания. В начале января 1158 года он овладел городом Сан-Жермено, осадил Монтекассино и, наконец, ушел в Анкону под охрану греков. По другим известиям, он направился в Ломбардию к Барбароссе. Именно в Анконе, как кажется, рождались новые замыслы против норманнского владычества. Туда вернулось, чтобы снова попробовать счастья в битве, много тех баронов, которым удалось спастись бегством. Среди них был Роберт Лоротелло, который совершил множество набегов в Абруцах, где, впрочем, особенной удачи не имел и должен был отступить, когда некоторые из его приверженцев попали в руки норманнов и были отосланы в качестве пленников в Палермо.

Вильгельм, когда ему удалось подавить новое восстание в Апулии, достиг той степени могущества, до которой он еще не поднимался. В то время его флот совершил победоносный поход на Грецию и нанес чувствительное поражение кораблям византийского императора. Вскоре после этого между норманнами и греками было заключено перемирие на тридцать лет.

Главной задачей Вильгельма было собрать все свои силы для борьбы с Фридрихом Барбароссой, который так мощно проявлял свою царственную власть из Германии, где он железной рукой подавлял своих противников, – грозил гибелью норманнскому государству. В таком положении для короля Сицилии дружественный союз со святым отцом был крайне важен. Договор, заключенный между ними в Беневенте, как было уже упомянуто, ставил папу в совершенно новые отношения к Барбароссе. Если прежде они в Костнице договорились сообща идти против норманнского государства, то теперь власть норманнов опиралась уже и на содействие папского престола.

Немецкий император, который все еще не отказывался от своих притязаний на Южную Италию, с негодованием относился к этой перемене и упрекал наместника Петра в нарушении Костницкого договора, исполнять статьи которого он, впрочем, и сам не особенно старался. Барбаросса очень недружелюбно принял двух папских легатов, которые ходатайствовали перед ним об освобождении взятого в плен архиепископа Лунденского. Один из этих легатов употребил в своей речи выражение, в котором Барбаросса увидел притязания Адриана IV на приоритет духовной власти над светской и был этим до такой степени рассержен, что не захотел больше слушать послов и отослал их в Рим. Его недовольство папой усиливалось еще и тем, что соглашение папы с королем Сицилии давало ломбардским городам возможность оказывать сопротивление немецкой империи. Барбаросса задумал второй поход за Альпы, главной целью которого была, конечно, Верхняя Италия, но имелось ввиду предпринять что-нибудь и против Южной Италии.

В июне 1158 года, после рейхстага в Регенсбурге, он со своим войском двинулся к югу. Через месяц его стотысячная армия стояла уже под Брешией. Этот город скоро попал в его руки. 6 августа Барбаросса начал осаду Милана, у которого произошла кровавая битва. Через месяц крепость была взята. Голод и меч заставили жителей сдаться. Предложенные императором условия сдачи были очень тяжелы, но они были приняты, и жители принесли ему присягу на верность. Теперь, когда он снова стал хозяином Ломбардии, он в ноябре собрал рейхстаг на Ронсалийских полях и там приказал своим юристам выяснить и утвердить его державные права на Италию. По мнению этих юристов, его права на полуостров были очень обширны. Но Фридрих заставил их признать и права на Ломбардию. Он заявил такие же притязания на церковную область, что страшно раздражало Адриана IV. Папа протестовал против этого, на что Фридрих ответил резким письмом. Когда в январе 1159 года император послал в ломбардские города послов, чтобы, на основании ронсалийских постановлений, потребовать себе дани, Мелан и Кремона прогнали этих послов за городские ворота. Барбаросса вызвал из Германии новые войска, чтобы примерно наказать мятежные города. Папа Адриан IV и Вильгельм I подстрекали эти города к возмущению и Фридрих предвидел, что ему придется, чтобы совершенно сломить сопротивление ломбардских городов, двинуться и на Южную Италию. Прежде всего он занялся Миланом, опустошил его окрестности, но не мог овладеть этим могущественным городом. Зато после жесточайшей осады он заставил сдаться Кремону.

В это время (1159 г.) папа Адриан IV отправился в маленький городок Ананьи, и там между ним, королем Вильгельмом и уполномоченными ломбардских городов был заключен договор, в силу которого договаривающиеся стороны должны были общими силами бороться с самоуправством Гогенштауфенов. Пока осада Кремоны еще продолжалась, в этом городке церковной области уполномоченные Милана, Пьяченцы, Брешии и Кремоны заключили договор со святым отцом и уполномоченными короля Сицилийского. Там было решено, что названные города без согласия Адриана не могут вступать в мирные переговоры с Барбароссой. Папа со своей стороны брал на себя обязательство в течение одиннадцати дней подвергнуть немецкого императора отлучению от церкви. Но 31 августа 1159 года Адриан, во время своего пребывания в Ананьи, умер, не успев выполнить свое обещание относительно Барбароссы.

Теперь для всех на первый план, как дело особенной важности, вышел выбор нового папы. Партия императора стояла за Виктора IV, преданного последнему. Противная партия стояла за Александра III, в котором жил дух Григория. Майо, который всегда был душой сицилийской политики, хорошо знал Александра III, так как они вместе подписывали договор в Беневенте. Это был человек вполне в его духе, и Барбаросса не мог бы найти для себя злейшего противника.

Вновь, как во дни короля. Рожера, друг против друга стояли два папы, такие же враги, как король Сицилии и немецкий император. Последний пытался поддержать свою креатуру, собрал для этого собор в Павии и старался добиться для него признания со стороны других монархов. Но в Италии сицилийское правительство и новый папа пустили в ход все средства, чтобы усилить ломбардцев в их борьбе с чужеземными угнетателями. Александр проклял антипапу и отлучил Барбароссу от церкви. Для последнего неотложным делом было покорение Милана, и он с размахом готовился к тому, чтобы сломить сопротивление этого важнейшего из всех ломбардских городов. Дикая жестокость, с которой велась эта борьба с обеих сторон, дела выдающейся храбрости, которые совершили как осаждавшие, так и жители города, известны всем. Наконец Милан, после отчаянной обороны, вынужденный к этому голодом и мечем, сдался. Город сравняли с землей и пощадили только маленькую старинную церковь святого Амвросия. Император смотрел, как на особенную милость со своей стороны, на то, что он позволил жителям построить хижины на пепелище сожженных им домов.

Благодаря победе при выборе папы в Ананьи, власть и значение Майо достигли своей вершины, что вызвало особую ненависть к нему со стороны сицилийских баронов и их единомышленников. Конечно, трудно теперь с полной достоверность определить, насколько справедливы были те обвинения, которые ему предъявляли. Действительно ли Майо хотел взойти на трон Сицилии, действительно ли он подталкивал короля ко всем тем актам жестокости, какие тот совершил, действительно ли он, как утверждали многие, состоял в сговоре с королевой Маргаритой. Великий историк Фальканд, живший при дворе преемников Вильгельма И, характеризует государственного канцлера крайне негативно. Его увлекательное красноречие и сила изложения, в которых он не уступает Тациту и Светонию, произвели такое впечатление на некоторых из его современников и на потомство, что большинство историков представляло адмирала адмиралов каким-то средоточием эгоизма, коварства и жестокой тирании. Но Фальконду безусловно верить нельзя. Сторонник баронов, он был проникнут духом ожесточенной вражды к Майо, и его суждение о канцлере пристрастно. Другие летописцы пытались реабилитировать Майо.

Как бы то ни было, но против него был составлен обширный заговор, во главе которого стояли как сицилийские бароны, так и некоторые вассалы с материка. Король, который догадывался об их злых замыслах, велел им сказать, что он убежден в непоколебимой верности Майо. Но заговорщики ответили, что они не хотят больше терпеть насилия со стороны адмирала. Потихоньку они послали доверенных людей в Калабрию и Апулию, чтобы приобрести там новых союзников. Королевская партия мало по малу ослабевала. В числе главных лиц, на которых она могла рассчитывать, особенно выделялись брат Майо, Стефан, отправленный им в Южную Италию, и Бонелль, жених дочери Майо. Этот Бонелль, молодой и красивый человек, горячо любимый своим будущим тестем, позволил увлечь себя на сторону заговорщиков, поддаваясь в этом главным образом тому соблазну, что ему обещали руку богатой принцессы Катанцаро, которой добивались многие. Он торжественно принес клятву в том, что сам убьет Майо, а принцесса и ее родители также торжественно обещали ему за это исполнить его желание.

Фальканд рассказывает следующее. Пока заговорщики готовились осуществить свой план, Майо затеял новый заговор с целью убить короля, но не поладил с архиепископом Палермитанским, Гуго, который поначалу был с ним заодно. Они разошлись по вопросу об опеке над сыновьями Вильгельма и над королевскими сокровищами, чего оба, разумеется, добивались для себя. Из Термини, где остановился Бонелль, он послал письмо к адмиралу, чтобы рассеять все возможные подозрения, а Майо в это время задумал будто бы отравить архиепископа. Когда Бонеллю удалось преодолеть недоверие адмирала, он появился в Палермо, якобы для того, чтобы там отпраздновать свою свадьбу с дочерью Майо, а на самом деле, чтобы совершить убийство, в награду за которое он должен был получить руку принцессы Катанцаро. В ночь на праздник святого Мартина, когда Майо был у архиепископа, Бонелль со своими подручными спрятался в галерее, которая соединяла дворец короля с дворцом адмирала. Майо шел с архиепископом Мессинским, не подозревая об опасности, когда его секретарь и его камердинер шепотом сообщили ему, что его хотят убить. Адмирал в это время заметил Бонелля и приказал ему идти вперед и защищать его. Бонелль исполнил приказание, но вдруг с обнаженным мечем повернулся к Майо и крикнул ему: «Я здесь, изменник, чтобы, хотя и поздно, отомстить тебе за обиды дворянства и положить конец твоим злодеяниям». Майо защищался, отпарировал первый удар, но, смертельно раненый вторым, упал на землю. Спутники убитого канцлера скрылись во мраке ночи.

Когда пал этот могущественный человек, который несколько лет правил государством почти как самодержец, заговорщики достигли своей цели. Дворянство могло надеяться, что значительно усилит свое могущество при дворе. Но король Вильгельм остановил свой выбор не на бароне, чтобы доверить ему руководство делами правления, а на ученом Генрихе Аристиппе, который теперь должен был доказать свои способности.

Вильгельм искренне оплакивал утрату Майо и каждому говорил, что считает клеветой все обвинения против него. Он считал, и не без оснований, что едва ли ему удасться заменить убитого канцлера. Меч, который поразил канцлера, отрубил у короля правую руку.

Действительно, если характер Майо освещается настолько различно, то всё говорит о его необыкновенных способностях. Для своего времени он был высокообразованным человеком, что вполне доказывают многие из его собственных произведений. Кроме того, он был покровителем ученых, которых всячески старался привлечь в Палермо.

Бароны и их многочисленные приверженцы прославляли убийцу как национального героя, и это настроение было так сильно, что король вынужден был делать «хорошую мину при плохой игре». Но придворная партия, которая состояла из лиц духовного звания и мусульман, угрожала преступнику возмездием. Бароны поняли, что им нельзя больше медлить с осуществлением своего плана низложения Вильгельма и возведения на трон его маленького сына Рожера. Но захватить Вильгельма в плен, как они предполагали, было очень трудно, так как он, предчувствуя опасность, приказал самым бдительным образом охранять вход в замок. Заговорщикам удалось склонить на свою сторону одного из смотрителей дворца. Они условились с ним, когда и как с помощью одного изменника, замкового сторожа, осуществить замысел. Бонелль удалился в свой замок у Палермо, чтобы сделать необходимые приготовления. Один из посвященных по неосторожности все рассказал некому барону, которого хотел склонить на свою сторону. Последний на словах обещал свое содействие, но в душе был против заговора и выдал тайну третьему, которого считал приверженцем короля. Этот третий более склонялся на сторону заговора. Тогда заговорщики решили как можно скорее приступить к делу.

Когда на следующее утро король оставил свои покои и прогуливался по двору в замке с архиепископом Катании, он увидел, что к нему приближаются его брат, незаконный сын Рожера, Симон, с его племянником Танкредом. Это его удивило, так как он отдал строгий приказ запереть все входы в замок. Он спросил их, что им нужно и кто позволил им войти в замок. Но в это время к нему со всех сторон бросились другие заговорщики, Вильгельм был взят в плен, и ему едва удалось спастись от кинжалов, которыми ему угрожали. Участники заговора разграбили замок и на белом коне повезли девятилетнего Рожера по улицам Палермо, провозглашая его королем (9 марта 1161 года).

Народ, как это всегда бывает в подобных случаях, ликовал. Но у людей вдумчивых скоро возникли опасения и сомнения. Они не могли удовольствоваться тем, что им приходилось приносить присягу на верность незаконному сыну Рожера, который по плану заговорщиков должен был быть опекуном юного Рожера до его совершеннолетия. Но на первых порах никаких возражений против этого не было, так что заговорщики могли тешить себя надеждой, что нынешнее положение дел стабильно и долговечно.

Между тем среди духовенства и в более широких кругах населения все более и более усиливалось сознание возмутительности пленения короля и притязаний на Сицилию горстки мятежников. Так, и очень скоро, начался отлив в другую сторону.

Противники баронов осадили дворец, и заговорщики стали бы, конечно, жертвой народной ярости, если бы сам король не позволил им свободно удалиться. Все эти события принесли государству только один вред. Похищенные заговорщиками сокровища, конечно, нельзя было вернуть. Хуже всего было то, что Рожер, наследник престола, умер именно во время этих событий. При каких обстоятельствах произошла его смерть? Сведения об этом очень противоречивы. По одним источникам, он был убит стрелой при штурме дворца, по другим – сам король, разгневанный возведением на трон сына, ударил его ногой, что привело к печальному исходу.

Впрочем, и после этого поражения, заговорщики отнюдь не отказались от своих намерений. Вильгельм, который принимал близко к сердце все эти события, кажется, пребывал в глубокой депрессии. Когда он получил известие о новых замыслах и приготовлениях баронов, он велел их спросить, какие собственно у них основания для жалоб и недовольства на него.

Бонелль выступил в качестве адвоката недовольных и от их имени потребовал отмены многих нововведений Майо. Король потребовал, чтобы бароны сложили оружие. Если они это сделают, он рассмотрит их жалобы и, если найдет их обоснованными, сделает то, о чем они просят. Заговорщики не хотели и слышать об этом. Вооруженными отрядами они двинулись к Палермо и, может быть, овладели бы им, если бы их не заставил отступить слух, что король с сильным войском готов выступить против. Наконец, между королем и вассалами был заключен мирный договор, в силу которого часть баронов должна была оставить страну, а Бонеллю было позволено вернуться в Палермо. Но и после этого соглашения в государстве были недовольные, которые подстрекали население и вызывали то здесь, то там опасные волнения.

Враги Бонелля говорили королю, что зачинщик этих волнений именно Бонелль, и король решил нейтрализовать убийцу Майо. Бонелля предостерегали, но он не обратил на это внимание и отправился во дворец. Там король приказал арестовать и ослепить его. Это возмутительное дело, которое, впрочем, при Вильгельме I было почти заурядным событием, привело население в ярость, и толпа хотела сжечь королевский замок. Но эта попытка не удалась.

Когда возмущение на Сицилии было подавлено, оно с новой силой вспыхнуло на континенте. Подробно рассказывать об этих бесконечных восстаниях в Апулии утомительно. Два главных зачинщика прежнего восстания, Андреас из Руппе Канина и Роберт Бассевиль, еще в 1160 году снова появились в Нижней Италии, подняли там новый мятеж и нашли себе поддержку у многих баронов. Руле Канина отправился в Константинополь, чтобы просить помощи у византийцев. Во время его отсутствия Бассевиль стал господином почти всех областей на континенте, подвластных Вильгельму. Ему подчинились почти все города. Не сдавалось только Салерно. Но за короткое время король Вильгельм отвоевал себе назад все утраченное. В марте 1162 года он высадился в Калабрии и тотчас же двинулся на Тарент, чтобы беспощадно наказать его за измену. Бассевиль не посмел выступить против короля и отступил в Абруццы. Когда же повелитель норманнов пошел на него и туда, Бассевиль бежал за границу. Ричард из Аквилы, который тоже принимал участие в этом возмущении, должен был бежать. Так, в удивительно короткое время в Южной Италии была восстановлена сицилийская власть.

Мусульмане и христиане давно жили на Сицилии в полном согласии. Но теперь между ними возникли раздоры, как следствие спора между королевской партией и партией баронов. Между поклонниками креста и приверженцами Пророка, которые служили в войске Вильгельма, возник – из-за чего, неизвестно – вооруженный конфликт, в котором много сотен было убито. Сам король не мог примирить их. В конце концов верх одержали мусульмане, что – поскольку они всегда были враждебны баронам – вызвало реакцию против последних.

Пока король разбирался с мятежниками, Мартин, которому был поручен верховный надзор над дворцом и городом Палермо, с помощью мусульман старался отомстить мятежникам за смерть своего брата, убитого ими, и не брезговал никакими средствами, даже подкупом свидетелей и судей, чтобы поддержать свои обвинения. Осужденных, по рассказу Фальканда, избивали бичами, за чем с хохотом наблюдали сарацины. И другие мусульмане мстили своим врагам, подсылая к ним наемных убийц.

Вражда между Вильгельмом и Барбароссой продолжалась и после смерти Майо. Но немецкого императора – а он всегда думал о том, чтобы нанести решительный удар своему канцлеру Роланду, который, под именем Александра III, главным образом с помощью Вильгельма, вступил на папский трон, и королю Сицилийскому – все время отвлекали внутренние дела в Германии и постоянное брожение в Италии. Поэтому он не мог выступить в давно уже задуманный им новый римский поход. В октябре 1163 года Александр III писал королю Французскому Людовику о том, что король должен предупредить норманнского повелителя, владениям которого угрожает Барбаросса. Вильгельм должен был всячески готовиться к обороне. Таким образом, король Сицилии вполне был готов к отпору.

Осенью 1163 года Фридрих с императрицей Беатрисой прибыл в Верхнюю Италию. Там в 1164 году умер его ставленник антипапа Виктор IV. На его место он назначил Пасхалиса III и в 1165 году заставил духовных и светских князей торжественно поклясться, что они никогда не признают папой Александра III. В том же самом году, последний, под охраной короля Вильгельма I, из Сицилии прибыл в Рим. Вместе с этим вновь восстали ламбардские города. Но Барбаросса полагал, что, прежде чем подавить восстание, которое вспыхнуло здесь, необходимо привести к повиновению папу, который взошел на трон святого Петра, открыто не признавая его власть. В 1166 году он двинулся на Рим, в кровавой битве наголову разбил папское войско и покорил главный город христианства. Александр III бежал в Пасхалис, возложил корону на голову императрицы Беатрисы. Но продолжать свое победоносное шествие и идти в поход на Нижнюю Италию император не мог, так как в Риме разразилась чума и в течение одной недели унесла почти половину его воинов. Страшная болезнь поразила и его племянника, Фридриха Швабского, и много других князей. В этой ситуации Барбароссе оставалось только как можно скорее двинуться в обратный путь. 12 сентября 1167 года он достиг Павии. И на обратном пути его войско сильно страдало от чумы. Дороги были покрыты тысячами трупов. В Ломбардии император получил неблагоприятные известия. Шестнадцать итальянских городов восстали против него, заблокировав проходы через Альпы. Только с большим трудом ему удалось добраться до Сузы. Но и здесь горожане намеревались на него напасть, и его жизнь подверглась большой опасности. Его спасло только то, что один преданный ему житель этого города выдал заговор. Легенда это или действительный факт, но рассказывают, что смелый рыцарь Герман фон Зибенейхен, лег в одеждах Барбароссы на его ложе, а император бежал в одежде своего спасителя.

Дела в Италии шли для Фридриха все хуже и хуже. Много других итальянских городов присоединилось к союзу шестнадцати. Все немецкие чиновники были изгнаны с Апеннинского полуострова, и города, объединившиеся для борьбы с чужеземным игом, в 1168 году основали город Александрию, названный по имени Александра III, злейшего врага немецкого императора. Барбаросса в течение шести лет не переходил Альп.

В это время король Вильгельм задумал одно предприятие, которое, правда, окончилось безрезультатно. Когда 26 мая 1163 года умер Абд аль Мумим и власть Альмогадов потеряла могущественную опору, он посчитал, или так посчитали его советники, что настал благоприятный момент для того, чтобы еще раз обратить сицилийское оружие против Африки. Норманнский флот пристал к Медии, нагнал на жителей страху, потом напал на Сузу, захватил там много пленников и добычу, захватил даже наместника Мунагидов с его сыновьями, которые, впрочем, были потом отпущены на свободу. По-видимому, и на этот раз норманны не пытались прочно утвердиться в каком-нибудь пункте африканского берега.

Борьба приверженцев короля, которые, главным образом, состояли из мусульман, с баронами и феодалами все еще не прекращалась, хотя по временам в ней бывали перемирия. Друзья убитого Майо заодно с сарацинами выступали против баронов и одержали верх в Палермо, а последние выбрали на юге острова окрестности Бутеры своим оплотом. Ленным господином этой области был Генрих Монферратский, родственник королевской семьи, который, впрочем, как кажется, был на стороне вассалов, а не на стороне короля Вильгельма. Население этой области состояло из лонгобардов, которые враждебно относились к сарацинам. Здесь поднял знамя восстания известный Рожер Склав, незаконный сын графа Симона. Вместе с другими своими единомышленниками он напал на мусульман, которые жили как в лонгобардских селениях, так и в своих собственных деревнях. Было совершено много насильственных действий. Кое-где была устроена настоящая резня, и мятежники в своих опустошительных походах доходили до самой Катании и Сиракуз. Король Вильгельм, конечно, не мог оставаться сторонним наблюдателем. Он двинулся в поход к югу, разбил лонгобардов у Пиаццы, разрушил их укрепления и пошел на Бутеру, которую еще прежде ему приходилось брать с боем. Он приступил к настоящей осаде, которая продолжалась долго, но в конце концов заставила город сдаться. Бутера была разрушена до основания, а Рожер Склав изгнан.

Но король не мог быть спокоен и теперь. В Апулии снова началось восстание. И здесь победа осталась за ним. Мятежных баронов он частью казнил, частью заключил в тюрьму. Среди пленных находилась и вышеупомянутая принцесса Катанцаро, которая была обручена с Бонеллем. С нею была ее мать и два ее дяди. Последние были отданы палачу. Вильгельм сурово покарал как баронов, так и города, которые возмутились против него. Но едва ли его можно порицать за это, так как с разбойничьими бандами, которые чуть не сто лет хозяйничали в Южной Италии, иначе справиться было нельзя. Почти с землей сравнял он Бари, который так часто переходил из рук в руки. Такая же участь постигла бы и Салерно, если бы во время осады не начался страшный ураган, который вырвал палатку Вильгельма со столбами из земли, так что он счел за лучшее наступить.

Король Вильгельм после всех этих волнений и битв был слишком утомлен для того, чтобы заниматься делами правления. Он передал их преемнику Майо, который, впрочем, был скорее ревностным ученым, чем государственным человеком, и даже оказал некоторые услуги греческой литературе. Вильгельм же уклонялся от всяких дел и запретил сообщать ему известия, которые могли бы неприятно на него подействовать.

Пока он предавался заслуженному отдыху, сарацины все больше и больше прибирали власть к своим рукам, хотя одного из них, своего обер-камергера, который сопровождал его в походе и там выкрал у него королевскую печать и убежал с ней, король приказал утопить в море. Каид^[16] Мартин, сарацин, лишь формально обратившийся в христианство, деспотически правил Палермо, другие же его единоверцы сурово мстили за восстание в Бутере и Апулии.

А Вильгельм занимался благоустройством великолепного дворца недалеко от большого замка резиденции в Палермо, Этот дворец, окруженный садами и по восточному обычаю украшенный водоемами, он назвал Аль Азис, Высокий, или Великолепный, – имя, которое и теперь еще слышится в его современном названии Ла Циза. Арабская надпись на нижнем этаже отчасти повреждена, но и в нынешнем состоянии представляет еще некоторый интерес. Насколько можно разобрать, она гласит:

Если ты хочешь, ты можешь
Рассматривать прекраснейшее владение
Прекраснейшего королевства в мире,
Море и гору, которая над ним поднимается,
С вершиной, покрытой нарциссами, и —
Ты увидишь короля века в его лучшем жилище,
Ибо это его великолепие и радость.
Это земной рай, который открывается взору,
Это мостаиз и это Аль Азис.

15 мая 1166 года, прежде, чем постройка Цизы была окончена, после пятнадцатилетнего правления, Вильгельм I умер. Фальканд рассказывает: «Похороны продолжались три дня, и на них присутствовало большое число придворных в траурных одеждах. Но только мусульманские женщины действительно плакали от торя, когда рабыни с распущенными волосами пели под звуки цимбалов жалобные песни».

Во время своей последней болезни король Вильгельм I духовным завещанием распорядился, чтобы старший из его сыновей, Вильгельм, был наследником королевского престола, младший удержал за собой еще прежде отданное ему в лен княжество Капуанское и чтобы жена его Маргарита стала опекуншей над обоими.

Книга шестая

Вильгельм II

Совсем другим, чем Вильгельм I, был его сын, который с самого начала своего правления привлек к себе симпатии народа и которому еще его современники дали прозвище Доброго. Мягкость и сердечность его характера отражались на его необыкновенно красивом лице. Он получил хорошее воспитание и был очень общителен.

Ему было только 12 лет, когда умер его отец, и еще сам он не мог править королевством. Королева Маргарита созвала из прелатов и баронов парламент, который признал ее сына Вильгельмом II и преемником своего отца. Он родился в Палермо в 1154 году. Когда после смерти Вильгельма I и признания со стороны парламента он короновался в большом палермитанском соборе, большинство присутствующих при этой церемонии надеялись, что с ним начнется новый счастливый период для Сицилии. Во время коронационной процессии король и королева держали в руках пальмовые ветви. Их сопровождала блестящая свита. В ней находились мусульманские трубачи с тюрбанами на головах и толпа музыкантов, игравших на мавританских цимбалах и литаврах.

Королева Маргарита, которая должна была взять на себя опекунство над юным королем до его совершеннолетия, была дочерью короля Гарсии, Рамиро IV Наваррского. Ей было в то время тридцать восемь лет. На ней лежит подозрение – вероятно, не безосновательное, – что она была любовницей Майо. Когда Майо был убит, она открыто выражала свою благосклонность приверженцам убитого адмирала.

В своем новом положении она избрала своим советником протонотария Матвея Айелла, уроженца Салермо, человека низкого происхождения, к которому в высшей степени благоволил Майо. В ту роковую ночь, когда Майо пал под ударом Бонелля, он сопровождал адмирала и был ранен. Матвей оказался человеком очень энергичным в государственных делах и только своими способностями был обязан тем, что сделал такую блестящую карьеру. Но еще большим влиянием на Маргариту пользовался обер-камергер Петр, о котором была уже речь. Этот, по наружности принявший христианство, сарацин не обладал особенными способностями, но, как кажется, был лучше многих придворных и не имел влечения к злобной интриге. Третьим из приближенных к королеве лицом был англичанин Ричард Пальмер, который был назначен епископом Сиракузским, но еще не вступил в отправление своих обязанностей. Скоро, к сожалению, стало ясным, что и в регенство Маргариты, как при Вильгельме I, при дворе стали господствовать партии и придворные чиновники стали заниматься разными происками.

Королева, когда она взяла бразды правления, старалась водворить в королевстве спокойствие. Она дала много доказательств королевской милости, отпускала на волю пленных, приглашала назад изгнанных и в Апулии упразднила те налоги, которыми мятежники были обложены в виде наказания. В числе возвратившихся были графы Ачерра и Авеллино, а также близкий родственник короля, граф Танкред Лечче. Эти дела милосердия, к которым присоединилось много других, как относительно баронов, как и для народа, повсюду распространили общую радость.

Как Барбаросса, всегда враждовавший с Вильгельмом I, еще больше на него рассердился, когда тот под сицилийским покровительством ввел в Рим его ожесточенного противника, папу Александра III, было уже рассказано, равно как было сказано и о том, что немецкий император вскоре по смерти Вильгельма двинулся на Рим, заставил Александра бежать и отказался от задуманного им похода на Нижнюю Италию только из-за чумы, которая страшно свирепствовала в его лагере под Римом. В 1168—1174 годах Барбаросса, который только с величайшим трудом добрался до границ своей империи, не переходил Альп. Италия могла гордиться тем, что совершенно свергла с себя чужеземное владычество. Вильгельм И, или, скорее, от его имени королева, оставался верным политике Вильгельма I и самым тесным образом примкнул к Александру III. Из Византии приходило посольство, которое предлагало сицилийскому правительству мирный и дружественный союз с греческим императором и брачный союз между молодым королем и дочерью Эммануила Комнена. Первое предложение было принято с радостью, но относительно брачного союза ничего решено не было.

Между тем при дворе в Палермо разыгралась комедия, в которой главные роли играли представители высшего духовенства. Архиепископское место в столице было вакантным, и между высшими сановниками церкви началось оживленное соперничество. Первым претендентом считал себя Ромуальд из Гварны, архиепископ Салернский. Он короновал молодого короля и надеялся получить архиепископский сан. Но когда ему этого не предложили, он начал дуться и делать вид, что хочет вернуться в Салерно. Следующий претендент на эту высокую должность – Рожер, епископ Реджио, пройдоха, который всегда думал только о своих выгодах. Он представлялся очень набожным, но на самом деле только из скупости постился до тех пор, пока кто-нибудь не приглашал его к обеду. Тогда он щедро вознаграждал себя за долгое воздержание. Это был удивительно тощий, долговязый человек со смертельно бледным лицом. Третьим был Джентиле, епископ Джирдженти. Тосканец по происхождению, он отправился в Венгрию, получил там место канцлера и в качестве посланника явился ко двору в Палермо, где ему понравилось гораздо больше, чем в варварской земле мадьяров. Он выставлял напоказ свою необыкновенную религиозность, бичевал себя, наперегонки постился с Рожером и этими средствами достиг высокого положения в духовной иерархии. Когда же наконец он дошел до своей цели, то построил себе дворец в Палермо и закатил в нем пир на весь мир. Теперь, когда он стремился занять место архиепископа в Палермо, он опасался соперничества со стороны высокопоставленного Ричарда Пальмера.

Было много и других желающих. Обер-камергер Петр, к имени которого обыкновенно присоединяется титул каида, был тем лицом, через которое все они надеялись достигнуть этого высокого положения. Забавное, должно быть, было зрелище, когда эти представители высшей духовной иерархии домогались благосклонности тайного мусульманина. Один архиепископ или епископ старался оклеветать перед евнухом другого и таким образом перебежать дорогу конкуренту. Это часто ставило обер-камергера в затруднительное положение. Он обещал архиепископское место то одному, то другому и, по большей части, не слушал их взаимных обвинений. Все претенденты энергично выступили против Ричарда Пальмера, так как особенно боялись его влиятельности. Они представляли его человеком властолюбивым и опасным и даже угрожали его жизни. Правда, английского прелата миновала опасность быть устраненным с дороги ударом кинжала, но его противники достигли того, что Петр решил удалить его от двора. В это жаркое время с континента в Палермо прибыл Жильберт, граф Гравина. Он, по происхождению француз из семьи графов Перше, вместе с королевой, которой он приходился родственником, прибыл в Сицилию. Здесь король Вильгельм I осыпал его почестями и отличиями, но потом, когда граф примкнул к партии баронов, изгнал из Палермо. Потом Гравина снова добился милости, примкнул к партии Майо и принял команду над войском, смирявшим мятежников в Апулии. Теперь он возвратился в резиденцию с намерением добиться высшего положения в государстве. С его прибытием произошла перемена и в деле архиепископов, и вообще в придворных отношениях. Англичанин Пальмер понял, что новоприбывший граф может помочь ему в его сложном положении и предложил ему заключить против своих противников союз. Гравина принял это предложение и, так как за него стояла аристократия, был, конечно, самым могущественным союзником, какого только мог найти для себя Пальмер. Каид Петр и его «клиенты», конечно, не приминули прийти на поклон к восходящей звезде. Но евнух справедливо опасался, что граф будет действовать против него, и поэтому осторожно пытался настроить против него королеву и внушить ей подозрение, что граф явился сюда для того, чтобы оттеснить королеву на второй план и самому захватить в свои руки регенство до совершеннолетия Вильгельма.

