– Ребра целы, внутренности внутри – радуйся.

Лернер поблагодарил кивком головы и начал надевать броню и снарягу обратно. Если он и радовался, то по нему видно не было. Всеобщее настроение отчасти озвучил Боцман:

– Что это за хрень? Сначала набрали салаг зеленых, теперь они начали дохнуть, а мы еще даже до места не добрались, – раздраженно процедил он. И продолжил, обращаясь к Шелли:

– Слышь, подруга, ты же вроде наш проводник, тебе вроде знать про местный зоопарк положено, на крайняк предупредить могла, что здесь такие твари водятся.

Шелли восприняла наезд спокойно. Она чуть наклонила голову и, пристально уставившись на набычившегося Боцмана, ответила, не повышая голос, но так, чтобы слышали все:

– Ты прав, положено. Именно поэтому мы не пошли по местам, где этих тварей гораздо больше или там, где зверушки вроде утреннего ящера нападают группами. Вы явно не цените, что змей почти не видно, что патрули нас до сих пор не обнаружили, что никто из вас не подорвался, что мы в гиблое болото с галлюциногенными спорами не влезли или в колонию диких пчел. А предупредить… Обо всем не предупредишь: тут еще много чего есть, о чем вы не знаете и хорошо, если не узнаете. Еще вопросы?

Боцман почесал репу и все так же угрюмо, но уже не так агрессивно пробубнил:

– Ну, извини – погорячился.

– Да ничего, обращайся.

Она повернулась к Доплеру:

– Имеет смысл объявить привал, люди уже никакие, да и прибрать надо бы…

Доплер тяжело глянул на Боцмана, не одобрив его сольное выступление, но, поскольку вопрос исчерпался, ничего ему не сказал, всем велел распрягаться и отдыхать. Беднягу Аткинса прикопали саперными лопатками в той же яме-засаде, откуда появился его убийца, приложив ручную гранату на случай, если кому станет интересно, а что это за свежая земля на тропе. Скорее всего, лежать им обоим было недолго: местное зверье найдет, раскопает и дочиста обглодает их тела еще до утра. Высвободившееся снаряжение частично распределили, частично закопали вместе с недолгим владельцем, потому что каждый и так был загружен. Полчаса спустя они уже шли дальше, а Аткинс остался навсегда.

Обедали в молчании, кусок не лез в горло – первая потеря, да еще такая бестолковая, подействовала на всех новобранцев. Сплин заглатывал еду механически, сознавая, что организму нужно топливо, дающее силы. Не то чтобы они дружили «неразлей-вода» – люди в отряде сохраняли между собой некую дистанцию, но Аткинс был толковым уравновешенным парнем, полтора месяца провели вместе в одной упряжке и вдруг – такая нелепая смерть, даже не в бою… Вот же, блин… Сплин вдруг остро ощутил, как далеко забрался, что жизнь хрупка, как шейные позвонки и держится на крайне нестабильных вещах. Он стал больше ценить членов группы: они зависели друг от друга и поодиночке здесь ничего не стоили, возможно, даже включая опытных офицеров. Это была чужая земля, куда их никто не только не звал, но и в живых был видеть не рад.

Через несколько часов марша усталость и постоянное напряжение притупили неприятный осадок утреннего эпизода. Взамен Сплина начало плющить нечто вроде культурного шока. Он был городским жителем и нахождение внутри живой среды, где все вокруг яростно пыталось выжить если не за счет других, то, по крайней мере, несмотря на них, действовало угнетающе. Мозг неосознанно, но постоянно искал ассоциации увиденных растений и животных с привычными земными аналогами, цвета и формы были чем-то похожи на что-то знакомое, или напротив, совсем ни на что знакомое не походили. Непонятно было чего и от чего ждать в следующий момент. Все это утомляло его психику. Хотя, если подумать, каменные лабиринты больших городов имели с местными джунглями больше общего, чем поначалу казалось.

В этот день на них никто больше не нападал, но к вечеру начал вяло моросить нудный дождь, при этом прохладнее стало лишь ненамного, и влажность тоже никуда не делась, сконденсировавшись в новое качество – теперь стало душно и зябко одновременно. Солнце скрылось за невнятной серой пеленой мглистой облачности, в воздухе у земли сгустилась туманная взвесь, которая бесконечно самовоспроизводилась и оседала вниз даже не полноценными дождевыми каплями, а какой-то всепроникающей мелкодисперсной водяной пылью.

