Гелка? Прикипел я к ней душой - даже для спасения собственной жизни так скоро не вскочил бы. Одним прыжком на ногах оказался . Вторым - перемахнул через бревна костра. Гелка визжала стоя на коленях, а в тени, куда не доставал красноватый отсвет углей, ворочались два тела. Сида судорожно дергалась, нанося кулачками удары по плечам и голове вцепившегося в ее горло человека. Желвак, решивший по своему разумению разрешить проблему пребывания перворожденной в числе наших спутников, кряхтел, прикрывал голову то одним плечом, то другим, но пальцев не разжимал. - Дурень, ты что? - крикнул я, бросаясь в кучу-малу. Никто не ответил. Да Мак Кехта и не могла отвечать. А Желвак, видно, не счел нужным. Я схватил его за плечо, дернул, стараясь оторвать от сиды. - Брось! Ты что делаешь! Где там! Легче оторвать голодную пиявку. Или лесного клеща. Хрип Мак Кехты становился все слабее и слабее. Пришлось пнуть Желвака в бок, вразумляя. Не умел я никогда драться, видно уже и не выучусь. Удар пришелся вскользь, совсем слабо. Заметил ли он мои старания? Не знаю, не уверен. Зато я потерял равновесие и чуть не полетел вверх тормашками. Больше размахивать ногами я не рискнул - себе дороже. Схватил бывшего голову одной рукой за плечо, другой - за реденькие волосы, рванул. Он забурчал что-то невразумительное, но жертвы не отпускал. - Желвак, что ты делаешь? Опомнись!! Жидкая шевелюра выскользнула из моих пальцев. Норовя перехватиться поудобнее, я ощутил под ладонью его здорово отросшую за время странствий бороду. Вцепился. Дернул. Ага, больно! А, еще не хотел? Второй рукой тоже за бороду. Да посильнее, без жалости. Пальцы совершенно случайно попали Желваку в рот. И тогда я подцепил ими толстую щеку и рванул уже изо всех сил. На этот раз удалось. Грузное тело головы откатилось в сторону, словно мешок с репой. Мак Кехта с сипением втянула воздух и зашлась в приступе жестокого, выворачивающего наизнанку кашля. Жива, слава Сущему! Повернув голову к сиде, я отвлекся и совсем упустил из виду Желвака, который, не вставая на ноги, зарычал по-звериному и бросился на меня. Его круглая голова с силой врезалась мне в живот. Будто конь лягнул! Меня, правда, кони задом не били, но не думаю, что ощущения сильно отличались бы. Воздух в легких вдруг стал горячим и вязким - ни туда, ни сюда. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Устоять на ногах может кто и смог бы, но не я. Острый корень или случайно завалявшийся камень воткнулся под правую лопатку так, что на глаза навернулись слезы. Где ж он так выучился кулаками махать? Или яростное безумие и жажда убийства может сделать мастером каждого? Ой, вряд ли... О попытке подняться даже речи быть не могло. Желвак взгромоздился на меня сверху, как на коня (скорее, как на осла), и тузил, тузил, тузил тяжелыми и твердыми как обломки породы кулаками. При этом бормотание его не имело ничего общего со связной человеческой речью. С грехом пополам прикрывая лицо локтем левой руки, я отмахнулся правой. Безуспешно. Удар пришелся куда-то в плечо. Попробовал врезать коленкой - какое там! Размаха никакого. Вышел слабенький толчок. - Убью гада! - у Желвака через бессвязные выкрики-выдохи прорвались первые членораздельные слова. А ведь взаправду убьет. Словно белены объелся. С такого станется. Кровь из рассеченной брови залила глаз, нос и губы распухли и, похоже, тоже начали сочиться солоноватой влагой, а я ничего не мог поделать. Силился вырваться, судорожно корчась, самому себе напоминая травяную лягушку, распятую когтистой лапой сорокопута. Боль, стыд от ощущения собственного бессилия, вызванная им ярость, затуманили глаза багровой пеленой. И вот тогда мне под ладонь попалась рукоять ножа. Того самого безыскусного широкого ножа в деревянных ножнах, который таскал с собой и под землей, и над землей не как оружие, а как инструмент, помощь в работе и в быту. Клинок легко