Петру действительно удалось настроить королеву против Гравины. Она всегда относилась к нему холодно и осторожно.

Однажды обер-камергер находился у королевы Маргариты в зале аудиенций, когда туда явился Гравина и стал осыпать его бранью. Вместе с тем он сказал королеве, что все благородные люди справедливо возмущены тем, что высшие должности предоставляются таким пошлым креатурам, как Петр, а такого превосходного человека, как Пальмера, епископа Сиракузского, собираются удалить от двора. Королева отвечала на это, что обер-камергер занимает только то место, которое дал ему ее покойный муж, а графу никто не мешает состоять при нем в качестве советника. Это еще более раздражило Гравину, и он с угрозами удалился. Королева залилась слезами, но все-таки осталась при своем прежнем мнении. Петр пытался укрепить свое положение и для этого богатыми подарками хотел привлечь к себе военное сословие. Особенно важно для него, как ему казалось, было наладить отношения с Ричардом из Мандры – тем самым человеком, который при нападении заговорщиков на Вильгельма I спас его своим вмешательством и в награду за это получил место коннетабля. Это был человек громадной физической силы и недалекого ума. Евнух назначил его графом Молиссы, чтобы противопоставить Гравине другого графа. Сам он всегда появлялся на улицах в сопровождении отряда вооруженных людей, а Гравина был нарочито беспечен и прогуливался по городу один или с немногими спутниками. Но чем беспечнее держал себя Гравина, тем более боялся Петр, что граф готовит ему удар. Его опасения усиливались еще тем, что ему доносили с различных сторон. Его страх все усиливался и дошел, наконец, до того, что он, охваченный паническим ужасом, решил оставить свое опасное место. Под величайшим секретом он велел приготовить себе корабль, погрузил на него все свои сокровища и ночью вышел в море. Убежав с Сицилии, он поселился в Марокко, с королем которого еще раньше имел сношения.

Бароны ликовали по этому поводу, а мусульмане, которые теряли в Петре свою главную опору, были очень смущены. Граф стал вести себя надменно, позволял себе неосторожные выражения даже о самой королеве и в свете громко порицал то, что такой пошлый человек, как этот «обрезанный», мог иметь такое влияние на государственные дела. Он утверждал даже, что евнух украл королевские деньги и регалии короны. Креатура бежавшего евнуха, граф Молисса, вступился за него и заявил, что будет отстаивать честь Петра с мечом в руках против любого клеветника. Маргарита предотвратила поединок между ними. Но Гравину не удалось занять первую роль в государстве, к чему он так стремился. В сущности у дел оставалась партия Петра. Протонотарий Айелл со своей стороны пытался удалить Гравину от двора, для чего демонстрировал королеве подложные письма, в которых шла речь о предстоящем походе Барбароссы в Нижнюю Италию. Он добавлял к этому, что на Сицилии, кроме Гравины, нет полководца, который мог бы с успехом командовать войском в борьбе с могущественным императором. Тогда королева высказала графу свое желание, чтобы он принял на себя командование войсками в Апулии, и граф, сознавая, что его положение среди многочисленных противников становится очень затруднительным, покинул Палермо, чтобы стать во главе королевских войск в Апулии.

Теперь первым человеком государства после короля и регентши стал граф Молисса. Он был главнокомандующим. Государственными делами руководили отчасти протонатарий Айелл, отчасти Ричард Пальмер. Финансы оставались в руках мусульман. Один из них был обер-камергером, другой осуществлял контроль за сбором податей. Состоялось что-то вроде мирного соглашения между двором и различными партиями. Только между Ричардом Пальмером и Джентиле, епископом Джирдженти, не прекращалось соперничество, так как оба они домогались архиепископского сана в Палермо. Другие представители высшего духовенства отказались от своих притязаний на сан и отчасти покинули резиденцию. Но Ричард Пальмер стремился к тому, чтобы его формально назначили великим канцлером королевства. Граф Молисса не мог с должной энергией настоять на том, что было бы наиболее целесообразным в этой ситуации. Тогда на Сицилию прибыл с другими наваррцами его брат, Ричард, и Маргарита приняла его благосклонно, выдала за него замуж побочную дочь Рожера II и возвела его в графское достоинство. Но это был до смешного недалекий человек. Если королева на первых порах думала, что он может занять место графа Молиссы, то скоро убедилась, что это невозможно.

Королева обратилась к своему дяде, архиепископу Руанскому, и просила его послать в Сицилию своего брата Роберта фон Нейбурга или графа Перше, брата Ротру III. Оба они были духовными лицами, и Маргарита предполагала сделать одного из них епископом Палермитанским и своим главным советником в государственных делах. Вместе с тем она просила дядю подыскать ей человека, который был бы способен взять на себя воспитание Вильгельма II. До сих пор воспитание принца было в руках одного англичанина саксонского происхождения, Walter of the Mill, имя которого в Сицилии исказилось в Оффамиль. Человек низкого происхождения, он сначала был дьяконом в Кефалу и деканом в Джирдженти. Однако регентша находила его недостаточно авторитетным, чтобы занимать такое положение при юном Вильгельме. Архиепископ Руанский по просьбе королевы послал в Палермо знаменитого ученого, Петра из Блуа, и Стефана Перше. Последний был человеком очень религиозным, хотя никогда не выставлял напоказ своей набожности и умел со всяким быть любезным. Петр из Блуа собрал большие сведения по различным специальностям, сначала в Париже под руководством знаменитого Иоанна Салисбюрийского, потом в Болонье и Риме. Стефан отправился вместе с ним в Апулию на свидание со своим родственником, графом Гравиной. Граф дал им точные сведения о положении дел при сицилийском дворе. Королева навстречу им отправила почетное посольство, которое сопровождало Петра и Стефана с их свитою в палермитанский дворец. Здесь, конечно, все взоры были устремлены на вновь прибывших.

Претенденты на епископство и на другие должности не без опасений ожидали, что будет дальше. Королева при приеме Стефана, уже по внешности человека знатного и благородного, сказала окружающим: «Теперь я вижу, что мои желания исполнены. Я смотрю на сыновей графа Перше, как на своих братьев. Только через него, так сказать, мой отец получил свое королевство. Племянница графа, моя мать, принесла своему мужу в приданое ту страну, которую граф покорил в войне с маврами. Не удивляйтесь же, что я выказываю столько благосклонности двоюродному брату моей матери, который прибыл ко мне издалека. Кто предан мне и моему сыну, тот пусть любит и уважает его также, как люблю и уважаю его я!» При этих словах лица у многих придворных вытянулись. Стефан скоро заметил, что он встретил при дворе враждебное к себе отношение, и даже собирался уехать. Но королева всеми мерами старалась удержать его при себе. Она представила его в парламенте баронам и прелатам как великого канцлера королевства. Скоро, по единогласному выбору каноников собора, он получил звание архиепископа Палермо, которого многие так добивались. Так, молодой человек, только-что прибывший из чужой страны, внезапно стал первым лицом в Сицилии, рядом с королем и регентшей.

Стефан понял, что в его новом высоком положении для него было очень важно задобрить тех лиц, многолетние надежды которых на духовные и светские должности рушились благодаря ему. Прежде всего он «успокоил» Ричарда Пальмера, убедив королеву дать тому два поместью на острове. Но в этом отношении он мог бы сделать и больше. Среди духовенства оставались и такие лица, которые не могли ему простить того, что из-за него все их многолетние интриги оказались тщетны. Еще хуже для него было то обстоятельство, что он терпел среди своих приближенных довольно двусмысленного и опасного человека и позволял ему оказывать влияние на свою деятельность. Это был каноник Шартрский, Отто Кварель, поглощенный алчностью и сребролюбием, не отступавший ни перед чем, чтобы только удовлетворить свою страсть к обогащению. Стефан неосмотрительно доверил ему ведение своего хозяйства и не скрывал от других явной благосклонности к нему. Но, если он был слеп в этом отношении, то в делах двора и в государственном управлении он устранил много злоупотреблений. Он жестко контролировал чиновников, которые угнетали народ или провинились в растрате и вымогательствах. Его благословляли за его справедливость. Его называли ангелом, которого послал Бог, чтобы возвестить золотой век на Сицилии. По наущению духовенства он наказывал и некоторых христиан, которые еще при Вильгельме I приняли ислам, вероятно, для своих мирских целей.

Народ был недоволен комендантом приморской крепости, Робертом Калатабиано, который жестоко обращался с узниками. Однажды разъяренная толпа подступила ко дворцу с требованием наказать коменданта. Его обвиняли в различных гнусных преступлениях. Ненавистный народу комендант поначалу игнорировал опасность, потом попытался отклонить от себя ее и своим врагам угрожать местью, а архиепископа Стефана пытался склонить на свою сторону обещанием богатых подарков. Наконец, он обратился к мусульманам, которых со времен Вильгельма I оставалось на Сицилии еще довольно много, и просил их похлопотать за него. Те бросились к ногам королевы и умоляли ее не губить человека, который так много оказал великих услуг государству. Надо при этом упомянуть и о том, что Роберта Калатабиано, о котором все говорили так дурно, обвиняли в том, что он потихоньку исповедует Коран, что он устроил в крепости мечеть и построил дворец, где предается греховным сношениям с христианскими женщинами и детьми. Королева, которая все еще внимательно относилась к мусульманам, действительно позволили уговорить себя и удержала Стефана от строгих мер по отношению к Калатабиано. Это поставило канцлера в очень затруднительное положение. С одной стороны, народ требовал наказания преступника, с другой – королева, а вместе с ней и бароны, стояли за помилование. Тогда он избрал компромиссный путь и обещал королеве оставить без внимания те преступления, которые подсудны светскому суду. Но, как архиепископ, он не может оставить без внимания те преступления против законов Церкви, в которых обвиняется подсудимый. Ввиду этого был созван духовный суд, перед которым и должен был предстать обвиняемый Калатабиано. Перед этим собранием он должен был отвечать не за убийства, грабежи, и за клятвопреступление, нарушение супружеской верности и кровосмешение. Обвиняемый был приговорен к наказанию розгами, к пожизненному тюремному заключению и к конфискации имущества. Толпа была недовольна этим наказанием и встретила преступника, когда он вышел из залы суда, камнями. Чтобы разъяренные люди не убили обвиняемого, его обвели, под охраной, только вокруг собора, причем глашатай перечислял его злодеяния, а палач наносил ему удары по спине. То, что Стефан так быстро и справедливо расправился с человеком, который сделал несчастными столь многих и до сих пор, под защитой могущественной клики, имел возможность беспрепятственно совершать преступление за преступлением, прибавило ему популярности и прославило его по всей Сицилии. Такого друга народа, такого защитника угнетенных до сих пор еще не было. Архиепископ Палермитанский и великий канцлер королевства старался идти этой дорогой и дальше и везде содействовал миру и процветанию страны. Он устранял искателей доходных мест, угодливых приспешников, но приближал к себе людей достойных и всеми мерами им содействовал. Здесь прежде всего надо вспомнить о Рожере Турском, человеке удивительного характера и редкой даровитости, которого Стефан сделал коннетаблем.

Но, если первый советник регентши стал любимцем народа, который всегда восторженно относился к нему, то многие бароны и лица высших классов населения смотрели на него враждебно. Тяжело было старым придворным подчиняться такому молодому человеку. Бароны негодовали на то, что не одни они были допущены к высшим должностям в королевстве, что великий канцлер при замещении должностей больше обращал внимания на заслуги, чем на происхождение. Мусульмане, которые все еще удерживали за собой много мест при дворе, не могли примириться с утратой своего прежнего значения и влияния. Самым выдающимся среди них был Абдул Касим из дома Эдризидов, которые когда-то были князьями в андалузских княжествах и в некоторых областях Северной Африки. Он все еще владел значительною территорией и поэтому мог называть себя князем. Сначала он сблизился со Стефаном, но потом охладел к нему, так как тот, по его мнению, не благоволил к мусульманам. Мусульмане соединились против Стефана с баронами и с некоторыми духовными и светскими сановниками, которые при великом канцлере не могли достигнуть своих честолюбивых целей. Они жаловались на то, что старые, поседевшие на государственной службе люди забыты ради человека, которому нет еще и тридцати лет, критиковали каждое распоряжение Стефана и, из-за близких отношений его с королевой, осмеливались заподозривать их обоих в прелюбодеянии. Сам Стефан очень умно старался смягчить дурное отношение к нему со стороны противников, но в то же время пристально наблюдал за ними, чтобы вовремя помешать исполнению каких бы то ни было враждебных замыслов. Но не дремали его враги. Они зорко следили за ним через Кварреля, которого он неосмотрительно сделал своим домоправителем и которого за деньги можно было заставить пойти на что угодно.

Недовольство апулийских баронов в это время снова прорвалось наружу. Они все еще не могли примириться с утратой своей прежней независимости, когда каждый из них мог безнаказанно нападать из своего замка на пилигримов и купцов и грабить их. Теперь эти недовольные задумали поставить во главе правительства своего человека. Они выбрали предводителем брата королевы Маргариты, Родриго, графа Монтескальозо. Граф негодовал на то, что он, ближайший родственник королевы, оставался не у дел, и полагал, что по праву рождения может быть на первых ролях в государстве, хотя сам по себе был человек ничем не выдающийся. С целью подняться при дворе в Палермо на ту высоту, которая, по его мнению, подобала брату королевы, он с большой свитой из испанских авантюристов отправился на Сицилию. Когда он находился еще в Нижней Италии, Стефан получил место великого канцлера королевства. С этих пор Родриго интриговал против главным образом нового канцлера. Стефан, а он знал о замыслах графа, счел за лучшее написать честолюбивому испанцу, который был уже в Термини, недалеко от Палермо, и напомнить ему, что ему позволено явиться в столицу только одному, а относительно свиты вооруженных рыцарей он должен ждать приказаний короля. Испанец, маленький, безобразный человечек, страстный игрок, которого никто не уважал, явился один. Канцлер принял его радушно и вежливо и посоветовал ему остерегаться действий, которые могли бы вызвать волнения в государстве и гнев королевы. Если же он по подстрекательству апулийских баронов позволит себе какой-нибудь необдуманный шаг, то это может только повредить ему самому. Простоватый испанец обещал вести себя сообразно с этими указаниями. Канцлер пригласил к себе и некоторых спутников Родриго и спросил их, что привело их на Сицилию. Они отвечали: «Только желание видеть Вас, изъявить Вам свое уважение и через Вас получить от короля изъявление его благоволения». Стефан отвечал, что он ценит их добрые намерения и вполне готов служить им, но надо выждать время, чтобы передать королю их просьбы. Достоинство, серьезность и вежливость, с которыми все это было сказано, привели этих шутов в такое смущение, что они отказались от своих воинственных планов и поспешно вернулись в Апулию. Кроме Родриго, в Палермо остался еще один из них, на которого великий канцлер произвел такое впечатление, что испанец стал с тех пор одним из самых ревностных его приверженцев. И Родриго, по-видимому, совершенно изменился. Он сопровождал Стефана всюду, где это было возможно. Но враги Стефана пытались уговорить испанца держаться от канцлера подальше и стараться играть при дворе первую роль, которая ему бесспорно принадлежит по праву рождения. Тот уклончиво отвечал, что он не знает французского языка, который так необходим при дворе, и не обладает теми способностями, которые нужны для того, чтобы держать в руках бразды правления. Тогда напустились на другого испанского рыцаря, приближенного к Родриго, в его присутствии стали смеяться над его другом, который вместо того, чтобы вступиться за честь своей сестры, королевы, ухаживает за ее любовником. Нашлось немало людей, которые действовали не него в этом направлении и которые достигли того, что испанский рыцарь перешел на сторону врагов Стефана. Он заключил с ними формальный, скрепленный клятвой союз, чтобы действовать против канцлера. Мусульманин Ричард, который заведовал финансами и был сенешалем при дворе, богатыми подарками склонил на свою сторону мусульманских и христианских телохранителей короля и был уверен, что может твердо рассчитывать на них во всяком случае. Дошло до того, что канцлер должен был опасаться за свою личную безопасность. Он редко давал аудиенции и увеличил число вооруженной стражи. Он принял со своей стороны все меры, чтобы предотвратить удар, который ему готовили, но не считал себя достаточно сильным для того, чтобы открыто привлечь виновных к судебной ответственности и наказать их. Поэтому он предложил королю и королеве уехать на зиму в Мессину, а весной отправиться в Апулию. Вместе с тем он вызвал в Мессину графа Гравину, который оставался в Апулии в качестве главнокомандующего, но при этом поставил Гравину условие, чтобы его боевая свита не была так многочисленна, чтобы могла показаться войском. В то самое время, которое было назначено для отъезда на остров, поднялась страшная буря, и заговорщики воспользовались этим обстоятельством, чтобы отговорить регентшу от этой поездки, пока погода не станет лучше. Стефан настоял на осуществлении первоначального плана и распорядился, чтобы были отремонтированы дороги, заготовлены припасы и квартиры для остановок во время путешествия.

15 ноября 1168 года, когда небо прояснилось, двор двинулся в дорогу, чтобы переселиться во второй главный город острова. О том, что именно руководило при этом Стефаном, свидетельствует о его решении удалить регентшу из резиденции на продолжительное время. В Мессине население состояло почти исключительно из христиан и поэтому Маргарита освобождалась здесь от того влияния, которое постоянно оказывали на нее мусульмане. Также важно для него было отойти от угроз заговорщиков, которые, по большей части, состояли из мусульман. Жители Мессины с искренней радостью приветствовали как двор, так и великого канцлера. Они положили к его ногам богатые подарки и просили возвратить им те привилегии, которые отнял у них Рожер И. Стефан исполнил их желание, но отказался от подарков. Потом граждане принесли ему жалобу на городского голову, который вымогал у них деньги. Великий канцлер, собрав более подробные сведения, не замедлил назначить суд над начальником города, и этот суд допросил обвиняемого и вынес ему обвинительный приговор.

Так, скоро Стефан завоевал симпатии населения Мессины. Но и здесь против него плелись интриги. У него не было недостатка в противниках среди духовенства и феодалов, но присутствие графа Гравины, который пришел туда со значительным числом вооруженных воинов из Апулии, давало ему более безопасности, чем он мог бы найти в Палермо.

Из Нормандии и из других областей Франции в Мессину стекались иноземцы, привлеченные молвой о нем, в надежде при его протекции сделать себе карьеру на острове. И эти люди сплотились вокруг него и люди презрительно смотрели на местных жителей, греков и ломбардийцев. Это возбуждало такое неудовольствие среди населения, что несколько охладило любовь к великому канцлеру. Его противники стали смелее и составили с братом королевы заговор. Родриго должен был убить Стефана. Родриго пытался вовлечь в этот заговор и других и сообщил выработанный ими план одному из чиновников города. Тот сделал вид, что готов примкнуть к заговорщикам, но попросил на размышление один день. Утром этот чиновник отправился к Стефану, чтобы предупредить его об угрожающей опасности. Последний, посоветовавшись с графом Гравиной, приказал городскому чиновнику делать вид, что ничего не произошло. Потом он отправился к королеве и сумел на нее подействовать так, что она, в интересах справедливости, заставила замолчать в себе сестринское чувство. Были созваны все члены высокой курии – епископы, графы и бароны, которые находились в Мессине, – чтобы строго наказать заговорщиков. Зал был занят стражей, и за вошедшими двери были заперты. Сам Стефан под сутаной имел панцирь, и многие из его приближенных были вооружены кинжалами. Когда регентша со своим сыном заняла место на троне, Родриго Неожиданно заговорил и стал жаловаться на плохое состояние своих финансов, на недостаток доходов со своих имений. Он просил для себя княжество Тарентское или графство Бутеру. Так он действовал в сговоре со своими товарищами. В случае отклонения просьбы они решили напасть на великого канцлера. Граф Гравина, поднявшись с места, сказал дерзкому просителю: «Не просят милости, положив руку на меч. Ее дают только за заслуги, а твое поведение было таково, что ты стал не только недостоин дальнейших милостей, но заставил короля и королеву раскаяться в том, что они уже сделали для тебя. Удержи свои сокровища, которые ты так бессмысленно расточаешь, и твоих несчастных вассалов, из которых ты вымогаешь все, что можно! Разве мало того, что ты льешь свой яд между королем и королевой, так как заставляешь последнюю укреплять свои наследные земли, чтобы ты мог там безопасно хранить свои сокровища, и пытаешься уговорить короля передать тебе управление делами государства, которое будто бы погибает под управлением его матери? Юноша прозрел твою хитрость и отвечал тебе, что, если он кому-нибудь должен не доверять, то скорее тебе, чем королеве. Отрицай, если можешь, то, что я тебе говорю, и обвини меня во лжи! Оба они здесь, чтобы свидетельствовать против тебя и погубить тебя. Но и этого мало. Ты поклялся идти против великого канцлера, пролить его кровь и привлечь других к своему заговору. В каком преступлении – я спрашиваю тебя здесь, в присутствии короля, – ты можешь его обвинить? Где причина твоей ожесточенной вражды к нему? Может быть, он напал на твое отцовское наследство? Как враг перешел границы твоих владений? Чем он оскорбил тебя или какой нанес тебе вред? Ты завидуешь ему, и это единственная причина твоей ненависти. Но попробуй сравняться с ним в добродетели, мудрости и славе, и мы поднимем тебя на одинаковую высоту с ним. Пока же ты таков, каков ты есть, – мы не потерпим, чтобы благо государства погибало в твоих руках. Ты сам хорошо понимаешь это, но ты не мог достигнуть своей цели законными и прямыми путями, увлекся преступными замыслами и стал бунтовщиком и мятежником. Ты заслуживал бы смерти, если бы не был доступен королевской милости». Родриго казался очень смущенным, почти оглушенным этими словами и, заикаясь, утверждал, что он и не думал злоумышлять против великого канцлера. Тогда судья, который делал доклад о плане заговорщиков, выступил вперед и объявил его вину. Обвиняемый, разразился проклятиями и обвинял в измене и клятвопреступлении того, кто его выдал.

Королева, испуганная и бледная, отдала приказание держать ее брата под стражей во дворце. Вскоре в зал, где происходила эта драматическая сцена принесли весть, что испанцы, соучастники заговора Родриго, с угрозами и с оружием в руках собираются в его доме и что в городе начинается волнение. Гравина спешно вышел из зала, чтобы позвать своих на защиту дворца и успокоить народ. Испанцы не сделали ни малейшей попытки к сопротивлению и согласились на то, чтобы их в тот же день вывезли в Калабрию.

На другой стороне канала некоторые из них подверглись нападению, были ограблены и лишились даже своей одежды, так что в лесах, где они искали себе спасения, умирали от переохлаждения. Некоторые из заговорщиков поспешили к великому канцлеру, чтобы сознаться в своей вине и просить прощения. Остальных выдал сам Родриго.

Стефан сначала колебался и не знал, как ему поступить. Число его противников и их значение были так велики, что он опасался принять очень строгие меры. Гравина, которому особенно хотелось отделаться от графа Молиссы за то, что тот содействовал его удалению от двора, советовал Стефану действовать беспощадно. Все-таки великий канцлер был склонен к милости. Когда через несколько дней регентша и король собрались на совет с некоторыми магнатами, поднялся молодой и храбрый Ричард Турский, открыто перед ними обвинил графа Моллису и изъявил готовность доказать его вину с оружием в руках. Граф уверял, что ни в чем неповинен, и клялся, что никогда не имел ни малейшего намерения оскорбить великого канцлера. Он обвинил Ричарда Турского во лжи, принял его вызов и предложил в поединке с ним и еще с двумя другими противниками доказать свою невинность. Роберт Лаура, граф Казерты, обвинял его в том, что он незаконно присвоил себе Мандру в Апулии и некоторые другие поместья. Молисса считал себя в состоянии доказать, что эти владения действительно принадлежат ему. Но все его уверения были бездоказательны. Тогда был созван суд пэров, чтобы решить этот вопрос. Приговор был не в пользу Молиссы. Было установлено, что он не имеет никаких прав на Мандру, что и другие его владения присвоены им незаконно. Но суд пэров, который признал его виновным, просил для него помилования у короля. Когда этот приговор был прочитан, Молисса пришел в страшный гнев, упрекал судей в несправедливости и снова аппелировал к мечу, чтобы им доказать свою правоту. В силу этого он был снова обвинен в возмущении против короля, именем которого был объявлен этот приговор, и снова предан суду высших духовных лиц. Джентиле, епископ Джирдженти, притворился больным, чтобы не участвовать в суде. Другие решили, что король имеет право поступить с Молиссой по своему усмотрению. Тогда его увели в крепость Молу, которая поднимается на скалах над Таорминой.

Некоторые из участников заговора в княжестве Салерно были заключены в тюрьмы. Один из них, Вальтер Моак, должен был Божьим Судом, в открытом поединке со своим обвинителем, снять с себя свою вину.

Что же касается Родриго, попытка переворота которого потерпела такое фиаско, то, чтобы отделаться от него, признано было за лучшее дать ему тысячу унций золота и с этими деньгами отослать в Испанию. Стефан, который наконец понял, что ему необходимо избавиться от своего недостойного домоправителя, поручил Квареллю снарядить шесть галер и с этой флотилией проводить Родриго до Арля, причем сам он должен был остаться потом во Франции. До тех пор испанца содержали в крепости Реджио.

После этих событий, казалось, ничто уже не мешало возвращению в Палермо. 12 марта 1169 года двор, конечно, с рейхс-канцлером, отбыл из Мессины. Гравина, которому королева в вознаграждение за его услуги дала в лен владение Лоротелло, как и те бароны, которые были на стороне Стефана, отправились в свои владения. Когда король и королева возвратились в свою резиденцию в Палермо, там снова начались интриги против великого канцлера. Еще громче заговорили о том, что свободам острова грозит опасность, если Сицилией и впредь будет по своему произволу править такой человек, как Стефан. Возможно, что Стефан после своих последних больших успехов стал несколько надменнее, мало обращал внимания на местных жителей и слишком благосклонно относился к своим приближенным, которые по большей части не были природными сицилианцами.

Вскоре после его возвращения произошло одно событие, которое, хотя напрямую и не было связано с ним, все-таки возбудило о нем очень дурные толки. Некий француз, Жан Левардин, которому он передал одно ленное владение, обложил своих подданных тяжелыми податями и требовал, чтобы они отдавали ему половину всех своих заработков. Это было против сицилийских законов и одним из тех грубых злоупотреблений, которые угнетали крестьян во Франции и привели потом к революции. Подданные француза обратились за помощью к великому канцлеру, но тот не обратил внимания на их ходатайство и позволил своему протеже продолжать действовать в том же духе. Это вызвало среди населения сильное недовольство.

Составился заговор, чтобы убить канцлера, когда он будет сопровождать короля от дворца к собору. Великий канцлер, который получил известие об этом покушении, счел нужным принять суровые меры. Он имел основание думать, что протонотарий Айелл вступил в соглашение с заговорщиками и пригласил его к себе. Когда же Айелл не явился, Стефан приказал взять его под стражу. Многие из телохранителей короля были арестованы. Отпущенный на свободу Ричард, которого обвиняли в том же, получил приказание не оставлять дворца и воздерживаться от всяких разговоров со стражей. Королева не соглашалась на заключение его в тюрьму. Епископ Джирдженти тайно бежал, предчувствуя опасность и для себя. Когда он прибыл в свое епископство, он пытался там возмутить местное население против Стефана и говорил, что канцлер, который уже заключил протонотария Айелла в тюрьму, хочет всех, кто не подчиняется его произволу, лишить свободы и даже замыслил отравить короля и жениться на королеве. Поэтому все сицилийцы, преданные царствующей династии, должны восстать против него. Но его речи не произвели особенно большого впечатления. Королева, узнав о его происках, послала своего уполномоченного в город, где жил епископ, и этот человек привез арестованного мятежника в Палермо. Епископа привезли в столицу в цепях, отдали под суд и, поскольку он не мог оправдаться, заключили в крепость святого Марка в Валь Демоне.

Когда эту бурю подавили в зародыше, в Мессине разразилась новая. Кваррель медлил, согласно с данным ему приказанием, доставить, Родриго на берега Франции и снова получил от великого канцлера категорическое приказание уехать в строго определенный срок.

Но алчный Кваррель никак не решался покинуть Мессину, где он нашел неисчерпаемый источник доходов, поскольку обложил налогом каждый корабль, который ехал в Святую Землю. Его алчность возмущала жителей, и их гнев обратился не только против одного его, но и вообще против всех чужеземцев, которые, по всеобщему мнению, обирали остров. Возник спор между товарищами Кварреля и греческими крестьянами в одной гостинице. Кваррель требовал, чтобы городской суд наказал греков, но суд ответил на эту просьбу отказом. Когда же наконец суд уступил и чиновник вышел, чтобы арестовать виновных, народ встретил чиновника камнями, и тот спасся только благодаря поспешному бегству. Большая часть населения тотчас же присоединилась к грекам и выступила с ними против великого канцлера, против Кварреля и против французских авантюристов. Опять пошла в ход старая история о злоумышлении Стефана на жизнь короля и о его намерении жениться на королеве. Правительство послало из Палермо письмо к мессинцам, в котором пыталось их успокоить, но серьезно предостерегало их от насильственных действий против административных лиц и указывало на пример тех, кого великий канцлер уже вынужден был наказать.

Глава города созвал народ в церковь, чтобы прочитать им письмо, но что-то задержало его в дороге, так что он не мог своевременно туда явиться. Тогда среди собравшейся толпы стали громко повторяться самые невероятные слухи. Один говорил, что король Вильгельм уже убит, что его младший брат, Генрих, со своими приверженцами осажден в палермитанском замке и что Стефан возложил на себя корону. Другой утверждал, что он лучше знает дело, что на трон вступил не великий канцлер, а его брат, Готфрид. Ввиду этого-то Кваррель будто бы с большими деньгами отправляется во Францию, чтобы привезти оттуда принца Генриха, который должен жениться на Констанце, дочери Рожера II. Шум становился все сильнее и сильнее.

Толпа народа добралась до дома Кварреля, затем бросилась в гавань, задержала там галеры, на которых тот должен был отплыть, и переправилась в Реджио, чтобы освободить Родриго, который находился там в заключении. Жители Реджио действовали заодно с вновь прибывшими. Вся эта толпа напала на крепость, в которой находился заключенный, и одним своим ревом добилась, чтобы его выдали, до того был напуган гарнизон.

