Кому улыбается океан

Кстати, воспользовавшись ситуацией, мы задали Сфинксу несколько вопросов, на которые не получили ответа: видимо, у старика с возрастом начинает портиться характер. Когда с ним фотографировались, он ехидно усмехнулся, но значение этой усмешки, увы, мы поняли слишком поздно: с объектива забыли снять крышку.

На прощанье один из сторожей подарил мне на память алебастровую статуэтку, безусловно, очень древнюю. Правда, мои товарищи, уцепившись за то, что статуэтка сырая, доказывали, что она сделана два-три часа назад, но в них просто говорила зависть.

Два часа спустя, преодолев четыре с половиной тысячи лет, мы были на борту нашего «Канопуса». Впереди — Красное море. Прощайте, пирамиды, прощай, Сфинкс! Увижу ли я вас когда-нибудь?

В КPACHOM MOPЕ

В половине седьмого утра я поднялся на пеленгаторную палубу — делать зарядку. Анатолий Зинченко был уже на месте. Поначалу только он и я делали зарядку, поддерживая свою спортивную форму. В этом отношении мы здорово напоминали друг друга, хотя было бы натяжкой сказать, что мы вообще похожи как две капли воды. Опытный глаз мог определить, что Зинченко, быть может, выше и плотнее. Мой вес 67 килограммов при росте 170 сантиметров, а Зинченко имеет 110 килограммов и рост 2 метра. Анатолий чемпион флота по боксу в тяжелом весе, но и я, между нами говоря, не лыком шит. В свое время — ого!

Стоило мне, бывало, лишь подойти к рингу, как участники соревнований и судьи начинали перешептываться: «Что это за тип сюда затесался? Безбилетник, наверное».

Обычно мы с Анатолием проводили двадцатиминутную разминку — бегали, прыгали, приседали, размахивали гантелями и по очереди баловались двухпудовой гирей (свою очередь я всегда уступал Зинченко). Но в это утро разминка не получалась. Воздух был настолько сырой, что наверняка удовлетворил бы даже рыбу: дышать было трудно и противно.

Красное море — самое теплое и соленое в мире, с невероятной даже для тропиков влажностью воздуха. Красным, по распространенному мнению, оно называется из-за водорослей, которые принимают красный оттенок — багровеют от жары, наверное. Море это древнее — оно существовало еще в то время, когда Господь Бог диктовал Моисею Ветхий Завет. Тогда Иегова совершил чудо: по ходатайству Моисея море расступилось и евреи из Египта прошли по морю, яко посуху, даже не надев галоши. Многочисленные исследователи чуда не раз предпринимали попытки разыскать эту дорогу, но, увы, безуспешно — из-за непростительной оплошности Всевышнего, который забыл указать координаты. Видимо, уже тогда у старика начинался склероз.

Жизнь на «Канопусе» протекала спокойно. Но в этом спокойствии чувствовалось хорошо скрываемое внутреннее напряжение. Еще несколько суток, и мы придем на промысел. Что нас ждет? Будет ли рыба? Как поведут себя механизмы? Уже сейчас было ясно, что некоторые из них в береговых мастерских отремонтированы халтурно, и ремонтный механик Владимир Гурьянович Полянский появлялся в кают-компании озабоченный и молчаливый.

