Фантастика, 1964 год

По-видимому, я далеко шагнул за этот предел. Я даже испытывал некоторое утомление. Я пытался представить себе что-нибудь такое, что могло бы меня сейчас поразить, но фантазии у меня не хватало. Это мне очень не нравилось, потому что я терпеть не могу людей, неспособных удивляться. Правда, я был далек от психологии “подумаешь, эка невидаль”, скорее мое состояние напоминало состояние Алисы в Стране чудес: я был словно во сне и принимал и готов был принять любое чудо за должное, требующее более развернутой реакции, нежели простое разевание рта и хлопанье глазами.
      Я еще делал зарядку, когда в прихожей хлопнула дверь, зашаркали и застучали каблуки, кто-то закашлял, что-то загремело и упало, и начальственный голос позвал: “Товарищ Горыныч!” Старуха не отозвалась, и в прихожей начали разговаривать: “Что это за дверь?.. А, понятно… А это?” — “Тут вход в музей”. — “А здесь?.. Что это — все заперто, замки…” — “Весьма хозяйственная женщина, Янус Полуэктович. А это телефон” — “А где же этот знаменитый диван? В музее?”, — “Нет. Тут должен быть запасник”.
      — Это здесь, — сказал знакомый угрюмый голос.
      Дверь моей комнаты распахнулась, и на пороге появился высокий худощавый старик с великолепной снежно-белой сединой, чернобровый и черноусый, с глубокими черными глазами. Увидев меня (я стоял в одних трусах, руки в стороны, ноги на ширине плеч), он приостановился и звучным голосом произнес:
      — Так.
      Справа и слева от него заглядывали в комнату еще какие-то лица. Я сказал: “Прошу прощения”, — и побежал к своим джинсам. Впрочем, на меня не обратили внимания. В комнату вошли четверо и столпились вокруг дивана. Двоих я знал: угрюмого Корнеева, небритого, с красными глазами, все в той же легкомысленной гавайке, и смуглого горбоносого Романа, который подмигнул мне, сделал непонятный знак рукой и сейчас же отвернулся. Седовласого я не знал. Не знал я и полного рослого мужчину в черном, лоснящемся со спины костюме и с широкими хозяйскими движениями.
      — Вот этот диван? — спросил лоснящийся мужчина.
      — Это не диван, — угрюмо сказал Корнеев. — Это транслятор.
      — Для меня это диван, — заявил лоснящийся, глядя в записную книжку. — Диван мягкий, полуторный, инвентарный номер одиннадцать двадцать три. — Он наклонялся и пощупал. — Вот он у вас влажный, Корнеев, таскали под дождем. Теперь считайте: пружины проржавели, обшивка сгнила.
      — Ценность данного предмета, — произнес, как мне показалось, издевательски горбоносый Роман, — заключается отнюдь не в обшивке и даже не в пружинах, которых нет.
      — Вы мне это прекратите, Роман Петрович, — предложил лоснящийся с достоинством. — Вы мне вашего Корнеева не выгораживайте. Диван проходит у меня по музею и должен там находиться…
      — Это прибор, — сказал Корнеев безнадежно. — С ним работают…
      — Этого я не знаю, — заявил лоснящийся. — Я не знаю, что это за работа с диваном.
      — А мы вот знаем, — тихонько сказал Роман.
      — Вы это прекратите, — сказал лоснящийся, поворачиваясь к нему. — Вы здесь не в пивной, вы здесь в учреждении. Что вы, собственно, имеете в виду?
      — Я имею в виду, что это не есть диван, — сказал Роман. — Или в доступной для вас форме это есть не совсем диван. Это есть прибор, имеющий внешность дивана.
      — Я попросил бы прекратить эти намеки, — решительно сказал лоснящийся, — Насчет доступной формы и все такое. Давайте каждый делать свое дело. Мое дело — прекратить разбазаривание, и я его прекращаю.
      — Так, — звучно сказал седовласый. Сразу стало тихо. — Я беседовал с Кристобалем Хозевичем и с Федором Семеновичем. Они полагают, что этот диван-транслятор представляет лишь музейную ценность. В свое время он принадлежал королю Рудольфу Второму, так что историческая ценность его неоспорима. Кроме того, года два назад, если память мне не изменяет, мы уже выписывали серийный транслятор… Кто его выписывал, вы не помните, Модест Матвеевич?
