Мне понравилось, что не надо сидеть в приемной, я вообще не люблю ждать кого-либо, хотя бы и самого высокого начальника, протирать штаны в приемных для меня последнее дело, но в данном случае полковник Задонько, или, как уважительно назвала его секретарша, Николай Николаевич, не заставил меня выплескивать нервную энергию под начальницкой дверью, и я вошел в кабинет, исполненный чувства собственного достоинства.
«Хотя, – одернул сам себя, – нет оснований задирать нос, Лев Моринец. Собственно говоря, кто ты? Обыкновенный грабитель. И не спрятал бы ты свое тщеславие куда-нибудь подальше?»
Полковник Задонько удивил меня. Я предполагал, что сейчас увижу человека лет пятидесяти, карабкавшегося со ступеньки на ступеньку, пока дослужился до такого чина, а встретил меня совсем еще молодой офицер лет тридцати пяти с умным и красивым лицом. Сухопарый и, наверно, сильный: крепкие мышцы угадывались под милицейским мундиром. Он поднялся навстречу, пожал руку, улыбнулся приветливо, отчего лицо его стало еще приятнее, и сказал:
– Вот вы какой! Чемпион!
Чье самолюбие не потешат такие слова? Но я не выказал ни малейшей признательности: ведь прекрасно понимал: будет разговор не из легких. Уселся на стул, подобрав ноги, и сразу поставил точку над «i»:
– Хоть и чемпион, а пришел с повинной.
– Как-так? – даже растерялся Задонько.
– Длинная история, Николай Николаевич. – Я специально назвал его по имени и отчеству, стараясь перевести разговор в несколько иную плоскость. – Я принимал участие в ограблении эшелона с контейнерами под станцией Ребровица.
– Вы?! – все еще не верил мне Задонько.
– Да, ваш покорный слуга, – подтвердил я, сразу отрезая все пути к отступлению.
Лицо у полковника потемнело, черты его заострились.
– Трудно поверить, чтобы такой человек… – начал он осторожно.
– Не щадите меня, Николай Николаевич, – возразил я. – Что случилось, то случилось. Но я хотел, чтобы вы выслушали меня.
– Разумеется, я весь внимание.
Вдруг полковник поднялся, обогнул стол и устроился напротив меня.
– Вижу, вам трудно, – сказал. – А так, думаю, будет проще… – он оперся подбородком на ладонь и уставился на меня. – И как же это произошло?
– Началось все месяц назад… – я решил рассказать все, не таясь. – Позвонил мне подполковник госбезопасности Луганский…
Я рассказывал, а глаза у Задонько как будто все больше темнели, лицо становилось тверже. Когда я закончил, он просидел с минуту молча, потом стукнул ребром ладони по столу и выругался. Но сразу взял себя в руки и молвил с сожалением:
– Да, влипли вы в плохую историю, Лев Моринец. Даже не знаю, как поступить…
– Я пришел, чтобы повиниться и помочь вам. Ну, чтобы поймать всех этих преступников.
– Явка с повинной, безусловно, значительно облегчает ваше положение, – сказал полковник все еще хмуро. – И ваша готовность помочь правоохранительным органам. Но скажу прямо: не хотелось, чтобы ваша фамилия фигурировала на суде. Как это будет выглядеть: в вашу честь украинский флаг поднимали, а придется вас судить…
– Что заслужил, то и заслужил…
– Знаете, какой скандал разыграется в прессе?!
– Догадываюсь.
– Ну, хорошо, – скривился Задонько, – до суда еще далеко и подумаем, как облегчить вашу судьбу.
Я набрался нахальства и заявил:
– Не надо, полковник.
И тогда Задонько вскипел:
– Считаете, растревожили мне душу? Самому думать следовало! Я о престиже страны забочусь, плевать мне, в конце концов, на вас лично! – но тут же почувствовал, что перебрал и извинился: – Не воспринимайте Мои слова буквально. Но вы сами понимаете: как бы писали наши газеты, скажем, о Джонсоне или черт его знает о ком из американских чемпионов? Скандал на весь мир!