вышел из ножен и столь же легко воткнулся в бок оседлавшего меня человека. Легче чем в ковригу хлеба. Желвак жалобно ойкнул - куда девалась вся его ярость и злость - и обмяк. Левой рукой схватился за ребра и бездыханный повалился на меня. Попервам, в горячке не разобрав что к чему, я брезгливо столкнул потяжелевшее, а голова Красной Лошади и при жизни не был пушинкой, тело. Да еще кулаком в сердцах припечатал. К чему? Но когда мокрый от крови черен ножа выскользнул из пальцев, я понял, что же натворил. Нарушил первейшую заповедь Сущего Вовне. Убил человека. - Эй, Желвак, - осторожно потряс я его за плечо. - Слышишь меня? В глубине души еще теплилась надежда: может, не убил, а ранил? Желвак не отвечал. Да и не мог ответить. Самообман ни к чему. Уж чего-чего, а трупы я видел и знал прекрасно чем отличается раненный от мертвого. - Что? Что с ним, Молчун? - Гелка схватил меня за плечо. - Я и понять не успела... Сколько же времени заняла наша драка? Уж по всякому не больше, чем приходится об этом рассказывать. - Отойди, белочка. Не смотри... - Ты его?.. - Да, - медленно проговорил я, вытирая ладонь о штаны. - Убил. Зарезал... И вот тут меня скрутило по настоящему. Желудок сжался, спазмом толкнул остатки скудного ужина вверх, заставляя скорчиться в приступе жестокой рвоты. Совсем некстати вспомнилась с детства запомненная фраза: блевать хочется, а нечем. Кто же так говорил? Кажется, Клеон. Пришел в себя не сразу. Гелка сидела рядом, слегка касаясь рукава моей рубахи. Во дела! Я-то думал, что она и видеть меня теперь не захочет. Кому приятно общаться с убийцей? Но девка не ушла. В сторону мертвого Желвака она даже не глядела. Словно пустое место было на поляне. Я ощупал бороду - умыться бы. Неспешные воды Аен Махи проплывали мимо песчаного берега совсем недалеко - шагов пятьдесят. Вот пробираться к реке ночью весьма рисково. Места дикие. Медведь или волк запросто из чащи выскочить может. А то и клыкан. Я хоть их не видел, но наслушался о рыжам невероятно прыгучем хищнике всякого. И в основном страшного. Ну, хочешь не хочешь, а идти к воде придется. - Белочка, факел запали, пожалуйста, - противным каркающим от чего-то голосом словно не сиду, а меня душили - попросил я. - Угу, сейчас. Я мигом. Девка вскочила и убежала. Я тоже поднялся и побрел на заплетающихся ногах в сторону костра. На одном из бревен сидела Мак Кехта. По прежнему растирая горло. - Га кьюн', феанни? Ты в порядке, госпожа? Она кивнула. Попыталась заговорить, но закашлялась. - Эм'ах пиэн? Очень болит? - Та кьюн', Эшт. Я в порядке, Молчун, - нашла в себе силы ответить перворожденная. И когда я уже собираясь отправляться к Аен Махе, принял горящую ветку из гелкиных рук, добавила: - Та бьех го, Эшт. Спасибо, Молчун. Вот это да! Всю дорогу к реке и обратно я думал об одном. Знатная сида, ярлесса снизошла до благодарности. И кому? Животному, грязному салэх, чьих собратьев изводила лютой смертью повсюду, где могла дотянуться клинком, выцелить самострелом. Рабу, которого совсем недавно готова была запороть своей собственной ручкой. Если бы на меня напал какой-нибудь зверь, я бы, наверное, даже не заметил.
      ГЛАВА X I I Правобережье Аен Махи, яблочник, день пятый, утро Вольные всадники и коневоды - веселины - насыпают курганы над умершими сородичами. Чем выше курган, тем большим уважением покойный пользовался при жизни. Арданы тоже предают тела мертвых земле, но, в отличие от западных бородачей, высоких холмов над могилами не делают. Обычно они укладывают мертвецов на дно ямы, на бок - ноги согнуты в коленях и подтянуты к животу. Какое-то разумное зерно в этом есть. В подобной позе человек дожидается рождения в материнском чреве и что худого в том, если так ляжет он в последний сон во чрево матери всего живого - земли. Для большего сходства погребения с появлением на свет арданы освобождают мертвых от одежды. Именно