«Войско Улегвича потерпело в Славии поражение, но, по слухам, Кшиштоф взят в плен и, возможно, убит».
      Фалкон откинулся на спинку кресла. Двадцать лет он ждал этого момента. И он к нему не готов!
      Новые, молодые военачальники Ниверии безропотно ему подчинялись и знали все о современной войне — но только в теории. Им не представлялось случая закалиться в бою — за пять лет в провинциях не было ни мятежей вассалов, ни крестьянских бунтов. Если Кшиштоф действительно устранен, в Славии сейчас неразбериха. Это не просто смена властителей — после такого человека, как Кшиштоф, к власти приходят слабые, дворцовые интриганы, бездейственные бюрократы. Не поспеши Фалкон с реформой войск, Славию можно было бы взять прямо сейчас, в этом Фалкон не сомневался. Кшиштоф, его противник и, что греха таить, духовный учитель и вдохновитель, тоже ждал такого момента, и был бы готов к нему лучше, чем Фалкон. Кшиштоф постоянно обновлял и наращивал войска, и если бы Фалкона сместили, славы через какой-нибудь месяц были бы в Астафии.
      Но ничего, ничего. Надо бы спровоцировать бунт в провинции. Кому бы это поручить?
      Фокс вошел бравой походкой и встал у двери. Молод, тщеславен, верен, ловок. Не очень умен. Нет, его нельзя посылать, нельзя рисковать человеком, который через год-другой заменит Хока.
      — Я хотел бы проехаться по городу верхом, — сказал Фалкон.
      — Нет ничего проще, господин мой.
      — Возьмите с собой столько людей, сколько сочтете нужным.
      — Слушаюсь. Уже выполнено.
      — Где же они нас ждут?
      — Нас никто не ждет, господин мой. Я счел нужным никого с собой не брать.
      — Вот как?
      — В ваши намерения, господин мой, входит посмотреть на город изнутри, не так ли?
      — Да.
      — С конвоем из ста человек это невозможно. В присутствии конвоя город — просто продолжение дворца.
      — А если на нас нападут?
      — Не думаю.
      — Но все же?
      — Это вас развлечет, а мне даст возможность помахать мечом.
      — А если целая толпа заговорщиков на нас кинется?
      — А хоть бы весь город кинулся.
      Смелый парень, подумал Фалкон. В чем-то он гораздо лучше Хока. Хок бы ответил с почтительной грубостью — «Сидите-ка лучше в особняке или во дворце, господин мой — и вам безопаснее, и мне меньше забот».
      — Едем, — сказал Фалкон.
      Он накинул плащ и надел берет, сдвинув его к бровям.
      На улице один из людей Фокса по сигналу подвел двух коней. Фокс почтительно придержал Фалкону стремя.
      В городе был полдень, и жители, закончив утренние дела, отдыхали и набирались сил в парках и тавернах, готовя себя к делам дневным. Обилие упоминаний мамонтов позабавило Фалкона, давно не бывавшего вот так, в качестве простого горожанина, на улице — все карета да конвой.
      «Воистину мамонтовая распродажа готовой одежды».
      «Мамонтовая (третья) кружка пива бесплатно».
      «Замечательная кровать — спишь спокойно, как мамонт».
      Пьеса в одном из театров, «Куда Уходят Мамонты».
      Талисманы с изображениями волосатых слонов.
      Вино, настоенное на крови мамонта (черт знает, что такое!).
      Флаг с волосатым слоном над калиткой рынка.
      На бульваре было тесно — и на аллее, и на проезжей части. Фалкон слушал обрывки разговоров. Внимание его привлек какой-то одноногий тип на углу — мутные глаза, костыль, рваная грязная одежда. Тип что-то пытался продать прохожим.
      — Фокс, — тихо сказал Фалкон. — Ну-ка, посмотрите, чем он там торгует, и купите.
      Не удивившись, Фокс спешился. Фалкон протянул руку и взял у него повод. По этикету следовало поклониться — сам Фалкон оказывает услугу — но Фокс не желал раскрывать ничье инкогнито, и правильно делал. Поговорив с одноногим, он купил у него что-то, какой-то предмет, вернулся, вскочил в седло, и протянул предмет Фалкону.
      Это был кинжал с позолоченой рукояткой, в ножнах. Фалкон потянул рукоятку. На лезвии выгравированы были слова — «Освободителю Кронина».
      — Он — хозяин кинжала? — спросил Фалкон.
      — Да, — мрачно откликнулся Фокс.
      Уцелевший член бывшей элитной дивизии уже вваливался, стуча костылем, в ближайшую таверну. Судьба его была понятна и Фалкону и Фоксу. Ранение в ногу, начавшаяся гангрена, походный хирург с пилой и факелом. Их было много — и в Ниверии и в Славии — бывших вояк, непригодных для дальнейшего использования отечеством. В Артании они очень быстро умирали — либо в драке, либо прирезанные своими «дабы избавить от страданий», либо жертвовали собой в кампаниях на передовой. Романтические юноши, мечтающие о военной карьере, такой судьбы себе не мыслили. Каждый рассчитывал сражаться в великих битвах, проявляя доблесть, и выходить из них целым и невредимым. О том, что немалая часть войска на марше умирает без всяких сражений — от походных болезней — им не сообщали, а когда сообщали, они не верили, вдохновленные перспективой безнаказанно убивать и быть за это в почете. Называлось это — Служение Отечеству.
      Отечество поправило берет, чтобы не быть ненароком узнанным кем-нибудь из населения, и сунуло кинжал за пояс.
      Вскоре показался Храм Доброго Сердца. Его не снесли, но он разительно изменился. Фасад сиял белизной, фронтон был меньше, эркеры симметричнее. Переделок было немного, но они изменили общий образ Храма, сделав его величественнее и в то же время гостеприимнее. В прошлом Храм был — набросок, эскиз из камня, талантливо собранный но нелепый и вычурный. Теперь же он стал — произведение архитектурного искусства. Мастер учел огрехи предыдущего мастера, сохранил удачное, и добавил своего, добившись абсолютной гармонии.
      Фалкон спешился, бросил Фоксу поводья, и пересек аллею. Фокс не возражал, но на всякий случай снял с луки седла арбалет и зарядил его.
      Фалкон вошел в Храм.
      Редо как раз заканчивал проповедь, и Фалкон понял слова мэра о том, что число прихожан «незаметно увеличилось» — их было, прихожан, человек пятнадцать — на полуденной проповеди в четвертьмиллионном городе. Огромные размеры Храма и эти пятнадцать — контраст говорил о полной победе Фалкона. Так даже лучше.
      Прихожане встали, и Редо их благословил. После того, как они неспешно удалились, Фалкон вышел из тени стороннего свода и по главному проходу направился к алтарю. Редо обратил внимание и узнал посетителя по походке. Ему было страшно, но страшно ему бывало теперь часто, и он привык.
      — Вы занялись архитектурой, не так ли, святой отец? — спросил Фалкон насмешливо.
      — В некотором смысле да, — ответил Редо.
      — И что же ваш зодчий, что так удачно все здесь доделал и почистил?
      — Он не назвал мне своего имени, — сказал Редо.
      — Ложь во спасение, — заметил Фалкон. Впрочем, напрасно вы беспокоитесь, Редо. Храм представляет собой художественную ценность, а я такие вещи очень ценю. Вопреки вашим чересчур поспешным предположениям, я не собирался позволять городским властям его сносить. Религия — часть истории, друг мой. Когда у вас совсем не останется прихожан, мы сделаем из этого заведения исторический музей и, если вы будете прилично себя вести, я назначу вас его курьером. А не будете — мы вам морду набьем, а жену вашу, по вашему же свидетельству ласками обильную, отдадим в публичный дом. Есть много купцов, которые непрочь заплатить сотню-другую золотых за удовольствие переспать с женой Главного Священника. Публичные дома платят двойные налоги — вот и государству выгода.
      Редо молчал. Фалкон повернулся и, как прихожане до него, неспешно вышел из Храма.
