Глава 15

«ТОРПЕДЫ» ВЫХОДЯТ НА ЦЕЛЬ

Перед суворовским таможенным переходом выстроилась длинная очередь из стареньких «Мерседесов», новых «СААБов», «Вольво», антикварных «Трабантов» и «Запорожцев». Машины были с польскими, русскими номерами. Граница кормила всех — и русских, и литовцев, и поляков. Таково ее свойство — деньги тут появляются как по волшебству, сами собой.

Погода в пятницу выдалась неважная, хлестал косой дождь, было душновато. Погранцы и таможенники привычно проверяли документы у владельцев машин, челночников, выезжающих за добычей на автобусах, пешеходов — бывают и такие, кто тащится с сумками и котомками на польскую землю.

Пробитый сидел за рулем темно-зеленого «Форда-Мондео», притулившегося на забетонированной площадке около дороги, и критически озирал выстроившуюся очередь, которая отсюда просматривалась отлично. Рядом с ним лежала рация, по которой можно было соединиться со своими как на той стороны границы, так и на этой, если понадобится подмога. Пока она ни разу не понадобилась, но всякое бывает.

— Очередь здоровая, а толку никакого, — нервно ерзал на сиденье Сова — он был новенький в бригаде, пришел туда, решив, что двадцать лет — это тот возраст, когда пора зарабатывать деньги и начинать заботиться о себе самому. Глаза у него были глубоко утопленные, круглые, и он действительно походил на сову, смотря на мир вечно удивленными очами. — Чего-то не прет сегодня клиент. Улова никакого.

— Да не ной хоть ты, — гаркнул на него Пробитый.

— Сегодня хрен норму выберем, — поддакнул Богомол, получивший прозвище из-за того, что кичился своим даном по ушу в стиле Богомола. Впрочем, восточными единоборствами он действительно владел неплохо, зарекомендовал себя в деле, иначе кто бы его взял в бригаду. Ломоносов — правая рука Корейца, ответственный за сбор денег на границе — набирал себе только спортсменов, ввел в бригаде жесткую дисциплину. За наркотики гнали в шею сразу да еще машину отбирали, если выделили. Условия договора — ничего не поделаешь. И излишества в алкоголе не приветствовались. А приветствовалось послушание, уважение к сэнсею, поскольку вышли все из секции восточных единоборств, в основном таэквандо, и впитали в себя дисциплину. Не все, конечно. Были люди и совершенно иного склада. Вон Пробитый — чеканутый авантюрист, бывший контуженный прапорщик морской пехоты. Говорят, погнавшись за деньгами, он ездил воевать в Чечню, естественно, не на стороне федералов, потом прибился к Корейцу, которому оказал какую-то услугу по мокрому делу, и тот определил его командиром пятерки.

В организации своей многочисленной команды Кореец не выдумал велосипед. В практике подполья и спецслужб с незапамятных времен принято разбивать агентурные сети на пятерки, при этом с вышестоящим руководителем должен иметь контакты только командир, так что при провале боец может сдать только четверых. Поэтому «торпеды» — так называют рядовых бойцов — воспринимали Корейца, как простой партиец воспринимал в былые времена секретаря обкома — как очень большое начальство, не допрыгнешь.

— Шушера, одна шушера. И эти калоши все туда же лезут, — раздраженно произнес Богомол, с ненавистью глядя на старушенций с авоськами, которые тащились к погранзоне.

— Жить, старые, тоже хотят, — сказал Пробитый.

— Только небо коптят. — На Богомола накатило раздражение из-за пустого, не принесшего почти никаких доходов дня.

— Граница любую тварь кормит, — усмехнулся Пробитый.

Есть старый анекдот, как один ушлый человек предложил любые деньги за то, чтобы ему дали в аренду один метр государственной границы. Сегодня эта шутка уже не вызывает в Полесской области особого смеха. Граница на самом деле кормит всех — и «новых русских», и голодранцев. Потому что где граница — там льготы, бизнес. И где граница — там контрабанда, которая появилась вместе с границей и вместе с границей отомрет.

