Жаркий июль

Я рванулся в тамбур: первым побуждением было остановить поезд стоп-краном, но я сразу понял бессмысленность этого намерения. Электричка проедет ещё несколько сот метров, потом, пока откроют двери, пока добежишь до перрона — Щепанской и след простынет.

— Раззявы! — повернулся я к Крушельницкому. — Раззявы мы с тобой бездарные. Упустили Щепанскую.

— Ты что, белены объелся?

Я потащил Толю в тамбур.

— Помнишь блондинку в платочке, сидела напротив красавицы брюнетки? В предыдущем вагоне?

— Ну?

— Так у неё родинка на левой щеке. И сошла сейчас — в Городке.

— Неужели?

— Сидела левой щекой к окну, мы и проворонили. Век себе не прощу.

— Увлеклись брюнеткой, — вздохнул Толя. — Чисто психологический просчёт. И все же не терзайся так: женщин с родинками много…

— Но ведь платье и платочек! Платье с жёлтыми цветами на чёрном фоне и такой же платочек. Сейчас мы выйдем и позвоним Оле.

— Должна знать платья Щепанской, — согласился Толя. Потёр руки и с энтузиазмом сказал: — Если Щепанская в Городке, никуда не денется. Завтра же возьмём.

Со следующей станции мы позвонили во Львов. На наше счастье Верещака задержалась на работе или просто наврала Щепанской, что заканчивает, впрочем, какое это имело значение? Главное — она подтвердила: у Щепанской действительно есть такое платье — жёлтые хризантемы на чёрном фоне.

Первым же поездом мы вернулись в Городок. Позвонили Дробахе. Следователь разволновался. Я представил, как он дышит на кончики пальцев с безукоризненными ногтями. Сказал, что немедленно выезжает, и приказал, не теряя времени попусту, поднять по тревоге весь состав местной милиции и дружинников.

Дробаха приехал действительно очень быстро, попросил ещё раз рассказать о блондинке с родинкой и одобрительно покачал головой.

— У вас хороший глаз, Хаблак.

— Ничего не поделаешь, профессия.

— Да, — согласился он, — профессия обязывает, но у вас было всего две-три секунды…

— Электронный глаз, — захохотал Крушельницкий. — Но учтите, даже электронные машины требуют питания… Я могу повести вас в такую чайную!

В Толиной чайной готовили какую-то особенную картошку, мы имели возможность, пока собираются дружинники, после картошки попить вкусного крепко заваренного чая. Не пива, не водки или вина, чем торгуют в большинстве чайных, а настоящего чая — нам принесли заварку в чайничке и небольшой настоящий самовар.

Я выпил два стакана без сахара, все же сахар убивает вкус чая. Дробаха не согласился со мной и размешал четыре ложечки; я поморщился, однако это не испортило Дробахе аппетита: допил и с наслаждением почмокал губами.

Дружинники собрались в репетиционном зале дома культуры, было их около трех десятков, всех, конечно, созвать не удалось, — значит, приплюсовав штат местного отделения милиции, мы насчитали около пятидесяти человек. Не так уж и мало, и Дробаха, ставя, так сказать, задачу, выразил уверенность, что мы завтра же сможем найти и обезвредить опасных преступников.

Все получили фотографии Пашкевича, все должны искать блондинку с родинкой на левой щеке, каждый получил квартал или часть квартала для поисков — в основном, в районе своего местожительства.

Эта процедура затянулась до полуночи, и мы уже не поехали ночевать во Львов, а остались в маленькой районной гостинице. Встали рано, как встают местные жители, которые торопятся на работу. Знали: наши люди уже на постах, и с нетерпением ждали донесений.

Первое пришло около восьми утра. Прибежал, запыхавшись, слесарь местного автотранспортного предприятия, ворвался в нашу комнату, начал ещё с порога:

— Там блондинка! Рядом с нами!.. Раньше не было, а теперь блондинка, и точно она, потому что красивая!

Парень от нетерпения переступал с ноги на ногу. Дробаха придвинул ему стул, потёр ладони и принялся расспрашивать. Выяснилось, что к соседям парня приехали дачники, мужчина с женщиной. Мужчина не выходит в сад; почему — парень не хотел расспрашивать соседей, чтобы не насторожить их, а женщина, хорошенькая блондинка, с утра собирала чёрную смородину. Вот только родинку на щеке парень не видел — далеко, но все же, кажется, есть и родинка…

Сигнал был важный, и мы, захватив старшего лейтенанта из райотдела милиции, поехали на окраину Городка, где жил дружинник.