      Вскочив в седло, он сказал Фоксу:
      — Назад, но кратчайшей дорогой. Меня ждет посетитель.
      Фокс свернул в переулок и они галопом поскакали к особняку Фалкона.
      Человек, которому Фалкон назначил аудиенцию, ждал в приемной. С тех пор, как мы с ним встретились, читатель, прошло много лет, и годы эти его сильно изменили. Руководитель музыкальной артели Орки и Реестры был облечен, пусть небольшой, но все-таки властью, и к легкомыслию в житейских делах склонен не был, а такие люди стареют быстро.
      — Пройдемте в кабинет, — сказал Фалкон. — Как здоровье?
      — Весьма, — заискивающе пошутил музыкант.
      В кабинете Фалкон бросил плащ на стул, снял через голову перевязь, и присел на край стола.
      — Садитесь, — предложил он.
      Музыкант сел в кресло. Они были одного возраста, и Фалкону в глубине души нравилось демонстрировать людям свое физическое превосходство, молодую энергию, деятельность натуры, подвижность — иногда. В основном же он держался степенно и неприступно, как и подобает властителю большой цивилизованной страны.
      — Что нового?
      — У нашего с вами общего знакомого, — сказал музыкант, подобострастно фамильярничая, — появилась новая безумная идея, и он вот уже две недели ходит молчаливый и ничего не ест, только пьет.
      — Что же он пьет и что за идея? — весело спросил Фалкон, любивший и ценивший новые идеи композитора, и самого композитора тоже.
      — Мне это представляется совершенно абсурдным. Он хочет совместить музыку и театр.
      — Не такая уж новая идея, — заметил Фалкон.
      — Я тоже ему это сказал. Но он говорит, что музыка в его театральных представлениях будет играть не поддерживающую роль, но главную.
      — Это как же?
      — Она будет у него живописать… так и сказал — живописать… и обстановку, и чувства театральных персонажей.
      — Интересно бы послушать.
      — Он также сказал, что актеры будут не произносить текст, но петь его.
      — Петь текст?
      — Да.
      — А текст в стихах?
      — Не знаю.
      Фалкон задумался.
      — Нет, не представляю, — сказал он наконец. — Надо бы, чтобы он это продемонстрировал. А пьеса какая?
      — Героическая. Славская.
      — Это слишком, — сказал Фалкон. — Будто у нас своих драматургов не стало. Сколько можно рекламировать славскую драму! Да еще и героическую.
      — Он говорит, что найдет кого-нибудь, кто перенесет действие… стыдно сказать куда…
      — Не понял.
      — Найдет астафского драматурга, который перепишет пьесу так, чтобы действие происходило в Артании.
      — А! — догадался Фалкон. — Экзотика! Как все у нас падки на экзотику. Я бы этих любителей отправил бы на год-другой в Артанию, просто пожить. А то это на расстоянии им кажется, что все очень красиво и романтично. Главный герой, естественно, сын князя?
      — Да, — растерянно сказал музыкант.
      — Ну, вот. Хорошо, я на днях к вам заеду, пусть подготовится. Ну-с, какие сплетни в артистических кругах? Вкратце?
      — Несколько художников собираются в Славию. Говорят, что там натурщицы сговорчивее.
      — Пусть едут. Дураки. Еще?
      — Заговорщики озадачены. Думают, что среди них есть осведомители и пытаются их вычислить.
      — Прекрасно. Еще?
      — Есть темный слух, что у Великой Вдовствующей Княгини появился поклонник.
      — Подробнее, пожалуйста.
      — Господин мой, слух не очень приличного толка.
      — Все слухи так или иначе неприличны. Продолжайте.
      — Он залезал к ней через окно.
      Это было не ново. Такие слухи появлялись периодически. Окно было на третьем этаже, добраться до него по отвесной стене было очень не просто. Где это, интересно, могла она познакомиться с человеком, способным на такие подвиги ради нее? Придворные были все как на подбор люди обыкновенные, а на турнирах Фрика сидела в княжеской ложе, отделенная от остальных зрителей.