так - в чем мать родила уроженцы Ард'э'Клуэна покидают серединный мир. Зачем я это вспоминаю? А вот зачем... Убитый мною Желвак был арданом. Бросить его на поживу лесным зверям и хищным птицам я не мог, не смотря ни на что. Достойное погребение - самая малая попытка успокоить свою совесть. Ночью я так тер руки розоватым прибрежным песком, что думал: сдеру шкуру к стрыгаевой бабушке. Потом полоскал ладони в студеной проточной воде, но так и не избавился от ощущения запятнавшей меня крови. В детских фантазиях все мы видим себя героями, витязями и полководцами. В играх со сверстниками корявая палка обращается сверкающим мечом, который косит несчетные полчища врагов. И тем более дает простор мечтаниям пример отца, отсутствующего по полгода на границах со своим легионом, возвращающегося запыленным, усталым, с докрасна обветренным лицом. С чем сравнить запомнившуюся с детства картину? Огромный боевой конь задрал к небу черную морду с белой проточиной, сверкает начищенная сталь нагрудника и круглого шлема, увенчанного жестким гребнем плюмажа, почтительно согнутая спина оруженосца, придерживающего стремя... И вечерние рассказы о маршах, стычках с шайками пригорян, контрабандистами и охотниками за головами из бескрайних топей Великого болота. Как же здорово было на другой день выскочить на задворки усадьбы с наспех обструганной веткой, назначить Дила и Роко, сынов кухарки, одного военным трибуном, другого аквилифером, и нанести сокрушительное поражение ордам голоштанных варваров в дебрях дальнего виноградника! Не деревяшка стучит о деревяшку, а, сталкиваясь, высекают искры закаленные клинки. Выпад, защита, снова выпад! "Падай, ты убит!" Быть может, привыкнув с детства к "понарошечным" смертям и "понарошечному" убийству, мы застываем душой, черствеем сердцем? И потому так легко поднять клинок и нанести удар, обрывающий тонкую нить чужой жизни? Уничтожить величайшее чудо, дарованное нам Сущим Вовне. Но, если в детских играх можно протянуть руку поверженному врагу и вместе умчаться ловить в прогретом за день пруду головастиков, то взрослая жизнь сложнее. Отнять жизнь может любой. Сильный - походя, с легкостью, по праву превосходства, слабый - хитростью, глупый - по незнанию, умник - по тщательно продуманному плану. А вернуть? Кто может вернуть покинувшую тело жизнь? Силач? Мудрец? По силам это воину - мастеру клинка или жрецу высшей ступени посвящения? Или, может, государственный муж, разменивающий без колебаний сотни и тысячи жизней ради высших интересов страны способен вырвать хотя бы одну душу с Поля Истины? Нет, не способен. По силам эта задача только Сущему Вовне. Но он не вмешивается в дела смертных и бессмертных. Бесстрастно и отстраненно наблюдает за суетой подвластных ему существ и ждет. Ждет просветления в умах и умиротворения в сердцах, мерилом которых и служит пресловутое Поле Истины, способное оценить соотношение добра и зла в душе каждого живого существа, его греховных и благих поступков. И убийство ближнего, вдалбливали мне в голову вначале мать с кормилицей, а затем и учителя Храмовой Школы, всегда считалось наитягчайшим грехом. Со времен детства и отрочества прошли годы, которые отнюдь нельзя назвать тихими и учащими смирению - насмотрелся я в жизни всякого, - а вот, поди ты, неприятие убийства не стерлось, не выветрилось. Никакие обиды и несправедливости, творимые со мной, либо на моих глазах, не ожесточили душу, не пробудили зверя. А вот теперь, в горячке, в драке, взял да и сунул нож противнику меж ребер, как пьянь трактирная. Может ли послужить оправданием убийства защита собственной жизни? Законы моей родины - Приозерной империи - могут оправдать убийце, действовавшего в запале или помутнении рассудка, как иногда говорят. Судейские крючкотворы даже понятие такое придумали - "предел допустимой самообороны". А под расплывчатый предел можно много чего подогнать. Было