Фрагменты хроник Фальканда, и путевые заметки еврея Вениамина Туделы доказывают нам, что действительно Вильгельм II, если у него и не было настоящего гарема, по обычаю мусульман, открыто и безбоязненно имел сношения с другими женщинами, кроме своей законной супруги. Тудела, описывая один из королевских замков близ Палермо, говорит именно так: «Лодки короля, украшенные золотом и серебром, были всегда готовы к услугам его самого и его жен». Впрочем, все это относится к позднейшему времени, потому что в тот период, о котором говорим мы, Вильгельм был еще юнцом.

Так как низложенный Стефан не только обладал личным обаянием, но и большими способностями государственного человека, то, конечно, королеве нельзя ставить в упрек то, что она не отказывалась от мысли сделать возможным его возвращение в Сицилию. Слава великого канцлера, который теперь находился в далекой Сирии, распространилась далеко за пределы Сицилии и французский король, Людовик VII, подданным которого он первоначально был, высоко ценил его. Король дал Крепи, приору одного монастыря в Валуа, который по делам своего ордена ехал в Святую Землю, письмо к Вильгельму II и регентше. В нем он благодарил их за то гостеприимство, которое двадцать лет тому назад при его возвращении из Палестины ему оказала королевская семья в Палермо, и уверял, что он по мере своих сил, всегда готов содействовать славе и величию Вильгельма II. Потом он говорил о Стефане и особенно хвалил его. С канцлером, по его мнению, поступили дурно, его погубили интриги врагов, и возвращение Стефана на прежнюю должность послужило бы только чести Вильгельма, к радости и утешению всей Франции. Знаменитый Фома Бекет, архиепископ Кентерберийский, который тогда, вследствие своего раздора с английским королем, находился во Франции, послал с упомянутым приором письмо к Маргарите, в котором тоже горячо ратовал за Стефана. В том же ключе действовал и византийский император. В Сицилии распространился даже слух, что император намерен силой оружия восстановить бывшего канцлера в его должности. Вероятно, кесарь относился с таким большим интересом к делам Сицилии только потому, что хотел выдать свою дочь за короля Вильгельма. Мало по малу некоторые из феодалов королевства становились на сторону Стефана. В числе их был граф Лоротелло, возвратившийся из многолетнего изгнания.

Но надежды Маргариты были разбиты одним ударом. Вследствие многочисленных душевных потрясений, какие вызвали в нем последние события, Стефан внезапно захворал в Иерусалиме и умер на руках короля Альмериха и других франкских принцев, которые окружали его смертное одро. Он был похоронен в церкви Святого Гроба.

Когда Оффамиль был утвержден папой в звании архиепископа, он занял то же самое положение, которое прежде занимал Стефан. Он стал первым лицом государственной политики.

Ближе всех к Оффамилю стоял протонотарий Айелл, который после изгнания Стефана стал великим канцлером. Вместе с ним, но уже на втором плане, правили делами Ричард Пальмер, который теперь был утвержден в звании епископа Сиракуз, Джентиле, епископ Джирдженти, и сарацин Ричард. Архиепископ Салерно, Ромуальд Гварно, был отослан в свое епископство. Граф Авелино, хотя он был родственником короля, тоже должен был оставить двор. Графы Молисса и Гераче возвратились в свои замки. О Родриго, брате королевы, больше нигде уже и не упоминается. По-видимому, его отослали на его родину в Наварру.

Маргарита, которой пришлось пережить столько разочарований и для которой смерть Стефана была тяжелым ударом, постепенно отходила на второй план.

В 1172 году король стал совершеннолетним. А так как фактически он еще и прежде правил делами государства, то все распоряжения, которые прежде делались от его имени и от имени регентши, с этого момента стали исходить исключительно от него. Его сердечность, доброта и мягкость привлекали к нему всех. Со времени его совершеннолетия стало меньше раздоров среди лиц, которые составляли его государственный совет, меньше интриг среди придворных. Мало по малу сглаживалась и та, до сих пор резкая грань между коренным населением страны и норманнами. Феодалы, которые при Вильгельме I могли жаловаться только на суровость и пренебрежение к ним, были удовлетворены отношением нового короля и его правительства. Зато мусульмане с тоской вспоминали о прежних временах. Хотя Вильгельм VI, как было уже сказано, был к ним расположен, христианский фактор все-таки мало по малу приобретал главенствующее значение. Со времени завоевания острова первым Рожером Сицилия некогда еще не была так уважаема со стороны других государств, как теперь.