      — Она рассказала ему, — продолжал музыкант, — про какое-то заклятие.
      Лицо Фалкона ничего не выражало, но он почувствовал тревогу.
      — И ради нее он согласился поехать в Страну Вантит, — добавил музыкант, — чтобы заклятие снять.
      О заклятии тоже ходили слухи, но напрямую с Вантитом его, заклятие, никто раньше не связывал.
      — И что же, поехал? — спросил Фалкон, спокойно улыбаясь.
      — Да. И она, согласно слуху, ждет его возвращения.
      Да, подумал Фалкон, Фрика изменилась три недели назад, но это связано с тем, что я посвятил ее в свои планы. Или нет?
      — От кого вы это слышали? — спросил он.
      — От подмастерья из студии.
      — Чьей студии?
      — Художника.
      — Имя?
      — Роквел.
      Стало быть, это не слух.
      Как нужны, необходимы сейчас Инструкции! Перечесть, переосмыслить, перестроиться, перегруппироваться. Как они недосягаемы!
      Правда, собирались поехать в Страну Вантит многие. Другое дело, что многие за сборами забывали собственно выехать, то есть, сесть на коня и направиться к ближайшему лазу. Другие ехали, но лаз не находили. Наконец, самим им, Фалконом, выученная группа, точно знавшая местонахождение лаза, отправилась и проскочила. Они были очень хорошо подготовлены, если к Вантиту вообще можно подготовиться. Они знали, пусть примерно, географию страны и располагали временем. Времени у них было — десятью подводами не увезешь. Они были научены способам добывания пищи в Вантите. Они не нуждались ни в чьей помощи, обходной путь, намеченный Фалконом, был так составлен, что шансы встретить кентавра, эльфа, ведьму, лешего, дракона были близки к нулю. Они знали, что нужно говорить и кому. Они знали, как пробраться в Замок. Они знали, что Волшебник в Ниверии и им не помешает. Тем не менее, операцию они провалили, а путешествие произвело на них такое дикое впечатление, что не говорить они не могли — и их всех пришлось уничтожить, распустив тем временем слух, что они ушли во вторую экспедицию и не вернулись. Слух распускался для своих же — для людей Хока и Комода. А страна вообще об этом не знала.
      Все это так, но теперь кто-то что-то пообещал Фрике, а Фрика не будет связываться с кем попало. А тут еще недавно сообщили, что Базилиуса уже три недели, как дома нет. В свои турне он обычно брал с собой всю семью, но в этот раз жена и дети остались дома. И это слишком совпадало по времени с его, Фалкона, разговором с Фрикой. Возможно, ее посланник искал теперь лаз именно из-за этого разговора!
      Но ведь лаз, если не знаешь точно, что ищешь, практически ненаходим! А? На него практически не выйти! Более того, в лаз нельзя попасть, если по другую сторону тебя не ждут.
      То есть, в общем, опасаться нечего, кроме того, что Фрика, возможно, с кем-то переспала и теперь у нее в чреве ребенок. Ну, это мы скоро узнаем. Вряд ли. Она не в том возрасте, чтоб вот так, молниеносно забеременеть. Хотя — кто знает!
      Но сначала, перво-наперво, прежде, чем думать о чем-нибудь другом, следует проверить — версию об этом одиночном — или не одиночном? — походе в Вантит. Кто, что, и зачем.
      — Благодарю вас, друг мой, — сказал Фалкон. — Обязательно навещу вас, как только немного освобожусь.
      Музыкант поклонился и вышел, а Фалкон, схватив колокольчик, позвонил.
      — Через полчаса, — сказал он курьеру, — я хочу видеть здесь Риту.

* * *

      В столице было три дюжины художников, которых можно было разделить на две группы — настоящие и ненастоящие. Кто-то из них изучил историю живописи в Кронинском Университете и внимательно прочел все, что по поводу живописи сочли нужным сказать предшественники (в основном ерунда и позерство). Кто-то учился у современников, иными словами, доходил до всего сам. Кто-то быстро освоил всю техническую премудрость жанра, кто-то, будучи уже профессионалом, путался в колорите, композиции, и тематике, а в перспективе путались они все. Единой теории построения перспективы не существовало в живописи. Но все это не имело отношения к тому, является ли такой-то художник настоящим или нет.