Надевать водонепроницаемую плащ-палатку при нынешнем ускоренном темпе движения было бы, по мнению Сплина, неоптимально: во-первых, мокро будет теперь уже изнутри, от собственного пота, а это хуже, чем просто от воды, во-вторых, снижалась подвижность – если носить плащ-палатку как накидку, свободно, то вентиляция будет приемлемой, но балахон за все цеплялся бы при движении сквозь дебри. Какое-то время ноги удавалось сохранять в относительной сухости, несмотря на мокрую траву, с помощью водонепроницаемых бахил до колена. Но при переходе вброд Сплин начерпал в них воды. Досада от потери последней частицы комфорта была столь велика, что Сплин с трудом удержался, чтобы истерически не выматериться на весь чертов лес. Дальше трава постоянно добавляла в хлюпающие ботинки новую влагу. Но пока организм согревался движением, холодно не было. Кроме того, бронежилет несколько сокращал теплоотдачу и прикрывал от дождя. За вещи и боеприпасы в ранце можно было не волноваться – они находились в водонепроницаемом вкладыше.

Ночевали, завернувшись в плащ-палатки, кто как устроился: под деревьями, в импровизированных гамаках на деревьях, на открытой земле по одному или прислонившись спинами друг к другу. Сплин нашел себе относительно сухое место без насекомых и подозрительных растений под здоровенным листом какого-то растения типа гигантского лопуха. В караул этой ночью ему не надо было, так что намерение выспаться несмотря ни на что не оставляло его с самого утра. Проснуться пришлось среди ночи от того, что кто-то льет на него воду: оказалось псевдо-дождь усилился до полноценного, лист растения отяжелел от влаги, прогнулся и около ведра воды скатилось как по желобу прямо на Сплина, попав за воротник. Теперь он вымок еще сильнее. Вода была не такая уж холодная, но земля остыла, организм ослаб, и Сплин почувствовал, что его конкретно знобит. С ума сойти: вокруг джунгли, на улице, типа, лето, а он выбивает зубами такую дробь, что любой войсковой барабанщик позавидует. Он недовольно заворочался, пытаясь избавиться от попавшей внутрь воды.

Капризная все-таки человек скотина, хоть, говорят, и ко всему привыкает – то ему, блядь, жарко, то, на хуй, холодно, то, в пизду, сыро. В попытках обеспечить своим хилым телам комфорт и безопасность человечество изживает со свету все и вся, неосознанно, но жестоко мстя матери-природе за свою слабость, за вечный страх и беспокойство по самым разным поводам, как реальным, так и надуманным, которые по-настоящему никогда и никого не отпускают, даже сильных мира сего.

– Длинный, не суетись, я только вокруг себя лужу согрел, а ты мне всю малину разворошишь, – сонным голосом пробубнил его сосед Фрост.

– Да на кой мне хрен твоя лужа, у меня свое болото теперь есть, мать его так, – вполголоса буркнул в ответ Сплин.

– Не греми костями – могло быть хуже. Пустыня, например. Та еще жопа, скажу я тебе, хотя вроде тепло, светло и мухи не кусают. Слишком тепло… Или высокогорье с мокрым снегом и буранами. У нас как-то, помню, на одной операции полвзвода гикнуло с последствиями переохлаждения – больше, чем от боестолкновений убыль была.

– А где это ты так повеселился? – поинтересовался Сплин.

– В пизде на самом дне, – уклончиво свернул невольно затронутую тему Фрост. Без раздражения, а просто не захотел ворошить. Но Сплин не удержался:

– В армии, что ли, служил?

– Типа того. Только вот со временем выяснилось, что я плохо переношу, когда мной командуют всякие шкурные мудаки, да еще походя подставляют на каждом шагу, и карьеру я выбрал не по себе.

– Так ты кадровым был?!

– Был, да сплыл. Знаешь, любопытство – не порок, но большое свинство. Отвали, Длинный, а то завтра мой огнемет потащишь, раз уж у тебя такой избыток активности, что аж спать неохота, – прикрыл разговор Фрост.

Тьма была почти полная: кроны деревьев вверху еще немного различались, а что под носом – вообще не разобрать. Опасаясь наступить в темноте на соседей или влезть в какой-нибудь муравейник, Сплин не стал искать новое место посуше, лишь включил обогрев плащ-палатки. Мокрая одежда действительно немного согревалась, если не шевелиться, можно было до утра и так дотянуть. «Завтра высплюсь» – обнадежил себя он.

Утром, направляясь к ручью умыть лицо, не столько из-за страсти к гигиене, а скорее, чтобы взбодриться, Сплин встретил Шелли. Она шла навстречу от ручья, вытирая лицо платком. Удивительно, но выглядела она вполне опрятно и свежо, будто славно выспалась в тепле и уюте в ночь с пятницы на субботу. Сам Сплин выглядел помято, был мокрый и грязный.