Домик стоял последним в переулке, дальше тянулось поле, засеянное пшеницей, за ним — лес. Дом обнесён высоким забором, чудесное безлюдное место, и, если бы дружинник, узнав о дачниках, не заглянул за забор, могли бы жить незамеченными хоть сто лет.

Дробаха приказал:

— Хаблак с Крушельницким остаются возле усадьбы, дружинник поможет вам, а я со старшим лейтенантом войду в дом.

— Нет, — возразил Крушельницкий, — мы возьмём их сами, вам ещё следствие вести, а тут — оперативная работа.

Они со старшим лейтенантом исчезли за калиткой, а мы с дружинниками стали так, чтобы в случае чего отрезать преступникам отступление к лесу. Видел, с каким нетерпением парень поглядывает на забор, понимал его, потому что и сам нервничал, но ничем не проявлял этого. В конце концов, это не первые и не последние преступники. Всегда приятно ставить точку, но ведь не знаешь, что тебя ожидает завтра, потому что, к сожалению, не один Пашкевич топчет нашу землю.

Однако этому лысому бандиту — каюк, и сейчас…

Хлопнула калитка, из усадьбы вышли Крушельницкий со старшим лейтенантом. Толя помахал дружиннику рукой, подзывая.

— Ложная тревога, — сказал он. — Тут все в порядке. Нормальные дачники, и документы у них в порядке. Муж и жена Нестеровы. Он — работник строительного треста, она — помощник режиссёра на телестудии.

Паренёк покраснел так, что, казалось, кровь брызнет из щёк.

— Похожа… — пробормотал он. — И блондинка…

Крушельницкий похлопал его по плечу.

— А ты — молодец, и спасибо за сигнал. Смотри ещё, а мы поехали.

В милиции нас ждал высокий, представительный парень в кожаной кепке. Носить такую кепку в жару несколько обременительно, но кепка была и правда красивой и модной, а чего не вытерпишь ради моды?

Старший лейтенант знал парня, так как спросил:

— Что-нибудь нашёл, Петро?

— Так, — махнул тот рукой, — может, пустое, но вы говорили обращать внимание на все…

— Рассказывай же.

— Дело такое… У нас там рядом шофёр дом имеет. Фамилия Фоняков. Он с женой живёт, она женщина толстая. А на дворе бельё повесили, рубашки и трусики, значит. Ну, так совсем, значит, маленькие и красивые, не для Фоняковой.

— Постой, парень, — вдруг осенила меня догадка, — Фоняков случайно не на «рафике» ездит?

— Нет, на автобусе.

— И давно тут Фоняковы живут?

— Давно, я и не помню.

— Может, слышал: они не из Кривого Рога?

— Не знаю, я ещё маленьким был, когда строились.

Крушельницкий уже дышал мне в затылок.

— Давай, давай.. — шептал он.

Автобус мы увидели ещё издали. Он примостился у самых ворот усадьбы, двумя колёсами на тротуаре, и Фоняков что-то выгружал из него.

Наша машина миновала усадьбу Фоняковых и остановилась за углом. Мы выскочили вместе с Крушельницким и повернули назад. Шли не спеша, чтобы не привлекать внимания, и Толя, размахивая руками, что-то горячо доказывал мне. Кажется, он рассказывал содержание недавно виденного фильма, но я не слышал его, слова как-то обтекали меня, не касаясь, будто они существовали отдельно от Крушельницкого и вовсе не он произносил их.

Теперь можно было разобрать, что Фоняков выгружает из автобуса железную кровать. Спинки уже вытащил и прислонил к ограде, сетка, должно быть, была тяжёлой или плохо проходила в дверцу, открыл калитку и позвал:

— Иди сюда, Борис, помоги!

Я отчётливо слышал каждое его слово, хотя до автобуса оставалось метров пятьдесят. Он точно сказал: «Борис», и мне захотелось ускорить шаги, но сразу подавил это желание, только стиснул локоть Крушельницкому, и тот кивнул мне в ответ.