      У ненастоящих художников выбор натуры и ее трактовка были понятны. Что портрет, что пейзаж — всем, кто присматривался, было видно, почему автор выбрал именно этот угол, и здесь высветлил, а здесь подтемнил. С настоящими дело было сложнее — даже они сами редко могли определить, почему они делают то-то и то-то в своих полотнах, а когда пытались, было видно, что они просто вдохновенно врут.
      Вряд ли ненастоящий художник смог бы оценить сорокапятилетнюю высокую Риту — больше, чем слава и деньги, ненастоящих интересовал престиж среди мещан. В данный момент в моде были двадцатилетние взбалмошные, лохматые девахи с недостаточно четко обрисованными формами.
      Роквел был настоящим художником, и частично поэтому разговор между ними проходил в студии, далеко за полночь, после веселого дня и бурного вечера.
      — Нет, рисовать меня не надо, — сказала Рита, нежась на теплой влажной простыне. — Не надо меня рисовать, не надо.
      Роквел отложил уголь и набросок, запахнулся в халат, и присел на край постели. Он стеснялся своей полноты и наготы, что очень забавляло Риту. Частично разговор проходил здесь, потому что Роквел понравился ей сразу — гладкий, круглый, с длинными волосами, говорящий угрюмые глупости, и время от времени поправляющий рукава шелковой куртки, обнажая необыкновенной мужской красоты запястье, не успевшее еще, в силу молодости, заплыть жиром.
      Как многие художники он был туповат и не очень грамотен. Когда Рита спросила Фалкона, как неотесанный мужлан (по мнению Фалкона Роквел был неотесанный мужлан) получил ни с того ни с сего заказ на портрет самой Великой Неприступницы, Фалкон сухо ответил «Не знаю» и Рита почти все поняла. Портрет рисовался уже пятую неделю, и Фалкон просто не мог так долго «не знать». Можно было пойти не к Роквелу, а прямо к Шиле, распутной дочери Неприступницы, перемещающейся из одной богемной постели в другую, если бы не странно трепетное отношение Фалкона ко всему, что непосредственно касалось Вдовствующей Великой.
      — Тогда давай вот что сделаем, — начал было неотесанный мужлан.
      — Подожди, подожди, — сказала Рита. — Я тут недавно слышала, что кто-то поехал в Вантит, чтобы снять какое-то заклятие.
      — И ты туда же! — сокрушенно сказал Роквел. — Какая-то мания у всех. Всех интересует именно эта сплетня.
      — А кто ее тебе рассказал?
      — Гест, кто же еще.
      — Кто такой Гест?
      — Скульптор. Он спит с дочкой Великой, а уж у нее язык, как…
      Вот тебе раз! Оказывается, с Шилой спит вовсе не Роквел. Старина Фалкон просчитался. Возможно, он стареет.
      Безусловно Страну Вантит приплели, чтобы все это романтизировать и драматизировать. Во-первых, решительно неизвестно, существует ли она, и скорее всего нет, во-вторых, Фрика — не та женщина, ради которой кто-то поедет в Вантит, и даже в Кронин вряд ли поедут, и в третьих, сам Фалкон сказал, что заклятье — миф, а он-то именно в этом случае врать не будет. Для чего-то ему Неприступница очень нужна, и все, что он хочет выяснить, это — кто этот удалец, что вдруг стал ее любовником. То бишь, обыкновенная ревность. Из-за которой иногда свергают монархов и завоевывают государства.
      — Так что же сказала Гесту Шила? — настаивала Рита.
      — Ну, если тебе так хочется знать…
      Возможно и Гест не спит с Шилой, а только болтает, хвастается.
      Можно было поймать и допросить служанку Фрики, но это было сложно — служанка могла кинуться в ноги своей госпоже и поведать о допросе.