– Однако, закон – превыше всего! Задонько задумался.
– Я попробую что-нибудь сделать, – сказал наконец. – Ведь вы явились, чтобы посодействовать правоохранительным органам, ведь так?
– Именно так.
– Может быть, удастся провести вас в качестве свидетеля.
Честно говоря, такая перспектива меня устраивала. Утверждаю это абсолютно искренне. Ведь мог бы присягнуть, что согласился быть лишь охранником Луганского, ничего не зная об его истинных планах. Более того, когда банда взламывала контейнеры, я решил принять участие в ограблении только для того, чтобы затем раскрыть преступление. Это тоже мог бы утверждать под присягой, выходит, совесть у меня, можно сказать, чиста.
– Ну что ж, – сказал Задонько, – теперь нам придется кое-что уточнить.
– Все, что смогу…
– Луганский, считаю, – лицо второстепенное. Кто-то над ним стоит и держит вожжи. Это нам и следует выяснить. Конечно, мы за ним понаблюдаем. Надеюсь и вы поможете.
– Постараюсь.
– Вот и договорились. Все остается так, как было. Вы исполняете все распоряжения Луганского, более того, желательно, чтобы завоевали доверие и как-то выдвинулись, вошли в его ближайшее окружение.
– Противно.
– Иногда надо переступить через самого себя.
Я подумал: после того, что пообещал мне Задонько, вряд ли я имею право возражать ему. Потому и пообещал:
– Хорошо.
– Понимаете, с вашей помощью могли бы выйти на шефа Луганского.
– Но как? Ведь он не очень-то доверяет мне.
– Надо, чтобы стал доверять.
Я решил: в следующий раз, когда позвонит Иван Павлович, я попробую как-то подмазаться к нему.
– Использую для этого любую возможность, – пообещал.
– Когда-то я встречался с подполковником Луганским, – сказал Николай Николаевич, – и он произвел на меня неплохое впечатление. Оказывается, ошибся!
– Он умеет подойти к человеку, а потом использовать его в своих интересах.
– Десятеро молодых людей, вооруженных автоматами, – задумчиво произнес Задонько. – Большая сила!
– К тому же, молодых людей, готовых на все. Без моральных устоев.
– Взять их будет непросто.
– Скорее, очень сложно.
– Следует установить личность каждого. И брать поодиночке. И тут мы надеемся на вашу помощь. Имена, фамилии, желательно – адреса.
– Не знаю, смогу ли.
– Хотелось бы, чтобы в банде вас считали своим. Тогда люди легче раскрываются.
– Вы ставите передо мной сложное задание.
– И опасное, – уточнил полковник. – Если заподозрят, уберут. Об этом вы должны помнить каждую минуту.
– Я не из пугливых.
– Вижу.
– Имена кое-кого знаю. Олег и Владимир. Фамилия Олега – Сидоренко. Слышал, как к нему обращались. Еще один – Шинкарук. Думаю, эта тройка – из бывших спортсменов. Такие, знаете, амбалы…
– Оружие у каждого?
– Нет, я и Сидоренко свои автоматы оставили в машине Луганского. Тайник под задним сидением. Но, знайте, у кое-кого – пистолеты с глушителями.
– Разбираетесь в оружии?
– Когда-то, до самбо, интересовался стрелковым спортом.
– Ну что ж, Левко, ты мне нравишься, – перешел на «ты» полковник. – Вместе мы можем неплохую кашу сварить.
Я повеселел: этот полковник оказался хорошим человеком, и следовало выложиться, чтобы и вправду «сварить кашу».
– Завтра отправимся в Михайловку, – сказал Задонько, – к Василию Григорьевичу. Попытаемся поймать на горячем.
– Я мог бы показать, где его усадьба.