А вообще-то рыбаки умеют и любят поговорить. Я не знаю другой такой профессии, дающей столько тем для разговора, ибо даже в самый спокойный, самый заурядный день море навевает тысячу ассоциаций. Каждый рыбак за свою жизнь не один раз прошел огонь, и воду, и медные трубы, и обо всем этом он хочет рассказать. Оказаться один на один с самим собой — тяжелое испытание для человека везде, но на море — это стократ тяжелее. Все моряки мира преклоняются перед подвигом Алена Бомбара, оказавшегося «за бортом по своей воле», и все горячо ему сочувствовали: как Бомбару, наверное, хотелось поговорить хоть с одной живой душой, даже самой глупой и вздорной, чтобы знать, что тебя слушают человеческие уши, а не рыбы. На море нужно много говорить потому, что разговор — а на море это почти всегда веселая «травля» — отвлекает от мыслей о земле, мыслей, часто навязчивых и тяжелых. Наверное, поэтому среди рыбаков чаще, чем среди людей других профессий, встречаются превосходные рассказчики — люди с высокого качества юмором. И потому, наверное, на море так любят подшучивать друг над другом, без взаимных обид и камней за пазухой. Здесь обижаться на шутку нельзя — окончательно засмеют. Юмор вообще великолепная защита от неприятностей всякого рода: он помогает отвлечься и забыться куда лучше водки, перед которой у него есть безусловное преимущество: если спиртных напитков рыбаку разрешено взять в рейс не более двух бутылок, то юмора — сколько унесешь на своих плечах.

К этой теме я еще буду возвращаться не раз, а сейчас продолжу о Красном море. Все каюты на «Канопусе» радиофицированы, и объявления вахтенного штурмана прослушиваются в обязательном порядке. Самое неприятное из них, как легко догадаться: «Доброе утро, товарищи! Команде — подъем!» Но в это утро Слава Кирсанов изменил обычаю.

— Товарищи! Проходим тропик Рака! — разнеслось по трансляции в семь утра. — Желающие могут выйти на бак, чтобы полюбоваться этим превосходным зрелищем!

Это объявление подняло экипаж куда быстрее, чем опостылевшее «Команде — подъем!». Один новичок, который просил потом не разглашать его имя, выбежал на бак с фотоаппаратом. При виде «ФЭДа» все сразу посерьезнели. Это уже было событие.

— Во-он, видишь столб стоит, белый с красным? — втолковывал новичку второй штурман Пантелеич. — А на столбе рак. Это и есть тропик Рака.

— Где он, где? — суетился новичок, держа аппарат наготове.

— Неужели не видишь? — удивлялся Пантелеич. — Во-он сидит на столбе, в очках такой, газету читает. «Советский спорт».

Этот случай доставил нам такое удовольствие, что мы даже простили Славе его обман: оказывается, тропик Рака «Канопус» прошел в четыре утра.

Внимание команды немедленно переключилось на Гришу Арвеладзе. Едва успел он, позевывая, выйти из своей каюты, как его окружила толпа.

— Соку виноградного чего-то захотелось, — сообщил Грише один матрос.

— А я бы не отказался от стаканчика сухого вина, — поделился своим желанием другой.

— Мало ли чего ты хочешь! — Гриша ухмыльнулся. — Я тоже, может, хочу шашлык с кахетинским вино, а еще больше обнять молодая жена. Эх!

Упитанное Гришино лицо засветилось от воспоминаний, но начпрода быстро вернули к действительности.

— Значит, тропик перешли, а сок не выдаешь? Хорошо, пойдем и доложим старпому, что Арвеладзе нарушает законодательство.

— Как перешли? Дорогой, почему раньше молчал? Тогда совсем другое дело.

И Гриша побежал к штурману узнавать, действительно ли «Канопус» находится в тропиках, ибо только с этого момента, и ни одним часом раньше, каждый член экипажа имеет право на триста граммов сока или двести граммов сухого вина в сутки — на выбор. В этом вопросе Гриша был законченным бюрократом. Недели три спустя, когда мы подошли к Пакистану, он все время вертелся около штурманской рубки, потому что траулер балансировал на широте тропика, как циркач на канате. И стоило «Канопусу» хотя бы на одну милю отойти к северу от тропика, как Гриша торжественно прекращал выдачу сока.

— Нельзя, дорогой, не положено, — дружелюбно пояснял он возмущенным любителям сока. — Закон такой имэется. Пей газированная вода, очень полезный напиток, палчики оближешь!