Фоняков перегородил сеткой тротуар, мы могли бы обойти автобус по мостовой, однако Толя остановился в нескольких шагах, наблюдая, как Фоняков дёргает сетку.

— Помочь, дед? — спросил Крушельницкий.

Тот неприязненно оглянулся. И в это время из калитки на улицу вышел Пашкевич. Лысый бандит в лёгких парусиновых брюках и полосатой рубашке. Коротким взглядом он скользнул по нас и принялся помогать Фонякову.

— Поднимай, папаша, — скомандовал.

Я шагнул вперёд, словно хотел обойти Пашкевича схватил его за руку и выкрутил за спину.

Пашкевич понял все сразу — обладал молниеносной реакцией, — вывернулся и едва не вырвался. Ударил меня ногой в живот, грязно выругался, рванулся в усадьбу, но Толя успел схватить его за другую руку.

Клацнули наручники, и лысый осел на тротуар.

— Спокойно, Пашкевич, — властно сказал Крушельницкий, — хватит тебе куражиться!

Лысый сидел на тротуаре и с ненавистью смотрел на нас. Конечно, я не ожидал благодарности в его взгляде, но глаза излучали столько ярости, что её хватило бы не только на нас с Толей, а и на весь уголовный розыск.

— У-у, гады! — прошипел он.

Меня не трогали его эмоции, я проскользнул в калитку, чуть не наскочив на полную женщину в грязной кофте.

— Вам кого? — остановилась она, загораживая дорогу.

Я обошёл её, отстранив не очень вежливо, и взбежал на высокое крыльцо. Отсюда дверь вела на открытую веранду, а там стояла, испуганно глядя на меня, вчерашняя светловолосая красотка.

— Мария Щепанская? — спросил я.

— Мария… — попятилась женщина. — Откуда вы и что вам нужно?

— Милиция! — сказал я, наверное, слишком громко. Но что я мог поделать, не удержался. — Милиция, и вы задержаны, Мария Щепанская!

Стояла — красивая, грудастая, молодая и самоуверенная, а отшатнулась — сгорбилась, посерела, и кожа на её лице покрылась морщинами. Однако я ни на мгновение не пожалел её, и не потому, что огрубел на милицейской работе: ведь знала, что делает, сознательно шла на преступление. Думала — обойдётся. Но не обошлось, не могло обойтись, и пусть это знают все: никому не обойдётся!

В тот же день Дробаха провёл первый допрос.

Пашкевич не признавался ни в чем, все отрицал, выкручивался как мог. Но его ждали очные ставки, вещественные улики, к тому же при обыске в его комнате нашли около тридцати тысяч рублей: деньги за проданную «Волгу» и полученные от доверчивых покупателей ковров.

Щепанская, наоборот, не отрицала ничего. Плакала, рассказала все, надеясь, что чистосердечное раскаяние хоть немного смягчит её участь. Оказалось, она переехала во Львов, узнав, что мать живёт неподалёку. Фонякова, бросившая когда-то дочь на произвол судьбы, теперь поняла, что может извлекать из неё выгоду. Никто не знал, что Щепанская часто ездит к матери: товары и деньги, которые она украла, работая продавщицей, хранились у Фоняковых.

Задумав афёру с коврами, Пашкевич договорился с Фоняковым, и тот за сотню достал «рафик» в соседнем районе. Официально, согласно путёвке, машина в эти дни находилась в командировке.

Я решил вылететь в Киев первым же завтрашним рейсом. Сделал бы это ещё и сегодня, но последний самолёт уже поднялся в воздух.

Мы с Дробахой и Крушельницким стояли возле управления и советовались, как быть. Толя настаивал, что конец нашего нелёгкого дела следует обязательно отметить скромным ужином, хотя в такую жару даже сама мысль о ресторане казалась неуместной. Наконец решили поехать в кафе, что в Стрыйском парке.

Крушельницкий ушёл организовывать машину, а мы с Дробахой перешли на противоположную сторону улицы, в тень от большого каштана. Наступил вечер, но было душно, вероятно, собиралась гроза.

Дробаха прислонился к стволу каштана, подышал на кончики пальцев и как-то неожиданно сказал:

— Жаркий месяц июль…

Примечания

1

Перевод К.Чуковского

2

Перевод Банникова