бы желание. Но это земной суд, людской, можно разжалобить, подкупить, припугнуть, в конце концов. А высший? Беспощадный в защите справедливости. Уж он-то вряд ли оправдает. Так же, как и суд совести. Не менее справедливый, а еще и, пожалуй, более жестокий. Жестокий потому, что не дожидается посмертия и Поля Истины, а грызет денно и нощно, лишая сна и покоя. Какая-то часть души Молчуна, моей души, словно превратилась в грозного обвинителя, а вторая, изнывающая от осознания собственной греховности, вяло оправдывалась. Покамест единственной отговоркой, кое-как обеляющей меня в споре с самим собой, было осознание того, что не одну жизнь спас удар ножа, отправивший Желвака в мир иной. Прибей он меня, и Гелке с Мак Кехтой тоже не жить. Осмелел, ох осмелел, бывший голова после гибели Этлена. Решил, что сам-один теперь выберется к людям, а все мы - бесполезный и обременительный груз на его горбу. Еще бы, своя рубашка, как говорится, ближе к телу. К глубокому прискорбию, вынужден признать - большинство моих знакомых поступило бы точно так же. Отличие возможно разве что в мелочах. Кто-то сразу двинул бы обухом по голове меня, чтоб без помех потом разобраться со слабейшими. Кто-то попросту ушел бы среди ночи, не забыв прихватить убогое барахлишко, без которого к поселениям добраться тяжело - кремень и кресало, котелок, топор, нож, соль... Видно, такова природа человеческая. Любопытно, как обстоят дела со взаимовыручкой у перворожденных? Почему-то нутряное чутье подсказывало мне, что не лучше. Надо будет как-нибудь на привале расспросить Мак Кехту о легендах и преданиях ее народа. Если гордая сида согласится поведать сокровенные истории одному из грязных салэх. Вот такие невеселые мысли ворочались в моей голове пока руки делали дело. А именно, рыли яму. Лопаты я с собой не прихватил - ну, не подумл старый дурень, что кого-то из спутников хоронить придется. Поэтому копать пришлось топориком, хоть сердце кровью обливалось - славное лезвие тупить о щебень не порядок, да что поделаешь? Топору я помогал кривым плоским корнем, найденным неподалеку, и голыми ладонями. Понятное дело, глубоко яму таким манером не отроешь, но я справился. Почти по пояс. Этого достаточно, чтобы уберечь тело от лесных хищников. Да от них у меня еще уловка имеется. Накидаю поверх могильного холма углей потухших из костра и чего-нибудь из желваковой одежонки. Запах дыма и человеческого тела мелкое зверье отпугнет, а крупных хищников по лесам не так уж много водится. Пришла пора укладывать тело. Дно погребальной ямы арданы обычно устилают цветами или душистыми травами. Где добыть и то, и другое посреди дикого леса осенью? Я решил, что срезанные листья папоротника с успехом заменят цветочное ложе. В конце концов, не должен Желвак обидеться. Для меня он такого не сделал бы. Умостив мертвеца, как положено, я быстро закидал яму рыхлой землей, притрамбовал маленько, рассыпал принесенные загодя древесные угли. Вот и все. Не худо бы какую-нибудь молитву Сущему Вовне вознести, да позабыл я их все. К тому же, арданы восславляют Пастыря Оленей и моленья возносят именно ему. И хотя разумом я понимал, что это всего лишь ипостась Сущего Вовне, другое имя, душа противилась, словно понуждаемая совершать богохульство. Лучше постоять, закрыв глаза, и помолчать. Поразмышлять о скоротечности земной жизни, отягченной бременем грехов. Громко хрустнула сухая веточка под чьей-то ногой, отвлекая меня от раздумий. Гелка? С нее станется ослушаться моего запрета и прийти просто проверить - все ли в порядке. Видно, показалось, что я слишком долго копаюсь. Я открыл глаза... и остолбенел. Вот так и начинаешь серьезнее относиться к таким выражениям, как "челюсть отвисла". Раньше я не верил, что это возможно. Не верил, пока не ощутил безвольно открывающийся рот. Вот уж отвисла, так отвисла. Как только, падая, на груди синяк не набила? Прямо