И даже старый, всеми уважаемый Номинг, давно ратовавший за мирное решение любых конфликтов, старина Номинг, которому при странных обстоятельствах ниверийские подонки когда-то сломали хребет, в переносном смысле, сам Номинг вышел вперед, первый из всех, и низко поклонился мне, еще мальчишке, и сказал, что, мол, будет так, как хочет Улегвич.
И будет, не сомневайтесь, шакалы желтозубые, именно так все и будет.
Гонец поскакал в Арсу, а Улегвич с остальным отрядом въехав в Артанию, повернул круто на север.
Именно так все и будет. Сначала падет Славия, и конники мои вихрем пронесутся по Висуа, а потом придут строители и те славы, которых мы заставим на себя работать, и первым делом перестроят Стефанский Храм в храм Рода Великого. И когда обоснуемся хорошенько в Славии, когда славские наши подданые настроят нам домов и накормят нас… ибо не гоже воинам сеять… мы освободим их через год-два от угрозы с юга. Мы навалимся на Ниверию с трех сторон. Мы сожжем Кронин еще раз, как сжег его когда-то славный Артен. А Астафию мы жечь не будем. Разве что слегка. И Висуа не будем. Пусть стоят. Я буду ходить в театр. Какой-нибудь подлый слав или мерзкий нивериец напишет про меня пьесу, и я буду ее смотреть. И нужно будет построить новую столицу, где-нибудь на пограничье Ниверии и Славии, чтобы они забыли, что там было когда-то две страны. Все — под одно начало! Старик Гор еще крепок, он не откажет. Ему все равно, для кого строить, лишь бы строить. На территориях будут править наместники, а я буду слать им приказы из моей новой столицы. И будут восстания, даже в тылу, и я буду их подавлять. А летом я буду выезжать на воды, к Южному Морю, как делают это теперь ниверийские правители. Это хорошая идея, они ведь не совсем дураки. Я только что там был, на Южном Море, и мне понравилось. Мне там построят виллу и крепость. И приведут мне штук сто белокурых и русоволосых наложниц.
Лицо Улегвича ничего не выражало, кроме привычной суровости. Ехавший рядом с ним старый Номинг был погружен в свои думы. Великие должны уметь контролировать выражение лица. Как я отношусь к Номингу? подумал Улегвич. Презрительно отношусь. Не люблю я его. Хочу ли я, чтобы он думал, что я к нему благоволю? Да. Что ж, попробуем.
Он тронул Номинга за плечо. Старик поднял голову. Улегвич ласково ему улыбнулся.
— О чем ты думаешь, премудрый?
Получилось! Получилось! Номинг радостно улыбнулся в ответ! Он рад, что я с ним ласков! Он рад что я, великий, ему польстил, назвав премудрым!
— О Кникиче, повелитель.
— Ты бывал в Кникиче?
— Да, повелитель.
— Давно?
— Семнадцать лет назад. Но Кникич не меняется. Слишком высоко в горах и слишком холодно. У них свои порядки и свои мысли. Два или три раза в столетие Кникич меняет хозяев. Отходит то Славии, то Ниверии. Но никто не берется всерьез Кникичем управлять.
— Почему же?
— Это бесполезно. И Ниверия, и Славия пытались навязывать Кникичу свои традиции. Но кникичи все также сидят по вечерам на крылечках своих хибарок, также жуют соломинку, также немногословны, как сто, двести, и пятьсот лет назад. Также всей страной празднуют приход зимы, непонятно почему, ибо никакой выгоды зима им не приносит. Также потеют в своих банях-срубах, поливая раскаленные камни ячменным пивом. Также гонят из чего попало прозрачное зелье и ходят, качаясь, от хибарки к хибарке, заунывно распевая на только им понятном наречии. Также мало рожают. Население маленькое, и численность за полтысячи лет не изменилась. Славы и ниверийцы мотаются из города в город, переходят границы, смешиваются. Кникичи сидят дома и молчат. Не мудро молчат, как Великий Род на царственном ложе, а просто молчат. И жуют соломинку.
Улегвич медленно кивнул, выражая мудрое понимание и запоминание.