– Нет, – возразил полковник, – тебе никак нельзя. Василий Григорьевич или кто-то из его семьи узнают тебя и донесут Луганскому. Ни-ни…
Я кивнул, соглашаясь: один неверный шаг и конец всей так хорошо задуманной операции. На прощание полковник сказал:
– Ты, Левко, теперь наша главная фигура. Что-то вроде ферзя. Ведь только с твоей помощью сможем быстро «объявить им мат». Потому ты и должен взвешивать каждый поступок, выверять любое слово. Спрячься у Луганского за пазухой, он – наш первый враг, он и его неизвестный шеф. Я верю: скрутим головы этим гадам. Кажется, вышли мы на большого зверя. Очень опасного зверя. Ты, Левко, даже не представляешь, насколько опасного.
Что-то на меня нашло, и я ответил самоуверенно:
– Не так страшен черт, как его малюют.
– Страшен, Левко, и это надо хорошо уяснить себе. Ведь ты сам говорил: амбалы вооружены бесшумными пистолетами. И стоит им лишь что-то заподозрить…
– Хорошо, – пообещал я, – буду осторожен и хитер.
– Таким ты мне еще больше нравишься, – усмехнулся полковник.
Я хотел подняться, но Задонько остановил меня.
– Вот что, – посоветовал, – ты, Левко, сам не беспокой Луганского. Любая инициатива должна исходить от него. Не навязывайся, иначе заподозрит неладное. Пусть он сам тебя приблизит. А он со своим шефом, конечно, видится, ведь связаны одним узелком, и разрубить этот узелок сможем только мы.
– Интересно, куда они загнали второй грузовик? – эта мысль не давала мне покоя. Его забили в основном «Вятками». Еще там несколько коробок с компьютерами.
– Думаю в одно из соседних сел. Это уже наше дело. Да и вообще, никуда не денутся: все равно выбросят на рынок – и видеомагнитофоны, и компьютеры. Им деньги нужны, живые деньги, чтоб оборачивались и давали прибыль. Вот тогда мы и возьмем их за шкирку.
Я полностью согласился с полковником. Да и как не согласиться с человеком, который вытащил меня, можно сказать, за шкирку из смердящей ямы.
Не отпуская меня, Задонько вызвал Лижин. Сообщил какому-то полковнику Кирилюку: есть неопровержимые доказательства, что банда, разграбившая контейнеры, киевская, и отозвал группу в столицу. Кроме того, распорядился установить наблюдение за Луганским.
РАЗ – НАЛИЧНОСТЬ, ДВА – НАЛИЧНОСТЬ…
Яровой вызвал к себе Сушинского.
– Как дела, Афанасий Игоревич?
Тому не надо было объяснять, что именно имеет в виду шеф.
– Восемьсот семьдесят миллионов. Звонили из «Меркурия», а также из посреднического кооператива «Орион». Перевели еще около трехсот миллионов.
– Всего один миллиард сто семьдесят миллионов?
– Обещают еще сто пятьдесят – двести. Думаю, перепрыгнем через полтора миллиарда.
Сердце у Ярового забилось ускоренно: пусть купоны, пусть деревянные, а все же миллионер. И не какие-то там два, пять или даже пятнадцать миллионов, а больше, чем полтора миллиарда. Один из самых богатых людей на Украине, есть от чего голове вскружиться. Но только не теперь: сейчас голова должна быть трезвой. Как никогда. Приказал:
– Деньги следует превратить в наличные.
– Трудно.
– Полагаюсь на вашу мудрость, Афанасий Игоревич. Можете заплатить банковским клеркам пять процентов. Пятьдесят тысяч с каждого миллиона.
– Это другое дело. Клюнут.
– Не могут не клюнуть – каждый хочет красиво жить. Сушинский подумал: и сам он не против того, и ему хочется иметь дачу, машину, быть спокойным за завтрашний день. Яровой, видно, угадал его мысли: поманил Афанасия Игоревича пальцем, указал на стул возле себя и прошептал на ухо:
– И вас не забуду. Сто достаточно?
– Миллионов? – вырвалось у Афанасия Игоревича.
– Не тысяч же… – усмехнулся Яровой, зная, что теперь Сушинский разобьется в лепешку, а превратит все деньги в наличные.
