— Будет. В Вантит вернусь еще до утра. Обратно прибуду к полудню. А еще кого не околдовать ли? Вон у тебя самый главный поп — такой наглец, такой наглец! Хочешь, я сделаю, чтобы он тебя полюбил?
— Это я как-нибудь сам, — сказал Фалкон, усмехаясь. — Да и любовь бывает разная.
— Да, — сказал Волшебник. — Например…
— Не будем философствовать, — прервал его Фалкон. — Я пойду домой, а ты делай, чего сказано.
Волшебник развязал тесемки и вывалил содержимое кошелька на стол.
— Как, бишь, говорят выпускники кронинского заведения? — спросил он.
— Птица и камень, — сказал Фалкон.
— Вот именно. Птица и камень. Пять тысяч, одновременно. Смотри, как это они… переливаются.
— Не увлекайся, у тебя есть дело, — отрезал Фалкон и вышел.
Хок вскочил на ноги и подал Фалкону шубу.
* * *
Прямо в вестибюле своего дома Фалкон сбросил шубу и разгримировался. Потер лицо ладонью. В передней секретарь пытался гнать вон какую-то настырную бабку.
— Отец родной, — причитала бабка, — мне очень нужно его видеть. Он меня защитит. Он добрый, мне сказывали.
— Не положено, — объяснял секретарь, паникуя. — Не положено, говорю тебе. Иди домой, бабка.
— В чем дело? — спросил Фалкон, входя.
Хок улыбнулся, наблюдая, как выгибается торс секретаря — от бабки и Фалкону.
— Да вот, господин мой, — сказал секретарь. — Не уходит.
— Так ты и есть Фалкон? — спросила бабка. — Защити. Пожалуйста. Этот меня домой гонит, а дома у меня нет. Нету дома.
Фалкон присел на край секретарского письменного стола. Хок остановился поодаль. Некоторое время Фалкон расспрашивал бабку. Оказалось, жила она себе в большом доме на Улице Весенних Роз, которая ранее была запущена и грязна, а недавно вдруг, в связи с каким-то поветрием, фешенебельные кварталы сделали скачок к юго-востоку, захватив улицу. Дома на Улице Весенних Роз стали срочно скупаться у населения и переделываться в дорогие особняки. Бабка жила в каморке на втором этаже лет двадцать. Дети и внуки ее обитались на третьем этаже и радостно продали, за неплохую цену, и свое, и бабкино жилье. И переехали в новый дом, в менее импозантном районе. А для бабки в этом доме места не нашлось. Ей собирались что-нибудь снять, но были заняты переездом и меблировкой, а потом обжитием и добыванием средств. Прошло два месяца. И вот несколько человек, «чисто одетых», явились с подводами и новой мебелью. Бабкины стулья и шкафы повыбрасывали на улицу. Новую мебель занесли в помещение. И бабку попросили убраться, показав ей бумаги, в которых она не могла ничего понять — была подслеповата, да и грамоты не знала. И куда ей теперь деться — неизвестно.
— Хок, — сказал Фалкон. — По-моему, это свинство.
— Согласен, — сказал Хок.
— Люди забыли о достойном гражданском поведении. Пойдите и разберитесь, — сказал Фалкон. — Если что нужно подписать или написать, несите мне. Я сегодня буду поздно работать, так вот, когда сделаете, доложите.
— Непременно, — сказал Хок. — Пойдем, бабка.
— Повежливее, — заметил Фалкон.
— Да, прошу прощения.
На улице Хок очень вежливо открыл бабке дверцу своей кареты и подсадил ее. Ошалевшая бабка круглыми глазами смотрела на Хока и на карету. Прибыли на Улицу Весенних Роз. Хок вышел и помог выйти бабке.
— Какой дом? — спросил он.
— Да вот этот.
У подъезда торчал слуга.
— Вам чего? — спросил он неприветливо. Узнав бабку, он осклабился. — Пошла, пошла отсюда.
Хок коротко ударил его в солнечное сплетение. Слуга осел на крыльцо. Хок ухватил его за воротник и рывком поднял на ноги.