Но в то утро мы получили на пять дней вперед по три бутылки отличного виноградного сока и тут же заложили их в холодильники. Они тоже имелись в каждой каюте: отвинчивалась крышка калорифера, или кондишена, как было принято его называть, и на холодные трубы укладывались бутылки. Законность этой операции была весьма сомнительна, но зато в самые знойные дни, когда температура в тени достигала сорока, а на солнце пятидесяти шести градусов, мы пили охлажденный, необыкновенно приятный сок.

В свободное время играли в шахматы и забивали козла. Домино у рыбаков — любимая игра, и проходит она на редкость темпераментно и азартно; проигравшие, независимо от ранга, идут «на мыло», провожаемые беспощадными насмешками. Через полчаса «козлы» берут реванш, а недавние победители влезают в их шкуры. У нас были настоящие гроссмейстеры домино: Борис Павлович, начальник радиостанции Саша Ачкинази, Пантелеич и боцман Трусов. У них, особенно у старпома, в запасе был богатый арсенал звуковых и визуальных сигналов партнеру, и, когда они разоблачались, начиналась веселая склока. Домино любили все, кроме, пожалуй, Володи Иванова, который говорил: «Умная игра — вторая после перетягивания каната». Поначалу и я относился к «козлу» скептически, но потом втянулся и одержал немало славных побед. Меня даже Борис Павлович и Пантелеич наперебой приглашали к себе в партнеры — когда под рукой не было никого другого.

По Красному морю мы шли более четырех суток, проклиная дикую жару и отвратительную сырость. Несмотря на то, что калориферы не выключались, а иллюминаторы были задраены наглухо, к утру все простыни, подушки, одежда были совершенно сырыми. Впрочем, чего еще ожидать от моря, окруженного кольцом самых жарких на земле пустынь? Аравийская и Нубийская пустыни, Саудовская Аравия сами изнывают от зноя и охотно делятся излишками жары с расположенным между ними морем.

Как и все суда в Красном море, «Канопус» был вынужден пройти между Сциллой и Харибдой. Да, Одиссей был именно здесь, и прошу всех гомероведов отныне ссылаться на данную публикацию. Сциллой и Харибдой Гомер образно называл проход Абу-Али, расположенный между островами Абу-Али и островом Зукар, берега которого покрыты белым песком и посему могут быть легко приняты за воду. Проход Абу-Али очень узкий и коварный; не так давно это на своей шкуре испытал один итальянский транспорт. Снять его с камней до сих пор не удалось, но если вы хотите попробовать свои силы, сообщаю координаты: 14 градусов 01 минута северной широты, 42 градуса 50 минут восточной долготы. Будьте особенно осторожны во время прилива.

К Баб-эль-Мандебскому проливу Красное море резко сужается — наверное, в интересах путешественников, которые могут сразу видеть берега Эфиопии, Сомали, Йемена и Адена. Пожалуй, второго такого места на земном шаре нет.

Несколько слов о Баб-эль-Мандебском проливе. В буквальном переводе это звучит так: «Ворота скорби». Ученый мир расколот на две конкурирующие группы: одна доказывает, что «Воротами скорби» пролив назван из-за гибели в нем многочисленных судов: другая же группа считает такое объяснение антинаучным и выдвигает свое, полагая, что оно единственно правильное. Когда по ту сторону пролива умирал богатый араб, его тело стремились захоронить в Мекке. Покойник, погребенный в священной земле пророка Магомета, получал посмертный пропуск к прекрасным гуриям и прочим радостям мусульманского рая. Но родственникам разрешалось сопровождать тело только до пролива, далее же покойник следовал в обществе специально назначенных лиц. Поэтому пролив, где родственники, прощаясь, рыдали, и назван «Воротами скорби».

Лично я предлагаю третье объяснение и готов с суровым достоинством выслушать крики, которые поднимут по этому поводу мои оппоненты. Сколько бы специальных статей, докладов и книг ни опровергало мою точку зрения, я останусь неколебим. Дело в том, что в Баб-эль-Мандебский пролив я случайно уронил свою зажигалку, только что заправленную бензином и с двумя совершенно новыми кремнями. Это событие было для меня крайне прискорбным. Отсюда и «Ворота скорби».