на меня из лесной чащи пер тролль. Высоченный - стоп десять, не меньше, росту. Впереди противно колышется жирное пузо, покрытое грязно-серой короткой шерстью. Покатые плечи увенчаны неожиданно маленькой головкой с лягушачьим ртом и единственным глазом посреди лба. Короткие руки (или лапы?), вряд ли способные обхватить брюхо, забавно покачивались в такт шагам кривых большестопых ног. Забавно? Это, наверное, не я подумал, а какой-то другой Молчун, храбрый и хладнокровный. Я-то ничего веселого или любопытного в приближающемся чудовище не находил. В охотничьих байках, коих наслушался я за свою жизнь великое множество, ничего про кровожадность троллей не упоминалось, но не говорили они также о добродушии или любви к людскому племени. Да откуда там любовь? Глянешь и сразу ясно: если какая и есть, так только к мясу человеческому. Я серьезно подумывал о том, чтоб задать стрекача через кусты. И рванул бы куда глаза глядят, когда бы не предательская слабость в коленках - шагу не шагнуть. Об обороне не могло быть и речи. Что мой топорик против эдакой туши? Тролль остановился, сложил лапы на груди. Только теперь я заметил его спутника. Это еще что за чудо? С виду человекообразное. Ростом чуть пониже меня будет. Колтун серых - не разбери-поймешь какой масти были раньше - волос, борода до половины груди, все тело обмотано обрывками бурых и черных шкур. Лесовик? В них я не верил, как не верил в бэньши, анку, водяного деда и, до сегодняшнего дня, в троллей. Лесовик не лесовик, а существо знакомое с оружием. В левой руке лохматое чудо держало дротик наконечником вниз, к земле. Такие же точно я видел у перворожденных из отряда Мак Кехты. Незваные пришельцы молча рассматривали меня. Ну-ну, что интересного нашли? За одно то спасибо, что сразу сожрать не норовят. Эх, попытаться бы собрать Силу... Но первая, несмелая, попытка ясно дала понять - сегодня не мой день. Нечего и думать о сосредоточении и концентрации, когда снеговой ком тает под ложечкой, а сердце готово выпрыгнуть, проломив ребра. Тогда, со стуканцом, все было по другому. Испуг испугу рознь. Один дает силы горы своротить голыми ладонями, а другой - лишает воли, парализует. Тролль издал протяжный стон, перешедший в неприятное бульканье, а затем неожиданно чистым голосом - так мог бы говорить проповедник или, на худой конец, странствующий сказитель - пропел: - Не бойся, человек! От неожиданности я тряхнул головой и, кажется, "экнул", как баран. - Не бойся, - повторил тролль. - Тебе ничего не угрожает. Я вновь не нашел достойного ответа и лишь пожал плечами. - И твоим спутницам тоже, - добавила серая махина, а лохматый сделал полшага вперед, пристально шаря взглядом по моему лицу. - Что... что вам нужно? - жалко проблеял я. Голос совершенно не слушался. Если тролль знает, что я не один, да еще не со спутниками, а со спутницами, сколько же они следили за нами, оставаясь незамеченными? Стало быть хрустнувший сучок - не случайность, а знак нарочно для меня, чтобы не напугать? Это обнадеживает. - Я хотел бы,.. - начал тролль, но его спутник снова шагнул вперед: - Молчун? Загрызи меня стрыгай, я узнал этот голос! Как же давно это было! Ночь. Мороз. Треск прогоревших поленьев в остатках костров. В воздухе - острый запах гари и свежепролитой крови. И пропитанный горечью хриплый голос: - Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата. Быть того не может! Человек не способен выжить в лесу в разгар морозов, какие обрушились на холмы в предбеллентейдовские дни. Не морочат ли мне голову неким наваждением? Черты лица замершего предо мной лесовика-лохмача казались смутно знакомыми. Вот если бы не спутанная, наполовину седая борода, скрывающая губы и подбородок... А еще пару лун не чесанные патлы легли на лоб и брови. А вот глаза те же. Серые, упрямые и решительные, перед которыми заробел Лох Белах, со всем своим воинством. Вернее, глаз. Один. Правый. Потому, что