      — …вместе с Базилиусом.
      Вот оно! Базилиус дурак, и поэтому много знает, гораздо больше, чем думает сам.
      Рита ушла от Роквела в шесть утра, но не отправилась домой спать, а поехала в карете за город. Базилиуса дома не оказалось, зато была его жена, которая поведала, что астролог отсутствует с того дня, как какой-то человек, высокий и красивый, с темными волосами, приехал за ним и увез его куда-то.
      Высокий и красивый с темными волосами. При дворе таких не было. Какой-нибудь слав, прибывший на турнир? В десять утра Рита была в кабинете Фалкона.
      — Высокий, возможно слав, — сказала она. — Других сведений нет. Скорее всего, он уже уехал обратно в Славию. Если господину моему требуются более точные сведения, следует допросить… ну, понятно, кого.
      Фалкон уже точно знал, что ни в какую Славию никто не уезжал. Увы. Часть Инструкций восстанавливалась, хоть и с трудом, в его памяти. Почему он не выучил их наизусть? Ах да, они же все время меняются. Дело принимало серьезный оборот, а неумолимое приближение Года Мамонта служило напоминанием, что грядут великие перемены, и логично мыслящий Фалкон не мог эти два факта не связать. Просто не имел права! Нужно было принимать решение. И он его принял.
      — Рита, идите домой спать, — сказал он. — В полночь будьте в княжеском дворце. Вы проникните в апартаменты Великой Вдовствующей и привезете ее в известное вам, и мало кому еще, подземелье. Говорить я с ней буду сам, пока что. Вы сделаете так, чтобы никто — абсолютно никто — ничего не заметил. Как вы это сделаете, мне все равно. После того, как вы запрете дверь подземелья, вы явитесь ко мне, в этот кабинет, и доложите. Все.
      Рита коротко поклонилась и быстро вышла из кабинета.

* * *

      Не Роквел и не Гест, но Соммерз, начинающий художник без особых амбиций, восхищающийся модными течениями и склонный к вульгарности и цинизму, вывел слегка пьяную Шилу из «Дикости Какой» и довел переулками до самого дворца. Он хотел было проследовать за нею внутрь, но благоразумная княжна обратила его внимание на неблагоразумность такого поступка и пообещала, что не далее как завтра вечером она придет к нему в студию.
      Время было позднее. Шила отобрала у одного из охранников факел, поднялась к себе, и зажгла свечи. Голова болела от непропорциональной смеси медовых напитков и виноградного вина, плюс, кажется, в какой-то момент ближе к началу вечера имела место кружка дрянного пива.
      Журбы в апартаментах не нашлось. Пройдя через спальню, Шила отодвинула засов. В гостиной Фрики было темно. Шила вернулась к себе, взяла подсвечник, и бравым шагом вошла в апартаменты матери.
      Хмель слетел с нее тут же. Посреди гостиной лицом вниз лежала толстая служанка. Шила присела рядом и прислушалась — служанка была в обмороке, но жива.
      — Мам! — позвала Шила.
      Никто не откликнулся. Шила забежала в спальню — спальня была пуста.

* * *

      Брант и Нико ввалились к Рите в дом на рассвете, в пыльной, грязной, и странной одежде, и завалились спать, не раздеваясь. К полудню оба вышли в столовую — Брант умытый и одетый в чистое, Нико неумытый и одетый в те же странного покроя тряпки, в которых прибыл.
      Рита отпила журбы, посмотрела на них критически, и решила подождать, пока они сами заговорят. Но они молчали. В конце концов она не выдержала.
      — Ну и где же вы были все это время? — спросила она таким тоном, как будто ей это прекрасно известно, и даже объяснять ничего не надо, типа риторический совсем вопрос.
      Брант промолчал, зато Нико, с набитым шавичами на меду ртом, изрек:
      — В Стране Вантит. Как и собирались.
      Рита нахмурилась. Сразу несколько событий и сообщений в ее памяти вдруг приобрели совершенно новый смысл.
      Вантит? Какой еще Вантит. Вантит — просто болтовня. Но есть кое-что помимо Вантита.