А Афанасий Игоревич летел в мыслях на, казалось ему, недосягаемую высоту. Двадцать пять миллионов! И без всякого риска. Больше, чем Яровой пообещал Лутаку, но ведь тому светит, кто знает, сколько лет колонии: ватник, тяжелые башмаки, тюремная баланда, а он загребет больше, построит коттедж, не такой роскошный, как у Ярового, но вполне пристойный – с гаражом в подвале, и поставит туда «опель» или «форд». Однако, на дачу и «форд» ста может и не хватить. Цены бешеные, а купон с каждым месяцем все больше обесценивается.
Афанасий Игоревич блудливо опустил глаза и сказал, немного устыдившись собственного нахальства:
– Если можно, еще тридцать…
Но Яровому сегодня море было по колена.
– Пусть будет еще тридцать, – согласился. – Только для вас, уважаемый, принимая во внимание ваши неоценимые заслуги.
«Неоценимые – это точно, – подумал Сушинский. – А он мог бы выложить и тридцать пять… Прозевал момент, болван. Сейчас поздно – шеф может и рассердиться. А потом видно будет».
Это «видно будет» окончательно успокоило Афанасия Игоревича. Время покажет и расставит все по своим местам. Миллионы шефа никуда не денутся. Вложит их в какую-то компанию или откроет свой коммерческий банк, тогда можно будет снова «подъехать» к нему, намекнуть, что сохранились некоторые весьма нежелательные документы, а цена тех документов – миллионов пять или шесть. Шантаж?
Ну и что: шантаж, так шантаж, это еще смотря с какой стороны подойти. Каждый отстаивает свое право: ну, не совпали мои интересы с вашими, зачем же из этого делать трагедию.
Подумав так, Афанасий Игоревич несколько смутился. Не слишком ли жестко он держится по отношению к Яровому. Ведь тот вытянул когда-то его из болота – исключили бы из партии, и остался бы он голым и босым.
Хотя где та партия и кто нынче с ней считается. Разве что бывшие номенклатурщики в Верховном Совете шамутятся, речи провозглашают, стремясь повернуть вспять – возвратить старое, но кто из нормальных людей им сочувствует? Каждый устраивает себе счастливую жизнь, старается сорвать куш где только можно, недаром же говорят: «накопление первичного капитала».
Вот и вы, пан Яровой, накопили: сколько фирм, банков и предприятий обмишурили – стяжатель вы и мошенник, если не сказать – грабитель.
«Но ведь и я немного попользовался, – мелькнула мысль, – отхватил кусочек пирога. Правда, маленький кусочек, зато никто и никогда об этом не узнает».
Яровой заметил, как изменилось выражение лица у Сушинского, но не придал этому значения. Еще бы: шутя и играя оторвать такой лакомый кусок. Правда, если честно, то не совсем шутя и играя: начинается самый важный этап всей операции – превращение безналичной денежной массы в карбованцы – вполне осязаемые.
«Слава Богу, – вздохнул Леонид Александрович, – что существуют коммерческие банки, попробуй в государственных наличность выбить!»
– В банке «Инковест» у меня есть знакомый главный бухгалтер, – сообщил Афанасий Игоревич. – Он там фактически командует парадом. А именно через «Инковест» идут в «Канзас» деньги. Свыше миллиарда.
Подумал: за что этому нахальному держиморде Фонякову надо платить такие деньги? Свыше пятидесяти миллионов! Обойдется… Хватит ему и двадцати. Свинья собачья, и так от радости до потолка прыгать будет. Но ведь и Яровому необязательно знать об этих его маленьких хитростях. Пусть думает, что пять процентов пошли главбуху, а он к своим тридцати присобачит еще тридцать. Деткам на молочко, так сказать.
Напоминание о детях растрогало Афанасия Игоревича: у него два сына – оба, правда, уже усатые и работают, – но в перспективе внуки или внучки, а он всегда любил малышей и считал: нет лучшего отдыха, чем возня с ними.
Да и сыновьям следует что-нибудь подкинуть: здоровые лбы, да прозябают на инженерских зарплатах. Несладко было и раньше, а теперь вообще хоть вешайся…
И Афанасий Игоревич дал себе торжественное обещание: выделить из тридцати миллионов, которые собирался вытянуть из главбуха, половину Павлу и Василию. Хотя и знал, что, когда придет время, пожадничает, бросит по миллиону, ну, по полтора – и то много, нельзя развращать молодое поколение.