– Доброе утро, – машинально буркнул Сплин, а про себя подумал: «если оно доброе, в чем я лично сомневаюсь».

– Доброе, – они на пару секунд встретились взглядом и разминулись.

У ручья, глядя сквозь прозрачную бегущую воду на разноцветные камешки, Сплин вспомнил, что где-то видел подобный взгляд. Нет, Шелли он естественно никогда до того не встречал, но выражение ее глаз было определенно знакомым. Чуть покопавшись в памяти, Сплин вспомнил.

Дело было в кабаке, где еще в студенчестве они компанией отмечали не то сдачу чего-то, не то чей-то день рожденья. Там возле стойки стоял и методично вмазывал рюмку за рюмкой военный, кажется в звании капитана. На нем была парадная форма, стрелки на брюках были бритвенно остры, ботинки начищены, рядом лежала большая дорожная сумка. Гудеж вокруг был в полном разгаре. Играла попса, модная и тупая, идиотски заливисто хихикали поддатые бабы, а трезвые поглядывали вокруг кто томно-оценивающе, находясь в поиске, кто жеманно-самодовольно, демонстрируя статус. Мужики распускали пальцы веером и гнули грудь колесом, производя впечатление друг на друга и на баб непомерной крутизной личных и финансовых возможностей. Народу было порядочно, но вокруг военного было некое постоянно свободное пространство, небольшое, но заметное, будто его окружало силовое поле.

Сидели душевно, через какое-то время возникла необходимость принести еще выпить-закусить, Сплин собрал с добровольцев деньги, доложил сам и двинулся к барной стойке отовариваться. Оглядывая местный ассортимент воплощений Зеленого Змия, он пытался решить в уме задачу как максимально эффективно вложить имеющиеся средства. В момент, когда он начал излагать бармену свои пожелания, его грубо оттер представитель компании блатного углового столика, где отрывались после трудового бандитского дня представители исполнительного звена местной криминальной группировки. Сплин плечом врезался в капитана, мельком заметив планки наград на кителе и какую-то заковыристую символику на петлицах, а также частично повалив батарею пустых рюмок, стоявшую перед военным. Спортивного вида «бычок» с круглыми на выкате глазками произнес через нижнюю губу, обращаясь к бармену:

– Слышь, шершавый, что-то мы официантку нашу дождаться никак не можем, а это непорядок – ты что, не слыхал, что клиент всегда прав?

Официантка где-то в подсобке уже четверть часа размазывала косметику по лицу, пустив слезу после того, как бычковая компания допекла ее сальными шутками и недвусмысленными предложениями.

Пока бармен соображал, кого приставить обслуживать дорогих клиентов от крышующей фирмы, «бычок», еще больше выкатив глазки и сильнее оттопырив нижнюю губу, спросил недовольно сопящего Сплина:

– Че?

Сплин отрицательно покачал головой и отодвинулся переждать эту суету от греха подальше. Удовлетворившись внешней оценкой своего статуса «бычок» заметил слева легкий дискомфорт, в поисках которого уперся взглядом в капитана, который также пристально смотрел на него.

– А ты че, служивый, тебе в казарму свою не пора ли?

Военный резко вскинул правую руку, ударив бычка то ли по адамову яблоку, то ли в ямочку чуть пониже и с нажимом сказал, наклонившись поближе к хватающему ртом воздух собеседнику и проникновенно глядя тому в глаза:

– А ну, вали в свой быдлятник, сявка мокрожопая, пока я тебе кадык к ебеням не вырвал. И чтоб тихо там: полезете в залупу – в мешках догуливать уедете. Попался бы ты мне в другой стране…

Сплин, находившийся рядом, явственно почувствовал, что капитан не просто не боится, а с трудом сдерживается, чтобы не реализовать свою угрузу. Причем это была не пьяная горячая и пустая дурь, а холодная, как жидкий азот, ненависть опасного человека, который определенно умел лить чужую кровь и столь давно этим занимался, что внутренне переродился. Почувствовал это и «бычок». Отдышавшись, он вернулся к двоим своим подельникам, что-то рассказал, те позыркали в сторону военного, который тем же взглядом сверлил их столик, но разбираться так и не полезли. Может, уже имели печальный опыт – вояка явно не писарем служил, да и черт знает, в каких интересных ведомствах у него друзья-знакомые могли быть. Бабьи взвизги и крученый базар стали с той стороны раздаваться пореже и потише.