— Уважать нужно старших, — сказал он равнодушно прямо в лицо слуге. И отпустил воротник. Слуга осел, кивая в знак понимания и исправления.
— Второй этаж? — уточнил Хок.
— Да, господин мой, — сказала бабка испуганно. — Второй.
Они прошли по новой, мрамором отделанной лестнице с ковром, на второй этаж.
— Дверь новая, — сказала бабка. — Старая ветхая была, а эта вон какая.
Дверь была дубовая, резная, дорогой выделки. Хок постучал.
— Убирайся! — крикнули из-за двери раздраженно.
Хок очень вежливо и мягко отодвинул бабку в сторону, отошел на два шага, и с разбегу ударил ногой чуть выше середины. Дверь слетела с петель и грохнула в пол. Хок вошел в помещение.
Коморка была переделана в тайный будуар. Винтовая лестница торчала в углу, в потолке проделан был люк.
По центру бывшей каморки стоял прелестной работы карточный стол, и трое довольных собой мужчин сидели у этого стола, перебрасываясь шутками, потягивая вино, и сдавая карты. Все трое повернулись и вздрогнули.
Хок прошел к столу и перевернул его на одного из сидящих. Двое других вскочили и кинулись было к мечам, которые оставили у оконной стены, но Хок не дал им до этих мечей добраться. Одного он, разогнав, припечатал к стене, а второго взял за горло.
— Кто такие? — спросил он равнодушно.
— Гильдии купцы! Вы не имеете права!
— Кто это тебе такое сказал, — поинтересовался Хок. — А?
Выбравшись из-под перевернутого стола, пострадавший наблюдал за сценой и не смел сказать ни слова. Он узнал Хока.
— Никто! — прохрипел взятый за горло. — Не имеете!
— Не имею? — Хок обернулся к выбравшемуся из-под стола.
— Имеет, — безнадежно сказал тот. — Люди Фалкона всегда правы.
— Вот именно, — подтвердил Хок. — Ну-с, дело такое. Лестницу вон ту дурацкую вы уберете. Люк задраите и покроете чем-нибудь, чтоб его видно не было, и чтобы никто его не смог никогда открыть. Принесете сюда самую лучшую кровать, какую найдете в городе. Свежее белье. И три тысячи золотых. Стулья оставьте, стол тоже. Повесите новую дверь, и новый замок. Один ключ мне, другой хозяйке. Все это вы сделаете в ближайший час, пока я сижу вон на том стуле и жду. После этого вы сюда никогда не вернетесь. Квартира наверху переходит во владение хозяйки, — он указал кивком на бабку, — и она может с ней делать все, что пожелает.
— Вы не можете…
— Я могу. Не сердите меня, дружище. Я добрый, несмотря на некоторые странности поведения, связанные с недостатками современного образования. Меня ждет Фалкон с докладом, а он не любит ждать. Именно поэтому у вас так мало времени. Если часа вам не хватит, а время идет, и на дворе ночь, я перестану с вами разговаривать. Зато с вами начнет разговаривать палач, и не здесь, а совсем в другом месте. — Он разжал пальцы. Его собеседник качнулся, стараясь не упасть. — Ровно час. Удачи вам. Я искренне за вас переживаю. Я хочу, чтобы вы успели. Сердцем я с вами.
Хок сел и заложил ногу на ногу.
Через час в бывшей каморке стояла кровать с шелковым балдахином, лестница исчезла, на столе искрилось золото, а новая дверь была не хуже предыдущей. Щедро награжденные за авральную работу, строители даже не стали ворчать, а просто удалились в ближайший кабак. В этот момент очухался тот, которого Хок залепил в стену.
— Вы ему все объясните, — сказал Хок второму, которому давал инструкции. — Но не здесь. Убирайтесь, и чтобы я вас тут больше не видел. Не только в этом доме, но вообще на этой улице. В городе можете пока остаться. Если желаете.
Гильдии купцы удалились поспешно.
