Жизнь замечательных людей (№255) - Каныш Сатпаев

Это было мое первое знакомство с Канышем. В дальнейшем мы до того подружились, что Каныш меня называл Хал-ага[15], а я его Кан-ага.

Обязанности младшего рабочего на буровой — в основном быть на побегушках. Сходи туда-то, принеси то-то. Подвозил на верблюдах воду, горюче-смазочные материалы. Крутил ворот ручных станков, постепенно стал разбираться и в машинах. А поначалу таких названий, как «труба», «стержень», «блок», «вал», «винт», «гайка», просто не существовало для меня. Тогда все это я звал просто железным прутиком или железом с дыркой.

Когда я появился на буровой в Джезказгане, там уже работали пять-десять наших джигитов. Устроившись, я потянул сюда других парней нашего аула. Всякий раз, когда Каныш приезжал проверить работу станков, он расспрашивал нас о житье-бытье, о детях. Вытащит шакчу[16], предложит нам. Улыбнется, скажет:

— Не думайте, что вы подрядились на время. Теперь от этой буровой вам не уйти. Пока не состаритесь, не отпущу вас...

Мы думали, что он шутит. Оказалось, он говорил всерьез. Однажды глубокой осенью приехал невеселый. Собрал нас и говорит:

— Учитесь всему, что делают мастера. Вскоре они уедут, тогда вам придется туго. Ведь буровую забрасывать нельзя — сами будем работать.

Не поверили мы ему. Куда нам без русских работать? Даже колонку боимся держать в руках. А он, Кан-ага, говорил правду. С наступлением первых холодов приезжие отправились по домам. Теперь нам действительно пришлось встать за станки. Поначалу было совсем туго. Каждый день поломки. Час работаем, два часа чиним. Даже готовую скважину загубили: вдруг теряем колонковую трубу, а как вытаскивать ее, не знаем. Таким образом, многодневный труд целой бригады пропадал из-за секундной оплошности, иной раз приходилось все начинать сначала. Хорошо еще, Каныш не ругался. Сроду не видели мы такого мягкосердечного человека. Придет, улыбнется, если что-то не в порядке, покачает головой. И станет объяснять, как выходить из положения. Меня он назначил сменным мастером. Но какой же из меня тогда был мастер? Я ведь даже цифры не разбирал на измерительных линейках. Пробуренные глубины отмечал карандашом на палке и при пересменке другой, грамотный мастер отмерял их и записывал в карту. Мудреные названия инструментов я также долго не мог освоить и поэтому придумывал им новые имена. Помню, разводной ключ я называл «крокодил».

Но работал я прилежно, как и все мои товарищи. Со временем не считались. Учились со старанием, лишь бы Каныш был доволен. Может, поэтому и Кан-ага любил нас как родных братьев. Не раз случалось, что он оставался ночевать в нашем бараке, тогда чуть не всю ночь мы проводили за разговорами».

Зверинцев Т.А., буровой мастер, старожил Джезказгана:

«...Я родился и вырос неподалеку от Акмолинска. В 1926 году в газетах появились объявления, что в Карсакпай требуются рабочие. Отец, старший брат и я подались на заработки в Джезказган. Отец и брат устроились крепильщиками на первую шахту, а я, не годившийся по летам для подземных работ, определился конюхом в хозяйственную часть комбината.

В скором времени произошло мое знакомство с Канышем Имантаевичем. Правда, это сказано, пожалуй, слишком сильно — даже заговорить не смел с инженерами, ведь я был еще мальчишкой. Видно, Сатпаев заметил мою расторопность. Однажды приходит на конюшню и говорит мне:

— Тимоша, хватит тебе ходить за лошадьми. Переходи ко мне. Я набираю людей для разведгруппы. Научишься хорошему делу, которое будет кормить тебя всю жизнь.

Я передал его слова отцу. Он сказал: «Сатпаев человек, верный своему слову. Если он тебя заметил, это твое счастье». Я дал согласие и перешел в геологоразведочную партию. В трудовой книжке эта дата указана точно: 25 мая 1930 года.

