Глава 19

ЧУЖОЙ ВАГОН

Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором «жигуля». Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.

— Все-таки я требую… — время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу «VIP», начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.

— Ты будешь у параши требовать, — ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.

— Наручники снимите!

— Ты же из особо опасных. Я не рискну, — усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.

— Вы за все ответите, — как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как «новый русский», опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.

К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, — это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно… Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.

Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.

Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.

— Я требую адвоката, — ныл Сапковский.

— Адвоката нет. Могу палача предложить.

— Что?! — взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.

— Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, — доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, — Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.

— Это гестапо, да? — взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.

— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.

Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.

— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.

Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.

— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?

— Что рассказывать?

— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.

— Я ничего не делал!

— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?

— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.

— Торгаш ты, — поправил Гринев.

— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!

— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?

— Я не знаю.

— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.

— Я правда не знаю!

— Кто?

— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.

— Кто, я тебя спросил.

— Мог… Мог только…

— Ну.

— Только Арнольд.

— Почему?

— Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…

— Деньги, которые собрал Сорока со всего города?

— Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.

— И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? — иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.

— Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.

— Резонно… Дай протокол допроса и ручку, — попросил Ушаков у своего заместителя.

Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.

Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».

— Прочитай, подпиши, — он протянул бумагу Сапковскому.

Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:

— Я не могу это подписать!

— Ты мне все это разве не говорил только что?

— Говорил. Но подписать не могу.

— А куда ты на хрен денешься, — жестко произне Ушаков.

Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.

— Отлично, — кивнул начальник уголовного розыска. — Посидишь в пятом кабинете час — и свободен.

— Как? — не понял Сапковский.

— Пока свободен…

Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.

— Так вы знали, что я невиновен, — произнес Сапковский. — Тогда зачем все это?

— Что — это?

— Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.

— А ты и есть законченный преступник, — сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:

— Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы — там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.

— Я ему уже палача предлагал, — усмехнулся Гринев.

— Во, поперла классовая ненависть, — хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.

— Классовая? Это уже интересно, — посмотрел на него с насмешкой Ушаков.

— А хотите откровенно? — спросил Сапковский.

— Давай.

— Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. — Слова лились из Сапковского — нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. — Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию — и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие — делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.

— Дать ему, что ли, по почкам? — задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.

— Не стоит… Еще есть какие соображения по нашему поводу? — спросил Ушаков.

— Да прав я во всем, — махнул дрожащей рукой Сапковский. — Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.

— Да при чем здесь принципы, — вздохнул Ушаков устало.

Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы — это все чепуха. Есть нечто более важное — нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая — они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково — как гомо сапиенсы.

— Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся…

Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:

— Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.

— Кстати, вы не имеете права удерживать без достаточных оснований, — воспрянул духом Сапковский.

— Основания? — обрадовался Гринев. — Сделаем. Пятнадцати суток хватит за мелкое хулиганство? Василич, ты слышал, как он принародно опера матом послал?

Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий взор, вышел из кабинета.

— И с каких таких заслуг мы его выпустили? — поинтересовался Гринев.

— Потому что он прав, — сказал начальник уголовного розыска. — Он не виноват. Пробитый раскололся.

— Кто заказчик?

— Арнольд.

— Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.

— Он тоже надеялся, что мы так будем думать.

— Пробитый под протокол все сказал?

— Нет… Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.

— А что будем с Арнольдом делать? — Гринев положил руку на телефон. — Группу захвата на выезд?

— Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай…

Глава 20

ЧУДОВИЩЕ

Известно, что при штурме офисов обязательно найдется какой-нибудь туго въезжающий в ситуацию, который бросится грудью на амбразуру и попытается заслонить ее своим телом с криком: «Пущать не ведено!». И тут же получит по ребрам прикладом — на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после чеченских командировок заждались горячего дельца.

Так случилось и с «Востоком». Собровцы профессионально уронили охранника, прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет, где Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.

Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на полу с руками, заведенными за спину. На нем были наручники, глубоко впившиеся в кожу. Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали «фу». Вроде и выполнять приказ нужно, а с другой стороны, адреналин, жажда крови. Но начальник уголовного розыска дал четкое указание — клиента не бить. И не из гуманных соображений. Просто он отлично представлял, какие появятся выразительные репортажи в средствах массовой информации, какие высокохудожественные петиции будут кропать заточенными гусиными перьями адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам человека и прокуратуру, если Арнольда чуток помнут. У больших денег система психологического давления на правоохранительные органы отлаженная и часто чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и просто напуган.