      — Одну минутку, — сказал лоснящийся Модест Матвеевич и стал быстро листать записную книжку. — Одну минуточку… Транслятор двухходовой ТДХ-80Е Китежградского завода… По заявке товарища Бальзамо.
      — Бальзамо работает на нем круглосуточно, — сказал Роман.
      — И барахло этот ТДХ, — добавил Корнеев. — Избирательность на молекулярном уровне.
      — Да, да, — сказал седовласый. — Я припоминаю. Был доклад об исследовании ТДХ. Действительно, кривая селективности не гладкая… Да. А этот… э… диван?
      — Ручной труд, — быстро сказал Роман. — Безотказен. Конструкции Льва бен Бецалеля. Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет…
      — Вот! — сказал лоснящийся Модест Матвеевич. — Вот как надо работать! Старик, а все делал сам.
      Зеркало вдруг прокашлялось и сказало:
      — Все оне помолодели, пробыв час в воде, и вышли из нея такими же красивыми, розовыми, молодыми и здоровыми, сильными и жизнерадостными, какими были в двадцать лет.
      — Вот именно, — сказал Модест Матвеевич.
      Зеркало говорило голосом седовласого.
      Седовласый досадливо поморщился.
      — Не будем решать этот вопрос сейчас, — произнес он.
      — А когда? — спросил грубый Корнеев, — В пятницу на Ученом совете.
      — Мы не можем разбазаривать реликвии, — вставил Модест Матвеевич.
      — А мы что будем делать? — спросил грубый Корнеев.
      Зеркало забубнило угрожающим замогильным голосом:
      — Видел я сам, как, подобравши черные платья, Шла босая Канидия, простоволосая, с воем, С ней и Сагана, постарше годами, и бледные обе Страшны были на вид. Тут начали землю ногтями Обе рыть и черного рвать зубами ягненка…
      Седовласый, весь сморщившись, подошел к зеркалу, запустил в него руку по плечо и чем-то щелкнул.
      Зеркало замолчало.
      — Так, — сказал седовласый. — Вопрос о вашей группе мы тоже решим на совете. А вы… — по лицу его было видно, что он забыл имя-отчество Корнеева, — вы пока воздержитесь… э… от посещения музея.
      С этими словами он. вышел из комнаты. Через дверь.
      — Добились своего, — оказал Корнеев сквозь зубы, глядя на Модеста Матвеевича.
      — Разбазаривать не дам, — коротко ответил тот, засовывая во внутренний карман записную книжку.
      — Разбазаривать! — оказал Корнеев. — Плевать вам на все это. Вас отчетность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота.
      — Вы это прекратите, — сказал непреклонный Модест Матвеевич. — Мы еще назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия…
      — Инвентарный номер одиннадцать двадцать три, — вполголоса добавил Роман.
      — В таком вот аксепте, — величественно произнес Модест Матвеевич, повернулся и увидел меня. — А вы что здесь делаете? — осведомился он. — Почему это вы здесь спите?
      — Я… — сказал я.
      — Вы спали на диване, — произнес Модест, сверля меня взглядом контрразведчика. — Вам известно, что это прибор?
      — Нет, — сказал я. — То есть теперь известно, конечно.
      — Модест Матвеевич! — воскликнул горбоносый Роман. — Это же наш новый программист, Саша Привалов!
      — А почему он здесь спит? Почему не в общежитии?
      — Он еще не зачислен, — сказал Роман, обнимая меня за талию.
      — Тем более!
      — Значит, пусть опит на улице? — злобно спросил Корнеев.
      — Вы это прекратите, — сказал Модест. — Есть общежитие, есть гостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать в музеях… Вы откуда?
      — Из Ленинграда, — сказал я мрачно.
      — Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?
      — Пожалуйста, — сказал я, пожимая плечами.
      Роман все держал меня за талию.
      — Модест Матвеевич, вы совершенно правы, непорядок, но сегодня он будет ночевать у меня.
      — Это другое дело. Это пожалуйста, — великодушно разрешил Модест. Он хозяйским взглядом окинул комнату, увидел отпечатки на потолке и сразу же посмотрел на мои ноги. К счастью, я был босиком. — В таком вот аксепте, — сказал он, поправил рухлядь на вешалке и вышел.
      — Д-дубина, — выдавил из себя Корнеев. — Пень. — Он сел на диван и взялся за голову. — Ну их всех к черту! Сегодня же ночью опять утащу.
      — Спокойно, — ласково сказал Роман. — Ничего страшного. Нам просто немножко не повезло. Ты заметил, какой это Янус?
      — Ну? — сказал Корнеев безнадежно.
      — Это же А-Янус.
      Корнеев поднял голову.
      — Откуда ты знаешь?
      — Огромный опыт, — сказал Роман и подмигнул. — А главное — У-Януса вызвал Келдыш. Он вчера улетел и еще не вернулся. Понял, расхититель музейных ценностей?
      — Слушай, ты меня спасаешь, — оказал Корнеев, и я впервые увидел, как он улыбался.
      — Дело в том, Саша, — сказал Роман, обращаясь ко мне, — что у нас идеальный директор. Он един в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и УЯнус Полуэктович. У-Янус — это крупный ученый международного класса. Что же касается А-Януса, то это довольно обыкновенный администратор.
      — Близнецы? — осторожно спросил я.
      — Да нет, это один и тот же человек. Только он един в двух лицах.
      — Ясно, — сказал я и стал надевать ботинки.
      — Ничего, Саша, скоро все узнаешь, — сказал Роман ободряюще.
      Я поднял голову.
      — То есть?
      — Нам нужен программист, — проникновенно сказал Роман.
      — Мне очень нужен программист, — сказал Корнеев.
      — Всем нужен программист, — оказал я, возвращаясь к ботинкам. — И прошу без гипноза и всяких там заколдованных мест.
      — Он уже догадывается, — сказал Роман.
      Корнеев хотел что-то сказать, но за окном грянули крики.
      — Это не наш пятак! — кричал Модест.
      — А чей же это пятак?
      — Я не знаю, чей это пятак! Это не мое дело! Это ваше дело — ловить фальшивомонетчиков, товарищ сержант!..
      — Пятак изъят у некоего Привалова, каковой проживает здесь у вас, в Изнакурноже!..
      — Ах, у Привалова? Я сразу подумал, что он ворюга!
      Укоризненный голос А-Януса произнес:
      — Ну-ну, Модест Матвеевич!..
      — Нет, извините, Янус Полуэктович! Этого нельзя так оставить! Товарищ сержант, пройдемте!.. Он в доме… Янус Полуэктович, встаньте у окна, чтобы он не выскочил! Я докажу! Я не позволю бросать тень на товарища Горыныч!..
      У меня нехорошо похолодело внутри. Но Роман уже оценил положение. Он схватил с вешалки засаленный картуз и нахлобучил мне на уши.
      Я исчез.
      Это было очень странное ощущение. Все осталось на месте, все, кроме меня. Но Роман не дал мне насытиться новыми переживаниями.
      — Это кепка-невидимка, — прошипел он. — Отойди в сторонку и помалкивай.
      Я на цыпочках отбежал в угол и сел под зеркало. В ту же секунду в комнату ворвался возбужденный Модест, волоча за рукав юного сержанта Ковалева.
      — Где он? — завопил Модест, озираясь.
      — Вот, — сказал Роман, показывая на диван.
      — Не беспокойтесь, стоит на месте, — добавил Корнеев.
      — Я спрашиваю, где этот ваш… программист?
      — Какой программист? — удивился Роман.
      — Вы это прекратите, — сказал Модест. — Здесь был программист. Он стоял в брюках и без ботинок.
      — Ах, вот что вы имеете в виду, — сказал Роман. — Но мы же пошутили, Модест Матвеевич. Не было здесь никакого программиста. Это было просто… — он сделал какое-то движение руками, и посредине комнаты возник человек в майке и в джинсах. Я видел его со спины и ничего о нем сказать не могу, но юный Ковалев покачал головой и сказал: — Нет, это не он.
      Модест обошел призрак кругом, бормоча:
      — Майка… штаны… без ботинок… Он! Это он.
      Призрак исчез.
      — Да нет же, это не тот, — сказал сержант Ковалев. — Тот был молодой, без бороды…
      — Без бороды? — переспросил Модест. Он был сильно сконфужен.
      — Без бороды, — подтвердил Ковалев.
      — М-да… — сказал Модест. — А по-моему, у него была борода…
      — Так я вручаю вам повестку, — сказал юный Ковалев и протянул Модесту листок бумаги казенного вида. — А вы уж сами разбирайтесь со своим Приваловым и со своей Горыныч…
      — А я вам говорю, что это не наш пятак! — заорал Модест. — Я про Привалова ничего не говорю, может быть, Привалова и вообще нет как такового… Но товарищ Горыныч наша сотрудница!..
      Юный Ковалев, прижимая руки к груди, пытался что-то сказать.
      — Я требую разобраться немедленно! — орал Модест. — Вы мне это прекратите, товарищи милиция! Данная повестка бросает тень на весь коллектив! Я требую, чтобы вы убедились!
      — У меня приказ… — начал было Ковалев, но Модест с криком: “Вы это прекратите! Я настаиваю!” бросился на него и поволок из комнаты.
      — В музей повлек, — оказал Роман. — Саша, где ты? Снимай кепку, пойдем посмотрим…
      — Может, лучше не снимать? — сказал я.
      — Снимай, снимай, — сказал Роман. — Ты теперь фантом. В тебя теперь никто не верит — ни администрация, ни милиция…
      Корнеев оказал:
      — Ну, я пошел спать. Саша, ты приходи после обеда. Посмотришь наш парк машин и вообще…
      Я снял кепку.
      — Вы это прекратите, — сказал я. — Я в отпуске.
      — Пойдем, пойдем, — сказал Роман.
      В прихожей Модест, вцепившись одной рукой в сержанта, другой отпирал мощный висячий замок.
      “Сейчас я вам покажу наш пятак! — кричал он. — Все заприходовано… Все на месте…” — “Да я ничего не говорю, — слабо защищался Ковалев. — Я только говорю, что пятаков может быть не один…” Модест распахнул дверь, и мы все вошли в обширное помещение.
      Это был вполне приличный музей — со стендами, диаграммами, витринами, макетами и муляжами. Общий вид более всего напоминал музей криминалистики: много фотографий и неаппетитных экспонатов.
      Модест сразу уволок сержанта куда-то за стенды, и там они вдвоем загудели как в бочку: “Вот наш пятак…” — “А я ничего и не говорю…” — “Товарищ Горыныч…” — “А у меня приказ!..” — “Вы мне это прекратите!..” — Полюбопытствуй, полюбопытствуй, Саша, — сказал Роман, сделал широкий жест и сел в кресло у входа.
      Я пошел вдоль стены. Я ничему не удивлялся.
      Мне было просто очень интересно. “Вода живая. Эффективность 52 %. Допустимый осадок 0,3” (старинная прямоугольная бутыль с водой; пробка залита цветным воском). “Схема промышленного добывания живой воды”. “Макет живо-водоперегонного куба”. “Зелье приворотное Вешковского—Траубенбаха” (аптекарская баночка с ядовито-желтой мазью).
      “Кровь порченая обыкновенная” (запаянная ампула с черной жидкостью)… Над всем этим стендом висела табличка: “Активные химические средства. XII–XVIII в.”. Тут было еще много бутылочек, баночек реторт, ампул, пробирок, действующих и недействующих моделей установок для возгонки, перегонки и сгущения, но я пошел дальше.
      “Меч-кладенец” (очень ржавый двуручный меч с волнистым лезвием, прикован цепью к железной стойке, витрина тщательно опечатана). “Правый глазной (рабочий) зуб графа Дракулы Задунайского” (я не Кювье, но, судя по этому зубу, граф Дракула Задунайский был человеком весьма странным и неприятным). “След обыкновенный и след вынутый. Гипсовые отливки” (следы, по-моему, не отличались друг от друга, но одна отливка была с трещиной). “Ступа на стартовой площадке. IX век” (мощное сооружение из серого пористого чугуна). “Змей-Горыныч, скелет, в наст. вел.” (похоже на скелет диплодока с тремя шеями). “Схема работы огнедышащей железы средней головы”. “Сапоги-скороходы гравигенные, действующая модель” (очень большие резиновые сапоги). “Ковер-самолет гравизащитный. Действующая модель” (ковер примерно полтора на полтора с черкесом, обнимающим младую черкешенку на фоле соплеменных гор).
      Я дошел до стенда “Развитие идеи философского камня”, когда в зале вновь появились сержант Ковалев и Модест Матвеевич. Судя по всему, им так и не удалось сдвинуться с мертвой точки. “Вы это прекратите”, — вяло говорил Модест. “У меня приказ”, — так же вяло ответствовал Ковалев. “Наш пятак на месте…” — “Вот пусть старуха явится и даст показания…” — “Что же мы, по: вашему, фальшивомонетчики? — “А я этого и не говорил…” — “Тень на весь коллектив…” — “Разберемся…” Ковалев меня не заметил, а Модест остановился, мутно осмотрел с головы до ног, а затем поднял глаза, вяло прочитал вслух надпись на табличке: “Гомункулус лабораторный, общий вид”, — и пошел дальше.
      Я двинулся за ним, предчувствуя нехорошее. Роман ждал нас у дверей.
      — Ну как? — спросил он.
      — Безобразие, — вяло сказал Модест. — Бюрократы.
      — У меня приказ, — упрямо повторил сержант Ковалев уже из прихожей.
      — Ну выходите, Роман Петрович, выходите, — сказал Модест, позвякивая ключами.
      Роман вышел. Я сунулся было за ним, но Модест остановил меня.
      — Я извиняюсь, — сказал он. — А вы куда?
      — Как куда? — сказал я упавшим голосом.
      — На место, на место идите.
      — На какое место?
      — Ну где вы там стоите? Вы, извиняюсь, хамункулус? Ну и стойте, где положено…
      Я понял, что погиб. И я бы, наверное, погиб, потому что Роман, по-видимому, тоже растерялся, но в эту минуту в прихожую с топотом и стуком ввалилась Наина Киевна, ведя на веревке здоровенного черного козла. При виде сержанта милиции козел взмемекнул дурным голосом и рванулся прочь. Наина Киевна упала. Модест кинулся в прихожую, и поднялся невообразимый шум. С грохотом покатилась пустая кадушка. Роман схватил меня за руку и, прошептав: “Ходу, ходу!..”, бросился в мою комнату. Мы захлопнули за собой дверь и навалились на нее, тяжело дыша. В прихожей кричали:
      — Предъявите документы!
      — Батюшки, да что же это!
      — Почему козел?! Почему в помещении козел?
      — Мэ-э-э-э-э…
      — Вы это прекратите, здесь не пивная!
      — Не знаю я ваших пятаков и не ведаю!
      — Мэ-э-э!.. — Гражданка, уберите козла!
      — Прекратите, козел заприходован!
      — Как заприходован?!
      — Это не козел! Это наш сотрудник!
      — Тогда пусть предъявит!..
      — Через окно — и в машину! — приказал Роман.
      Я схватил куртку и выпрыгнул в окно. Из-под ног моих с мявом шарахнулся кот Василий. Пригибаясь, я подбежал к Машине, распахнул дверцу и вскочил за руль. Роман уже откатывал воротину.
      Мотор не заводился. Терзая стартер, я увидел, как дверь избы распахнулась, из прихожей вылетел черный козел и гигантскими прыжками помчался прочь куда-то за угол. Мотор заревел. Я развернул машину и выкатился на улицу. Дубовая воротина с треском захлопнулась. Роман вынырнул из калитки и с размаху сел рядом со мной.
      — Ходу! — сказал он бодро. — В центр!
      Когда мы поворачивали на Проспект Мира, он спросил:
      — Ну как тебе у нас?
      — Нравится, — сказал я. — Только очень шумно.
      — У Наины всегда шумно, — сказал Роман. — Вздорная старуха. Она тебя не обижала?
      — Нет, — сказал я. — Мы почти и не общались.
      — Подожди-ка, — сказал Роман, — Притормози.
      — А что?
      — А вон Володька идет. Помнишь Володю?
      Я затормозил. Бородатый Володя влез на заднее сиденье и, радостно улыбаясь, пожал нам руки.
      — Вот здорово! — сказал он. — А я как раз к вам иду!
      — Только тебя там и не хватало, — сказал Роман, — А чем все кончилось?
      — Ничем, — сказал Роман.
      — А куда вы теперь едете?
      — В институт, — сказал Роман.
      — Зачем? — спросил я.
      — Работать, — сказал Роман.
      — Я в отпуске.
      — Это неважно, — сказал Роман. — Понедельник начинается в субботу, а август на этот раз начнется в июле!
      — Меня ребята ждут, — сказал я умоляюще.
      — Это мы берем на себя, — сказал Роман. — Ребята абсолютно ничего не заметят.
      — С ума сойти, — сказал я.
      Мы проехали между магазином № 2 и столовой № 11.
      — Он уже знает, куда ехать, — заметил Володя.
      — Отличный парень, — сказал Роман. — Гигант!
      — Он мне сразу понравился, — сказал Володя.
      — Видимо, вам позарез нужен программист, — сказал я.
      — Нам нужен далеко не всякий программист, — сказал Роман.
      Я затормозил возле странного здания с вывеской “НИИЧАВО” между окнами,
      — Что это означает? — опросил я. — Могу я по крайней мере узнать, где меня вынуждают работать?
      — Можешь, — сказал Роман. — Ты теперь все можешь. Это Научно-Исследовательский Институт Чародейства и Волшебства. Ну что же ты стал? Загоняй машину!
      — Куда? — спросил я.
      — Ну неужели ты не видишь?
      И я увидел.
      Но это уже совсем другая история.
      В настоящее время авторы заканчивают работу над повестью “Понедельник начинается в субботу”. “Суета вокруг дивана” является первой частью этой повести. (Прим. ред.)

ВЛАДИМИР САВЧЕНКО
АЛГОРИТМ УСПЕХА

      Все талантливые люди пишут по-разному. Все бездарные — одинаково и даже одинаковый почерком.
И. Ильф, Записные книжка

 

1. ДВА РАЗГОВОРА С ДИРЕКТОРОМ

      25 марта в кабинет директора Института вычислительной техники академика Пантелеева решительно вошли два инженера из отдела машинных расчетов: худощавый рыжеволосый Володя Кайменов и плотный, невозмутимо круглолицый Сергей Малышев.
      — Валентин Георгиевич, мы просим вас принять на хранение этот пакет, — пронзительно глядя на академика зелеными глазами, сказал Кайменов.
      Пантелеев прикинул на руку небольшой конверт, на котором была крупно написана дата: “25 марта 196… года” — и больше ничего.
      — О, под сургучной печатью! — Он присмотрелся. — С номером тридцать четыре от двери машинного зала… А что в нем?
      Инженеры замялись. Кайменов посмотрел на Малышева. Тот индифферентно повел широкими плечами: мол, ты это затеял, ты и выкручивайся.
      — В нем некоторые бумаги… которые… Валентин Георгиевич! Мы потом все расскажем. Даже больше: вы сами распечатаете этот пакет и ознакомитесь с его содержанием.
      — Что ж, — улыбнулся академик, доставая из кармана ключ от сейфа, — пусть полежит. Я тоже люблю тайны.
      Второй разговор между Валентином Георгиевичем и Кайменовым состоялся десять дней спустя, четвертого апреля. На этот раз Кайменов был разыскан и доставлен в кабинет с помощью секретарши Зоечки. Пантелеев яростно вышагивал по кабинету.
      — Послушайте, Владимир… э-э… Михайлович, что вы там нагородили на межинститутском семинаре? Я имею в виду ваше сообщение “Организация труда исследователя”. Прежде надо дело сделать, а потом, прошу прощения, бить в колокола.
      — В сообщении только формулировалась постановка задачи, Валентин Георгиевич, и не более…
      — Мне пересказывали, как она “формулировалась”: будто алгоритм “электронного организатора” чуть ли не вошел в быт нашего института! Не хочу вас огорчать, но такие поступки я вынужден буду рассматривать без скидок на вашу молодость, житейскую неопытность и прочее. Вам поручена серьезная работа, рискованная, как и всякий общественный эксперимент. А преждевременная, мало обоснованная реклама скомпрометировала уже не одну научную идею…
      Кайменов раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но директор не предоставил ему для этого паузы.
      — И потом эти опоздания на работу! Вот, — Валентин Георгиевич взял со стола карточку Кайменова: на таких карточках автоматические часы на проходной отбивали время прихода и ухода сотрудников, — четыре красных числа за последние два месяца! Недурно для человека, который намеревается организовать труд исследователей, право, недурно!
      — Да, но…
      — А ваши взаимоотношения с Павлом Николаевичем! Мало того, что академик Феофан Степанович Мезозойский со времени последней конференции, на которой вы имели удовольствие высказаться по поводу его доклада, смотрит на меня, прошу прощения, чертом, так вы еще позволили себе в присутствии сотрудников поставить под сомнение целесообразность пребывания Павла Николаевича на посту моего заместителя в частности и в нашем институте вообще! Не находите ли вы, что для решения данного вопроса существует Ученый совет, администрация и ваш покорный слуга наконец? Павел Николаевич Шишкин — кандидат наук, заведующий отделом. Вы же хоть и, несомненно, способный человек, но все это, прошу прощения, еще в перспективе…
      — Есть! — сказал Кайменов. — Павел Николаевич! Понятно? Валентин Георгиевич, распечатайте конверт, который мы с Малышевым вам вручили, — Конверт?! Ах, да… Но при чем здесь эта ваша запечатанная тайна? Впрочем, пожалуйста!
      Загремела дверца сейфа. Директор сломал печать на пакете. Оттуда выпал ворох усеянных цифрами лент и сложенный пополам лист.
      — Валентин Георгиевич, прочтите, пожалуйста, пункт первый.
      Пантелеев сменил очки. В этих очках с круглой черной оправой он сразу становился похожим на дореволюционного интеллигента,
      — “В период со второго по шестое апреля П.Н.Шишкин на… на-капа-ет… — академик поморщился, — … Валентину Георгиевичу на Кайменова следующее: 1) о его опозданиях на работу; 2) о его вызывающем поведении и 3) о сомнительной общественной характеристике…” Любопытно!
      Валентин Георгиевич покосился на дату перекидного календаря на своем столе, затем на дату, написанную на конверте.
      — Любопытно. “Пункт два. Примерно в это же время… (Кайменов сделал движение, будто намереваясь вырвать листок, но субординация превозмогла, он опустил руку.)… П.Н.Шишкин будет уговаривать Валентина Георгиевича не включать в алгоритм “электронного организатора” функции распределения жилой площади, премий, перемещений в штатах. Если Валентину Георгиевичу этим заниматься обременительно, то он согласен принять перечисленные функции на себя. Мотивы: 1) умелое использование этих функций улучшает управляемость системы (института) и 2) Кайменов — человек без общественного и административного опыта и может неправильно запрограммировать в машину эти функции…” Послушайте! — Пантелеев поднял глаза на инженера и шумно выдохнул. — Разговор шел при закрытых дверях!.. Гм! Впрочем, какое подслушивание, даты не те, к тому же Мотив номер один высказан не был. Павел Николаевич изложил второй описанный у вас мотив и еще…
      — Что? — Кайменов понял, что теряться нельзя.
      — Что это может быть истолковано как попытка подменить машиной общественность…
      — И что вы ему ответили? — наседал Кайменов.
      — Что общественность у нас не простая, а научная: если Кайменов не осилит программирования, его всегда смогут подправить. В конце концов это лишь эксперимент… Послушайте! — опомнился академик. — Не вы должны меня спрашивать, а я вас! Что вы там затеяли?
      — Небольшая сверхурочная работа… На общественных началах… — Кайменов начал бочком отходить к дверям: не выдержав взгляда Пантелеева, приложил руки к груди. — Валентин Георгиевич, единственное, что я вам могу сказать наверное: на плане работ по “электронному организатору” это не отразится. Ей-богу!.. Валентин Георгиевич, а про мою характеристику было?