Кваррель между тем бежал из своего осажденного жилища в королевский дворец. Родриго, который теперь выступал как повелитель Мессины, приказал отнять у него все его имущество и заключить в старую крепость. Но жители требовали, чтобы он выдал его им. Родриго уступил их желаниям. Несчастного привязали спиной к мулу, под рев толпы прогнали мула по всем улицам города и, наконец, убили. Иностранцы, находившиеся тогда в Мессине, тоже пали под ударами черни, главным образом, греков. Это была маленькая прелюдия Сицилийских Вечерен, которые произошли почти через сто лет. Беспорядки зашли наконец так далеко, что Родриго вынужден был выйти к народу и отдать строгое приказание, чтобы удержать жителей от дальнейших насилий. Вскоре стали опасаться, что из Палермо могут прислать войска, и поэтому испанец стал принимать меры для защиты города. Зашла речь и о том, чтобы укрепить Раметту с одной и Таормину с другой стороны. Но комендант крепости Мола, которая господствует над городом, не соглашался на это. Тогда хитростью его схватили и убили. Таким образом граф Молисса, который был заключен в этой крепости, снова получил свободу.

К известиям об этих волнениях в Палермо отнеслись серьезно. Канцлер Стефан решил собрать войско и поставить во главе его самого молодого короля. Для выступления был назначен день, который астрологи посчитали особенно удачным. Жителям Катании было запрещено поддерживать какие бы то ни было торговые связи с этим городом, чтобы отрезать мессинцам подвоз продовольствия. Жители Реджио не могли доставлять в мессинскую гавань достаточное количество провианта, так как в том году у них был большой неурожай. Многие города острова, где было ломбардское население, прислали Стефану вспомогательные войска. Лонгобарды, хотя они и не были недавними поселенцами на острове, не были и коренными сицилийцами и по этой причине всегда недолюбливали аборигенов Сицилии. И теперь, когда последние восстали, они охотно приняли участие в подавлении мятежа. Но, когда сигнал к восстанию был дан, оно вспыхнуло и в других местах, и против Стефана поднялись все его противники. Граф Гераче, потомок Серлона, который отличился своей геройскою храбростью при первом завоевателе острова и который был родственником королевской семьи, в своих многочисленных замках поднял мятеж и приглашал туда епископа Кефалу. Протонотарий Айелл из своей тюрьмы составлял заговоры против двора и разрабатывал план физического устранения великого канцлера. Он пустил в ход все, чтобы подбить дворцовых слуг на это покушение. Таким образом волнение началось и в Палермо, где среди местного населения было много таких людей, которые, по-видимому, готовы были восстать. Поэтому приверженцы Стефана дали ему совет выступить из Палермо до назначенного астрологами дня и поскорее удалиться в какую-нибудь сильную крепость, чтобы там ожидать короля и лонгобардских воинов. Но канцлер послушался своих французских друзей, которые считали, что город можно оставить только тогда, когда он будет весь на стороне короля.

В день, выбранный для покушения на Стефана, подкупленные придворные служки, которые взялись за это дело, стояли уже на пороге его дворца. Но его шталмейстер заметил их и, предчувствуя недоброе, своевременно сообщил Стефану об угрожавшей ему опасности. Заговорщики, которым их первое покушение не удалось, пытались спровоцировать волнение в городе и призывали народ вооружиться и окружить дом Стефана, так как он якобы намерен бежать на корабль с королевскими сокровищами, которыми еще раньше тайно завладел. Доверенный человек великого канцлера, Генрих де Флор, был убит на улице помощником евнуха Ричарда. Это случилось под окнами королевского дворца, и граф Авелино, который сопровождал убитого, тоже стал бы жертвой разъяренной толпы, если бы молодой король не крикнул из окна, призывая воинов на помощь графу.

Жарче всего было у Стефана в архиепископском дворце. Кругом рядами были расставлены охранники, но они были вынуждены отступить под натиском возбужденной толпы, которая состояла как из христиан, так и из мусульман. Стефан видел, что опасность весьма велика, и решил с маленькой группой верных ему людей бежать в собор, соединенный с архиепископским замком, и переждать бурю в его башне. Коннетабль Ричард Турский с отрядом своих воинов пришел вовремя и попытался разогнать толпу. Сначала это ему до некоторой степени удалось, но вскоре чернь в еще большем количестве вернулась назад и заставила его отступить. Страшная буря разразилась над архиепископским замком и собором. Великий канцлер и его храбрые спутники проявили в этом критическом положении редкое мужество. Они стреляли сверху в осаждавших и несколько раз делали вылазки. Но вдруг появились протонотарий Айелл и евнух Ричард со знаками своего достоинства. Они стали во главе мятежников, барабаны личной охраны короля забили тревогу и этим взбудоражили весь город, так как жители подумали, что этот сигнал дан по приказу короля. К дверям собора навалили бревен, чтобы сжечь его. Когда вход был открыт, борьба вспыхнула в стенах священного здания. Для Стефана и его приверженцев не оставалось другого убежища, кроме верхушки башни. Дворец и собор были взяты штурмом. Не взята была лишь прочная колокольня. Защитники ее бросали сверху вниз камни, а собравшаяся внизу толпа старалась разрушить основание башни. Королева в страшном испуге за любимца настойчиво требовала от своего сына Вильгельма, чтобы он лично предстал перед народом и таким образом восстановил спокойствие в городе и спас канцлера. Но этому помешал Айелл. Он говорил, что жизнь короля подвергнется большой опасности, если король появится среди разъяренной толпы. Усилия нападавших разрушить башню или на нее подняться не привели ни к чему. Стало ясно, что, по крайней мере, в этот день это не удастся. Руководители мятежа боялись, что ярость народа мало по малу остынет. А так как для них всего важнее было, чтобы великий канцлер удалился из Палермо, то они предложили ему оставить королевство. Ввиду крайней необходимости Стефан согласился на это, и было условлено, что он отправится в Сирию с небольшой свитой по его выбору. Приближенные к нему французы должны были вернуться во Францию. Дворянам, приверженцам Стефана, которые находились с ним на башне, обещали жизнь, личную неприкосновенность и сохранение прав собственности. Обе стороны поклялись неукоснительно исполнять эти условия. Уже на следующее утро прежнего великого канцлера препроводили к морю, чтобы посадить на галеру, которая должна была доставить его на Святую Землю. Соборное духовенство, которое там его ожидало, потребовало, чтобы он торжественно сложил с себя архиепископское звание. Стефан медлил это сделать, но угрожающее поведение толпы и даже воинов заставило его согласиться. Во время его путешествия страшная буря заставила его выйти на берег в Ликоте, где епископ Мальты, который его сопровождал, только с большим трудом мог спасти его от ярости обступившей их толпы. Когда море успокоилось, Стефан продолжил свое плавание к Святой Земле и был там встречен знаменитым архиепископом Вильгельмом Тирским, который его высоко ценил и с большим участием относился к его судьбе.

Воспитатель юного короля, ученый Петр из Блуа, который явился в Сицилию вместе со Стефаном, вместе с ним испытал народную ненависть. И его жизни угрожала тогда опасность. И ему пришлось бы отправиться в Палестину, если бы этому не помешала тяжелая болезнь, которая свалила его именно в это время. Молодой король, который очень уважал своего воспитателя, не замедлил защитить его от опасности в его тяжелом положении. Он попросил архиепископа Ромуальда Салернского принять Петра к себе, и тот ухаживал за больным, как за родным сыном. Когда же он поправился и гнев народа утих настолько, что он без всякой опасности мог находиться на острове, Петр не захотел остаться там, где народ принял его, как и его друга Стефана, слишком негостеприимно. Напрасно король пытался его удержать. Петр Блуа на галере, которую предоставил ему его царственный питомец, отправился во Францию, а потом уехал в Англию, где стал вице-канцлером государства.

То, что он пережил в Палермо, вызвало в Петре сильную неприязнь к Сицилии, впоследствии проявлявшуюся почти комическим образом. В своих письмах он называет этот остров вратами ада, даже самим адом, страной гористой и чудовищной, где климат вполне гармонирует с дикостью и вероломством жителей. В сравнении с этим невыносимым климатом он находит климат Англии очень приятным и хвалит добрую английскую кухню – не в пример сицилийской. Ко всему прочему этот остров не имеет небесного патрона, каким Англия осчастливлена в лице Фомы Кентерберийского, небо не ограждает Сицилию от землетрясений и вулканов, которые там каждое мгновение угрожают жизни. Он радуется за своего брата Вильгельма, который отказался от аббатства Маниаки на ужасном острове и возвратился во Францию, чтобы пить там вино, выжатое на холмах Блуа, вместо того жалкого сока, которым его так долго травили на Сицилии.

Вскоре после этого великого политического потрясения произошло новое событие, заставившее Сицилию содрогнуться от ужаса. Если бы подобные явления повторялись чаще, это могло бы вполне оправдать отвращение Петра из Блуа к этому острову. 4 февраля 1170 года ранним утром произошло беспрецедентно сильное землетрясение. Страшный толчок достиг Калабрии и Апулии. Пострадало и Палермо, где король в это время ходил по покоям своего дворца, хотя при этом ни он сам, ни лица его свиты не пострадали. Катания была совершенно разрушена. Там не осталось ни одного дома, который бы остался невредим. При этом землетрясении погибло 15 ООО человек. Окрестности Сиракуз постигла такая же ужасная судьба. Громадная скала на вершине Этны со стороны Таормины обрушилась на дно кратера. Волны Аретузы помутились от поднявшегося ила. В Мессине море сначала отпрянуло назад, а потом огромными валами перекатилось через стены и затопило город.

Местное население Сицилии одержало победу над чужеземцами, и эту победу использовали в своих интересах как феодалы, так и старая придворная знать. Родриго и граф Молисса возвратились со своими спутниками на двадцати галерах из Мессины, а Джентиле, епископ Джирдженти, был освобожден из тюрьмы в Валь Демоне. Пальмер, протонотарий Айелл, граф Молисса, Родриго и другие сменили Стефана и его приближенных. Одним из первых актов нового правительства граф Гравина и его сын были изгнаны из государства. А так как можно было опасаться его сопротивления, то послали сильный отряд, чтобы выгнать его из его сицилийских замков. Гравина не чувствовал себя достаточно могущественным для того, чтобы вступить с ними в открытую борьбу. Он бросил свои владения на произвол судьбы и переселился со своей семьей в Сирию.

Соборный капитул избрал архиепископом декана Оффамиля. Этот выбор был сделан против воли королевы, которая втайне все еще надеялась на возвращение возлюбленного Стефана и потому не хотела упускать его из виду и допустить, чтобы заняли его архиепископское место. Она пыталась повлиять на папу – с тем, чтобы он признал новые выборы недействительными, – и передала одному кардиналу, который в это время находился в Палермо, значительную сумму денег для подкупа наместника Бога на земле. Но это ей не удалось, так как противная сторона истратила на то же самое дело гораздо больше денег.

Теперь, в 1170 году, королю исполнилось шестнадцать лет. По закону, возраст совершеннолетия – восемнадцать. Но, в силу последних событий, которые совершались против воли регентши, и потому еще, что королева относилась враждебно к новым руководителям государства, король по необходимости все больше и больше выступал на первый план.

Это был стройный молодой человек с орлиным носом и волосами с медным отливом. Прежде он с живым интересам учился. Теперь же ему пришлось отвлечься от своих научных занятий. По характеру это был кроткий и мягкий человек, но еще мальчиком он проявил мужество и решительность и доказал, что и в нем горит воинственный пыл всех членов дома Готвилей. Он умел, как и его предшественник, писать и читать по-арабски. Его девиз был таков: «Хвала Аллаху, и справедлива Ему похвала».

Нам весьма сложно определить с достоверностью, насколько сильно арабское (и мусульманское вообще) влияние на Рожера II и его сына. Однако оно, несомненно, имело место. Вильгельм II решительно исповедовал католическую религию. Ее внушали ему его воспитатели, люди духовного звания, и ее поддерживала в нем его мать, очень набожная испанка. Но с этим в нем соединялась не только полная терпимость к исламу, но даже склонность к его нравам и обычаям. В мышлении Вильгельма, как и в мышлении прежних норманнских королей Сицилии, не было резкого различия между Троицей христиан и сострадательным и милосердным Аллахом. Поэтому девиз встречается как на монетах, чеканенных в его время, так и на дипломах и документах, изготовленных при нем. Употребление имени Аллаха вместо христианского Бога совсем не так удивительно, как это может показаться. Мы не должны забывать, что В арабском языке нет другого слова для обозначения понятия «Бог» и что поэтому без него нельзя обойтись тому, кто хочет пользоваться семитическими языками. Путешественник Ибн-Джубейр из Гранады, который посетил Сицилию во времена Вильгельма II, рассказывает, что этот король относился к мусульманам с особенным доверием и выбирал из их среды своих правительственных и придворных чиновников, своих визирей и камергеров. «Можно, – рассказывает он, – судить о блеске его королевства по пышности его сановников. Они носят драгоценные одежды, скачут по городу на прекрасных лошадях, каждый из них имеет свою свиту, свою челядь и своих клиентов. У короля Вильгельма есть великолепные дворцы и сады, особенно в главном городе его королевства. В своих развлечениях по внешнему блеску и королевской пышности он также подражает мусульманским властителям, как и в законодательстве, образе правления и служебной иерархии своих подданных. Девушки и наложницы, которых он держит в своем дворце, все мусульманки. От одного его придворного служителя, Яхии (это сын одного золотошвея, который вышивает королевские платья), мы слышали, что эти девушки обращают в мусульманскую веру франкских христианок, которые живут в королевском дворце. Этот Яхия рассказывал нам, что, когда на острове было землетрясение и этот «идолопоклонник» блуждал по своему дворцу, он слышал только голоса своих жен и своих слуг, которые призывали Аллаха и Пророка. Они очень испугались, когда увидели короля. Но он сказал им: «Пусть каждый из вас призывает того Бога, в которого он верует. Кто верует в своего Бога, у того сердце спокойно».

Фрагменты хроник Фальканда, и путевые заметки еврея Вениамина Туделы доказывают нам, что действительно Вильгельм II, если у него и не было настоящего гарема, по обычаю мусульман, открыто и безбоязненно имел сношения с другими женщинами, кроме своей законной супруги. Тудела, описывая один из королевских замков близ Палермо, говорит именно так: «Лодки короля, украшенные золотом и серебром, были всегда готовы к услугам его самого и его жен». Впрочем, все это относится к позднейшему времени, потому что в тот период, о котором говорим мы, Вильгельм был еще юнцом.

Так как низложенный Стефан не только обладал личным обаянием, но и большими способностями государственного человека, то, конечно, королеве нельзя ставить в упрек то, что она не отказывалась от мысли сделать возможным его возвращение в Сицилию. Слава великого канцлера, который теперь находился в далекой Сирии, распространилась далеко за пределы Сицилии и французский король, Людовик VII, подданным которого он первоначально был, высоко ценил его. Король дал Крепи, приору одного монастыря в Валуа, который по делам своего ордена ехал в Святую Землю, письмо к Вильгельму II и регентше. В нем он благодарил их за то гостеприимство, которое двадцать лет тому назад при его возвращении из Палестины ему оказала королевская семья в Палермо, и уверял, что он по мере своих сил, всегда готов содействовать славе и величию Вильгельма II. Потом он говорил о Стефане и особенно хвалил его. С канцлером, по его мнению, поступили дурно, его погубили интриги врагов, и возвращение Стефана на прежнюю должность послужило бы только чести Вильгельма, к радости и утешению всей Франции. Знаменитый Фома Бекет, архиепископ Кентерберийский, который тогда, вследствие своего раздора с английским королем, находился во Франции, послал с упомянутым приором письмо к Маргарите, в котором тоже горячо ратовал за Стефана. В том же ключе действовал и византийский император. В Сицилии распространился даже слух, что император намерен силой оружия восстановить бывшего канцлера в его должности. Вероятно, кесарь относился с таким большим интересом к делам Сицилии только потому, что хотел выдать свою дочь за короля Вильгельма. Мало по малу некоторые из феодалов королевства становились на сторону Стефана. В числе их был граф Лоротелло, возвратившийся из многолетнего изгнания.

Но надежды Маргариты были разбиты одним ударом. Вследствие многочисленных душевных потрясений, какие вызвали в нем последние события, Стефан внезапно захворал в Иерусалиме и умер на руках короля Альмериха и других франкских принцев, которые окружали его смертное одро. Он был похоронен в церкви Святого Гроба.

Когда Оффамиль был утвержден папой в звании архиепископа, он занял то же самое положение, которое прежде занимал Стефан. Он стал первым лицом государственной политики.

Ближе всех к Оффамилю стоял протонотарий Айелл, который после изгнания Стефана стал великим канцлером. Вместе с ним, но уже на втором плане, правили делами Ричард Пальмер, который теперь был утвержден в звании епископа Сиракуз, Джентиле, епископ Джирдженти, и сарацин Ричард. Архиепископ Салерно, Ромуальд Гварно, был отослан в свое епископство. Граф Авелино, хотя он был родственником короля, тоже должен был оставить двор. Графы Молисса и Гераче возвратились в свои замки. О Родриго, брате королевы, больше нигде уже и не упоминается. По-видимому, его отослали на его родину в Наварру.

Маргарита, которой пришлось пережить столько разочарований и для которой смерть Стефана была тяжелым ударом, постепенно отходила на второй план.

В 1172 году король стал совершеннолетним. А так как фактически он еще и прежде правил делами государства, то все распоряжения, которые прежде делались от его имени и от имени регентши, с этого момента стали исходить исключительно от него. Его сердечность, доброта и мягкость привлекали к нему всех. Со времени его совершеннолетия стало меньше раздоров среди лиц, которые составляли его государственный совет, меньше интриг среди придворных. Мало по малу сглаживалась и та, до сих пор резкая грань между коренным населением страны и норманнами. Феодалы, которые при Вильгельме I могли жаловаться только на суровость и пренебрежение к ним, были удовлетворены отношением нового короля и его правительства. Зато мусульмане с тоской вспоминали о прежних временах. Хотя Вильгельм VI, как было уже сказано, был к ним расположен, христианский фактор все-таки мало по малу приобретал главенствующее значение. Со времени завоевания острова первым Рожером Сицилия некогда еще не была так уважаема со стороны других государств, как теперь.

Уже Вильгельм I вел переговоры с английским королем о заключении брака между его сыном и английской принцессой. С этой целью в Палермо приезжал посол Генриха. Однако по этому пункту соглашения не состоялось. Теперь, когда Вильгельм II занял трон своего отца, византийский император Эммануил Комнен обратился к нему с предложением заключить брачный союз между молодым королем и принцессой Зура Марией. С этой целью он направил послов в главный город Сицилии, а Вильгельм II со своей стороны послал в Константинополь уполномоченных, чтобы заключить брачный договор. Император дал последним клятвенное обещание, что он своевременно отправит свою дочь для бракосочетания в Палермо, а послы Вильгельма поклялись, что король Сицилии примет принцессу как свою невесту. Для этого Вильгельм с братом своим Генрихом, принцем Капуанским, отправился в Тарент, чтобы встретить там свою невесту. Но ему пришлось ждать очень долго, и он, чтобы занять время, поехал на богомолье к горе Гарган. Когда же потом он вернулся в Барлетту, ему стало ясно, что Эммануил Комнен не хочет выполнять свое обещания.

Король отправился в Баневент – вероятно для того, чтобы встретиться там с папой, а своего брата, который дорогой заболел, отослал в Палермо, где принц, тринадцатилетний мальчик, скончался. С его смертью самостоятельное существование Капуанского княжества прекратилось, и оно вошло в состав сицилийского королевства. На вероломство, с которым византийский император нарушил торжественно заключенный договор, Вильгельм II смотрел – да и не мог смотреть иначе – как на личное оскорбление. Ввиду этого установились очень натянутые отношения не только между ним и Эммануилом Комненом, но и между Комненом и венецианской республикой. Император понимал, что война с королем Сицилии неизбежна, и поэтому обратился к союзной с ним Венеции с требованием денежной помощи, которую, по прежним договорам республика должна была в подобных случаях предоставлять грекам.

Венеция, которая совсем не хотела ссориться с Сицилией и папой, медлила исполнить это требование. Тогда Комнен перешел к угрозам и стал всячески вредить венецианским кораблям на Востоке. Наконец он зашел так далеко, что выгнал из своей империи подданных города дожей. Византийские корабли захватили Спалато, Рагузу и другие места в Далмации. Дож, Витале Микели, сам повел флот, снова занял эти гавани и с явно враждебными целями двинулся дальше к Архипелагу. Император, наконец, уступил и попытался окончить дело миром. Ввиду этого венецианские корабли перезимовали в Хиосе. Но здесь их войско изрядно поредело: чума. Остаток флота вернулся в венецианские лагуны, страшная болезнь появилась и там и вновь сняла обильную жатву. Народ винил в этом дожа и умертвил его, когда он выходил из церкви святого Марка.

Преемник убитого, дож Себастиано Циани, хотел заключить с императором мир, но его послов приняли в Константинополе неблагосклонно. Циани послал тогда уполномоченных в Сицилию, чтобы просить там помощи. С этим поручением поехал знаменитый Энрико Дандоло, который потом, в качестве предводителя католического крестового похода, завоевал Византию и, как трофей своей победы, привез в Венецию медных коней Лисиппа, которые и поныне украшают портал церкви святого Марка. Дандоло встретил в Далмации византийских послов, которые, по поручению Эммануила, должны были заключить с республикой мир, и поэтому вернулся вместе с ними в Венецию. Но потом начались новые увертки, которые заставили дожа вторично отправить послов в Палермо. Последние заключили с сицилийским правительством союз на двадцать лет. Король Вильгельм даровал венецианцам, которые жили на острове, особые права и привилегии. В сицилийских гаванях снаряжали флот против Византии. Но прежде чем этот флот вышел в море, страх перед ним и перед союзом, заключенным с могущественным вольным городом, заставил императора не доводить дело до войны. Он выдал венецианским купцам, корабли которых были захвачены в греческих водах, значительное денежное вознаграждение, позволил им торговать с его королевством им оставаться там на постоянное жительство.

Вильгельм же отказался от враждебных действий против Эммануила, который поступил с ним так оскорбительно, вследствие угрожающего положения дел в Италии. Здесь легко могла снова вспыхнуть война между Барбароссой, с одной стороны, лонгобардской лигой и папой – с другой. И Сицилия, ввиду своих близких отношений к церковной области, неизбежно должна была принять в ней участие. Но еще больше отвлекало Вильгельма от задуманного похода на Византию тяжелое положение христиан в Иерусалиме. Постоянно усиливающаяся власть Саладина, самого могущественного из властителей, которые до сих пор боролись с крестоносцами, заставляло серьезно опасаться за Святой Град. Призывы о помощи очень многочисленных в Палестине франков, дошли как до всех европейских государей, так и до Вильгельма II.

Он решил усилить флот, подготовленный для войны с Константинополем и послать его на помощь своим единоверцам на Востоке, которым грозила гибель. Число кораблей было доведено до двухсот. На них посадили 1000 рыцарей и снабдили их осадными машинами и метательными снарядами. Команду над флотом принял адмирал Вальтер Моак. Его сопровождал вышеупомянутый Танкред, граф Лечче, внук короля Рожера. Это был тот самый Танкред, который впоследствии стал преемником Вильгельма II и потом оставил королевство последнему несчастному отпрыску дома Готвилей.

Он родился в Лечче и был незаконным сыном герцога Апулийского, второго сына короля Рожера. Его отец страстно влюбился в дочь коменданта Лечче и сошелся с ней без ведома короля Рожера. Когда Рожер узнал об этом, он силой разлучил влюбленных, и герцог умер от горя в разлуке с любимой женщиной, которая вместе со своим отцом должна была отправиться в изгнание. Танкред, плод этой любви, и его младший брат Вильгельм, прекрасный, всеми любимый молодой человек, который рано умер, воспитывались в королевском замке, но содержались под строгим надзором. При Вильгельме I Танкред принял участие в тех смутах, которые происходили на острове, и был отправлен в изгнание. Он долго потом жил в Греции и там вызывал всеобщее удивление своими познаниями в алгебре, астрологии и музыке. Когда же впоследствии он возвратился в Сицилию, Вильгельм II принял его благосклонно.

Сицилийский флот направился прежде всего к Египту и 14 июля 1174 года бросил якорь у Александрии. Там войско высадили на берег. Адмирал думал, что город можно взять без особенных затруднений, но ошибся в своих расчетах. Гарнизон был хорошо вооружен, и арабы вскоре сделали вылазку. Много высадившихся на берег было убито, а остальные были вынуждены спешно отступать на корабли. Триста рыцарей не могли добраться до кораблей, были окружены мусульманами и частью перебиты, частью взяты в плен. Эта, так неудачно начавшаяся экспедиция неудачно и окончилась. Саладин, когда известие об этом дошло и до него, сам двинулся с войском к Александрии. Теперь о новой высадке на берег не могло быть и речи. Флот покинул египетские берега.

Этот бесславный поход должен был произвести неблагоприятное впечатление на Вильгельма II, и он вскоре обратил свой взгляд в другую сторону, на север. Фридрих Барбаросса, который после своего последнего похода на Рим, когда он вынужден был уносить ноги от поднявшихся на него ломбардцев, в течение шести лет не покидал Германии, теперь готовился к новому, пятому, походу за Альпы.

Его побуждало к этому желание ликвидировать постоянное противодействие ломбардских городов и показать свою силу как папе Александру III, так и его союзнику, королю Сицилии, которые всячески поддерживали верхне-итальянскую лигу. В сентябре 1174 года Великий Гогенштауфен с сильным войском двинулся в путь к югу и пошел через Савойю, чтобы вторгнуться в Италию в районе Сузы, откуда он семь лет тому назад с опасностью для жизни должен был бежать. При приближении немцев граждане Сузы в паническом ужасе бежали. Город был превращен в груду пепла. Ближайшие укрепленные пункты, через которые лежал путь немецкого императора, Турин и Асти, сдались. Но Александрия заперла перед ним свои ворота. Началась жестокая, но безуспешная осада.

Уже за несколько лет до Барбароссы воинственный архиепископ Майнциский Христофор прибыл в Италию и там со своим войском преследовал врагов императора. Ему удалось покорить почти всю Среднюю Италию вниз до Апулии, от Лукки до Сполетто. Теперь ему пришла в голову одна дерзкая мысль. Как ему казалось, он мог оказать большую услугу императору.

Город Анкона, когда в Италии бушевали беспрерывные военные бури, не подвергался нападениям в течение столетия. Он никогда не признавал немецких императоров своими сюзеренами. Императоры Византии считали Анкону собственностью своей империи, и богатый, цветущий торговый город это вполне устраивало, так как союз с греческий империей был для него выгоден. А для византийских императоров было важно иметь на полуострове, значительная часть которого прежде подчинялась им, хотя бы один город, находящийся под их протекторатом. Это был их плацдарм. Торговля с Константинополем приносила жителям Анконы огромные доходы, и поэтому другие города Италии с завистью смотрели на этот счастливый город. Норманны Апулии и Сицилии тоже относились к нему неравнодушно, потому что оттуда византийский император всегда мог строить против них козни и предпринимать военные действия, как это не раз и бывало. Особенно ревниво смотрела на свою соперницу на Адриатическом море Венеция, которая не могла допустить, чтобы кто-нибудь оспаривал ее первенство на море. Наконец, и Барбаросса был страшно раздражен Анконой, как единственным городом, который никогда, даже формально, не признавал его верховной власти. Он гневался на него и за то, что Византия отсюда, со из своего опорного пункта, плела свои интриги, как против норманнов, так и против немецкой империи. Две первых попытки, которые Германия сделала для того, чтобы овладеть Анконой, окончились неудачно. Поэтому архиепископ Христофор думал, что он не может оказать более серьезной услуги делу гибеллинов, если завоюет этот город. А осада города могла быть удачной только в том случае, если можно было бы обложить его с моря.

Ненависть Венеции ко второй по значению гавани на Адриатическом море была так велика, что вольный город дожей, сторонник ломбардских городов, смертельный враг Барбароссы, подал руку архиепископу, который состоял на службе немецкого императора и действовал в его интересах, чтобы погубить республиканскую общину, которая не желала ничего, кроме независимости, чем пользовалась и сама Венеция. Архиепископ с радостью заключил союз с всегда ненавистной для него Венецией, и в то самое время, когда он окружил Анкону с суши, в Анконской гавани появился венецианский флот (апрель 1174 г.).

Осада Анконы…

В городе свирепствовал голод, болезни сотнями уносили тех, кто не умер от ран и лишений. Но в течение шести месяцев все население города, включая женщин и детей, героически сопротивлялось. Наконец для осажденных явилось спасение. Руку помощи подал феррарец Вильгельм Маркезелли и римская графиня Альдруда Бритоноро из дома Франжипани. С опасностью для жизни несколько осажденных вышли из городских стен, чтобы сообщить влиятельным членам гвельфской партии об ужасном положении города. Благородный Маркезелли и настолько же смелая, насколько и прекрасная гражданка Рима тотчас собрали войско и повели его к городу, который отчаянно боролся. Перед его стенами они водрузили золотое знамя, при виде которого еще раз ярко вспыхнуло самоотверженное одушевление осажденных. На яростный боевой клич, раздавшийся за городскими стенами, извне отвечали таким же криком, и когда архиепископ Христофор, войско которого было истощено продолжительной осадой, его услышал, он подумал, что на него с тыла идет более сильное войско, снял осаду и ушел со своими воинами в Сполетто. Оба освободителя с триумфом вошли в Анкону.

Вильгельм II не принимал деятельного участия в этих битвах, которые происходили в Верхней Италии. Но они затрагивали слишком близко его интересы, чтобы он, не вмешиваясь в войну сам, мог не поддерживать по мере возможности врагов Барбароссы. Для этой цели он посылал туда деньги и удерживал пизанцев и генуезцев от союза с немцами против итальянской свободы. Генуя пыталась завязать дружелюбные отношения с архиепископом Майнцским Христофором, И это так раздражало ломбардцев, что они блокировали подвоз продовольствия к этому Лигурийскому приморскому городу. Из-за этого в Генуе в течение месяца продолжался голод. В таком положении этот вольный город счел целесообразным просить милости у сицилийского короля. Он послал в Палермо Оттобуоно из фамилии Альбериче с двумя другими уполномоченными. Там их ожидал очень благосклонный прием; состоялось соглашение, и были возобновлены условия договора, еще прежде заключенного между Вильгельмом I и генуезским сенатом. В силу этого договора Лигурийская республика в войне Барбароссы с Италией должна была сохранять нейтралитет.

Когда Барбаросса вынужден был прекратить осаду Александрии, он отошел в Павию. Император осознавал, что без военного подкрепления из Германии он не добьется значительного успеха. Поэтому он счел нужным вступить в переговоры с врагами и предложил папе Александру III и ломбардским городам избрать для этой цели уполномоченных. Обе стороны согласились на это, но переговоры не привели ни к чему. Следующей зимой Барбаросса из Павии неоднократно схватывался со своими противниками.

В это время, зимой 1174—1175 годов, если верить Ромуальду Салернскому, произошло событие, о котором, впрочем, никто кроме него не упоминает. Гогенштауфен, вероятно, для того, чтобы разъединить короля Сицилии и папу, через архиепископа Майнцского послал к Вильгельму II послов с предложением союза и руки принцессы. Но Вильгельм категорически отклонил это предложение, и этот отказ очень рассердил Барбароссу.