Таково истинно научное наименование Баб-эль-Мандебского пролива.

ПЕРВЫЙ ТРАЛ

Как-то я читал в одном журнале статью. В ней писалось, что в океане очень много рыбы, просто чудовищно много. Автору не хватало слов, чтобы выразить свой восторг по этому поводу. Он приводил цифры, умножал их на свои догадки и делил на душу населения. На каждого приходилось что-то около миллиона тонн теоретической рыбы, и я решил, что на первое время мне хватит. Правда, уже тогда в мозгу мелькнула смутная догадка, что теоретическая рыба тем отличается от добытого удачливым московским рыболовом ерша размером с мундштук, что из нее не сваришь ухи. Но я, разумеется, не решился противопоставить это безграмотное предположение могучей эрудиции ученого экономиста.

Здесь, на «Канопусе», я понял, что ученый был прав. Рыбы в океане очень много. И если ее сгонять хворостиной к тралу, на котором висят транспаранты «Добро пожаловать», и если рыба примет это любезное приглашение, и если она окажется не медузой или скатом, и если трал счастливо минует многочисленные ловушки, заботливо подготовленные океаном на дне, тогда все в порядке.

«Канопус» нетерпеливо пересекал Красное море, подгоняемый оптимистическими радиограммами собратьев-траулеров, которые уже давно паслись в Аравийском море. Капитаны сообщали, что уловы по сорок—пятьдесят тонн в сутки, что рыба сама лезет в трал, скандаля, давясь и расталкивая друг друга локтями, — картина, которую может представить каждый побывавший в Центральном доме кино во время бесплатного просмотра. За спиной — две недели томительного перехода. Рыба! Все мысли только о рыбе! Она начало, середина и конец любого разговора, она хлеб насущный и возвышенная мечта рыбака, который на полгода покинул любимый город и любимую жену — а у рыбака жена обязательно любимая, иначе в море нельзя, — чтобы вернуться с честью. А это значит, что должна быть рыба. Сорок тонн на каждую из восьмидесяти душ населения «Канопуса». Причем не теоретических, а осязаемых на ощупь, радующих не воображение, а желудок.

Два часа ночи. В слип, с которого сейчас соскользнет в море сорокаметровая капроновая авоська, старший тралмастер Валерий Жигалев швыряет бутылку шампанского. Провожаемый долгими взглядами трал пошел вниз. Теперь шутки в сторону, лишнюю болтовню — отставить. Ожидание первого трала священно. Нам подмигивает Канопус, симпатичная звездочка из созвездия Арго. Это наш ангел-хранитель, который каждую ночь приходит поболеть за своего крестника, перекинуться парочкой-другой слов. Он очень красив, весь в радужных огоньках, точно стеклянный шарик на солнце, если смотреть на него в бинокль. А простым глазом — простая звезда, обыкновенный светлячок на небе. В жизни чаще бывает наоборот: я, во всяком случае, никогда не беру в театр бинокль: иные театральные звезды хорошо смотрятся издали.

Море штормит. Волны бьются о слип и вкатываются на корму. В благоговейном молчании стоят на кормовом мостике свободные от вахты члены экипажа.

— Вира трал! — командует капитан Шестаков.

Оживились заскучавшие от безделья лебедки. Освещенные прожекторами стальные ваера потянулись из океана. За бортом сплошная мгла, таинственная мгла, окутавшая бушующую стихию. И где-то из глубин океана сейчас рвется домой, на траулер, на заброшенный в первобытную беспредельность очажок цивилизации, трал, заполненный неизвестностью. Первый трал! Что ты нам принесешь? А по корме уже грохочут бобынцы — чугунные шары, которые одни только знают, что такое прогулка по дну океана. А вот и трал, родной, долгожданный. Он принес первую рыбу — полведра черного карася, и час спустя, пройдя через руки кока, весь улов был подан на нескольких тарелках.