Хок встал, накинул плащ, попрощался с обескураженной бабкой, и вышел вслед за теми, кому он только что преподал урок достойного гражданского поведения.
* * *
В деле Князя Шиирского фигурировали десять человек, все как один — особы высокопоставленные и члены Рядилища. Все они были признаны виновными в заговоре против Великого Князя, Рядилища, и народа Ниверии, в связях со Славией и Артанией, в продаже оружия врагам страны, и многом другом, благодаря показаниям князя. Князь тоже был признан виновным, как и обещал Хок. Князь ожидал этого и был спокоен. Обеспокоился он только тогда, когда трое стражников зашли в его роскошно обставленную пещеру в третьем нижнем уровне Сейской Темницы, связали ему руки за спиной, а в рот всунули кляп. Он пытался сопротивляться, но его сбили с ног и некоторое время пинали в ребра. Выведя его на свет, стражники пихнули князя в телегу, где уже ждали своей участи остальные его подельники, и телега покатилась к Площади Правосудия. На всем пути стояли стражники. Народ следовал за телегой и впереди телеги, затрудняя путь. Какие-то мальчики кидали в приговоренных камнями. Стражники ненавязчиво их корили. Один из камней угодил князю в ухо, и князь завалился на бок. Струя крови потекла по шее и за ворот рубашки.
На площади приговоренных ждали десять положенных плашмя мельничных колес. Палачей было двое. Одеты они были в черное, на лицах маски. Они тихо переговаривались, опираясь на ломы.
На балкон Дворца Правосудия вышло несколько человек. Фрика отказывалась ехать, но Фалкон привел к ней в апартаменты четверых стражников и сказал, что в случае отказа ее повезут насильно. Теперь Фрика стояла на балконе рядом с Фалконом. Первый Наследник Бук лузгал семечки и прятал глаза.
— Для лиц государственного значения, — сказал Фалкон, — очень важно привыкнуть к виду казни. Казни — часть жизни, одна из основ правления. Это не хорошо и не плохо, это просто так есть. Смотрите, смотрите, княгиня.
Под крики толпы палачи принялись за дело. В их обязанности входило ударами лома сломать каждую конечность приговоренного в двух местах и либо оставить несчастного истекать кровью, либо, по милосердному знаку с балкона, проломить ему череп. Князь Шиирский был единственный приговоренный с кляпом. Остальным жертвам дали возможность кричать.
В какой-то момент Фрика стала оседать там, где стояла. Фалкон галантно ее поддержал. Посмотрев ей в лицо, он понял, что, во-первых, ее сейчас вырвет, и, во-вторых, достаточно. Он передал ее Хоку, который вывел княгиню с балкона в коридор и там оставил одну.
Фрика тут же опустилась на корточки и одной рукой оперлась о стену. Голова кружилась. Она встала на колени, и тут ее вырвало. Стало чуть легче. Ненамного. Она поднялась и нетвердым, но быстрым шагом направилась к лестнице.
Прошел вечер, а ночью Фрика собрала какие-то свои драгоценности в мешок и велела служанке следовать за собой и молчать, а то прирежет. В детской, не будя храпящую няньку, Фрика перепеленала дочь, закутала ее в три шерстяных шали, и передала служанке.
На улице было морозно. Они дошли до угла Улицы Плохих Мальчиков, где приплясывали около своих карет бравые ночные кучера. С одним из них Фрика быстро договорилась. Возница принял пять золотых монет из рук княгини, растопил в карете миниатюрную печь, прикрыл дверь, и карета покатилась.
Перевалили через мост, проехали Храм Доброго Сердца. Народу на улицах не было совсем. На полпути до Кронина дорога раздваивалась, левая часть шла в северные владения, в Беркли. Фрика решила, что не уснет, пока не увидит развилку.
До окраины доехали быстро, но на самой окраине слой снега на дороге стал толще, и лошади пошли медленнее. Кучер хлебнул чего-то из глиняной фляги и хлестнул лошадей. Через некоторое время карета остановилась.
Фрика выглянула. Покосившиеся домики, пустая дорога. Мороз. Почему стоим?