левое веко набрякло синюшной, нездоровой даже на вид припухлостью и тяжело свисало вниз, давая разглядеть между сблизившимися ресницами лишь узкую полоску белка. - Сотник? Лесовик кивнул. К уголку здорового глаза потянулись тоненькие морщинки. Если улыбка и появилась, то все равно потонула в зарослях бороды. - Да. Так меня звали на прииске. - Ты... Ты живой? О выдал! Глупее вопроса придумать трудно. Но Сотник понял мое замешательство. Протянул руку. - Можешь потрогать. Его рукопожатие оставалось таким же крепким, как и полгода назад. Вот что интересно. Знал то я человека всего ничего: осень и зиму, да весеннего месяца березозола маленькую толику, потом долгое время считал его погибшим, и вот радуюсь встрече, словно родного брата повстречал. Аж слезы на глаза навернулись. Да и то сказать: а обрадуюсь я так встрече с Динием, которого и в лицо успел позабыть? Что у нас с ним общего, кроме родителей? - Здесь Гелка, - по-дурацки улыбнувшись, ляпнул я. Вряд ли он помнит девчонку, которую избавил от надругания и смерти... Но Сотник кивнул: - Я знаю. Странное чувство охватило меня. Навроде того, когда хочется почесаться, а руки связаны. Рассказ о выпавших на нашу с Гелкой долю злоключениях так и рвался с языка. А облечь его в слова и связные фразы оказалось непосильной задачей. Эх, Молчун, Молчун... Как же ты собрался ученых в Вальоне поражать своими историями? Одно дело в уме, сам с собою, разговаривать, а совсем другое - вслух. Как говорят поморяне - две большие разницы. Сотник тоже молчал. Улыбался или нет - не поймешь. Борода надежно укрывала любые эмоции. Еще один говорун, каких поискать. Каждое слово из него тяни, как ржавые гвозди из старого горбыля. А ведь, думаю, ему есть что порассказать. Как выжил? Где с троллем повстречался? Каким образом они наткнулись на нас? Ничего, будет время - все выпытаю. С пристрастием. - Это хорошо, что вы рады встрече, - вновь пропел тролль. Видно, заморился ждать, пока мы наговоримся, вернее, намолчимся всласть. - Кто это? - спросил я Сотника, не придумав ничего лучше от растерянности. - Так, верно, принято приличиями у людей, говорить о присутствующих, будто их нет? - не замедлило отреагировать чудовище. Как он своей пастью такие звуки выпевает? Ну, чистый менестрель! - Прости моего друга, - в голосе Сотника звучала нескрываемая ирония. - Моя вина. Я вас не познакомил. - Прости меня, - повернулся я к серой громадине. - Я не обижен, - отвечал он. - Я понимаю твои чувства. Вы, люди, во всех встречных существах ищете опасность и ждете подвоха. В чем-то вы правы. - Да нет же, - я попытался возразить, объяснить, что страха не испытываю с того самого мгновения, как узнал в бородатом лесовике друга, которого считал давно погибшим. - Я последний из народа фир-болг, - проговорил тролль. - Можешь называть меня просто Болгом. Фир-болг? Никогда не слышал о таком племени... И, боюсь, никто из людей не слышал. Иначе Кофон обязательно упомянул бы о них на своих лекциях. Ну, хотя бы разок. Уж такой дотошный любитель старины не пройдет мимо народа одноглазых говорящих великанов. - Не трудись вспоминать, Молчун, - на маленьком уродливом лице моего собеседника никаких чувств не отражалось, но изменения в голосе говорили обо многом. И сейчас, готов отдать правую руку, ему было весело. - Нас истребили еще до вашего прихода на север. Истребили? И он так легко об этом говорит? Впрочем, время лечит. А если учесть, что первые орды моих диких, вооруженных дубинами и каменными топорами, предков перевалили через Крышу Мира больше восьмисот лет тому назад, за такой срок скорбь о погибших сородичах может надоесть. Погоди-ка! Больше восьмисот лет? Значит, они бессмертны, как и сиды? - Конечно, я бессмертный. Я вздрогнул от неожиданности. Точное попадание слов Болга в канву моих размышлений заставило вспомнить об Этлене, его пугающей проницательности, и