      Нико и Фрика? Великая Неприступница и этот — бродяга? Нет, не может быть. Хотя почему ж не может быть, ежели сама Рита приглашала его когда-то к себе в дом. И если Рита и этот бродяга — возможны, то почему бы не допустить, что и Фрика им заинтересовалась?
      Но Брант, помогающий Нико, едущий с Нико в несуществующую страну, чтобы помочь в любовной афере? Брант — капризный, мрачноватый, ее сын, Брант… и вообще не может быть! Нет никакой Страны Вантит!
      А если это не Нико, а именно Брант? А если небо зеленое а листья синие?
      — И что же вы там делали? — спросила она безучастно.
      — Что делают в Вантите? — также, как Рита, риторически спросил Нико. — Сражались с кентаврами, спорили с ведьмами и лешими, мочили дракона, с эльфами общались.
      — И как там эльфы?
      — Дрянь народ, — сказал Нико. — Тяжело настоящему ниверийцу среди эльфов.
      — Ага, — сказала Рита. — А зачем?
      — Нам нужно было развеяться, — объяснил Нико. — А то скучно сидеть на одном месте.
      Помолчали.
      — Брант, — сказала Рита. — Что это ты все молчишь? Хоть ты мне можешь ответить, где вы шлялись? Ну, хватит молчать.
      — Я думаю, — откликнулся Брант.
      — О чем же?
      — О том, что такое власть.
      Рита покачала головой и усмехнулась, и сразу поймала себя на том, что ведет себя как самая обыкновенная мать.
      — И что же ты надумал?
      — Власть есть возможность набить морду, — сообщил Брант. — Зависит от количества людей, которым можно набить морду. Чем больше количество, тем больше власть. Государственная власть есть возможность набить морду абсолютно всем.
      — Логично, — согласилась Рита. — А какое это имеет отношение к тому, где вы были?
      — Это ко всему имеет отношение, — сказал Брант. — А Вантит не хуже и не лучше других стран. Там несколько иная специфика социальных отношений, но, в общем, на основные правила поведения это не влияет. Власть есть насилие, если власть исходит от человека. Ты рабочим заплатила?
      — Да.
      — Инцидентов не было?
      — Нет.
      — Вот и хорошо.
      Не может быть, подумала Рита. Не может быть. Нет такой страны — Вантит. Жила себе всю жизнь без материнской ответственности, горя не знала, но вот материнская ответственность на нее свалилась — а как быть матерью сына, которого не видела с семилетнего возраста, а теперь ему двадцать шесть — неизвестно.
      Хорошо, допустим, что Вантит — сказки, но нет дыма без огня, и так далее. Кто-то сделался любовником Неприступницы и ездил по ее делам, куда-то. Может, в Беркли. И эти вот двое именно в это время неизвестно где пропадали. И толкуют про Вантит. Нет, все равно не может быть.
      Она решила ничего больше не говорить, но наблюдать и слушать.
      Будь Хок сейчас в Астафии, она могла бы расспросить его. Хок наверняка знает, что правда, а что нет, где заклятия, а где Вантит, что нужно Фалкону, и так далее. В тоже время Хок определенным образом относится к Бранту, а Брант к Хоку. Надо было сказать Хоку, что Брант — ее сын. Зачем было это скрывать? Хок — страшнейшая сволочь, но не болтун. И он бы наверняка понял ее. Ну, может быть, потребовал бы, чтобы она сама выпорола Бранта. А она бы и выпорола! Между прочим, и сейчас не мешает! Ишь, сидит, глендис жрет! Он, видите ли, ездит в неизвестные места по поручениям, путается с государственными особами (да? или нет?), ей ни о чем не докладывает, а живет в ее доме! Вместе с Нико, с которым ей даже переспать не пришлось, а теперь от него никакого толку, и, между прочим, все опять же из-за Бранта. Вон, пьет журбу с совершенно невозмутимым видом, да еще и философствует.