Она открыла дверцу и спрыгнула на снег. Кучер сидел на облучке и смотрел круглыми глазами в одну точку.
— Что случилось? — спросила Фрика.
Он не ответил. Фрика пригляделась. Прямо по ходу, противореча законам естествознания и здравого смысла, высились два шпиля — Дворца Правосудия и Храма Доброго Сердца. Карета находилась на южной окраине. Фрика точно помнила, что изначально они ехали на север. Ну, конечно — она вспомнила участки пути, знакомые улицы, мост. На север. А попали на южную окраину. Кучер вдруг задрожал и издал неопределенный звук горлом. Фрика забралась, путаясь в подоле, к нему на облучок, взяла у него вожжи, и хлестнула лошадей.
Через полчаса они снова были в центре. Небо очистилось, сверкали звезды, светила луна. На рысях перевалили через мост. В другой ситуации кучер наверняка отобрал бы у Фрики вожжи — карета несколько раз грозила перевернуться. Северная часть центра осталась позади, и снова была окраина, и снова было безлюдно, а Фрика, стараясь не мигать, смотрела вперед. И остановила карету когда впереди снова — не показались, не возникли, а как-то очень ненавязчиво вплыли в видимость те же два шпиля.
Фрика соскочила с облучка и велела кучеру ждать. Она прошла чуть вперед, внимательно разглядывая дорогу. В снегу шли две относительно ровных полосы от каретных колес, и в левой полосе через равные интервалы обнаруживались диагональные вмятины. Фрика почти бегом вернулась к карете и прошла дальше, за козлы, рассматривая следы на дороге. После этого она провела рукой по поверхности левого заднего колеса и нашла диагональный выступ. От суеверного страха ей едва не сделалось дурно. Она овладела собой и снова забралась на облучок.
В этот раз она повернула налево не доезжая до моста. Проехав несерьезную Западную Заставу (все стражники спали в казарме, потому что кому же придет в голову мысль нелегально въезжать или выезжать из города в такой морозище), Фрика стала нахлестывать лошадей, плача от страха. Все повторилось — просто вместо двух шпилей она увидела в этот раз округлые формы Итаниного Рынка и, чуть позже, въехала в город через Восточную Заставу, на которой карету вяло попытались остановить, а потом махнули рукой.
На следующий день Фалкону доложили, что Великая Княгиня куда-то уходила ночью со своей служанкой, которая несла малолетнюю дочь княгини, а под утро они вернулись. Фалкон кивнул. Безусловно, Фрика сделает еще несколько попыток — упрямая. Но ничего у нее не выйдет. Волшебник сдержал слово.
Фрика слегла. Кашель разрывал тело, жар терзал кожу и внутренности, глаза потускнели. Две недели не вставала она с постели. Служанка причитала и слонялась по дворцу, неприкаянная, пока Фалкон не велел отвести ее на кухню и как следует выпороть, после чего она тихо сидела в спальне своей госпожи и пила сладкое красное. Нянька вообще ничего не знала — когда она проснулась, девочку уже вернули в колыбель.
Глухонемой крысолов был щедро награжден и отпущен. Слуга, прислуживавший Князю Шиирскому в течении двух недель был, как читатели уже догадались, агентом Хока и знал все. Но, как и говорил Хок князю, его пришлось по окончании дела убрать, утопив в Астафе, чтобы было меньше всяких пересуд.
А Фрика выздоровела.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, В КОТОРОЙ АВТОР ВЫНУЖДЕН СМИРИТЬСЯ С НЕОБХОДИМОСТЬЮ СДЕЛАТЬ КРАТКИЙ ОБЗОР СОБЫТИЙ, ПРОИЗОШЕДШИХ В ПОСЛЕДУЮЩИЕ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ
По всем меркам, и Фалкон, и конунг Кшиштоф, были политиками крупного калибра, действующими в соответствии со своими, очень разными, темпераментами, и условиями, в которых проходила их деятельность.