В то лето мы работали под началом Александрова. Был у нас такой мастер, виртуоз глубокого бурения. Каныш Имантаевич пригласил его из Свердловска, заранее оговорив, что он, кроме исполнения своих прямых обязанностей, будет еще обучать наших людей своему ремеслу. Сначала я был в его бригаде младшим рабочим, а потом Сатпаев назначил меня старшим над десятью парнями-казахами и всех нас прикрепил к Александрову. Почему меня так быстро «повысили в чине»? Думаю, потому, что я был самым грамотным — закончил несколько классов, а это по тем временам было немало. Да и по-казахски я говорил хорошо. Джигиты, которых Каныш Имантаевич приставил ко мне, всегда толпились рядом, когда Александров начинал объяснять, — я для них толмачом был...»

Итак, постоянно действующая геологоразведочная служба Карсакпайского комбината начала свою работу. В то время весь ее административный штат размещался за двумя письменными столами в помещении, занимаемом канцелярией главного механика. Да и то один из них постоянно пустовал — начальника отдела можно было скорее найти на разведочных объектах. В Байконуре велись поиски угля, изыскания руды — на Джезказгане. Одна из важнейших задач, поставленных тогда перед собой молодым геологом, — составить план разведочных работ на 1930 год и добиться утверждения его в главке. В прежнем плане был предусмотрен небольшой рост геологоразведки на Джезказгане. Увеличение отпущенных средств круто изменило положение. Не использовать такую возможность будет непростительной ошибкой. Надо немедленно действовать: добиться того, чтобы на бурении постоянно работало 15 станков, причем половина из них не должна останавливаться и в зимнее время; два-три станка нужно поставить на глубокое бурение. Пора раскрыть загадку глубоких горизонтов Джезказганского месторождения. Ведь никто из исследователей пока не добирался за сотню метров! Необходимы небольшие отряды под руководством опытных, знающих геологов, которые будут вести поисковые работы вокруг месторождения в окружности 100 — 150 километров. Не копаться же до бесконечности на сопках Джезказгана. По убеждению Каныша, недра Улутау содержат, кроме меди, и другие полезные ископаемые. А в итоге нужно добиться, чтобы в ближайшие годы в отрогах Улутау постоянно работали 25 — 30 буровых станков.

План разведки, предложенный отделом после обсуждения на техсовете комбината, был утвержден без изменения. Затем Сатпаев повез эти материалы в Москву. Но здесь он встретился с неожиданными преградами. Главметалл не стал сразу рассматривать его планы, а поручил изучить их специалистам Геолкома. А экспортная комиссия Геолкома не спешила согласиться с выводами инженера Сатпаева. «Когда же этот фантазер спустится с облаков на землю?» В конце концов, отклонив его расчеты (было решено, что представленный проект — это утопия, не стоящая внимания), Геолком разрешился встречным документом под названием «Пятилетний план разведки Джезказгана». Теперь джезказганскому геологу было предложено ознакомиться с бумагами Геолкома и высказать свое мнение. Убедившись, что специалисты из центра остались при своем прежнем мнении относительно перспектив Джезказгана, Каныш решил бороться до конца. Он напомнил прежде всего о давних заблуждениях экспертов Геолкома. Теперь же, по его мнению, они не желали верить в большие возможности месторождения. Не потому, что им недоставало данных, а потому, что не хотели признать ошибочными свои ранее сложившиеся воззрения. Но и Сатпаев тоже не тот малоопытный геолог, каким он был три года назад, — теперь он вооружен весомыми доказательствами своей правоты.

Спор разрастался, обе стороны не могли прийти к единому мнению. Для вынесения окончательного решения Главметаллом была создана особая комиссия, которая должна была принять решение на месте, в Джезказгане.

В начале года специалисты главка под руководством И.С.Яговкина прибыли на месторождение. Они проверили разведанные участки, скважины и их паспорта. Однако свое первоначальное мнение геологи-эксперты не изменили. На их взгляд, проект Сатпаева — фантазия, далекая от действительности. Для Джезказгана ведение разведочных работ в таком широком масштабе неоправданно, да и выдержать предусмотренные планом темпы невозможно. Здесь вполне достаточно трех-четырех станков. Обеспечить рабочими хотя бы эти машины, и то проблема. В доказательство своей правоты эксперты приводили темп буровых работ истекшего года. Прошлым летом четыре станка сделали всего сорок четыре скважины со средней глубиной по 58 метров. И то их бурили не джезказганцы, а рабочие Геолкома. Теперь усилиями Сатпаева они отстранены от работ. А ведь эти люди хорошо знали Джезказган. Потому-то они и были осторожны в своих оценках. Сатпаев специалист молодой. Ему бы надо быстрее отказаться от местнических представлений и смотреть на окружающее не глазами фантазера, а как подобает технически грамотному человеку. Это будет полезно и для него самого, и для реалистической оценки месторождения. Итак, Карсакпайскому комбинату следует продолжить разведку в прежних масштабах. Таковы окончательные выводы комиссии. К подобному же выводу пришел и геолог В.П.Симонов, эксперт, дополнительно привлеченный Главметаллом. После возвращения из Джезказгана он открыто заявил: «Действия Сатпаева — пустая возня. Постановка разведочных работ в Джезказгане в таком широком масштабе невыполнимое дело».

