Дрэм отлично помнил, как напугал его первый паук, свалившийся в яму. Второму и третьему он был уже рад, поскольку наступили холода, и терзавший нутро голод заставлял ночи напролет стучать зубами, выковыривая из стен малейшие корешки, отлавливая червей и жуков. Змей с пауками подбрасывали в зиндан местные сорванцы. Желали, должно быть, напугать грязного гяура, а получалось наоборот - подкармливали. Странное это было состояние - нечто, чему трудно подобрать название в обычной гражданской жизни. Тело страстно желало жизни, а дух его то взмывал вверх, то опускался к самой земле. Большую часть дня Дрэм страдал от голода и пытался отвлечь себя мыслями о скором побеге. Только это поддерживало его на плаву, позволяло блюсти себя в форме.
      Чтобы не раскиснуть вконец, он соскребал со стен глину, лепил фигурки неземных монстров. Не для себя - все для тех же сорванцов. И сумел таки привлечь их внимание. К зиндану стали приходить чаще, а в дополнение к воде и черствым, как камень, лепешкам стали спускать на веревке козье молоко и куски, завернутого в листья вяленого творога. Так он и выживал в те времена, радуясь любым пустякам, часами глядя на крохотный кусочек вольного неба. Дни же, когда хозяева выпускали его наверх, заставляя рубить дрова и перекапывать комковатую землю, превращались для Дрэма в настоящий праздник. Он никогда не выглядел атлетом, но лишние тренировки мог только приветствовать. Его мышцы, способные без особых усилий в жиме «лежа» поднимать штангу в сто тридцать и сто сорок килограммов, по-прежнему оставались подростковыми. Когда-то его это злило, заставляло комплексовать, но после, угодив в армейскую разведку, он понял, что должен благодарить природу за экономное строение тела. В Японии, говорят, именно с такими мышцами когда-то набирали в рекруты ниндзя. Бывалые воины понимали, что мясо, обладающее видимой мощью, мало способно к настоящей работе, иное дело - сухие мышечные волокна, дарящие взрывную силу, не боящиеся даже затяжного голода. Позже Дрэм и сам определил разницу, сравнивая окорока диких оленей и домашних коров, горных косуль и раскормленных свиней. Дикое мясо отличалось от привычной говядины, как древесина рыхлого тополя от той же лиственницы или яблони. И яснее ясного становилось, отчего сила одного орангутанга приравнивалась к силе восьмерых взрослых мужчин, а та же рысь одним ударом в состоянии была переломить хребет иному бычку.
      Хорошо запомнил Дрэм и свой первый побег, когда, выбравшись на окраину села, он вдохнул полную грудь вольного воздуха и чуть было не потерял сознание. Совсем как девица, впервые ощутившая поцелуй сверстника. Очень уж сладостным показался этот первый момент. Ощущение свободы вскружило голову, и оттого, видимо, не получилось грамотно рассчитать направление. Всего и успел добраться до первой сосновой рощицы. Мыслил, верно, что в похожих на родной лес кущах сумеет сориентироваться и укрыться, а вышло хуже не придумаешь, поскольку именно в рощице его и поджидали пятеро бородатых всадников. Они и искать-то его не пытались, отлично знали, куда ринется сбежавший шурави. Не слезая с коней, в том же пролеске отхлестали его плетьми, а после, связав веревкой руки, заставили бежать за лошадьми весь обратный путь. Если пленник падал, волочили какое-то время по дороге, потом позволяли подняться и охаживали все теми же плетками.