Архиепископ Майнцский продолжал боевые действия в Средней Италии, пока император ожидал прибытия новых вспомогательных войск из Германии. Когда эти войска прибыли, Барбаросса считал себя достаточно сильным для того, чтобы нанести сильный удар своим врагам. Тогда совершенно неожиданно произошло событие, очень опасное для его замыслов, которое произвело на него потрясающее впечатление. Вдруг он получил известие, что Генрих Лев отстал от него и отправился назад в Германию. Глубоко взволнованный, Барбаросса поспешил вслед за ним, догнал его у озера Комо, упал, как рассказывают, перед ним на колени и заклинал его не отделяться от императора. Но Генрих оставался непреклонным, и два могучих воина расстались в гневе. Весной 1176 года император, хотя он лишился помощи своего могущественного соратника, решился дать битву. 29 мая он напал на ломбардское войско у Леньяно, ринулся со своими воинами в гущу врагов, бился почти со сверхестественной храбростью, но должен был уступить бешенству отчаяния итальянцев и был разбит наголову. После этого ужасного поражения Фридрих понял, что наступило время переговоров. Он тотчас же обратился к наместнику Христа. Еще с тех пор, когда велись переговоры в Павии, он, видимо, вынес убеждение, то Александр III будет теперь уступчивее. Через посредство папы он надеялся расторгнуть союз ломбардских городов и, может быть, подчинить себе восставшие города. Он направил посольство, во главе которого стоял архиепископ Христофор Майнцский, к папе, который в то время находился в Ананьи.

Папа, тогда уже согбенный от старости и утомленный постоянной борьбой, оказал вестникам мира благосклонный прием. Фридрих поручил заявить ему, что желает примириться со святым престолом и покончить со схизмой, которая была вызвана появлением антипапы. Святой отец отвечал, что он охотно примет мир на подходящих условиях, но в заключении этого мира должны принять участие ломбардские города, король Сицилии и византийский император. Уполномоченные согласились на эти условия, дальнейшие переговоры велись секретно, чтобы никто не мог в них вмешаться и этим повредить делу мира. После столь продолжительных смут, при таких разнообразных и несовместимых интересах сторон было очень нелегко достигнуть соглашения. Но в главных пунктах послы сошлись со святым отцом и удалились к императору, условившись предварительно, что в совещаниях должны принять участие и уполномоченные от ломбардских городов.

Тогда гонцы и письма заметались между Александром Барбароссой, королем Сицилии и ломбардскими городами. Главным результатом этого сближения императора с папой, по-видимому, было то, что им совместными усилиями удалось возобновить старую вражду между городами Ломбардии, ослабить этим их союз и таким образом устранить опасность нового общего восстания против немцев.

В начале 1177 года наместник Христа отправился через Беневент в Васто на Адриатическом море, чтобы оттуда на кораблях идти в Романью и встретиться с Фридрихом Барбароссой в Болонье. Одиннадцать сицилийских галер ожидали его в Васто. На них, вероятно, находились и послы Вильгельма II, которые должны были принять участие в переговорах между папой и немецким императором. Когда Александр с большой свитой сел на корабль, страшная буря отбросила к берегам Далмации галеру, на которой он находился. Тем не менее, 24 марта он прибыл в Венецию. Здесь папа принял послов Барбароссы, которые заявили ему, что император хотел бы встретиться со святым отцом в каком-нибудь другом городе, а не в Болонье, враждебной Гогенштауфенам. Уговорились обсудить прежде всего именно этот вопрос в Ферраре. Туда отправились Христофор Майнцский, как уполномоченный Барбароссы, Александр III со своими кардиналами, послы ломбардских городов и послы короля Вильгельма Сицилийского, среди которых самым выдающимся был историк Ромуальд Салернский. Святой отец открыл собрание в церкви святого Георгия заявлением, что он ни в коем случае не примет мирных предложений императора, если на это не изъявят своего согласия король Сицилии и ломбардские города. На первых порах никак не могли решить, где собраться всем для окончательных переговоров. Наконец сицилийским послам удалось уговорить ломбардцев избрать местом переговоров Венецию. Папа с большой торжественностью 10 мая вступил в этот город. Сам Барбаросса не явился, но послал туда своим уполномоченным Христофора Майнского. Верхнеитальянские города имели там многочисленных представителей. Были и послы короля Вильгельма. Тотчас же после открытия собрания, которое происходило во дворце патриарха, оказалось, что на мирное соглашение едва ли можно было надеяться. Ломбардцы держали себя очень недоверчиво, так как видели, что папа, который прежде был на их стороне, теперь вместе с их смертельным врагом против них. Император и папа, конечно, прилагали все усилия к тому, чтобы посеять раздор между ломбардскими городами и по возможности совсем расторгнуть уже ослабленный ломбардский союз. Только послы Сицилии серьезно заботились о заключении мира, но многого сделать не могли и они. Христофор Майнский от имени Барбароссы настаивал на соблюдении ронсалийских постановлений, так решительно отвергнутых ломбардцами. Последние и теперь категорически отвергали это требование. Папа опасался, что при таких обстоятельствах заключение мира может совсем не состояться и поэтому предложил императору заключить перемирие с ломбардскими городами на шесть лет, а королем Сицилии – на пятнадцать. Но и по этому вопросу, как и по многим другим, никак не могли придти к согласию, несмотря на то, что между императором и Александром постоянно курсировали гонцы. Наконец Барбаросса, который находился в Помпозе между Равенной и Венецией, принял решение отправиться в Кьоджию, недалеко от города дожей, так как отсюда ему было легче вести переговоры, а Александр III не хотел, чтобы император лично явился в Венецию, Когда император приехал в Кьоджию, многие жители Венеции устремились туда, чтобы своими глазами увидеть величайшего монарха мира. Многие венецианцы выражали желание видеть в своих стенах могущественного властителя, так как они думали, что торжества по этому поводу принесут городу большие выгоды. Они пытались уговорить императора, чтобы он, не обращая внимания на папу и на других, явился в Венецию и там продиктовал условия мира по своему желанию. Император сделал вид, что готов принять это предложение. Венеция была взбудоражена. Ломбардцы оставили город, так как не желали дышать одним воздухом со своим смертельным врагом и полагали, что им может повредить одно уже появление императора.

Дож Циани совсем потерял голову и не знал, что ему делать. Папа Александр был в таком же волнении. Только сицилийское посольство сохраняло спокойствие. Глава посольства, архиепископ Ромуальд Салернский, старался поддержать в папе мужество и указывал ему на то, что в случае, если начнется восстание среди венецианской черни, он может удалиться на одну из сицилийских галер, которые стояли в гавани. Ромуальд отправился затем во дворец дожей и явился к Циани во время заседания совета. В смелой речи он напомнил дожу его клятвенное обещание на позволять императору Барбароссы являться в Венецию, если на это не даст своего согласия папа Александр. В заключение он сказал, что если дож нарушит клятву, он с остальными послами уедет в Палермо и расскажет королю Вильгельму II, как дурно обошлась республика на Адриатическом море с его уполномоченными. Дож дал уклончивый ответ. Он говорил, что республика не может допустить того, чтобы сицилийские послы уехали из Венеции, так как их совет особенно нужен теперь, при настоящем положении дел. Впрочем, послы могут совершенно спокойно оставаться в городе, так как приезд Барбароссы не представляет для них никакой опасности. Но Ромуальд в гневе оставил большую залу дожей со словами: «Без вашего разрешения мы сюда пришли, без вашего разрешения и уйдем, а за оскорбление нашего короля будем мстить не словами, а делом». Он тотчас же доказал, что его речь не пустая угроза и стал готовиться к отъезду. Дож не ожидал этого и не мог проигнорировать обиду Ромуальда, так как для республики было слишком важно сохранить дружеские отношение к сицилийскому королевству. Между обоими государствами велась очень оживленная торговля; много венецианских купцов находилось на южном острове Средиземного моря, где их корабли и товары наполняли гавани и пристани. Поэтому король Вильгельм II легко мог бы отомстить за оскорбление своих послов, конфисковав венецианские корабли и арестовав тех граждан Адриатики, которые находились на его территории. Когда известие об отъезде Ромуальда и его свиты с площади Марка, этого центра венецианской жизни, разошлось по городу, население пришло в настоящий ужас. Даже те, которые пытались пригласить императора в Венецию, теперь больше всего желали, чтобы император к ним не приезжал. От разрыва с королем Вильгельмом Сицилийским все ожидали самых печальных последствий для подданных венецианской республики и для их имущества. Через двадцать четыре часа город снова успокоился, так как было объявлено, что дож, в силу своей клятвы, не потерпит императора в Венеции.

Когда дела приняли такой оборот, император понял, что ему теперь остается только один путь: принять предложение папы. Поэтому из Кьоджии он велел объявить папе, что готов заключить мир с церковью, королем Сицилии и ломбардскими городами на тех условиях, которые в существенных чертах были намечены еще в Ананьи. Тогда Александр III призвал ломбардских послов вернуться назад и, когда они прибыли в Венецию, граф Генрих фон Диесса, как доверенный короля, дал в присутствии огромной толпы народа клятву перед папой, кардиналами, сицилийскими и ломбардскими послами. Когда и другие участники клятвенно подтвердили условия мира, большое число знатных венецианцев по поручению папы отправилось в Кьоджию, чтобы сопровождать императора в Венецию. 23 июля Барбаросса прибыл туда. На следующее утро папа, окруженный сицилийскими и ломбардскими послами, с большой свитой отправился в церковь святого Марка. Оттуда он послал кардиналов и других высших сановников церкви на галеру, на которой находился со своей свитой император Фридрих. Именем святого отца они сняли с Гогенштауфена папское отлучение от церкви. Потом кардиналы сопровождали Барбароссу на сушу и довели его до церкви святого Марка с развернутыми знаменами и с преднесением креста. Александр III ожидал великого императора на пороге святилища. Император, подойдя к церкви, сбросил с себя свой пурпурный плащ и всем телом склонился к земле, чтобы поцеловать ногу наместника Христа, Папа, глубоко тронутый, заплакал. Он поднял императора, заключил его в свои объятия и дал ему поцелуй мира. Потом Барбаросса взял папу за правую руку и вместе с нам пошел к алтарю. Там было ему преподано апостолическое благословение. На следующий день папа совершал мессу в богатой и пышно украшенной церкви святого Марка, а Барбаросса, сняв с себя все знаки императорского достоинства, исправлял обязанности сакристана.

По окончании богослужения он проводил папу до ворот церкви, поддержал ему стремя, когда он садился на своего белого коня, и повел лошадь сквозь многочисленные толпы собравшегося народа, пока папа не отпустил его своим благословением. В заключение всего во дворце патриарха состоялось еще одно торжественное собрание всех участников мирного договора. По правую руку папы Александра сидел император Барбаросса, по левую – посол короля Сицилии Ромуальд, а кругом рядами уселись уполномоченные ломбардцев. Так окончилась борьба, которая двадцать четыре года сотрясала половину Европы.

Долгое время велись давно уже начатые переговоры о браке Вильгельма II Сицилийского с дочерью Генриха II Английского. Папа Александр, пока он находился в страстной вражде с Барбароссою, энергично хлопотал об этом брачном союзе – главным образом, для того, чтобы помешать примирению немецкого и норманнского государств путем брачного союза между Вильгельмом и дочерью Барбароссы. Выше мы уже видели, что со стороны немецкого императора был сделан первый шаг в этом направлении. Вильгельм II, который отклонил это предложение, послал послов в Лондон, чтобы просить от его имени руки Иоанны, младшей дочери короля Генриха.

Когда Генрих получил от своего парламента согласие на этот брак, в главный город Сицилии отправилось английское посольство, чтобы объявить о согласии северного монарха. Принцессу сопровождали в Палермо Эгидий, архиепископ Эвре, и свита из вельмож Англии и Нормандии. Когда невеста переехала во Францию, в Сент Жиле на берегу Лангедока ее ожидал сицилийский флот из 25 галер. Навстречу были посланы Ричард Пальмер, теперь архиепископ Сиракузский, Альфан, архиепископ Капуанский, и Роберт, граф Казерты. Дорога шла сперва на Геную, а оттуда сухим путем через Калабрию. Невеста переправилась через пролив, через Мессину и Кефалу сухим путем прибыла в Палермо, где ее встретил Вильгельм II, окруженный большой свитой. Она прибыла в Палермо ночью, и город был так блестяще иллюминирован, что, по словам английского историка Говедона, «казалось, плыл в пламени, и перед его блеском бледнели небесные звезды». Принцесса Иоанна показалась на лошади в праздничном королевском уборе. Она оставалась в построенном для нее жилище до тех пор, пока после свадьбы не переехала в королевский дворец. Венчание было совершено 12 февраля 1177 года, в палатинской капелле, которая теперь называется Капеллой Рожера.

Упоминание об этой знаменитой и до сих сохранившейся в Палермо домовой капелле тамошнего королевского замка дает нам повод сделать небольшое отступление, чтобы поговорить об архитектуре в норманнской Сицилии.

Когда норманны шли в Южную Италию и потом в Сицилию и среди беспрерывных войн, которые они вели, посвящали свои труды искусствам мира, т. е. сооружению храмов, они, конечно, в своих постройках на первых порах придерживались того стиля, который был господствующим на их родине, в Нормандии. Форма базилики, снабженной кружальной дугой, легла в основание их церквей и капелл. Но очень скоро византийская архитектура начала видоизменять этот стиль. И старые латинские базилики, у которых, как известно, еще не было позднее приданного им купола, какие встречались и в Нижней Италии, служили образцом для подражания. Многочисленные великолепные постройки арабов, с ослепительной роскошью мечетей, минаретов и вилл, сделанных по образцу восточных, главным образом, египетских мечетей и дворцов, произвели сильное впечатление на норманнов. Из всех этих элементов создался стиль, который называют нормандским и который оставил в Сицилии много очень интересных памятников. Менее заметно здесь влияние готического стиля, хотя этот стиль в конце XII века, самую цветущую пору нормандской архитектуры, начал, хотя и в зачаточном состоянии, появляться во Франции и особенно в Нормандии, на родине Готвилей. Правда, и в Сицилии, готическая арка встречается в некоторых капеллах и церквах этого времени, но, как кажется, здесь она была арабского происхождения. Да и не готическая арка выражает сущность готики. Самым характерным его признаком служит скорее легкость свода, который точно парит в воздухе и все-таки поддерживается колоннами. Этого характерного признака мы не находим ни в одной норманнской церкви на южном острове. План сицилийских церквей, которые представляют из себя высшее развитие норманнской архитектуры, это план древнехристианской базилики. Над столбами поднимаются арки, а над крышами – византийские купола. Главный купол, а их иногда бывало и несколько, поднимается на пересечении среднего и бокового корабля. Интерьер, часто очень богатый и блестящий, выполнен отчасти в арабском, отчасти в византийском стиле. Арабское влияние сказывается на орнаменте, а византийское – на мозаичных картинах, которые зачаровывают ослепительной роскошью красок, тогда как тот серьезный, высокий дух, которым они проникнуты, располагает к благоговению. Украшения балок носят ориентальный характер. Часты и арабские надписи.

Этот стиль создавался постепенно. В тех зданиях, которые построили пришельцы с Севера в Нижней Италии, его еще незаметно. Нет его и в тех сооружениях, которые идут из эпохи, предшествовавшей появлению норманнов на острове.

Древнейшее сооружение норманнов в Сицилии – это церковь святого Иоанна деи Лепрози в Палермо, обязанная своей постройкой Роберту Гюискару. Она находится недалеко от «моста адмирала», построенного «эмиром эмиров», Георгием Антиохийским, – моста, который высокой дугой поднимается над рекой. Эта церковь сильно пострадала от времени, так что от ее первоначальной формы остались только часть абсиды и купола. Этого, конечно, слишком мало для того, чтобы сделать заключение о стиле. Купол покоится на четырех арках, как это встречается и в других сицилийских церквах. Постройка церкви святого Иоанна деи Лепрози началась еще во время осады, до взятия Палермо Гюискаром и графом Рожером.

Первый город на сицилийской земле, который взял граф Рожер, – Мессина. Она служила для него дверью, через которую он вошел на остров. Удивительно, что там сохранилось очень немного памятников норманнской архитектуры, так как норманнские повелители часто посещали это место и иногда живали там подолгу. Когда Рожер только что вошел в гавань цветущего в то время торгового местечка, он дал обет построить там церковь и водрузил знамя креста на старой башне, которую он использовал потом, перестроив, как колокольню своего первого собора. До сегодняшнего времени она не сохранилась. Потом был построен теперешний собор Мессины, который носит имя святой Розалии, покровительницы Сицилии, заложенный около 1098 года, уже в последние годы жизни Рожера, причем, по-видимому, воспользовались материалом старой церкви, превращенной когда-то в мечеть. Эта церковь окончена его сыном, Рожером II, и его матерью Аделазией в 1123 году. Но на месте этой постройки позднее, при Вильгельме II, была возведена новая, и от старой теперь сохранились только незначительные фрагменты. Ко времени норманнского владычества, и при том к ранней эпохе, относится церковь Санта Аннунциата деи Каталани в Мессине, которая называется также Ла Нунциателла. Она стоит на том месте, где прежде находился египетский храм, а потом мечеть. По форме постройки это четырехугольник с абсидой. С внешней стороны последний имеет два ряда кружальных дуг, которые покоятся на маленьких столбах с коринфскими капителями. С западной стороны находятся три своеобразных портала, дуга которых переходит в закругление и приближается к форме подковы. Внешняя дуга средних дверей поддерживается двумя небольшими колоннами с коринфскими капителями. Средняя дуга тоже на двух маленьких колоннах с такими же капителями. Под этими пилястрами находятся арабские надписи, сделанные по порфиру.

В Траине, маленьком городке на скалистых высотах, недалеко от Этны, где граф Рожер жил вскоре после своего появления на Сицилии и в котором часто живал и потом, он построил собор. Теперь от него ничего не осталось, кроме части башни и восточного крыла. Нижняя часть колокольни образует проезд, в котором круглые арки покоятся на стенах, украшенный римским карнизом. Почти в пяти (итальянских) милях от красиво расположенной Траины граф Рожер в 1080 году построил монастырь и церковь святого Ильи да Амбула. Монастырь расположен среди лесов и прежде служил греческим монахам по уставу святого Василия местом для совершения богослужения на греческом языке. Эта постройка с принадлежащим к ней храмом в 1643 году была полностью разрушена землетрясением, от которого сильно пострадал и город Траина.

В Кефалу, на северном берегу острова, на высокой скалистой горе, по форме напоминающей Монте Пеллегрино у Палермо, в прекрасно расположенном городе находится собор, который принадлежит к лучшим сооружениям в Сицилии. Он построен на всхолмьи под скалой. Осенью 1131 года король Рожер, плывя из Калабрии на Сицилию, был застигнут страшной бурей, и его жизнь находилась в большой опасности. Тогда он дал обет построить церковь на том месте, где выйдет на берег. Он высадился в Кефалу, и в исполнение этого обета постройка собора началась в следующем году. Собор стоит там и теперь. Он хорошо сохранился. По форме это латинский крест. Он состоит из главного корабля, двух боковых и одного поперечного, а на восточной стороне имеет тройную абсиду. Хоры и боковой корабль сводчатые, а главный корабль имеет деревянную крышу. Колонны главного корабля более древние и имеют античные, по большей части коринфские капители. На каждой стороне главной абсиды находятся два ряда колонн с капителями. Но на самой абсиде их нет, и ниша, и прилегающий к ней хор покрыты мозаиками в византийском стиле. В центре – Святая Дева. Остальное пространство занимают Пророки, ангелы, апостолы и святые. Имена последних написаны греческими буквами. При входе на хоры с каждой стороны установлены белые троны из мрамора. Над одним из них, с правой стороны, надпись Sedes Episcopalis, на другом, с левой, Sedes Regia.

Самое важное из всех сооружений Рожера II – Капелла Палатина, или Капелла Рожера, в королевском замке в Палермо. Она была начата в 1129 году, окончена в 1132 году и освящена в 1140 году. Капелла уникальна. Ее размеры не велики, но, может быть, именно поэтому она производит очень сильное впечатление. Расписанная деревянная крышка, с которой свешиваются сталактитообразные ячейки и ниши, вполне напоминает арабские образцы. То же надо сказать и про готические арки. Но колонны имеют античные формы и античные капители. По плафону идет арабская вязь. План тот же, что и в базилике, с маленьким боковым кораблем. Купол поднимается над остроконечной аркой. Старинная, вскоре после постройки здания составленная греческая проповедь одного теолога в красноречивых словах описывает великолепие здания, «которое отличается свежею красотой, блеском золота, сиянием драгоценных камней и цветущей роскошью фресок. Если плафон, украшенный необыкновенно тонкими, богато вызолоченными резными работами, напоминает звездное небо, то пол, составленный из разноцветных камней, напоминает цветущий луг весной. Только на лугу цветы вянут, а здесь их цветение вечно». На стенах сияет драгоценный мрамор. Матово-золотистый фон купола подчеркивает роскошную красочность фресок. И в Капелле Рожера, как в готических соборах Толедо, Севильи и Бургоса, впечатление внутри храма необыкновенно усиливается рассеянным светом, который пробивается сквозь витражи.

Собор в Палермо после завоевания острова арабами был превращен в мечеть. Когда норманны завоевали Палермо, граф Рожер распорядился вновь освятить его. Вот что говорит о нем Эдриси: «В кассре возвышается главная мечеть «Джиами», которая прежде была церковью, а теперь в ней снова совершается богослужение, которое совершалось в ней в прежние времена. Трудно себе представить, как хорош этот памятник теперь, благодаря украшениям, удивительным работам, оригинальности и поразительной форме фигур, позолоте, живописи и каллиграфическим надписям. Он, как и мечеть в Кордове, во времена сарацинов был соединен крытой галереей с дворцом, и эта галерея, по свидетельству Ибн-Джубейра, существовала еще в то время, когда он был в Палермо, т. е. в последней четверти XII века. До того времени это здание оставалось, по-видимому, неизменным. Потом, хотя и не вполне, но в значительной степени оно было разрушено и, как это будет рассказано ниже, на месте его при Вильгельме II был построен новый собор.

Ко времени постройки Капеллы Рожера, относится постройка маленькой церкви святого Иоанна дельи Эремити недалеко от королевского дворца в Палермо. Это в высшей степени своеобразное здание. Церковь имеет только один корабль, перед которым находится" поперечный. В центре длинного корабля возвышается готическая арка, которая делит его на два четырехугольника. Поперечный корабль делится на три таких же четырехугольника, и над каждым из этих пяти квадратов поднимается купол. В противоположность другим норманнским церквям, которые внутри очень богато украшены, интерьер церкви святого Иоанна аскетически прост. Ее фасад носит ориентальный характер, так что при взгляде на него мысль невольно переносится на далекий Восток. Над маленькой церковью возвышается башня, увенчанная куполом.

Одно из замечательнейших наряду с Капеллой Палатиной сооружений времен Рожера II – церковь Ла Марторана, или святой Марии делл Аммиральлио, в Палермо. Она была построена адмиралом Георгием Антиохийским, о котором мы уже много раз упоминали и который играл такую большую роль в истории Сицилии. Первоначальная постройка подвергалась многим изменениям, так что в ее настоящей форме нельзя узнать прежнюю архитектуру церкви. Собственно, это был четырехугольник, в середине которого возвышался купол, поддерживаемый четырьмя колоннами. Трудно сказать что-нибудь еще об ее первоначальном внешнем виде. Мы имеем только свидетельство очевидца Ибн-Джубейра. Как ни неудовлетворительно его описание, оно единственное из дошедших до нас. «Одна из самых замечательных построек, – пишет этот араб, – которую мы здесь видели, это церковь Антиохийца. Мы посетили ее на Рождество, в большой праздник для христиан, и видели там много мужчин и женщин. Нас особенно поразил удивительный фасад, описание которого мы дать не можем и лучше о нем промолчим, потому что это самый лучший фасад в мире. Внутри стены храма вызолочены или, лучше сказать, представляют из себя сплошное золото. Там есть пластины цветного мрамора, подобных которым мы никогда не видели. В этом храме есть кубики из золотой мозаики, увенчанные древесными ветвями из зеленой мозаики. Солнца из позолоченного стекла, которые спускаются сверху и сияют так, что ослепляют глаза, смутили наш дух до такой степени, что мы молились Аллаху, чтобы он спас нас от этого блеска. Мы узнали, что строителем этой церкви, по имени которого она и называется, был визирь деда нынешнего короля-идолопоклонника. Церковь имеет колокольню на мраморных столбах и увенчана куполом, который поддерживают другие столбы. Ее называют башней колонн. Это одно из самых удивительных сооружений, которые мы только видели. Да сотворит Аллах по своей милости и великодушию, чтобы с этой башни раздался призыв муэдзина».

Немного осталось от первых богатых украшений этой церкви. Самое важное, что остается еще от дней Рожера, это два мозаичных панно, которые первоначально находились на фасаде храма, а теперь перенесены внутрь, к алтарю. Одно из них представляет короля Рожера, а другое – адмирала Георгия, коленопреклоненным пред Богоматерью. Оба они напоминают мозаики в византийских церквах. Арабская вязь по стенам – не стихи Корана, а формулы христианской веры.

И другие церкви представляют такой же тип, как и Марторана, и были построены почти одновременно с нею. Таковы – Сан Катальдо, Сан Джиакото, Ла Мазара и церковь святого Антония, которая, как и Марторана, впоследствии много раз перестраивалась. Несмотря на это эти церкви и до сих пор еще носят характерный восточный отпечаток.

Когда Палермо достался норманнам, окрестности города, а именно покрытые пышной южной растительностью берега Орето, были застроены многочисленными виллами арабских эмиров и вельмож. Норманны изумлялись великолепным дворцам и дачам, которые украшали и другие части острова. Один документ Рожера от 1090 года говорит о широких и разбросанных развалинах замков, городов и превосходных, с удивительным искусством построенных дворцов, которые служили сарацинской знати. Правда, у нас нет точных сведений об их архитектуре, но все говорит за то, что они были похожи на те замки в Андалусии, о которых мы имеем более точные сведения и значительные части которых сохранились и до настоящего времени. Это здания, построенные среди зеленеющих садов, с внутренними дворами, окруженными аркадами, в которых были фонтаны и пруды с мраморной облицовкой дна. Роберт Гюискар и граф Рожер после их поселения в Палермо жили на таких виллах летом, а другие еще долго оставались во владении арабов. От этих древних вилл до нас дошли только самые ничтожные фрагменты. Почти единственный из дошедших до нас находится в четырех милях к востоку от Палермо, недалеко от церкви Сан Чиро. Там, под горой Сан Грифоне, бьет источник, который и до сих пор носит арабское имя Фавара, т. е. источник. Там же стоят три арки, сделанные из кирпичей, под которыми и теперь заметны остатки обводной стены большого пруда, который теперь – так как он своей водой отличается от соседних с ним и соединенных с морем соленых вод, – называется Mare dolce. На другом берегу этого озера находятся развалины дворца, который палермитанцы называют Крепостью Барбароссы. Говорят, что отсюда был сделан подземный ход в королевский замок в городе. Это четырехугольное здание с широким двором и большими нишами с наружной стороны стены. Там была башня и довольно много комнат. Полуразвалившиеся строения со сводчатыми крышами были, по-видимому, народными банями.

Касср Джафер, где ночевал путешественник Ибн Джубейр перед своим прибытием в Палермо, может быть тождествен с этим замком. Фальканд называет Рожера II строителем виллы Фавара. Но вполне возможно, что она была более раннего и действительно арабского происхождения и только перестроена и украшена норманнскими повелителями. Этот загородный замок был воспет арабским поэтом Абдуррахманом из Трапани. Из его хвалебной песни мы не узнаем ничего об архитектуре здания, кроме того, что по его садам протекало девять ручьев и что там на озере был остров, засаженный апельсиновыми деревьями с павильоном. Вот перевод его творения.

...

«О какой вид представляешь ты, Фавара, замок замков! Ты счастливое местечко на краю двух вод! Девять раз в ручье, который ярко сверкает сквозь зелень деревьев, разделяется вода, чтобы оросить сады! Любовь пьет из твоих озер блаженное наслаждение. На твоих потоках нега раскинула свои палатки. На свете нет ничего прекраснее озера, у которого стоят две пальмы, нет ничего прекраснее виллы над ним. Два водяных луча бьют кверху, и, как драгоценные камни, сверкают их капли, когда они снова падают в бассейн. С улыбкой склоняются к нему деревья с боков, как будто хотят посмотреть на рыбок, которые скользят в воде. Когда под водою плавают обитатели озера, наверху, в листве, раздаются веселые голоса птиц. О, какое великолепие на острове! Как рдеют там апельсины и, подобно пламени, выделяются на смарагдовой листве. Бледным сиянием сверкают лимоны, подобно смущенным сердцам, которые одиноко плачут всю ночь вдали от своих возлюбленных. Две пальмы там, на валу, подобны двум влюбленным, которые бежали туда от врага для защиты. Нет, я сравню их с влюбленными, которые гордо поднимаются кверху и надменно презирают всякое подозрение и недоверчивость. О вы, пальмы с берегов Палермо! Пусть всегда небо орошает вас теплыми мягкими дождями. Пусть судьба не отнимает у вас ничего, чего вы хотите. Пусть, пока беда спит, исполнится каждое ваше желание. Цветите, деревья, всегда и давайте уютную тень любви, когда подруга покоится на этих лужайках со своим другом».

Ибн Омар из Бутеры составил кассиду в честь Рожера II, в которой воспел великолепное здание Палермо. От нее сохранился лишь следующий фрагмент: «Посмотри, здесь перед тобою поднимается своими зубцами дворец Победы. Наслаждение избрало его своим жилищем. Подивись этой постройке, на которой отдыхает каждый взор. Ты не назовешь такой прелести, которою не оделил бы его Бог. Это замок, который лучше всех строений на земле. Эта роща – краса мира, со своею зеленью и душистыми кустами. Посмотри на львов у фонтана. Воды, которые они выбрасывают из своей пасти, чисты и ясны, как источники рая. Весна украсила этот замок в его дворцах и залах блистающими одеждами и блеском драгоценных камней. При утренней заре и вечером, когда солнце погружается в волны, свежий ветерок дышит там благовонным бальзамическим дыханием».

Другой поэт при дворе короля Рожера, Ибн Бешру, воспел этот замок Аль Мансуриа следующим образом: «Клянусь Аллахом, величие и блеск своими лучами совершенно залили этот замок победы. Он, это чудо по форме и постройке, своими балконами поднимается к небесной синеве. Посмотри на львов. Струя, которую они выбрасывают, кажется, бьет из самого источника Кевсара. Весна украсила сады этого превосходного замка блистающей парчей, и при малейшем движении крыльев ветерка на тебя веет из них благоуханием амбры. В зеленых рощах с ветвей к тебе нагибаются лучшие плоды, и он всегда полон песнями птиц, посылающих приветы и отвечающих на них. Король, князь, каких было мало, король королей среди цезарей, царствует здесь в наслаждении, блеске и геройской силе среди созданных им творений».

Мы не знаем, относится ли этот замок ко временам арабов или он был построен норманнами. Но известно, что король Рожер II приказал построить для себя множество загородных замков в окрестностях Палермо. Так рассказывает о нем Ромуальд Салернский: «Он приказал обнести каменной стеной некоторые горы и рощи в окрестностях Палермо, разбить там парки, засадить их различными деревьями и запустить туда оленей, серн и кабанов. Он построил в этом парке дворец, куда по подземному каналу была проведена вода из очень чистого источника». Известно, что Рожер II там, где теперь стоит Монреале, имел загородный замок Аль Менани, Замок милости (ошибочно называемый Миннериумом), о котором мы не имеем более сведений.