Спор как будто окончен. Вынесен суровый приговор: умерить фантазию; месторождение рядовое, несомненно, здесь что-то есть, но разведку следует вести осторожно. Нет гарантии того, что колоссальные затраты на широкую разведку оправдаются...

Однако специалисты Геолкома и руководители Главметалла еще мало знали Сатпаева, его твердый характер. Молодой геолог принадлежал к тем людям, что не отказываются от дела, в которое однажды поверили, и готовы бороться до конца.

Он был настойчив и добился наконец рассмотрения своих предложений на заседании горно-металлургического сектора ВСНХ. Обсуждение превратилось в горячий спор. Каждая сторона пришла во всеоружии и не хотела сдавать свои позиции.

— На сегодня вопрос состоит не в том, есть ли медная руда в недрах Джезказгана. Это прояснит будущая разведка. Мы не согласны с товарищем Сатпаевым, что необходим столь большой объем поисковых работ. Считая, что руда месторождения недостаточно изучена, неясен ее генезис, мы предлагаем вести разведку Джезказгана без спешки, постепенно. Это позволит нам расходовать средства понемногу и рационально. В условиях отдаленной степи, где совершенно отсутствуют кадры разведчиков, — это единственно правильное решение. А товарищ Сатпаев хочет поступить наоборот. По его мнению, Джезказган — самая настоящая медная провинция. И поэтому он считает, что разведка должна идти здесь широким фронтом и в ускоренном темпе. Ради этого он даже идет на авантюристический шаг. Как иначе назовешь его выступление в партийной печати республики под громким названием «Большой Джезказган»? Спрашивается, где он вычитал об этом или с кем согласовал данный термин? Сатпаев выдумал его сам и рекламирует везде и всюду. Короче говоря, масштабы Джезказгана еще требуется доказать — действительно ли большой он или малый... Это раз. Во-вторых, какими силами коллега хочет вести широкую разведку, не располагая обученными кадрами? Он хочет за один год кочевника-казаха превратить в бурового мастера. Разве это мыслимо? Нет, и поэтому надо назвать возможные результаты такого эксперимента своим именем. Это именуется у нас: пустить государственные средства на ветер.

— Что скажете на это, товарищ Сатпаев?

— Сначала я хотел бы выразить свою благодарность специалистам Геолкома. Потому что эти же товарищи всего три года назад заявляли мне: в Джезказгане-де нет ничего стоящего и поэтому незачем там проводить буровые работы. Теперь оказывается, там кое-что есть, но разведку нужно вести не спеша...

— Говорите по существу, это не доводы.

— Если говорить по существу, я должен открыто высказать свое удивление детскими рассуждениями некоторых взрослых людей относительно наших степей. Не так давно специалисты, которые даже не видели месторождения, без стеснения сделали вывод, что меди там быть не может. А другие, приезжая в Джезказган на два-три дня, увидев голую заснеженную степь, говорили: «В таких местах невозможно вести разведочные работы...» Я тоже хочу назвать некоторые вещи своими именами, как призывали здесь мои оппоненты. Их подход — самый безответственный подход к государственному делу... Чтобы не продолжать этот спор дальше, я предлагаю: недра Джезказгана нужно разведать широким фронтом на большую глубину. Для этого требуется много средств, техники, необходимы кадры буровиков. Но в первую очередь нужны ваше доверие и поддержка.

— Вы, вероятно, понимаете, что просите не сто или двести тысяч, а миллионы?

— Да, я умею считать деньги.

— Как же вы хотите решить вопрос с кадрами разведчиков?

