Главный рубильник (сборник)

– Угощать нечем!

– И не собирались угощаться, – замахал перчатками Марцис. – Только выяснить некоторые подробности. И чем быстрее мы их выясним, тем быстрее вы вернетесь к привычной жизни.

– Так ведь обо всем уже говорили, господин советник? – поморщился Фукс и сердито цыкнул на жену, но Марцис остановил ее.

– Подождите. Как вас зовут?

Женщина обернулась на Фукса, словно ей требовалась подсказка, и неуверенно выговорила.

– Камилла Кобр.

– Советник Марцис, – склонил голову ее неожиданный собеседник и обернулся к Фуксу. – Где бы мы могли присесть? Надеюсь, вы не возражаете?

Староста скривился, словно продолжал набивать рот свеклой, но Кунж уже пододвинул стулья.

– Вы нисколько не мешаете, – успокоил оторопевшего хозяина советник и обратился к его жене, которая замерла на краешке стула, словно проглотила металлический штырь. – Госпожа Кобр, что вы думаете об исчезновении Питера Облдора?

Камилла растерянно поискала глазами мужа, тот подпрыгнул вместе со стулом, намереваясь дать понять присутствующим, что если бы его жена умела думать, то… но Марцис снова поднял руку и повторил:

– Госпожа Кобр. Я отправлен в вашу деревню из-за неординарности произошедших здесь событий и не смогу покинуть ее, пока не разберусь в них. Мне придется встретиться со всеми или почти со всеми вашими соседями. Но сейчас я говорю с вами. Ведь вы жена самого уважаемого человека в деревне? Недаром же он избран старостой?

– Фукс – мой муж, – у женщины оказался неожиданно приятный мягкий голос. – Он всегда был старостой. Почета не так уж много, да и хлопот хватает, но зато и уважение…

– Питер ведь был хорошим парнем? – спросил Марцис.

– Да, конечно, – торопливо закивала Камилла. – Правда, безотцовщина, никто не знает, кто его отец, но он добрый мальчик и очень похож на Сона Сонга. Слышали о таком певце? Он был популярен лет так сорок назад. Я девочкой была на его концерте в честь ежегодной лотереи. Знаете, в молодости это не так было заметно, но теперь Питер с ним одно лицо. Кстати, нас возил на концерт отец Сандры, матери Питера. Сорок лет прошло, а я все еще помню, как потерялась в рядах сладостей…

– Ками… – Фукс снова загремел стулом. – Тебя спрашивают, что ты думаешь об…

– Ничего, – чуть резче, чем следовало, оборвала мужа госпожа Кобр. – Что я могу думать, если я ничего не знаю? Об исчезновении ничего не знаю. Но у нас маленькая деревня, и зато все известно о том, что никуда не девается, что не исчезает. Например, о сестричках Больб. И об их матушке. Их папочка безобидный малый, вечерами он только и думает, как бы пропустить лишний стаканчик, что и сотворяет с помощью моего Фукса. Но их матушка….

– Ками! – простонал староста.

– Я поздно вышла замуж, – коснулась грубыми ладонями глаз Камилла. – Но бог послал мне четырех ребятишек, пусть и в зрелом возрасте не так легко рожать. Но теперь я радуюсь, что они еще малы, иначе Лера Больб точно так же попыталась бы окрутить моих парней, как она сделала это с Питером. Если бы он мог видеть, то, что видят другие!

– А что видят другие? – заинтересовался Марцис.

– То, что ее старшая дочка уродина и круглая дура! – выпалила Камилла. – А младшая – ведьма, как и ее мамаша! И если Питер действительно исчез, то для того были причины! Возможно, что кто-то открыл ему, наконец, глаза!

Камилла умолкла, покраснев от возмущения, а Фукс тяжело вздохнул и попытался объяснить.