      Но что же делать? Этот мерзавец, ее сын — мало ему было Хока, так он еще и Фалкона решил себе во враги зачислить. Все будет как по писаному — сперва Фалкон допросит Неприступницу сам, она, естественно, благородно откажется называть имя своего любовника, ибо самоотверженна и непреклонна, после чего Фалкон пошлет… ну вот хотя бы ее, Риту… в подвал к Неприступнице, со свидетелем. И после четверти часа пристрастия, Неприступница назовет имя.
      Да еще и Храм — никто, естественно, не знает о ее, Риты, участии в финансовом аспекте ремонта, она умеет конспирироваться, но Бранта видели строители и знает в лицо Редо. В общем, Брант за весьма краткий срок пребывания в столице успел наделать дел — хватит на десять колесований!
      В общей сложности часов тридцать, не больше, провели вместе мать и сын, но мать (с тревогой поняла Рита) уже готова отдать за него жизнь. Как все это неудобно и сложно.
      После позднего завтрака Брант заставил Нико умыться и переодеться, а сам, взяв оставшуюся долю золотых, восемьсот монет, и выдав Нико десять, вышел в город.
      Астафия показалась ему другой, изменившейся. На улицах чувствовалось непонятное напряжение, лица посуровели и помрачнели, и даже ссоры супружеских пар были какие-то несерьезные, будто мысли ссорившихся пребывали в другом совсем месте. У Кружевного Моста Брант остановился, пропуская троих летящих галопом всадников. На мгновение его глаза и глаза первого всадника встретились. Брант узнал Хока, а Хок узнал Бранта, но не остановился, очевидно, спешил по делу более важному, чем ссора с Брантом.
      В «Дикости Какой» было много состоятельной молодежи и артистического сброда. Шила отсутствовала. Брант заказал кружку журбы. Ему принесли серебряный кубок и запросили двойную цену. Закономерный процесс — сперва приглашается богема и создает артистическую атмосферу, притягивающую богатых мещан, а затем богема выживается, качество напитков падает, а цены растут.
      Бранту пришлось выпить неимоверное количество журбы и даже заказать себе глендис, и только спустя три часа, когда он был по горло сыт дурацкими сплетнями и глупыми шутками, и расковырял пережаренный, недошпигованный и очень невкусный глендис, появилась Шила, растрепаная, небрежно одетая, раскрасневшаяся. Бранта она заметила не сразу, но, надо отдать ей должное, присоединилась к нему, едва заметив. Взяв из его рук кубок, она залпом его опорожнила и грохнула на стол.
      — Я не знаю, где она, — сказала Шила.
      — Кто?
      — Фрика.
      — Ее нет во дворце?
      — Нет.
      — Она не на Форуме?
      — Нет.
      Помолчали.
      — Ее, по-видимому, похитили, — сказала Шила.
      — Кто?
      Шила пожала плечами.
      — Кто в этой стране может похитить Фрику из княжеского дворца? — спросила она риторически. — Вы много таких знаете?
      Брант отвел глаза.
      — Если в ваши планы входит ее найти и спасти, — продолжала Шила, — то заклятие в данном случае — благо. Где бы она ни была, она в Астафии.
      — Не совсем так, — сказал Брант.
      — Почему?
      — Заклятие снято.
      Шила, несмотря на очень плохое настроение и неприятные мысли, одарила Бранта восхищенным взглядом.
      — Вы говорили с Волшебником?
      Брант помолчал, поерзал на стуле, вынул из кармана кожаный мешок и вывалил кубик на стол. Взяв его в кулак, он слегка сжал кубик, и, положив его снова на поверхность стола и прикрыв рукой, оставил щель между столом и ребром ладони, достаточно широкую, чтобы Шила, наклонив голову, увидела, что кубик светится. Брант смахнул кубик в мешок, а мешок сунул обратно в карман.
      — Это просто символ, — сказал он. — Символ того, что заклятия больше нет.
      — Но Фалкон об этом не знает.
      — Откуда ему знать?
      Шила прикусила язык. С того момента, как она поведала о путешествии потенциального освободителя Фрики в Вантит своему скульптору (или художнику?