Уже Вильгельм I вел переговоры с английским королем о заключении брака между его сыном и английской принцессой. С этой целью в Палермо приезжал посол Генриха. Однако по этому пункту соглашения не состоялось. Теперь, когда Вильгельм II занял трон своего отца, византийский император Эммануил Комнен обратился к нему с предложением заключить брачный союз между молодым королем и принцессой Зура Марией. С этой целью он направил послов в главный город Сицилии, а Вильгельм II со своей стороны послал в Константинополь уполномоченных, чтобы заключить брачный договор. Император дал последним клятвенное обещание, что он своевременно отправит свою дочь для бракосочетания в Палермо, а послы Вильгельма поклялись, что король Сицилии примет принцессу как свою невесту. Для этого Вильгельм с братом своим Генрихом, принцем Капуанским, отправился в Тарент, чтобы встретить там свою невесту. Но ему пришлось ждать очень долго, и он, чтобы занять время, поехал на богомолье к горе Гарган. Когда же потом он вернулся в Барлетту, ему стало ясно, что Эммануил Комнен не хочет выполнять свое обещания.

Король отправился в Баневент – вероятно для того, чтобы встретиться там с папой, а своего брата, который дорогой заболел, отослал в Палермо, где принц, тринадцатилетний мальчик, скончался. С его смертью самостоятельное существование Капуанского княжества прекратилось, и оно вошло в состав сицилийского королевства. На вероломство, с которым византийский император нарушил торжественно заключенный договор, Вильгельм II смотрел – да и не мог смотреть иначе – как на личное оскорбление. Ввиду этого установились очень натянутые отношения не только между ним и Эммануилом Комненом, но и между Комненом и венецианской республикой. Император понимал, что война с королем Сицилии неизбежна, и поэтому обратился к союзной с ним Венеции с требованием денежной помощи, которую, по прежним договорам республика должна была в подобных случаях предоставлять грекам.

Венеция, которая совсем не хотела ссориться с Сицилией и папой, медлила исполнить это требование. Тогда Комнен перешел к угрозам и стал всячески вредить венецианским кораблям на Востоке. Наконец он зашел так далеко, что выгнал из своей империи подданных города дожей. Византийские корабли захватили Спалато, Рагузу и другие места в Далмации. Дож, Витале Микели, сам повел флот, снова занял эти гавани и с явно враждебными целями двинулся дальше к Архипелагу. Император, наконец, уступил и попытался окончить дело миром. Ввиду этого венецианские корабли перезимовали в Хиосе. Но здесь их войско изрядно поредело: чума. Остаток флота вернулся в венецианские лагуны, страшная болезнь появилась и там и вновь сняла обильную жатву. Народ винил в этом дожа и умертвил его, когда он выходил из церкви святого Марка.

Преемник убитого, дож Себастиано Циани, хотел заключить с императором мир, но его послов приняли в Константинополе неблагосклонно. Циани послал тогда уполномоченных в Сицилию, чтобы просить там помощи. С этим поручением поехал знаменитый Энрико Дандоло, который потом, в качестве предводителя католического крестового похода, завоевал Византию и, как трофей своей победы, привез в Венецию медных коней Лисиппа, которые и поныне украшают портал церкви святого Марка. Дандоло встретил в Далмации византийских послов, которые, по поручению Эммануила, должны были заключить с республикой мир, и поэтому вернулся вместе с ними в Венецию. Но потом начались новые увертки, которые заставили дожа вторично отправить послов в Палермо. Последние заключили с сицилийским правительством союз на двадцать лет. Король Вильгельм даровал венецианцам, которые жили на острове, особые права и привилегии. В сицилийских гаванях снаряжали флот против Византии. Но прежде чем этот флот вышел в море, страх перед ним и перед союзом, заключенным с могущественным вольным городом, заставил императора не доводить дело до войны. Он выдал венецианским купцам, корабли которых были захвачены в греческих водах, значительное денежное вознаграждение, позволил им торговать с его королевством им оставаться там на постоянное жительство.