– Господин советник, поймите. У нас и в самом деле маленькая деревня, и пост старосты не так важен, как где-нибудь в приличном поселке, но мы тут так сговорились между собой, что не стоит дурить парня. Когда он был еще мал и цеплялся за юбку Сандры, все решили, что не надо ему намекать на отсутствие отца, тем более что дед его вскоре умер, и он остался только с матерью, да и колдовать на него не надо. Ну, это как прыгать и бегать возле безногого, понимаете? Так вот, Камилла огорчена тем, что дочки Леры Больб оказались не слишком честны.

– Не слишком честны? – фыркнула госпожа Кобр. – Да они наглы и беспардонны! Я не удивлюсь, кстати, если они не только заморочили голову парню, но и друг другу!

– Но как это могло повлиять на исчезновение Питера? – спросил Марцис.

– Откуда я могу это знать? – удивилась Камилла. – А что, если проклюнулся в нем этот самый дар? Он ведь, правда, отличный парень. Всегда всем помогает, словно чувствует какую-то вину, что он не такой как остальные. Вот, обещал забор нам поправить. Забор наш, конечно, околдован, но когда забор падает, чего уж его приукрашивать его магией, об него и споткнуться можно! Скорее бы уж возвращался Питер!

– Он не вернется, – строго сказал Марцис.

– Как же это? – испуганно поднесла ладонь к губам Камилла.

– Пока не знаю, – признался Марцис. – Но должен узнать. Скажите, кто-то из деревни мог желать ему зла?

– Так кто же? – испуганно прошептала Камилла. – Никто. Деда Клавдия он на реку водил, рыбу ловить помогал, мальчишкам моим свистульки вырезал, да и те же Больб большего вреда, чем родней стать, не могли замышлять против парня. Он же хороший… был.

– Хороший, – в тишине повторил Марцис. – А его мать? Что за ссора случилась у него с ней?

– Да разве то ссора? – раздраженно махнула рукой Камилла. – Размолвки были. То она ему отказалась имя отца назвать, то торопила его с женитьбой, словно опоздать в бабки боялась, то ходила за ним как тень. Знаете, внимание, конечно, дело хорошее, но если свекольную грядку каждый день рыхлить, то и свекла усохнет. Устал он, вот и съехал от матери, так ведь все равно все делал для нее. Да и теперь, ей же за него пенсия причитается! Конечно, если он и вправду не вернется.

– И большая? – спросил Марцис.

– Сто пятьдесят монет, – поторопилась ответить Камилла. – Она же одна, без отца его вырастила. День и ночь в земле копалась, чтобы хоть что-то заработать, особенно когда отец ее умер, да вы сами посмотрите, мы же ровесницы, а на вид-то она лет на десять старше. Она, правда, никогда красотой не отличалась…

– Да ладно! – раздраженно вмешался Фукс. – Говори как есть – страшна она, как стог прошлогоднего сена после дождя. Одного не могу понять, кто ж позарился на нее, да слепил ей этакого красавца? Если только этот самый Сон Сонг по большой пьяни!

– Нет, – мотнула головой Камилла. – Певец этот за пять лет до рождения Питера умер. Другой кто-то. Не говорит она, молчит, и очень не любит, когда с ней об этом разговор заводят. У нас даже говаривали, – Камилла понизила голос, – что сам ее папочка ей сына и слепил. Хотя, опять же в кого Питер таким красавцем уродился?

– Да брось ты болтать, что, не попадя! – возмутился Фукс. – Как он мог слепить? Да он уже в год рождения Питера еле ноги переставлял после королевской темницы! Да и не было его еще дома, когда понесла Сандра!

– А ты не дергай меня, – почти закричала Камилла. – Что знаю, то и скажу! И то, что ты с соседкой закручивал, тоже! Пусть спасибо скажет, что воли тебе не дала, а то я б не только тебе волосы повыдирала, но и ей….

У входа в дом семейства Больб стояла точно такая же скамья, как и у дома старика Клавдия. Марцис провел пальцами по гладкому, украшенному резьбой дереву, спросил у смуглой девчушки лет шестнадцати, оседлавшей резную спинку.

– Питер скамейку ставил?

Девчушка усмехнулась, подобрала под себя ноги и ехидно скривила губы:

– А кто ж еще? У нас тут руками работают только в крайнем случае. Хотя теперь придется, Питер то исчез. Или вернется?