      После побега отношение к нему стало хуже. Приехавшие в гости к хозяину двое рослых сыновей чуть ли не каждый вечер выволакивали пленного шурави из зиндана, отрабатывая на нем неуклюжие, подсмотренные, должно быть, с экрана удары. Когда Дрэм пробовал прикрываться, приходили в ярость и набрасывались на него уже вдвоем. Дрэм закрывал голову руками и сжимался в позе эмбриона. И ведь все равно успевал замечать, как стоявший неподалеку седобородый старик-отец, недовольно хмурился. Видно, почтенному горцу забавы разъярившихся отпрысков тоже не доставляли особой радости. Однако терпел и молчал - должно быть, понимал, что новое время диктует новые правила. Поколение, выросшее под грохот российских снарядов, знать не знало никаких кодексов чести. За доллары шли на смерть, за доллары соглашались лить чужую кровь, за доллары переписывали Коран, сочиняя для легковерной молодежи фетвы с искаженными выдержками из священного писания. Все срабатывало и давало нужный результат, если за это вовремя платили. И хорошо, что старик не видел, как в один из вечеров, достав на свет видеокамеру, сыновья взялись снимать кавказские «страшилки». Такие, говорят, хорошо шли на просвещенном западе - покупались даже намного дороже, нежели ролики с побоищами английских футбольных фанатов. Вот и эти бородатые молодцы явно знали, как зарабатывать себе на жизнь. По очереди избивая Дрэма, они скрупулезно запечатлевали сцены истязания на камеру. Особенно старался старший - по имени Рафаэль. Симпатичное лицо и чудесное имя ничуть не умаляли силу его ударов, а полыхающее в глазах плечистого боевика пламя не утихало ни на секунду. Его и агитировать было давно не нужно, - смысл этой жизни Рафаэль познал в полной мере и, вероятно, вне войны себя уже просто не мыслил. Младшего из братьев звали Мухамад, и этот, судя по всему, еще не вошел в нужный раж. Пока еще только присматривался и примерялся, но можно было не сомневаться, что под умелым руководством брата уже через полгодика парень дозреет, став тем, кого спецназ издавна прозывал зверьми.
      Несколько позже - все перед той же видеокамерой братья отстрелили Дрэму мизинец на левой руке. При этом Рафаэль держал пленника в своих медвежьих объятиях, а Мухамад нажимал курок. Кричал и свирепствовал при этом больше Рафаэль, но Дрэму почему-то запомнились взгляд младшего брата. Это было тем более страшно, что прямо на его глазах человек превращался в оборотня. По мере того, как ствол винтовки поднимался к руке жертвы, юношеское смятение покидало лицо Мухамада, а в глубине зрачков вспыхивало нечто азартное и жестокое. Собственно, стрелял в руку уже не юноша и вообще даже не человек, - некто совершенно иной, на кого и смотреть-то было жутко. Один раз Дрэм попадал под удар тока, но с выстрелом те давние ощущения было не сравнить. Сразу после Мухамада винтовку взял Рафаэль, и пока Дрэм жевал от боли собственные губы, в ногу ему чуть пониже колена вогнали еще пару пуль. На выстрелы прибежал старик. Он попытался отнять у сыновей видеокамеру, но ничего хорошего из этого не вышло. До драки дело не дошло, но ссора получилась довольно серьезной. Впрочем, все дальнейшее Дрэм помнил уже весьма смутно. Как бы то ни было, но на следующий день сыновья уехали, и старик самолично принялся за лечение пленного. Раны он присыпал горячей золой и порохом, худо-бедно перетягивали серенькими тряпицами. Увы, лечение не пошло на пользу. Покалеченная кисть, кажется, стала заживать, а вот рана на ноге нагноилась.
      Именно в те нелегкие дни Дрэм и изведал впервые веселящую силу наркотиков. Положив ему под язык щепоть едкого порошка, старик взвалил его на арбу и повез продавать. Эта поездка так и осталась в памяти киллера чудесным полусном, в котором то он и дело принимался что-то в голос распевать, а иногда порывался объясниться старику в любви, рассказывая, что сволочи-сыновья нередко рождаются и у нормальных людей. Боли не было, а было волнительное ощущение любви ко всем окружающим, было безумное восхищение перед таинством мира, далеким небом и волнующим абрисом гор…
      Уже на подъезде к площади, на которой толпился народ, старик сунул в рот пленнику дополнительную щепоть зелья. Настроение Дрэма поднялось еще выше, а идиотская улыбка уже не сходила с его губ. В таком состоянии его и продали. Что особенно примечательно - покупателем был европеец, а уж от него Дрэм через пару дней попал к своему нынешнему Хозяину.