насторожиться. Читать мысли не так уж сложно. Все дело в мастерстве владения Силой и навыках, нарабатываемых тренировками. Сложно замаскировать твое вмешательство в чужой разум, так, чтобы другой человек ничего не почувствовал. Это дается самым умелым. - Он не читает мысли, Молчун, - усмехнулся Сотник (нет, эти двое словно сговорились подтрунивать надо мной). - Даже я догадался, о чем ты задумался. - Я не читаю мысли, - подтвердил Болг. - Мне это не нужно. - А мог бы? - что я все топчусь на месте? Смелее надо, решительнее. - Не знаю, - ответил он, не задумываясь. - Когда-то, давно, скоро тысячу весен тому, мы могли обмениваться мыслями. Как бы это понятно сказать? Говорить на расстоянии. Но только по обоюдному согласию собеседников. Ясно. Что бы еще такого спросить? Кто их уничтожил? Да чего уж там спрашивать? Я, кажется, обо всем догадался и так. Если людей еще не было... - Я охотно отвечу на любой твой вопрос, человек Молчун. Объясню что к чему. Но, боюсь, многие из ответов будут неприятны для ушей феанни Мак Кехты. Поэтому спрашивай здесь. Тролль уселся где стоял. Просто подогнул короткие ножки и плюхнулся на траву. Сотник с невозмутимым видом последовал его примеру, наверное, привык к чудачествам спутника. Делать нечего, я тоже присел. Присел и задумался. С чего же начинать расспросы? - Не трудись, - Болг опять от души веселился. - Я понимаю, как трудно подобрать правильный вопрос. Меткий и всеобъемлющий. Верно? Я кивнул. Эка, он рассуждает. Словно две академии закончил. - Тогда просто послушай. Когда мы встретились с Гланом, он задал мне достаточное число вопросов. Думаю, вас интересует одно и то же. Кого-кого он встретил? Глана? Это он Сотника так назвал? - Болг подобрал меня обмороженного, потерявшего много крови... Почти мертвеца, встрял в разговор Сотник или, как там, Глан? Ну да, все сходится. Имя вполне пригорянское. Один брат - Эван, другой - Глан. - Выхаживал до лета в своей пещере. - Как видишь, не все в искусстве целительства мне удалось. Не мудрено, ведь я не лекарь. Когда-то, давным-давно, я изучал движение небесных светил. - Зато теперь у нас на двоих два глаза. Поровну, - палец Сотника приблизился к опухшему веку, но, несмотря на напускную браваду, не прикоснулся. Это подсказало мне, что болячка причиняет немалое страдание. - Что с глазом-то? - я никогда не переоценивал своих знаний и умений, но попытка - не пытка. - Может, чем помогу. - А, пустое, - отмахнулся больной. - Боюсь, зрения уже не спасти, - в голосе тролля пробилась нотка грусти. - Если захочешь, мы можем побороться за него вместе. Позже. Захочу ли я? Конечно, захочу. Слишком многим я обязан Сотнику (и прежде всего, разбуженным чувством собственного достоинства), чтобы запросто отступиться. - Вот и хорошо, - снова прочитал мое согласие, то ли по глазам, то ли в голове, Болг. - Тогда я продолжу мой рассказ. Мы, народ фир-болг, обитали на этой земле с начала времен. Усердное изучение окружающего мира дало нам возможность жить в полной гармонии с живой и неживой природой. Я не употребляю непонятных тебе слов, Молчун? - Я учился в Храмовой Школе, - достаточно ли я замаскировал обиду в голосе, чтобы умник одноглазый ничего не почуял? - Не обижайся, - ага, как же, спрячешь от него что-нибудь. - Согласись, в этих краях образованный люд - редкость. - Ничего. Продолжай. - Продолжаю. Большинство нашего народа составляли ученые. Чуть меньше - жрецы. Мы жили уединенными общинами и, увлеченные изучением природы, редко вступали в контакт даже друг с другом. Так было долго. Очень долго. Пока на закатном побережье не высадилась горстка беженцев, спасшихся с далеких северных островов. Их родину уничтожило пламя земных недр. Это был народ, известный вам под именем сидов. Не может быть. Перворожденные? Сиды? И вдруг жалкие беженцы! - Но ведь,.. - невольно вырвалось у меня. - Я понимаю твои чувства. Ныне