— Колпашин Арнольд Валентинович, — произнес Ушаков, когда Арнольда усадили в кресло. — Вы задержаны по подозрению в совершении преступления.

— Какого преступления?! — завопил он, сплевывая ворсинку от ковра, которая забилась ему в рот.

— Убийства гражданина Глушко.

— Тронулись, — как диагноз заключил Арнольд.

— В вашем офисе и на квартире будет произведен обыск. Вот постановление. — Оперативник из «убойного» отдела продемонстрировал постановление о производстве обыска.

— Валяйте. Производите. Вам дороже станет, — пообещал Арнольд…

При обыске ничего интересного не нашли, за исключением пятнадцати тысяч долларов, затерявшихся в одном из сейфов. Происхождение их объяснить никто не смог, но было нетрудно догадаться, что просто кто-то из оптовиков расплатился наличкой за партию сигарет и эти деньги не успели отправить на отмывку.

— Откуда мелочишка? — спросил Ушаков.

— Понятия не имею, — ответил вызывающе Арнольд.

— В доход государства пойдет.

— Я не знаю, откуда деньги, — напористо произнес Арнольд, и было видно, как ему хотелось по офицерской привычке, как когда-то перед строем, вставить что-нибудь вроде «для тупых индивидуально повторяю», но он сдержался.

После обыска Арнольда доставили в УВД. В кабинете начальника уголовного розыска за него взялась сработавшаяся пара — Ушаков и его заместитель.

— Вы хоть понимаете, что делаете? — не теряя вызывающего нахальства, поинтересовался Арнольд.

— Невиновного человека тираним, — усмехнулся Гринев.

— Вы себя на посмешище выставляете. Завтра вся Россия узнает, что менты настолько офигели, что человека обвиняют в том, будто он заказал собственное убийство.

— Да ты не собственное убийство заказал, Арнольд. Ты заказал убийство Глушака, — произнес с расстановкой Ушаков.

— Да? А вы не слышали, часом, что и мне пуля досталась?

— Читали в газете.

— А вы не читали в газете, что я едва не подох? Что меня в реанимации выхаживали? И в Германию увезли, потому что полесские эскулапы крест на мне поставили.

— Слышали.

— Вот и получается, что я нанял киллера, чтобы он загасил меня самого, ну и попутно Глушака.

— Нет, все не так было. — Ушаков приблизился к Арнольду, сел напротив него на стул, уставился прямо в глаза. Арнольд, слегка ухмыляясь, несколько секунд выдерживал взгляд, но потом опустил глаза.

— Ты нанял киллера, чтобы он убрал Глушака, когда понял, что твой старый друг вышел на след уплывших пяти миллионов долларов, собранных у «особо бедствующих» горожан, — начал излагать свою версию этой истории Ушаков; — Вот только Глушак допустил роковую ошибку. Он подумал, что всех обул Плут. Действительно, тот как нельзя лучше подходил на такую роль. Он всю жизнь всех надувал, интриговал и мог обмануть мать родную, не то что бывших компаньонов и друзей. А деньги увел ты, Арнольд. Ты, и никто другой. И после звонка Глушко ты прикинул, что лучше случая не представится — тсиллер якобы покушается на вас обоих. Только Глушаку он вгоняет пулю куда надо, чтобы тот склеил ласты с гарантией. А тебе пуля достанется так, щадяще — вскользь. Ради таких денег чего не пострадать.

— Вскользь, — скривился Арнольд, взявшись за грудь.

— Ну, не все получилось. Ты переоценил исполнителя… А знаешь, он ведь не случайно тебе прямо в грудину пулю всадил. Ты же все время думал, что у него рука дрогнула. А у него не дрогнула.

— Почему? — вдруг помертвелыми губами произнес Арнольд, в глазах его полыхнул дремавший где-то очень глубоко в ожидании своего часа ужас.

— Да потому что он слетел с катушек. Начав стрелять, он не мог остановиться. И сгоряча рубанул и тебя… Так же через месяц после этих событий он застрелил своего приятеля, потому что не смог сдержаться. Ты нашел конченого психопата в исполнители. А с психами дело могут иметь только такие же психи. Ты к таковым не относишься. Ты слишком хладнокровен. Слишком умен. Ты не псих, Арнольд.