Не в силах смотреть на разочарованного крестника, Канопус вместе со своим созвездием скрылся за горизонт. Выключили рацию и ушли из радиорубки Саша Ачкинази и Николай Цирлин — им не о чем докладывать. Погасли огни Адена, заалел восток, а в штурманской рубке все продолжалось обсуждение персонального дела Индийского океана, выкинувшего свою первую шутку.

— Первый трал всегда комом, — подбил итоги капитан. — У остальных-то судов дела хороши! Полный вперед!

У мыса Рас-Фартак была назначена встреча всех шести траулеров, совсем как на Пушкинской площади под часами. Все уже были на месте. Траулеры бродили как неприкаянные, и всегда гордые, стройные их трубы казались сейчас сутулыми и усталыми.

У них тралы тоже были пустыми. Ночью рыба ушла. Куда — неизвестно, на дверях — замок, записки нет. Ушла, не сказав последнее «прости».

Позади — Севастополь, Камышовая бухта и две с половиной тысячи миль. Впереди сплошные вопросительные знаки.

ИСКАТЕЛИ СЧАСТЬЯ

Итак, давайте разберемся. Есть судно с могучими дизелями, холодильными камерами и тралами. Есть команда, знающая все эти вещи как свои пять пальцев. Океан тоже налицо. Нет только одного — рыбы. Ее нужно найти.

Криминалистам хорошо: скрываясь, преступники в интересах правосудия заботливо оставляют сигаретный пепел, пуговицы от брюк и удостоверения личности. Определил по учебнику сорт табака, спросил продавцов, сбывших брюки, сверил с удостоверением личности — и преступник, онемев от изумления, садится на свое плацкартное место.

Рыбу искать куда сложнее. Как-то не доходят у ихтиологов руки до этой проблемы, отвлекают другие насущные задачи из области чистой науки. Несколько лет назад на ихтиологическом небосклоне зажглась звезда первой величины — альфа, как говорят астрономы. Обобщив опыт поколений, ученый М. пришел к выводу, что рыба водится преимущественно в мокрой среде, то есть в воде. Теперь стало легче. Стало ясно, что рыбу следует искать преимущественно в воде. Остальное было делом техники. Ихтиологи бросились на штурм проблемы. У природы была вырвана еще одна тайна: рыбу нужно искать там, где есть скопления планктона. Но тут же выяснилось, что в Индийском океане, например, скопления планктона имеются на всей площади. Тогда в океаны на научно-исследовательских судах вышли сводные батальоны ученых. Одному коллективу за полтора месяца напряженной работы удалось доказать, что плотность криля — маленького рачка величиной с мизинец — пятьдесят граммов на кубический метр воды и посему этот рачок промышленного значения не имеет. А другое исследовательское судно много месяцев изучало Антарктику. Было доказано, что плотность айсбергов выше плотности воды и что пингвины едят сгущенное молоко.

Справедливости ради надо сказать, что среди ихтиологов были и есть действительно крупные ученые, оказавшие рыбакам неоценимую практическую помощь. Так, в тридцатые годы академик Книпович нашел скопления рыбы в Баренцевом море, показал ее пути, условия формирования косяков. С уважением относятся рыбаки и к трудам академика Марти, некоторых других ученых. Но в общем-то на промысловых судах к ученым-ихтиологам отношение пока ироническое. Рыбаки пристально следят за литературой, жадно изучают, ее но, право же, она пока вооружает их стрелами с кремневыми наконечниками. Я убедился в этом, когда целая флотилия траулеров оказалась перед фактом: рыба ушла. Куда, почему, надолго ли, вернется ли она, где ее искать? — вот каких ответов ждут рыбаки от науки.

Настали трудные дни. Траулеры разбрелись в разные стороны, тычась тралами в океан, как слепые котята. Где рыба? Где ты, рыбацкое счастье?

Теперь-то я знаю, что это такое.

Это оркестровый туш, пионеры с цветами и портреты в газетах — в конце рейса.

Это ноющие спины, растертые в кровь ладони, авралы, десятки глаз, впившихся в появившийся на поверхности трал, мертвое молчание, если он пустой, и сдержанная радость, если он полный, — в середине рейса.

Это сотня миль попусту пройденного океана, бессонные ночи капитана, ледяные радиограммы начальства — в начале рейса.

Так что рыбацкое счастье — это не клад золотых монет, найденных во время ремонта квартиры дореволюционной старухи. Оно и на вид не такое блестящее, и пахнет оно не духами «Коти», а соленым мужским потом. И соткано оно на добрую долю из лопнувших надежд и разочарований. Может быть, они есть, такие рыбаки, баловни судьбы, которые проводят весь рейс под звуки фанфар, но мне о таких слышать не довелось.

Десять трудных дней рыскал «Канопус» по океану, пропахивая вдоль и поперек район поиска, этакую рыбную ниву.

— Вира трал!

Полтонны красного карася. Это уже кое-что. Где-то неподалеку может прогуливаться косяк. Под лентой эхолота находятся электронный прибор, его название — фишлупа. Если под судном проходит рыба, на фишлупе возникнут характерные импульсы-бугорки. Есть бугорки! Черт возьми, фишлупа просто разрывается на части!

— Вира трал! Да побыстрее!

Я не забуду этот трал. Мощные лебедки стонали под его тяжестью. Он медленно вползал на корму, упитанный, похожий на гигантскую, туго набитую сосиску из кухни Гаргантюа.

— Восемь тонн, — сдержанно определил технолог Анатолий Тесленко.

— Пожалуй, будет, — нехотя обронил, попыхивая сигаретой, штурман Володя Иванов. Рыбаку неприлично выражать бурную радость, однако ноги у рыбаков готовы были выйти из повиновения, чтобы отбить чечетку.

Потом все долго молчали, глядя, как траловая команда сбрасывает в море восемь тонн медузы.

Теперь еще об одном обстоятельстве. Это специально для тех, кто думает, что в дни неудач рыбаки бродят этакими мрачными Чайльд-Гарольдами, с угрюмым взглядом и опущенными носами. Рыбаки — люди, и ничто человеческое им не чуждо. Но уж они-то хорошо знают, лучше других, что за одного битого двух небитых дают, что океан, этот великий шутник, терпеть не может нытиков, ему больше по душе Фанфан-Тюльпаны, озорные и даже бесшабашные с виду, неунывающие парни. И, попав в эти дни на «Канопус», вы бы не увидели кислых физиономий. Все было, как положено на море: подшучиванья и розыгрыши друг друга, отличный аппетит, неизменный и очень шумный «козел» по вечерам и песни под гитару.

Потому что десять неудач — это одна удача. И она пришла.

У БЕРЕГОВ ПАКИСТАНА

На «Канопусе» я впервые познал тяжкое бремя своих тридцати семи лет. Здесь с почтением относятся к моему преклонному возрасту и даже поглядывают с некоторым удивлением, как на неслыханно древнего человека. На судне есть еще четыре долгожителя, которым за тридцать, и мы, согбенные старики, держим себя с суровым достоинством. Остальные же члены экипажа так отчаянно молоды, что даже двадцатишестилетний капитан Шестаков считается человеком в возрасте.

Молодежь — самый неусидчивый народ в мире, органически неспособный ждать у моря погоды. Старые, мудрые капитаны не хотели покидать Рас-Фартак. Покачивая седыми головами, они говорили, что рыба — блудный сын, который обязательно вернется. Они предупреждали, что переход в новый район большой риск, потеря нескольких суток плюс неизвестность. «Эх вы, молодо-зелено», — говорили про себя капитаны, собравшись на капитанский совет, на котором рыбаки «вспоминают минувшие дни и море, где план выполняли они». А может, капитаны вспоминали, что лет двадцать—тридцать назад им тоже не сиделось на месте и они тоже ухмылялись, когда тогдашние мудрые, седые капитаны говорили им про риск и неизвестность. И думали, наверное, про себя, что таков извечный закон природы: молодого рысака на привязи не удержишь.