— Выступивший передо мной товарищ вызвал улыбки слушателей, когда упомянул о кочевнике, который, оставив своего верблюда, пришел на буровую. Мне кажется, это вовсе не смешно. Это явление, которое должно нас радовать, которое мы должны всецело одобрять! Ведь это пришел к нам человек, разбуженный нашим социалистическим преобразованием. Это не следствие духа местничества, а патриотический вклад, вносимый вчерашним кочевником в великие свершения, которые ежедневно происходят на родной его земле. Конечно, я не утверждаю, что кадровый вопрос у нас решится совсем легко. Но, во всяком случае, мы будем стараться не выпрашивать у вас специалистов... Только выделите нам достаточные средства для подготовки буровиков.

Но долгое обсуждение ничего не дало джезказганским разведчикам, ассигнования не были увеличены. Сектор ВСНХ все же предпочел поверить экспертам из Геолкома во главе с профессором В.К.Котульским, и предложенный Сатпаевым пятилетний план широкой разведки Джезказгана провалился. Взамен ему почти насильно сунули мизерную программу Геолкома.

Что оставалось делать? Смириться и, признав свое поражение, вернуться в Улутау? Нет! Он как никогда уверен в себе, в подземных богатствах джезказганских недр. И решает искать новые пути. Весной 1930 года он попал на прием к председателю Госплана СССР академику Г.М.Кржижановскому... Неизвестно, какие доводы он приводил и в какой обстановке проходила беседа, но факт то, что после этой встречи Главметалл вынужден был выделить дополнительные суммы на разведку. Геологоразведочному отделу Карсакпайского завода отпустили не только средства, но и предоставили буровую технику; положительно решился и вопрос о кадрах.

Дальнейшая судьба дела зависела от недр Джезказгана. Подтвердятся ли запрогнозированные запасы руд? Оправдают ли доверие люди, на которых возложено столько надежд?..

Свидетельствует эксперт Всесоюзной комиссии по запасам полезных ископаемых Комитета по делам геологии при СНК СССР М.П.Русаков:

«...Сразу же бросалась в глаза, во-первых, минималистическая тенденция в оценке общих перспектив Джезказгана с учетом лишь богатых руд, как это делали и английские концессионеры; во-вторых, крохоборческий подход работников Геолкома к масштабу проводившихся здесь геологоразведочных работ... И конечно, нельзя было не согласиться, что... К.И.Сатпаев совершенно правильно и впервые в истории этого рудного поля определил и его масштаб, и масштаб перспективных запасов меди в недрах Джезказгана, которые можно и должно было выявлять не тысячами метров бурения, а многими десятками и сотнями тысяч метров... Не могу забыть, как... Каныш Имантаевич сказал мне: „Я очень ценю и понимаю такие твои крупнейшие достижения, как Коунрад, Алмалык и прочие, но поверь мне, Михаил Петрович, не пройдет и 15 лет, как наш геологоразведочный коллектив в Джезказгане сделает здесь несколько Коунрадов. Я в этом больше чем уверен“. Такова была сила научной интуиции и здорового оптимизма у молодого Каныша Имантаевича, которому тогда чуть перевалило за тридцать лет».

В эту зиму должны были работать три станка. Когда Каныш возвратился из Москвы, все они стояли. Оказалось, что отдел снабжения комбината не выделил леса для сооружения навесов. В Джезказгане был настоящий голод на строительный материал.

Правда, готовый лес есть в Джусалах, лежит целыми штабелями. Но его нужно как-то подвезти. А где взять транспорт для доставки? Из-за общей необеспеченности комбината в Карсакпае то и дело получалось по пословице: «Хвост вытащишь, нос увязнет». Постоянно где-нибудь случались прорывы.

Так как станки остались неутепленными, двигатели работали с перебоями, часто в них замерзала смазка. В итоге в один из морозных дней все три «Крелиуса» совсем смолкли. А раз остановились «кормильцы», как рабочие называли свои станки, среди обслуживающих их буровиков начались пересуды, ворчание. Некоторые даже уехали в свои аулы.

Если надеяться на подвоз леса, пожалуй, до весны придется сидеть без дела. Надо что-то срочно предпринимать. После долгих раздумий Каныш решил использовать казахскую юрту для обогрева станков. Ту самую, что далекие предки его когда-то изобрели для жилья. В персональном архиве академика, находящемся в Институте геологических наук, сохранилась фотография бурового станка, обнесенного такой юртой.