— Вот спасибо.

— Ты просто чудовище…

Арнольд стиснул ладони вместе, чтобы не было видно, как дрожат руки. Начальник уголовного розыска ощущал — в душе бизнесмена сейчас идет работа. Неожиданно разговор о Пробитом сделал брешь в его броне, вскрыл какой-то душевный нарыв. Еще секунду, и чаша перевесит. И Колпашин расколется.

— Не молчи, Арнольд. Ты не сможешь жить со всем этим. Тебе пора рассказывать все, — подтолкнул его Ушаков.

Арнольд посмотрел на него. И начальник уголовного розыска увидел в его глазах нечто странное. Взор у бизнесмена не подавленный, не напуганный. Он стал каким-то потусторонним. Страшноватый взор человека, у которого установились слишком тесные отношения со смертью, который побывал у нее в гостях.

Арнольд еще сильнее стиснул ладони. Потом прислонился затылком к выкрашенной в белый цвет стене, пустыми глазами смотря в потолок. И вдруг зашипел, как от боли, будто положил ладонь на раскаленную плитку.

А потом с мертвенным спокойствием произнес:

— Господи, чтобы наговорить мне такую чушь, вы разнесли мой офис…

— Признаваться надо, Арнольд, — произнес Ушаков, понявший уже, что момент упущен и что клиент, похоже, решил стоять на своем до последнего.

— Нет, товарищи околоточные! Не надо! Потому что не в чем!

— Вся беда твоя в том, что мы взяли исполнителя, — сказал начальник уголовного розыска. — И он сейчас кается. И будет каяться дальше. Так что получишь ты за все и по максимуму.

— Не выйдет у вас ничего. — Арнольд жестяно рассмеялся. — Вы только страшные сказки горазды рассказывать. Притом сами в них не верите.

— Все выйдет, уверенно произнес Ушаков…

Начальник уголовного розыска блефовал. Пробитый, может, и давал бы признательные показания, потому что, как все закусившие удила и летящие вперед сломя голову психи, которых вдруг тормозят, обязательно сломался бы и сдал заказчика. Так бы и было. Вот только одно плохо. В реанимации Пробитый протянул всего час. Естественно, о том, чтобы допросить его на протокол, не было и речи. Свои показания он забрал в могилу.

Глава 21

ЛЬГОТЫ НА СМЕРТЬ

Свет из-под абажура настольной лампы желтым пятном падал на стол. Ушаков поморщился — виски опять болели. Уже поздно — двенадцатый час. Но идти домой не хотелось. А хотелось сидеть здесь, застыть, забыв о времени.

Он открыл ящик, достал папку с материалами по оперативному делу «Сигаретчики». И снова, в который раз, начал раскладывать пасьянс. Слева — подозреваемые. Справа — жертвы. Живые и мертвые… И опять расклад был немножко другим, чем в прошлый раз…

Когда перекочевывали из живых в мертвые одни «карты», Ушаков испытывал сожаление. Когда отправлялись на тот свет другие, он испытывал удовлетворение, поскольку на этом свете подобным мерзавцам не место.

Но с каждой очередной смертью он ощущал дуновение потустороннего холода. Как тогда, выйдя из комы и узнав, что произошло в колонии-поселении в Олянино.

— Зона, — вслух произнес Ушаков, и его негромкий голос в тиши кабинета прозвучал чужим. — Обычная зона.

Да, там, в Олянино, была зона — колония-поселение. Тут, в Полесске, — свободная экономическая зона. И в обоих этих зонах гуляла смерть. В первой она дурманила головы убийц наркотическим опьянением, раствор опия распахнул ей, костлявой, широко ворота в тот дальний поселок. Во второй смерть спускается на крыльях похожего, почти наркотического кайфа — кайфа от огромных шальных денег. Свободная экономическая зона! Молочные реки, кисельные берега. Кажется, воткни здесь палку в асфальт, и она зацветет баксами. Здесь слишком плодородная для баксов земля. Квоты, границы, через которые потоком идет контрабанда, неисчислимые льготы — вот те удобрения, от которых баксы растут, набирают вес и объем. Надо только уметь собирать урожай и кидать его в закрома — на западные счета. И нужно успевать поворачиваться быстрее других, потому что желающих много… Льготные квоты. Льготная растаможка. Льготные цены. Льготная смерть.