– А ты не знаешь? Тебя ведь Евой зовут?

– Точно так, – девчушка скосила глаза на замершего в паре шагов Кунжа и снова обратила взгляд на советника. – А ты кто?

– Советник Марцис, – ответил тот и присел на согретое солнцем дерево. – Сестра дома?

– И сестра, и мать, – хихикнула Ева. – Отец свеклу вчера еще на рынок повез, а мы теперь дома. Куда ж теперь в таком виде?

Она приподняла подол платья, демонстрируя заплаты, и тут же натянула его на колени и погрозила Кунжу, маявшемуся под полуденным солнцем, пальцем. Тот смущенно вытер со лба пот.

– Здесь все свеклу выращивают? – спросил Марцис.

– Не все, – замотала головой Ева. – У Питера на огородике много чего росло, да и мать его разное сажает. Каждый день по грядкам ползает, хотя зачем теперь, пенсию будет за сына получать. Можно и не работать. Сплавила сыночка и довольна.

– Куда ж это она его сплавила? – заинтересовался Марцис.

– А куда бы ни сплавила, – огрызнулась Ева. – Говорила сыну глупости всякие, вот он и пропал. Колдовство, не колдовство, но всякий знает, одно дело колдовать, другое судьбу править. Недоброе слово – не магия, просто так не отмахнешься. Мне дела нет, сестру жалко, теперь она в девках надолго, других парней в деревне нет.

– А парня тебе жалко не было? – сплел пальцы Марцис.

– А его-то мне зачем жалеть? – фыркнула Ева, и Кунж разглядел злость в темных глазах.

– Да все затем же, – вздохнул Марцис. – Я так понял, что тут в деревне любили парня. Даже оберегали. Все, кроме тебя. Иначе, зачем же ты Фукса уломала в дом тебя запустить? Зачем наколдованное скоблить начала?

– Не делала я ему зла! – поджала губы Ева.

– Кто знает, что есть зло? – пожал плечами Марцис. – Вот смотри, парня вроде ты околдовывала, на постель ворожила да тянула на себя его опять ты, память ему переплетала потом тоже ты, а если я об этом сестре твоей расскажу, вроде зло я сотворю, хотя все тобой сделано. Как же это так выходит? Что молчишь?

Замерла девчушка. Стиснула зубы так, что желваки на скулах зашевелилась. Пальцы побелели, которыми в спинку скамьи вцепилась. Сказать что-то хотела, да только молча сползла на сиденье, да глаза закрыла. Сухие ресницы захлопнула, и только тут Кунж разглядел, не шестнадцать ей, а года на два больше.

– Отчего пропал Питер? – спросил Марцис.

– Не знаю, – холодно вымолвила Ева. – Он говорил много, улыбался еще больше, а внутрь не всякого пускал. Только и поняла, что ждал чего-то. Сестре-то моей уж двадцать три, мамка моя пять лет ее к нему приспосабливала, говорила, пусть без магии, зато человек хороший, не обидит. Привораживала его, да, не без этого, но легко. В пределах положенного, когда ворожба не на парня ложится, а на девку, чтобы милей казалась. И все одно, оторвать не могла от Лизи этой, что б ей…. Даже когда я сама…. Но потом он возьми да скажи, если тот день переживет, то женится на сестре. Тот самый день переживет, когда в домик свой забежал. И все спрашивал до того еще, как бы я жила, если бы знала, что срок мне еще лет десять, не больше. Я сначала смеялась, говорила, что оторвалась бы по полной, а потом так и сказала ему: как ты, Питер, живешь, так и я бы жила. Если бы смогла. Он промолчал, а потом уж, перед полуднем на часы посмотрел и…. Ну, а дальше я рассказывала уже.

– Значит, больше ничего сказать не можешь?

– Да не знаю я ничего, – вздохнула Ева. – Мать его ему чего-то такое сказала, что он как на ровном месте споткнулся. Она же у него…. Уж на что Менка моя страшна, а Сандра так вообще. Я, кстати, долго удивлялась, что у такой страшилы красавец родился. Моя мать говорила, что он на какого-то певца похож….