Фалкон, человек сомнительного происхождения с темным прошлым, усмирял и подчинял Ниверию, изменяя так, как ему было удобно, общий менталитет населения. Кшиштоф, принимавший как должное покорность его воле в своих границах (просто по праву рождения) подчинял себе все, до чего мог дотянуться. Это не значит, что Кшиштоф, например, растерялся бы при первом же внутреннем заговоре против него, а Фалкон не воспользовался бы возможностью захвата ранее не принадлежавших ему территорий. Но на акции этих двух политиков влияла среда и обстановка.
Армии Кшиштофа легко подавляли междоусобицы темпераментных славских князей, и Кшиштоф смотрел дальше, за перевал. Там была Артания, дикая, степная, суровая и всегда враждебная. Там были золото и серебро, там были земли, пригодные для возделывания, которые не возделывались, и там же, под вековыми пластами глины, песка, и почвы, укрыты были милые его сердцу археологические артифакты. Летописцы стараются, как могут, обходить капризы великих полководцев, уверяя других и себя, что забота о благе и процветании страны, патриотизм, и недоверие к врагам, движут завоевателем. Но, например, в случае Кшиштофа, археология была чуть ли не главным стимулом. Он, конечно, не рекламировал этот аспект, не обращался к своим всадникам с призывом пролить кровь ради его научных изысканий. Даже самые близкие ему люди расценивали его страсть просто как хобби.
Дивизии его, специально обученные переходу через горы, делали постоянные вылазки в Артанию, и, в случаях попыток нападения на Славию кем-то из артанских князей, совершали карательные экспедиции. И если артанцы, со своей репутацией дикости и бесстрашия, презрительно отзывались о Фалконе (когда вообще знали это имя), то Кшиштофом в Артании матери пугали детей. Экспедиционные корпуса Кшиштофа торчали одновременно в нескольких точках Артании, разбив палатки, а иногда, реже, строя дома (подручного материала было мало), и по соседству с ними группы странных людей орудовали лопатами. Политики Троецарствия знали об этом, но не принимали всерьез. Меж тем здесь было над чем задуматься. Например, Кшиштоф давно мог бы взять столицу Артании, если бы не был по какой-то причине уверен, что ничего общего с исторической Арсой современная Арса не имеет, город этот относительно новый, четверть зданий построена Зодчим Гором, и ничего, интересного археологу, в окрестностях Арсы нет.
В Висуа по-прежнему правила неутомимая Забава, убежденная в своем провидческом даре и не получавшая доказательств обратного — им неоткуда было придти. По городам и весям ездила она в карете или на роскошной речной ладье, всюду ее приветствовали парадно одетые лучшие люди местности, кормили сытно. Однажды, в особенно неурожайный год, довелось ей увидеть, по случаю, семью кузнеца в каком-то отдаленном селении — детей, тощих как пруты, жену, качающуюся от голода, и самого кузнеца с бессмысленными от истощения глазами. Это возмутило Забаву и, вернувшись в Висуа, она написала и подписала закон, согласно которому региональные власти должны были следить за тем, чтобы семьи кузнецов ели полноценный обед каждый день. Проворные курьеры в несколько дней разнесли приказ во все концы Славии и прибыли обратно, заверили правительницу, что приказ принят к сведению и показали подписи получивших. Весть разнеслась по Висуа и восхищенные горожане на улицах, в домах и тавернах одобряли и радовались сердоболию Забавы. Тем временем в провинции приказ либо завяз в болотах и лесах и вскоре был забыт, либо выполнялся своеобразно — еду для обедов кузнецов просто отбирали у фермеров, плотников, портных, и мельников. Некоторые либерально настроенные князья несколько раз пригласили к себе в замки срочно найденных для них кузнецов, кормили их в комнате слуг, куда захаживали сами — посмотреть, и, отправив накормленных восвояси, считали инцидент полностью исчерпанным.