Тот замок, в котором жили норманнские повелители, был построен арабами и прежде служил резиденцией сицилийских эмиров. Это то самое здание, которое после многих переделок в течение столетий изменилось до неузнаваемости, известно ныне как королевский замок в Палермо. Только уже упомянутая Капелла Рожера и покой, украшенный мозаичными картинами на западной стороне, сохранили восточный отпечаток. Фальканд пишет: «Здание с удивительной заботливостью и искусством построено из квадратов. Снаружи его окружают высокие стены. Внутри оно роскошно сияет золотом и драгоценными камнями.

Здесь поднимается пизанская башня, в которой хранятся королевские сокровища, там греческая, которая поднимается над кварталом Кемония. Средину украшает та его часть, которая называется Иогария (Джугариа), убранная в высшей степени богато. На остальном пространстве кругами размещены жилища женщин, девушек и евнухов, которые служат королю и королеве. Там находится очень много других небольших, но очень роскошных дворцов, где король тайно беседует со своими доверенными людьми о государственных делах».

Из одной арабской надписи, сделанной на колонне окна в мессинском соборе, ясно, что Рожер II имел дворец и в Мессине. Эта надпись приглашает придворных войти в этот замок, жилище вечного счастья.

Сын и преемник короля Рожера, Вильгельм I, как уже было сказано, в последние годы своей жизни построил недалеко от своей резиденции окруженный садом дворец, который часто упоминается писателями того времени под именем Аль-Азаса, или Великолепного. Как старое название можно узнать в современном Ла-Циза, так – по крайней мере, в одной части дворца, – после всех перестроек, можно заметить его первоначальный восточный характер. В первой половине XVI столетия, когда дворец был в лучшей сохранности, его посетил флорентиец Лео Альберти, оставивший довольно точное описание. Через дверь с позолоченным сводом входили в портик, а потом через другую такую же дверь – в четырехугольный зал со сводчатой крышей, стены и потолок которого были украшены мраморными плитами; в центре – фонтан с мраморным бассейном. Над ним – мозаичное изображение орла, двух павлинов и двух охотников, которые из лука целились в этих птиц. По выложенным разноцветными камнями желобам струи воды переливались в другие бассейны, пока не вливались в пруд перед дворцом. Необыкновенно приятно было смотреть на кристально чистую воду и слушать, как быстрые ручейки журча падали на искусно обработанные камни, потом соединялись и текли дальше, а через них просвечивали прекрасные мозаики, которые по большей части изображали рыб.

Для норманнских замков в Сицилии, как и для их предшественниках арабских, пруды и проточные воды – неотъемлимая атрибутика, также, как и в мусульманской Испании, где и теперь Альгамбра и замок Гранады свою главную прелесть получают в обилии проточной воды. То же характерно и для городов Востока – например, Дамаска.

Король Вильгельм II, как повествует легенда, однажды заблудился в лесу, почти в четырех (итальянских) милях от Палермо. Утомленный охотой, он опустился у корня дерева и заснул. Во сне он увидел Святую Деву, которая открыла ему, что на этом месте зарыты сокровища его отца, и приказала ему использовать эти сокровища для прославления ее и во благо его подданных. Проснувшись, король приказал своим работникам копать под деревом. Сон не обманул Вильгельма. Были найдены огромные богатства. На этом месте король заложил великолепную церковь.

Тот лес, в котором охотился король Вильгельм и в котором позднее был выстроен собор Монреале, служил охотничьим угодьем еще для Рожера II, так как там было очень много оленей, кабанов, серн и другой дичи. Именно там, на горном склоне, находилась прелестная вилла этого короля, к которой с гор была по акведуку подведена вода. Недалеко от нее находились руины старого монастыря, который существовал еще до арабов. И Вильгельм II с самого начала своего царствования очень любил это место и, когда у него появилась мысль увековечить свою память постройкой великолепной церкви с монастырем, его выбор пал на эту местность, которая была особенно красива. Поэтому в 1172 году по его приказанию над развалинами старинного монастыря началась постройка нового собора и монастырских зданий. Для того, чтобы населить монахами этот монастырь, под который пошли и покои виллы Рожера II, король вызвал на Сицилию сто бенедиктинцев из аббатства Ла-Кава, которое находилось недалеко от Салерно, с их аббатом Теобальдом. Папа Александр III издал по его просьбе буллу, которая ставила аббатство в непосредственное подчинение святому престолу, которому за это ежегодно уплачивалась подать в сто тари. Монастырь был освобожден от всех других налогов, и нужно было специальное разрешение короля на продажу монастырских поместий и угодий. Аббата выбирал соборный капитул, утверждал король. Посвящение его мог совершить каждый епископ. Аббат должен был управлять монахами и имел все привилегии епископа, так что ему было дозволено даже пользоваться всеми внешними знаками этого достоинства. Вильгельм дал аббатству в собственность дома и сады в Палермо, много мельниц в окрестностях своей резиденции, небольшой остров и, кроме того, деревни и замки. Это Корлеоне, Булкаро и Калатрозо с мельницами и другими угодьями. Далее, он подарил новому величественному аббатству церковь святого Климента в Мессине, святой Марии Маклензе и капеллу Сан Мавро в Калабрии с их владениями и, наконец, город Битетто в Апулии. Вместе с земельной собственностью он отдал монастырю и крестьян, которые там жили. К этому он присоединил и другие привилегии. К услугам аббатства в палермитанской гавани стояло пять баркасов для рыбной ловли. Аббатство имело право рубки дров во всех королевских лесах, было освобождено от всех податей на суше и на воде. Все эти привилегии были записаны золотыми буквами на свитке пергамента. Король с блестящей свитой отправился в Монреале, в 1176 году в день Вознесения подписал этот документ, приложил к нему свою печать и возложил его на алтарь. Кроме того, он дал собору в Палермо деревню Баиду («Белая»), расположенную на холмах выше резиденции, со всеми ее угодьями и крестьянами и много полей, принадлежавших к диоцезу Джиржденти. Юрисдикция над всеми этими владениями принадлежала аббатству. В следующие годы аббатство в Монреале обогатилось многими новыми владениями как на острове, так и на материке. В окрестностях монастыря возник город, теперешнее Монреале, так как туда стекалось много людей на постоянное жительство. В 1182 году король Вильгельм получил от папы Люция III, согласие на то, чтобы новый собор был резиденцией архиепископа. Каждый аббат получал этот сан, а монахи составляли его капитул. Собор в Монреале – блестящий памятник искусства норманнской архитектуры Сицилии. Высокие готические арки поначалу могут вызвать мысль о том, что мы входим в готический собор, но, как только взгляд останавливается на крыше здания, становится ясным, что здесь нет существенных признаков готического стиля. Большое впечатление производят превосходные мозаики собора, особенно колоссальное поясное изображение Христа, который, полный высокой и торжественной серьезности, смотрит на нас со свода над алтарем. Роскошь интерьера изумительна. Стены украшены мозаикой по золотому фону, колонны сделаны из превосходного мрамора. Порфир и другие драгоценные породы свидетельствуют о том, что строитель не жалел средств, чтобы с необыкновенным великолепием украсить храм Божьей Матери. На северной и западной стороне можно заметить остатки стен, и это дает право предположить, что прежде в соборе был притвор – по старинному обычаю, который, может быть, пришел в Сицилию из собора святой Софии в Константинополе, хотя он соблюдался и вообще при базиликах и даже первоначально применялся при посторойке мусульманских мечетей.

Поскольку это здание в течение многих столетий подвергалось перестройкам, будем руководствоваться старинными описаниями его и при этом всегда помнить, что многого, что есть в этом аббатстве теперь, в прежние времена там не существовало. На передней стороне собора возвышаются две грандиозные башни, которые соединяются между собою четырьмя колоннами. Ниже, двумя рядами колонн (в каждом ряду по девяти), собор делится на три корабля, из которых средний втрое шире двух боковых. В конце правого бокового корабля находится крещальня во имя святого Иоанна Крестителя с двенадцатью коринфскими колоннами, украшенными порфиром и гранитом. Пять ступеней ведут к высшей четырехугольной части собора, солее, откуда по трем ступенькам поднимаются к святилищу. Четыре огромных колонны поддерживают навес над солеей. За ними находится королевская солея и там друг на против друга стоит два амвона, один для чтения евангелия, другой для чтения посланий. Евангелие король слушал стоя, а послания сидя. На стороне амвона посланий находятся гробницы Вильгельма I и Вильгельма И. Восемь ступеней ведут к главному алтарю, за которым начинается полукруг, в центре которого – место епископа. Мозаика пола в солее, в святилище (бема) и апсиде, а также в обеих сакристиях сделана с необыкновенным искусством и представляет розетки, захватывающие друг друга четырехугольники в арабском стиле и различные украшения в византийском. Главный портал украшен богато. Особенно замечательны отлитые из меди створки царских ворот, на которых написаны исторические картины – предтечи тех знаменитых ворот во флорентийской баптистерии Лоренцо Гиберти, которые Микельанджело признавал достойными быть воротами рая. Надпись на них гласит, что эти двери в 1186 году сделал Бонам, гражданин Пизы. Если многое в зданиях, воздвигнутых норманнами в Сицилии, напоминает Византию, то, по-видимому, ее же напоминает и их обычай украшать церкви медными дверями, украшенными картинами. Бронзовые двери собора святого Павла в Риме были привезены в 1070 году Хильдебрандом, когда папа посылал его к греческому императорскому двору. По свидетельству Лео из Остии, аббат Монтекассино незадолго до 1060 года видел медные ворота в Амальфи перед епископским дворцом, и это дало ему повод приобрести такие же двери в Византии и для своей церкви. Отсюда можно заключить, что и медные двери в Амальфи были привезены туда из Византии. Точно такие же медные двери были в салернском соборе и в соборе старинного города Равелло, повыше Амальфи. Ворота последнего города помечены 1179 годом.

Точно таким же замечательным произведением норманнского искусства, как и собор в Монреале, был построенный при нем монастырский двор. 216 колонн, богато украшенных, но не загроможденных мозаикой и скульптурными работами, по красоте представляют нечто единственное в своем роде.

Королева Маргарита, которая всегда отличалась особенной набожностью, а потом, когда отошла от государственных дел, еще больше отдалась делам благочестия, обогатила юное архиепископство Монреале новыми учреждениями. В 1175 году она приказала построить на склоне Этны бенедиктинское аббатство Маниачи. В своем поместье святого Марка она построила женский монастырь. Архиепископ Вальтер Оффамиль в своем поместье на берегах Орето почти у самого Палермо основал Цистерцинский монастырь Святого Духа, который потом – более, чем через сто лет – прославится тем, что стал главной ареной убийств во время Сицилийских Вечерен. Он же построил церковь святой Христины (старую) и при ней монастырь.

Соперник Оффамиля, протонотарий Айелл, еще в 1150 году доказал свое религиозное усердие тем, что построил в Палермо церковь Святой Троицы и основал при ней монастырский госпиталь, который потом при Гогенштауфенах перешел в собственность ордена немецких рыцарей. Потом он основал еще один монастырь, который и до сих пор называется монастырем канцлера, больницу и странноприимный дом в честь Святого Иоанна Делла Гвилла.

Вильгельм II построил среди парка великолепный замок вне Палермо, недалеко от дороги к Монреале. Фацелл описывает его так: «К дворцу в Палермо с запада перед городскими воротами примыкает фруктовая роща почти в две тысячи шагов в окружности. Там были разбиты великолепные сады со всевозможными породами деревьев и с неиссякающими источниками. Здесь и там были кусты, которые благоухали лавром и миртом. Там от входа и до выхода простирался очень широкий портик со многими отрытыми сводчатыми павильонами по бокам для забавы короля. Один из этих павильонов в целости сохранился и до нашего времени. Среди сада находился большой рыбный пруд, выложенный старинными огромными квадратами, в который была напущена живая рыба. Пруд не разрушен и до настоящего времени, только в нем нет ни рыбы, ни воды. Рядом с ним возвышался и теперь возвышается великолепный загородный замок короля с арабской вязью на вершине. Чтобы не было ни в чем недостатка для королевской роскоши, в одной стороне этого фруктового сада для забавы двора содержались дикие звери почти всех пород. Но все это теперь развалилось и занято виноградниками и огородами частных лиц». Теперь можно точно определить площадь плодового сада, так как большая часть стен сохранилась. И теперь, как прежде, палермитанцы называют это место сарацинским названием Эвба. Еще в XVI столетии, когда писал Фацелл, этот летний дворец с построенными при нем широкими павильонами был почти разрушен. Теперь же от его старинной архитектуры ничего не осталось, кроме развалин и стен с аркообразными, кверху заостренными шишаками, а в некотором отдалении от ее павильон с куполом. Павильон – это маленькая, четырехугольная постройка, никак не больше тридцати футов высоты, на четырех сторонах которой находятся открытые ниши. Крышей служит изящный купол. В центре прежде, по-видимому, был фонтан.

И поныне старый собор в Палермо, потом превращенный мусульманами в мечеть, а затем вновь освященный, служит для христианского богослужения.

В год свадьбы Вильгельма II в Венеции между немецким и сицилийским государствами был заключен мир. Позднее осенью 1177 года в Палермо прибыло посольство от Барбароссы для ратификации договора, который до сих пор был подписан только епископом Ромуальдом. Уполномоченными Германии были Родегар, обер-камергер Фридриха, и Уголино Буонкомпаньо. Со стороны короля Вильгельма мирный договор был клятвенно подтвержден двенадцатью первыми вельможами его государства.

Хотя завоевания на африканском берегу Рожера II при его преемнике были вновь утрачены, правительство Вильгельма II не упускало из виду мусульман, обитавших на побережье Средиземного моря. Главной задачей сицилийского флота было патрулирование в южных водах, с целью защищать христианские корабли от нападения пиратов и облегчать переезд для крестоносцев, стремившихся к Святой Земле. Теперь же, когда был заключен мир с Германием, войска которой всегда угрожали Нижней Италии, Вильгельм II получил возможность с большим вниманием отнестись к этому делу. В 1180 году он заключил договор с мувагидским властителем Абу Якубом, в силу которого между этим могущественным князем и сицилийским королевством был установлен мир на десять лет. При этом Абу Якуб обязался платить Вильгельму II ежегодную подать. Он принял эти условия, вероятно, потому, что был занят войной в Испании и не мог одновременно вести войну и на Сицилии. Когда договор был заключен, норманнский король послал Мувагиду великолепный подарок. Арабский историк Марракоши рассказывает: «Король Сицилии послал Абу Якубу такие роскошные подарки, подобных которым не было ни у одного князя. В числе их был и рубин, вставленный в переплет Корана. Коран этот был одной из драгоценностей андалуских Омайядов, которые обыкновенно, как только предпринимали поход, приказывали возить эту книгу перед собой на верблюде».

В следующем году сицилийский флот предпринял экспедицию на балеарский остров Минорку, который принадлежал сарацинским князьям из дома Гангиахов. Командовал флотом адмирал Вальтер Моак. Об исходе этой экспедиции нам ничего с точностью неизвестно.

Здесь необходимо обратить свое внимание на Византию, где в это время происходили события, знание которых необходимо для того, чтобы понять случившееся вскоре на Сицилии.

В 1180 году Эммануил Комнен умер, не назначив опеки над своим малолетним сыном и престолонаследником Алексеем И. Императрица Мария, дочь князя Раймунда Антиохийского, еще раньше возбудила народный гнев. Эта легкомысленная и властолюбивая женщина дала обет уйти после смерти своего мужа в монастырь. Но искушение править от имени сына было слишком велико. Во время этого незаконного регентства она жила с протосевастом Алексеем, племянником покойного короля, как с мужем, и оба они вызвали недовольство византийцев – особенно тем, что покровительствовали иноземцам. Распространился слух, что протосеваст хочет устранить юного короля и взойти на византийский трон. А так как ни Мария, ни ее фаворит не умели заставить уважать себя, в государстве началась смута, и взоры всех, кто хотел порядка, устремились на старшего принца королевского дома Андроника, который в то время жил в изгнании в Энеуме, одном из пофлагонских городов.

Андроник был вторым сыном Исаака, младшего сына императора Алексея I. Он получил прекрасное научное образование и приобрел известность как писатель. В то же время он отличался большой физической силой и храбростью, но был человеком дикого и страстного темперамента. С ранних лет он строил честолюбивые планы и ставил целью своих стремлений императорскую корону. Но некоторые неприятные события в его молодости далеко отодвинули от него эту цель. Однажды во время охоты он осмелился проникнуть в одну местность, где попал в руки иконийского султана, враждебного Византии. Император Эммануил, который боялся его честолюбия, был очень рад, что Андроник попал в плен. Когда же Андроник получил свободу, подозрительный император окружил его шпионами. Андроник в высшей степени возбудил против себя негодование императора, когда вступил в интимную связь со своей близкой родственницей, принцессой Евдоксией, и поэтому император удалил его из столицы, давая ему одно за другим поручения командовать войском, в действительности же для того, чтобы держать его в изгнании. Андроник, раздраженный этим, вступил в контакт с королем Гейзой и императором Фридрихом Барбароссой, чтобы с их помощью достигнуть высшей власти.

В течение девяти лет Андроник томился в тюрьме. Этому наказанию он подвергался заслуженно, и это доказывается тем, что король Гейза напал на греческое войско. Наконец узнику удалось бежать, и, хотя во все стороны был разосланы шпионы, снова схватить его не удалось. Когда думали, что он успел уже убежать далеко, он скрывался в городе и здесь потихоньку наслаждался радостями любви. Потом ему удалось бежать в Малую Азию. Но недолго ему пришлось побыть на свободе. Его снова привезли в Константинополь и в той же башне, из которой он только что бежал, наложили на него двойные цепи.

Ему удалось снова бежать. После различных приключений он прибыл в Галич в Россию, где нашел дружелюбный прием у князя Ярослава. Император Эммануил счел за лучшее примириться с этим искателем приключений. В походе против венгров он оказал императору большие услуги и доказал не только храбрость, но и выдающиеся стратегические способности. Когда он возвратился из похода, между ним и императором установились натянутые отношения, которые скоро обострились до такой степени, что император назначил Андроника наместником Киликии и Исаврии, чтобы удалить его от двора.

Разгневанный Андроник, который награбил в доверенных ему провинциях огромные богатства, покинул со своими сокровищами греческую империю и перешел в Антиохию к князю Раймунду. Здесь возникли нежные отношения между им и ослепительно красивой Филиппой, сестрой Марии, жены Эммануила.

Но непостоянный Андроник скоро бросил свою возлюбленную, которая искренне его полюбила, и отправился в Иерусалим к королю Амальриху. Там его ожидал превосходный прием, король дал ему в лен город Бейрут. Но он злом отплатил за добро, вступил в связь с Теодорой, вдовой покойного короля Балдуина, племянницей императора Эммануила. Впрочем, византийский дон жуан не долго оставался на Святой Земле. Когда он узнал, что император Эммануил распорядился схватить и ослепить его, он бежал, и Теодора его сопровождала.

Андроник прежде всего искал убежища у мусульман и удалился в Дамаск к великодушному Нуреддину, затем отправился дальше в Багдад и потом, после многих скитаний с Теодорой, прибыл ко двору иконийского султана, который обещал ему свою защиту. В качестве командующего его войсками, он сражался с христианами и за это был подвергнут анафеме. Султан дал ему для жительства крепкий замок и упорно отказывался выдать его византийскому императору. Последнему только хитростью удалось захватить в свои руки Теодору и двух ее детей, которые у нее родились от Андроника. И Андроник, который прежде не отличался особенной верностью, так тосковал о своей возлюбленной и своих детях, что ради встречи с ними послал императору послов с просьбой о прощении и разрешении возвратиться в Константинополь. Когда король дал обещание исполнить его просьбу, он поспешил в греческую столицу, куда увезли Теодору и ее детей.

Эммануил, окруженный своими вельможами, восседал на троне в роскошном зале своего дворца, когда перед ним предстал этот авантюрист. Рыдая, он бросился перед императором на колени и продемонстрировал тяжелую железную цепь, которой сам себя сковал. Эммануил, тронутый смирением когда-то такого строптивого человека, простил его, но не мог держать его при себе и назначил наместником Энеума в Пафлагонии. Здесь несколько лет Андроник жил одиноко, удовлетворенный теми огромными доходами, которые ему приносила провинция. Но он не отказался от своих честолюбивых планов. Когда после смерти Эммануила в греческой империи началась смута, он притворился необыкновенно набожным человеком и сумел внушить народу, что он именно кто может восстановить порядок в государстве. Он вошел в контакт с влиятельными людьми греческой столицы и уверил их, что хочет только возвратить власть сыну Эммануила, юному императору Алексею II, которого так преступно устранили от нее, что он будет заботиться о благе государства, как верный исполнитель воли императора. Когда он выступил в поход, но был еще далеко от Константинополя, в Вифинии он услышал, что там произошло восстание. Императрица Мария была ненавистна грекам, так как первоначально она была католичкой. Священники с крестами в руках вышли на большой городской рынок и провозгласили анафему императрице и ее фавориту. Восстание скоро охватило всю огромную резиденцию. Даже вблизи Влахернского дворца духовенство подстрекало народ к мятежу. Тогда разъяренная чернь стала врываться в дома тех, кого считала приверженцами ненавистной четы. Всюду совершались грабежи и убийства.

Мария для своей защиты вызвала в Константинополь войска из провинции, и 2 мая 1182 года на рынке Константина произошла кровавая битва, в которой мятежники были вырезаны. Когда Андроник, который всех убеждал, что он хочет только восстановить законного наследника престола, юного императора Алексея, подошел ближе, к нему стали переходить византийские войска, которые он встречал на своем пути. Он поставил свои палатки на азиатской стороне Босфора, и жители Константинополя, смущенные и испуганные, вдруг ночью увидели, какое огромное количество сторожевых огней зажглось в его лагере. Туда явилось из столицы много депутаций, чтобы выразить Андронику свою преданность и свое единодушие с ним.

Можно было опасаться, что императрица и ее фаворит призовут к себе на помощь крестоносцев, отряд которых остановился в Константинополе. Были признаки, что так действительно и будет, и старая ненависть греков к латинянам проснулась снова. Они бросились на чужеземцев и устроили им кровавую баню. К разъяренной толпе примкнули воины Андроника. Выжгли целый квартал, где главным образом жили латиняне. Жестоко избивали мужчин, женщин и детей, и убили папского нунция. Голову нунция, отрезанную от туловища, чернь привязала к хвосту собаки, которая при хохоте толпы волочила ее по улицам. Греческие священники и монахи подстрекали убийц и давали свое благословение наиболее жестоким. Самые гуманные продавали туркам тех латинян, которые попадались им в руки. Число тел задушенных, которые покрывали улицы Константинополя, достигало 4 ООО.

После побоища Андроник торжественно въехал в город, залитый кровью. Любовника Марии, Алексея, он приказал ослепить. Но перед ребенком, Алексеем II, законным наследником престола, победитель бросился на землю, изъявил ему свою покорность и обнял его, заливаясь слезами. Потом он начал жестоко преследовать своих противников и всех приверженцев низложенной четы. Его надменность и его произвол возбудили при дворе крайнее негодование, и вельможи империи в тайном собрании поклялись не успокаиваться до тех пор, пока не свергнут тирана.

Но этот заговор был раскрыт и только укрепил положение Андроника. Многие из заговорщиков были закованы в цепи и ослеплены. Тогда Андроник созвал суд, чтобы судить вдовствующую императрицу Марию за то, что она изменнически злоумышляла против греческой империи вместе с венгерским королем Белой. Судьи были сговорчивы и приговорили Марию сначала к тюремному заключения, а потом к смерти. Андроник заставил юного короля Алексея II скрепить этот приговор своей подписью. Один евнух, послушный исполнитель его приказаний, удушил несчастную и похоронил ее на берегу моря.

Когда же потом состоялось торжественное коронование Алексея, Андроник явился перед собравшимся народом усердным защитником нежно любимого им мальчика и, проливая слезы умиления, понес его на своем плече к главному алтарю в соборе святой Софии, откуда по окончании церемонии точно также отнес домой. Нет никакого сомнения, что с его стороны это было только игрой на публику и что он уже тогда намеревался устранить юного императора.

На собрании его приближенных, которое происходило в его дворце, было признано необходимым, чтобы он для спасению империи возложил на себя императорскую корону. А так как Андроник относился к этому сдержанно, то некоторые высказывались в том смысле, что, если он не соглашается, его необходимо заставить принять высшую власть. Наконец все присутствующие единогласно провозгласили его императором. Известие об этом событии вызвало в городе ликование, и по этому поводу состоялся торжественный праздник с пением и танцами. Андроник сделал вид, что все это для него в высшей степени неприятно, но позволил отвести себя в Влахернский дворец и там, как будто против воли, согласился стать соправителем императора, что вынужден был предложить ему юный Алексей. Продолжая притворяться, будто он делает все это не по своей воле, он взошел на императорский трон и возложил на себя митру и надел пурпурную мантию императора. На следующий день он был торжественно коронован в соборе святой Софии. Он правил от имени Алексея II и не переставал уверять, что принимает на себя это бремя только из любви к преступно устраненному наследнику престола, а в душе тоскует о своем мирном уединении на берегу Черного моря. Перед алтарем церкви он призывал Бога в свидетели того, что принимает эту власть, чтобы заботиться о благе осиротевшего мальчика.

По окончании коронационных торжеств Андроник показал себя в своем настоящем виде. Он созвал своих приверженцев на совет и нашел в них таких рабских приспешников своей тирании, что они признали необходимость не только низложить пятнадцатилетнего императора Алексея II, но и приговорили его к смертной казни. Тот же евнух, который уже задушил императрицу Марию, вызвался привести в исполнение этот возмутительный приговор. Он напал на несчастного мальчика и задушил его тетивой от лука. Когда к Андронику, который еще так недавно приносил перед алтарем торжественные клятвы, что для него священнее всего жизнь юного Комнена, принесли труп убитого мальчика, он наступил на него ногой и сказал: «Твой отец был клятвопреступник и клеветник, а твоя мать – погибшая блудница». Затем он велел продернуть сквозь уши ребенка нитку, прикрепить к ней печать с вензелем Андроника, отрезать голову от туловища и бросить ее в пропасть. Двое приближенных тирана, из которых один стал впоследствии архиепископом Фессалоникским, положили туловище в свинцовый гроб и отвезли его к морю, чтобы там утопить. Потом они возвратились в город с пением священных гимнов, как будто совершили какое-то благое дело.

Узурпатор жил со своей прежней любовницей Теодорой, но заставил французскую принцессу Агнессу, сестру короля Филиппа Августа, выйти за него замуж. Она была помолвлена с убитым Алексеем II и находилась в одном монастыре в Византии, где, еще очень юная, ждала минуты, чтобы отдать наследнику свою руку. Несчастная с крайним отвращением вышла замуж за состарившегося уже деспота и вскоре сошла с ума.

Страшные события в Византии, массовое убийство латинских христиан, узурпация власти Андроником и судьба несчастного наследника престола Алексея II – все это вызвало величайшее возмущение на всем Западе.

Внезапно распространился невероятный слух. Заговорили, будто бы тот мальчик, которого Андроник приказал утопить в Босфоре, чудесным образом спасся и жив. Сперва в Венеции, а потом и в других городах Европы стал появляться престарелый монах в восточном одеянии, который водил с собою прекрасного мальчика и старался возбудить к нему сострадание в народе. Он, как раб, всегда шел за мальчиком, умывал ему ноги и оказывал ему услуги, как императору, и сделал мальчика настолько самоуверенным, что тот относился к нему, как король относится к своему слуге. Старик ходил с ним по площадям Италии, где по вечерам собирается народ послушать певцов и рассказчиков. Монах, чтобы еще более усилить любопытство, иногда говорил, и притом крайне таинственно, об удивительной судьбе мальчика. Другим он рассказывал, что это сын императора и законный властелин Византийской империи, который, по милости Божьей, чудесным образом избежал смерти. Так оба они пришли в Палермо и скоро обратили на себя внимание.

Монах рассказывал, что будто бы узурпатор Андроник поручил своему старшему сыну Эммануилу умертвить Алексея, но тот из сострадания к мальчику дал ему возможность спастись бегством. Эммануил в свое время действительно отказался исполнить приказание отца убить императрицу Марию и открыто порицал злодеяния Андроника. Вследствие этого Андроник объявил его лишенным прав на престолонаследие, так что его место занял младший принц Иоанн.

Эта басня возбудила в Палермо толки. Слух о монахе и мальчике дошел и до короля Вильгельма И. Монарх пожелал тогда видеть обоих чужеземцев и приказал привести их во дворец. Мальчик играл свою роль превосходно. На предложенные ему вопросы он отвечал, но отвечал очень таинственно, и это заставляло предполагать, что он ничего не знает и считает себя сыном бедных родителей. Монах был также осторожен в своих показаниях, но именно этим возбуждал в короле желание узнать больше. Случилось так, что в это время в Палермо находились некоторые генуезские купцы, которые по торговым делам посещали Константинополь и которые утверждали, что они по несомненным признакам узнают мальчика, законного преемника Эммануила Комнена. Вильгельм удержал этого молодого человека, который все более и более возбуждал его любопытство, у себя во дворце. Однажды, когда в его залах собрались придворные и первые чины королевства, он представил им молодого человека. Все уже слышали известие о том, о чем говорили в Палермо, и почтительно преклонили колена перед таинственным незнакомцем. Но он едва отвечал на их поклон и держал себя очень гордо. Это еще больше утвердило всех в том мнении, что городские слухи имеют основание. Король подарил мальчику драгоценные одежды, дал ему приличное помещение и приказал внимательно смотреть за ним, так как опасался, что в столице могут появиться агенты Комнена, чтобы посягнуть на жизнь мальчика. Кроме того, он приказал преподавать ему все науки и искусства, которые считал необходимыми для принца.

Но Вильгельм II принимал участие в этом мальчике не только по вполне естественному сочувствию к нему и его судьбе. Если в его дворце находился действительно Алексей II, то это могло послужить ему, как Роберту Гюискару и Рожеру II, поводом вмешаться в византийские дела и, может быть, прибрать к рукам некоторые области востока. Ему казалось, что все ждут только сигнала, чтобы низложить Андроника. Запад относился к узурпатору с ненавистью, так как видел в нем главного виновника кровавой расправы с латинянами. Многие изгнанники, высланные по воле тирана, ездили по Европе и настраивали ее князей против Андроника. Они шли ко двору Фридриха Барбароссы, короля Белы II Венгерского и папы. Со всех сторон Вильгельму II предлагали предпринять что-либо относительно Константинополя и сместить узурпатора. Особенно раздражены были граждане итальянских торговых городов, так как многие из их родственников погибли по время этих ужасных событий в Византии.

Наконец слухи о том, что мнимый Алексей II находится в Палермо, под покровительством короля Сицилии, дошли и до Андроника. Когда ему сказали об этом, он, намекая на труп, брошенный по его приказанию в море, улыбаясь сказал, что это, должно быть, знаменитый пловец, если он мог переплыть через море из Босфора до гавани в Палермо.