– Ева!

Голос прозвучал от дома. Кунж повернулся и увидел сестру. Она уже была ему знакома, но теперь, когда магия не прикрывала ее, Кунж вздрогнул. Половину лица девушки занимало отвратительное красное пятно.

– Зря вы все это затеяли, – буркнула Ева и пошла к дому.

– Ну что? – кашлянул Кунж. – Господин советник? Вторую дочку, да мать ее – будете опрашивать?

– Нет, – отряхнул костюм Марцис. – Да и не о чем спрашивать их. Всю магию, что в доме парня обнаружил, я для себя разъяснил. Но к загадке не приблизился. Понимаете, господин Кунж, главное – технология, а мы все занимаемся персоналиями.

– Так может закончить с персоналиями? – поморщился Кунж от напекшего голову солнца. – Если остальных Больб не теребить, то остаются дед Клавдий и мать парня.

– К матери пошли, – поднялся Марцис. – Отложим пока Клавдия. Стариков надо в последнюю очередь слушать, чтобы их науку собственными мыслями не перебить.

Дверь в дом Сандры была распахнута настежь, словно хозяйка ждала гостей. Кунж постучал деревянным молотком и, дождавшись невнятного возгласа, шагнул в дом. В отличие от дома Фукса у Сандры было не в пример уютнее. На стенах висели детские рисунки и портрет симпатичного молодого парня с мандолиной в руках. Мебель укрывали салфетки и циновки. Сандра сидела у стола и смотрела в окно на дом сына. Ее большие руки казались прокопченными в дыму и маслянисто поблескивали на белой скатерти, но Кунжа пугали не руки. Еще с первого приезда в деревню он избегал смотреть на лицо Сандры. Оно вызывала дрожь, почти ужас. По отдельности все в ее лице – и прямой большой нос, и тонкие губы, и чуть выкатившиеся глаза с выступающими зрачками, и маленькие веки, и расширяющиеся книзу щеки, и отсутствие морщин на широком словно высеченным из камня лбу, и не менее десятка подбородков за первым крохотным и острым, не вызывало отторжения, но вместе эти черты соединялись в какое-то колдовское заклятье, вызывающее ужас и дрожь. Сандра была по-настоящему страшна. Ее глаза оставались безучастны, но Кунж неожиданно подумал, что если она попытается поселить в них доброту, то в ту же секунду станет страшнее в тысячу раз.

Марцис взглянул на Сандру мельком, как будто видел ее давно и привык к страшному облику, и остановился у портрета.

– Ваш сын?

– Похож, – проскрипела Сандра, затем облизала губы, и Кунж с облегчением убедился, что у нее не раздвоенный язык. – Но это не он. Это Сон Сонг, певец. Он умер до рождения Питера. Задолго до его рождения.

– Вы были знакомы с певцом? – спросил Марцис.

– Нет, – покачала головой Сандра. – Иначе бы он умер от разрыва сердца. Говорят, что в девчонках я была еще страшнее, чем теперь.

Марцис ничего не ответил, только недоуменно поднял брови, сел напротив женщины и коснулся ее руки тонкими пальцами. Она вздрогнула и посмотрела на него с удивлением.

– Я советник Марцис, вашего сына нет больше. Он действительно исчез.

– Я знаю.

Она бросила быстрый взгляд на советника и тут же уставилась на свои руки.

– А мы все еще нет, – вздохнул Марцис. – Мне хотелось бы понять, как это произошло.

– Я… – она нервно сглотнула. – Я не могу ничего сказать.

– Но ведь вы что-то сказали ему? Чего он ждал?

– Ничего, – она помолчала и добавила. – Он не поверил.

Сандра закрыла глаза. Кунж ждал, что из-под крохотных без ресниц век потекут слезы, но слез не оказалось. Марцис принялся рассматривать свои пальцы.

– Как собираетесь жить дальше?

– Как жила, так и буду, – обронила Сандра.

– Почему не плачете? – спросил Марцис.