Он сам – другое дело. Как трудно вскарабкивался на верхотуру, расталкивал других локтями, прилепился наконец к номенклатуре, и надо же: встретилась Сонечка, молоденькая, хорошенькая, аппетитная… Глаза на пол-лица, голубые, и ямочка на щеке. А Клава не понимала его, поперлась в партком. Слава Богу, Яровой спас…
Где теперь Сонечка? Тогда, до смерти напуганный, он отрекся от нее, как последний подонок. Встретилась бы теперь… Ох, и загулял бы ты, Афанасий! Деньги, пусть ничего и не стоят, но их много, и миллион или даже больше можно было бы профукать с любимой.
«А может, разыскать?» – вдруг подумал.
Афанасий Игоревич представил, как целует Сонечку, как обнимает, какая она пылкая и податливая – воспоминания вдруг вспыхнули с новой силой, кажется; пошел бы за любимой на край света. Но тут же подумал: точно, просвистел бы все деньги, может, и не хватило бы, а он ведь нацелился на дачу и «форд» – к черту все женские прелести, вместе взятые!
Но что говорит Яровой?
– И этот ваш никчемный главбух вот так, за здорово живешь, получит пятьдесят миллионов? Не жирно ли будет?
«Конечно, жирно», – едва не вырвалось у Сушинского, но проглотил язык и подивился проницательности Ярового. Смотрит в корень и ничего, даже самой сокровенной мысли, от него не утаишь.
– Но ведь вы сами определили – пять процентов, – напомнил.
– Смотря с какой суммы! Отвалить просто так миллионы какому-то паршивому главбуху… Миллионы что, на дороге валяются?
«Таки валяются», – мог бы возразить Сушинский, но снова прикусил язык.
– Хватит и десяти, – отрезал Яровой, и Афанасий Игоревич расстроился донельзя: лежали деньги в кармане, но их нахально вытащили, и кто – пан Яровой, словно обычный карманный воришка.
«И зачем я сболтнул ему про главбуха? – отчаянно корил себя. – Дурак плешивый». И все же попытался выкрутиться:
– Не все пойдет главбуху. Есть там разные клерки да кассиры… Кстати, вы знаете, сколько весит миллион?
– Надо договориться, чтобы выдали десятитысячными купюрами.
– Если даже десятитысячными, представляете вес миллиарда?
– Привезем автомобилем.
– Страшно.
– Охрана надежная… – Яровой усмехнулся, вспомнив рассказ Луганского об амбалах. – И вооружена.
– Кассирше надо дать на лапу, чтобы выдала крупными купюрами.
– Разве я возражаю?
– Вот вам на круг – пять процентов, – продолжал гнуть свою линию Афанасий Игоревич.
– Хорошо, – сдался наконец Яровой, – вам виднее.
– Обещаю уложиться в пять процентов, – сказал Сушинский. – Не волнуйтесь, если что-то останется, верну.
Яровой пристально взглянул на Сушинского, будто и в самом деле мог прочесть мысли, роившиеся в голове Афанасия Игоревича. И пожалел, что человечество, устремившись даже в космос, до сих пор не изобрело аппарат, способный проникать в мысли ближнего. Иной разговор был с этим умником. Ты мне одно твердишь, а я тебе сразу расклейку твоих тайных мыслишек. Вот была бы задушевная беседа!..
В то же мгновение Афанасий Игоревич тайком скрутил в кармане фигу.
«Вот такую теперь от меня информацию получишь, – пообещал не без удовольствия. – Необязательно тебе, пан Яровой, знать точно – сколько и через какой банк поступает миллионов, на фига это тебе? А пять процентов, как и договорились, выложи. Деткам на молочко», – прибавил, ехидно усмехаясь.