Контрабанда бывает разная. Иногда она имеет вид солидный, когда через волшебную линию, разделяющую разные государства, идет машина за машиной с сигаретами, водкой и прочими заморскими «дарами», при этом бизнесмены обложились липовыми или полулиповыми документами, заверенными печатями, подписями, и в карманах таможенников как бы сами собой оседают пачки с долларами или марками, и все довольны, кроме государства, терпящего колоссальные убытки. Контрабанда может быть другая, мелкая, стихийная — это когда тащат по мелочам: несколько ящиков водки в легковушке, пару сумок с сигаретами или русской водкой в руках. Тут доходик небольшой, но позволяет простому человеку жить относительно безбедно. Ведь бутылка водки в России стоит один-два доллара, в Польше — в четыре-пять раз дороже. Та же картина наблюдается и с сигаретами.

И с той и с другой стороны границы образовалась своя экологическая ниша, в которой уютно сосуществует самая разношерстная публика, живущая контрабандой. Здесь и непосредственно контрабандисты, или легальные несуны, перекупщики, которым можно по дешевке без проблем сбросить товар, если лень ехать до ближайшего польского (или российского) города. Здесь и рэкет — как же без него.

В среднем, если установить добрые, взаимовыгодные отношения с таможней, с одной ездки польский пан или полесский гражданин на своей машине зарабатывает две-три сотни долларов чистой прибыли. Но больше одного или двух раз в неделю, чтобы не дразнить гусей, обычно не катаются. Естественно, с таких денег надо отстегивать подручным Корейца, которые давно обосновались здесь 1и считаются второй таможней.

Простые люди с контрабандой не связываются. Они просто каждый день покупают блок сигарет и литр водки и легально тащат через границу — столько разрешено провезти, тут же сдают перекупщикам и зарабатывают на этом доллара три-четыре — приработок при всеобщей нищете не такой плохой, если каждый день. Естественно, рэкет на них не наезжает. Рэкет наезжает на профессиональных контрабандистов.

— Ох, если норму не сделаем, — нервно произнес Сова.

— Слышь, молокосос, ты достал, — прикрикнул Пробитый, и Сова тут же заткнулся.

День выбрался на редкость не рыбный. Профессиональные «контрики» куда-то затерялись. Лишь с утра удалось ободрать парочку в общей сложности на восемьдесят долларов, но это курам на смех. В сутки с экипажа в общак команды минимум приносится триста долларов. Это правило строгое, за невыполнение плана предусмотрены наказания — в основном бьют по карману, но особенно нерадивых бьют и по морде. Самое худшее — отречение от команды. Оно означает — то, к чему ты привык, — деньги, девки, кабаки, золотая цепь до пупа, восхищенные взгляды соседской пацанвы, — все вдруг улетучится как сон. И ты снова окажешься неприкаянным, бедным и бесполезным, и придется в одиночку или с такими же неудачниками идти грабить прохожих или подламывать магазины, а это самый быстрый путь в тюрьму.

— Твою мать, твою мать, — нашептывал Богомол.

— И ты заглохни. — Пробитый прикрыл глаза и откинулся на спинке. С Богомолом у него были особые отношения, которые походили скорее не на отношения приятелей, а на связку хозяин-слуга. У них были какие-то общие темные делишки, которые они ото всех скрывали.

— Заглохнул, — буркнул Богомол, зыркнув зло на командира пятерки.

Со стороны казалось, что Пробитому вообще на все плевать, что он витает где-то в таких высотах, до которых никому никогда не подняться. На лице его была раз и навсегда приобретенная мина брезгливого высокомерия к окружающему миру. В бригаде у него положение было особое, а деньги он не очень-то и любил. У него были вообще какие-то странные интересы. Приятели дорого дали бы, чтобы узнать, какие тараканы водятся в его голове. Но этого не знал никто. Пробитый был скрытен и непредсказуем.

Несколько минут в салоне царило безмолвие. Богомол вытащил завернутый в фольгу бутерброд и с чавканьем съел его, запив минералкой из пластиковой бутылки.

— Смотри, крутая тачка! — неожиданно аж подпрыгнул на сиденье Сова.

— «Белая ночь», — кивнул Богомол. — Пробитый, вставай, клиент косяком пошел. Пробитый приоткрыл глаз.

— Где?

— Вон. — От таможенного терминала неторопливо отчалил глазастый «Мерседес».

— Добыча, — потер руки Сова.

— Поглядим. — Пробитый взял бинокль, рассматривая водителя и пассажира. — Кто такие? Почему не знаю?

— Может, новенькие? — предположил Богомол.

— Скорее всего транзитники, — покачал головой Пробитый. — С той стороны не прозвонили.

На той стороне границы свои люди прозванивают по рации, когда идет клиент в сети. Система настолько отлажена; что с этой стороны остается только подъезжать и собирать деньги. Недопонимания с «овечками», которых стригут, обычно не случается. Ни один идиот, занимающийся профессионально контрабандой, не откажется платить «на воровской общак», как оправдывали поборы рэкетиры.

Больше всего, конечно, бригада имела с профессионального цеха перегонщиков, которые постоянно работали на трассе, гоняя тачки из Польши и Германии. Тут были такие битвы в те времена, когда их ставили на положенное им место, — зубы выбитые, порой и стрельба. Со временем перегонщики поумнели и стали отстегивать или за каждую тачку, или отчислять сумму в целом за месяц, чтобы потом не возиться. Сложнее приходилось с неокультуренными гонщиками машин. Подручные Корейца с ними предпочитали обычно не связываться — публика непуганая, полагающая, что у нее есть какие-то права, бьющаяся за каждую копейку, она может спокойно и в милицию заяву отнести, и тогда дороже станет от следствия или суда откупаться. Поэтому обычно их пропускали без проблем.

— Транзитники, — покачал головой Пробитый. — Точно — дикие транзитники.

— А чего? — возбужденно воскликнул Сова. — Теперь платить не надо? За такую тачку минимум три сотни положено.

— Ну что ж, давай пробьем. Двигай, — кивнул Пробвк тый Богомолу.

— Сейчас мы их, гадов! — Воодушевленный Богомол вылез из салона «Форда» и бодрым шагом направился к своей машине — белому «Москвичу».

Они устремились за «Мерсом», выехавшим на трассу. Пробитый не был слишком уверен в том, правильно ли они поступают. Двое, которые сидели в «Мерседесе», ему сразу не понравились. Шкафы с грубыми, неотесанными мордами, плечи широкие, загривки толстые. То есть ребята не простые, а жизнью ученые и крученые. С такими хлопот не оберешься.

Взяли преследователи «Мерседес» в коробку четко. «Форд-Мондео» подрезал ему нос перед поворотом, где обычно транспорт замедлял скорость. Когда преследуемая машина затормозила, сзади ее подпер «Москвич» — все, теперь не сдвинешься. Место глуховатое, милиции здесь нет.

— Братва, поговорить надо, — крикнул Пробитый, выходя из машины. Рядом маячили Сова и Богомол. Последний выразительно держал руку под курткой, всем своим видом намекая, что он вооружен и крут.

Двое из «Мерседеса» вблизи выглядели еще внушительнее, чем в бинокль, и чувствовали себя уверенно. Один из них, в кожаной длинной куртке, небрежно сжимая в руке монтировку, вылез из машины, вопросительно посмотрел на Пробитого и сообщил:

— Кажется, братки, вы не по адресу.

— По адресу, — кивнул Пробитый. — Тачка хорошая. Платить надо.

— И сколько?

— Три сотни американских. По-божески..

— Еще одна таможня, — хмыкнул тот. — Мы из Череповца. Разбор большой хотите, шпана туземная?

Может, поговорили бы по понятиям, так бы и разошлись, но этот небрежный тон людей, которые отказываются воспринимать противника всерьез, начал пробуждать в Пробитом зверя.

— Будет разбор, — произнес он. — А пока бабки платите. За трассой Кореец присматривает, если не слышали до сих пор.

— А шел бы ты, — махнул рукой череповчанин. Пробитый вытащил пистолет Макарова.

— А вот это ты зря, — отреагировал череповчанин.

— Не боись, — улыбнулся Пробитый. — Не в тебя стрелять буду. В стекло. Дороже обойдется. Поедете без фар и стекол. Сколько они на «мере» стоят?

— Это тебе дороже обойдется, урод, — прошипел череповчанин.

Тут Пробитый с размаху ударил ногой по фаре. Череповчанин выругался и шагнул ему навстречу. Пистолет вообще не производил на него никакого впечатления, А Пробитый вдруг с какой-то радостью, поднявшейся наверх из глубин существа, посмотрел на противника и с силой рванул пальцем спусковой крючок.

Грохнуло оглушительно. Череповчанин дернулся, отброшенный назад пулей, качнулся и упал на колени, держась за живот. На его лице было написано изумление.

А Сова вдруг ощутил, как все закачалось. Мир в миг изменился. Шутки кончились. То, что недавно было легким приключением, вроде робингудовских подвигов, вдруг стало смертельно опасным предприятием. Он перешагнул черту — принял участие в перестрелке, а может быть, и в убийстве.

— Блин-н, — как обжегшись, прошипел он. Второй бугай не стал вылезать из «Мерседеса», а вцепился в рулевое колесо.

— Пацаны, берите бабки! — крикнул он.

Пробитый часто дышал, в глазах его были безумие и радость, он навел пистолет на второго. И Сова вдруг понял то, чего до сих пор не мог выразить словами и что с первой встречи пугало его в командире пятерки — тот же полный маньяк! Полный! И сейчас он счастлив тем, что расстрелял человека!

Водитель дрожащими руками достал портмоне с пачкой долларов.

— На! Только не стреляй!

Пробитый не ответил, молча приблизился и взял портмоне.

А потом начался вообще кавардак. На всех парах выскочили два «жигуля». Они тормозили со скрипом, один занесло, и он перегородил правую сторону дороги. На ходу из них выпрыгивали люди. Притом вооруженные.

— Стоять! Уголовный розыск!

Пробитый, как в любимых им боевиках, обхватил рукоятку пистолета двумя руками и стал методично опустошать магазин. Оперативник в синих джинсах и безобразного фиолетового цвета куртке споткнулся и упал, схватившись за бок.

Сова пригнулся. Грохот стоял такой, что уши заложило. Палили с двух сторон, и казалось, что спасения вообще нет, вокруг одна смерть!

Сова заметил, как Богомол, чудила грешный, тоже решил сыграть в крутого, рванул из-за пазухи «ТТ» и послал две пули. Ответа ждать ему долго не пришлось — упал, покатился по асфальту и завыл от боли и ужаса.

Что творилось дальше — Сова не видел. Он сбросил оцепенение, рухнул на землю у обочины рядом с «фордовским» грязным колесом, в углубления протектора вдавилась жухлая трава. Он с силой закрыл руками голову, будто это могло спасти. От каждого выстрела он вздрагивал так, как если бы пули били в его тело, и с облегчением понимал, что еще жив. Он был парализован ужасом, и в черепе стучалась запертой в клетку птицей одна мысль — только не меня! Только не меня! Он ощутил себя семилетним пацаном, которого застала гроза в лесу, — такая же беспомощность и обреченность. И он был уверен, что сейчас молния ударит именно в него. Она создана, чтобы ударить в него. Теперь эта главная мысль давила все, но где-то на периферии сознания жило раскаяние — он в этот момент страдал от того, что был таким идиотом и связался с бригадой, с Пробитым, и сейчас чего бы только он не отдал, чтобы все вернуть назад. Как же сейчас хотелось спрятаться подальше и жить простой, незаметной тварью, которую никто не трогает, в которую никто не додумается палить из пистолета.

А потом все кончилось. Выстрелы перестали грохотать. Сову пнули башмаком по ребрам, завели руки за спину, поставили на ноги.

— Дрожишь, тварь! — Седой, лет сорока мужчина резко врезал ему в солнечное сплетение. Сова только жалобно всхлипнул.

Богомол все выл, лежа на асфальте, держась за бок, стонал, жаловался:

— Больно же, мужики. Я умираю… Да помогите же!

— Не сдохнешь. Кто третий с вами был? — тряхнул высокий Сову.

— Не знаю, — выдавил он.

— Тогда сдохнешь. — Седой ткнул пропахшим порохом стволом Сове в губы. — При попытке к бегству.

— Пробитый, — прошептал Сова и облизнул раздавленную до крови стволом верхнюю губу.

— Фамилия, адрес? — не отставал седой.

— Карышев Анатолий.

Сове было все равно. Сейчас он готов был заложить всех.

Как понял Сова, Пробитый ушел, ранив одного из оперативников. И теперь его будет искать вся милиция.

Глава 16

БИЗНЕС ДУРАКОВ НЕ ТЕРПИТ

Кофеварка выдавила из себя по капле отличный крепкий кофе. Лена не могла нарадоваться на свою новую кухонную игрушку. Реклама не обманывала — эта штука действительно готовила хороший кофе. Да, это не какая-то растворимая бурда, которой гробишь печень, а прекрасный напиток, бодрящий, ласковый, полный очарования и навевающий туманные, неопределенные мечты.

Лена понюхала кофе и блаженно прижмурилась. Вика отхлебнула и похвалила в своей привычной манере:

— Сойдет для сельской местности.

— Наслаждаешься свободой? — спросила Лена.

— Еще бы, — кивнула Вика. — Муженек в Парижах. Ребенок — у бабушки. Я — свободная женщина.

— И как собираешься пользоваться свободой?

— А никак. Ем и сплю сколько хочу. И плюю на все. Вот к тебе вырвалась.

— Это ты молодец, Викусь.

— Ну да, это я молодец, — хмыкнула Вика и вылила в чашку с кофе рюмку коньяку.

— Не много?

— В самый раз. — Вика опрокинула кофе, как стопку водки, закушала лимончиком.

— А чего ты в Париж не махнула? — поинтересовалась Лена.

— А чего я там не видела? Черножопых? У нас их достаточно. Там арабы, тут азеры — один хрен. Нет, я тут отдохну от всех. И от мужика своего тоже. Замечаешь, с нашими мужиками в последнее время невозможно стало. Твой как, оклемался после тех денег?

— Да не особенно. Дергается. Строит хорошую мину при плохой игре, но я вижу, что ему плохо.

— А мой тоже как бесится. Нажрался перед отъездом коньяка. «Наполеона» целую бутылку уговорил. И начал ныть — как я, его законная жена, буду жить, если без него останусь, и как детей стану поднимать. Ты представляешь — загиб.

— Во-во. Мой вчера зудил, что все вокруг продажные шкуры.

— Ну да. Как у Высоцкого — «говорил, будто все меня продали»… Это у них тоже общее… Знаешь, они от этих бабок двигаются умом. Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша… Шиза косит «новых русских» — это факт. Тема для диссертации. Ей-богу, защитилась бы, если бы не обленилась. Вон клинического материала сколько.

В прошлой своей жизни, обычной, а не «новорусской», Вика работала врачом на «Скорой помощи» и там приобрела большую часть своих разухабистых замашек, в том числе научилась глушить неразведенный спирт и ругаться матом так, что менты, с которыми «Скорая» постоянно работала бок о бок, краснели.

— Держись, подруга. Не обращай внимания.

— А, — Лена махнула рукой, вздохнула. — Держусь.

— Инессу вчера видела. В маркете на Менделеевской. Знаешь, эта зараза сделала вид, что меня не заметила.

— В смысле? — удивилась Лена.

— Чуть не нос к носу столкнулись. Она какая-то пришибленная. В одну точку смотрит и тележку перед собой толкает, полную выпивки. Это что, а, подруга?

— Может, и не заметила.

— А чего она такая чумная?

— Да откуда я знаю.

— С хахалями разобраться не может. Точно… Ох, Глушак с ней еще налопается дерьма полной ложкой. Я ему говорила — на фиг тебе эта шалава, спрашивается? Чего жениться-то? Она же хищная, хитрая. Ему без штампа в паспорте не дала, а тот, дурак, взбесился. Как так, ему, Самому Глушаку, да не дали. И окольцевался во второй раз.

— А он тебе что ответил? — полюбопытствовала Лена.

— Он? Мне? — удивилась Вика. — Как, по-твоему, что он мог ответить?

— Что-нибудь хамское.

— Конечно. Пошла на три буквы. Коротко и ясно.

— Да.

— Жизнь нас рассудит… Инесса шалава. Я же вижу, она мечтает Глушака со света сжить, бабки в Лондон перегнать и свинтить туда. И быть там леди-бледи.

— Да брось ты.