– А почему я должна плакать? – она посмотрела на советника с вызовом, и Кунж понял, что она и не собиралась плакать. – Я уже давно все выплакала. Когда еще была молода. У зеркала.

– Но ведь Питер ваш сын? – уточнил Марцис.

– Да, – Сандра вздохнула и снова стиснула губы в узкую полоску. – Он мой сын. Кто же еще, если я его родила? И я любила его. Так как могла. Тем более что и он был уродлив по-своему. Он ничего не умел.

– Не согласен, – Марцис продолжал рассматривать пальцы. – Он умел быть добрым, умел любить, помогать людям. Его любили. Я в этом уверен.

– А я нет, – она снова закрыла глаза.

– Отчего вы поссорились? – спросил Марцис.

– Я хотела, чтобы он сошелся с Лизи, – выдохнула Сандра. – Она, конечно, старше его, но очень уж хороша, да и любила его. Я хотела, чтобы у меня был внук или внучка. А он не хотел. Он все пытался разобраться с самим собой.

– Но ведь он решил сойтись с Меной? Или нет? – не понял Марцис.

– Слишком поздно, да и не дала бы мне ее мать заниматься с ребенком.

– Что значит слишком поздно? – не понял Марцис.

– Он исчез в тот самый день, когда должен был исчезнуть.

– Что это значит? – снова коснулся пальцами темной ладони Марцис.

Сандра промолчала.

– Вы понимаете, что можете попасть под подозрение, если не будете отвечать на мои вопросы? – спросил советник.

– Ваши подозрения беспочвенны, – наконец вымолвила Сандра. – Насколько я знаю, никакой магии при исчезновении Питера не применялось. То есть постороннего воздействия не было. Таким образом, любые разговоры вы можете списать на дар предвиденья, который у меня мог проявиться. Считайте, что я просто почувствовала, что мой сын может исчезнуть. И он исчез.

– Кто был его отцом? – встал из-за стола Марцис.

– Никто, – отрезала Сандра.

– Ладно, – Марцис с сожалением вздохнул. – Хотел бы попросить вас, госпожа Облдор, об одолжении. Разрешите снять со стены портрет Сона Сонга. Я закажу нашему художнику копию. Это пригодится для дела. Портрет верну. Или вот, господин Кунж вернет.

– Берите, – она вновь смотрела в окно. – Мне он не нужен.

Веловоз стоял на прежнем месте, а на скамье сидел бледный как пук прошлогодней соломы старик и жмурился на солнце белыми зрачками.

– Вас зовут Клавдий? – спросил Марцис.

– А вас советник Марцис? – просипел старик.

– Да, – кивнул советник и присел рядом. – Вам уже доложили?

– Мальчишки, – улыбнулся старик. – Детишки Фукса бегали. Деревня маленькая. Ничего не спрячешь, даже если захочешь. Кунж, я вас слышу. Подходите, садитесь. Или садитесь на ваш веловоз, ведь ваши дела заканчиваются уже? Кстати, советник. Это правда, что у вас лиловый значок на рукаве?

– Да, – ответил Марцис.

– Тогда зачем все это? – старик махнул рукой в сторону вертушки. – Зачем отбивали магию? Ведь вы и так всех видите почти насквозь.

– Почти насквозь и насквозь – не одно и тоже, – улыбнулся Марцис. – К тому же весь секрет полного дознания в том, что люди сами видят себя такими, какие они есть.

– Вы бы сразу подошли ко мне, – усмехнулся старик. – Я уже давно вижу людей такими, какие они есть. С тех пор, как потерял зрение. Могу сказать про каждого. Я сам – как осенний лист, случайно не облетел с дерева вместе с прочими листьями, и теперь болтаюсь на черенке, жду, когда раскрошусь и исчезну. Мать Питера – самое несчастное существо в округе. Она обманута. И почувствовала, что обманута в тот самый момент, когда поняла, что видит в зеркале саму себя.

– Но ее сын… – нахмурился Кунж.