Фалкон терпел в своей стране славских шпионов, выученных и подготовленных людьми Кшиштофа (Забава вообще не знала об их существовании) и наводнял Славию своими шпионами. Фалкон также терпел присутствие пускающих корни артанцев во многих городах Ниверии, рассчитывая создать со временем целые центры разведчиков, которых можно было бы подсылать к любому из артанских князей. Дальновидный Фалкон совершал в этом случае ту же ошибку, что и недалекая, тщеславная Забава — он верил докладам, когда доклады соответствовали его ожиданиям. Сама идея мирного сосуществования с представителями иной веры была для артанцев совершенно неприемлема, и часто вместо верных цивилизованной Ниверии разведывательных сил в провинциях просто крепла и утверждалась пятая колонна, постоянно конфликтующая с населением.
В Артании же юный князь Улегвич, наследовавший умершему от подхваченного в славских снегах туберкулеза отцу, начал проявлять качества, присущие большим политикам.
На севере Славии Князь Йон вел тайные переговоры с молодым Улегвичем Артанским, соблюдая строгую конспирацию. Он очень боялся, что о переговорах узнает Конунг Кшиштоф и принимал двойные меры предосторожности. Оказалось — успешно. Кшиштоф действительно ничего не знал. Зато знал Фалкон, люди которого подкупили одного из курьеров Улегвича Артанского, проявившего двойную степную хитрость — взявши золото, он передал информацию и скрылся в неизвестном направлении. Больше о нем не слышали. Готовился план совместных действий Йона и Улегвича против конунга.
— Дураки, — сказал Фалкон, не любивший славского правителя но уважавший в нем достойного оппонента. — Кшиштоф вколотит их в землю, а потом пройдет поганой метлой по княжеству этого Йона. Многие, конечно, попытаются бежать к нам. Пусть не пытаются — я их всех выдам Кшиштофу. Не люблю предателей. А Йону следовало искать союза не с дикарями, а со мной.
В столице Артании, пыльной, семи ветрами продуваемой Арсе, становящийся всесильным Улегвич собрал совет артанских князей. Двоих казнили по подозрению в связях с Ниверией в обход воле Улегвича, и еще одного из-за доказанных связей с верным Кшиштофу князем. После чего Улегвич объявил себя верховным правителем Артании Великой. Это не понравилось нескольким мелкопоместным, и их тоже казнили. После этого с помпой и общенародной радостью в Арсе снесли все здания, построенные по ниверийским и славским проэктам. Оставили только артанские постройки, не зная, или делая вид, что не знают, об изначальном неартанском их происхождении. Так, старинный ниверийский храм, возведенный (по данным Кшиштофа) Ривленом Великим, и впоследствии обредший языческую башенку сверху, идолов внутри, и потерявший фронтон над входом, оставили нетронутым. Также оставили нетронутой варварски роскошную резиденцию Улегвича в Арсе, с изящными карнизами, уходящими ввысь арками, стройными высокими окнами и бальным залом, построенную, как хорошо помнили предпочитавшие молчать старожилы, самим Зодчим Гором. Не в башенке же жить повелителю Артании Великой, глупо. В бальном зале теперь по частым праздникам отворяли все окна и разводили в двух огромных жестяных тазах ритуальные костры под звуки огурцеобразных барабанов, но меблировку спален, кабинетов, и гостиных Улегвич оставил нетронутой, а в солидной библиотеке подолгу сидел сам, запрещая туда входить кому бы то ни было под страхом позорной смерти, и изучал, как он объяснял, менталитет и замыслы врагов по их подлым записям, разлагающего влияния которых не вынес бы ум менее крепкий и верный, чем ум верховного правителя.
Шутливый Фалкон послал Улегвичу курьера со стопкой новых фолиантов, которых не могло быть в библиотеке резиденции. Улегвич демонстративно сжег фолианты на площади вместе с курьером и его лошадью, но Фалкон был уверен, что, несмотря на непреклонность, свойственную неопытным молодым политикам, Улегвич тайно отобрал себе несколько томов.