— Хоть брось, хоть подними. Я мысли таких шлюх на расстоянии читаю. Не веришь?

Лена пожала плечами и откусила кусочек воздушного, легкого, как облачко, пирожного бизе.

— Ну-ка. — Вика налила себе коньяка, на этот раз без кофе, и залпом, как когда-то медицинский спирт, проглотила его. Потянулась томно. — Слышь, подруга, а давай как раньше, сто лет назад, дернем на дискотеку. Снимем себе пятнадцатилетних мальчиков…

— Ты что, с ума сошла?

— А чего, помечтать нельзя?.. Действительно, кому нужны две тридцатилетние калоши на дискотеке? Я понимаю… Тогда пошли в кабак. А мужики наши и их проблемы — да хрен бы с ними.

Она опять потянулась к бутылке, налила коньяку и стала рассматривать его на свет. Потом налила Лене. Чокнулись «за нас, женщин», выпили. Вика на этот раз медленно, глоточками цедила его, продляя удовольствие.

— Чего твой в Париж полетел?

— Дела. Какие-то деньги гоняет. С какими-то партнерами встречается. Я не Инесса. Мне в его дела лезть — без удовольствия. Мне бы килограмм пять согнать. — Вика выразительно потрогала себя за бок. — А то раскоровлюсь скоро.

В голове у Лены зашумело, стало легко, хорошо. Тревоги и проблемы начали отступать на задний план. И стала немного отпускать тяжелая, давящая тоска, предчувствие чего-то страшного, что ждет впереди. Это ощущение часто посещало ее в последнее время. И приходила дурацкая мысль: все, что их сейчас окружает, — деньги, машины, удовольствия, — просто временное недоразумение судьбы. Не может такое длиться вечно.

Идиллию нарушил телефонный звонок. Лена сначала подходить не хотела, но телефон все надрывался. Потом замолк, но вскоре зазвонил снова.

— Кто это такой настырный? — раздраженно произнесла Вика. — Только Глушак.

Лена взяла трубку и кивнула Вике. Подружка попала в яблочко — действительно звонил Глушко. Не здороваясь, он спросил:

— Где Арнольд?

— В офисе был.

— Нет его там. И мобильник не отвечает. Где он?

— А я что, его охрана? Не знаю.

— А чего ты вообще знаешь? — — Он был взведен больше обычного.

— Все, что нужно, — огрызнулась она.

— Ага, ума палата. — Глушко помолчал. Потом опять взорвался:

— Где его черти носят?! Срочно нужен. Понимаешь, срочно! У нас проблемы нарисовались, а его черти по закоулкам носят!

— Чего ты на меня орешь? На жену свою ори! — сорвалась Лена.

— Что? — несколько озадаченно спросил он. — Ты чего проквакала?

— Ничего.

— Ты в следующий раз думай, как и с кем базаришь, кошка помойная, — с угрозой произнес он. — А Арнольду скажи, чтобы срочно меня нашел.

Послышались короткие гудки.

— Свинья! — в сердцах кинула Лена. К манере обращения Глушко она привыкла. У него было излюбленное занятие — хамить женам приятелей и видеть, что его никто не хочет окоротить. Да и самих этих жен он считал никчемными клушками, как и женское племя в целом. Единственно, кому удавалось держать его в узде, — Инессе, и за одно это ей можно было присвоить звание заслуженной укротительницы России.

— Еще какая, подруга. Еще какая. А не хлопнуть ли нам еще по рюмашечке?..

Вика ушла через час, а еще через полчаса появился Арнольд — взмыленный, озабоченный. Окинул рассеянным взором жену, прошел в спальню, откуда вернулся в свободном спортивном костюме, выгодно подчеркивающем стать его мускулистой фигуры. Налил себе коньяка, выпил.

— Ужинать будешь? — закрутилась вокруг него Лена, с детства ученая, что вокруг мужа надо крутиться, его надо обхаживать — в этом она находила удовольствие.

— Нет. Устал незнамо как, — вздохнул он. — Какие-то щеглы на наших торговцев наехали. Шпана из Старобалтийска. Только вылупились на божий свет, а уже крутизна, пальцы веером: бабки им подавай… Пришлось поучить. Показать, кто хозяин.