Такой выход из положения мог показаться нищенским, но он давал определенные выгоды: юрту легче переносить с места на место в сравнении с деревянными будками, да и срок службы ее намного дольше. Если же отапливать «буржуйкой», то внутри будет куда теплее, чем в дощатом сарае. Походное жилище кочевника привилось на джезказганских буровых, им часто пользовались и в последующие годы. Комбинат приобрел специально для геологов несколько юрт. Таким образом, станки, которые впервые работали в зимних условиях, больше не останавливались и в дальнейшем бурили без перебоев.

На обслуживании «Крелиусов» теперь было занято в два-три раза больше рабочих, чем обычно. Приходилось идти на это: бурение шло в непривычной обстановке, а люди плохо знали технику. Это приводило к перерасходу заработной платы. Повышалась и стоимость каждой пробуренной скважины. Но была от этого и польза — Каныш считал зимние буровые школой подготовки кадров.

К летним разведочным работам он начал готовиться сразу после возвращения из Москвы. Группу молодых людей, отобранных еще осенью, направил в Ленинград. Они должны были в течение пяти месяцев обучаться на курсах буровых мастеров. Придавая огромное значение этому делу, Каныш Имантаевич отправил в качестве сопровождающего группы Таисию Алексеевну.

В самом Карсакпае также были открыты школа ликбеза, курсы по подготовке буровиков, коллекторов, лаборантов, токарей, слесарей и шоферов. На некоторых из них преподавал сам Сатпаев, он привлек к обучению новых рабочих, специалистов-геологов, инженеров и даже прибывших на производственную практику студентов. Каждый квалифицированный рабочий обязывался обучить своему ремеслу товарища, который трудится рядом.

Понять тогдашнюю обстановку помогают лозунги, пестревшие на страницах газет того времени: «Неграмотный рабочий не может работать на буровой. Буровая — это не скот, который можно погонять камчой, это техника, которая подчиняется только грамотному человеку», «Безграмотный хуже слепца, овладевай грамотой, рабочий казах!», «Ормантай научился грамоте, и его назначили мастером. Зарплата его стала вдвое больше. Берите пример с Ормантая Елжасова!», «Проснись, казах, настала пора пересаживаться с верблюда на машину!», «Запись на буровую еще продолжается. Если придешь сегодня, еще не поздно».

Необходимо было ускорить обобщение результатов ранее проведенных разведочных работ и сделать подсчет запасов руды. А комбинат к тому же требовал изыскать воду в районе Карсакпая — с ростом производства и в питьевой воде стал ощущаться недостаток. Пришлось снять один станок с Байконура и перевести его на поиски воды. Зимой, когда Сатпаев был в Москве, он договорился с некоторыми геологическими организациями, что они проведут в районе Улутау топографические и геологические съемки. Подписано соответствующее соглашение с Геолкомом. С наступлением весны прибыли топографы, за ними последовали геофизики. Те и другие требовали людей и подводы. На крайний случай просили местных проводников. И все это лежало на начальнике геологической службы комбината.

В прошлом году, когда Каныш был на месторождении Болаттам, он видел выходы пиритоносного лигнита. Зимой образцы тамошних пород были отправлены в центральную лабораторию в Ленинград. Результаты анализа вышли обнадеживающими. После этого было предложено не возить для Карсакпайского завода пирит с Урала, а использовать в качестве флюсов болаттамскую руду. В выгоде предложения никто не сомневался, однако каковы запасы нового месторождения, расположенного в 180 километрах от Карсакпая? Оправдано ли открытие рудника? Этот вопрос также требовал проведения детальной разведки.

Молодой геолог никогда не забывал и о Байконурском месторождении угля. Результаты изысканий были неважные, да и бурение проведено неглубокое и слишком выборочное. Разведанные запасы не смогут обеспечить работу завода на длительное время. Памятуя об этом, геологический отдел развернул поиски угля, и в результате буровики обнаружили угольный пласт в урочище Киякты. По мнению Сатпаева, эти запасы несколько превышали мощности Байконурского месторождения. Здесь тоже была необходима детальная разведка. А возможности отдела пока не позволяли вести все эти работы одновременно.