Ушаков положил перед собой фотографию Арнольда Колпашина и задумчиво посмотрел на нее. А куда положить ее? К живым? Или к мертвым?

Арнольда продержали в изоляторе временного содержания УВД десять суток. Еще пару раз Ушаков беседовал с ним, но без особого толку. Табачник уперся.

— Неужели вы не понимаете, что я не буду писать явку с повинной? Не буду биться головой о стену и кричать — виноват, люди, судите… Вы не понимаете этого? — Улыбка у Арнольда была какая-то каменная, глаза пустые.

— Почему? — поинтересовался Ушаков.

— А потому, что я уже побывал на том свете. А после этого люди меняются.

Начальник уголовного розыска кивнул. Он отлично знал это по себе.

— И мне ваши угрозы не страшны. А ваши увещевания просто смешны… Мне вообще плевать на вас.

— Так все равно мы тебе все докажем, — вяло давил на него Ушаков, понимая, что все без толку.

— Ничего вы не докажете. Потому что у меня деньги. А у вас ничего, кроме дурного желания меня посадить.

— Не обольщайся. И не с такими деньгами за спиной сажали. Не тебе чета люди были.

— Поглядим.

Вот и поглядели. Через трое суток районный прокурор посчитал, что основания для дальнейшего задержания гражданина Колпашина не усматривается.

— Хотя бы на десять суток продли! — сказал Гринев надзирающему прокурору. — Ты же нас под корень рубишь.

— Валентин Михайлович, а законные основания есть? — спросил строго прокурор, из молодых, любящих поговорить про верховенство закона.

— Есть информация. Мы знаем, что это он.

— Информация где? В деле?

— В оперативном деле.

— А это не считается.

— Понятно. Убийца на воле, а мы в грязи, — произнес язвительно Гринев. — И никому, кроме уголовного розыска, ничего не нужно… Да вы с ними одним миром мазаны.

— Что вы говорите? Я ведь тоже долг выполняю на своем месте, — возмутился прокурор.

— Да на каком ты месте? — не выдержал Гринев. — Ты еще в детсаду был, когда я убийц голыми руками брал! А сейчас вы все умные такие! Щенок!..

Через областного прокурора Ушакову удалось добиться, чтобы Арнольду продлили срок содержания в изоляторе до десяти суток.

Прокуратуру тоже можно было понять. Исполнитель убийств мертв. На заказчика нет ничего, кроме признания умирающего Пробитого, да и то не подшитого к делу. По поручению через Интерпол немцы работают, чтобы вскрыть, куда делись те пять миллионов, но получается это плоховато, тем более вину Колпашинав в этом доказать тяжело. И выходит, что он чист…

Так Арнольд и сказал, когда его выпускали по истечении десяти суток:

— Чист я перед законом.

В нем горело темное ликование. Издевательски смотря на начальника уголовного розыска, к которому его привели на разговор, он осведомился:

— И чья взяла?

— Твоя взяла, — развел руками Ушаков.

— Поймите, я не хитрый. Просто я не виноватый. — В глазах Арнольда была насмешка, ему хотелось поизмываться. — Но все равно, приятно было с вами пообщаться. Вы занимательный человек. Осколок прошлого.

— Да нет, Арнольд. За нами будущее. Это у вас, нуворишей, будущего нет. А здесь Россия. И по-вашему никогда не будет.

— Нашли нувориша, — хмыкнул Арнольд. — Кстати, мои адвокаты заявление в суд написали. Незаконное задержание. И все такое. Так что отвечать придется.

— Ответим, — кивнул Ушаков. — За все ответим. Только ты рано радуешься, Арнольд. Уже весь город знает, куда пять миллионов делись. И кто облапошил всех.

Победная улыбка стала сползать с лица Арнольда.

— Ты считаешь, конечно, что сможешь отбрехаться, доказать, что все это не так, что не ты людей по миру пустил… Только не сможешь. Поскольку я кое-кому представил убедительные доказательства… Так что у тебя будет множество проблем помимо того, чтобы судиться с УВД.

— Это… Это же беспредел… Ты чего… Вот суки, — покачал Арнольд головой. — Вот менты клятые!

— Я бы на твоем месте все-таки задержался еще в тюрьме. Признался бы в каком-нибудь преступлении на выбор. Посидел бы в комфортабельной камере. Тут тебя не достанут.