– А что сын? – удивился старик. – Если навозная птица, ковыряясь в дерьме, обнаруживает драгоценный камень, она же не перестает быть навозной птицей? Она не превращается в лебедя. Она даже не может проверить, не стекляшка ли ей попалась вместо посуленного бриллианта.

– Дальше, – попросил Марцис.

– Лизи – это солнце нашей деревни, – продолжил старик. – Если бы она чаще выходила из дома, я бы поставил скамейку напротив ее крыльца и согревался бы от ее взгляда, как от солнечных лучей. Фукс – отличный староста, поскольку не старается казаться умнее, чем есть, а просто живет. Он никуда не стремится, ничего не добивается, он живет. Кто его знает, если бы так жил и Питер…, но мальчишка слишком близко принял к сердцу глупые слова….

– А Больб? – спросил Марцис.

– Просто люди, – пожал плечами старик. – Мена несчастная, плывет по течению вроде Фукса, но не имеет ни паруса, ни якоря, ничего. Набухает и тонет. Ей бы уцепиться за кого-нибудь. И ее мать – обычная женщина, вздорная, как и все женщины, которых обманул муж. Обманул уже тем, что оказался никем, к которому как не прижимайся, все не согреешься. Наверное, и Ева станет такой же, хотя она может стать такой, как Лизи. Они обыкновенные.

– А Питер?

– Питер, – старик задумался. – Хороший был парень. Ягодка без косточки. Яблочко без червячка. Небо без тучки. Сам страдал из-за этого. Потому и от матери ушел, что от собственной ясности самому тошно стало.

– А мы слышали, что он просто хотел знать имя своего отца, – заметил Кунж.

– А был у него отец-то? – спросил Клавдий.

– То есть? – нахмурился Марцис.

– Ну, я не уверен, что был, – пояснил старик. – Отец самой Сандры как раз в тюрьму очередную загремел, так она без него и понесла, и родила, ей еще жена моя покойная помогала, а виновников-то у нас в деревне не оказалось. Не то, что не нашли, а не оказалось. Тут уж и я раскинул гадалку, не отыскал отца-то.

– Что же это тогда? – раздраженно бросил Кунж, которому уже порядком надоело топтаться на жаре. – Непорочное зачатие, что ль?

– А вот не знаю, – пожал плечами старик. – Одно только известно, что когда отец Сандры из тюрьмы вышел, да пришел к моей повитухе справиться насчет ребенка, так он только одно и сказал ей. Мечты сбываются, сказал, даже у самых несчастных, главное захотеть, да постараться, да далеко не заглядывать. Например, за такое-то число.

– За какое число? – не понял Марцис.

– За то самое, – вздохнул старик. – За тот день, когда Питер исчез. Хороший он был парень, но… пустой. Без недостатков. Лизи жалела его, жалость свою к нему и любила, а он метался, все понять не мог, отчего в нутре у него сквозняк гуляет.

– Подождите, – поморщился Марцис. – Я все-таки должен разобраться. Что ж, выходит, что отец Сандры был провидцем или магом? Вы уж простите, но главное остается – как он исчез? Это же не заклинание, какое, что без следа от времени истаивает! Как, черт меня возьми?!

– Так может, черт и взял? – сморщил лоб слепой. – Черт дал, и черт взял. Или бог. Дал, а потом забрал. Ну не король же?

Обратно в город веловоз катил уже после полудня. Марцис наколдовал легкую дорогу, и Кунжу почти не приходилось крутить педали.

– Неудача? – спросил полицейский, не оборачиваясь.

– Бывает, – бросил Марцис.

– Но ведь что-то все-таки произошло, господин советник? – не унимался Кунж. – Вот вы про дом рассказывали, который исчез, только мебель, да краска осталась. Там тоже не было магии?

– Не было, – вздохнул Марцис. – Только с тем домом все было ясно. Слышали о новогодней лотерее?

– Так кто ж о ней не слышал? – усмехнулся Кунж. – Все жители королевства складывали собственную магию в конверты и отправляли под новый год королю, а выигрышный билет доставался одному. Он загадывал желание, и оно сбывалось. Так ведь не проводится она уже много лет. Да я еще пацаном был, как перестала проводиться. Кстати, почему?