Покинув оставшуюся у Рас-Фартака флотилию, «Канопус» ушел к берегам Пакистана. Капитан Шестаков, побывавший здесь в прошлом рейсе, был убежден, что залив Сумиано Аравийского моря неосвоенный, но очень перспективный район лова. Аркадий Николаевич, с трудом вырвав разрешение на этот тысячемильный переход, хорошо сознавал, на какой риск он идет. Но это не был риск игрока в рулетку, просаживающего за сорок минут на зеленом сукне Монте-Карло денежки, накопленные папой за сорок лет. Было фанатичное убеждение, основанное на трезвом расчете. Была решительная и очень важная для молодого капитана поддержка Александра Евгеньевича Сорокина, всего экипажа траулера. И — интуиция. А интуиция рыбака, который живет морем и дышит морем, видит его наяву десять месяцев в году и во сне — всю жизнь, — это не просто интуиция, а почти сверхъестественное чутье.

Во время перехода на судне скучать было некогда. Мастера добычи Анатолий Запорожцев и Вася Брусенский со своими ребятами проверили каждую ячейку тралов. Не без гордости признаюсь, что мне самому доверили завязать несколько десятков узлов и закрепить на трале пяток кухтылей — полых пластмассовых шаров, запас плавучести которых позволяет тралу раскрыться. Старший мастер Валерий Жигалев принял мою работу, одобрил ее, горячо меня поблагодарил, после чего на всякий случай переделал все от начала до конца.

Расправил широкие плечи боцман Эдуард Михайлович Трусов. Получив в свое распоряжение свободную от вахт рабочую силу, он навел на палубах такой лоск, что даже залетные чайки и бакланы, прежде чем сесть на «Канопус», вытирали ноги. Воспользовался паузой и доктор. Преодолевая косность и рутину несознательных членов экипажа, не обращая внимания на уговоры и жалкий лепет, Виктор железной рукой боксера-перворазрядника всаживал шприцы с вакциной в трепещущие спины.

Человеческие организмы, двигатели, рефрижераторные установки, штурманские карты — все вновь проверялось, приводилось в порядок в ожидании генерального инспектора — рыбы.

А вечерами смотрели кино, тихо проклиная про себя прокатные организации, подсунувшие отчаянное старье. Из сотни фильмов было, правда, несколько приличных, и тогда Володя Иванов — вечерние сеансы всегда приходились на его вахту — хорошо поставленным голосом торжественно объявлял по трансляции:

— Через пять минут в столовой команды начинается демонстрация нового художественного фильма… «Подвиг разведчика»!

И все валом валили в столовую команды и снова смотрели «Подвиг разведчика», эту чудесную картину, которую я видел уже раз десять и пойду снова, когда Володя ее объявит. А на следующий день шло черт знает что, и, хотя фильм был действительно новый, далеко не у всех хватало мужества досидеть до конца. И зрители, у которых украли полтора часа свободного времени, выходили из столовой, бормоча про себя традиционную фразу: «Лучше бы мне дали по физиономии!»

Милях в двадцати от берегов Пакистана мы забросили пробный трал. Рыбы он принес немного, тонны полторы, но зато это была целая ихтиологическая коллекция. На кормовой палубе вповалку лежали полутораметровые барракуды — морские щуки с хищной пастью, усеянной острыми зубами. Это барракуды, по убеждению моряков, виновны в большинстве преступлений, приписываемых акулам. Были и сами акулы: небольшие, до метра длины, катраны, плоские как доска, акулы-рохли и акулы-свиньи, названные так за широкую и заплывшую жиром пасть. Капитан приподнял одну акулу за хвост и предложил мне, но я вежливо отказался, поскольку художественная литература воспитала меня в духе уважения к этим рыбам, недопущения фамильярного к ним отношения. Украшением трала была акула-пила, милая рыбка длиной в четыре с половиной метра. Про нее распускают слухи, будто в океане она хулиганит и лезет в драку с первым встречным, но наша акула вела себя корректно и доброжелательно: она охотно со мной сфотографировалась и даже подарила на память свою полутораметровую пилу.