ПОЛКОВНИК ЗАДОНЬКО
Николай Николаевич прилег на диван и закрыл глаза: так лучше думалось. Прикидывал все «за» и «против», чтобы не ошибиться. Ну, налетят они на усадьбу Василия Григорьевича в Михайловке. Свалятся как снег на голову, обнаружат награбленное, арестуют хозяина, но ведь оснований для задержания членов его семьи нет. Милиция уедет, а жена Василия Григорьевича или кто-то из детей дадут знать шефу банды или тому же Луганскому о произведенном обыске. Иван Павлович сядет на дно, а шеф может затаиться так, что и за сто лет не найдешь.
Это – одна сторона дела. Если же взглянуть на другую?
Грабили бандиты контейнеры не для того, чтобы мариновать видеотехнику и компьютеры в Михайловке. Обязательно вывезут и разбросают по торговым точкам, не исключено, что перекинут и в соседние страны.
Превалировала вторая точка зрения: государство не должно нести такие убытки, и Задонько вызвал оперативную группу…
До Михайловки добрались в середине дня. Остановились в центре деревни на небольшой площади с церковью и двумя магазинами – продовольственным и хозтоваров. Николай Николаевич заглянул в продовольственный, там хозяйничала быстроглазая девушка, цепким взглядом она охватила полковника с головы до ног, словно сфотографировала – чужие люди в отдаленном селе всегда в диковинку. Улыбнулась и спросила:
– Вы новый дачник или проездом?
– А вы как думаете?
– Наверно, проездом. Задонько покачал головой.
– Вот и не угадали. Понравилось мне в Михайловке, хочу комнату снять. Есть у вас тут… – достал блокнот, полистал его. – Говорили мне: найди Василия Григорьевича… Вот фамилию не записал. Сказали еще – живет в усадьбе за зеленым забором.
– Так это же наш председатель колхоза, – обрадовалась девушка, – Михайленко Василий Григорьевич. Сейчас направо в переулок, там последний дом, а забор точно зеленый. Да вам каждый покажет.
«И правда, – подумал Задонько, – кто в селе не знает председателя колхоза? Однако, надо же такое: сам председатель заодно с налетчиками! Хотя, чего только не случается на этом грешном свете?..»
Задонько знал людей и повыше председателя колхоза, позарившихся на большие и на сравнительно не очень большие деньги, приходилось ему арестовывать чиновников высокого ранга, даже министров. Насмотрелся, потому и не очень-то удивился информации, полученной от продавщицы магазина.
– Так, говорите, в переулок направо? – переспросил. – Председатель колхоза Михайленко?
– Василий Григорьевич, – подтвердила, – наш давнишний председатель.
Забор действительно оказался зеленый, из плотно пригнанных досок. Задонько остановился у запертой калитки, потянул за конец мягкой проволоки, пропущенной сквозь дырочку в заборе, услышал громкое дребезжание звонка. Из дома вышел высокий плотный человек в наброшенном пиджаке, остановился у распахнутой им калитки, ощупал взглядом «бобик» с пассажирами, затем Задонько и, сощурившись, спросил:
– Кто такие и чего надо? Полковник достал удостоверение.
– Полковник Задонько из министерства внутренних дел. Начальник управления по борьбе с организованной преступностью.
Ожидал, что хозяин испугается, хотя бы смутится, но ничего подобного на его лице не отразилось. Лишь спросил:
– Ну и что?
– У нас есть сигнал, что в вашем сарае перепрятываются вещи, украденные из контейнеров на железной дороге под Ребровицей.
– И кто вам только наплел такую глупость?
– Глупость – не глупость, а должны проверить. Михайленко пожал плечами и отступил от калитки.
– Прошу, проверяйте, если не лень. – И добавил, разведя руками: – И вы притарабанились из самого Киева? Одного бензина сколько сожгли!
Была в его голосе такая уверенность в своей правоте, что полковник понял: прокол, фига с маслом под самый нос. Ясно, что бандиты уже вывезли все до нитки, и председатель колхоза только посмеется над ними.
Сарай, как и рассказывал Моринец, стоял близко от ворот, к нему вела заасфальтированная дорожка, справа виднелись яблони с большими краснобокими плодами, над кирпичным одноэтажным домом нависало ореховое дерево: на земле валялись орехи в бурой полопавшейся кожуре.