      Начавшуюся гангрену удалось остановить, но ногу боец все же потерял. Сначала привыкал к новому состоянию, ковыляя на костылях, а позже, когда состоялась главная беседа с Хозяином, получил в подарок чудо-протез - удивительно легкий, способный самостоятельно сгибаться и разгибаться, снабженный потайным отделением для оружия. Конечно, бегать и прыгать с таким приобретением было крайне сложно, однако изнурительные тренировки увенчались, в конце концов, определенным успехом: наблюдая со стороны походку Дрэма, мало кто мог усомниться в его телесном здоровье. Но важнее всего было то, что он снова мог по-настоящему работать - если не на вооруженные силы России, то, по крайней мере, на одного отдельно взятого человека…
      В своей роте Дрэм считался неплохим снайпером и даже успел пройти краткосрочные курсы, однако главная его учеба состоялась все-таки позже - уже под руководством Хозяина. Собственно, последний его и из плена выкупил - не как российского солдатика, а как полноценного снайпера. Про гниющую ногу он, правда, ничего не знал, за что не раз ругал потом «вредного» старика. Сам же Дрэм не раз мысленно благодарил своего бывшего владельца. Не случись этого обмана, не вышло бы ничего и с освобождением. Странное дело, но он действительно не испытывал к своему давнему тюремщику злых чувств. Сыновей старика - вот тех он бы и впрямь задавил собственными руками, а седобородый старик вопреки всему занял в его памяти вполне достойное место. Таковы причуды любой несвободы, выворачивающей наизнанку психику людей, ставящей с ног на голову привычную картину мироздания. Детство со школой, незаконченный институт, затянувшийся плен и даже игра на любимых барабанах - все кануло для Дрэма в черное небытие, - новый отсчет времени пошел с первого дня свободы. А окончательное возвращение в жизнь началось с того дня, когда, взяв в руки подаренную Хозяином винтовку, Дрэм положил на ступенях собственного офиса известного на всю страну банкира. Заодно приголубил и не в меру глазастого охранника. Конечно, тот не собирался прикрывать грудью своего босса, однако пистолетик все же успел выдернуть, да и направление опасности угадал верно. За то и получил свою пулю… А потом пошла вереница иных трупов - сиятельных и откровенно смердящих, знакомых по телеэкрану и совершенно неизвестных…
      Как позже признавался ему Хозяин, он и не чаял, какой драгоценный камушек обретет на невольничьем рынке Кавказа. Полагал поначалу просто оправдать командировку на юг, а получилось во сто крат лучше. Уже через пяток акций Дрэм окупил все связанные с ним расходы, включая сумму выкупа и даже уникальный протез. А еще через какое-то время бывший пленник обзавелся собственной квартирой, заказав специальную звукоизоляцию, купив наконец-то полный набор эстрадных барабанов.
      Ежевечерняя работа с палочками напоминала тренировку, а бьющий по ушам рокот не позволял забывать о войне. Если верить телевидению, она и сейчас шла, но жадные до сенсаций журналисты предпочитали следить за Ираком и Сирией, начисто забыв об планомерно уничтожаемом Косово, о взрывах в Дагестане и Москве, о ежедневных потерях в Чечне и Афганистане. Это обстоятельство также добавляло Дрэму злого куража. Они забыли, но он-то ничего не забыл! Ни вонючего зиндана, ни ядовитых пауков, ни издевательств молодых бородачей. Зная об этом, Хозяин то и дело подбрасывал ему заказы на инородцев. Дрэм брался за них, даже если для исполнения заказа приходилось лететь за тридевять земель. Славянский криминал продолжал активно воевать с кавказским, а потому недостатка в заказах не наблюдалось.
      На своей же собственной родине, в городе Перми, Дрэм давным-давно значился в списках погибших, и, побывав там однажды, успел даже полюбоваться собственной могилкой. Чуть было не сфотографировался рядом, но вовремя припомнил видеосъемку молодых кавказцев и мысленно себя обругал. Пусть будет все как есть. Ограничился тем, что бросил к дешевому жестяному памятнику три красных гвоздички. Знал, что кладет цветы не впустую. Наверняка, в цинковом, отправленном на родину гробу, покоились останки иного бедолаги в армейском обмундировании. Какая, в сущности, разница - кто где лежит, важнее другое - кого вспоминают и по ком льют слезы домашние. По Дрэму слез лить было некому. Родители, получив похоронку, скончались уже через год, а девушка Настена благополучно поступила в институт, где и повстречала достойную замену. Дрэм не считал это предательством. То есть раньше, может, и обиделся бы, но сейчас в его отношении к женщинам также произошли существенные перемены. В самом деле, о какой измене может идти речь? Прежде всего, женщина изменяет природе! Если не выходит замуж и не рожает. Поскольку не для мужиков созданы женщины, а для детей и продолжения жизни. Стоило Дрэму это однажды понять, как схлынула вся досада на Настену. Тем более, что и он времени зря не терял, успев за прошедшие годы утешиться с немалым количеством подружек. В своих частых командировках Дрэм совокуплялся с блондинками и брюнетками, с пышечками и худышками, с россиянками и приехавшими из далекого зарубежья иностранками. В той же Москве даже успел влюбиться в молоденькую студентку африканку, за которую пришлось отправить к праотцам парочку нагловатых скинхедов. Прямо у нее на глазах. Дружбе, конечно, пришел конец, но добрые воспоминания остались. Кто знает, может, благодаря этим воспоминаниям он и не тронул Мариночку. А может, понимал, какую конфетку подсовывает своему изворотливому противнику. Все еще только начиналось, и внутренне Дрэм был готов к серьезной и продолжительной схватке. В собственной победе он ничуть не сомневался, как не сомневался в ней и в те далекие дни, когда двое чеченских братьев пускали в него пулю за пулей. Глаза стреляющего в него Мухамада полыхали жутковатым огнем, но этот паренек понятия не имел, что порождает в душе пленника аналогичный отсвет. Наверное, именно тогда Дрэм по-настоящему осознал собственную силу - не силу палача, а силу того, кого невозможно сломить и запугать. Потому и согласен был идти на уступки сегодняшним своим жертвам. Как бы там ни было, эта скромная фора ничего не решала. Она всего лишь отдаляла гибель клиентов на более отдаленный срок…
 

***

 
      Между тем, человек, о котором вспоминал Дрэм, сидел, скрючившись под отяжелевшим от морской влаги тентом, сжимая в руках автомат Калашникова. Как и другие, находящиеся рядом, Мухамад терпеливо ожидал условного сигнала от человека по кличке Купец. План захвата теплохода «Даурия» - одного из немногих черноморских судов, продолжавших курсировать вдоль побережья Грузии, был задуман чуть ли не месяц назад и особыми изысками не отличался. В ночь накануне отплытия следовало проникнуть в спасательные шлюпки корабля, а после дождаться выхода в море и начать действовать. Со схемой пассажирского судна бойцы успели ознакомиться заранее, и особых проблем никто не предвидел. Да и сам Азамат полагал, что для его гвардейцев кус в двести с лишним пассажиров окажется вполне по зубам. Слава Аллаху, не первый раз ввязывался отряд в подобные потасовки, да и по части заложников у них был кое-какой опыт. Пожалуй, большее количество пленников обещало даже большую безопасность. Во всяком случае, на потопление «Даурии» власти, конечно же, не осмелятся. Да и газом окуривать побоятся. А значит, начнутся переговоры с обязательной торговлей. Значит, нагрянут вездесущие журналисты с телевидением, а это отпрыскам гор было очень даже на руку. Чем больше звона, тем больше авторитета людям, осуществившим дерзкую акцию. Без сомнения, с такими будут считаться и в Арабских Эмиратах, и в Турции, и в Саудовской Аравии. Правда, в Европу показывать нос будет уже небезопасно, но по этому поводу Мухамад не слишком комплексовал. Всю жизнь он прожил без Европы, как-нибудь проживет и дальше…
      Не ко времени вспомнилась вдруг учеба в новосибирском институте, его первая любовь - голубоглазая Алена с низким завораживающим голосом, шелковыми волосами и тонкими пальцами пианистки. Он и подстригся впервые только потому, что она так захотела. А подбородок выбривал чуть ли не три раза в день. И ведь с ребятами успел подружиться, две первых сессии сдал, в стройотряд записался, а потом… Потом грянула сволочная война, и на первой же хмельной вечеринке вчерашний приятель Гена неожиданно выплюнул в глаза это поганое словечко «чурка», посоветовав держаться от Алены подальше. Мухамад и сам толком не понял, что же именно оскорбило его в большей степени - внезапное предательство друга, нелепое ругательство или упоминание Алены, но тогда он об этом даже не задумывался. Только потемнело от бешенства в глазах и стиснуло грудь огненным обручем. Это напоминало смерч, неведомым образом, вселившийся в его телесную оболочку. Полетел на пол приятель, полетели и те, кто попробовал вмешаться в стычку. Потом его, конечно, скрутили, надавали зуботычин и выбросили из общежития. А когда он взялся за нож, появилась милиция. Дело замяла институтская администрация, но с учебным заведением пришлось навсегда распроститься. Так в одночасье рухнула вся его жизнь - вместе с лучезарным будущим инженера строителя, голубоглазой Аленой и первыми друзьями студентами. Ничего удивительного, что в тот же день, обозлившись на весь белый свет, он купил билеты на самолет и ринулся домой. Разумеется, его тэйп уже вовсю воевал, имелись и первые погибшие, а потому никто из родственников не удивился, когда недоучившийся студент потребовал свое законное оружие.
