Эх касатка ты моя толстопузая,
Что ты вертишься, ругаясь и топая…
 
      Зигвард хмыкнул удивленно. Оказывается, «народные» песняры в Славии заменяли некоторые слова песен в своих выступлениях, дабы не оскорбить слух высокопоставленных особ. Фалкон совсем недавно издал в Астафии особый закон, запрещающий употреблять некоторые слова и выражения в песнях и даже просто уличных разговорах, под страхом заключения в темницу на небольшой, но вполне неприятный срок. Зигвард тогда подумал, что Фалкон, как всегда, зверствует и чудит. Ан нет — просто веяние времени.
      К третьей песне Зигварду стало скучно. А остальным присутствующим было скучно уже давно, судя по виду. Благосклонность старшего поколения сменилась рассеянностью, а презрение младшего ненавистью. Песняры, очевидно, уловили настроения аудитории и по окончании песни ретировались.
      Их сменили пятеро очень молодых парней, одетых в нарочито потертые одежды ниверийского образца. Несмотря на потертость, одежды были явно чистые, стиранные.
      Лица молодежи прояснились, а лица старшего поколения изобразили усталую отрешенность.
      Пять лютен грянули в унисон. Двое из пятерых запели, тоже в унисон, лихо встряхивая головами и разводя и сводя колени в такт.
 
На кухне мышка
Сделала какашку.
Спи моя малышка,
Я ее убью.
 
 
Десять телок сочных
К сливам водосточным
Жмутся, подставляясь под
Холодную струю.
 
      Во всем этом подразумевался, очевидно, какой-то особый вызов, не то правительству, не то старшему поколению, но подразумевался достаточно мягко, без особого напора, поскольку правительство и старшее поколение все это терпело и оплачивало. Безопасная фронда, спонсируемая свыше. Но молодежь была в полном восторге. Контрапункт отсутствовал, музыкальной фантазией автор песни не отличался, а стиль исполнения и жанра был скопирован без особой точности с ниверийских поползновений такого рода, не менее скучных.
      После обеда Кшиштоф произнес с балкона дворца приветственную речь. Толпа, собравшаяся на площади, слушала радостно. Зигвард понял, что Кшиштоф изображает легкое опьянение, и это его рассмешило. Перед «своими» Кшиштоф изображал давеча трезвость.
      — Дорогие мои славы! — гремел Кшиштоф. — Я, Кшиштоф, повелитель Славланда, Финланда, Норланда, Русланда, и еще нескольких ландов, равно как и трех засраных чайками островов у берегов Северного Моря, заявляю вам, подданые, что вражеские артанские подлые твари остановлены и отброшены, и пройдет много лет, прежде чем артанская сволочь сунется к нам еще раз. Да здравствует Славия!
      На площади раздались приветственные крики. Но Кшиштоф еще не закончил речь. С удивлением Зигвард вдруг понял, что случайных моментов в политической деятельности его товарища по университету не бывает.
      — …вот этот документ. Свиток. Смотрите! Смотрите, славы, страстотерпный народ! Тут очень много непонятных древних слов, типа поелику, отнюдь, зане, вельми, и им подобных. Предки писали так, что не вдруг разберешься, особливо если выпил.
      С площади донесся одобрительный смех толпы.
      — Но, в общем, — продолжал Кшиштоф, — написано тут, что, мол, власть есть договор между провинциальными князьями и баронами и конунгом, и что конунг может чего-то там… не знаю, поступать или выступать… и с бабой спать… только с согласия этих самых провинциалов, а иначе его объявят гадом и ушлют в Ниверию, где ему, гаду, и место.
      Неприязнь к Ниверии все время поддерживается славскими властями, подумал Зигвард. И Кшиштоф не исключение. Что ж, неплохо. Я, наверное, действовал бы также, а уж Фалкон нашел бы способ превратить неприязнь в ненависть. Хороший выход для постоянно скапливающейся народной агрессивности, и вполне безопасный, ибо совершенно абстрактный — Ниверия далеко, и никто толком не знает, чего там и как.