— Ну, сочтемся когда-нибудь, — произнес Арнольд, с ненавистью глядя на Ушакова.

— Ты знаешь, сколько я этих глупостей слышал… Ну что, поколешься на что-нибудь? Чисто символически — на пару лет лишения свободы.

— Да пошли вы все!

— Ну, тогда скатертью дорога, Арнольд. Тяжело придется — приходи. Мы поможем. Мы обязаны гражданам помогать…

Глава 22

СЕМЕЙНЫЕ СЦЕНЫ

— Это все-таки ты… ты… — Лена всхлипнула. Она сидела на диване в просторной, метров шестидесяти, гостиной — когда делали евроремонт, сломали перегородки между тремя комнатами и теперь здесь можно было устраивать танцы. Помещение было выполнено в пастельных тонах, только ярко-красные диван и кресло били по глазам и сейчас напоминали Лене освежеванные туши.

— Что я? — спросил Арнольд. Он был бледен.

— Ты заказал Глушака… Ты, Арнольд. — Она посмотрела на него с болью, в ее глазах блестели слезы.

— Кто тебе эту дурь внушил? — спросил он жестко.

— Да об этом все говорят.

— Сплетни это, понимаешь! — крикнул он, проваливаясь в глубокое кресло. — Ментам надо было на кого-то повесить это дело. Решили повесить на меня. И теперь они, а не я в полной заднице. У них ничего не получилось!

— Ты же врешь, Арнольд. Ты врешь. — Она зябко обняла свои плечи. Ее трясло.

— Как же вы все остохренели! Ты еще будешь мне мозги полоскать!

— Как же так?.. Что же с вами делается? Вы же друзья были.

— Что? Друзья? — Он засмеялся. — Нет, вы послушайте ее. Друзья!.. Не было у меня друзей. Был самообман, что они есть. Нужно прожить больше трех десятков лет, чтобы понять, кто такие старые друзья. Предатели, завистники. Однажды они начинают относиться к тебе как к лоху, в карман которого неплохо бы лазить, как в собственный. А на все твои возражения отвечают: мы же друзья…

Он ударил себя кулаком по колену:

— Все это чепуха! Глушак был редкий ублюдок, которому самое место на том свете!

— Ты не должен был. Не должен…

— Не должен? Он был кретин. Непроходимый кретин… Бешеный. Я думал, он мне вцепится зубами в глотку, когда налетел тогда в офисе из-за тех двух фур сигарет… Предположим, только предположим, что я заказал его… Ну и что? Он не заслужил этого? Он сто раз заслужил худшего. Понимаешь, худшего.

— Что же вы делаете? — ежась еще сильнее, негромко произнесла Лена.

— Что делаем? Деньги делаем. Понимаешь. Деньги. Из пустоты. Из воздуха. Из ничего. Деньги. Деньги большие . И тут не место для сентиментальных дур!

— Боже мой! — Ей становилось все холоднее, будто все вокруг покрылось коркой льда. Слова его падали на ее душу тяжело, отзываясь почти физической болью.

— Вот что, Лена. Ты с Викой, помнится, собиралась на отдых. Так езжай. И побыстрее…

— Арнольд… — Она подняла на него наполненные страданием глаза.

У нее будто почва уходила из-под ног. Ей казалось, что между ними росла холодная стена. А еще казалось, что это вовсе не тот человек, которого она знала не первый десяток лет, которого любила, которому многое прощала и за которым готова была идти на край света. Или она просто не знала его, или он так изменился…

— Ну что, что ты так смотришь? Осуждаешь, да? Посмотри на себя — воплощенная укоризна… Ты же дура, Лена… Ты дура. Ты хоть сама подумай, чего ты от меня хочешь… Хочешь, чтобы я раскаялся, посыпал голову пеплом? После того, по каким счетам заплачено за все…

Она не ответила, отвела глаза.

— Не бывать этому! Я был прав, — наигранно бодро воскликнул он. — Прав. Во всем.

— Тебя убьют, Арнольд. Они тебя убьют. Тебе не простят…

— Меня убьют? — саркастически осведомился он. — Ты серьезно? Да мне на охрану все скинутся, чтобы волосок с головы не упал. Потому что они считают, будто мне известно, где эти пять миллионов. Так что за свою неприкосновенность я спокоен… А там — выкрутимся… Обязательно выкрутимся, — как заклинание повторял он.