Левко поднялся рано, когда в доме все еще спали. Постоял у окна: Задонько предупреждал, чтобы поостерегся выходить из дому, но все вокруг было таким мирным, дышало таким покоем, что вчерашние опасения показались значительно преувеличенными, а предупреждения полковника чуть ли не бессмысленными. К тому же вчера прошел дождь, а нынешнее утро выдалось солнечным и свежим; над парком, начинавшимся за квартал, висела полоса тумана, на улицах еще не появились прохожие, тишина царила в городе, и лишь редкие утренние троллейбусы нарушали ее.
      Левко натянул майку и спортивные брюки, обул кроссовки и отправился в парк. Грех пропускать такое утро: днем снова станет жарко, а сейчас вольно дышится и можно хорошо размяться. Все же остановился в парадном, осторожно выглянул, убедился, что в переулке, ведущем к парку, никого нет – и двинулся рысцой, постепенно набирая скорость.
      На улице позванивали трамваи, шуршали шинами троллейбусы, солнце еще не поднялось над деревьями и полоса седого тумана, застрявшего в их кронах, навевала беззаботность. Левко пересек улицу и побежал по аллее. Чудо, а не кроссовки, усмехнулся довольно, бегать в них легко и приятно – пружинят в подошве: захотелось попрыгать совсем по-детски, козлом.
      Аллея вела в глубину парка к Министерству здравоохранения, Моринец побежал именно в том направлении – к оврагу, упирающемуся в Петровскую аллею.
      Дышалось легко: чувствовал едва ли не каждой клеточкой тела упругость прохладного утреннего ветерка.
      Вдруг что-то насторожило Левка: боковым зрением заметил человека, притаившегося за толстым стволом клена, и чуть ли не сразу утреннюю тишину безлюдного парка разорвала автоматная очередь – совсем короткая, будто почудилось или ребенок в азарте игры имитировал этот звук. Но пули сковырнули грунт почти у самых его ног, испуг ужалил сердце Левко, он сразу сообразил – началось…
      Только невообразимый болван, тут же обругал себя, мог столь легкомысленно отнестись к предупреждениям полковника.
      Моринец метнулся в сторону, за спасительную стену каштановых стволов, бежал, петляя между ними. Знал: единственное спасение – не останавливаться, а во что бы то ни стало пробежать еще метров сто – туда, где возвышались министерские строения.
      Главное – петлять, не останавливаясь, петлять и петлять, перебегая от дерева к дереву.
      Левко с трудом пробрался сквозь сплошные заросли аккуратно подстриженного кустарника, примыкавшего к аллее (слава Богу, хоть какое-то укрытие). До входа в первый дом оставалось метров пятьдесят, однако ничто теперь не загораживало его, и Левко рванул туда, по прежнему петляя, и почему-то прикрывая затылок ладонями.
      Снова раздалась очередь, пули просвистели совсем рядом, но Левко уже добежал до двери, потянул ее на себя и, прикрывшись ею, наконец-то почувствовал, что спасен. Подумал: судьба сегодня благосклонна к нему, это счастье, что ранние пташки – министерские уборщицы уже успели открыть двери.
      Наконец сердце успокоилось и Левко улыбнулся: зашлось оно не от физического напряжения – от ужаса, охватившего его в те короткие мгновения, пока не захлопнул за собой дверь.
      Но что будет дальше? Ведь поджидают его в парке и нельзя вернуться. Надо отыскать уборщиц, позвонить в милицию и обо всем рассказать.
      А если те, кто напал на него, ворвутся сюда? Вряд ли посмеют, но можно всего ожидать.
      Моринец проскользнул в коридор. Первая же дверь распахнулась и из нее выглянула женщина, повязанная платком.
      – Слыхали стрельбу в парке? – подступил к ней Левко.
      – Да…
      – Бандиты! – воскликнул. – Там бандиты и прошу закрыть парадное. Где ключ?
      Женщина поискала в кармане халата. Левко схватил ключ, метнулся назад. Лишь закрыв дверь, облегченно вздохнул.
      Уборщица уставилась на него испуганно.
      – Это в вас?.. – спросила она. – Стреляли в вас?
      – Где тут телефон? – не ответил Левко.
      – А везде, вот и тут…
      Левко набрал ноль два. Услышав спокойный голос дежурного, наконец и сам успокоился. Сообщил:
      – Только что в парке напротив Дома офицеров на меня совершено нападение. Стреляли из автоматов. Прошу срочно разыскать полковника Задонько из министерства.
      – Что-что? – не понял дежурный. – Кто звонит?
      – Моя фамилия Моринец. Полковник Задонько из министерства в курсе дела. Прошу разыскать его.
      – Откуда вы?
      – Из Министерства здравоохранения. Спрятался тут. Повторяю: на меня совершено нападение, стреляли из автоматов. Немедленно разыщите полковника Задонько.
      – Из автоматов?.. В центре города?.. Бог знает что!..
      – Повторяю: следует разыскать полковника Задонько. Как можно скорее.
      – Как вас найти?
      – Позади Министерства здравоохранения, первый дом справа. Моринец взглянул на обозначенный на аппарате номер телефона, назвал его. – Свяжите меня с Задонько.
      – Хорошо! – дежурный наконец сообразил, что его не разыгрывают. – Подождите, вам позвонят.
      Задонько и правда позвонил через несколько минут.
      – Высылаю наряд милиции – сообщил. И добавил с сожалением: – Я же просил тебя, парень, поберечься.
      По телефону не было смысла объяснять, как все случилось, и Моринец лишь кашлянул в ответ. А полковник еще спросил:
      – Заметил, кто стрелял?
      – Увы… У меня было лишь нескольку секунд, чтобы ноги в руки взять. Слава Богу, что не попали.
      – Когда все кончится, сходи во Владимирский собор и поставь большую свечку. Самую большую. Перед иконой Николая-угодника.
      И положил трубку.
      Увидев милицейскую машину, Левко открыл дверь. Лишь теперь осознал весь ужас того, что случилось. Его стало даже слегка трясти, но как-то подобрался весь, потер ладонью лоб и окончательно пришел в себя.
      Григорий Коляда с Сидоренко в это время ехали троллейбусом. Спрятали автоматы в рюкзаки и удирали домой. Вышли на площади Толстого, направились к парку, что перед университетом, сели там на пустую скамью.
      Григорий сказал с упреком:
      – Сопля ты, Олег, не мог подкосить?
      – Не привык я к «Калашникову». А ты бы лучше помолчал… Как договаривались? Ты начинаешь, я подстраховываю. Кто тебе мешал свалить его первой же очередью? Бежит себе человек по аллее, дождись, подпусти ближе, прицелься хорошо и строчи сколько угодно…
      – Честно скажу: нервы подвели. Как увидел, мандраж начался, вот и не попал. Строчу и ничего не вижу.
      – Оба мы идиоты: такое дело спартачили. Что Луганский скажет?
      – А ну его…
      – Луганский – Луганским, но ведь задание самого шефа!
      – Туда же и шефа… За пятьсот кусков!..
      – Не говори, деньги стоящие.
      – Плакали наши пятьсот кусочков. Горькими слезами. – Григорий повернулся к Сидоренко, глаза у него блудливо блеснули. – А что, если отрапортовать: дело сделано…
      – Ты меня в такую историю не втягивай. Завтра же узнают, и амба нам.
      – Откуда?
      – Откуда-откуда… Разве Луганский телефона Левко не знает? Да и вообще, если бы мы его подкосили, завтра все газеты шумели бы: трагическая гибель олимпийского чемпиона! Некрологи и всякая там фигня…
      – Я об этом не подумал.
      – Потому что мозги у тебя навыворот.
      – На две твои головы хватит. – Григорий поднялся. – Не будем выяснять отношения, давай разбегаться.
      Они и в самом деле разбежались: Григорий на Артема, Олег – на Отрадный. Не зная, что осталось им гулять всего несколько дней.
      Милицейская машина доставила Моринца к Задонько.
      – Доигрался? – только и спросил полковник.
      – Сам себя ругаю, – признался Левко.
      – Что случилось, то случилось. Есть Бог на свете – обошлось. А свечку все же советую поставить.
      – Обязательно. Кто такой шеф, выяснили?
      – Большая птица в силки попалась, представить даже трудно. Леонид Александрович Яровой, бывший первый обкомовский секретарь.
      – Правда?!
      – Зачем мне, Левко, перед тобой таиться. Все равно узнаешь: не сегодня, так завтра.
      – Как-то в голове не укладывается.
      – Вот оно как поворачивается! На круги свои, сказано в Библии. Был шишкой и остался шишкой.
      – Будете арестовывать?
      – А за что, Левко? Пока против него у нас ничего нет.
      – А фирма «Канзас»?
      – Дело это, Левко, долгое и канительное. Побывал я в той фирме – небось, мошенники, но еще доказательства собрать надо.
      – Я в вас верю – справитесь.
      – Как в народе говорят? Твоими бы устами, да мед пить. Значит, договорились: будешь сидеть дома и нос не высунешь. Так?
      – Опекся на молоке, на воду станешь дуть.
      – Дуй, дуй, – усмехнулся полковник, – а пока ты на воду будешь дуть, мы тут покрутимся. Для общего блага.

      Сеньков заглянул в кабинет Лутака. От его взгляда Кузьму Анатольевича чуть не затошнило. Обругал себя последними словами: ведь еще вчера мог смыться. Договорился с Яровым и Сушинским, да и билет на самолет до Риги уже лежал в кармане.
      Кузьма Анатольевич чуть не заплакал – счастье было таким близким и возможным… И надо же случиться такому…
      Взгляд у Сенькова был нахальный и зловещий. Даже посмел подморгнуть Лутаку перед тем, как переступить порог кабинета. Затем спросил:
      – Где товар, уважаемый Кузьма Анатольевич?
      – Вы дали нам десять дней форы. Сегодня лишь девятый.
      – Какая разница: девять или десять?
      – Завтра должен прибыть поезд.
      – Не кормите нас баснями.
      – Ей бо… – Лутак поднял руку, чтобы перекреститься.
      – И как вам не стыдно, господин Лутак? Не богохульствуйте.
      Сеньков пропустил в кабинет не менее противных Лутаку типов – длинноносого еврея Рутгайзера и председателя акционерного общества «Радуга» Хоменко. Лутак не очень-то любил евреев и с удовольствием рассказывал антисемитские анекдоты. Но теперь типично украинская рожа Хоменко показалась ему такой же мерзкой, как и физиономия Рутгайзера. Может, даже еще более мерзкой. Вспомнил, как пересчитывал в прошлый раз Хоменко, сколько именно должен поставить «Канзас» его фирме дубленок и кожаных курток. Скупердяй проклятый, решил, и единственное, что приятно, – никогда в жизни не увидишь ни одной из уже оплаченных дубленок. Аж на сто двадцать миллионов…
      Сеньков спросил:
      – Как дела в прибалтийских портах? Жаль, давно не был в Риге. Прекрасный город: набережная Даугавы, Домский собор…
      Лутак засуетился, вытянул из кармана билет в Ригу, демонстративно помахал им чуть ли не под самым носом Рутгайзера.
      – Поздно, – хмуро откликнулся тот.
      – Как поздно? Вчера звонили из Клайпеды: началась перегрузка товаров с кораблей на железную дорогу.
      – Брешет и глазом не моргнув, – заметил Сеньков. – А что делают с брехунами?
      – Господа, неужели вы и в самом деле собираетесь меня бить? – заканючил Кузьма Анатольевич.
      – Собираемся, – подтвердил Сеньков.
      «У-у, нахал! – метнул на него лютый взгляд Лутак. – Ну и пес паршивый! Какая сволочь! Но ведь я сам… Дождался, мог же еще вчера вылететь – долго бы разыскивали меня. Товаров им захотелось… Видиков, дубленок и сапожек итальянских… Мне самому они нужны, однако не мелочусь же. Но, кажется, могут-таки побить…»
      От этой мысли заныло в груди, едва не заплакал.
      – Заходите, хлопцы. – Указал на Лутака пальцем. – Видите этого типа? Гляньте, какой респектабельный. Очки золотые нацепил, а прохвост-прохвостом. Гнусный мошенник, но ведь и мы не лыком шиты. Правильно говорю, господин Рутгайзер?
      – Солидарен на все сто процентов. У нас сегодня поистине коллективная солидарность.
      – Точно, – присоединился Хоменко, – собрались самые состоятельные клиенты фирмы «Канзас», и наше общее собрание объявляю открытым.
      «Ах ты ж пес шелудивый, – скривился Лутак. – Чихать я хотел на твои миллионы. И знал бы ты, кто на самом деле стоит за мной! Жаль, не выпросил у Ярового амбалов – неизвестно, кто кого б…»
      Но придется смириться: сила солому ломит. Подумав так, Кузьма Анатольевич принял решение не сопротивляться: Христос терпел и нам велел…
      Не кощунствуй, в тот же миг одернул себя, но мысли мельтешили, не задерживаясь, обгоняя одна другую, как это и бывает во время опасности.
      «Прорваться… – вдруг решился на отчаянную попытку, но, лишь взглянув на парней Сенькова, понял: не выйдет, сразу задержат, только еще больше рассвирепеют. В конце концов, будь, что будет. Тяжел твой хлеб насущный о, Боже!»
      – И что же мы решаем на нашем общем собрании? – спросил Рутгайзер.
      – Об упреждающих мерах по отношению к руководству фирмы «Канзас», – предложил Сеньков, недобро усмехаясь.
      – Я – за! – поддержал Хоменко.
      – Кто бы возражал? – отозвался Рутгайзер.
      – Господа, – обратился ко всем Сеньков чуть ли не торжественно, – уважаемые господа, как вы, наверно, помните, на нашей предыдущей встрече господину Лутаку был предъявлен ультиматум: на протяжении десяти дней поставить товары, заказанные нашими коммерческими структурами. Товары, за которые мы уже давно рассчитались с фирмой «Канзас». Я правильно говорю?
      – Лучше нельзя сформулировать, – заявил Рутгайзер. А Хоменко в подтверждение только махнул рукой.
      – Итак, обозначенный срок миновал, – продолжал Сеньков, – но нет ни видеотехники, ни компьютеров, ни дубленок. Вообще, нет ничего, и этот факт наводит на грустные размышления. Я бы сказал, на ужасные предположения, что фирма «Канзас» – логово мошенников и нас просто обобрали. Да не на какой-то там паршивый миллион или два, а на огромнейшие суммы. В связи с этим предлагаю: прибегнув как к превентивной мере – наказать господина Лутака розгами.
      Кузьма Анатольевич поднялся с места.
      – Не имеете права – вы ответите за это!
      – А вы имеете право лишать нас миллионов? – ехидно спросил Сеньков. Он широким жестом смахнул со стола кожаные папки, спросил у Лутака: – Сами обнажитесь или помочь?
      Кузьма Анатольевич пугливо оглянулся: слава Богу, нет Сушинского – он перетерпит все, кроме сочувственного взгляда этого пройдохи, слишком много думающего о себе.
      А Сеньков смотрит на него пронзительно и жестко, хотя едва уловимая ирония и скривила его губы. Вдруг Лутаку захотелось рвануть на себе рубаху, таким образом проявив свое возмущение и протест, не даться молодым и крепким парням: плакаться, лягаться, кусаться – все, что угодно, только не уподобиться жирной свинье, покорно ложащейся под нож резника. Но энергия и эмоции вспыхнули в нем и сразу угасли: Кузьма Анатольевич стал дрожащими пальцами расстегивать брюки, все еще не веря, что его сейчас станут пороть.
      Но что говорит этот изувер Сеньков? Кузьма Анатольевич прислушался и последние сомнения его развеялись: да, спасенья нет, помощи ждать неоткуда.
      – Я приказал своим мальчикам, – сообщил Сеньков, – наломать березовых прутьев в парке. Ну-ка, Васек, дай попробовать, – взял у парня розгу, взмахнул ею так, словно рубил кому-то голову саблей. Услышав мелодичный свист, довольно прищурился. – Помогите ему, дорогие мои… – кивнул на Лутака.
      Кузьма Анатольевич, презирая себя, спустил брюки и даже трусы. Охранники Сенькова повалили его на стол, свистнула розга и Кузьма Анатольевич завизжал, будто недорезанный поросенок.
      – Давайте, мальчики! – подбадривал своих амбалов Сеньков. – Во имя процветания фирмы «Канзас»!
      – Не надо, – запросился Лутак, – больно!
      – Конечно, больно, – согласился Рутгайзер, – но ведь нам еще больнее. Сейчас ты встанешь и пойдешь, ну, неделю задница посаднит, а нам что делать? Обанкротимся!
      «Ты обанкротишься, жидовская морда! – подумал Лутак. – Тебе восемьсот миллионов все равно, что чихнуть!»
      Сеньков поднял руку.
      – Хватит! – велел. Перевернул Лутака на спину, наклонившись над его лицом, заглянул в глаза. – Для первого раза хватит, – уточнил, – так будет с каждым, кто посмеет мошенничать. Мы даем тебе еще неделю. После этого сам понимаешь!..
      «Недели мне достаточно, – не без злорадства подумал Лутак, – через неделю „Канзас“ лопнет и можете искать меня в следственном изоляторе. Под надежной охраной».
      Пообещал:
      – Через неделю обязательно рассчитаемся.

      – Разговаривал с Задонько, – сообщил полковник Кирилюк, – интуиция все же меня не подвела: банда киевская. Возвращаемся домой.
      Майор Гапочка пожал плечами.
      – Приказ?
      – Начальство распорядилось.
      – Но ведь вы не довели дело до конца.
      – Разве вы не поняли? Банда киевская.
      – А как быть с делом майора Нечипоренко?
      – Боюсь, оно нам не по зубам.
      – Есть свидетель, видевший парня в джинсах и светлой тенниске. Именно с ним Нечипоренко сел в «Ладу». А потом – мрак.
      – Ваш свидетель смог бы узнать того парня?
      – Думаю, да.
      – А я думаю, что шатается этот типчик в тенниске сейчас по Крещатику или по проспекту Грушевского…
      – Все возможно, полковник…
      – Единственное, что сказал Задонько: банда киевская. Установлено точно. Детали, естественно, по телефону не обсуждали.
      – Уже чуть ли не целая неделя минула, как исчез Нечипоренко. Боюсь я за него…
      – Мы не сентиментальные девушки, а офицеры милиции. Нечипоренко погиб, это факт.
      – Офицер милиции, полковник, пока не нашел труп, не имеет права на такой вывод.
      – И все же уверен: в душе вы согласны со мной.
      – Все равно, должны заниматься поисками до конца.
      – Если найдем в Киеве убийцу, проблемы с подтверждением личности не будет. Привезем в Лижин.
      – Кстати, помните показания Нины Хомячок? О типе, который соблазнил Лесю Савчук? Хомячок утверждала: был в джинсах и белой тенниске.
      – Джинсы и тенниски едва ли не все мужчины на Украине носят. Униформа своего рода.
      – Парень, общавшийся с Савчук, был одет в белую тенниску с надписью, кажется на английском.
      – А что ваш свидетель показывает?
      – Светлая тенниска – это точно. А вот относительно надписи?.. Да и еще латинскими буквами…
      – Уточните. Как-никак, а деталь важная.
      – Вы, Иван Пантелеймонович, верите, что поймаем бандитов?
      – Без веры, майор, нам в милиции нечего делать. Да и по тону Задонько я почувствовал: дела наши идут к завершению. Не вешайте нос, майор.
      – А я – оптимист, и заядлый.
      – Оптимизму нам бы и в самом деле добавить: по килограмму на каждого офицера.
      – Кое-кто такого веса не выдержит.
      – А что тяжелее – оптимизм или пессимизм? – Оптимистам легче дышать.
      – И я так считаю. Выходит, майор, вес тут ни при чем. Собирайтесь, через час отправляемся в Киев.

      Они встретились в парке у памятника Пушкину. Леонид Александрович немного нервничал, зная, что разговор предвидится весьма не простой. Однако ничем не выдавал своего настроения: как всегда, лицо его светилось доброжелательностью.
      Луганский появился на несколько минут раньше: расположился на свободной скамье, всем своим видом выказывая беззаботность, хотя и догадывался – шеф даром не позовет и, наверно, предстоит очередная операция.
      Увидев Ярового, Иван Павлович изобразил на лице улыбку, хотя внутреннее напряжение не спало. Знал: каждый новый их рейд таит все большую опасность – милиция тоже не сидит, сложа руки, дерзкие операции под Ребровицей и на Узловой не могли не вызвать соответствующую реакцию, а значит, все подразделения транспортной милиции и службы безопасности приведены в боевую готовность.
      Яровой сел рядом с Иваном Павловичем, со стороны их можно было принять за давно не видевшихся приятелей, явно обрадовавшихся этой встрече. Леонид Александрович прижался плечом к Луганскому, как бы подчеркивая интимность встречи, но разговор начал совсем в ином ключе:
      – На вашей деятельности, Иван Павлович, к сожалению, придется поставить точку.
      – Как так? – оторопел Луганский, поскольку не мог даже представить такой поворот событий.
      – А очень просто, – объяснил Яровой жестко, – мавр сделал свое дело…
      – И может идти ко всем чертям? Именно это вы имеете в виду?
      Однако Яровой уже успел понять, что передал кутье меда.
      – Я не хочу сказать, что вы мне совсем не нужны, – сказал примирительно, – но на данном этапе ваши услуги – ни к чему.
      – Испугались?
      – И это имеет место, – признался Яровой. – Давайте поразмыслим: мой бизнес уже не требует незаконно добытых товаров, так зачем рисковать?
      – А что будет со мной? Со всеми моими парнями? Они настроены на постоянную работу – и вдруг такое… Кто им будет платить?
      – Еще за месяц уплачу я. Вы лично не пострадаете: полтора миллиона компенсации, думаю, достаточно?..
      Огонек вспыхнул во взгляде Луганского, но сразу погас. Полтора миллиона – неплохо, но ведь парни взбунтуются, и кто знает, чем это кончится? Ведь подбирал он их сам – людей серьезных, готовых на все, для них убрать человека – все равно, что лишний раз чихнуть. Их гнев неминуемо упадет на его голову.
      Луганский разволновался, но взял себя в руки, решив, что гнев и прочие эмоции – плохие советчики в этом разговоре.
      Повторил:
      – Представьте себе реакцию моих парней, когда сообщим о вашем решении. Они повесят меня на первом же суку.
      – А кто сказал, что я предлагаю распустить команду? Все должно оставаться по-прежнему. Только у вас будут развязаны руки. Считаю, от этого только выиграете.
      Иван Павлович задумался.
      – Предлагаете, чтобы мы продолжали свою деятельность?
      – Да.
      – А грузовики?
      – Передаются в ваше распоряжение. Бесплатно.
      – А Михайловка с Кандаловкой?
      – На Михайловке ставьте крест. А Родзянко в Кандаловке еще можно использовать. Придется только платить и советую не скупиться.
      Луганский снова задумался. Затем спросил:
      – А как быть с товаром?
      – Это уже ваша забота, – похлопал его по плечу Яровой. – Завяжете контакты с коммерсантами, найдете деловых людей. Тут вам особых проблем решать не придется.
      «Ах ты ж гад, – подумал Иван Павлович, – использовал меня, выпил ведро крови, а теперь в кусты?»
      Спросил:
      – А оружие?
      – Остается у вас.
      – Под Лижином мы уже наследили, – грустно констатировал Луганский. – Туда уже не сунешься. Жаль, у нас там хорошая девка была – имели полную информацию.
      – Новую девку найдете.
      – Не исключено: свято место пусто не бывает.
      – А вы, вижу, приободрились.
      – Знаете, вы меня сразу будто обухом по голове… Да и с хлопцами разговор предстоит нелегкий.
      – А что в наше время легко?
      – И то правда.
      Луганский уже немного пришел в себя, точнее, примирился с тем, что отныне все перекладывается на его плечи. И раньше основная тяжесть опасности лежала на нем, но теперь придется решать много других проблем.
      «Ничего, – решил, – не святые горшки лепят, как-то выдюжим. Придется крутиться, но подберу двоих-троих ушлых парней, Григория Коляду, еще Олега Сидоренко, у них все же есть головы на плечах – сообразим собственное предприятие. Бизнес, так бизнес, все теперь покупается и продается, а мы что – рыжие? Может, когда-нибудь и собственный магазинчик откроем, где-то на периферии, не в каком-то вшивом поселке, а скажем, в Белой Церкви, где люд более или менее зажиточный».
      А Яровой продолжал:
      – Подумайте, как оформить грузовики. Лучше всего – создать малое предприятие по обслуживанию населения. И на этом получите прибыль, правда, паршивую, но рубль к рублю, глядишь, уже и тысяча…
      – Что сейчас тысяча!.. – отмахнулся Луганский.
      – Не пренебрегайте и копейками.
      «Хорошо тебе, – подумал Иван Павлович, – особняк на Козинке и денег куры не клюют, а как нам, бедным и несчастным?»
      Злость закипела в груди, злость и зависть, как чуть ли не у каждого из обычных и не очень обеспеченных обывателей к миллионерам или власть имущим.
      «Однако, ведь и я оторву полтора миллиона, – мелькнула мысль, – можно считать, стану миллионером».
      А Яровой шутливо толкнул Ивана Павловича в плечо, предложив:
      – Сбежимся завтра.
      – Говорили о компенсации…
      – Да, полтора миллиона. Также завтра. Созвонимся. Яровой совсем уже было собрался идти, но вдруг хлопнул себя по лбу и снова опустился на скамейку.
      – А как с тем, как его, Моринцем?
      Этого вопроса Луганский боялся больше всего. Думал, именно в связи с Моринцем и вызвал его Леонид Александрович. Развел руками.
      – К сожалению, не вышло…
      – Ты что, сдурел! Я же приказал: убрать!
      – Судьба была на стороне Моринца.
      – Судьба, говоришь? А про мою судьбу, да и про свою подумал?
      – Лучшим хлопцам поручил, но Моринец оказался удачливее. Одним словом – олимпийский чемпион. Из автоматов не достали.
      Яровой посидел еще немного. Видно, его опасения не оправданы. Ну, стукнул этот Моринец про Михайловку, но ведь у Василия Григорьевича чисто, милиционеры попали впросак, так и черт с ними…
      Что Моринец может знать? Фактически, дулю с маком. Что поезд ограбили? Но ведь милиция об этом и так знает. Ну, взял его Луганский в Рудыки… И сидел этот чемпион под усадьбой: откуда мог узнать, кто именно живет в ней? Может, бывший чекист, приятель Луганского, или просто хороший знакомый, с которым Иван Павлович привык попивать водку?
      Если трезво рассудить, может, и лучше, что попытка убрать Моринца сорвалась. Поднялась бы вонь на весь мир: и лучшие силы милиции бросили бы на поиски. А с милицией, хоть и не та она, что лет шесть-семь назад, шутить не стоит.