Извивалось на палубе и несколько узких, длинных лент — морские змеи. В их крохотных головках таилась грозная опасность: укус такой змеи убивает в тридцать секунд. Поэтому военный трибунал в лице технолога Анатолия Тесленко приговорил их к немедленной смертной казни без права кассации, а Павел Степанович Мельников, бывший водитель севастопольских троллейбусов, а ныне матрос первого класса, привел приговор в исполнение. В трале оказался десяток метровых угрей, злобно скаливших свои острозубые пасти и готовых вцепиться даже в стальной трос, множество длинных и очень плоских серебристых рыб, к которым удивительно шло их название — рыба-сабля; солидно лежали на палубе мерроу — пудовые рыбины, которых рыбаки ласково называли «кабанчики», и, наконец, две черепахи. Я с детства люблю черепах, добродушных, никому не приносящих зла животных, и эта любовь перешла по наследству к моему сыну Саше. От нашего общего имени я обратился с просьбой даровать им жизнь. Матросы Володя Елисеев и Вадим Сучков потащили их к слипу, и черепахи со слезами благодарности на глазах уплыли к своим семьям, которые они так опрометчиво покинули.

Рыбы, за которой мы сюда пришли, — карася, сома, макрели — было мало, но это никого не обескуражило. Всем было ясно, что рыба есть. Нужно только установить, на каких глубинах, в каких местах она пасется. Снова и снова летел в море трал, обшаривая дно и докладывая о добытых уликах. Все более упитанным возвращался он из океана. Кольцо вокруг рыбы сжималось, и, наконец, поняв бессмысленность дальнейшего сопротивления, она сдалась на милость победителя: очередной трал принес шесть тонн чистого карася.

Это уже был успех. Поиск закончился. Начались рыбацкие будни.

ПЕРВАЯ ПОДВАХТА

В этот день я впервые понял, что такое настоящий горячий душ. Во избежание кривотолков должен заявить, что душ мне и раньше приходилось принимать — после тренировок, зарядки и вообще в гигиенических целях. Но все это было не то. Подлинное наслаждение от душа я впервые получил 2 сентября 1965 года.

Когда идет настоящая рыба, на траулере объявляется аврал. В этот период каждая пара рабочих рук ценится на вес золота: рыбу нужно поскорее ошкерить, рассортировать и заморозить, иначе она, простите, протухнет. Вот почему капитан, плохо скрывая сомнения в правильности своего решения, все-таки разрешил мне влезть в рыбацкую шкуру и выйти на подвахту. Рыбацкая шкура — это полупудовые резиновые сапоги до паха, непромокаемый передник и полотняная панама. Законченность этому изысканному туалету придают белые нитяные перчатки, какие милиционеры надевают по праздникам. Думаю, что рыбаков снабдили такими перчатками в эстетических целях, чтобы воспитать чувство изящества и красоты. Поначалу кажется, что ты попал в общество переодетых аристократов, и только отборные проклятья, которыми матросы осыпают свои ни в чем не повинные белые перчатки, помогают правильно сориентироваться.

Я вышел на корму как раз тогда, когда мои услуги были особенно нужны: у траловой команды начался перекур. Я сразу же в темпе подключился к этому делу. Моя симпатия, старший тралмастер Валерий Жигалев, паренек с на редкость обаятельной улыбкой, разъяснил своим ребятам — мастеру Толе Запорожцеву, матросам Вадиму Сучкову и Володе Елисееву (тому самому, которого когда-то сшибла с ног акула), как им повезло, что они получили в подкрепление именно меня. Валерий сказал, что я — это как раз то, что им надо.

— С приходом Марковича, — проникновенным голосом закончил он свою речь, — траловая команда превратилась в грозную силу. Вперед!

Запорожцев предложил тут же отпраздновать мой приход, и мы, передавая друг другу бутылки, по очереди напились холодной газированной воды.