все считают сидов перворожденными. Первыми и единственно законными хозяевами мира. Не так ли? - Ну, уж не все... Действительно, сколько людей готовы грызть глотки перворожденных зубами, рвать их голыми руками, только не допустить главенства высокомерных остроухих. Может быть, лет пятьсот назад они и были властителями всего сущего. Но с тех пор многое изменилось. Люди кое-чему выучились. У тех же сидов, к слову сказать. Но пошло ли это учителям на пользу? - Верно, я сильно отстал от новостей нашего мира, - тролль вздохнул. - Мне плохо знакомы события последней войны. Ведь долгие годы между сидами и людьми царил мир. Не так ли? - Да. Люди грызли глотки исключительно друг другу, - мрачно заметил Сотник. - Что поделать, - снова глубокий, трагический вздох. - Молодая раса. Смертная раса. Каждый хочет всех земных благ сразу и помногу. Но не об этом сейчас речь. Сиды высадились на побережье обширного залива на закате. Позднее его назвали берегом Надежды. Дохьес Траа - по-сидски. - Мы называем их язык старшей речью, - совсем невпопад брякнул я. - Старшей? Быть может. Уж всяко их речь старше людской. - Но не вашей? - Моей речи больше нет, - сожаления в голосе Болга было куда больше, чем когда он говорил о погибших сородичах. - Я остался один - с кем говорить? Без употребления речь умирает. - А книги? Свитки, списки?.. - Похоже, ты и вправду учился в школе при одном из храмов, - грустно пропел великан. - У нас не было письменности. Зачем заносить сведения на... На что вы там заносите? Пергамент, таблички... Зачем записывать знания, если смерть не властна над тобой, потомкам можно все передать и устно? А с собратьями, даже самыми дальними, связаться при помощи мысленной речи? - Пожалуй, ты прав. Но просто я привык судить о развитости расы по наличию книг - преданий, летописей, учебников. Письменность и культура неразделимы... Тролль кивнул. - Можно и так судить о расе. Но есть еще черты, которыми пренебречь никак нельзя. - Болг имеет в виду войны, убийства ближних, бессмысленная жестокость, - снова встрял Сотник. - Не удивляйся, Молчун, в свое время мы много поспорили с ним по этому поводу. - Я не спорю. И не удивляюсь. Что спорить без толку, когда и так ясно - и люди, и перворожденные по количеству привнесенного в мир страдания переплюнули всех хищников и прочих чудовищ вместе взятых. - Очень хорошо, - продолжал фир-болг. - Вернемся же к событиям тысячелетней давности... Мы не лезли в жизнь начавших обустраиваться в северных горах и кое-где на юге, за Ауд Мором, пришельцев. Просто наблюдали, восприняв их по всегдашнему обыкновению как некую часть живой природы. Кто знал, к каким последствиям приведет наша беспечность? Сиды обнаружили нас сами. И, по своему обыкновению, вывод сделали однозначный. До меня доходили какие-то слухи о попытке Эохо Бекха и Утехайра Семь Звезд навязать нашим старейшинам нечто вроде договора вассальной зависимости. С выплатой дани и прочими унижениями. Это показалось просто смешным. Ну, как, скажи на милость, должны были мы, постигшие величайшие тайны бытия, воспринимать предложение подчиниться от маленького, пусть гордого, но лишенного корней и привычной почвы под ногами, народца? Приведу простой пример. Как бы твой император, правящий в Соль-Эльрине, ответил бы на подобное заявление от совета волчьих стай пойм Ауд Мора и Аен Махи? Как бы ответил? Представляю... Уже через месяц волки стали бы не менее редки, чем стрыгаи. Через полгода цена на волчью шкуру подскочила бы до баснословных величин. А через десяток-другой лет, серые неутомимые хищники остались бы лишь в легендах и сказках. Да и то не всяк поверил бы в подобную выдумку. Волк, говоришь? Что-нибудь интереснее придумай - тоже мне фантазер... - Ты правильно догадался, - вел дальше свой рассказ тролль. - От людей и от сидов другого ожидать трудно. Мы показались бы тебе совсем глупыми и странными.