Михайленко моментально управился с большим амбарным замком. Распахнул двери, включил свет, хотя на дворе еще было хорошо видно. Стал у входа в сарай и, склонившись в шутливом полупоклоне, пригласил:
– Прошу, ищите, дорогие гости. – Лицо председателя расплылось в злорадной улыбке. – Наверху сено, – указал на сеновал, – прошу не курить.
Задонько прошелся по пустому сараю. Цементный пол, оштукатуренные стены. Две больших электрических лампочки на двести ватт каждая. На полках всякая дребедень, справа от входа стол, на стене над ним в различных гнездах ключи, клещи, кусачки, на столе банки с краской и лаком, словом, все, как у по-настоящему заботливого хозяина.
А Михайленко оперся спиной на притолоку и глаза его так и излучали веселье.
– Удивляюсь я своим односельчанам, – сказал, метнув выразительный взгляд на двоих его соседей, приглашенных в качестве понятых, – живет себе человек и не ведает, что какая-то свинья на него донос пишет. Бандитом тебя окрестил – это же надо! Грабителем! И солидные люди верят разным прохвостам, едут аж из Киева, чтобы убедиться: тут живет истинно честный человек. Ничем не запятнанный. Да я за доблестный труд звание Героя получил!
«А ты еще и нахальный, – подумал Задонько. – Нахальный и хитрющий. Да что попишешь: не говори „вор“, пока за руку не поймал».
Полковник вдруг заметил в углу на полу несколько маленьких клочков бумаги, подобрал их и спрятал в пластиковый кулечек, туда же сунул кусочек картона, видно, от коробки из-под компьютеров или видеомагнитофонов, но сделал это скорее для проформы: коробок-то давно нет и сравнить найденное не с чем.
Показал свои трофеи понятым.
Вдруг председатель колхоза рванулся к нему.
– Вещественные доказательства собираешь? Полковник Задонько, говоришь? Большой начальник, сказывал. А я с… хотел на всех больших начальников. Мы тут хлеб выращиваем, всех вас, бездельников, кормим – и вот тебе благодарность! Была бы еще наша партия, слетел бы ты, полковник, со своей должности, как пить дать, я бы сам в ЦеКа поехал, тогда б узнал, как порочить честных тружеников! По какому праву, спрашиваю?
«Ну, качай, качай права, – чуть не вырвалось у Задонько, – ты сейчас на коне, и я должен отступить, но еще посмотрим, чья возьмет. Нет преступлений, которые нельзя было бы раскрыть, и скоро мы возьмем тебя, пройдоху, на цугундер, что тогда запоешь? Обязательно докажем: рыльце у тебя в пуху, по глазам даже видно, вон как блудливо бегают. Но нет у тебя сейчас, полковник, ни одного доказательства, и должен ты извиниться и убраться отсюда, пока жив и цел. Сэ ля ви, как говорят французы».
Задонько развел руками и, усмехнувшись Михайленко как можно любезнее, сказал:
– Действительно, донос. Анонимщик проклятый, написал в министерство, а нам что остается? Пришлось проверить.
Версию про анонимку Задонько подбросил специально, чтоб запутать председателя: может, и поверит – сигнализировал в министерство кто-то из сельских недоброжелателей, подсмотрел и донес.
Однако глаза председателя все еще метали молнии, и полковник, хоть и не хотел этого, вынужден был добавить:
– Прошу прощения, такая уж служба.
Лишь после этого Михайленко немного оттаял.
– Служба у вас и правда дерьмовая, – все же не удержался, чтоб не уколоть. – Да ладно уж. Забудем.
– Забудем, – сделал вид, что повеселел, Задонько. – Напрасно из Киева ехали. Только, как вы правильно заметили, бензин сожгли. А с ним на Украине, ох, как трудно!
– Даже у нас в колхозе с этим загвоздка. Чем под озимые пахать, а весной сеять как?
Задонько пятился к калитке, всем своим видом демонстрируя смущение.
