Жизнь замечательных людей (№255) - Каныш Сатпаев

Во время работы в поле он за целый день, даже в самую жаркую погоду, не брал в рот ни глотка воды и останавливал от этого своих спутников. И только лишь вернувшись вечером в лагерь, с наслаждением «упивался» хорошо заваренным крепким чаем, часто при этом приговаривая: «Вот кто достоин быть героем самой высшей степени, так это тот человек, который первый оценил чай как замечательный напиток.

Отдохнув и освежившись после чая, приступали к обеду, продукты для которого в виде свежей дичи всегда были заготовлены постоянно сопровождавшим Каныша Имантаевича в его маршрутных поездках шофером Петром Киселевым (как его звал Каныш Имантаевич), страстным охотником на дроф и уток. С невиданным аппетитом съедалось в компании целое ведро чудесного, ароматного, пахнущего слегка дымком от костра супа из дрофы или другой дичи. Вкусней такого ужина, казалось, ничего не могло быть. За едой Каныш Имантаевич со свойственным ему юмором любил над кем-нибудь подшутить и рассказать или послушать какую-нибудь интересную и забавную историю, от всей души посмеявшись при этом, что придавало всей обстановке теплоту, простоту и задушевность. Много разных приключений бывало в этих поездках. То, пробираясь по бездорожью и ориентируясь лишь по компасу к какому-либо отмеченному лишь в старых заявках месторождению, попадали в пухляки (сильно засоленные рыхлые участки глинистых почв) и возились с вытаскиванием забуксовавшей в них машины; то от сильной жары без конца лопались старенькие камеры колес, и приходилось тут же приклеивать на них заплаты, то искали переезд через речку и застревали в прибрежных песках.

Во всех этих приключениях Каныш Имантаевич сохранял свой оптимизм и юмор, вспоминая вечером очередные дневные происшествия и посмеиваясь над комическим положением кого-либо из их участников.

Зоркий взгляд геолога по дороге приковывали все выходы пород, все мелкие проявления какого-либо оруднения. Так, например, в этих поездках Канышем Имантаевичем было открыто месторождение фосфоритов в урочищах Досмагамбет и Карагайлы. В этих же участках были установлены глауконитовые пески, которые по рекомендации Каныша Имантаевича вскоре же с успехом начали применяться для опреснения технических вод и очистки паровых котлов на Карсакпайском заводе.

Эти поездки, когда приходилось пробираться часто по бездорожью, по полупустынным «кара джолам»[17] в сопровождении местного жителя — любителя-проводника, для Каныша Имантаевича были настоящим счастьем и наслаждением. Зовущие дали степи, насыщенные крепким запахом ароматной полыни, звонкие песни жаворонка, первый скромный весенний цветок, чудесные краски вечернего заката — ничто не ускользало от широкой души Каныша Имантаевича, такой же необъятной, как и его родной Казахстан. Вдохновляясь окружающим, он, сидя в кабине с шофером, пел любимые песни своего народа, отличавшиеся лиричностью и задушевностью мелодий. Заезжая на короткий отдых в какой-либо случайно встретившийся по дороге аул, Каныш Имантаевич привлекал всех своей дружеской простотой в обращении, своей приветливостью, готовностью выслушать каждого, помочь советом, а если нужно, то и делом. И повстречавшиеся с ним случайно люди, обласканные его добротой, никогда не забывали этих коротких с ним встреч. Если ему приходилось через год или позже ехать в эти же края, то нередко, подъезжая к знакомому уже по старой поездке аулу, он заставал там приготовленный свежий айран или кипящий самовар, поставленный задолго до его приезда по услышанному в степном чистом воздухе тарахтению его старой машины, где никто, кроме Каныш-ага, не колесил по этим местам. С радостью и любовью встречали его «старые знакомые», для которых этот приезд был уже теперь настоящим праздником...»

Годы испытаний

Зима, была трудная: перебои с дизельным горючим, нехватка шаров для станков, жесткие нормы на продовольствие... И бездорожье, и капризы погоды — все это было против буровиков. Но ничто не могло остановить налаженную работу. Ведь и люди стали более закаленными. Ряды разведчиков Джезказгана не поредели из-за житейских тягот; успешно преодолев необычайно тяжелый тридцать второй, геологи во всеоружии встретили новый, тридцать третий год.

Разведанные запасы руды ежегодно растут. Они уже достигли колоссальной цифры. Рубеж, который считался специалистами Геолкома и комиссией Главметалла последним пределом для Джезказгана, был превзойден еще в начале 1929 года. Последующие результаты изысканий оказались поистине сказочными. Если тридцатый и тридцать первый годы были временем подготовки кадров и увеличения площадей разведки, то тридцать второй стал годом подведения первых итогов. Раньше разведочные работы производились на известных рудных участках Джезказгана — на Соркудуке и Милыкудуке. А в тридцать первом, несмотря на сомнительные результаты электрозондирования, Каныш Имантаевич перевел буровые работы на северное направление, в район Таскудука. Вначале бурили одновременно на двух участках. В первых скважинах руда не была обнаружена. Но тем не менее главный геолог дал распоряжение начать разведочные работы тридцать второго года опять с этих площадей. Предчувствие не обмануло его. Вскоре буры встретились с новым мощным рудным телом, распространенным на большой площади. Ранее безлюдное, голое урочище быстро стало обживаться разведчиками, здесь вырос настоящий рабочий поселок. С увеличением глубины бурения увеличивались и известные запасы руды.

Именно в эти годы Джезказганская геологоразведочная контора, которая уже не называлась, как раньше, отделом Карсакпайского комбината, стала вести работы и за пределами Джезказгана. Каныш Имантаевич создавал легкие поисковые отряды, которые каждое лето колесили по обширной территории Джезказгано-Улутауского района. Они проводили комплексное изучение минеральных богатств района. Результаты не заставили себя долго ждать. Были открыты разнообразные рудопроявления марганца, железа, угля и других полезных ископаемых. Выявлены месторождения стройматериалов, и началась оценка их запасов и изучение технологических свойств...

Именно с этих пор Каныш Имантаевич взял себе за правило комплексное изучение района месторождения, сделал это основополагающим принципом всей своей деятельности как геолога.

В тридцать втором году изученные запасы Джезказгана были рассмотрены Всесоюзной комиссией по запасам полезных ископаемых (ВКЗ). Необходимые материалы отвозил в Москву сам Каныш Имантаевич. Он прожил в столице более месяца, терпеливо дожидаясь заключения экспертов. Наконец ВКЗ утвердила представленные расчеты почти без изменения, и богатства недр Джезказгана сразу же стали признанным сокровищем, охраняемым специальным государственным актом.

В судьбе месторождения теперь наступил важный этап. По этому акту оно получило право называться самым богатым, самым перспективным меднорудным районом страны. Теперь уж никто не мог упрекнуть геолога Сатпаева за то, что он именовал месторождение «Большим Джезказганом». В тот год издательство «Цветметиздат» выпустило книгу Каныша Имантаевича «Джезказганский меднорудный район и его минеральные ресурсы». Автор заключал: «...Джезказганский район является на сегодня крупным центром медных руд в Советском Союзе; наряду с медью в этом районе имеются крупнейшие запасы серного колчедана и железомарганцевых руд; кроме того, здесь имеются все объективные возможности для создания цементных, огнеупорных изделий, стекольной, фарфоро-фаянсовой и угольной промышленности... Для скорейшего освоения минеральных ресурсов Джезказганского района необходимо: а) срочно связать Джезказган железнодорожной колеей с Карагандой, протянув эту магистраль через Атасуйский железорудный район; б) окончательно определить производительность Джезказганского медно-металлургического комбината, отнеся строительство этого медного гиганта к числу сверхударных строек Советского Союза; в) максимально усилить темпы геологоразведочных работ в районе, придавая им широкий комплексный характер; г) наметить в качестве рабочей гипотезы второго пятилетия создание в Джезказганском районе комбината по выплавке черных металлов, завода ферромарганца и других производственных центров».

А что касается темпов изысканий, то и в этом джезказганские буровики оказались на высоте. Еще в 1931 году они вышли на первое место в системе Главцветметразведки, обеспечив проходку более двадцати тысяч метров скважин только за один год.

Каныш Имантаевич, и раньше не сомневавшийся в исключительных перспективах Джезказганского месторождения, везде и всюду рассказывал о его значении и преимуществах, используя для этого любые возможности. Беседы с приехавшими в Карсакпай известными учеными, руководителями республики, многочисленные выступления в центральной и местной печати — все возможности использовались для пропаганды идеи Большого Джезказгана.

В итоге эти меры достигли цели. Джезказган стал чаще фигурировать в разных выступлениях и документах. В 1931 году ВСНХ принял постановление о проектировании строительства медеплавильного завода на базе Джезказганского месторождения. И вскоре началась работа проектантов, которая неизменно привлекала внимание Каныша Имантаевича.

Все шло, как было задумано. Джезказган уверенно вступил в период бурного развития, пробил наконец для него час расцвета. Казалось, ничто уже не может остановить его богатырскую поступь. Люди окончательно и бесповоротно поверили геологу Сатпаеву и Большому Джезказгану.

И как было не поверить? Ведь уже летом тридцать второго года на будущей стройплощадке комбината началась разработка бутового камня и других материалов. Единственное, что серьезно беспокоило Каныша Имантаевича, это водоснабжение будущего металлургического гиганта. И геолог снова проявил колоссальную энергию и организаторские способности, сумев привлечь к решению этого вопроса крупнейших специалистов. Договорились, что гидрогеологические исследования района начнутся в 1933 году.

А изыскатели, окрыленные началом строительных работ, вели свои дела с удвоенным рвением и энтузиазмом. Сама геологоразведочная служба Джезказгана представляла собой к этому времени уже крупный и своеобразный комбинат. Геологи постепенно начали переносить из Карсакпая свои основные службы в места разведки.

Неожиданная слава Джезказгана удивляла многих. Ряд крупных специалистов с сомнением отзывался о его перспективах. Это скептическое отношение вызывалось тем обстоятельством, что огромный объем работ был выполнен маленьким разведочным отделом небольшого комбината в сжатые сроки и в совершенно необжитой степи. Все это, по мнению критиков, не способствовало высокой точности исследований. А руководителей Главцветмета (к этому времени Главметалл вновь был преобразован в Главное управление цветных металлов) вообще пугала слишком грандиозная, почти сказочная перспектива Джезказгана. «А вдруг все это окажется липой? Разве не ошибаются специалисты?..» И они с самого начала повели двойную игру. Не отказывали джезказганским разведчикам в средствах, но одновременно прислушивались к голосам их противников...

Тягостная весть дошла до Карсакпая в феврале 1933 года. Телеграмма из главка оповещала джезказганцев о прекращении финансирования разведочных работ. Правда, говоря по справедливости, финансирование было закрыто не полностью, оставлен... один процент из ранее утвержденной сметы на 1933 год. Но если вспомнить, что круглосуточно работали 27 станков, да и другие службы не сидели сложа руки, то отпущенной суммы не хватало даже на выдачу расчета всем семистам рабочим и инженерам за работы, проделанные ими с начала года.

Нелепое распоряжение Главцветмета прозвучало как гром среди ясного неба.

Мырзабек Тунгушбаев, бывший буровой мастер:

«...Никогда не забыть мне лишений сурового тридцать третьего года. Тяжелую зиму, когда из-за свирепых буранов и нехватки корма дохнет много скота и люди остаются ни с чем, казахи издавна называют джутом. Для нас такой джут наступил в том году. Нашим скотом были буровые станки, которые мы „стерегли“ во все времена года, днем и ночью. Они кормили нас, одевали. Наша судьба и хлеб наших детей зависели от их безостановочного тарахтения. Ну а раз лишили нас станков, то мы считаем, что наступил джут.

Вот как это началось. Однажды всех нас, буровиков, вызвали в Карсакпай. Было сказано прибыть всем рабочим буровых без исключения. Нам стало ясно: что-то случилось. Ведь Канеке нас особенно часто на всякие собрания не созывал, зря не беспокоил. Изредка собирал лишь старших буровых мастеров.

Мы думали поначалу, что нас собирают на какой-нибудь митинг, но тяжело было на душе — неизвестность пугала, и в клуб приехали все до единого. Оказывается, прибыли и люди из Байконура, Кияктов. Собрались почти все работники геологоразведки. Как сейчас помню, Канеке сказал собравшимся:

— Получен приказ о прекращении разведочных работ. Все вы не позднее завтрашнего дня получите расчет. Почему это случилось, я вам объяснить не могу. Однако у меня нет сомнения, что это ошибочный, неправильный приказ. Богатства Джезказгана никаким приказом не упразднишь...

Сообщение Каныша подействовало как ушат ледяной воды. От растерянности в первый миг мы сидели молча, словно немые. А когда пришли в себя, начали шуметь. Весь зал загудел как улей. Одни кричали, что это вредительство, а другие говорили: «Давайте напишем письмо Сталину». После продолжительного спора обратились к Сатпаеву:

— Дорогой Каныш, укажи выход из этого тупика. Без тебя нам не выбраться из него. Где мы найдем работу?

Он был всеобщим любимцем и ничего не скрывал от нас, рабочих, не юлил. Всегда говорил открыто и честно. И в этот раз он ответил нам так же прямо:

— Друзья мои! Джезказган в таком неясном состоянии надолго не останется. В конце концов разведочные работы будут возобновлены. Однако, когда это случится, я не могу сказать. Сам я лично никуда отсюда не уеду. Буду работать, если надо, даже бесплатно, хотя бы пришлось продать последнюю рубашку, буду доказывать и добиваться признания правоты своего дела. С этой дороги не отступлю никогда...

Он сказал, что собирается ехать в Москву. И предложил нам: «Те, кто верит мне и богатствам Джезказгана, могут остаться в партии. У меня нет средств, чтобы платить вам ежемесячную зарплату. Однако все трудности и невзгоды будем делить пополам. Что буду иметь на своем столе я, все ваше. И хлеб и трудности пополам...»

Собрание не смогло прийти ни к какому решению. Разошлись. И после в продолжение нескольких дней каждый из нас находился в состоянии неуверенности. Трудно было решиться на что-либо определенное. Каныша знали много лет, верили ему безгранично. И в эти трудные дни покидать его не хотелось, но как жить, как прокормить семью? Ведь детей любовью к Канышу не пропитаешь! Так думали многие. Но я не мог оставить Канеке, когда для него настали тяжелые времена. Когда я пришел к нему домой, он уже собирался в дорогу. Это было где-то в конце февраля.

Говорю: «Канеке, остаюсь с вами. В дальний путь отправляйтесь, зная об этом. Поделим все трудности и радости поровну, как вы сказали...» Он меня обнял и крепко-крепко пожал руку. Вдруг, вижу, слезы на глазах у него показались. Разве утерпишь в такую минуту — я тоже прослезился...»

Мырзабек Тунгушбаев был не один. Тех, кто пожелал до конца остаться с Сатпаевым, чтобы сражаться вместе с ним за Большой Джезказган, было 72 человека. Начались самые трудные и одновременно героические дни долгой джезказганской эпопеи.

«Пришлось передать многие цеха разведки: гараж, мастерский, лаборатории — в ведение производственных предприятий комбината, сократить количество действующих буровых станков. Уволить желающих и малоопытных людей и предоставить многим отпуска без сохранения содержания, — пишет в своих воспоминаниях Таисия Алексеевна, — но надо было любой ценой сохранить высококвалифицированные кадры, выпестованные собственными руками. Эти люди оказались действительно во всех отношениях золотыми. Не желая бросать своей любимой работы, первоклассные мастера переходили на должность младших рабочих. Каныш говорил, что все эти невзгоды временные, и они верили в своего Каныша... Проведя ряд срочных мероприятий на месте, Каныш Имантаевич немедленно выехал на лошадях в условиях зимних морозов и неистовых буранов в четырехсоткилометровый путь на станцию Джусалы, далее в Москву в надежде предотвратить любыми путями угрозу окончательной ликвидации геологоразведочной службы в Джезказгане...»

В Москве он пробыл долго, почти до самой весны. Пришлось многократно обойти все инстанции в Главцветмете и в Главном геологоразведочном управлении ВСНХ СССР. Главную задачу — возобновление широкой разведки Джезказгана — пока приходилось оставить в стороне, теперь он думал лишь о том, чтобы любой ценой сохранить кадры разведчиков. Однако и это поначалу представлялось неосуществимым, а все его заявления и просьбы оставлялись без внимания. Собственно говоря, никто не отвечал ему «нет», просто компетентные лица не хотели больше заниматься решением этого вопроса. Самая большая сложность для него состояла в том, что ни один из руководителей, ни один из специалистов, к которым он обращался, не отрицал наличия в Джезказгане медной руды. С ним никто не спорил и не доказывал обратного. Главным доводом бюрократов было: «Джезказган находится в отдаленной необжитой степи, дороги отсутствуют; открывать там крупное производство — дело сомнительное; ведь необходимо построить несколько сот километров железной дороги; надо искать воду — хорошо если она найдется, а если нет?.. Топлива нет, почва неплодородная. Хлеба там не посеешь, овощи не посадишь. И вы хотите, чтобы люди там работали? Другое дело Коунрад: почти у стен его плещется озеро Балхаш, и рудная база там надежная. Причем это месторождение разведал геолог Русаков, крупный знаток казахских степей. Теперь на базе коунрадских руд строится Балхашский медеплавильный комбинат. А кто этот Сатпаев? Есть ли открытые им месторождения? Если есть, какие там предприятия были построены? На каком основании он объявил Джезказган „самым крупным в СССР меднорудным месторождением“? Кто поддерживает это мнение, какие корифеи были в Джезказгане и проводили там капитальные исследования?.. Говорят, когда-то там ковырялись англичане, затем геолкомовские спецы. Все они оставили Джезказган как сомнительное месторождение. Даже такой знаток, как И.С.Яговкин. Правда, ВКЗ утвердила запасы Джезказгана, выполненные сатпаевской группой. Ну и что же? Как он проходил скважины? Кто проверял керны? Джезказганская лаборатория? Хм... Проводились ли дополнительные проверки ее анализов? Скажем, хотя бы в одной из центральных лабораторий. Нет. Вы утверждаете, что результаты Джезказганской лаборатории вне всякого сомнения. Но ведь это, дорогой товарищ, личное ваше мнение. Только ваше! А мы имеем право думать несколько иначе. Средства, которые нам доверило государство, необходимо направить туда, где они принесут отдачу уже сегодня. В ближайшие пять-десять лет в Джезказгане не предполагается вести крупное строительство. Ведь туда нужно вложить колоссальные суммы, сотни миллионов. Не так ли? Вы сами это не так давно доказывали. А раз для этого пока нет условий, стало быть, и разведочные работы необходимо пока прекратить...»

Однако к этому времени Каныш Имантаевич был уже человеком, повидавшим жизнь, закаленным в разных передрягах. У него есть солидный практический опыт и свои принципы. Ему уже тридцать четыре года, из них восемь отданы геологической работе. И самое главное — в тот момент для него не существовало силы, которая могла бы заставить его отказаться от дела, в которое он безгранично верил.

Потому он и жил в Москве месяцами, не уставая добиваться своего. Наконец в апреле после долгих мытарств, при помощи союзного Госплана и Совнаркома Казахской ССР удалось удвоить размер средств, отпущенных Главцветметом для джезказганских геологов. Но и этих дополнительно выделенных сумм могло хватить при самом экономном расходовании только на два-три месяца. Поэтому тогда же, в Москве, Каныш Имантаевич начал искать иные источники финансирования.

Одним из них оказался трест «Золоторазведка». Трест располагал достаточными средствами, только ему нужно было гарантировать, что они не пропадут, обернутся новым золотым прииском. Примечательно то, что его не интересовало, на каком расстоянии — в тайге или в пустыне — будет найдено месторождение. Главное — обнаружить проявления золотосодержащих руд. Каныш Имантаевич, не задумываясь, заключил договор с трестом. «Золоторазведка» обязалась перечислить джезказганской конторе несколько сот тысяч рублей, а он как начальник службы взял на себя ответственность за поиски и последующую разведку этого мнимого месторождения золота. Годы, проведенные в Джезказгане, убеждали Сатпаева, что улутауская земля богата многими полезными ископаемыми. И даже благородными металлами. Почему же не использовать их в тяжелое время для успеха главного дела?!

Он заключил договор и получил средства также от Института угля для разведки Кияктинского месторождения. Правда, и это казалось несколько сомнительным шагом. Ведь было ясно, что собранные таким способом небольшие средства он не сможет направить на разведку по договорным работам. Все до копейки они будут использованы для нужд Джезказгана. Однако кредитор не окажется в убытке. Выделенные средства будут возвращены с лихвой — не зря же в последние два года три-четыре буровых станка постоянно работали в отдаленном Киякты.

После возвращения домой можно будет дать задание инженеру Бурцеву, чтобы он составил надлежащую основательную документацию для Института угля, использовав для этого материалы разведки прежних лет. Конечно, это был не лучший выход из положения, но ничего другого не оставалось.