Военный вернулся к прерванному занятию. Сплин тронул его за плечо:

– Сэр, извините, а что Вы пьете?

– Зачем тебе? – полуобернулся тот.

– Хотел Вас угостить, – кивнув на попритихшую компанию отморозков, предложил ему Сплин.

Военный обернулся, и они встретились глазами. Взгляд капитана напоминал пепелище, так смотрят окна полуразрушенных войной и покинутых жителями домов. В нем было опустошающее знание о себе, о людях и их делах чего-то такого, чего спокойнее не знать. Своя и чужая боль выжгли все иллюзии о справедливости устройства мироздания, осев на дне глаз тлеющим огнем. Вспышка гнева уже остыла, но осталась решимость человека, который не боится умереть, потому что уже не раз бывал в аду при жизни, видел дно человеческой души, предел того, что можно вынести, стоял на самом краю бездны и равнодушно смотрел вниз – плевать, упасть и сгинуть, или остаться и жить. Капитан усмехнулся одной половиной лица и ответил:

– За предложение спасибо, но я заплатил авансом и свое на сегодня выпил. А сейчас мне пора на рейс. Бывай, студент, береги здоровье.

Он подхватил сумку, кивнул бармену и вышел. Бармен проводил его взглядом и вздохнул с облегчением:

– Бля, я уж думал мясня будет… Отпетый человек… – затем он повернулся к Сплину. – Повтори еще раз, парень, чего хотел, я не все расслышал.

Праздник продолжался… Как же давно это было, и как будто с кем-то другим…

– Длинный, окстись, ты что, медитировать тут устроился? – прервал его воспоминания также подошедший умыться Фрост. – Холодная, падла, аж шкура немеет, – прокомментировал он, плеснув на лицо.

– Цени момент, щас пойдем – согреется твоя шкура, мало не будет, – ответил Сплин, возвращаясь к текущей реальности.

– Ну ты и зануда! – покачал головой Фрост.

– На том стоим, – отходя, пробурчал Сплин.

Начался третий, последний перед штурмом, день марша. Тучи, закрывавшие небо, разошлись так же быстро, как вчера собрались, будто включили свет, опять начало жарить солнце. Затем спустились с холма в долину, где деревья были просто огромны, их переплетенные лианами стволы терялись вверху среди испарений, стоячей воды было по колено, царил влажный полумрак. Сплину казалось, что время остановилось, что он топает не третий день, а уже, по меньшей мере, третью неделю неизвестно куда по бесконечному живому тоннелю с повторяющимися в разных комбинациях сюжетами местности. Весь ранее привычный мир, вся чертова цивилизация, собственная прошлая жизнь и много чего еще по мелочи казались призрачным сном, далеким миражом, отвлеченными понятиями, не имеющими значения в данной конкретной реальности. Правда, идти стало полегче, организм втянулся, ходьба отнимала меньше сил, чем вначале, часть консервов была съедена, ранец в который раз перепакован, чтоб удобнее было. Но к мошкаре, влажности и жаре привыкнуть было сложнее, если вообще можно. Предстоящий штурм и сопутствующее смертоубийство маячили все более отчетливо. Хотелось скорее дойти и закончить, наконец, дело, ради которого они сюда явились. Вместе с тем все осознавали, что не каждый переживет бой с сильным врагом, и это нервировало. Настроение было тревожное. На привале Малой отошел отлить, а возвращаясь, вдруг в сердцах высказался, застегивая штаны:

– Хреновы джунгли, ебучая сауна, блядские болота: я весь прокис, конец какой-то плесенью покрылся, короста скоро с мошонки на затылок разрастется, как же мне остохуел весь этот злоебучий зоопарк!

Ему посочувствовали:

– Да, братец, короста – это серьезно, дрочить теперь пассатижами придется, не иначе…

– Возьми вот у него из ремнабора…

– Вот уж хуюшки! Не дам – поломает, больно уж горячий парень – настоящий мачо, одно слово…

– Что, самому небось позарез нужны? – оскалился Малой, поддерживая нехитрый стеб, позволяющий выпустить пар и снизить психологический напряг ожидания предстоящей битвы.

«Интеллектуальная» беседа получила немедленное развитие. Наконец, когда кто-то припомнил нестареющий хит генитального юмора «нет лучшего влагалища, чем очко товарища, хоть и жалко друга, зато входит туго», на них цыкнул Боцман:

– Эй, там, на галерке, чего расчирикались? Вы же вроде устали? Раз ржете, выходит, отдохнули, тогда встали и пошли – не хер языки чесать!