Вильгельм же отказался от враждебных действий против Эммануила, который поступил с ним так оскорбительно, вследствие угрожающего положения дел в Италии. Здесь легко могла снова вспыхнуть война между Барбароссой, с одной стороны, лонгобардской лигой и папой – с другой. И Сицилия, ввиду своих близких отношений к церковной области, неизбежно должна была принять в ней участие. Но еще больше отвлекало Вильгельма от задуманного похода на Византию тяжелое положение христиан в Иерусалиме. Постоянно усиливающаяся власть Саладина, самого могущественного из властителей, которые до сих пор боролись с крестоносцами, заставляло серьезно опасаться за Святой Град. Призывы о помощи очень многочисленных в Палестине франков, дошли как до всех европейских государей, так и до Вильгельма II.

Он решил усилить флот, подготовленный для войны с Константинополем и послать его на помощь своим единоверцам на Востоке, которым грозила гибель. Число кораблей было доведено до двухсот. На них посадили 1000 рыцарей и снабдили их осадными машинами и метательными снарядами. Команду над флотом принял адмирал Вальтер Моак. Его сопровождал вышеупомянутый Танкред, граф Лечче, внук короля Рожера. Это был тот самый Танкред, который впоследствии стал преемником Вильгельма II и потом оставил королевство последнему несчастному отпрыску дома Готвилей.

Он родился в Лечче и был незаконным сыном герцога Апулийского, второго сына короля Рожера. Его отец страстно влюбился в дочь коменданта Лечче и сошелся с ней без ведома короля Рожера. Когда Рожер узнал об этом, он силой разлучил влюбленных, и герцог умер от горя в разлуке с любимой женщиной, которая вместе со своим отцом должна была отправиться в изгнание. Танкред, плод этой любви, и его младший брат Вильгельм, прекрасный, всеми любимый молодой человек, который рано умер, воспитывались в королевском замке, но содержались под строгим надзором. При Вильгельме I Танкред принял участие в тех смутах, которые происходили на острове, и был отправлен в изгнание. Он долго потом жил в Греции и там вызывал всеобщее удивление своими познаниями в алгебре, астрологии и музыке. Когда же впоследствии он возвратился в Сицилию, Вильгельм II принял его благосклонно.

Сицилийский флот направился прежде всего к Египту и 14 июля 1174 года бросил якорь у Александрии. Там войско высадили на берег. Адмирал думал, что город можно взять без особенных затруднений, но ошибся в своих расчетах. Гарнизон был хорошо вооружен, и арабы вскоре сделали вылазку. Много высадившихся на берег было убито, а остальные были вынуждены спешно отступать на корабли. Триста рыцарей не могли добраться до кораблей, были окружены мусульманами и частью перебиты, частью взяты в плен. Эта, так неудачно начавшаяся экспедиция неудачно и окончилась. Саладин, когда известие об этом дошло и до него, сам двинулся с войском к Александрии. Теперь о новой высадке на берег не могло быть и речи. Флот покинул египетские берега.

Этот бесславный поход должен был произвести неблагоприятное впечатление на Вильгельма II, и он вскоре обратил свой взгляд в другую сторону, на север. Фридрих Барбаросса, который после своего последнего похода на Рим, когда он вынужден был уносить ноги от поднявшихся на него ломбардцев, в течение шести лет не покидал Германии, теперь готовился к новому, пятому, походу за Альпы.

Его побуждало к этому желание ликвидировать постоянное противодействие ломбардских городов и показать свою силу как папе Александру III, так и его союзнику, королю Сицилии, которые всячески поддерживали верхне-итальянскую лигу. В сентябре 1174 года Великий Гогенштауфен с сильным войском двинулся в путь к югу и пошел через Савойю, чтобы вторгнуться в Италию в районе Сузы, откуда он семь лет тому назад с опасностью для жизни должен был бежать. При приближении немцев граждане Сузы в паническом ужасе бежали. Город был превращен в груду пепла. Ближайшие укрепленные пункты, через которые лежал путь немецкого императора, Турин и Асти, сдались. Но Александрия заперла перед ним свои ворота. Началась жестокая, но безуспешная осада.

Уже за несколько лет до Барбароссы воинственный архиепископ Майнциский Христофор прибыл в Италию и там со своим войском преследовал врагов императора. Ему удалось покорить почти всю Среднюю Италию вниз до Апулии, от Лукки до Сполетто. Теперь ему пришла в голову одна дерзкая мысль. Как ему казалось, он мог оказать большую услугу императору.