Каныш выяснил, что трест «Лакокрассырье» тоже ищет организацию и сырье для производства зеленой краски — «ярь-медянки». Сатпаев не такой барин, чтобы сидеть и ждать, пока сами явятся к нему просители. «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». В конторе треста он увлеченно рассказывает, что вокруг Улутау можно найти любой из видов медянки. Во время поисковых походов его люди несколько раз встречали проявления этого сырья. «Может быть, направить вам в помощь группу разведчиков?» — «Нет, нет, зачем специально наряжать в такую даль отряд! Если это люди, знающие капризы нашей степи, тогда другое дело. Но лучше заключите договор с нашей конторой. Людей у нас не так уж много, но из уважения к вам могу выделить одного-двух инженеров и двадцать-тридцать рабочих».

После нескольких деловых встреч и с этим трестом был заключен договор. Понятно, что, подписывая такое соглашение, Каныш Имантаевич шел на большой риск. Ведь он не собирался снаряжать оговоренную договором экспедицию. Однако «Лакокрассырье» также не окажется в убытке. Сырье, которое ищет трест, можно хоть завтра отгружать тоннами. В Джезказгане его предостаточно. Ведь вся окисленная медная руда, которая лежит в карьерах тысячами тонн, и есть то самое сырье для «ярь-медянки».

Вот строки из работы академика Сатпаева «Минеральные ресурсы Джезказган-Улутауского района»:

«...Всесоюзный трест „Лакокрассырье“ еще в 1934 — 1940 гг. широко использовал... руды, вырабатывая из каждой тонны джезказганской окисленной руды краски на сумму более 10 тысяч рублей. Такая сверхприбыльность предприятия позволяла тресту „Лакокрассырье“ возить окисленные руды Джезказгана на транспортных самолетах и выделять геологоразведчикам Джезказгана ежегодно свыше одного млн. руб., которые использовались для планомерного расширения ресурсов Джезказгана».

Некоторую сумму удалось получить от казахстанской базы Академии наук СССР. Здесь Каныш Имантаевич заключил договор для проведения исследовательских работ на тему «Общее геологическое строение Джезказгана».

Итак, не склонив в свою веру никого, но и не побежденный, Сатпаев в конце мая возвратился в Улутау с некоторыми средствами. Прежде всего рассчитался с оставшимися рабочими за прошедшие месяцы, выдав им мизерные зарплаты. Постепенно достал необходимые инструменты, горюче-смазочные материалы, дефицитные детали для станков, пустил в дело привезенные из Москвы алмазные коронки, бывшие в употреблении. Но поскольку средств все-таки было очень мало, он предложил преданным делу людям вообще обходиться без наличных денег. «Зарплату получите натурой — семейные в виде продуктов, а холостяки пусть питаются из общего котла, в столовой. Так удобнее и экономичнее нам, — объяснял он своим рабочим, — придется потерпеть. Иного пути у нас нет...»

И они терпели. Мало того, Сатпаев потребовал от них неукоснительного выполнения пятилетнего плана разведки Джезказгана, принятого три года назад. По тогдашним расчетам, ежегодно должны были работать не менее двадцати буровых станков. А сейчас не было и половины — не хватало рабочих для их обслуживания. Теперь каждый станок должен работать за три, каждый буровик за троих. Бурение некачественных скважин считается вредительством. Каждый грамм горючего для двигателей должен быть взят на учет. Необходимо беречь любой обломок металла, каждый килограмм шаров должен быть использован с наибольшим эффектом.

Трудно сказать, какой из факторов оказался решающим — оптимизм ли и непоколебимая вера главнокомандующего джезказганских геологов, удивительная ли самодисциплина его людей, но горстка мужественных энтузиастов, терпя лишения и невзгоды, добилась поразительных результатов.

Вот свидетельства некоторых участников этой героической эпопеи.

Мырзабек Тунгушбаев:

«Что и говорить, мы были в таком положении, которое сегодня кажется невероятным. Работали без зарплаты, питались из общего котла. В месяц нам выдавали по 50 граммов чая. На каждого члена семьи в день получали 200 граммов черного хлеба. Ну и еще по миске жидкой похлебки. Были случаи, когда из-за отсутствия горючего приходилось бурить скважины ручными станками».