      — Ну так вот, дорогие мои славы, если бы я слушал некоторых из наших князей да баронов, артанцы были бы уже здесь, и жгли бы свои дурные костры прямо перед этим дворцом, и сносили бы ваши дома, и уводили бы ваших жен, и порабощали бы ваших детей. Я не буду называть имен. Сейчас не до этого. Сейчас у нас радость. Нам не надо больше бояться. Но если грянет беда… если артанцы в будущем… снова полезут к нам… а они полезут, это очень упрямый и безжалостный народ, сочувствию и дружественности чуждый… так вот, дабы безопасность страны не была больше зависима от капризов наших драгоценных провинциалов… вот!
      Он демонстративно порвал свиток на четыре части, бросил их себе под ноги, и наступил на обрывки.
      Толпа одобрительно гудела.
      Зигвард пошел в отведенные ему Кшиштофом покои. В туалетной комнате все было устроено, как во времена их юности в кронинском университете. Был даже туалетный смыв, чудо механики, и несколько умывальников. Спальня была просторная, с большим, удобным камином. Зигвард подкинул в камин дров, приоткрыл створку высокого окна, и, быстро раздевшись, с наслаждением растянулся на отбеленной и высушенной на зимнем ветру простыне. За дверью послышались шаги босых ног. Зигвард приподнялся на ложе и прислушался.
      Игриво улыбаясь и краснея, Услада в одной ночной рубашке до колен, со свечой в руке, прошла по коридору и остановилась у двери покоев приезжего. Чуть помедлив, она постучалась было в дверь, но тут в коридоре появилась еще одна фигура со свечой, тоже в одной ночной рубашке. Услада удивленно вгляделась. Фигура приблизилась и оказалась сестрой Забавой. Услада чуть наклонила голову, недовольно глядя на сестру. Молча и деловито, Забава хлестнула Усладу открытой ладонью по пухлой румяной щеке. Услада тихо вскрикнула. Глаза ее округлились. Сдерживая слезы, она повернулась и пошла обратно. Забава подождала некоторое время. Услышав звук закрывающейся и запирающейся двери, она повернулась к входу в покои приезжего и тихо постучала.
      Через некоторое время дверь открылась. Зигвард оглядел Забаву с головы до ног, чуть улыбнулся, отступил, давая ей пройти внутрь, и затем закрыл и запер дверь.
      Фаворит с перебитым носом был, безусловно, обеспокоен потерей влияния над царственной любовницей и наделал бы дел, но Забава была предусмотрительна, и этой же ночью фаворита задушили, выволокли тело к реке, привязали к шее камень, и спустили в прорубь. Когда несколько позднее об этом узнал Зигвард, он подумал, что простота решений в Славии связана с климатом. Слишком холодно, чтобы придумывать хитроумные ходы и плести интриги, плутая по кривым влажным лабиринтам человеческой низости. А вот в теплых странах, где все растет и никаких повседневных забот нет, подумал он, наверное только этим и занимаются — плетут и плетут интриги, предают друг друга, а потом якобы мирятся, а результаты менее эффективны. Впрочем, как и милосердие, эффективность бывает разная, разного качества.

* * *

      Наутро Забава приготовила в соседнем помещении теплую журбу и выпив с Зигвардом по чашке, с достоинством удалилась в свои покои. Зигвард решил, что сегодня же непременно выяснит, где именно находятся покои Услады, которая нравилась ему гораздо больше, чем ее сестра, хоть и сестра была вполне ничего. Умывшись и одевшись, он вышел и успел в столовую как раз к завтраку. После завтрака Кшиштоф повел Зигварда в дворцовую библиотеку.
      — Так вот, хотел я с тобой поговорить, если помнишь, — сказал он, усадив Зигварда в очень удобное дубовое кресло. Огромное количество полок, уставленных свитками и фолиантами. Огромный камин. Трещат дрова. Уютно. — Ривлен Великий. Статуя.
      — Да. Наставляет побежденных артанцев.
      — Именно. Ты еще сказал, что смутно что-то помнишь. Теперь я тебе скажу, откуда у тебя эти воспоминания. Кронинский Университет.
      — Точно! — вспомнил Зигвард. — Модный курс. Предыстория.
      — Правильно. Помнишь наставника этого курса?
      — Да, конечно. Мы его за глаза Лейкой звали. Он был на лейку похож.