Весна 1930 года застала Каныша в таких заботах. Джезказганская партия приступила к работе с семью станками. Однако начальник отдела и на этом не успокоился. Весной он дважды ездил в Свердловск и привез оттуда немало буровиков. Один из них старый знакомый — мастер Александров. С его прибытием два станка перешли на глубокое бурение, в подмогу свердловчанину были выделены самые расторопные и сообразительные местные парни. Их задачей стало перенять у опытного буровика секреты его ремесла. А в начале июня из Ленинграда возвратилась группа молодых людей, которые обучались там всю зиму и весну. Сразу же по приезде каждый из них получил по станку. Таким образом, еще восемь машин приступили к бурению. Были открыты химическая лаборатория, кернохранилище и мастерская. Чтобы постоянно иметь повсюду свой глаз, нужен был транспорт. После долгих хлопот Канышу удалось организовать собственный конный двор, и нескольких лошадей всегда держали наготове, чтобы любой инженер геологоразведочного отдела мог при первой же надобности выехать в партию. Но и это казалось недостаточным беспокойному начальнику отдела... И вот два старых, потрепанных автомобиля марки АМО заняли свое место рядом с конюшней; они послужили основой для будущей автобазы геологоразведки. Одна из машин постоянно тарахтела около дверей конторы или подле квартиры Каныша Имантаевича.

С удлинением светового дня увеличились темпы работ. Росли мастерство и навык рабочих. Егизек Байсалбаев пришел на буровую в числе первых казахов. По природе любознательный, понятливый, он прилежно изучал новое ремесло. Сметливый джигит приглянулся Канышу Имантаевичу, и скоро Сатпаев отправил его в Каратау к знаменитому американскому специалисту, прибывшему для обучения буровиков в Ачисайское месторождение. Пробыв два месяца у заморского мастера, Егизек научился чеканке алмазных коронок. Впоследствии это позволило геологам Джезказгана сэкономить много средств, используя алмазную крошку вместо закупки новых дорогостоящих коронок.

Многие из квалифицированных рабочих были приглашены со стороны. За дополнительную плату каждый обучал своего помощника. Несмотря на то, что такая подготовка кадров обходилась дорого, она себя оправдала.

Некоторые из приезжих оставались в Карсакпае насовсем. Одним из таких мастеров был Геннадий Ильич Бабаилов. Он и раньше бурил скважины в Джезказгане, в те годы, когда здесь вершили дела английские концессионеры. После их отъезда он вернулся к себе в деревню под Смоленск. Бабаилов был человеком свободолюбивым, мастером на все руки, жил одиноко, промышляя по деревням Смоленщины как кузнец. Случайно в газете ему попадается заметка об открытии Карсакпайского завода, и он, недолго думая, снова отправляется в места, памятные ему с молодых лет. Старые горняки, особенно буровики, до сих пор вспоминают его как своего наставника.

Вот свидетельство одного из них, Ахмедия Тулекбаева:

«Одна из замечательных черт Каныша Имантаевича — знание не только тайн земли, но и умение распознавать людей, их души. Как быстро он распознал доброе сердце Бабаилова! Однажды Канеке привел к нам русского с огромной окладистой бородой и сказал: „Друзья, уважайте этого человека как родного отца и учитесь его ремеслу. С сегодняшнего дня назначаю Геннадия Ильича главным лекарем всех наших станков. Он человек бывалый, знающий свое дело...“ Я проработал на буровой тридцать лет. За все эти годы не встречал другого такого мастерового человека, как Бабаилов. Он был неразговорчивый, но добрый, безотказный. Вы могли прийти к нему в час ночи и попросить отремонтировать станок. В таких случаях он молча вставал, делал один-два глотка из бутылки, которая всегда стояла у его изголовья, и шел налаживать остановившуюся машину. Возится, бывало, подолгу, иногда сутки, но, пока не запустит станок, не уйдет с буровой. Были у Бабаилова и свои слабости. Когда выпьет — а у него была склонность к этому, — мастер начинал по любому поводу и без повода на чем свет стоит бранить окружающих. Те, кто долго знал умельца, притерпелись к его пороку и не обращали внимания на сквернословие. Но вот один из новых рабочих, только что поступивших на буровую, не выдержал ругани Бабаилова и ответил ему той же монетой. Когда в бригаду пришел Каныш Имантаевич, этот новичок, Сейтказы Карсакпаев, пожаловался: „До каких пор этот старик будет оскорблять нас!“ Канеке улыбнулся и говорит: „А ты знаешь ягоду долана?“ — „Знаю — та, что растет на колючих кустах“. — „Так вот, Сейтказы, Геннадий Ильич как тот куст долана: сверху колючки, а за ними доброе сердце. Верно, иногда он перебирает. Но надо прощать человеку его недостатки, особенно пожилым людям. Без таких мастеров нам несдобровать. Так что забудьте, джигиты, ваши мелкие обиды“. Бабаилов и в тридцать третьем, самом тяжелом для Джезказгана году, не оставил Каныша Имантаевича, как поступили некоторые. Трудности и невзгоды делил наравне с нами. Геннадий Ильич много труда вложил в наше дело, его нельзя забыть».