Бывший Первый Наследник, а ныне Великий Князь Бук, увлекался женщинами и искусством, и в политику не вмешивался. Фалкон, весьма благосклонный к искусству (хоть и своеобразно — он считал, что всякое искусство обязано работать на укрепление верховной власти) часто руководствовался рекомендациями более искушенного Бука в выборе книг, театральных представлений, и музыкальных новшеств. Они прекрасно ладили. Сын Зигварда был не просто похож характером на отца — он был, по мнению Фалкона, даже лучше. У Зигварда проявлялись иногда чисто политические замашки. Сын этим недостатком не страдал.
Рядилище подчинялось Фалкону всегда и безусловно. Старая аристократия, основательно прочесанная и потрепанная Главой Рядилища, дрожала и заискивала перед ним. Народ, несмотря на жестокие наказания за малейшую провинность, его любил, возможно из страха — не любить было опасно. С воспитанием молодого поколения дела обстояли хуже. Время было относительно мирное, и молодежь скучала, а когда молодежь скучает, недовольство растет. В возможность скорого нападения со стороны Артании Фалкон не верил. Самому соваться в Артанию было бы глупо — конкурент Кшиштоф был на пике силы и славы и мог воспользоваться случаем, ударив в тыл. Пик нужно было переждать. Год, два, три. Но молодежь тем временем разлагалась и сочиняла гнусные пародии на патриотические песнопения, включая святая святых, «Ого-го-го, ступенчатые гребни».
С описанных нами в начале нашего повествования событий прошло тем временем ни много, ни мало — семнадцать лет.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. СВАДЕБНЫЙ БАЛ-МАСКАРАД
Улицы Висуа украшены были разноцветными флажками и фонариками, пивные бочки стояли на всех углах, и кружка пива шла за полцены, а вторую половину оплачивали щедрые власти. Был знаменательный день — Правительница Забава выходила замуж. Десять лет назад это показалось бы немыслимым.
Только что вернувшийся из похода Кшиштоф одобрил решение сестры и согласился принять участие в торжествах. Народ веселился и плакал от свалившегося на его голову счастья.
Гладко причесав белокурые волосы и приладив поверх специальную сетку, повторяющую до мельчайших деталей черепной ее индекс, Рита натянула рыжевато-русый парик, подрисовала и подчернила свои почти бесцветные брови, и критически оглядела результат своих трудов в зеркале. С помощью кисточки и коричневой туши она посадила себе на нос и скулы несколько умилительных веснушек. Рите было по меньшей мере сорок пять, но хорошая наследственность и здоровый образ жизни, полной событиями и активностью оставили ей привлекательность в эпоху, когда большинство женщин старели рано. Более того, с годами к ней пришла начисто отсутствовавшая ранее женственность.
Облачась в тяжелое бархатное славское платье и сунув в шелковую перчатку пригласительный билет, Рита взялась левой рукой за тонкий серебряный стержень, к концу которого приделана была черная полумаска. Конец стержня был заточен и при желании им можно было незаметно воспользоваться как смертоносным оружием. Впрочем, в этот вечер настроение у Риты было миролюбивое, а инструкции, связанные с душегубством, она давно все выполнила. Она осталась в Висуа до свадебного вечера по собственному почину. Во-первых, было любопытно посмотреть. Во-вторых, на балу могло произойти много всякого, о чем полезно знать в будущем, и неплохо было бы взглянуть на жениха. Рита знала только его имя — Ярислиф. Откуда он взялся и кто он такой? Забава, конечно, просто чудит. Но влияние этого Ярислифа чувствуется везде. Он не просто фаворит, он, похоже, фаворит с амбициями.
Дворец был полон народу. Привратник, принявший несколько сотен пригласительных билетов и привыкший к испуганным улыбкам и блестящим глазам, невольно поднял голову, чтобы взглянуть на статную даму, чья холодная улыбка слегка его шокировала. Дама отняла полумаску от лица, и по телу привратника пробежал мороз. Привратник был опытный и мог заподозрить неладное — и заподозрил — и не пропустить даму, а позвать кого-то из охраны, чтобы выяснили, кто она такая. Всю знать Висуа, и множество провинциальной знати, привратник знал в лицо. Эту даму он никогда раньше не видел. Почему она пришла одна? Где ее кавалер, или семья? Но он не посмел ничего сказать. Он просто кивнул.