«И все же я возьму тебя за шкирку, – пообещал. – Но сегодня твоя взяла».
Милицейский «бобик» выпустил струйку сизого дыма, развернулся и направился в Киев. А Михайленко, переждав часок, завел свою «Волгу» и поехал в Ребровицу. С почты позвонил на дачу Яровому. Ожидал с минуту, пока не взяли трубку.
– Леонид Александрович? Это я, Василий из Михайловки. Неприятности. Приезжали из Киева, слыхали, есть там шмендрик, Задонько. В министерстве сидит, лично приезжал. У нас чисто, сами знаете. Все, заканчиваю.
Положил трубку и погнал машину назад, в Михайловку. Дома выпил стакан самогона, закусил куском свинины, вынутым из борща, и лег отдыхать со спокойным сердцем.
ШЕФ И ЛУГАНСКИЙ
Луганский пришел к Моринцу утром. Увидев Левка с ребенком на руках, обрадовался и попросил:
– Хочу, чтобы ты помог мне сегодня. Поедем к одному человеку, ты поведешь машину. Мне там выпить придется, так зачем родную милицию дразнить?
Моринец не возражал: ехать, так ехать, полученные деньги следует отрабатывать, да и Задонько просил войти в доверие к Ивану Павловичу.
– Захвати права, – велел Луганский, – и будь у меня через два часа. На улице Чекистов, – назвал номер дома и квартиры.
Через два часа Левко уже подходил к девятиэтажному дому, сплошь заселенному гебистами. Даже странно было: как они сосуществуют? Неужели «стучат» один на другого?
Если нет, то какая же это жизнь для них? Не жизнь, а жалкое существование.
Левка порадовало: хоть чем-то ограничены славные потомки железного Феликса. Лопухнулось чекистское начальство, возводя такие дома, не учло специфики органов, их сокровенной сути…
Луганский сел за руль сам. Миновали Крещатик, Петровской аллеей спустились на набережную. Иван Павлович сразу разогнал «Самару» до девяноста километров, включил «Маяк» и закурил «Мальборо».
– Славно, – сказал, умилившись, – славно живем мы с тобой, Левко, ведь жизнь и в самом деле удивительна и прекрасна!
– Куда едем? – прервал его сдобренные пафосом излияния Моринец.
– В Рудыки. Слыхал?
– Говорят, дачи там – люкс.
– Немного есть.
– К кому же?
– К хорошему человеку, – уклонился от прямого ответа Иван Павлович. – Даже очень хорошему. И богатому. Сам увидишь, какую фигню отгрохал. На самом берегу Козинки: спустился по ступенькам и ныряй.
– Это тебе не какой-то бассейн, а настоящая речка, – поддакнул Левко, хотя наивысшим достижением западного быта считал именно бассейн у дома. Голубой кафель, отчего вода кажется морской, подстриженный газон и ярко-красные кусты вокруг – такое он видел в каком-то американском фильме, что с тех пор считал образцом зажиточности и комфорта.
– Бассейны у нас не в моде, – сказал Иван Павлович. – Партия осуждала буржуазные замашки и правильно делала.
«Что не мешало номенклатурщикам купаться в персональных бассейнах и париться в финских банях, – хотел возразить Левко, но сдержался, рассудив, что Луганский неправильно его поймет. – Еще и девушек приглашали – хорошеньких массажисток. И завели эту моду комсомольские боссы. Чтоб хоть в чем-то переплюнуть партийные кадры».
За городом Луганский выжал сто двадцать километров – не успели опомниться, как уже поворачивали к Рудыкам. Лицо у Ивана Павловича посерьезнело, как бы затвердело, и Левко вдруг предположил: не едут ли они к главному шефу? Основания, во всяком случае, для такого предположения есть: первое: Луганский его без меры расхваливает, назвал человеком очень хорошим и богатым; наконец, кто, кроме шефа, мог отгрохать, как сказал Иван Павлович, огромную фигню на самом берегу Козинки? А как напрягся сейчас Луганский! Видно, его, если и не пугает, то к чему-то обязывает встреча с шефом…