      — Он и сейчас на нее похож. Он у меня тут, по соседству, занимается исследованиями. И днями и ночами торчит вот тут, в библиотеке. Сейчас он у западных границ, что-то нашел, копает. Плачу ему я. В общем, я много думал на эту тему после Университета. Получается, вкратце, что есть записанная история, о которой можно прочесть в фолиантах. Есть полу-мифическая история, времен Придона и Скилла, которой занимаются историки, надеясь всех вывести на чистую воду. И есть предыстория, причем, заметь, вовсе не допотопная. О соседних цивилизациях того времени известно очень многое. А о Троецарствии — ничего. Вообще ничего. Тот же самый Ривлен — кто он такой был? Кем правил? Кого покорял? А артанцы побежденные, между прочим, изображены в той композиции скульптурной — как либо сегодняшние ниверийцы, либо славы. С правого краю один — совершенно типичный вик. Никакой раскосости в глазах. Никаких приплюснутых черепов. Само слово Артания — явно ниверийского происхождения, ничего общего с языком артанцев не имеет. Как тебе такое?
      — Не знаю, — сказал Зигвард. — Я не лингвист.
      — Я тоже не лингвист. Ну, не важно. Когда было Большое Перемирие, я посылал людей, включая Лейку, в Артанию. Копали, рассматривали, а еще легенды всякие собирали. Получается странная картина. На артанских территориях обнаружилась целая куча ниверийских построек, причем не колониально-временного типа, а перманентных. Целые города. Под землей, естественно. Но есть и наземные сооружения. Есть явно перестроенные в язычество славские храмы. Есть зарисовка здания, которое ничем, кроме театра, быть изначально не могло. Найдены какие-то свитки на древнеславском, перевести которые не представляется возможным. И есть мраморная доска, которую Лейка приволок из Арсы, с надписями на старониверийском который, к счастью, переводим. Из текста следует, что город Арса был основан Ривленом Великим и являлся его перманентной резиденцией. Ты был в Арсе?
      — Был, один раз. Очень давно.
      — Я тоже был, и тоже очень давно. И меня тогда поразила одна вещь. Типично для артанских поселений — строить на одной стороне реки. Так удобнее. Башенка с идолами, а вокруг много построек, в основном деревянных. А в Арсе — остров на реке, башенка на острове, больше и лучше в инженерном смысле, чем их обычные постройки, и в обе стороны мосты. Напоминает одновременно Висуа и Астафию. Половина мостов развалилась, никто их не чинит. А по артанским легендам, Ривлен Великий был артанцем.
      — Ну да!
      — Представь себе.
      Помолчали.
      — Ты хочешь сказать, — предположил Зигвард, — что Троецарствие было когда то империей?
      — Именно. Более того. В этой империи говорили когда-то на одном языке. Даже в легендах о Придоне, к примеру — все друг друга запросто понимают. А по повадкам этот самый легендарный Придон — просто вик. Самый обыкновенный. А неприязнь к нему некоторых легендарных персонажей по духу — точь в точь взаимная нелюбовь виков и русов. Их до сих пор нельзя по двое ставить ни в охрану, ни в лазутчики — обязательно подерутся, сволочи.
      Зигвард засмеялся. Однако, то, что говорил Кшиштоф, показалось ему занимательным.
      — Так, стало быть, по артанской легенде, артанцы завоевали Ниверию, — сказал он. — Это я помню.
      — Которую величали Куявией, — добавил Кшиштоф.
      Зигвард хмыкнул.
      — И это — очень интересный момент, — сказал Кшиштоф. — Никакого артанского влияния на культуру Ниверии не обнаружено. На культуру Славии тоже. В легенде упоминаются черные сторожевые башни в столице Ниверии, в которых сидели колдуны, бормоча себе под нос и таким образом защищая столицу. Помнишь?
      — Да.
      — Иди сюда.
      Кшиштоф подвел Зигварда к высокому окну слева от камина и отдернул тяжелую штору. Зигвард посмотрел на город.
      — Ну?
      Кшиштоф кивком указал направление. Над противоположной стороной отделанной гранитом набережной возвышался двойной громадой Стефанский Храм, самое старое здание в Висуа. Характерные для славских построек скругленности у основания и конические пики, предки шпилей, были, да, черные. Но мало ли таких построек, мало ли черных башен на территории Славии и Ниверии? Кшиштоф — просто романтик, подумал Зигвард. Ему бы великим путешественником быть, а он на трон взгромоздился, жопу свою непоседливую пристроил, и рассуждает. Нисколько он не изменился со времен университета, как был чудак, так и теперь есть.