Свидетельствует Т.А.Сатпаева:

«...Человеку, привычному к другому климату, освоиться с климатом Джезказгана было... не так-то легко. Безрадостная полупустынная степь; необычайно жаркое лето с температурой до 40 — 45 градусов и такими же морозами зимой; дожди как редкостное явление; почти неперестающие ветры, переходящие летом в пылевые, а зимой в снежные бураны, почти постоянное жалобное завывание ветра в печной трубе, действующее на нервы; полное отсутствие овощей и фруктов в первые годы работы комбината, а в связи с этим развитие цинги — все это было малопривлекательным и создавало большую текучесть как среди рабочих, так и технического персонала.

Как раз в это время мы только что потеряли с Канышем Имантаевичем нашего первенца-сына из-за неопознанной дифтерии. Сама я страдала цингой, и, надо сказать, мое мужество поколебалось. Жить еще в этой оторванности хотя бы от хорошей медицинской помощи, в этом климате, без овощей, которые иногда даже снились во сне, казалось невозможным... А геологоразведочная служба росла и крепла от года в год. Управление и камералки ее уже размещались в больших домах как в Джезказгане, так и в Карсакпае. Существовало уже просторное помещение для вновь организованного научно-исследовательского сектора. Уже имелось несколько микроскопов, бинокулярных луп и других точных приборов; работала своя шлифовальная мастерская, а руды и породы Джезказганского района подвергались точным петрографическим и минералографическим исследованиям. Зарождался геологический музей. Постепенно росла научная геологическая библиотека... Тонкости бурового дела также осваивались. Ни одна новинка в этой области не проходила мимо нашей партии...»

Сложившийся и с каждым днем набиравший мастерство коллектив геологоразведчиков не замедлил показать хорошие результаты. План геологоразведочных работ 1930 года, который был назван специалистами Геолкома чистой фантазией, оказался намного перевыполнен. В тот год буровики прошли 126 скважин глубиной в среднем 82 погонных метра. Это в два с половиной раза больше, чем было пробурено за предыдущие три сезона силами Геолкома. Разведанные запасы руды увеличились в несколько раз.

Таким образом, вопрос геологических кадров для Джезказгана был решен окончательно. Курсы, которые действовали в Карсакпае, постоянно пополняли ряды разведчиков. На комбинате стало со временем столько квалифицированных рабочих, что появилась возможность часть из них направить на самые передовые предприятия перенимать опыт.

Если в прошедшую зиму с трудом были укомплектованы рабочими три станка, то зимой 1930/31 года на сопках Джезказгана регулярно работали десять станков и обеспечить их буровиками не составляло труда. В следующую зиму постоянно действовали уже шестнадцать станков. А летом на Байконуре и Киякты, на Джезказганском хребте располагалось 27 буровых.

Каныш Имантаевич, худой и долговязый, носился на автомобиле от одной бригады к другой. А иногда являлся в сопровождении двух машин, нагруженных запасными частями и горючим, часто с группой инженеров и техников. Ведь к этому времени возросло не только количество станков, но и штат был дополнительно укомплектован инженерами, техническим персоналом. В отделе вторым районным геологом работал горный инженер С.А.Букейханов. Буровые работы возглавил инженер П.М.Никитин. Т.А.Сатпаева выполняла обязанности инженера-петрографа. Все это были специалисты с высшим образованием и большим опытом.

Увеличение числа специалистов позволило расширить поле деятельности геологического отдела. Теперь детально разведывались железомарганцевые руды в районе. Джезды и Найзатасе, Кургасынское свинцовое месторождение, где стоял давно заброшенный заводик горнопромышленника Рычкова. А в Киякты разворачивалась самостоятельная партия.

Каныш был прирожденным вожаком, пример которого вдохновлял всех. И, кроме всего, он любил работать в поле...

Из воспоминаний Т.А.Сатпаевой:

«Увлекшись полевой работой, Каныш Имантаевич совершенно забывал о времени и буквально от зари до зари без всякого отдыха мог с неослабевающим вниманием предаваться любимой работе, проделывая пешком за день не один десяток километров и как будто не чувствуя усталости, достаточно утомив при этом своих спутников.