      — Было! — сердито ответил директор. — И вот что: если вы намереваетесь передавать мне подобные пакеты и впредь, не употребляйте, пожалуйста, в них слово “капать”!
      Малышев дожидался в коридоре. Увидев распаренное, как после бани, лицо Кайменова, он спросил сочувственно:
      — Пострадал?
      — Ох, с битым стеклом… Хорошо, что я вовремя попросил его распечатать пакет. Дай сигарету…
      — Ну и?..
      — Совпадать-то совпадает, но многого мы не учитываем. Павел Николаевич работает более тонко…

2. РОЖДЕНИЕ “ПНШ-2”

      Этому разговору предшествовала сцена в кабинете директора, в результате чего и возник проект алгоритма “электронный организатор”.
      Однажды в январе Валентин Георгиевич пригласил в свой кабинет инженеров-программистов. Встреча была назначена на 10.00, и, разумеется, никто не опоздал.
      До 10.25 Валентин Георгиевич бурно разговаривал по телефону с директором Главцветметсбытенаба.
      Судя по колебаниям мембраны, тот требовал пропустить машинные задачи главка вне всякой очереди и угрожал Госпартконтролем.
      В 10.26 прибыл командировочный из Экономсовета республики: координировать систему плановых расчетов. Координация длилась до одиннадцати и разнообразилась телефонными разговорами с конторой “Нефтегаз”, обкомом профсоюза машиностроителей, тремя управлениями совнархоза, Госавтоинопекцией, редакциями одного научного и одного научно-популярного журнала и двумя частными лицами по неотложным делам.
      В 11.00 с возгласом “Валентин Георгиевич, Госплан наступает на пятки!” вбежал начальник отдела кадров согласовывать штатное расписание на предстоящий год.
      В 11.30 смирно сидевшие на стульчиках программисты начали негромко роптать. Пантелеев закончил разговор с начкадрами, запер за ним дверь, выключил снова начавший звенеть телефон и обратился к инженерам:
      — Что, не нравится? Между прочим, мне тоже… Вот мне и захотелось, чтобы вы понаблюдали, как некогда довольно квалифицированный математик превращается в кондового бюрократа и головотяпа. Да, именно так. Я передвинул на четыре пункта в плане решение задач для Главметцвет… Главцветмет…
      — …санбат, — подсказал кто-то.
      — Вот именно, благодарю вас! А что прикажете делать? В Гоопартконтроле я, несомненно, доказал бы, что значимость задач этого главка непропорциональна настырности его директора, но сколько бы на это ушло времени и сил! И координировал с представителями Экономсовета я кое-как, для порядка, и штатное расписание мы составили наспех, потому что Госплан действительно наступает на пятки. Потом придется ездить, выпрашивать нужные единицы… Словом, пора с этим кончать! — Пантелеев решительно тряхнул серебряной шевелюрой. — Для других мы неплохо решаем организационные задачи, а сами… сапожник ходит без сапог. Итак, задача номер один: оперативное планирование заказных работ. Заказы поступают непрерывно: одни важные, другие нет. Смешно выстраивать их в порядке живой очереди, как в магазине. Идея такая: директор или Ученый совет оценивают по выбранной шкале чисел значимость каждой работы. В машину вводятся эта шкала и сведения о возможностях выполнить задачу: загрузка машин, мастерских, кто из специалистов чем занят, кто в отпуске, в командировке, кто на бюллетене. Машина вырабатывает оптимальный график выполнения заказов: сроки, количество и качество специалистов, занятых в каждой работе, машинное время, заказы для мастерских, для отдела снабжения — все.
      Подобную схему можно применить и для перспективных исследований, которые мы ведем. Вовсе не обязательно ждать конца года, чтобы развить полученный в начале года поисковый результат, или, наоборот, прикрыть работу, бесперспективность коей выяснилась во втором квартале. Здесь дирекция и Ученый совет также задают шкалу важности результатов. Задача машины: оперативно планировать перераспределение сил и средств между успешными и неуспешными работами.