      — Напутали, стало быть, предки, — сказал Зигвард насмешливо.
      — Предки всегда путают, — ответил Кшиштоф. — Но империя была, это точно.
      — Тебе именно это покоя не дает? — спросил Зигвард. — Хочешь быть императором?
      — По мне, так лучше я, чем Фалкон, — холодно ответил Кшиштоф.
      — Чем тебе Фалкон не угодил? Меня он, по крайней мере, вынудил бежать. А ты-то при чем?
      — Не люблю кровопийц, — сказал Кшиштоф. — И не люблю бюрократов. И терпеть не могу кровопийц от бюрократии. Обыкновенный кровопийца, безусловно, опасен, но понятен. Он — явное зло. Он тебя ненавидит. А бюрократ-кровопийца тебя уничтожает медленно, рутинно, и абсолютно равнодушен при этом. Перемалывает тебя, жует, и не проявляет никаких эмоций. И скучно оправдывается государственной необходимостью.
      — Именно поэтому ты два года назад казнил Князя Стокийского? — спросил Зигвард, улыбаясь.
      — Нет. Князя Стокийского я казнил, чтобы он под ногами не болтался. Кроме того, казнил его не я, а сестра моя Забава. И даже не Забава. Забаве целых пять лет докладывали, что Славия процветает, и даже показывали ей кое-что. Привезут куда-нибудь, в какое-нибудь село, а там народ весь разряженный, все танцуют и поют верноподданические романсы, причем с утра до вечера. Хлеб растят, по всей видимости, исключительно по ночам. А тут, видите ли, приходит эта стокийская свинья и заявляет, что Забава дура, если на такое купилась. И что вовсе не государственный у нее ум. И что правит ее фаворит, причем не столько правит, сколько ворует. Нудил он, нудил — целый год нудил. Я как раз в походе был, а только просыпается Забава как-то утром, потянулась, зевнула во всю ширь пасти своей дурной, выглядывает в окно, а там толпа с вилами, граблями, да еще и с арбалетами! И арбалеты заряжены!
      Зигвард отвел глаза.
      — Вот-вот, — сказал Кшиштоф, хмыкнув. — Сестренка послала двух увальней разведать, они схватили какого-то повстанца идейного, он их вывел на одного из главарей мятежа, допросили главаря. Мол — на что живешь, парень? Не сеешь, не куешь, уличными развлечениями народными не промышляешь, не портняжишь, не бреешь, коней не разводишь? Оказалось, пересылается ему золото с юга. Ну, а когда золото пересылается с юга, кого-то, помимо Фалкона, заподозрить трудно. Так что не я казнил Князя Стокийского, а мы с тобой, Зигвард, его казнили.
      — Я не отказываюсь, — сказал Зигвард.
      — Еще бы ты отказывался. Слушай, потомок Хрольда-лучника, скажи ты мне, сделай милость, что ты собираешься делать? Вообще? Ежели тебе просто хочется пожить у меня, отдохнуть — твоя воля, хоть сто лет живи. Но, может, есть у тебя какие-то амбиции? Желания заветные? Княжество тебе не подарить ли? А может, тебя морское дело увлекает? Флот иметь — дело хорошее, у нас с этим очень плохо.
      — Флот в Славии? Нет уж, уволь.
      — А что?
      — На Северном Море? Благодарю покорно.
      — А. Мороза боишься.
      — Да, неприятно.
      — Так, стало быть, нет амбиций?
      — Пока что нет. Там видно будет.
      — Обещай мне только…
      — Что именно?
      — Что на власть мою не посягнешь. Я никому не верю, вообще верить людям — дурная привычка, как свеклу прилюдно жевать, но тебе я поверю. Обещай.
      — Обещаю. Власть мне не нужна, Кшиштоф. Не люблю я ее.
      — А вдруг полюбишь? Когда-нибудь?
      — Не думаю. Но если и случится такое — не за твой счет я власть эту себе добывать буду.
      — Честно?
      — Да. Уж не сомневайся.
      — Верю, — сказал Кшиштоф. — Спасибо тебе. Хорошо иметь друга.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВОЛШЕБНИК