Брант прикинул, что от окраины до центра они с Нико доехали примерно за четверть часа, почти шагом, ввиду большого количества карет и частых из-за этого остановок. Значит, путешествие от центра до окраины пешком занимает, ну, три четверти часа максимум. Зачем же столько карет? Брант предположил, что все эти люди возвращаются из-за города, или едут за город. Нет, это тоже не представлялось правдоподобным.
      Он свернул в переулок. Движения в переулке не было. Какой-то эльф вышел из дома и направился к стоявшей у края дороги карете. Забравшись на облучок, он щелкнул вожжами. Брант подождал, пока карета проедет мимо, пошел следом, побежал, и прыгнул на козлы, стараясь не качнуть средство передвижения. Человек на облучке ничего не заметил.
      Карета пересекла широкую улицу, углубилась в какие-то проулки, четверть часа постояла в каретной пробке около моста, пересекла мост, свернула в переулок, и остановилась. Человек спрыгнул с облучка, привязал одну из лошадей к фонарному столбу, и зашел в дом. Брант прикинул, что ехали они не больше двадцати минут и что, если взять в расчет пробку и потерю времени, пешком было бы быстрее.
      — С дороги! С дороги! — крикнул кто-то.
      Брант отскочил, пропуская летящую на большой скорости одноместную колесницу, пестро раскрашенную, с декоративными хищными крыльями. Колесницей управлял очень молодой эльф, почти подросток. За первой колесницей последовала вторая, тоже на большой скорости. Запряженные в колесницы скакуны были молоды и горячи.
      Брант огляделся. Переулок находился неподалеку от реки. В Кронине примерно от этого места можно было видеть шпиль Кронинского Храма. Здесь шпиль отсутствовал.
      Оглядываясь через плечо и опасаясь быть сбитым каретой или колесницей, Брант вышел на набережную. Здесь было много разношерстого народа. Брант не мог отделаться от мысли, что никак почему-то не привлекает внимания — белокожий блондин в плаще среди сплошь смуглой толпы без плащей, в камзолах.
      На набережной были открыты какие-то питейные заведения, и в них сидели и стояли эльфы. Не было всадников. Судя по всему, в этом городе люди вообще не ездили верхом. У каждого заведения в два ряда строились кареты, которые приходилось обходить.
      Небо потемнело, появились звезды. Брант искал глазами человека, то бишь эльфа, все равно, мужчину или женщину, с которым или с которой можно было бы заговорить, но ему что-то никто не нравился.
      Он свернул с набережной и углубился в переулок, заканчивающийся сквером. В сквере намечалась драка.
      Три эльфа в ярко-красных камзолах окружили четвертого, отступившего к фонарному столбу. Они что-то говорили ему, презрительное, а он кричал в ответ, вызывающе. Мечей ни у одного из эльфов не было. Брант решил, что знакомство в драке ничем не хуже знакомства в салоне, и перепрыгнул невысокую ограду сквера, намереваясь подойти поближе и разобраться в сути спора.
      К нему обернулись и посмотрели неодобрительно.
      — Эй, чего уставился? — спросил один из эльфов враждебно. — Иди своей дорогой, а, парень?
      — Не надо мне приказывать, — откликнулся Брант. — Хочу — смотрю.
      — Убирайся, пока цел.
      В этот момент один из эльфов ударил прислоненного к столбу, и тот дал сдачи. Трое накинулись на одного и начали его молотить. Брант скинул плащ и лихо ввязался в драку.
      Нападавшие, несколько растерявшись, вскоре опомнились, сгруппировались, и навалились на Бранта. Брант отражал удары, увертывался, и бил сам — с большой степенью точности. Один из эльфов упал, другой сел на землю, тяжело дыша. Третий, высокий и тяжелый, умудрился схватить Бранта за ворот. Брант ткнул его пальцем в глаз. Верзила отпустил воротник и схватился за глаз, и Брант, неспеша примерившись, уложил его диагональным ударом в челюсть.
      За все это время эльф, прислоненный к столбу, не двинулся с места.
      — А ты ничего, парень, — сказал он. — Ты молодец. Пойдем выпьем, я угощаю. Как тебя зовут?
      — Брант. А тебя?
      — Петер. Пойдем, у меня тут карета за углом.
      Вдвоем они вышли из сквера, оставив побежденных приходить в себя, и проследовали обратно к набережной по темному переулку. Карета Петера действительно стояла за углом. Петер забрался на облучок, и Брант, оглядевшись и пожав плечами, тоже забрался и примостился рядом, придерживая меч.
      — Эка у тебя ножовка знатная, — сказал Петер. — Что ж, поедем, я тут одно заведение знаю, уникальное, тебе понравится.
      Петер погнал карету вдоль набережной, свернул на широкую улицу, проехал площадь, закричав на какого-то зазевавшегося пешехода, и устремился по бульвару к окраине.
      — Ты откуда приехал? — спросил он.
      — С Периферии, — сказал Брант.
      — Да, — кивнул Петер. — Я видел таких, как ты, раньше. Периферийных. Ну и как у вас там, на Периферии?
      Судя по тону, его вовсе не интересовало, как там у них на Периферии. Элементарная равнодушная вежливость.
      — Зачем столько карет? — спросил Брант.
      — А?
      — Карет столько зачем? Весь город запружен каретами.
      — Ну а как же. Все экономят время. При нынешнем темпе жизни по-другому нельзя. Очень высокий темп жизни, очень. Без кареты никуда не успеешь. А у вас не так?
      — Не так интенсивно, — сказал Брант.
      — Ну, еще бы. В большом городе все интенсивнее. Столько за день надо успеть всего. И все равно не успеваешь, даже с каретой.
      Они остановились у заведения. Местность была еще не окраинная, но близко. Петер привязал одну из лошадей, как здесь было принято, к фонарному столбу.
      В заведении народу было немного, но общая подозрительность и непомерная яркость одежд клиентуры насторожила Бранта. Петер подвел его к липкой от пролитого и не совсем высохшего стойке, и хозяин, ничего не спрашивая, налил какой-то жидкости в две кружки и подвинул их гостям.
      — За встречу, — сказал Петер и отпил.
      Брант тоже отпил из кружки. Жидкость была, вроде бы, смесью какого-то ягодного напитка, напоминающего журбу, с вином с уксусом. На стойке помещалась корзинка, наполненная пряностями. Брант осторожно вынул из нее одну пряность и положил в рот. Оказывается, пряности были просто — атасы, нарезанные на кубики.
      — Я тут ищу внутренний лаз, — начал объяснять Брант, но тут его ударили сзади по голове и он упал лицом на стойку.

* * *

      Нико с трудом разлепил глаза, потрогал голову, и встал. Оказалось, спал он полностью одетый. Это хорошо — не надо теперь одеваться. Качнувшись, он сунулся к окну. На дворе была темная ночь. Бранта в комнате не было. Город эльфов. Эльфы — дрянь, а не народ, и настоящему ниверийцу тяжело в их городе. Надо бы пройтись и развеяться, и может даже затеять грандиозную драку и уложить нескольких эльфов, чтоб знали.
      Нико спустился по лестнице в столовое помещение. Света нигде не было. Ощупью добрался Нико до двери и приоткрыл ее. Неподалеку горел фонарь, освещая мостовую и окна. А людей, то есть эльфов, нигде не было видно. Нико вышел и направился вдоль по улице, наклоняя торс вперед и делая большие шаги. Некоторое время поплутав, он прибыл на широкий бульвар, по которому слонялась публика. В сущности, эльфы мало отличаются от людей, даже от настоящих ниверийцев, если не очень приглядываться.
      Фонари на центральной аллее бульвара стояли часто, и было светло. На одной из скамеек сидела какая-то эльфиха, заложив ногу на ногу, и смотрела прямо перед собой. Не то она была в трансе, не то пьяная. Нико заинтересовался и встал рядом.
      — Здравствуй, — сказала эльфиха запросто.
      — Здравствуй, — откликнулся Нико и тут же, не тратя время на ожидание приглашения, сел рядом. — Как дела?
      Эльфиха пожала плечом, продолжая смотреть в пространство.
      — Плохо дела, — сказала она наконец. — Очень плохо. Никто меня не любит.
      — Почему же? — поинтересовался Нико.
      — Потому, что я хромая.
      — Хромая?
      — Да. У меня одна нога короче другой, и я сильно хромаю. Поэтому никто меня не любит, а любят только себя.
      — А как тебя зовут?
      — Лукреция.
      — А меня зовут Нико, и я не нахожу, что кого-то можно не любить, просто потому, что этот кто-то хромает. Мне вот наплевать, хромаешь ты или нет.
      — Правда?
      — Да. Чистая правда. Хромай себе наздоровье.
      Лукреция внимательно посмотрела на него.
      — Не верю, — сказала она. — Так не бывает.
      — А ты поверь. Ты здесь где-то неподалеку живешь, да?
      — Да.
      Нико, которому элементарные правила вежливости были, в общем, известны, ожидал, что она спросит «А ты?», но она не спросила.
      — Слушай, — сказал Нико. — Я тут проголодался, и непрочь куда-нибудь зайти, поесть и выпить. Хочешь, вместе зайдем?
      Теперь Лукреция посмотрела на него недоверчиво.
      — Ты действительно хочешь провести со мной время?
      — Ну да, — сказал Нико. — Что в этом удивительного? Ты мне нравишься. Зайдем, выпьем, съедим чего-нибудь.
      — Не верю, — сказала Лукреция. — Что-то тебе от меня нужно, наверное.
      — Да нет же, — возразил Нико, улыбаясь. — Ничего.
      Кожа у Лукреции была, как у всех эльфов, очень смуглая. Черты лица ее были правильные, но простые. Длинные черные волосы расчесаны на пробор. Средний рост, телосложение тоже среднее.
      — Ты любишь ходить в таверны? — спросила она, не очень интересуясь ответом. — Такая гадость, и пьяные кругом, и еда мерзкая. Если ты серьезно хочешь провести со мной время… А ты серьезно хочешь?
      — Да.
      — Тогда можно было бы пойти ко мне.
      — Пойдем.
      — У меня есть все, что нужно, даже музыканты.
      — Музыкантов не надо. Не люблю музыку, — сказал Нико, расстроившись. — Если будут музыканты, я не пойду.
      — Хорошо, я не буду их звать. Ну, что ж, пошли. Только вначале я хочу, чтобы ты сделал мне одно одолжение.
      — Да?
      — Сделаешь?
      — Сделаю.
      — Обещаешь?
      — Да.
      — Не верю я тебе.
      — Говори.
      — Встань и постой. И посмотри на меня, как я буду идти.
      — И что?
      — И все. Больше ничего.
      Нико пожал плечами. Лукреция встала и пошла по аллее, сильно хромая. Пройдя десять шагов, она остановилась и обернулась.
      — Ну? — сказала она.
      — Что?
      — Чего ты там встал? Иди сюда.
      Нико подошел.
      — Все еще хочешь провести со мной время?
      — Да, — недоуменно сказал Нико. — А что?
      — Но ты же видел, как я хромаю.
      — Видел.
      — И все еще хочешь?
      Нико кивнул.
      — Ну, пойдем. Но учти, со мной не легко, — сказала Лукреция. — Ты должен мне все время доказывать, что ты со мной ради меня самой, а не ради чего-то там отвлеченного, каких-нибудь эгоистических принципов.
      — А как же я буду это доказывать?
      — Ну, это уж ты сам догадайся. Как-нибудь докажешь, если захочешь. А не хочешь, так прогони меня прямо сейчас и иди себе спокойно. Потому что я тебе все равно не верю. Я никому не верю. Никому до меня нет никакого дела, и я к этому привыкла. Мне все делают больно, и ты не исключение.
      — А где ты живешь? — спросил Нико.
      — Вон в том особняке. Вон в том, видишь?
      Особняки стояли вдоль бульвара подряд.
      — Вижу, — сказал Нико.
      — Ну, тогда что уж там. Тогда пойдем, так и быть. Дай руку, я на нее обопрусь.
      Опершись об руку Нико, Лукреция пошла ровнее. Нико был обходителен и услужлив, подделываясь под ритм ее ходьбы и стараясь не наклонять торс. Вдвоем они проследовали до перекрестка, через который Нико галантно ее перевел, заметив краем глаза, что в центре пересечения двух дорог есть небольшое возвышение, ярко освещенное двумя фонарями, на котором стоит пестро одетый человек с двумя плоскими щитами в руках. Один щит был зеленый, а другой красный. Нико не понял, что это за человек и что он тут делает, и не поинтересовался.
      Он помог Лукреции взойти на крыльцо особняка. Она улыбалась радостно и недоверчиво. Встав вплотную к двери, она сказала:
      — Открыть.
      Щелкнул замок и дверь распахнулась сама собой. Пропустив Нико внутрь, Лукреция обернулась к двери и сказала:
      — Закрыть.
      И дверь закрылась и заперлась. Нико это очень понравилось. Он тоже встал перед дверью и сказал:
      — Открыть.
      Но дверь не открылась.
      — Она реагирует на мой голос, — объяснила Лукреция. — Но, если хочешь, я перестрою ее, чтобы она на твой тоже реагировала. А может, сначала лучше выпьем?
      — Нет, перестрой сначала. Хочу попробовать.
      — Ты уверен? — в голосе Лукреции зазвучала недовольная нота. — А то бы выпили сначала чего-нибудь прохладительного.
      — Нет, перестрой дверь.
      — Ну, хорошо, — сказала Лукреция очень недовольным голосом. Повернувшись к двери, она сказала, — Добавить голос. Нико? Тебя Нико зовут?
      — Да.
      — Скажи что-нибудь.
      — Что именно?
      — Все равно, что.
      — В школе драконоборцев учат, что врага надо хорошо узнать, прежде чем пытаться…
      — Достаточно, — сказала Лукреция. Снова повернувшись к двери, она добавила, — Запомнить.
      Некоторое время они молча стояли перед дверью.
      — Ну, пробуй, — сказала Лукреция.
      — Что пробовать?
      — Попробуй велеть двери открыться.
      — Дверь, откройся.
      — Нет, так она не поймет. Скажи открыть.
      Дверь открылась.
      — Закрыть, — велела Лукреция, и дверь снова подчинилась.
      Нико понял.
      — Открыть, — сказал он.
      Дверь распахнулась.
      — Закрыть.
      Дверь закрылась.
      — Здорово, — сказал Нико восхищенно. — Это действительно здорово. Я, правда, слышал о таком в школе драконоборцев, но самому видеть до сих пор не приходилось. Открыть.
      Дверь открылась.
      — Прелесть, — отметил Нико. — А если с угла попробовать?
      Он отошел на несколько шагов в сторону.
      — Закрыть.
      Дверь закрылась.
      — А если спиной стать? — спросил Нико.
      Лукреция молчала и ждала. Нико стал к двери спиной и сказал, — Открыть.
      Дверь не подчинилась.
      — Ага! — сказал Нико. — Это упущение. Ну да ладно. Открыть.
      Дверь открылась.
      — Закрыть.
      Дверь закрылась.
      — Открыть.
      — Может, мы все-таки пойдем в столовую и выпьем? — спросила Лукреция сварливо. — Али ты всю ночь тут играть собрался?
      — Закрыть. Открыть. Сейчас, сейчас. Закрыть. Нет, не сработало. А так? Закрыть. Ага, вот так она слышит и реагирует. Открыть. Закрыть.
      — Ну я пока пойду, налью чего-нибудь, и подожду тебя, — сказала Лукреция презрительно. — Я буду в столовой.
      — Открыть. Ага, хорошо, я скоро. Закрыть. Открыть. Открыть! Нет, не выходит. А если шепотом? Открыть, — прошептал он. — Не слышит. Открыть! Закрыть.
      Так он провел около получаса. А потом дверь вдруг перестала реагировать на команды. Нико испугался, что его обвинят в том, что он ее сломал. Он говорил прямо в дверь, ровным голосом, а она стояла закрытая. Оглянувшись по сторонам, Нико ударил дверь ногой. Дверь открылась, дергаясь и скрипя.
      — Закрыть, — сказал Нико.
      Дверь стояла открытая. Тогда он взялся за нее обеими руками и, с трудом преодолевая сопротивление заевшего механизма, закрыл ее сам. И, решив на всякий случай больше пока не экспериментировать, направился на поиски столовой.
      Столовая оказалась на первом этаже, в другом конце особняка. Горели свечи. На белоснежном столе стояло блюдо с чем-то, напоминающим глендисы, два золотых кубка, и две бутыли вина.
      — Все-таки пришел, — сказала Лукреция.
      — Налей мне, пожалуйста, — попросил Нико. — О, это что такое? Похоже на глендисы. Ну-ка. На вкус, пожалуй, не глендисы. Но очень похоже.
      Он пригубил вино, не обращая внимания на выражение лица Лукреции.
      — Хорошее вино, — сказал он, хотя в винах не очень разбирался. — В Ниверии делают лучше, но на то она и Ниверия. А это тоже ничего.
      — Ну?
      — Что?
      — Может, ты спросишь наконец, кто я такая?
      — Зачем же спрашивать. Ты — Лукреция, я помню.
      — Да. Но посмотри вокруг.
      Нико посмотрел и ничего особенного не увидел.
      — Тебе ничего не кажется странным? — спросила она.
      — Вроде нет.
      — Занавеси?
      — Висят, — сказал Нико, подливая себе вина.
      — Ты знаешь, сколько они стоят?
      — Нет.
      — Пять тысяч.
      — Ага, — сказал Нико, пригубив вино.
      — Что — ага?
      — Ничего. Ну, занавеси, ну стоят пять тысяч.
      — И это тебе не кажется странным?
      — На это, Лукреция, я скажу тебе две вещи, — предупредил Нико. — В школе драконоборцев…
      — Да вот этот один подсвечник стоит столько, что средний горожанин может на такие деньги полгода прожить. А паркет? А вон картины висят? А мрамор? А весь особняк?
      — В школе драконоборцев…
      — Нет, я вижу, я тебе совсем не интересна.
      Нико поставил кубок на стол, подошел к сидящей в кресле Лукреции вплотную, наклонился, и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй. Он было распрямился, но она его остановила.
      — Нет уж, — сказала она. — Еще.
      Он поцеловал ее еще. И еще. И пришлось поцеловать еще. Это стало его раздражать, потому что он уж собрался было поделиться с ней про школу и уход змейкой, а уж потом целоваться.
      — У меня очень богатые родители, — сказала Лукреция через несколько минут, видимо, решив, что нужно сделать перерыв.
      Нико сел в кресло, залпом допил остаток вина в кружке и налил еще. Отломив кусок того, что было похоже на глендис, он запихал его себе в рот, почавкал, пожевал, и запил вином.
      — Мой отец меня ненавидит, — сказала Лукреция. — За то, что у него такая вот дочь. Хромая. Мать меня тоже ненавидит. Вот они и купили мне этот особняк. Они не хотят со мной иметь никакого дела. У меня был муж, но как-то утром он ушел, и больше не вернулся, просто пропал. Скорее всего, уехал куда-то в другое место. Ничего из драгоценностей не взял. Меня нельзя любить. И я стала жестокая и мстительная. И непримиримая. И я ненавижу людей. Но если кто-то захочет сделать так, чтобы мне было хорошо, я сумею его отблагодарить, и даже, наверное, буду меньше ненавидеть остальных. Но наверняка никто не захочет, потому что все особи подонки и эгоисты, думают только о себе, всегда только о себе. Обо мне никто не думает. Никогда. Иногда, когда я появляюсь, они начинают обо мне думать. Думают, как бы меня поскорее сплавить куда-нибудь.
      Нико выпил еще, после чего сознание провалилось в какую-то вязкую алкогольную дыру. Очнулся он через несколько часов и понял, что лежит голый рядом с Лукрецией, в кровати, в спальне.
      — Проснулся наконец? — спросила голая Лукреция. — С добрым утром.
      Нико скосил глаза на окно. Действительно, на улице было светло.
      — Ты очень хороший любовник, — сказала Лукреция. — Но ты меня не любишь. Впрочем, ничего странного в этом нет. Меня никто не любит. Я привыкла, ты не волнуйся. Единственное, что я вызываю в особях, это чувство вины. А они не любят это чувство испытывать. Поцелуй меня.
      Нико поцеловал ее в щеку.
      — Нет, не так.
      Нико перекатился на нее и поцеловал в губы.
      — Да, так лучше. Вчера ты был как ненормальный, напился и два часа мне плел про какую-то свою школу драконоборцев, про тайные войны какие-то, и все остальное в таком духе. Сообщил, что вы пришли сюда завоевывать Вантит. И что ты позавчера убил дракона.
      — Не я один, — скромно сказал Нико. — Мне мой друг помогал.
      — Все только о себе, — сказала Лукреция. — В крайнем случае о друге. Никогда обо мне. Все как обычно.
      — А ты не приготовишь ли нам завтрак? — спросил Нико.
      — Вот, пожалуйста. Теперь я еще и завтрак должна готовить. А для меня кто когда-нибудь что-нибудь сделает? Все всегда делаю сама, и для всех, и все этим пользуются.
      Но она все же ушла — вниз, держась за перила и хромая. Нико поднялся, поискал одежду, не нашел, и завернулся в простыню. Пригладив рукой волосы, он спустился по той же лестнице в столовую, сел в кресло, и стал ждать.
      Лукреция появилась через четверть часа с подносом, на котором дымились омлеты и горячий напиток, по вкусу напоминающий журбу. На Лукреции был халат из зеленого шелка и скромное колье, красиво контрастирующее с очень смуглой ее кожей. На правом запястье красовался изящный браслет.
      — Тебе нравятся мои руки? — спросила она, грациозно поворачивая кисть руки.
      — Очень нравятся, — сказал он, чтобы сделать ей приятное. Руки как руки, подумал он. Не лучше и не хуже других.
      — Слуги все поразъехались, — сказала Лукреция. — Они все меня ненавидели, и их пришлось отпустить. Повар тоже уехал. Теперь я готовлю еду сама, хоть и редко. Я много не ем.
      Нико попробовал омлет и нашел его очень вкусным. Попробовал напиток, и тоже нашел вкусным. Лукреция прекрасно готовила.
      — Надо бы прогуляться, — сказал Нико, запихивая в рот остатки омлета. — Проветриться надо.
      — Уже уходишь? — спросила Лукреция, отвернувшись к окну. — Ну, иди.
      — Я не ухожу. Я хочу погулять.
      — Один, естественно.
      — Один? Я думал, ты тоже захочешь прогуляться.
      — Я-то может и захочу. Но мои любовники обычно меня стесняются и никуда со мной не ходят.
      — Я тебя не стесняюсь, — сказал Нико.
      — Я тебе не верю.
      — Ну так пойдем?
      — У тебя есть друзья?
      — Есть.
      — Ты меня с ними познакомишь?
      — В этом городе у меня только один друг.
      — Ну, я так и ожидала. Друзья есть, но в этом городе только один, и он наверняка уехал сейчас куда-нибудь, вернется нескоро.
      — Нет, он тут, недалеко. Мы остановились тут в таверне.
      — Теперь ты мне скажешь, что ты вообще не из этого города.
      — Конечно нет. Я — настоящий нивериец, хоть и родился в Кникиче. Но Кникич так или иначе — ниверийская земля. Ниверия испокон веков владеет Кникичем.
      — Не говори глупости. Я уверена, что ты живешь в этом городе.
      — Посмотри на меня. Я похож на человека из этого города? Я — нивериец.
      — Никогда о таких не слышала.
      — Не выдумывай. Про Ниверию все знают.
      — А я не знаю. Ты все врешь. Меня никто не любит.
      — Я тебя люблю.
      — Ой, только не ври. Не люблю, когда врут.
      — Я правда тебя люблю.
      — Ты меня сегодня же бросишь.
      — Не брошу. Я тебя никогда не брошу.
      Она с сомнением посмотрела на него, но он почувствовал, что ей приятно.
      Лукреция постаралась одеться очень эффектно. Будь у Нико чуть больше интереса к таким вещам, он бы сразу оценил не очень элегантный, слегка вызывающий, но вполне привлекательный ее наряд. Черные волосы свои она уложила красиво и легко, с тщательной долей небрежности. Верхняя часть платья эффектно обтягивала вдруг оказавшиеся очень женственными формы, а нижняя, не кринолин, но уже и импозантнее, подчеркивала, чуть слишком, округлость бедер. Платье было до полу и скрывало платформу на одной из туфель. С этой платформой Лукреция почти не хромала.
      — Тряпки я твои выбросила, — сказала Лукреция.
      — Это зачем же, — запротестовал Нико.
      — Очень грязные. Вот, выбирай.
      Перед Нико открыли огромный шкаф, плотно набитый местной одеждой.
      — Это мне от сбежавшего мужа досталось. Из моды ничего пока не вышло, он сбежал всего два месяца назад, — объяснила Лукреция. — Выберешь сам, или тебе помочь?
      — Как хочешь, — сказал Нико, задумчиво щупая рубашки, дублеты, и камзолы. — А плаща нет?
      — Плащей давно никто не носит. Может у тебя в Нигерии носят…
      — В Ниверии.
      — Да. А нормальные особи не носят. Ну как, нравится что-нибудь?
      — Не очень, — сказал Нико. — Как-то все очень вульгарно. Ну, выбери мне что-нибудь.
      — Так я и знала, — сказала Лукреция. — Меня всегда используют. Выбери ему. Сам не может. Поиграют, поиграют, и выбросят. Все особи сволочи, но мужчины особенно.
      Но она все-таки выбрала ему и штаны, и чулки, и башмаки, и роскошную льняную рубашку, от которой любой астафский щеголь пришел бы в восторг, и которая не произвела на Нико впечатления. Камзол Нико облюбовал себе ярко-красный и ни за что не согласился бы на другой, и даже, наверное, ушел бы и хлопнул дверью, поскольку камзол ему действительно очень понравился, но, к счастью, красные камзолы как раз были в моде в то время в городе эльфов.
      — А где мой меч? — спросил он.
      — Дубина, — сказала Лукреция. — Рыцарские времена давно прошли. Не таскайся по городу с мечом, тебя арестуют.
      — Арестовать меня не просто, — сказал Нико, интригуя.
      — Одевайся.
      Они вышли на улицу, где вовсю светило ласковое солнце. Лукреция махнула рукой, и стоявшая неподалеку карета подъехала к дверям особняка. Кучер спрыгнул с облучка и поклонился Лукреции.
      — Как просто здесь нанять карету, — заметил Нико одобрительно.
      — Нанять не очень просто. Это моя карета.
      — А кучер?
      — Тоже мой.
      Нико отодвинул кучера и открыл перед Лукрецией дверцу. Чуть замешкавшись, он галантно предложил ей руку, чтобы помочь влезть внутрь.
      — Я и забыла, — сказала она, влезая, — что, вообще-то, мужчина должен по этикету подавать руку даме, когда они в карету садятся. Похоже, мне вообще никто руку не подавал, никогда. Про обычай я, скорее всего, слышала в детстве, а может видела где-нибудь на улице, не знаю.
      Нико сел рядом и кучер прикрыл дверцу.
      — И куда же мы едем? — спросил Нико.
      — К твоему другу. Где вы там остановились?
      — Э…
      — Ну вот, я так и знала. Ни к кому ты меня не собираешься везти, и на особях со мной никогда не появишься.
      — Где тут ближайший парк? — спросил Нико.
      — Десять кварталов.
      — Как называется?
      — Речные Сады.
      Нико отодвинул занавесь и высунулся.
      — В Речные Сады, — сказал он кучеру.
      Карета покатилась по бульвару.

* * *

      Очнувшись, Брант попытался вспомнить что произошло и не смог. Тогда он открыл оба глаза. Изображение двоилось, но он убедил себя, что это временное явление. Осторожно двинул сперва правой рукой, затем левой. Правая нога двигаться отказывалась. Брант двинул шеей и ощутил тупую боль в затылке и плечах. Эта боль нагнала на него страху, и одним резким движением, превозмогая ее, он перекатился с живота на спину и на мгновение сознание снова провалилось, но затем вынырнуло. Острая боль в животе заставила его переложить большую часть веса на локоть, напрячься, и принять сидячее положение. Брант потрогал голову. Было больно, и с одной стороны волосы были покрыты коркой засохшей крови. Брант согнул левую ногу в колене. В правой ноге наметилось покалывание, а затем и боль, но это была счастливая, радостная боль. Нога просто затекла.
      Зубы были на месте, глаза и уши тоже. Брант потрогал гениталии и почувствовал огромное облегчение. Когда боль в правой ноге поутихла, он опустился на спину, перевернулся на живот, встал на четвереньки, и поднялся. Резануло в животе и в груди. Очевидно, болели ребра — либо сломаны, либо отбиты.
      Вокруг была окраинная улица, и по ней ходили окраинные пешеходы с тупыми лицами. Когда он только въезжал в город, верхом, в компании Нико, ему на окраине задавали вопросы. Теперь вопросов не было. Очевидно, все было понятно и так.
      Из одежды на нем осталась одна рубашка до колен. Из вещей — меч, кинжал, кошелек — не осталось ничего. Босые ноги ощущали холод булыжника. Эдак я тут простужусь и отдам швартовы, подумал Брант. Нужны как минимум крыша и теплая постель. И ванна!
      Чтобы согреться, он попробовал побежать, и сразу понял, что это невозможно — голова кружилась, ребра болели, дыхания не было совсем, и, в добавок, его начало тошнить.
      У обочины стояла чья-то карета. Брант пересек улицу, дождался, пока на него перестали смотреть (ждать пришлось долго) и влез в карету.
      Печь он растапливать не стал — трудно и привлекает внимание — а просто втерся в угол и, осторожно подтянув колени, прижал их к подбородку. Ребра откликнулись дичайшей болью. Через четверть часа, дрожа от озноба, он почувствовал толчок — карету качнуло. Щелкнули вожжи и карета тронулась с места. Бранта это устраивало.
      Через некоторое время, приподняв занавеску, Брант увидел знакомые очертания набережной и моста. Как только карета остановилась в пробке, Брант осторожно, как мог, вылез на мостовую. Не достаточно осторожно — с облучка его заметили.
      — Эй! — сказал человек, то есть эльф, на облучке.
      Но Брант только отмахнулся.
      Согнувшись таким образом, чтобы ребра меньше болели, или, во всяком случае, ему казалось, что они меньше болят, Брант доковылял до знакомой таверны. Увидев входящего Бранта, хозяин забеспокоился и вышел ему навстречу.
      — Добрый день, — сказал он холодно и твердо. — Чем могу помочь?
      — Я где-то потерял ключ от комнаты, — сказал Брант. — Не могли бы вы мне дать другой?
      — Какой комнаты?
      — Наверху. Угловая комната. Я там ночевал вчера. Или позавчера. С другом.
      — Я вас не видел, — сказал хозяин.
      Неприятно, когда тебе врут прямо в глаза, особенно эльфы.
      — Я был одет по-другому, — объяснил Брант, давая хозяину шанс себя реабилитировать.
      — Угловая комната сдана. И у нас вообще редко бывают свободные комнаты. Сейчас, например, совсем нет.
      — Хорошо, — сказал Брант, чувствуя неладное, — я только вещи заберу.
      — Ваших вещей здесь нет и быть не может.
      — Есть, уверяю вас. Слушайте, человек попал в беду. Совесть у вас есть?
      — Совесть есть. А ваших вещей нет. Повторяю вам, я вас первый раз вижу. Не лучше ли вам идти своей дорогой? А то ведь я охрану позову.
      Тысяча золотых в трех кошельках. Пропали. А где Нико?
      — А где Нико? — спросил Брант.
      — Я не знаю такого имени.
      — Нико! — крикнул Брант. — Нико!
      — Тайни! — крикнул хозяин. — Тайни!
      Из внутреннего помещения вышел огромный, широкоплечий эльф.
      — Нико! — Брант попытался бежать к лестнице.
      Тайни схватил его за рубашку, и Брант едва не потерял сознание от боли.
      — Сдай его охране, — сказал хозяин и вернулся за стойку.