Город Анкона, когда в Италии бушевали беспрерывные военные бури, не подвергался нападениям в течение столетия. Он никогда не признавал немецких императоров своими сюзеренами. Императоры Византии считали Анкону собственностью своей империи, и богатый, цветущий торговый город это вполне устраивало, так как союз с греческий империей был для него выгоден. А для византийских императоров было важно иметь на полуострове, значительная часть которого прежде подчинялась им, хотя бы один город, находящийся под их протекторатом. Это был их плацдарм. Торговля с Константинополем приносила жителям Анконы огромные доходы, и поэтому другие города Италии с завистью смотрели на этот счастливый город. Норманны Апулии и Сицилии тоже относились к нему неравнодушно, потому что оттуда византийский император всегда мог строить против них козни и предпринимать военные действия, как это не раз и бывало. Особенно ревниво смотрела на свою соперницу на Адриатическом море Венеция, которая не могла допустить, чтобы кто-нибудь оспаривал ее первенство на море. Наконец, и Барбаросса был страшно раздражен Анконой, как единственным городом, который никогда, даже формально, не признавал его верховной власти. Он гневался на него и за то, что Византия отсюда, со из своего опорного пункта, плела свои интриги, как против норманнов, так и против немецкой империи. Две первых попытки, которые Германия сделала для того, чтобы овладеть Анконой, окончились неудачно. Поэтому архиепископ Христофор думал, что он не может оказать более серьезной услуги делу гибеллинов, если завоюет этот город. А осада города могла быть удачной только в том случае, если можно было бы обложить его с моря.

Ненависть Венеции ко второй по значению гавани на Адриатическом море была так велика, что вольный город дожей, сторонник ломбардских городов, смертельный враг Барбароссы, подал руку архиепископу, который состоял на службе немецкого императора и действовал в его интересах, чтобы погубить республиканскую общину, которая не желала ничего, кроме независимости, чем пользовалась и сама Венеция. Архиепископ с радостью заключил союз с всегда ненавистной для него Венецией, и в то самое время, когда он окружил Анкону с суши, в Анконской гавани появился венецианский флот (апрель 1174 г.).

Осада Анконы…

В городе свирепствовал голод, болезни сотнями уносили тех, кто не умер от ран и лишений. Но в течение шести месяцев все население города, включая женщин и детей, героически сопротивлялось. Наконец для осажденных явилось спасение. Руку помощи подал феррарец Вильгельм Маркезелли и римская графиня Альдруда Бритоноро из дома Франжипани. С опасностью для жизни несколько осажденных вышли из городских стен, чтобы сообщить влиятельным членам гвельфской партии об ужасном положении города. Благородный Маркезелли и настолько же смелая, насколько и прекрасная гражданка Рима тотчас собрали войско и повели его к городу, который отчаянно боролся. Перед его стенами они водрузили золотое знамя, при виде которого еще раз ярко вспыхнуло самоотверженное одушевление осажденных. На яростный боевой клич, раздавшийся за городскими стенами, извне отвечали таким же криком, и когда архиепископ Христофор, войско которого было истощено продолжительной осадой, его услышал, он подумал, что на него с тыла идет более сильное войско, снял осаду и ушел со своими воинами в Сполетто. Оба освободителя с триумфом вошли в Анкону.

Вильгельм II не принимал деятельного участия в этих битвах, которые происходили в Верхней Италии. Но они затрагивали слишком близко его интересы, чтобы он, не вмешиваясь в войну сам, мог не поддерживать по мере возможности врагов Барбароссы. Для этой цели он посылал туда деньги и удерживал пизанцев и генуезцев от союза с немцами против итальянской свободы. Генуя пыталась завязать дружелюбные отношения с архиепископом Майнцским Христофором, И это так раздражало ломбардцев, что они блокировали подвоз продовольствия к этому Лигурийскому приморскому городу. Из-за этого в Генуе в течение месяца продолжался голод. В таком положении этот вольный город счел целесообразным просить милости у сицилийского короля. Он послал в Палермо Оттобуоно из фамилии Альбериче с двумя другими уполномоченными. Там их ожидал очень благосклонный прием; состоялось соглашение, и были возобновлены условия договора, еще прежде заключенного между Вильгельмом I и генуезским сенатом. В силу этого договора Лигурийская республика в войне Барбароссы с Италией должна была сохранять нейтралитет.

Когда Барбаросса вынужден был прекратить осаду Александрии, он отошел в Павию. Император осознавал, что без военного подкрепления из Германии он не добьется значительного успеха. Поэтому он счел нужным вступить в переговоры с врагами и предложил папе Александру III и ломбардским городам избрать для этой цели уполномоченных. Обе стороны согласились на это, но переговоры не привели ни к чему. Следующей зимой Барбаросса из Павии неоднократно схватывался со своими противниками.

В это время, зимой 1174—1175 годов, если верить Ромуальду Салернскому, произошло событие, о котором, впрочем, никто кроме него не упоминает. Гогенштауфен, вероятно, для того, чтобы разъединить короля Сицилии и папу, через архиепископа Майнцского послал к Вильгельму II послов с предложением союза и руки принцессы. Но Вильгельм категорически отклонил это предложение, и этот отказ очень рассердил Барбароссу.

Архиепископ Майнцский продолжал боевые действия в Средней Италии, пока император ожидал прибытия новых вспомогательных войск из Германии. Когда эти войска прибыли, Барбаросса считал себя достаточно сильным для того, чтобы нанести сильный удар своим врагам. Тогда совершенно неожиданно произошло событие, очень опасное для его замыслов, которое произвело на него потрясающее впечатление. Вдруг он получил известие, что Генрих Лев отстал от него и отправился назад в Германию. Глубоко взволнованный, Барбаросса поспешил вслед за ним, догнал его у озера Комо, упал, как рассказывают, перед ним на колени и заклинал его не отделяться от императора. Но Генрих оставался непреклонным, и два могучих воина расстались в гневе. Весной 1176 года император, хотя он лишился помощи своего могущественного соратника, решился дать битву. 29 мая он напал на ломбардское войско у Леньяно, ринулся со своими воинами в гущу врагов, бился почти со сверхестественной храбростью, но должен был уступить бешенству отчаяния итальянцев и был разбит наголову. После этого ужасного поражения Фридрих понял, что наступило время переговоров. Он тотчас же обратился к наместнику Христа. Еще с тех пор, когда велись переговоры в Павии, он, видимо, вынес убеждение, то Александр III будет теперь уступчивее. Через посредство папы он надеялся расторгнуть союз ломбардских городов и, может быть, подчинить себе восставшие города. Он направил посольство, во главе которого стоял архиепископ Христофор Майнцский, к папе, который в то время находился в Ананьи.

Папа, тогда уже согбенный от старости и утомленный постоянной борьбой, оказал вестникам мира благосклонный прием. Фридрих поручил заявить ему, что желает примириться со святым престолом и покончить со схизмой, которая была вызвана появлением антипапы. Святой отец отвечал, что он охотно примет мир на подходящих условиях, но в заключении этого мира должны принять участие ломбардские города, король Сицилии и византийский император. Уполномоченные согласились на эти условия, дальнейшие переговоры велись секретно, чтобы никто не мог в них вмешаться и этим повредить делу мира. После столь продолжительных смут, при таких разнообразных и несовместимых интересах сторон было очень нелегко достигнуть соглашения. Но в главных пунктах послы сошлись со святым отцом и удалились к императору, условившись предварительно, что в совещаниях должны принять участие и уполномоченные от ломбардских городов.

Тогда гонцы и письма заметались между Александром Барбароссой, королем Сицилии и ломбардскими городами. Главным результатом этого сближения императора с папой, по-видимому, было то, что им совместными усилиями удалось возобновить старую вражду между городами Ломбардии, ослабить этим их союз и таким образом устранить опасность нового общего восстания против немцев.

В начале 1177 года наместник Христа отправился через Беневент в Васто на Адриатическом море, чтобы оттуда на кораблях идти в Романью и встретиться с Фридрихом Барбароссой в Болонье. Одиннадцать сицилийских галер ожидали его в Васто. На них, вероятно, находились и послы Вильгельма II, которые должны были принять участие в переговорах между папой и немецким императором. Когда Александр с большой свитой сел на корабль, страшная буря отбросила к берегам Далмации галеру, на которой он находился. Тем не менее, 24 марта он прибыл в Венецию. Здесь папа принял послов Барбароссы, которые заявили ему, что император хотел бы встретиться со святым отцом в каком-нибудь другом городе, а не в Болонье, враждебной Гогенштауфенам. Уговорились обсудить прежде всего именно этот вопрос в Ферраре. Туда отправились Христофор Майнцский, как уполномоченный Барбароссы, Александр III со своими кардиналами, послы ломбардских городов и послы короля Вильгельма Сицилийского, среди которых самым выдающимся был историк Ромуальд Салернский. Святой отец открыл собрание в церкви святого Георгия заявлением, что он ни в коем случае не примет мирных предложений императора, если на это не изъявят своего согласия король Сицилии и ломбардские города. На первых порах никак не могли решить, где собраться всем для окончательных переговоров. Наконец сицилийским послам удалось уговорить ломбардцев избрать местом переговоров Венецию. Папа с большой торжественностью 10 мая вступил в этот город. Сам Барбаросса не явился, но послал туда своим уполномоченным Христофора Майнского. Верхнеитальянские города имели там многочисленных представителей. Были и послы короля Вильгельма. Тотчас же после открытия собрания, которое происходило во дворце патриарха, оказалось, что на мирное соглашение едва ли можно было надеяться. Ломбардцы держали себя очень недоверчиво, так как видели, что папа, который прежде был на их стороне, теперь вместе с их смертельным врагом против них. Император и папа, конечно, прилагали все усилия к тому, чтобы посеять раздор между ломбардскими городами и по возможности совсем расторгнуть уже ослабленный ломбардский союз. Только послы Сицилии серьезно заботились о заключении мира, но многого сделать не могли и они. Христофор Майнский от имени Барбароссы настаивал на соблюдении ронсалийских постановлений, так решительно отвергнутых ломбардцами. Последние и теперь категорически отвергали это требование. Папа опасался, что при таких обстоятельствах заключение мира может совсем не состояться и поэтому предложил императору заключить перемирие с ломбардскими городами на шесть лет, а королем Сицилии – на пятнадцать. Но и по этому вопросу, как и по многим другим, никак не могли придти к согласию, несмотря на то, что между императором и Александром постоянно курсировали гонцы. Наконец Барбаросса, который находился в Помпозе между Равенной и Венецией, принял решение отправиться в Кьоджию, недалеко от города дожей, так как отсюда ему было легче вести переговоры, а Александр III не хотел, чтобы император лично явился в Венецию, Когда император приехал в Кьоджию, многие жители Венеции устремились туда, чтобы своими глазами увидеть величайшего монарха мира. Многие венецианцы выражали желание видеть в своих стенах могущественного властителя, так как они думали, что торжества по этому поводу принесут городу большие выгоды. Они пытались уговорить императора, чтобы он, не обращая внимания на папу и на других, явился в Венецию и там продиктовал условия мира по своему желанию. Император сделал вид, что готов принять это предложение. Венеция была взбудоражена. Ломбардцы оставили город, так как не желали дышать одним воздухом со своим смертельным врагом и полагали, что им может повредить одно уже появление императора.

Дож Циани совсем потерял голову и не знал, что ему делать. Папа Александр был в таком же волнении. Только сицилийское посольство сохраняло спокойствие. Глава посольства, архиепископ Ромуальд Салернский, старался поддержать в папе мужество и указывал ему на то, что в случае, если начнется восстание среди венецианской черни, он может удалиться на одну из сицилийских галер, которые стояли в гавани. Ромуальд отправился затем во дворец дожей и явился к Циани во время заседания совета. В смелой речи он напомнил дожу его клятвенное обещание на позволять императору Барбароссы являться в Венецию, если на это не даст своего согласия папа Александр. В заключение он сказал, что если дож нарушит клятву, он с остальными послами уедет в Палермо и расскажет королю Вильгельму II, как дурно обошлась республика на Адриатическом море с его уполномоченными. Дож дал уклончивый ответ. Он говорил, что республика не может допустить того, чтобы сицилийские послы уехали из Венеции, так как их совет особенно нужен теперь, при настоящем положении дел. Впрочем, послы могут совершенно спокойно оставаться в городе, так как приезд Барбароссы не представляет для них никакой опасности. Но Ромуальд в гневе оставил большую залу дожей со словами: «Без вашего разрешения мы сюда пришли, без вашего разрешения и уйдем, а за оскорбление нашего короля будем мстить не словами, а делом». Он тотчас же доказал, что его речь не пустая угроза и стал готовиться к отъезду. Дож не ожидал этого и не мог проигнорировать обиду Ромуальда, так как для республики было слишком важно сохранить дружеские отношение к сицилийскому королевству. Между обоими государствами велась очень оживленная торговля; много венецианских купцов находилось на южном острове Средиземного моря, где их корабли и товары наполняли гавани и пристани. Поэтому король Вильгельм II легко мог бы отомстить за оскорбление своих послов, конфисковав венецианские корабли и арестовав тех граждан Адриатики, которые находились на его территории. Когда известие об отъезде Ромуальда и его свиты с площади Марка, этого центра венецианской жизни, разошлось по городу, население пришло в настоящий ужас. Даже те, которые пытались пригласить императора в Венецию, теперь больше всего желали, чтобы император к ним не приезжал. От разрыва с королем Вильгельмом Сицилийским все ожидали самых печальных последствий для подданных венецианской республики и для их имущества. Через двадцать четыре часа город снова успокоился, так как было объявлено, что дож, в силу своей клятвы, не потерпит императора в Венеции.

Когда дела приняли такой оборот, император понял, что ему теперь остается только один путь: принять предложение папы. Поэтому из Кьоджии он велел объявить папе, что готов заключить мир с церковью, королем Сицилии и ломбардскими городами на тех условиях, которые в существенных чертах были намечены еще в Ананьи. Тогда Александр III призвал ломбардских послов вернуться назад и, когда они прибыли в Венецию, граф Генрих фон Диесса, как доверенный короля, дал в присутствии огромной толпы народа клятву перед папой, кардиналами, сицилийскими и ломбардскими послами. Когда и другие участники клятвенно подтвердили условия мира, большое число знатных венецианцев по поручению папы отправилось в Кьоджию, чтобы сопровождать императора в Венецию. 23 июля Барбаросса прибыл туда. На следующее утро папа, окруженный сицилийскими и ломбардскими послами, с большой свитой отправился в церковь святого Марка. Оттуда он послал кардиналов и других высших сановников церкви на галеру, на которой находился со своей свитой император Фридрих. Именем святого отца они сняли с Гогенштауфена папское отлучение от церкви. Потом кардиналы сопровождали Барбароссу на сушу и довели его до церкви святого Марка с развернутыми знаменами и с преднесением креста. Александр III ожидал великого императора на пороге святилища. Император, подойдя к церкви, сбросил с себя свой пурпурный плащ и всем телом склонился к земле, чтобы поцеловать ногу наместника Христа, Папа, глубоко тронутый, заплакал. Он поднял императора, заключил его в свои объятия и дал ему поцелуй мира. Потом Барбаросса взял папу за правую руку и вместе с нам пошел к алтарю. Там было ему преподано апостолическое благословение. На следующий день папа совершал мессу в богатой и пышно украшенной церкви святого Марка, а Барбаросса, сняв с себя все знаки императорского достоинства, исправлял обязанности сакристана.

По окончании богослужения он проводил папу до ворот церкви, поддержал ему стремя, когда он садился на своего белого коня, и повел лошадь сквозь многочисленные толпы собравшегося народа, пока папа не отпустил его своим благословением. В заключение всего во дворце патриарха состоялось еще одно торжественное собрание всех участников мирного договора. По правую руку папы Александра сидел император Барбаросса, по левую – посол короля Сицилии Ромуальд, а кругом рядами уселись уполномоченные ломбардцев. Так окончилась борьба, которая двадцать четыре года сотрясала половину Европы.

Долгое время велись давно уже начатые переговоры о браке Вильгельма II Сицилийского с дочерью Генриха II Английского. Папа Александр, пока он находился в страстной вражде с Барбароссою, энергично хлопотал об этом брачном союзе – главным образом, для того, чтобы помешать примирению немецкого и норманнского государств путем брачного союза между Вильгельмом и дочерью Барбароссы. Выше мы уже видели, что со стороны немецкого императора был сделан первый шаг в этом направлении. Вильгельм II, который отклонил это предложение, послал послов в Лондон, чтобы просить от его имени руки Иоанны, младшей дочери короля Генриха.