– Желания перестали сбываться, – ответил Марцис. – Постепенно люди и перестали загадывать. Вот лотерея и рассосалась. Только это все не то.

– Ну, как же не то! – оживился Кунж. – Вот тот же дом. Я ведь так понял, что хозяин получил его в лотерею?

– Да, – потянулся у него за спиной Марцис. – И дом вырос на нужном месте сам. Мгновенно и чудесным образом. И был зафиксирован королевской налоговой службой. И ровно через тридцать лет исчез. И так все выигрыши. Правда, когда счастливчики выигрывали значительную сумму денег, то, пустив ее в рост, имели шанс остаться с прибылью. Если же деньги оказывались промотаны, то на нет, как говорится, и суда нет. Случались и трагедии. Как-то один получил выигрышный билет и загадал яхту, потом продал ее, второй хозяин тоже перепродал яхту, пока, наконец, она не исчезла прямо в море, оставив экипаж бултыхаться в волнах.

– Упущение, – пробурчал Кунж. – Только я вижу, вас такая версия не занимает? Смущает то, что Питер живой человек?

– Нет, – вздохнул Марцис. – Меня ничто не смущает. Просто лотерея не проводится уже больше сорока лет, а Питеру не было и тридцати. Наконец, я знаю наизусть все последние пятьдесят выигрышей, фамилии выигравших и судьбу призов! И уж поверьте мне, господин Кунж, как специалисту – даже вкладов всех подданных нашего королевства не хватит, чтобы создать что-то похожее на живого человека.

– А за несколько лет? – спросил Кунж.

– Я не понял? – переспросил Марцис.

– За несколько лет, – повторил Кунж. – Ведь несколько лет желания не сбывались? И еще. Господин советник. Скажите, а вы знаете имена тех, кто ничего не выиграл? Кстати, тот портрет певца, он ведь с концерта, на который ездила юная Сандра вместе с отцом и Камиллой? Если она загадала сына, ведь она не могла его родить раньше восемнадцати лет? Должна же лотерея соблюдать королевские законы! Эй! Господин советник, что-то педали не могу провернуть!

– Черт возьми вашу вторую степень, Кунж! Отчего вы сразу не подключили чутье? Разворачивайте!

Сандра ждала их в дверях. Теперь, когда отбойники не работали, а мирно лежали на багажнике веловоза, она уже не казалась столь страшной. Да и сама деревенька стала яркой и праздничной, как и тысячи подобных деревенек, в которых жили верноподданные магического королевства, довольствующиеся свеклой и брюквой, и одеждой серого и коричневого цвета, потому что магия позволяла раскрашивать им собственные ощущения в любые краски.

– Госпожа Облдор! – закричал Марцис ей еще издали. – Мы не собираемся инициировать в пенсионной службе дело о лишении вас содержания, но подскажите, ваш отец ведь выиграл тогда, он выиграл на том концерте? Мы правильно поняли, отчего исчез Питер?

– Он просто кончился, – прошептала госпожа Облдор. – Вытерся, стерся, исчерпался. Ему пришел срок. Я сказала ему заранее, но он не поверил. Наверное, я не была достаточно убедительна, может быть, сама не слишком поверила объяснениям отца. Но главным было другое. Это было не мое желание, а маленькой девочки, которая ничего еще не понимала в жизни. Она просто стояла на пьедестале, смотрела на замечательного певца и изо всех сил желала живую куклу точь-в-точь похожую на него.

2008 год

Халса

Солнце налилось кровью, как брюхо тростникового комара. Бурмахель прищурился, вытянул руку, принял светило на ладонь и прихлопнул огненный шарик. Похожие на уродливых куриц чайки брели вдоль колышущейся зеленой кашицы. Море цвело. Халса пела.

Слепая девчонка напоминала в профиль песчаную акулу. И улыбка у нее была как у акулы, нанизанной на гарпун, и узкие щелочки незрячих глаз. И белая кожа. И даже ее голос напоминал акулу, хотя Бурмахель знал точно, что акулы не поют. Но голос Халсы разрезал его знание, как резал зеленое месиво киль отцовской лодки.