      В сущности, он даже не выбирал свою судьбу, - все решил за него тот белобрысый Гена, что когда-то обозвал его чуркой. И где ж этому Гене было знать, что за свои глупые слова придется поплатиться другим его одногодкам. Мухамад не очень свирепствовал на войне, но ребятишек в касках и с автоматами - вроде того же Гены - он отправил на тот свет предостаточно. Война еще только набирала обороты, а учеником Мухамад был во все времена способным. Вот и эту науку он впитывал в себя, как губка, обучаясь минировать дороги и устанавливать растяжки, стрелять из гранатомета, «Стингерсов» и ПТУРСов. Когда воюешь за свою родину, процесс обучения проходит в высшей степени стремительно. Но Мухамад воевал не только за Чечню, он воевал еще и против тех, кто поломал его жизнь. Против Ельцина и Дудаева, против вконец проворовавшихся политиков, против ребят вроде того парня, что работал на огородах отца и которому они с братом отстрелили перед видеокамерой мизинец. Этот палец, разбиваемый пулей вдребезги, он видел во снах и теперь. И это тоже стоило ненависти. Потому что умом и сердцем Мухамад понимал: нельзя пускать в нормальную человеческую жизнь подобные ужасы, нельзя покушаться на те зыбкие человеческие ростки, что вопреки всему пробиваются в душе, отчаянно желая любви и мира. Как знать, не случись этой скотской войны, возможно, в доме его давно бы хозяйничала Алена, и тот же оскорбивший его Генка приезжал бы каждое лето в гости - полазить по местным кручам, позагорать у моря или порыбачить в стремительных горных речках. Но, увы, мечтам не суждено было сбыться, и в этом тоже были виноваты они - те, кого он еженедельно выслеживал, брал на прицел и убивал…
      С тех давних пор изменилось многое: погиб под бомбами старик отец, сгорел родной дом и умер от гангрены красавец Рафаэль, несколько раз сменилась в стране власть и пусть не сразу, но федералы заняли весь Кавказ. Тем не менее, кое-что осталось неизменным - а именно нелюбовь Мухамада к лохматой ваххабитской бороде и жгучая ненависть к тем, кто разрушил его жизнь…
      Условный свист заставил помощника Азамата встрепенуться. Палуба корабля осветилась ярким электрическим светом, и щурясь от ламп, боевики горохом посыпали из-под душного брезента. Здесь, на палубе их уже ждали люди Купца. Все главное было сделано: капитана с первым помощником заперли в каюте, успели стреножить и малочисленную охрану. В сущности, огромный корабль с двумя сотнями пассажиров оказался целиком и полностью в их власти.
      Мухамад мчался по палубе в сторону рубки и щерил рот в привычном оскале. В груди разгоралось знакомое пламя - пламя мстящего за себя зверя…
 

      Всю дорогу они молчали. Мариночка куталась в полушубок и явно старалась совладать с подступающим ознобом, Стас меланхолично рулил и даже не пытался разобраться в собственных чувствах. Все там было давным-давно перепутано - самым безумным образом. Женская половина действительно тянулась к нему, да и сам он влюблялся в девушек на каждом шагу. При этом чувства испытывал вполне искренние. Другое дело, что любовь его очень скоро куда-то исчезала, превращаясь в обыкновенную жалость. Там, где другие умудрялись сохранять взаимное уважение с сексуальной тягой, Стас терпел полное фиаско. Может, потому и терпел, что всякий раз чувствовал: любовь угасает только в нем, его же подруги сохраняли к нему прежние пылкие чувства. Более того, из мирной фазы эти чувства перетекали в фазу воинственную, когда вне себя от ярости выцарапывают соперницам глаза и готовы из ревности решиться на самое страшное. Именно в такие минуты Зимин начинал завидовать Лосеву с Маратом, вспоминал даже о Димке Харитонове, прожившем со своей Дианой более семи лет и на протяжении всего этого срока ни разу с ней толком не поссорившегося.