Между тем дела приняли другой оборот. Появился и настоящий принц Алексей, племянник покойного императора Эммануила. Андроник при своем восшествии на трон сослал его в Россию. Молодой Комнен бежал оттуда и отправился на Сицилию, привлеченный слухами о могуществе Вильгельма II. Его сопровождал другой грек из Филиппи, по имени Малеинос, ловкий авантюрист. Принц-изгнанник много говорил о своих связях в Византии и о ненависти народа к своему притеснителю. Он говорил, что вся Византия смотрит теперь на него, Комнена, и надеется с его помощью сбросить с себя невыносимое иго. Если бы король дал ему войско и флот, он бы тотчас же стал повелителем империи Константина. Когда молодой Алексей убеждал Вильгельма идти войной на Византию, он делал это, конечно, с той целью, чтобы взойти на трон самому.

Король Сицилии прислушивался к его речам. Но в Греции у него были свои, совершенно другие цели. Вильгельм II был сангвиником и горячо ненавидел Андроника. С желанием низвергнуть тирана у него соединялось воспоминание о подвигах Роберта Гюискара и короля Рожера II в Греции и стремление подражать им. Он думал, что приобретет себе симпатии всего западного христианского мира, если отомстит за смерть латинских христиан главному виновнику этого злодейства. По словам архиепископа Фессалоникского, который пишет об этом сицилийском крестовой походе, Вильгельм говорил, что «он хочет занять своим могуществом крепости и море, а своими войсками, как тучами, затмить Константинополь, чтобы оплевать Андроника и его преступления и смыть его прочь». Этот писатель добавляет, что Алексей Комнен усердно подливал масла в огонь. При этом Вильгельм, конечно, намеревался содействовать процветанию торговли своего государства в том случае, если бы он водрузил свое знамя в гаванях Архипелага или Пропонтиды и Понта Эвксинского.

Когда в Палермо явились настоящий Алексей и его спутник, которые детально знали события в Константинополе, король Вильгельм убедился, что старый монах рассказывал сказки. Он изгнал обманщика из своего государства, а мальчик, который, вероятно, сам был обманут и действительно считал себя Алексеем II, остался на Сицилии, но с тех пор на него мало обращали внимания.

Вильгельм II упорно держался раз возникшей у него мысли о походе на Константинополь, хотя его приближенные сомневались в его целесообразности. Он был вынужден соглашаться с их аргументами, но новые доходившие до него слухи о бесчеловечной ярости Андроника вновь воспламеняли его. Флот был в очень хорошем состоянии, арсеналы полны и ничто не мешало ему осуществить свой замысел. Для экспедиции было подготовлено 200 кораблей с 80 ООО войском, в числе которого было 5 ООО всадников. В войске было много иностранцев. Крестоносцы, путешествуя в Святую Землю, часто заходили на Сицилию и между ними нашлись некоторые, которые изъявили готовность вместо Сирии отправиться в Константинополь. К регулярным войскам присоединилась толпа сицилийских добровольцев. Командором флота был Танкред, граф Лечче. Ему были подчинены графы Алдуин и Ричард Ачерра, из которых последний был зятем Танкреда, так как Лечче был женат на его сестре, известной впоследствии своей печальной судьбой, – на последней норманнской королеве Сибилле. На кораблях находились принц Алексей и его спутник Малеинос. Король Вильгельм II не покидал своего дворца, так как, если бы он сам отправился в Византию, это только подтвердило бы уже распущенные слухи, будто бы главным побуждением к этой экспедиции было его личное честолюбие и будто бы он намерен присвоить себе императорскую корону.

Когда 11 июня флот бросил якоря, хорошо укрепленный город Диррахиум, главный город Иллирии, был взят практически без боя – так сказать, одним боевым криком. Его губернатор был пленен и отослан на Сицилию. Этот первый неожиданный успех деморализовал греков, и сицилийские корабли беспрепятственно могли продолжать плавание. Большая часть пехоты и вся конница шли через Иллирию и Македонию на Фессалоники, второй по значению и величине город в империи. Туда же направился и сицилийский флот. Фессалоники – богатый и цветущий город, который, как торговый центр, соперничал с самим Константинополем. Хотя туда давно уже пришло известие о падении Диррахиума, там по непонятным причинам не сделали необходимых приготовлений для обороны. Только то обстоятельство, что неблагоприятный ветер задержал флот, помешало немедленной сдаче города, который неминуемо должен был пасть, если бы его штурмовали с моря и с суши одновременно. Но из Македонии подошел только один передовой отряд. Перед ним граждане заперли ворота, чтобы этим удержать богатых горожан от бегства. Большинство жителей города, возлагая надежды на святого Георгия, патрона Греции, готовилось к отчаянной обороне, Но комендант, принц из дома Комненов, был недостоин своих людей. Кроме того, Византия не делала ничего, чтобы подогреть этот воинственный пыл. Император Андроник в сознании своего могущества с презрением смотрел на сицилийские войска как на толпу авантюристов.

Когда к городу подошло и остальное норманнское войско, Фессалоники были осаждены с суши, а флот, который наконец явился, блокировал гавань. Комендант забавлялся со своими метрессами, не думая об осаде. Части греческого войска, которое поспешило сюда ввиду угрожавшей городу опасности, удалось пробиться в город. Но осажденные вместо того, чтобы решиться на вылазку, оставались в полном бездействии. Архиепископ Фессалоникский в шутовском виде описывает геройские подвиги греческого полководца. Он говорит, что это был герой главным образом во сне. Пока он наслаждался покоем, несколько воинов гарнизона нарядили одного пленника, с триумфом водили его по улицам города и при этом кичились, как будто захватили в свои руки одного из лучших воинов. Полководец тотчас же известил царя, что война ведется с большим успехом. На другой день другие воины захватили двух жалких маленьких лошадей и воинский шлем. Это дало повод тотчас же устроить в городе новый праздник, и захваченных кляч выставили напоказ, как богатую добычу. Шлем, как славный трофей, носили по городу на знамени. И снова эти горе-герои послали в Византию известие о победе. Число защитников Фессалоник уменьшалось со дня на день, в чем был виноват исключительно комендант. Он позволил себе брать от многих лиц деньги и за взятки отпускал тех, кто хотели покинуть свой пост и показать своему отечеству спину. Таким путем богатые искали себе спасения, что принесло потом еще худшие результаты. Многие из тех, которые могли бы метать стрелы и камни, обслуживать боевые машины и отгонять осаждавших от стен, тоже покинули город.

Но сицилийцы медлили сделать серьезное нападение на город, так как ожидали прибытия остального флота, который буря задержала в Эгейском море. Император Андроник начал беспокоиться. Он собрал большое войско и назначил его главнокомандующим своего сына Иоанна. Но главнокомандующий не очень заботился о возложенном на него поручении и вместо того, чтобы идти на выручку Фессалоник, забавлялся охотой. И другие византийские полководцы с полной беспечностью оставались в своем лагере под Константинополем. Жители осажденного города напрасно посылали гонцов за гонцами с просьбами о помощи. Сицилийцы сильно страдали от необыкновенного августовского зноя. Но Евстафий говорит, что они были настоящими демонами и ни во что не ставили опасности, труды и усилия. Их боевые машины наводили на византийцев ужас. Их инженеры славились своей особенной изобретательностью. Они умели подводить под стены мины и взрывать каменную кладку. Фессалоники, которые со многими церквами, дворцами и садами раскинулись на склоне горной возвышенности, были обнесены в виде полукруга валом, снабженным башнями. Этот вал надо было брать штурмом. Припасы в городе стали приходить к концу. Возникла угроза голода. Воды было мало, потому что осаждавшие разрушили акведук, по которому была проведена вода из горных ключей. Комендант Давид был в военном отношении абсолютно некомпетентен, и город уже давно бы пал, если бы не Эвмнос, один из полководцев, назначенных Андроником. Он попытался проникнуть в город. При этом на восточной окраине города завязалась битва между греческими и сицилийскими войсками. Горстка храбрецов выбежала из городских ворот, чтобы помочь полководцу и его воинам пробиться. Но комендант, который с главными силами гарнизона находился в акрополе, как и всегда, не обнаруживал ни малейших признаков деятельности. Он спокойно смотрел с террасы на битву, как на какое-то театральное представление, осыпаемый насмешками присутствующих женщин. Эвмнос не смог войти в город. Впрочем, часть населения решила защищаться до последней возможности. Религиозная ненависть греков к латинянам-католикам, которая была почти сильнее их ненависти к мусульманам, разожгла их до настоящего фанатизма. Если, как уже было сказано, некоторые воины оставляли город даже с согласия полоумного коменданта, то, по словам Евстафия, их с успехом заменяли женщины, которые бились, как настоящие амазонки. Они носили камни для боевых машин, носили воду, даже становились в боевые ряды, закрывались тканями и рогожами, как панцырем, надевали на голову шлемы, чтобы иметь вид воинов, поднимались на стены и сбрасывали оттуда камни.

Сицилийцы очень энергично вели осаду. Они метали из своих машин через валы камни, и греки сравнивали эти камни с теми скалами, которые Полифем бросал в Одиссея. В одном месте огромным бревном, обшитым железом, они разрушили стену, а комендант, слыша этот шум, улыбался. Евстафий делал все, чтобы воспламенить мужество защитников и заставить коменданта исполнять свои обязанности. Он появлялся в самых опасных местах и отказывался бежать из города, за что его особенно хвалит современный ему историк Никита. Особенное мужество проявили женщины Фессалоник, так как они не только убеждали воинов держаться, но и сами принимали участие в битве. Но постоянное напряжение и недостаток в продовольствии истощили наконец силы всех. В ночь на 15 августа по всему городу заговорили о каком-то предсказании, будто бы город на следующий день должен пасть. И действительно, перед утренней зарей первые сицилийские воины подземным ходом приникли в город. За ними следовали другие и молча расходились по улицам. Наконец флот подошел к городу с моря.

В городе забили тревогу. Многие жители полуодетыми бросались в битву. Хотя судьба греков была решена, но победоносные сицилийцы оказались в очень тяжелом положении, так как они находились в нижней части города и разъяренные жители своими стрелами и камнями из метательных машин наносили им большие потери. Греки, которые не вели войны и жили в нижней части города, толпами бросились в акрополь, чтобы оттуда бежать. Это была страшная свалка. На тесной дороге к крепости мужчины, женщины, дети и воины, побросавшие свое оружие, сплелись в один плотный клубок. Многие были раздавлены и растоптаны. Воздух оглашался жалобными криками несчастных. При первом шуме битвы комендант Давид выступил против наступавшего на него врага. Но едва только он увидел блеск оружия, он бросился на своем муле наутек и скрылся в акрополе. Воины, когда увидели геройское бегство этого храбреца, осыпали его грубой бранью. Некоторые из них показали геройскую храбрость и пали под мечами сицилийцев.

Дольше всего продолжалась битва у западных ворот. И у греков были метательные машины, так что с обеих сторон летели смертоносные камни. Один греческий монах убил своим боевым топором тридцать сицилийцев, пока его на одолели. Ужасны были яростные крики бойцов и стоны сраженных. Акрополь еще не был взят, когда комендант, который боялся мести императора, спустился по веревке к врагам и был взят ими в плен.

Битва прекратилась, когда крепость и последняя башня пали. Начались грабеж и резня. Воспоминания о тех гнусных злодействах, которые греки в Константинополе учинили над латинянами, особенно распаляли ярость сицилийцев. По свидетельству Никиты, в Фессалониках не было места, где бы жители могли спастись от врагов, не было пыток, которым бы победители не подвергли побежденных. И церкви никого не спасали. Латиняне врывались в православные храмы с особенной яростью. Алтари и иконы были уничтожены, священные сосуды осквернены, а тех несчастных, которые искали там спасения, вытаскивали из их убежищ и убивали. Часовни и сакристии оглашались дикими песнями пьяных победителей. Евстафий рассказывает, что разрывали даже могилы и срывали с мертвецов украшения, которые с ними были положены в гроб. Достопочтенные матроны и посвященные Богу монастырские послушницы были обесчещены. Но, к чести сицилийских полководцев, надо сказать, что большинство из них всеми силами старалось сдержать рассвирепевших воинов. Толпа сицилийских воинов ворвалась в церковь святого Феодора и топорами разбила дверь, которая вела в крипту, где было погребено тело мученика. Толпа хотела уже вырывать из могилы его кости. Тогда туда подскакал один сарацин, состоявший на службе короля Вильгельма, которого Евстафий называет адмиралом, соскочил с коня и, размахивая палицей, заставил дикую шайку отказаться от покушения на труп мученика. Греческие писатели утверждают, что самые возмутительные акты варварства были совершены не сицилийцами, а армянами, которых было много в Фессалониках и которые ненавидели греческую веру еще сильнее, чем латиняне. Бесчинства продолжались с раннего утра до полудня. За это время командиры флота Алдуин и Ричард Ачерра остановили грабеж и кровопролитие.

Интересно то, что рассказывает архиепископ Евстафий. «Когда мы потеряли всякую надежду, – говорит он, – я со многими спутниками бежал из акрополя в места погребения, которые находились под церковью святого Доминика и под другими храмами. Там некоторые задохнулись, удивительно, что мы вышли оттуда живыми. Когда враги вытащили нас, они повели нас, осыпая насмешками и угрозами, на ипподром. Впрочем, мы не можем особенно жаловаться на их дальнейшее обхождение с нами. Но по дороге туда перед нашими глазами открылись ужасные следы опустошения. Ах, сколько жертв! Моя нога ступала между раскиданными трупами. Когда я сел потом на лошадь, она почти не могла идти вперед по кучам мертвецов, нагроможденных перед крепостью, и с каждым шагом наступала на два или на три трупа сразу. В городе и за городскими стенами среди диких победителей я видел сцены, которые заставляли плакать меня и других христиан, бывших со мною». От епископа за выкуп потребовали 4 ООО золотых монет, и, как кажется, он заплатил эти деньги. Адмирал Алдуин впоследствии относился к нему гуманно и приказал возвратить ему много драгоценностей, которые были у него отняты. И воины, которые похитили из церквей священные сосуды, он заставил отдать их обратно. Теперь сицилийские войска остановились в Фессалониках. Вожди разместились во дворцах, откуда выгнали прежних владельцев, а простые воины должны были довольствоваться более скромным помещением.

Так как поход готовились продолжать, часть флота была отправлена к Пропонтиде и ее берегам. Основная масса армии на кораблях была отправлена в Стримонский залив, чтобы оттуда частью сухим путем, частью морем идти на Константинополь. Передовой отряд встал лагерем у Мозинополиса в ожидании прибытия остального сухопутного войска. Император Андроник поручил своему полководцу, Алексею Бране, отогнать наступающего врага. Тот же приказ получили и другие собранные им войска. Византийская армия расположилась на склонах Гема. Принц Алексей, которому прежде всего предложил отправиться в эту экспедицию король Вильгельм II и который отнюдь не играл выдающейся роли в завоевании Фессалоник, старался убедить сицилийцев, осаждавших Мозинополис, что стоит только ему показаться, чтобы Византия пала. В предчувствии своего воображаемого будущего величия, он уже принял титул и регалии императора. Но сицилийцы не придавали этому никакого значения и занимали завоеванные ими области во имя короля Вильгельма П.

Император Андроник не высказал особенной воинственности, когда его войско праздно стояло у Гема. Правда, он приказал приготовить стены Константинополя для обороны и отдал приказание держать наготове весь флот, чтобы не допускать сицилийские корабли к Византии. Но сам он не стал во главе своего войска и большую часть времени проводил в садах Влахернского дворца среди сладострастных забав и пышных праздников. Причем в постоянной боязни, что против него может вспыхнуть возмущение, что на его жизнь может состояться покушение и имел для этого достаточные причины, ибо все более и более становился ненавистным народу за свою дикую жестокость. Не проходило дня, чтобы он не отдал приказания казнить или ослепить кого-нибудь из выдающихся византийцев.

Но, если Андроник даже в залитых кровью анналах Византийской империи представлен как один из самых гнусных тиранов, то все же есть факт, говорящий в его пользу. Он издал несколько полезных законов и старался оградить права и порядок от произвола низших чиновников. При нем не было тех бесстыдных вымогательств, которые практиковались при императоре Эммануиле. При нем не продавались должности, и он строго наказывал чиновников, виновных в растрате или самоуправстве. Он был доступен для каждого, даже для самого ничтожного гражданина империи, принимал жалобы, оказывал свое содействие и всегда был готов богатыми подарками помочь нужде и бедности. Он украсил свой город постройками и отменил почти повсюду принятое тогда береговое право, назначив суровое наказание тому, кто овладеет судном, прибитым волнами к берегу, или его грузом.

Во многих областях империи с негодованием относились к убийству юного императора и к тем злодеяниям, которые Андроник совершил вскоре после своего восшествия на трон. В Малой Азии вспыхнуло настоящее восстание. Скоро оно приняло такие размеры, что узурпатор, несмотря на свой преклонный возраст, вынужден был еще раз лично взяться за оружие.

Весной 1185 года он приступил к осаде Никеи. Ее защищал Исаак Ангел.

Так как этот город долго не сдавался, то Андроник прибег к жестокой хитрости. Он приказал привезти из Византии престарелую мать коменданта, Софию, и посадить ее на боевой машине, которая стояла у города, чтобы она погибла под выстрелами своего сына. Но он не достиг своей цели, Осажденные нацеливали свои стрелы и метательные снаряды так, что они не попадали в несчастную женщину. Ночью им удалось вырвать ее из рук изверга.

Наконец Никея пала и тяжело поплатилась за свое сопротивление. Многие из выдающихся граждан города были сброшены со стен. Тех, кто оказывал мятежникам содействие, победитель приказал посадить в окрестностях города на колы. Потом Андроник двинулся на Бруссу, главный город Вифинии, и взял ее штурмом после непродолжительной блокады. Его месть и здесь была также ужасна, как и при завоевании Никеи. Феодора Ангела, юношу, он приказал ослепить, привязать к ослу и гнать так до границы, где его приняли в свои палатки сострадательные турки. Два других начальника города и сорок их друзей были повешены на деревьях перед городскими стенами. Много других подвергнуто жестоким пыткам, брошено в пропасть, или сброшено со стен.

Когда пришло известие о завоевании Фессалоник, Андроник отнесся к этому событию, как к не особенно значительному, и наступление сицилийцев на Византию не вызвало в нем серьезного беспокойства. Но в народе возмущение росло со дня на день и часто высказывалось неудовольствие на неудовлетворительную подготовку к отражению врага. Этим воспользовались некоторые из свиты императора, чтобы возбудить в нем подозрение, будто бы византийцы составляют против него заговор. Другие нашептывали ему, что многие жители столицы поддерживали тайные связи с сицилийцами и даже подговорили их к этому походу. Их, говорили доносчики, прежде всего надо устранить, и поэтому все приверженцы императрицы Марии, которые томились в темницах, должны пасть под топором палача. Вельможи Андроника приняли ужасное решение – не только всех пленников, которые содержались в тюрьмах, но и их родственников бросить в море или умертвить каким-либо другим образом. Они оправдывали это государственной необходимостью. Но эти крайние меры испугали Андроника, и он медлил отдать кровавое приказание. Полный мрачного предчувствия, он обратился к предсказателям с вопросом, какая судьба его ожидает. Один из них предсказал ему, что на трон Комненов взойдет другой. Андроник должен был подумать при этом о вышеупомянутом Исааке Ангеле, о котором уже давно говорили, что он вынашивает подобные замыслы.

Отец этого Исаака бежал от преследований Андроника в Палестину и там умер. Двух его братьев тиран приказал ослепить. Исаак искал потом убежища у Саладина. Потом он возвратился в Византию, и Андроник не обращал на него особенного внимания. Но один из придворных захотел доказать свое усердие и для этого устранить с дороги того, кто будто бы хотел присвоить себе верховную власть в греческой империи. Он окружил толпой наемных убийц жилище Исаака, но тому удалось бежать и скрыться в соборе святой Софии, где он провел ночь, охватив руками алтарь. В народе прошла молва, что Андроник подослал убийц, чтобы погубить Исаака, который, хотя и по женской линии, принадлежал к императорскому дому Комненов. Возбужденные толпы собрались вокруг собора, и шум час от часа становился сильнее.

Андроник, который тогда находился на Принцевых островах, узнал о волнении, почти о восстании, в городе. Он прибыл в Константинополь и пытался лично успокоить бушующую толпу. Но толпа была против него, и он счел за лучшее искать спасения в бегстве. Он собирался с немногими людьми, которые оставались ему верными, со своей женой и одной блудницей из Хеле в Вифинии бежать в Россию. Там он взошел на корабль, который должен был отвезти его на противоположный берег Понта Эвксинского. Но неблагоприятная погода задержала этот корабль у берега до тех пор, пока в Хеле не прибыли воины Исаака Ангела, которого в это время народ провозгласил императором. Они схватили Андроника и привезли его в Византию. Ангел отдал престарелого Андроника, когда тот предстал пред его троном, на расправу всем тем людям, которые хотели ему отомстить. В присутствии нового императора несчастного избили самым позорным образом. У него вырывали волосы и зубы. Женщины, мужья которых были казнены или ослеплены Андроником, били прежнего императора кулаками. Наконец Ангел приказал отрубить ему правую руку и заключить его в тюрьму, где он должен был томиться без пищи и питья. Через несколько дней Андроника снова вывели из тюрьмы, выкололи ему глаза и на верблюде, покрытом паршой, возили по рынкам и улицам Константинополя. Чернь наперебой старалась оскорбить и избить человека, который несколько дней тому назад был всемогущим владыкой Византии и которого все когда-то славили как спасителя родины. Наконец на ипподроме его повесили среди стаи волчиц и гиен за ноги между двумя столбами. В ужасных мучениях несчастный испустил дух. Его последними словами были: «О Господи, сжалься надо мною! Зачем Ты ломаешь надломленную трость?»

Когда Исаак Ангел взошел на трон, он послал к сицилийским вождям послов – не с условиями мира, а с оскорбительным вызовом. Он говорил им, что после низложения Андроника, против которого Вильгельм начал войну, нет оснований для борьбы между двумя государствами и поэтому сицилийцы должны как можно скорее убираться домой, если не хотят навлечь на себя гнев нового императора. Граф Алдуин отвечал, что норманнское войско с полным равнодушием относится к гневу повелителя, который показывал свой меч только перед придворными и женщинами, никогда не носил панцыря, не спал на щите, не слышал пения стрел. Вместе с тем он давал Исааку совет снять с себя пурпурную мантию и отдать ее другому, более достойному.

В Исааке геройского духа было еще меньше, чем в Андронике. Это был ленивый и неспособный человек, трусливый и вспыльчивый. Но ему в голову пришла счастливая мысль назначить главнокомандующим очень способного полководца Алексея Брана. Кроме того, он набрал новые войска и увеличил жалование воинам.

Сицилийское войско из Фракии подходило все ближе. Туда же шел по Мраморному морю граф Танкред Лечче, командор флота. Блестящая победа при Фессалониках и прежнее бездействие византийцев расслабили сицилийцев. С места своих стоянок они в поисках фуража расходились по окрестностям маленькими отрядами. Ввиду этого новому греческому полководцу, который вывел свои войска из Гема, удалось некоторые из этих отрядов истребить, другие обратить в бегство. Это придало ему храбрости, и Алексей Брана повел своих воинов на Мозинополь, сжег ворота города, ворвался в них и преследовал бежавших оттуда, которые в панике пытались укрыться в Амфиполисе. Там и в окрестностях вожди сицилийцев собрали разогнанных беглецов и построили их в долине Деметрицы. Здесь они начали переговоры с Алексеем Браной и, по свидетельству латинских летописцев, заключили с ним соглашение, в силу которого им была предоставлена возможность свободно удалиться. Но им пришлось, если только мы захотим верить тем же самым летописцам, испытать на своей шкуре, что такое греческая верность. 7-го ноября вечером византийское войско напало на них. Сицилийцы, даже по свидетельству греков, защищались храбро. Битва продолжалась до ночи. Но численное превосходство сил императорской армии было слишком значительным. Норманны были разбиты наголову. Много их пало в бою, другие утонули в волнах реки Стримона. Граф Алдуин и Ричард Ачерра были взяты победителями в плен. Только немногим из сражавшихся удалось бежать в Фессалоники, где они хотели сесть на корабль и отплыть в Сицилию. Но, по несчастью это было очень нелегко. На море разыгралась буря. В отчаянии они садились даже на прогнившие лодки, и большинство из них погибло после долгих скитаний по волнам. Многие другие, блуждавшие по стране, стали жертвами ярости греков. Аланы, которые находились на службе у византийцев и отличались необыкновенной жестокостью, ворвались в Фессалоники и изрубили всех норманнов, которые там еще оставались. Снова город наполнился трупами. Принц Алексей, главный зачинщик этого похода, был взят в плен и ослеплен.

Граф Танкред Лечче некоторое время оставался со своим флотом в водах Константинополя, не подвергаясь нападению со стороны греческих кораблей, которые стояли на якорях в Золотом Роге. Когда он получил известие о том несчастьи, которое постигло сухопутное войско, он решил возвратиться в Сицилию. Он сжег много прибрежных поселений на Геллеспонте, опустошил остров Калоним и поплыл по Архипелагу дальше. Многие из его судов были разбиты бурей, на других значительная часть команды погибла от болезней. По свидетельству Никиты, 10 ООО сицилийцев было убито в битвах. Кроме того, 4 ООО, к качестве пленников, погибло в подземных казематах от голода и лишений вследствие жестокости греков.

Вильгельм II, когда он получил это известие, в письме к императору Исааку жаловался на обращение с пленными. Он в этом письме говорил, что пленникам было бы гораздо лучше погибнуть в разгар битвы, чем томиться в ужасных подземельях. Но это только усилило гнев императора Исаака на латинян. Особенную злобу он питал к графу Алдуину за его смелый ответ византийским послам на их высокомерные речи.

Однажды он в большом зале Влахернского дворца, одетый в пурпурную мантию, занял свое место на троне, пригласил туда высших придворных чиновников и наиболее влиятельных иностранцев, проживавших в Константинополе, и приказал привести туда сицилийских полководцев, закованных в цепи. Алдуин, когда-то такой надменный, казался совсем деморализованным, а Ричард Ачерра был спокоен и смел. Император обратился к обоим с такой речью. «Вы, которые так оскорбили меня, когда вам на минуту улыбнулось счастье, скажите мне, как я, помазанник Господа, должен поступить с вами, одержав над вами победу?» Ричард молчал, но Алдуин, чтобы приобрести благосклонность суетного Исаака, не задумался дать на этот вопрос недостойный его ответ. «О, великий монарх, я слишком поздно узнал, что бороться с вами это то же, что противиться небу. Кто сильнее, славнее и могущественнее вас?» Эта низкая лесть привела к тому, что король подарил жизнь обоим. Они снова были отведены в тюрьму. Впрочем, последствия этих слов Алдуина были таковы, что за них ему можно простить эту лесть. Императора до такой степени обрадовала эта почтительность, что он в тот же день объявил, что впредь он никого не будет ни казнить, ни увечить, хотя бы это был самый ожесточенный из его врагов.

По окончании этой войны король Вильгельм II имел все основания оставить византийское государство в покое. Но на следующий год случилось одно событие, которое послужило поводом для новой войны между Сицилией и Грецией. Еще до смерти Андроника, другой Исаак, прежде бывший правителем Армении, объявил себя независимым и овладел Кипром. Андроник с ним не боролся, а новый император Исаак пытался заставить узурпатора отказаться от его завоеваний за деньги. Получив отказ, он послал против Исаака флот, чтобы покончить с ним. Но недалеко от Кипра византийцев поджидал сицилийский флот, под командой адмирала Маргарита, посланный из Бриндизи Вильгельмом II. Здесь произошла битва между ними. Высадившиеся на остров византийские войска были разбиты Исааком, а византийский флот с двумя его предводителями попал в руки Маргарита, который с триумфом препроводил его к сицилийским берегам. Это было тяжелым ударом для императора Исаака, который так возгордился после своей недавней победы.

Скоро положение дел стало еще более опасным. Против Византии поднялись валахи и болгары. Правда, они потерпели поражение, но восстание вспыхнуло снова и приняло еще большие размеры. Большое войско из Болгарии и Валахии шло через Гем к Босфору, и император Исаак был вынужден послать против них Алексея Брану. Непонятно, как этот полководец часть своего войска составил из тех сицилийцев, которые еще содержались в византийских тюрьмах. Они были превращены в пехотинцев и вооружены копьями, длинными мечами и маленькими щитами, какими была вооружена конница. Но это оружие в схватках с болгарами оказалось очень эффективным.

Когда варвары были разбиты, Алексей Брана поднял мятеж против императора. Сицилийцы были на его стороне, они главным образом и составляли костяк его войска. При первой стычке войска Исаака начали отступать. Но в следующей битве Алексей Брана был убит. Его войско рассеялось, и сицилийцы отчасти попали в плен, отчасти искали спасения в бегстве. Вильгельм II направил к императору посольство, чтобы добиться освобождения пленных и заключить мир с Византийской империей.

Так окончился этот поход, исход которого больше принес выгоды тем, на кого нападали, чем самим нападавшим. Какую богатую добычу захватил Исаак, можно судить по тому, что он послал в подарок султану Саладину 400 превосходных панцирей, 4 ООО железных палиц и 5 ООО мечей – оружие норманнов. Но по другим свидетельствам, все эти предметы прислал в Византию со своим посольством Вильгельм II, чтобы задобрить императора.

Здесь еще раз мы должны бросить свой взгляд на императора Фридриха Барбароссу, так как в это время он сделал один шаг, который имел в высшей степени важное значение для Сицилии и для норманнского королевского дома. После тех достопамятных дней в Венеции, когда он заключил мир с Александром III и перемирие с ломбардскими городами и Вильгельмом II, Фридрих снова возвратился в Германию. После тщетных попыток восстановить прежние хорошие отношения с Генрихом Львом, после того, как он четыре раза приглашал его явиться к нему для ответа на рейхстаг, собранный специально для этого, – Фридрих осудил князя, который вместе с ним был самым могущественным князем в Германии, и Генрих искал себе убежища в Англии.

Вскоре затем взоры императора снова обратились на Италию. Папа Александр III в 1181 году умер, и его место занял Люций III. Союз ломбардских городов, и прежде для него не опасный, вследствие разнородных разногласий в его недрах, почти распался, и Барбаросса, который был утомлен вечными войнами, заключил с ними окончательный мир. Когда этот мир был окончательно определен и клятвенно подтвержден на рейхстаге в Констанце – в Германии, после почти беспрерывных войн, воцарился давно желанный мир. Чтобы ознаменовать это событие, в Майнце был устроен такой роскошный праздник, какого никогда еще не видал мир.

Когда блестящие дни праздников миновали, император отправился в Италию. Здесь он, который прежде являлся сюда разрушителем, показал себя кротким и милостивым, восстановил страшно опустошенную им Кремону и заключил с Миланом специальный мир. Вместе с тем он завязал дружеские отношения с королем Вильгельмом И.

Последнему его жена англичанка не принесла в потомство мальчика. Род Роберта Гюискара прекратился еще в 1127 году со смертью его внука, Вильгельма, герцога Апулийского. До этого времени сицилийский трон занимали преемники его брата, графа Рожера I, – династия, не особенно долговечная, так как она состояла только из четырех поколений: Рожера I, Рожера II, Вильгельма I и Вильгельма П. Теперь из дома Готвилей, кроме самого бездетного короля Вильгельма II, в живых оставался только тот граф Танкред Лечче, который командовал сицилийским флотом в неудачном походе на Византию. Он был внуком короля Рожера II, но незаконного происхождения. Все законные сыновья Рожера II умерли еще в молодые годы, кроме Вильгельма I, который в свою очередь оставил после себя только одного сына, получившего от него в наследство сицилийский трон. Иоанна Английская, супруга Вильгельма II и сестра жены Генриха Льва, не могла иметь детей. Поэтому наследницей сицилийского трона была Констанца, дочь Рожера II, которая родилась в 1154 году вскоре после смерти своего отца. Блестящая будущность этой принцессы остановила на ней внимание Фридриха Барбароссы. Если бы она вышла замуж за его сына и наследника, Генриха, то принесла бы в приданое одну из самых блестящих корон в Европе. Захваченный перспективой объединения процветающего южного государства с северным, он не подумал о том, какую беду это принесет для Германии, так как Сицилия была леном святого престола и неизбежным следствием этого союза должна была быть борьба между палами и императором. И сам по себе этот брак, кроме надежды на корону, которую невеста приносила юному Генриху, не представлял ничего привлекательного, так как Констанца была на десять лет старше принца из дома Гогенштауфенов и отнюдь не отличалась красотою.

В твердой решимости сделать все, чтобы заключить этот брачный союз, Барбаросса в 1185 году послал в Палермо доверенных людей прозондировать почву. Королевы Маргариты тогда уже не было в живых. Главными руководителями государственных дел были тогда протонотарий и вице-канцлер Матвей Айелл и архиепископ Вальтер Оффамиль. Оба они пользовались полным доверием Вильгельма II. Ричард Пальмер, теперь архиепископ Мессинский, удалился от двора.

Когда послы Барбароссы прибыли в Палермо и открыли цель своего посольства, Матвей Айелл высказался категорически против предложения императора. В своей беседе с королем Вильгельмом он указывал ему на то, что предлагаемый брак грозит опасностью для самой независимости государства, что он резко противоречит тем принципам, которым до сих пор следовали представители норманнского королевского дома. Он говорил, что после этого брачного союза Сицилия превратится в провинцию Германии и вместе с ней вся Италия попадет в зависимость от немецких императоров, что сицилийцы, которые любили своих князей, будут ненавидеть повелителя, живущего по ту сторону Альп. Вальтер Оффамиль был другого мнения. Он особенно упирал на опасность, которая может возникнуть для Италии в том случае, если когда-нибудь не окажется налицо законного отпрыска королевской фамилии и трон государства станет свободным. Смуты и различные раздоры будут неизбежны. Только могущественный король Генрих, в качестве супруга Констанцы мог бы предотвратить это несчастье. Если Констанца не выйдет замуж или отдаст свою руку человеку неспособному, в стране вновь воцарится анархия. Бароны, вероятнее всего, вновь поднимут мятеж, и тогда тот, кто мог бы вступиться за Сицилию, как зять великого Рожера II, должен будет войти на остров как усмиритель бунта. Между Оффамилем и Айеллом возник конфликт. Когда первый советовал королю изъявить согласие на предлагаемый ему союз, он полагал, возможно, устранить своего соперника. Король Вильгельм II принял предложение Барбароссы и тотчас же созвал вельмож королевства для принесения присяги на то, что они, если сам он умрет бездетным, признают над собой сюзеренные права принцессы Констанцы и ее мужа.

В начале 1186 года принцесса Констанца оставила Палермо, чтобы медленно двигаться к северу Италии для встречи со своим будущим мужем. Ее сопровождали придворные и сановники государства. За нею следовал обоз, состоявший из более чем ста пятидесяти вьючных животных, нагруженных золотом, серебром, драгоценными камнями, дорогими сосудами, шелковыми тканями. В Риети ее встретили послы императора Барбароссы. Последний сам прибыл в Милан, чтобы присутствовать на свадьбе сына. Этот важнейший из итальянских городов обратился к императору с просьбой о проведении здесь праздничных торжеств. Все значительные ленные властители Италии получили приглашение на эту свадьбу. Сам Барбаросса и король Генрих выехали навстречу невесте. Ареной празднеств был избран императорский Пфальц, который возвышается рядом с древнею базиликой святого Амвросия. Архиепископа миланского в то время не было в городе. Когда коллегия кардиналов избрала его, под именем Урбана III, папой, он задержался в Вероне, не желая присутствовать при бракосочетании. Царственная пара 27 января 1186 года была повенчана в церкви святого Амвросия, так как Миланский собор после последнего разрушения города еще не был отстроен. Архиепископ Виеннский возложил корону на самого Барбароссу. Генрих получил корону из рук патриарха Аквилейского. Немецкий епископ короновал Констанцу. Кроме того, новобрачные короновались железной короной Ломбардии, которую привезли для этого из Монцы. Потом, в специально построенной для этого галерее, был роскошный пир. За ним следовала охота, турниры и другие торжества. Милан был охвачен ликованием.

И ныне, при мысли о том торжестве, которое охватило при бракосочетании Генриха и Констанцы всех и, по всей вероятности, отозвалось даже в замке норманнских повелителей, болезненно сжимается сердце. Не часто близорукость людей проявляется таким потрясающим образом. Прошло несколько лет после торжеств этого рокового бракосочетания, и прекрасный остров Сицилия превратился в ад. Такого не было при завоевании острова ни арабами, ни графом Рожером.

Большим несчастьем для Сицилии было то, что Вильгельм II оставался бездетным. Едва ли было возможно совершенно избежать смут после его смерти. Но, вероятно, столь ужасных последствий, как последствия женитьбы Генриха на Констанце, все-таки не было бы. Особенно печально то, что в Сицилии не был введен закон, по которому женщины исключаются из престолонаследия. Это должен был сделать еще Рожер II, так как в его время этот закон был уже принят во Франции и у германских народов. Вильгельм имел еще больше оснований издать этот закон, так как мог предвидеть ту ситуацию, которая при его бездетности должна была возникнуть после его смерти. Если бы Констанца не приносила тому, кому она отдавала свою руку, короны Сицилии, едва ли на нее кто-нибудь соблазнился. Тогда никто и ни в каком случае не заявил бы притязаний на трон норманнского королевства только потому, что он муж Констанцы.

Танкред, граф Лечче, который после смерти Вильгельма II по единодушному желанию баронов и народа взошел на трон, несмотря на свое незаконное происхождение, вероятно, без всяких возражений передал бы корону своему сыну Вильгельму III, и последний стал бы родоначальником новой и славной династии королей Сицилии.

Норманнам этот брачный союз принес только несчастья. Барбаросса, когда все его слишком смелые планы разбились, должен был сказать, что и ему теперь, в его последние годы жизни, не удалось преодолеть те затруднения, которые были вызваны включением папского ленного государства в Нижней Италии в состав немецкого государства. Прежде всего брак короля Генриха испортил только что установившиеся хорошие отношения между Барбароссой и римским первосвященником. Новый папа Урбан III тотчас же проявил свое негодование тем, что запретил совершать все церковные акты патриарху Аквилейскому, который благословлял императора, и привлек к ответственности всех духовных сановников, которые принимали участие в этой церемонии. Но это было только первым проявлением его враждебности. За ним скоро последовал целый ряд других, а это в свою очередь привело к открытой вражде между Гогенштауфенами и наместником Христа. Генрих пошел на церковную область войной, и римляне присоединились к нему в качестве союзников. Кампания и Лициум были опустошены, и папа потерял всякую надежду вернуться в Рим.

На долю векового Иерусалимского королевства выпало счастье – не позорно погибнуть от собственной слабости, но пасть под мечом величайшего человека своего времени.

Султан Саладин 5 июля 1187 года в битве при Тивериадском озере нанес христианам сокрушительное поражение. 3 октября священный город открыл ему свои ворота, и он торжественно въехал в него во всем величии восточного владыки. Саладин с редким благородством отнесся к христианам, которые во время первого крестового похода при завоевании Иерусалима запятнали себя кровью безоружных, женщин, детей. Он не мстил никому и держал в строгой дисциплине своих воинов. Падение Иерусалима вызвало большой резонанс в Европе. Папа Урбан III был так потрясен этим известием, что слег в постель и вскоре умер. Петр Блуа, тот, которого мы прежде встречали в Палермо при дворе Вильгельма II и который впоследствии удалился в Англию, писал королю Генриху II: «Все кардиналы решились отказаться от всех своих богатств, проповедывать крест, самим возложить его на себя и сесть на коней, пока страна, по которой ходили ноги Спасителя, попирается стопами неверных». В действительности увлечение римского двора делом нового завоевания обетованной страны, конечно, не заходило так далеко. Впрочем, преемник Урбана Григорий VIII в недолгое время своей жизни усердно старался осуществить новый всеобщий крестовый поход. Он успел склонить к этому города Геную и Пизу. Когда же он через два месяца умер в Пизе, за это дело энергично взялся его преемник, Климент III.

Знаменитый историк крестовых походов, архиепископ Вильгельм Тирский, когда он, во время своего путешествия в Рим, прибыл в Палермо, заинтересовал делами Святой Земли короля Вильгельма II Сицилийского. Благочестивый архиепископ нашел доступ к его сердцу. Король Вильгельм, в душе которого полная терпимость к мусульманам и даже склонность к ним странным образом уживалась с христианским религиозным рвением, почувствовал раскаяние в том, что он во время своей войны с императором Византийским многих пилигримов, отправлявшихся в Святую Землю, задерживал на дороге, так как сицилийским кораблям было запрещено перевозить путешественников в Сирию, и некоторых, уже возложивших на себя крест, заставил принять участие в походе на Константинополь. Может быть, он испытывал угрызения совести и за то, что дал свое согласие на брачный союз Генриха с Констанцей, ненавистный папе. Таким образом, он считал себя обязанным искупить свои прегрешения деятельным участием в подготовке к новому завоеванию обетованной земли, которой тогда была занята вся Европа. На Сицилии, как и в Апулии, не было города и деревни, где бы духовенство не проповедывало крестового похода. В Палермо, Мессине и Бриндизи, по приказанию короля, снаряжались корабли, чтобы перевозить воинов, возложивших на свою грудь символ христианской веры.

Вильгельм не хотел отставать от своего тестя, короля Англии, который тотчас же, как только получил в Лондоне известие о падении Иерусалима, начал готовиться к тому, чтобы снова отнять у сарацин священный город. Он приказал представить списки вооруженных людей, которых мог ему выставить каждый из его ленников. Графы и бароны восторженно отозвались на его призыв, и многие из них привели в крестовое ополчение двойное число воинов сравнительно с тем, что они были обязаны представить. В замках сицилийского и апулийского дворянства жизнь била ключем. Везде развевались крестовые знамена, звучали песни и раздавались призывы принять участие в священной войне. Имена героев первого крестового похода, Танкреда и Боэмунда, норманнов, были на языке у всех. Внуки хотели показать себя достойными дедов. Крестьяне, жители городов и ремесленники не отставали от других и шли за знаменами Христа, которые на всех улицах развевались перед толпой верующих, поющих псалмы.

Раньше чем остальные европейские князья окончили свои приготовления к задуманной ими экспедиции, король Вильгельм II послал к берегам Палестины флот из пятидесяти галер с пятьюстами человек конницы и тремястами пехоты, чтобы помочь королю Иерусалимскому в его критическом положении. Два важных пункта, Тир и Триполи, оставались еще в руках христиан. В Тире Конрад, сын маркграфа Монферратского, еще бился во главе небольшого отряда храбрецов с сарацинами. Сначала он из страсти к приключениям отправился в Византию и там от Исаака Ангела, которому оказал серьезные услуги на войне, получил не только руку его дочери Феодоры, но и титул цезаря. Но буря, которая промчалась над Святой Землей, заставила его покинуть жену и проигнорировать все те выгоды, какие сулило ему, как зятю императора, пребывание на Босфоре, чтобы посвятить себя борьбе с Саладином. Жители Тира, воодушевленные его героизмом, решили защищать крепость до последней капли крови. Первые атаки Саладина разбились о крепость городских стен и храбрость их защитников. Каждый день христиане делали вылазки, которые причиняли много вреда сарацинам. Страшнее всех был для них испанский рыцарь. Он отличался исполинским ростом, и, когда появлялся, мусульмане, которые в ужасе рассыпались перед ним во все стороны, узнавали его по могучему боевому коню, по рогам оленя, украшавшим его шлем, и по зеленому цвету его гербового щита.

Старый маркграф Монферратский, отец молодого героя, находился в числе пленных, которых Саладин взял в битве при Тивериадском озере и в своей тюрьме в Дамаске ожидал, когда сын освободит его силой или выкупит. Султан пригласил его сына в свою палатку и сказал ему, что возвратит ему отца и даст ему в собственность богатые владения в Сирии, если он сдаст султану Тир. В противном случае, если он не исполнит его желания, султан грозил при первой же схватке поставить старца в первом ряду своих воинов, так что он несомненно будет убит христианским оружием. Конрад отвечал, что он презирает подарки неверных и даже жизнь своего отца ставит не так высоко, как то святое дело, которому он отдал свой меч. Если же неверные окажутся такими варварами, что захотят погубить старика, который попал в их руки как военнопленный, он будет гордиться, имея своим отцом мученика. Так Конрад готовился к новому, еще более страшному штурму своей крепости со стороны Саладина. Иоанниты и рыцари-храмовники спешили в Тир, чтобы ему помочь. Конрад послал гонцов на Запад с просьбой о помощи. Особенно настойчиво он просил об этом короля Вильгельма Сицилийского.

В осажденном городе уже сказывался недостаток продовольствия. Его стены были окружены войсками Саладина, и сарацинские корабли блокировали гавань. Но, к счастью, на помощь прибыл сицилийский флот. Им командовал адмирал Маргарит из Бриндизи. Флот прорвал ряды мусульманских кораблей и доставил в город достаточное количество продовольствия, так что Тир получил возможность держаться еще. Затем Маргарит задался целью крейсировать у сирийского берега, разгонять вражеские корабли и содействовать высадке на берег крестоносцев. Тогда Саладин снял осаду с Тира и двинулся на Триполи. Он не привел в исполнение свою угрозу относительно старого маркграфа Монферратского.

Теперь Триполи оказалось в положении Тира. Когда нужда и лишения дошли в городе до крайней степени, с городских стен увидели далеко в море много приближающихся кораблей. Это в высшей степени смутило весь гарнизон, так как все подумали, что это сарацинские корабли, которые идут сюда, чтобы усилить стоявший в гавани флот Саладина. Но чем ближе подходили корабли, тем яснее становились различимы на их флагах крест и гербовые цвета Сицилии. Весь город с восторгом приветствовал своих освободителей. Произошла кровавая битва между норманнскими и сарацинскими кораблями. Сарацины потерпели сокрушительное поражение.

Теперь ничто не могло помешать высадке на берег освободителей, которых встретили тысячеголосым криком ликования. В числе их находился и тот, уже упомянутый испанский рыцарь с рогами оленя на шлеме и с зеленым гербовым щитом, который еще под Тиром наводил ужас на сарацин и обратил на себя внимание Саладина. Султану пришлось отступить и от Триполи. Но прежде он лично захотел познакомиться с испанским рыцарем и похвалить его за храбрость.

Так были спасены Тир и Триполи, Королевство Иерусалимское сохранением двух важнейших крепостей, которые еще оставались в руках христиан, было обязано своевременной помощи короля Сицилии. Когда вести об этом дошли до Палермо, они вызвали среди населения взрыв энтузиазма и озарили своим сиянием последние дни жизни короля. Он теперь во цвете лет лежал на смертном одре. Все его современники единодушны в похвалах последнему делу его жизни. Вильгельм Нейбриджский прославляет ту быстроту, с которой сицилийский монарх оказал содействие христианам в обетованной земле, когда он, первый из всех владык Запада, послал свой флот в Палестину. «Кто может отрицать, – говорит Готфид Винисельский, – что король Вильгельм сделал благодеяние христианству, так как сохранил для него Тир, защитил Триполи и спас Антиохию? Кто, как не он, своею мощью защитил и до сих пор защищает жителей этих городов от меча неверных и от голода?»

Когда сицилийский флот так успешно производил свои операции у сирийских берегов, когда отряд за отрядом в Палестину приходили крестоносцы из Англии, Фландрии, Франции, Германии, Генуи, Венеции и Пизы, король Вильгельм II, 18 ноября 1189 года, 36 лет от роду на 24 году своего царствования, умер. Скорбь Палермо и всей Сицилии по поводу его смерти была искренна и глубока. Архиепископ Фома из Реджио в своей речи, которую он произнес в Палермо, говорит так: «Твой народ оплакивает тебя, о повелитель, но ты не отвечаешь на его слезы! Раздаются вздохи и жалобы, а ты, самый сострадательный из всех королей, остаешься немым на наше горе. Вернись к нам, о властитель, если ты не навсегда нас покинул! Если ты спишь, проснись. Если же ты навсегда расстался с жизнью, возьми нас с собой, ибо для нас жизнь без тебя одно мученье. О, жестокая смерть, ты хищнической рукой отняла у мира его гордость и у века его отраду. Да, в нем одном ты победила весь человеческий род! Отнимая у нас нашего короля, ты совершила худшее убийство, чем в том случае, если бы одним ударом убила всех остальных князей в мире. От него, как от общего отца, на всех исходил мир и полная безопасность. Под открытым небом и под тенью деревьев каждый мог спать также безопасно, как у себя на постели. Здесь леса, реки и залитые солнцем поля были также гостеприимны и безопасны, как города, обнесенные стенами. Здесь не иссякала царственная щедрость и всем раздавала свои дары». В одной элегии на смерть монарха говорится:

...

«Девы плачут со вдовами и с замужними женщинами. На площадях, на улицах, в высоких дворцах целые дни раздаются беспрерывные жалобы… Кто теперь направит на истинный путь заблуждающихся? Кто отгонит волков от наших стад?… До сих пор по вечерам наши коровы, козы и овцы спокойно возвращались в свои дворы. Быки паслись, не боясь ни львиной лапы, ни орлиных когтей… До сих пор факелы несчастного королевства сияли ярко… Ах, теперь это пламя под темной землей превратилось в пепел…»

Земные останки Вильгельма II сперва были положены в палермитанском соборе, а затем перенесены в Монреале, в великолепный, им воздвигнутый храм. Сицилийцы всегда оставались верными его памяти и долго потом видели в нем образец доброго и справедливого короля, друга народа. Никогда еще остров не был так благополучен, как во время его кратковременного царствования.

Через полвека после его смерти, когда страшная буря опустошила Сицилию, Ричард Жермено, красноречиво выразил те чувства, которые еще жили среди его современников. «Вовеки, – писал он, – да будет прославлен король Вильгельм II, равного которому не было на свете. Все, что от него исходило, было полно блеска. Он был храбр, мудр, могуществен, образец королей, гордость рыцарей, надежда друзей, ужас врагов, жизнь подданных, покровитель несчастных, убежище бесприютных и утешение безутешных».

Книга седьмая

Король Танкред. Падение норманнского государства в Сицилии.

Так как Вильгельм II был еще молод и мог еще править государством сорок или даже пятьдесят лет, то на Сицилии мало думали о том, что будет после его смерти. Теперь же сердца людей сжимались при мысли, что на трон Сицилии взойдет другой князь и притом Гогенштауфен, сын той царственной семьи, которую по всей стране страшно ненавидели за угнетение Барбароссой ломбардских городов и за его прежнюю враждебность к Сицилии. Несомненно, что по договору, заключенному между императором Фридрихом и королем Вильгельмом II, корона Сицилии должна была перейти к королю Генриху, который вскоре под именем Генриха VI взошел на трон немецкого государства. А мысль признать королем Сицилии немца и при том гибеллина – была невыносима для всех: и для вельмож, и для горожан, и для земледельцев. Поэтому вскоре после смерти Вильгельма от одного края острова до другого и по всей Апулии стала известна воля народа – пустить в ход все средства, чтобы избавить Сицилию от угрожавшей ей опасности чужеземного владычества.

И была возможность отклонить эту опасность возведением на трон норманнского князя. Был еще жив один представитель славного норманнского дома Готвилей, граф Танкред Лечче. По-видимому, он был вполне достоин стать преемником Вильгельма Доброго. Это был человек, которого все уважали за его характер, любовь к наукам и храбрость. Он усердно занимался астрономией и математикой и хорошо владел греческим языком. Он пользовался большой известностью как астролог. Правда, было и препятствие к возведению его на трон. Он, как мы уже говорили, происходил от незаконной связи герцога Апулийского, сына Рожера И. Графство Лечче, старое владение дома Готвилей, которое Роберт Гюискар первоначально отдал в лен своему брату Готфриду, граф Танкред получил, по-видимому, в лен от Вильгельма II, ибо он, как незаконный сын, не мог получить его по наследству. Это было небольшое владение, но граф Танкред с 1170 года посвящал его делам свои силы. Недалеко от Лечче он основал аббатство святых Катальдо и Николая, «с глубокой благодарностью за милость Божью, за благо и за здоровье короля и за процветание его рода в славном потомстве». Его щедрость к церквам и благотворительным учреждениям снискала ему благоволение клира. Долгое время он был великим коннетаблем в Апулии, стоял там во главе судебных установлений и пользовался этим в интересах всеобщего примирения. Мы уже видели, как он командовал флотом в походе на Византию.

Если бы Рожер II мог предвидеть, что от этого его внука будет со временем зависеть сохранение норманнской династии, он, бы, конечно, с радостью дал согласие на брак своего сына с его прекрасной любовницей. Но, увы, он упрямо противился этому браку, разлучил влюбленных и достиг этим того, что на Танкреда, родившегося от этой связи, легло пятно незаконного происхождения. Впрочем, говорят, что Рожер раскаивался впоследствии в своей жестокости и посылал к своему сыну послов, чтобы изъявить свое согласие на брак. Но если это не вполне доказанное свидетельство и верно, раскаяние его запоздало, ибо сын Рожера уже умер. Если бы эта пара получила благословение священника, муж Констанцы не имел бы оснований заявлять какие бы то ни было притязания на трон Сицилии. Впрочем, по понятным причинам, приверженцы графа Танкреда Лечче единогласно утверждали, что брак между родителями Танкреда был заключен тайно. Со времен Дария Нота много людей, законность происхождений которых была также сомнительна, как и графа Танкреда, носило на своих головах короны.

Для Сицилии было очень важно, чтобы состоялось определенное решение по вопросу о престолонаследии, и это заставило вельмож королевства собраться на совещание в Палермо. Канцлер Матвей Айелл заявил следующее: «Когда мы потеряли короля, при котором страна достигла высокой степени процветания и пользовалась большим уважением у других держав, дела вдруг приняли такой оборот, что нам приходится с тревогой смотреть в будущее. Что нас ожидает? Тот народ, который в Италии известен своею грубостью и своими бесчинствами, станет с надменной заносчивостью править и нами? Может ли чужеземный повелитель, который еще в молодые годы не знает сострадания, не знает другого закона, кроме своей воли, при неизбежных столкновениях мнений хранить и защищать наши учреждения, наши нравы и наш язык? Вместо того, чтобы жить исключительно для нас и для наших целей, как это делали норманнские короли, он в далеких странах будет преследовать совсем другие цели, забывать о нас и присылать к нам своих наместников, чтобы держать нас в узде. Мы будем сражаться и платить подати, но не за свою родину, не за своих жен и детей, а за чужеземного тирана. О, какую глупость говорят те, которые утверждают, что мы бесповоротно обречены на это рабство и на это унижение клятвой, которую выманили хитростью у одних, которую другие приносили, ни о чем не думая, – клятвой, которую защищает высшее духовенство, тогда как она своим содержанием и сущностью уничтожает свободу церкви и отдает ее на полную волю папам, когда наши короли так долго и сильно защищали ее от всех внешних влияний! Но эта клятва была на погибель нашей родины! И если бы у нас еще не было средств спастись из этой бездны! Но это средство у нас под руками и спасение несомненно, если мы признаем своим королем графа Танкреда Лечче. Нам возражают, что он происходит от незаконного брака и поэтому не имеет наследственных прав. Следовательно, дело должно решить то обстоятельство, что его отец, который любил его мать, как редко любят и законную жену, слишком скоро умер, чтобы дать ему законные права? Или неспособную править королевством Констанцу, которая приведет с собой чужеземцев, предпочесть человеку, высоких достоинств которого не могут отрицать и его враги? Это последний отпрыск того королевского дома, который сделал народ и королевство великими и славными! И если для этого недостаточно прав наследства, у нас остаются еще права выбора, которыми пользовались наши предки, когда избирали своими предводителями сыновей Танкреда Готвиля. Но, если для этого мало и этих глубоких соображений, пусть дело решит неотложная необходимость. В стране растет напряженность, и нам именно в эту минуту нужен верховный глава».

Матвей действовал здесь в силу тех же самых убеждений, в силу которых он, когда послы Барбароссы явились в Палермо, советовал королю не давать своего согласия на брак Констанцы с Генрихом. И как тогда архиепископ Вальтер Оффамиль был решительным сторонником этого брака, так и теперь он продолжал действовать в том же духе. Но Матвей имел на своей стороне огромное большинство народа и вельмож, и поэтому мнение его противника не имело никакого значения.

Графу Танкреду было предложено явиться в Палермо и там возложить на себя корону. Танкред сначала сомневался, не зная, что ему делать. Он, как и другие выдающиеся ленники в Сицилии и Апулии, дал клятву признавать одобренный королем Вильгельмом брачный союз между норманнской принцессой и сыном немецкого императора и, значит, их сюзеренные права и хорошо сознавал, что его притязания на трон сомнительны. Но как и бароны, Танкред решил, что для блага страны можно преступить клятву и письменное право. Он прибыл со своею женой Сибиллой, двумя сыновьями, Рожером и Вильгельмом, и со своими дочерьми на Сицилию и избрал для жительства арабский дворец Фавару.

В январе 1190 года он с большой торжественностью принял в Палермо корону Сицилии. Остров восторженно приветствовал нового короля. Папа Климент III, который так энергично противился заключению брака между Генрихом и Констанцей, дал Танкреду в лен все королевство, каким оставил его Вильгельм II Добрый.

Но среди апулийских баронов возникли сомнения, и некоторые из них отрыто возмутились. Одни из них не считали себя освобожденными от присяги, другие были личными противниками Танкреда, некоторым гордость мешала преклониться перед незаконнорожденным преемником Рожера. К числу тех вассалов, которые были особенно недовольны восшествием на трон графа, принадлежали архиепископ Палермитанский Оффамиль, графы Гравина, Молиса, Андреа, Челяно и другие. Они послали гонцов в Германию, чтобы призвать короля Генриха защитить права и наказать узурпатора, как они называли Танкреда. Но Гогенштауфену не нужно было напоминать об этом, ибо он домогался руки принцессы Констанцы не из любви к ней, а ради сицилийской короны. Как только он получил известие о том, что происходит на острове, он тотчас же принял твердое решение отправиться туда и покорить Сицилию. Он немедленно двинулся бы в поход, если бы война с Генрихом Львом не удерживала бы его в Германии.

Так на севере собиралась страшная непогода, которая, все более и более угрожала гибелью южному острову. Но еще до того, как разразилась военная гроза, в то время, когда все население Сицилии было еще охвачено радостью, историк Фальканд, который ранее жил в Палермо, а теперь вернулся во Францию, писал следующее, посвящая свое историческое произведение своему другу: «Я хотел бы, мой друг, когда суровая зима уступает место более мягкому времени года, написать что-нибудь более приятное и радостное, чтобы поднести это тебе, как первый цветок пробуждающейся весны. Но при вести о смерти короля Сицилии, при мысли о том, какие беды повлечет за собой это печальное событие, я могу только жаловаться. Напрасно зовет к радости синева вновь прояснившегося неба, напрасно сады и рощи манят к наслаждению. Как сын не может с сухими глазами смотреть на смерть матери, так я не могу без слез думать о предстоящем опустошении Сицилии, которая так ласково приютила и вскормила меня на своей груди. Мне уже кажется, что я вижу бешеные толпы варваров, которые вторгаются к нам и в исступленной ярости опустошают убийством, истощают грабежем и пятнают пороками наши богатые города и наши местечки. Горе тебе, Катания, тебе, которую так часто постигали всякие беды, которая своими страданиями не смогла еще унять ярости судьбы! Войну, чуму, землетрясение, извержение Этны, все, все перенесла ты, чтобы после всего этого испытать самое худшее из несчастий – рабство! Горе тебе, знаменитый источник Аретуза, тебе, который своим рокотом когда-то вторил песням поэтов, так как ты будешь освежать дикое опьянение немцев и служить их мерзостям! Теперь я перехожу к тебе, о высокопрославленный город, глава и гордость всей Сицилии! Как мог бы я обойти молчанием тебя, и могу ли я достаточно тебя прославить? Можно ли налюбоваться на удивительные постройки этого города, на повсюду струящиеся источники вкусной воды, на прелесть вечно зеленых деревьев, на акведуки, которые в изобилии приносят воду для потребностей жителей? Кто может сложить заслуженные похвалы превосходной равнине, которая занимает четыре мили между городскими стенами и горами? О счастливая, во все времена достохвальная долина, в недрах которой растут все породы деревьев и плодов, в которой собраны все прелести земли и которая своей роскошью так увлекает каждого, что тот, кто видел ее раз, никогда и нигде не отдастся другому очарованию! Там есть виноградники, которые поражают нас как неиссякаемым плодородием почвы, так и могучим ростом благородных лоз. Там есть сады со всевозможными плодами, построены башни для их охраны и для роскошных чувственных наслаждений; там проворные водяные колеса, на которых ведра, быстро опускаясь вниз и снова поднимаясь кверху, наполняют цистерны, откуда потом вода разбегается во все стороны. И если отсюда взглянуть вверх на различные породы деревьев, то там увидишь гранаты, которые скрывают свое зерно внутри, а снаружи, для защиты от сурового воздуха, покрыты твердой коркой, и лимоны трех различных субстанций, так как их кожа по цвету и аромату, кажется, рдеет, их внутреннее зерно в кислом соку будто бы таит холод, а заключенная между ними мякоть представляет умеренную температуру. Там есть лимоны, которые идут на приправу к кушаньям, а апельсины, хотя они полны освежающим соком, предназначены более восхищать глаз своею красотою, чем служить для утоления голода и жажды. И зрелые, они с трудом отпадают от веток. Когда подрастают новые, старые упрямо отказываются уступить им место. Так на одном и том же дереве, в одно и то же время бывают плоды третьего – года, еще зеленые второго и цветы настоящего. Это дерево всегда красуется в молодом уборе, не изменяется во время бесплодной дряхлости зимы, не теряет своей листвы при наступлении холодов, но своими вечно зелеными листьями всем говорит о мягкой весне. Но как мне пересчитать миндальные орехи или фиги различных сортов, или оливы, которые дают масло для приправы к кушаньям и для огня в лампах? Что мне сказать о продолговатых рожках стручнового дерева и об их неблагородных плодах, которые своею пряной сладостью ласкают вкус крестьян и мальчиков? Я охотнее гляжу на высокие главы пальм и финики, которые свешиваются с их высочайших вершин. Если ты обратишь взгляды в другую сторону, ты увидишь поля, засеянные тем удивительным тростником, который называют сахарным за сладкий сок в его сердцевине. Мне кажется излишним указывать здесь обыкновенные плоды, которые встречаются и у нас. Все это я говорю здесь для того, чтобы показать, как много жалоб и слез нужно для того, чтобы достойно оплакать несчастье этого острова».