Содержащихся в заключении по подозрению в шпионаже в тот вечер хорошо накормили, равно как и беженцев от фалконова режима, содержащихся отдельно и проверяемых тщательно и долго.
В углу главной залы, той самой, со статуями, играл квинтет — духовые медные и струнные, по моде, поддержанной некогда Фалконом в Астафии. Толпа в масках волновалась и передвигалась по залу в ожидании начала банкета.
В банкетном зале накрыт был огромный стол. Забава и Ярислиф сидели по центру, тихо переговариваясь. В зал пропускали попарно. Охрана была настороже. Нарядно одетый и чувствующий себя поэтому весьма неудобно, Кшиштоф, деятельный и неусидчивый, прогуливался вдоль стола, неуверенно поглаживая рукоять дурацкого короткого парадного меча с золотым набалдашником.
Рита вскоре поняла, что одну ее в банкетный зал просто не пустят. Быстро оглядев окружение, она выбрала себе податливого средних лет толстяка и подошла к нему, лучезарно улыбаясь. Толстяк расплылся в улыбке.
— Где же ваша жена? — спросила Рита.
— В одном из соседних помещений, — ответил смущенно толстяк. — Ей стало дурно от счастья. Ее там теперь приводят в чувство. Ах, вот и она. Позвольте вас познакомить.
Рита бросила взгляд на костлявую жену толстяка.
— Очень приятно, — сказала она. — Одну минуту.
Делая вид, что увидела в толпе знакомых, она прошла мимо жены. Жена осела на пол, завалилась на бок, и закрыла глаза. Вокруг засуетились. Жену снова унесли в соседнее помещение. Рита, выждав некоторое время, снова подошла к толстяку.
— Очень жаль, что ваша супруга так эмоциональна, — сказала она. — А ведь минут через пять в банкетный зал закроют вход.
— Вы шутите! Закроют? Как же так… — Толстяк засуетился. — Ах ты, какое невезение. Позвольте, а где ваш муж?
— У меня нет мужа, я вдова. А мой кавалер, увы, задержался выяснить отношения с другом. Ну, это до утра, уж я его знаю. Знаете что? Давайте пройдем в зал вместе.
Толстяк задумался. Согласие означало неминуемую ссору с женой впоследствии. Но в банкетном зале был накрыт стол. Правда, трем четвертям гостей вменялось, в соответствии с этикетом, стоять, смотреть, и не есть. И радоваться тостам. Но вино наливали всем в серебряные кубки. Два типа вина — сладкое и кислое. А сладкое вино, говорят, привезли с ниверийских виноградников у самой гавани — самое лучшее.
Это решило дело. Под руку с Ритой толстяк вошел в банкетный зал. Охрана благосклонно посмотрела на представительную пару, а некоторые охранники, оценив Риту, спрятали глаза и заулыбались.
Двери в банкетный зал закрылись.
— Тост! — объявил церемонимейстер.
— Да, да, тост, — согласился Кшиштоф, поспешно плеснув вина в кубок — и замер в ожидании, изображая энтузиазм.
Ярислиф наклонился к уху Забавы.
— Только прошу тебя, не говори государственно. Говори повествовательно. А то все-таки столько умных людей вокруг. Мало ли, что они подумают.
Забава наклонилась к уху Ярислифа и сказала:
— Заткнись.
— Умоляю, — яростно прошептал Ярислиф.
— Хорошо, черт с тобой, — яростно огрызнулась шепотом надменная Забава.
— Достопочтенные мои подданые! — обратилась она к залу. Ярислиф незаметно ущипнул ее за ягодицу. Она чуть не ойкнула, побелела от ярости, но сдержалась.
— Друзья! Сегодня был прекрасный день. Я вышла замуж. Правда, в храме было несколько прохладно. В смысле воздуха. Воздух был прохладен.
Придворные неуверенно хихикнули. Ярислиф одобрительно кивнул.
— А потом на улице многие падали, но это наверное от счастья, а не от безостановочного зверского пьянства.