– Ты нашел счастливый камень, Бурмахель?

У Бурмахеля длинное имя. Такое же длинное, как и у его сверстников. Когда он сравняется возрастом с отцом, его имя станет еще длиннее, а мальчишки с рыбацкой улицы будут звать его дядюшка Бур. А у Халсы имя короткое, потому что она женщина. Но на самом деле она давно уже должна была стать безымянной. Вовсе сгинуть. Она существовала вопреки всему. Сидела в десятке шагов от Бурмахеля, прислушивалась к плеску зеленой болтушки, загибала пальцы, кивала сама себе и пела. Извлекала из впалых щек, тонкой шеи и узкой груди что-то невообразимое, то едва слышное, то оглушительное, то большое и тяжелое, то пронзительное. Скапливала под нёбом звуки и выпускала их через акулий рот в море.

– Ты нашел счастливый камень, Бурмахель?

– Вот, – Бурмахель разжал кулак. На ладони мальчишки лежал желтоватый каменный палец. Только такой камень мог быть счастливым. Тот, который когда-то был не камнем, а потом стал им.

– Пойдет, – отец рассмеялся, но Бурмахель видел, как тот напряжен. Впрочем, кто мог оставаться беззаботным перед игрой? Разве только Халса.

– Пойдем, – сказал отец, поднимая на плечо мешок с рыбой. – Надо выспаться. Завтра тяжелый день.

Бурмахель подхватил весла, заметил под скамьей уснувшего верхунца, вытащил рыбешку и бросил Халсе. Она тут же перестала петь и уверенно поймала ее, словно видела незрячими глазами лучше Бурмахеля. Поймала и немедленно впилась зубами в узкую спинку. «Точно акула», – прошептал мальчишка.

Утром начетчик принял камень Бурмахеля равнодушно. Сначала сгреб со стола серебряные монетки, которые отец откладывал целый год, потом повертел в руках окаменелость, приложил к ней печатку бургомистра, поднес камень ко рту отца, чтобы тот громко и отчетливо произнес свое имя, и бросил в корзину, в которой уже скопилась горка гальки. Взамен отец получил ветхую полоску ткани, которую повязал на лоб.

– Сегодня нам повезет, – твердо сказал отец, выбираясь из очереди.

– Всем повезет, – не согласился Бурмахель и вспомнил Халсу. – Не повезет кому-то одному. А кому-то одному повезет больше других.

– Одной семье, – поправил сына отец. – А того везения, которое больше других, я бы не желал никому. Пошли, нужно успеть все закончить до игры.

Забот было немного. В маленьком домике рыбака всегда царила чистота. Или от аккуратности Бурмахеля, или от бедности его отца. Единственной гордостью малочисленного семейства был тесный, но глубокий погреб, куда отец Бурмахеля натаскал зимой льда и на котором теперь лежал вчерашний улов. Полезно иметь собственный ледник, когда море заштормит на неделю, или когда, как в день игры, ни один рыбак не отправится за удачей. Завтра Бурмахель понесет вчерашний улов на рынок и будет там едва ли ни единственным продавцом свежей рыбы. Если счастливый камень не подведет.

– Зачем нужна игра? – спросил отца Бурмахель.

– Люди азартны, – нехотя бросил отец, расставляя по полкам нехитрую утварь.

– Мама говорила, что игра не нужна, – заметил Бурмахель и снова вспомнил Халсу с акульим ртом. – Она говорила, что это выдумка магистрата, которая служит тому, чтобы вымазать в крови каждого.

– Этой выдумке слишком много лет, – потемнел лицом отец Бурмахеля. – Да и мамы давно нет. Для того чтобы лишиться жизни не обязательно играть. Иногда достаточно упасть в воду, а выбравшись на берег, оказаться на холодном ветру.

– Но мы есть, – сдвинул брови Бурмахель. – Мы можем не участвовать в игре? Что, если мы останемся дома?