Танкред, став волей народа королем Сицилии, не скрывал от себя того, что положение его сложно и что с севера ему угрожает опасность. Но он мог все-таки рассчитывать, что при содействии всего сицилийского народа, который был на его стороне, ему удастся устранить все затруднения и передать королевство своему старшему сыну Рожеру. По своем восшествии на трон он употреблял все усилия, чтобы обеспечить благосостояние народа, привлечь к себе сердца своих подданных и поддерживать боеготовность войска. Ему удалось уладить возникшие было споры между христианами и сарацинами. Возмущение некоторых баронов против его власти вызвало его на материк, где он скоро усмирил восстание.

Когда короли Франции и Англии, Филипп Август и Ричард Львиное Сердце, из которых последний был братом Иоанны, вдовы Вильгельма II, жившей в Палермо, в своем крестовом походе прибыли в Сицилию и остановились в Палермо, надменное поведение английского короля и его воинов вызвало столкновение между ними и жителями города. И по отношению к Танкреду, который явился его приветствовать, Ричард оказался очень требовательным и поставил условия, на которые король Сицилии не хотел согласиться. Между ними возник разлад, который грозил перейти в открытую вражду, но, к счастью, был своевременно улажен. В конце концов, враждебные отношения перешли в дружбу, и дело дошло до союза, по которому Ричард обязался оказывать деятельную поддержку сицилийскому королю во всех затруднениях. Это могло иметь для Танкреда серьезное значение, так как Ричард был большим врагом Генриха VI. 1 марта 1191 года они встретились в Катании и провели там три дня самым дружеским образом. Прощаясь, Ричард пожелал взять в подарок только маленькое кольцо, которое обещал постоянно носить в знак дружбы, а сам подарил Танкреду знаменитый меч Артура Эскалибур. Но этот союз, к сожалению, не принес никакой пользы Танкреду. 10 апреля 1191 года Ричард Львиное Сердце сел на корабль со своею сестрой Иоанной и со своей невестой Беренгарией.

Прежде чем говорить о дальнейших событиях, мы должны оглянуться назад. Король Генрих все еще не мог выступить в поход на Нижнюю Италию, чего он ждал так долго и так нетерпеливо. Генрих Лев, который после своего изгнания из Германии Барбароссой жил в Англии, у своего зятя Ричарда Львиное Сердце, после смерти своей жены Матильды, последовавшей в Брауншвейге, в 1189 году возвратился на родину. Его оставленные дети напрасно искали защиты у императора, и меч Генриха, как молния, засверкал над рядами гибеллинов. Он разрушил знаменитый, теперь почти совсем исчезнувший с лица земли город Бардевик у Люненбурга и торжественно въехал в Любек. А Гогенштауфен вторгся в наследственные владения Льва, опустошил их и превратил в развалины город Ганновер. Долго продолжалась вражда между двумя противниками, но в июле 1190 года окончилась миром. В это же время пришло известие о смерти Барбароссы, который 10 июня утонул в реке Салефи в Сирии. Его старший сын, которого мы уже заранее называли Генрихом VI, взошел на трон Немецкой империи. Теперь мир внутри государства был восстановлен и ничто не мешало ему идти в давно задуманный поход на Италию. Для него было также важно получить корону из рук папы, как свергнуть короля Танкреда и поработить себе Сицилию.

Император Генрих VI был человеком слабого телосложения. У него были белокурые волосы, бедное лицо и выражение глаз, которое никому не внушало доверия или склонности к нему. По обычаю своего времени, и он занимался миннезингерством. В одной из своих песен он говорит, что все его богатство, его наслаждение и его корона – любовь, что он мог бы спокойно прожить свои дни без скипетра, но его навсегда покинула бы радость, если бы он потерял избранницу своего сердца. Конечно, это только поэтические фразы. Его характер не соответствует тому образу, который можно составить о нем на основании этих стихов. Он был высокомерен, раздражителен и жесток. Готовясь к походу на Апулию, он еще весной 1190 года послал туда канцлера Дитера, чтобы тот разузнал там положение дел. Канцлер возвратился оттуда осенью и донес, что южное королевство легко подчинить власти Генриха. Так как много немецких отрядов ушло с Барбароссой в Святую Землю, то Генрих не мог собрать слишком большого числа вооруженных людей. Но он попытался собрать под свои знамена все, что было только возможно. Архиепископ Филипп Кельнский и герцог Оттон Богемский примкнули к нему, чтобы принять участие в походе. Он все-таки медлил выступать, так как хорошо знал, что ему придется встретить сильное войско, храброго короля и народ, преданный своему повелителю. Апулийские бароны неоднократно посылали к нему послов, чтобы ускорить его выступление, и поэтому он приказал императорскому наместнику в Тусции, маршалу Кальдену, начать войну в Нижней Италии, чтобы поддержать баронов и ликвидировать власть Танкреда, если не на Сицилии, то хоть в Апулии. Наместник, в союзе с графом Андреа, одним из самых ожесточенных противников Танкреда, опустошил страну к югу от церковной области и при этом позволил себе такие возмутительные жестокости, что скорее повредил Генриху, чем принес ему пользу. Некоторые из приверженцев немецкого императора перешли на сторону его противника. Граф Ачерра, который командовал норманнскими войсками, первоначально должен был отступить и заперся в крепости Ариано. Императорские войска обложили эту крепость, но во время сильной жары так пострадали от инфекционных болезней, что наместник должен был отступить. Скоро его положение стало вообще очень тяжелым, и он оставил Апулию. Граф Андреа искал убежища за стенами Асколи и там оказал такое сильное сопротивление графу Ачерре, что последний пригласил его для переговоров о заключении мирного договора. Едва только Андреа оставил городские стены, как на него напали воины Ачерры, который приказал казнить своего противника, заметив при этом, что излишне держать слово, когда имеешь дело с изменником. Этот акт вероломства был совершен без согласия Танкреда, но принес ему большую пользу, ибо погиб его главный противник среди апулийских баронов. Капуя ему сдалась, и многие из особенно влиятельных его врагов, каким был, например, аббат Монтекассино, признали его власть. Тогда Танкред в 1191 году мог созвать в Термоли рейхстаг, на котором и на континенте всеми были признаны его королевские права. В Бриндизи был коронован, как будущий король, его сын Рожер.

Известие об отступлении немецкого тосканского наместника заставило Генриха не медлить более со своим походом, и осенью 1190 года он повел за Альпы значительное войско. В Ломбардии он нашел дела в очень запутанном положении, и это задержало его там на зиму. Весной 1191 года он повел свое войско, которое усилилось отрядами некоторых итальянских епископов, дальше к югу. Ближайшей его целью был Рим, где он ожидал коронования его папой.

Когда Барбаросса, который в последние годы своей жизни находился в хороших отношениях с папой, умер, Генрих послал к Клименту III посольство, чтобы уверить его в своей преданности церкви. Но после перемен на троне Сицилии отношение юного короля, который уже считал себя законным повелителем Сицилии, к святому отцу совершенно изменилось. Климент дал в лен графу Танкреду, которого Генрих считал узурпатором, норманнское государство, и в глазах Генриха это было открытым вызовом ему. Ввиду этого всякие отношения между наместником Петра и немецкой империей были прекращены. Итак, император имел мало шансов получить корону в Риме. Хотя он мог надеяться, что на его стороне будет население Рима, которое со времени Арнольда Брешианского постоянно находилось в раздоре с папой и теперь только терпело его у себя в городе. Но что он мог бы сделать, если бы Климент III, который с ужасом ждал его прибытия, как своего врага, стал искать защиты у короля Танкреда? Опасность была велика. Если бы войска папы соединились с войсками Танкреда, то Генрих не смог бы одолеть союзное войско.

Но дела приняли другой оборот. Когда он приближался к вечному городу, Климент III умер, и его место занял восьмидесятипятилетний старец под именем Целестена III. Тот отказывался принять посвящение в качестве наместника Христа, чтобы этим путем избежать необходимости совершить обряд коронования Гогенштауфена. Генрих, когда подошел к Риму, оказался в очень затруднительном положении, ибо не имел возможности заставить папу принять посвящение, после которого только он становился действительным папой, правомочным совершить коронацию. Между тем он занял окрестности старой столицы мира и оставил гарнизон в Тускулуме, жители которого были ожесточенными противниками римлян. Римляне предложили юному императору выдать им старый латинский город, за что со своей стороны обещали убедить Целестена принять посвящение и потом короновать императора. Генрих так жаждал коронации, что согласился на эти условия, не думая о подлости той измены, которую он совершал по отношению к Тускулуму.

Со всей яростью, с какой в Италии ведутся подобные войны между городами, римляне напали на Тускулум, сожгли и разрушили его, так что там не осталось камня на камне, и изрубили несчастных жителей, учиняя всевозможные пытки. Потом они сумели заставить Целестена принять посвящение, и на Пасху 1191 года он торжественно короновал Генриха VI и его супругу Констанцу Сицилийскую в соборе святого Петра.

Теперь уже ничто не мешало императору вторгнуться на Сицилию. Он видел, что Танкред все больше укрепляет свою власть, и это заставляло его торопиться. Последний в то именно время, когда происходили эти события у Рима и в Риме, справлял свадьбу своего сына и наследника Рожера с принцессой Христиной, дочерью византийского императора Исаака Ангела. Этот брак обеспечивал королю Сицилии содействие Византийской империи, и можно было опасаться, что Танкред, если ему дать время, сумеет найти себе и других союзников среди европейских королей.

Через несколько дней после своего коронования Генрих оставил Вечный Город и, сметая на своем пути все преграды, стремительно двинулся на Апулию. Его войско, двигаясь на Капую, опустошало и жгло города и деревни и не давало пощады никому, кто смел оказывать ему сопротивление.

Ужас, который летел впереди императора, был так велик, что все бароны изъявляли ему покорность. Один Неаполь оказал ему сопротивление и запер перед ним ворота. Император долго, но без всякого успеха осаждал этот город.

Наступило лето, а с ним пришла страшная жара. Императорские воины умирали от инфекционных болезней. Умирали и военачальники. Надолго заболел и сам Генрих. После критического периода, выжив, он почувствовал такую слабость, что не имел даже сил продолжать поход, а его войско очень уменьшилось. Ему оставалось только возвратиться домой, и еще осенью 1191 года он покинул Италию. В некоторых крепостях Апулии Генрих оставил гарнизоны, которые должны были гарантировать ему свободный путь к югу, ибо он вовсе не отказался от предприятия, которое на первый раз окончилось неудачно.

Когда при осаде Неаполя больной император лежал в постели и когда пребывание в войске ввиду эпидемий становилось опасным, жители Салерно пригласили императрицу Констанцу поселиться в их прекрасном городе на берегу моря с прекрасным климатом. Генрих изъявил на это согласие, и императрица долго пробыла в этом знаменитом приморском городе. Ее супруг, отступая от Неаполя, распорядился, чтобы ее отправили в Верхнюю Италию, где предполагал с ней встретиться. Но жители Салерно изменническим образом выдали императрицу не послам Генриха, а королю Танкреду. Этим, может быть, они надеялись вернуть себе расположение сицилийского короля, которое они утратили изъявлением своей покорности немецкому императору. Танкред принял императрицу, свою ближайшую родственницу, с большими почестями, и это поставило императора в критическое положение, ибо он мог опасаться, что этим путем корона Сицилии совсем ускользнет из его рук.

Во всяком случае, Констанца родилась и выросла на этом острове Средиземного моря, и пребывание там снова могла возбудить в ней прежнюю любовь к своей родине и к своему народу. Легко могло случиться, что под влиянием этих впечатлений она совсем отвернулась бы от своего мужа, который едва ли внушал ей нежные чувства. Он мог бояться влияния на нее благородного и достойного Танкреда. Можно было опасаться, что король Сицилии сделает все, чтобы разогреть ее патриотизм, настроить ее в пользу независимости норманнского государства и против его врагов. Во всяком случае, Танкред в лице Констанцы имел драгоценную заложницу на тот случай, если бы Генрих еще раз пошел войной на него. Последний, сознавая, как необыкновенно важно для него возвращение жены, обратился к папе с просьбой вмешаться в это дело. Святой отец принял это поручение, и Танкред действительно – что больше говорит об его рыцарском духе и о благородстве его характера, чем о его способности быть лукавым политиком – дал императрице свободу. Со своей стороны он поставил ей условием только то, чтобы она возвращалась к своему супругу через Рим и там, по предварительному соглашению с папой, постаралась заключить союз между папой, императором и им, Танкредом. Король Сицилии надеялся, что доказанное им благородство произведет хорошее впечатление на Генриха и заставит его отказаться от притязаний на Сицилию. Но Констанца не сделала даже попытки исполнить желание своего двоюродного брата. Она, не заезжая в Рим, отправилась прямо в Германию к своему мужу.

Когда Генрих удалился из Италии, Танкред стал править без всякой помехи. Спокойствие и мир воцарились на острове, и, может быть, Сицилия никогда на достигала такого процветания, как во время его царствования. Но немецкие гарнизоны, оставленные в Апулии, были причиной новых конфликтов. Аббат Монтекассино, один из самых пламенных противников норманнского владычества в союзе с Бертольдом Церингенским напал на страну. Это побудило Танкреда отправиться на материк, где он взял города Аверсу и Телеано, которые уже находились в руках врагов, и потом снова переправился через пролив.

В Палермо вскоре после его прибытия умер его старший сын Рожер, и его смерть произвела такое сильное впечатление на Танкреда, что он сам слег и 20 февраля 1194 года скончался. Его смерть была величайшей из бед, какие только могли постигнуть Сицилию. Этой утратой, казалось, была предрешена гибель норманнского владычества.

Все надежды Сицилии покоились теперь на единственном сыне Танкреда, малолетнем Вильгельме. Его провозгласили в Палермо королем. Регенство над ним приняла его мать Сибилла, которая пользовалась всеобщим уважением, но не обладала в достаточной мере энергией, чтобы справиться с такой тяжелой задачей. Особенно печально было то обстоятельство, что великий канцлер королевства, Матвей Айелл, который при Вильгельме II с таким искусством правил государственными делами, умер. Вскоре за ним такая же смерть настигла и Оффамиля, его противника и сторонника Генриха VI. Бартоломей, его преемник в звании архиепископа Палермитанского, был приверженцем Сибиллы и ее сына. Он, как и епископ Джирдженти Урсо, который был, по-видимому, побочным сыном Танкреда, и сыновья канцлера Матвея, именно граф Айелл и епископ Салернский, – вот те люди, которые теперь ближе всего стояли к несчастной королевской семье.

Смуты в Германии, а именно разрыв с Генрихом Львом и его сыновьями, до сих пор мешали императору Генриху выступить в новый, давно уже задуманный им поход на Италию. Он все это время порывался туда, и благородный поступок Танкреда, как кажется, только удваивал его ярость, как это обыкновенно бывает с подобными ему низменными натурами. Вскоре после смерти Танкреда, весной 1194 года, кое-как договорившись с Генрихом Львом, император двинулся с многочисленным войском за Альпы. К нему присоединился сын Генриха Льва и многие другие имперские князья. В июне 1194 года он находился уже в Генуе. Сюда он явился главным образом потому, что для похода на Сицилию никак не мог обойтись без флота. Всевозможными обещаниями он старался убедить генуезцев дать ему корабли. В собрании сената этого богатого и могущественного города он сказал, что все выгоды этого похода должны быть на стороне Генуи, ибо он, покорив Сицилию, останется там только на самое короткое время. Когда он уйдет, вольный город Генуи получит над Сицилией все права власти. Пышные обещания всевозможных выгод для республики, которые он своею подписью и печатью представлял генуезцам, заставили их со всевозможной поспешностью снарядить флот, который уже в августе мог поднять паруса. Но Генрих был этим недоволен. Ему нужно было больше кораблей, и поэтому он обратился к Пизе, морские силы которой были не меньше генуезских и которая, кроме того, давно была верной союзницей гибеллинов. Здесь для него игра была еще легче. Пизанцы смотрели как на дело чести ни в чем не уступать генуезцам, а император не поскупился на щедрые обещания, чтобы заманить алчных на деньги купцов города. Это дело было сделано так скоро, что император уже в августе дошел до Апулии. Флот пизанцев и генуезцев транспортировал немецкое войско. Некоторые его отряды опередили Генриха и, когда он сам перешел границы норманнского королевства, он почти нигде не встретил сопротивления.

В Апулии царила полная анархия. Никто не хотел никому подчиняться, ни один из военачальников не думал серьезно готовиться к обороне страны; бароны думали только о том, как бы получше устроить свои личные дела.

Поход Генриха в начале напоминал триумфальное шествие. Одно за другим к нему являлись посольства от баронов, которые признавали его своим сюзереном, и от городов, которые подчинялись его власти. Некоторые городские общины пытались сопротивляться, за что наказывались очень жестоко. То сухопутное войско, то флот получали приказание произвести карательные акции. Многие местечки были разграблены и разорены, а жители убиты. Особенно сильный гнев императора испытал Салерно. Чтобы отмстить городу за то, что он выдал императрицу Констанцу королю Танкреду, Генрих приказал с возмутительной жестокостью наказать жителей и; сравнять город с землей.

Еще в конце августа флоты Генуи и Пизы прибыли к берегам Сицилии. Их встречал маршал императора. Как граф Рожер в своем первом походе против арабов высадился в Мессине, так и теперь этот город был первым, который открыл свои ворота победоносному войску. Прежде чем было предпринято что-нибудь против острова, в Мессинском проливе произошла кровопролитная морская битва между генуезцами и пизанцами. С большим трудом маршалу Генриха удалось временно успокоить враждующие стороны.

На Сицилии в целом не были готовы к отпору врагу. Со смертью Танкреда и великого канцлера Айелла страна как будто потеряла свою душу. Король умел примирить баронов, городские общины и сельское население. Но после его смерти вновь вспыхнули старые раздоры. У королевы Сибиллы не было проницательного и энергичного человека, который мог бы серьезно помочь ей в ее затруднениях. Но все-таки, когда все другие в трусливом бездействии ожидали надвигающуюся бурю, только она одна побуждала всех к деятельности. Несколько вассалов предложили ей своих воинов, и таким образом было организовано небольшое и малоопытное войско, у которого не было способного командующего. Это войско двинулось к восточному берегу, навстречу Генриху. В Катании произошла битва между сицилийцами и немцами, которыми командовал маршал императора. В первой же битве была решена судьба острова. Маршал наголову разбил сицилийцев. Потом он опустошил Катанию, затем Сиракузы и с удивительной жестокостью относился к жителям. Ужас объял всех. Никто и не пытался уже сопротивляться. Все думали только о том, как бы спасти себя и своих от дикого и жестокого врага.

Вскоре затем переплыл Фарос и император Генрих VI. Он остановился в Мессине. «Никогда, – говорит писатель того времени, Рожер Говедон, – не являлся повелитель на остров в такой славе, никогда и никого не принимали с такими почестями». Его ожидали дворянство и высшее духовенство. Богатыми подарками он выразил свое благоволение жителям города, так как они сразу же открыли ему свои ворота. Тем сильнее была его ярость к тем, кто смел оказывать ему сопротивление. Предводителей войска, которое вышло против него у Катании, он приказал казнить. С некоторых живьем сдирали кожу. Графа Вальву утопили в море. Народу, который ему сдавался, Генрих обещал полную безопасность, и таким образом ему удалось подчинить своей власти даже тех, которые еще упорствовали.

В Мессине командор генуезского флота обратился к императору с настойчивой просьбой исполнить свои обещания и уступить республике город Сиракузы и округ Ното. Но Генрих нашел отговорки. Он отвечал, что он исполнит это требование, когда в его руках будет главный город острова, Палермо. Пока только этим и должна была удовлетвориться Генуя. Император продолжал свой путь к северному берегу, и никто не решался выступить против него. После поражения норманнских войск у Катании, королева Сибилла со своим сыном и приверженцами, среди которых был и архиепископ Салернский с братом, бежала в сильно укрепленный замок Калата Белотта и решилась там защищаться. Граждане города послали тогда к императору торжественное посольство, чтобы пригласить его вступить в свой город. Перед городом он остановился у великолепного, заложенного еще сарацинами загородного замка Фавары, который был любимым местоприбыванием короля Рожера и который много раз был воспет арабскими придворными поэтами. Произвел ли на него впечатление этот вид райского уголка природы? Раскрылась ли его мрачная и жестокая душа навстречу великолепной природе? Маловероятно.

Близился страшный час, который задолго до этого предчувствовал великий историк Сицилии, – час, «когда, может быть, ноги варваров осквернят почву благороднейшего города, который в сиянии возвышается над всеми частями королевства».

20-го ноября 1194 года новый император совершил свой въезд в Палермо. Улицы были празднично украшены. С балконов свешивались ковры, фимиам поднимался над расставленными курильницами. Генрих въехал в ворота впереди своих вельмож и своего войска. Рядом с ним находились его младший брат Филипп, его дядя пфальцграф Рейнский, молодой герцог Людвиг Баварский, маркграф Монферратский, архиепископ Капуанский и значительное количество как итальянских, так и немецких графов и епископов. На первых порах не проявилось ни мести, ни строгости. Начались праздники, своей роскошью и блеском изумившие немцев. Из королевского замка, прежней резиденции сарацинских эмиров, а потом королей из дома Готвилей, Генрих писал Бернарду, герцогу Саксонскому, что завоевание норманнского государства завершено. Но, пока замок Белота находился в руках королевы Сибиллы, пока королева не отреклась за своего сына от всех притязаний на норманнское королевство, Генрих еще не был хозяином Сицилии. Осада этого, благодаря своему естественному положению очень крепкого, замка потребовала бы много времени и сил.

Поэтому Генрих решил, что для него гораздо лучше приступить к переговорам, которые скорее могли привести его к цели. Он послал уполномоченных в Калата Беллоту, и Сибилла, которая видела, что дело ее сына окончательно проиграно, согласилась принять условия Генриха, в силу которых единственный сын Танкреда, Вильгельм, сохранял за собой свое наследственное графство Лечче и, кроме того, становился князем Тарентским, а всем противникам Генриха давалась гарантия жизни и свободы. В числе тех, которые вместе с королевой Сибиллой заключили договор от имени малолетнего Вильгельма, находились адмирал Маргарит и два сына великого канцлера Матвея Айелла, граф Ричард Айелл и архиепископ Салернский. Вильгельм III после своего отречения сам сложил свою корону к ногам императора. Тогда королева Сибилла со своими приближенными возвратилась в Палермо.

На Рождество 1194 года Генрих в палермитанском соборе с большой пышностью был коронован архиепископом Бартоломеем Оффамилем, братом покойного Вальтера. Как высоко император ценил свое новое королевство, он доказал тем, что в течение 7 дней ходил к богослужению с короной на голове. Все, что нашел он драгоценного в королевских дворцах, он раздал своим вассалам и воинам.

Сицилия находилась теперь в его руках, но он сознавал, что его власть над островом еще весьма непрочна. Так как сам он не мог оставаться постоянно в Палермо и не мог держать на Сицилии большого войска, то имел все основания предполагать новые возмущения. Вельможи, как и народ, только по необходимости подчинились чужеземному игу и всеми силами души его ненавидели. Если даже Сибилла и ее сын сами ничего не стали бы предпринимать против Сицилии, то легко могло случиться, что вельможи, когда Генрих уйдет, при содействии всего народа поднимут восстание, одолеют оставленные там гарнизоны, объявят остров независимым и снова заставят последнего подрастающего представителя норманнской королевской фамилии принять корону Сицилии. Этим объясняется тот факт, что Генрих VI, который так мирно совершил свой въезд в Палермо, которому так неожиданно легко удалось добиться отречения Вильгельма III, вдруг обнаружил самые отвратительные свойства своего характера и совершил акты вопиющей жестокости. Не подлежит никакому сомнению, что он, чтобы иметь предлог к насильственным мерам против неугодных ему или подозрительных лиц, сфальсифицировал заговор, будто бы направленный против него.

Императрица Констанца, которая не приехала с ним на Сицилию, на Рождество 1194 года в Иезе родила ему сына, будущего Фридриха II. В тот же день Генрих пригласил сицилийских баронов в палермитанский замок, будто бы для совещания с ними о делах королевства. На этом собрании он предъявил письма, которые, по его словам, он получил от одного монаха. В этих письмах заключались доказательства заговора против него, будто бы составленного вельможами при соучастии королевы Сибиллы. Нельзя верить в возможность такого заговора уже и потому, что еще слишком мало времени прошло после договора в Калата Белоте. Но Генрих поступал так, как будто бы этот заговор был вполне доказан. Он тотчас же приказал арестовать королеву Сибиллу и ее сына Вильгельма и заключить их в тюрьму. Та же судьба постигла преданнейших и лучших друзей семьи Танкреда, архиепископа Салернского, адмирала Маргарита, графов Авелино, Марсика и Ричарда Айелла, а также многих баронов, епископов и других духовных лиц.

Известие о рождении сына и наследника не расположило императора к милости. В Англии, где королевская семья через вдовствующую Иоанну считала Готвилей своими родственниками, поднялись громкие голоса по поводу тирании Генриха. Провансальский трубадур Пейр Видал жаловался на то, что император позорит высоких баронов и отдает женщин во власть мальчишек. Император приказал вызвать арестованных на суд и приговорил их к самым ужасным наказаниям. Ссылка в Германию и пожизненное заключение в мрачных подземных темницах было самым мягким из них. Несчастный мальчик Вильгельм III был ослеплен и отослан в замок Эмс в Форарльберге, где он через несколько лет умер. Королеве Сибилле, к увеличению ее горя, не было позволено разделить с сыном тюремное заключение. Ее увезли с тремя маленькими дочерями в замок Гогенбург в Эльзасе. По смерти Генриха ее освободили от тюремного заключения, и она отправилась во Францию, где завещала все права своего дома своему зятю Вальтеру Бриэннь, который был женат на ее дочери Эльвире. Адмирала Маргарита, архиепископа Салернского и графа Ричарда Айелла Генрих приказал отослать за Альпы. Адмирал, величайший герой своего времени, должен был вынести ужасное наказание. Он был ослеплен, как и юный граф Ричард, который получил прекрасное научное образование. Последний много лет томился в страшных тюрьмах Трифеля в Пфальце и после смерти Генриха получил освобождение, хотя, конечно, никто не мог возвратить ему зрение. Напрасно папа ходатайствовал за архиепископа Салерно и других лиц духовного звания, которые были заключены в тюрьму.

На графа Иордана, который состоял в отделенном родстве с королевской норманнской фамилией, пало подозрение, будто бы он хочет присвоить себе власть. Император по этому обвинению приказал набить ему на голову корону, с внутренней стороны снабженную острыми гвоздями. Сообщники этого мнимого заговора были посланы в изгнание, живыми зарыты в землю, с некоторых живьем содрали кожу. Генрих приказал разломать королевские гробы под палермитанским собором, вынуть трупы Танкреда и его сына Рожера и сорвать с них, как с узурпаторов, королевские диадемы. Он разграбил сокровища, которые скопили норманнские короли, особенно Рожер II, один из богатейших князей своего времени. Дворец в Палермо лишился всех своих драгоценностей. Летописцы рассказывают, что сто шестьдесят мулов, нагруженных драгоценными камнями, золотом, серебром и другими драгоценностями, были отосланы в Германию.

Некоторые современные историки пытаются если не реабилитировать, то как-то обелить Генриха VI. Но невозможно черное сделать белым. Невозможно оправдать кровавые подвиги этого человека никакими соображениями государственной необходимости.

Навеки опозоривший род Гогенштауфенов, Генрих в феврале 1195 года оставил остров, чтобы возвратиться в Германию. Но его кровавое дело еще не было окончено. Когда через два года он на пути в Святую Землю снова прошел Италию и заехал на Сицилию, он повторил там то же. К побежденным он не знал ни милости, ни пощады.

Но 28 сентября 1197 года во время охоты в окрестностях Мессины получив сильную лихорадку, он умер в этом городе. Прошел слух, что императрица Констанца дала ему яд, чтобы отомстить за свою опозоренную и раздавленную родину.

Труп Генриха был принесен в Палермо и там в роскошной королевской одежде со всеми регалиями его царственного достоинства погребен в соборе. Он покоится в крепком гробу из порфира, а в головах у него лежит его могущественный сын, Фридрих II, который увидел свет в те дни, когда его отец начал свое жестокое дело на Сицилии. Необходимо вспомнить об этом величайшем из немецких императоров, чтобы примириться до некоторой степени с Гогенштауфенами.

Так, с властью Готвилей в Южной Италии и Сицилии погибла, может быть, самая блестящая эпоха раннего средневековья.

Рисованные комментарии

1. Италия

2. Сицилия

Собор Сан-Никола-ди-Бари, базилика, которую считают «прародительницей» всех нормандских церквей в Южной Италии. XI век.

Элемент росписи XI века.

Собор Маттеуса в Салерно, построенный Робертом Гюискаром. В соборе хранятся мощи святого Маттеуса. XI век.

Элемент нормандской архитектуры. Арка.

Собор в Палермо, построенный в стиле готики с «нормандскими» башнями. Интерьер выполнен в стиле барокко.

Нормандская базилика.

Примечания

1

Название Новгорода у древних скандинавов (здесь и далее прим. редколлегии).

2

Слово берсерк, происходя от слов ber (голый, обнаженный), и serker (панцирь), обозначает воина, который, презирая доспехи, идет в битву в обыкновенной одежде. Однако Иосиф фон Гаммер, который по части этимологии не пользуется особенной известностью, указывает на иное происхождение этого слова. Он производит его от персидского, где ber-ser-kerden значит «разбить на голову». Весьма сложно объяснить, каким образом персидское словосочетание могло проникнуть в древнюю Скандинавию. Тогда следовало бы допустить, что имеет арийские корни и пришло в Скандинавию с религией О дина, который, по Саксону Грамматику, вместе с асами переселился в северные страны из Азии (прим. автора). Существует и другое объяснение происхождения слова «берсерк» – от древнеисландского «ber» – «медведь», поскольку берсерки обычно одевались в медвежью шкуру (прим. редколлегии).

3

Святое святых мечети, место, которое расположено по направлению к Мекке (прим. автора).

4

Вероятно, это была та экспедиция 858—861 гг., о которой говорят арабские историки (прим. автора).

5

Свод королевских саг, написанный Снорри Стурдлуссоном. «Хеймскринг– Круг Земной (древненорвежск.).

6

Одна из саг «Хеймскрингаы».

7

Дози пробует доказать, что это был Вильгельм Монтрейль, вассал норманнских герцогов. Он называется начальником римской конницы потому, что почти в то же время, когда сыновья Танкреда Готвиля пришли в Италию, он поступил на службу к папе, стал предводителем его войск и подчинил святому престолу Кампанию, когда та восстала против власти Рима. Но, как бы ни были остроумны доказательства голландского ученого, этот пункт, по-видимому, оставляет еще место для сомнений, так как трудно согласовать то, что говорит летописец Амат об осаде Барбастро, с этим Вильгельмом де-Монтрейлем, который был зятем Ричарда Капуанского (прим. автора).

8

«Прорицание Вельвы», одна из песен «Старшей Эдды».

9

Имеется в виду гобелен королевы Матильды, жены Вильгельма Завлевателя.

10

Здесь и далее употребляются как формы «на Сицилии», когда речь идет о Сицилии как об острове, и «в Сицилии», когда речь идет о Сицилии как государстве.

11

Название наемных скандинавских воинов в Византии.

12

Прозвание ему было Гюискар, ибо ни Цицерон, ни лукавый Одиссей не отличались такой хитростью (лат.).

13

Иоанн 1-16.

14

«История Бретонии» (лат).

15

«Жизнь Мерлина» (лат.).

16

Этот титул, который в народном произношении превратился в гаито и обозначал начальника, носили в Сицилии знатные мусульмане (прим. автора).