Халык Темирбаев:

«Однажды на участке Таскудык мы нечаянно забили скважину. Колонка застряла и не подается ни туда ни сюда. Даже Бабаилов ничего не смог сделать. Кан-ага (так уважительно мы называли Каныша Имантаевича) был в Карсакпае. Услышав об аварии, он сразу же приехал и собрал всех в контору. Вид у нас, конечно, был неважный. Одежда ветхая, сами исхудавшие. Как назло, в тот день расплавился подшипник двигателя еще одного станка. В довершение ко всему один из младших рабочих пожаловался на мастера. В общем, собрание с самого начала пошло кувырком. Неожиданно Кан-ага вскочил: „Что же я доложу партии и правительству, как я посмотрю в глаза руководству?“ Произнеся это, он вдобавок еще ударил кулаком по столу так, что стоявшая там чернильница слетела на пол. От неожиданности я вздрогнул. Мне пришлось проработать рука об руку с Кан-ага подряд двенадцать лет. И позже он неоднократно приезжал к нам. В общей же сложности я знал его около тридцати лет. И в те годы и впоследствии я больше не видел его таким разгневанным. Он весь побледнел. Стоит посреди комнаты, дрожит весь, вид изможденный. Огромные глаза запали, скулы заострились, плечи поникли. Что и говорить, переживания последних месяцев и его довели до такого состояния. На его окрик в тот момент никто даже рта не раскрыл. Сидели в глубоком молчании. Через некоторое время он пришел в себя, почти успокоился и начал говорить уже другим тоном: „Извините, это случайно вышло, не хотел я вас ругать, что поделаешь, нервы подвели...“ — и покраснел от смущения. Когда мы расходились, Ахмедия Тулекбаев говорит: „Эй, Халык, ведь он ругал не только нас, но и себя. Видно, тяжело ему. Если нам суждено умереть, пусть это случится на буровой. Давай будем спать там в будке, зато еще часок-другой к смене прихватим. Ведь Кан-ага тоже ради нас себя не жалеет“. Ребята у меня были крепкие. Выдюжили, план того месяца, как ни бывало трудно, перевыполнили».

Павел Прокопьев:

«Меня до сих пор удивляет стойкость тех парней. Ей-богу, ежедневно мы работали по 15 — 16 часов. Часто не возвращались в общежитие, а оставались ночевать на буровой. И зарабатывали-то совсем немного, почти гроши. Таков был энтузиазм людей!.. Я был холостым. Исполнял обязанности старшего коллектора, а зарплату получал за младшего рабочего. Иногда и этого не доставалось. Только я виду не подавал, терпел. Сейчас вот думаю, как же терпели те, кто имел семью, детей. Все видели, как тяжело Каныш Имантаевич переживал неудачи. Кстати, в тот год он больше бывал в Москве, чем в Джезказгане. Как вернется, сразу на буровую — одного угостит куревом, другого „насыбаем“[18], расспросит, как дела, внимательно осмотрит сделанную работу. Даст указания о дальнейшем ведении разведки и, попросив «Потерпите, ребята!», снова уезжает ходатайствовать за нас. Иногда выезжал в Коунрад, Ачисай и оттуда привозил инструменты, запчасти. Мы, правда, не сидели сложа руки, если случались поломки, составляли из старых деталей исправные узлы, а чего не было, ухитрялись изготовлять сами».

Так прошел 1933 год. Известные запасы Джезказгана снова увеличились. Но разведка все же могла вот-вот прекратиться из-за недостатка средств. Вся надежда была на те организации, которые в прошлом году отговаривались: «Средства нынешнего года уже распределены, может быть, сможем что-то выделить в следующем...» Вот и наступил этот следующий, 1934 год. Обстоятельства для Джезказгана нисколько не изменились. Стало даже труднее — Главцветмет категорически отказался финансировать геологоразведку и в прошлогоднем объеме. Если в минувшем году хотя бы приводились какие-то объяснения, то нынче джезказганцы не услышали в главке даже этих слов. Все шло к тому, что они вскоре окончательно лишатся всякой надежды на получение помощи.

Осенью за счет средств, добытых «на стороне», рабочим была выдана зарплата за последние пять-шесть месяцев, были возвращены в ведение геологов некоторые вспомогательные помещения, отнятые комбинатом, приобретены дефицитные запчасти, пополнен станочный парк. Теперь, в начале года, вновь приходилось отступать: последовала передача ряда цехов разведки производственным предприятиям комбината (хорошо было уже то, что дирекция предприятия понимала ситуацию и делала все возможное, чтобы сохранить кадры разведки), многим ценным работникам были предоставлены длительные отпуска без сохранения содержания.