Некоторое время ехали молча.
— Мне говорили, — сказал Улегвич, — что когда-то давно ты, князь, взял в плен ниверийскую женщину вместе с малолетним сыном, и долгое время воспитывал мальчишку, как своего собственного, и даже собирался сделать его своим преемником.
И опять получилось! Где он все это слышал, Улегвич не помнил, но по улыбке Номинга, которая в лунном свете казалась слегка зловещей (Улегвич знал, что вовсе она не зловещая) он понял, что произвел впечатление. Для Номинга он, Улегвич, теперь — всезнающий и всепомнящий хозяин, проявляющий участие и заботящийся о своих слугах.
— Давно это было, о повелитель, — сказал Номинг.
— Было давно, но ведь ты помнишь и по сей день? Значит, что-то большое случилось и произошло.
Номинг некоторое время молчал, опустив голову.
— Это была необыкновенная женщина, о повелитель.
— Ниверийка?
— Ниверийка славских кровей.
— Как они там все смешиваются, развратные!
— Да. Но к ней это не относилось. Она была не просто непокорна. Она была — неприкасаема.
— Неприкасаемых легко сломить, — заметил Улегвич.
— Нет, повелитель. Четыре воина связывали ее и выходили из шатра. В шатер заходил я и обладал ею. Но никогда не было это обладание полным. Сейчас, по прошествии многих лет, могу сказать тебе, что обладания не было совсем. Женщина, которой ты обладаешь, либо любит тебя, либо боится, либо и то и другое вместе. Но эта женщина — отсутствовала. Я обладал ею, но ее там не было. Я бил ее, в ярости, а она не издавала ни звука. Она даже не закрывала глаза. Она смотрела равнодушно в сторону.
Улегвич заинтересовался всерьез.
— И что же?
— Я понял ее. Она заставила себя забыть обо всем, не думать о том, что будет. Она считала себя мертвой. И все ее мысли были с ее сыном. Она не пыталась бежать, ибо сын ее был где-то рядом. Им, сыном, она жила. Долго это продолжаться не могло. Я решил поступить мудро. И я ошибся.
Номинг замолчал.
— Что же ты сделал? — спросил заинтригованный Улегвич.
— Мы вернулись в мой родовой замок. Я содержал сына и мать отдельно. Однажды утром я пришел к ней и сказал, что сын ее погиб при попытке к бегству. И я показал ей с крепостной стены его труп на камнях внизу.
— Ты его убил?
— Нет. Ему дали усыпляющее снадобье, и когда он уснул, положили на камни лицом вниз.
— Он мог шевельнуться, когда она на него смотрела сверху!
— Снадобье было очень крепкое. Он не просыпался три дня, сердце стучало очень редко. А камни вокруг залили кровью овцы. Мать не может долго на такое смотреть.
— Почему же ты его просто не убил?
— Не мог.
— Почему?
— За четыре месяца, что я провел с ним…
— Ну?
— Я к нему очень привязался. Это была слабость, я знаю. Но у сына и матери было много общих черт, да и мальчик был очень… необычный. Глупый и веселый. Артанские дети обычно умные и сумрачные.
Улегвич прикинул. Похоже на правду.
— …Ему ничего не говорили о матери. Он ее не то, чтобы забыл, а как-то… перестал о ней думать. У детей есть такой инстинкт, на самосохранение.
— Есть, — подтвердил Улегвич.
— Мне казалось, что мальчишка меня любит.
— Может и вправду любил?
— Может быть. Мать его, после того, что ей показали, изменилась. Перестала быть каменной глыбой, стала более податливой. Она по-прежнему была не со мной, когда я ею обладал, но тело ее стало отзываться, когда его ласкали. Возможно, это ее испугало. Не знаю. Возможно, ей было стыдно. Через две недели она сбежала, убив четверых стражников.
— Четверых!
— Необыкновенная женщина.
— А сын ее?
Номинг немного помолчал.
— Сына у меня украли ниверийцы, — сказал он наконец.
— Каким образом?
— Ночью, прямо из стана. Он был со мной в шатре — я воспитывал его, как своего собственного, это чистая правда — и он вышел поссать. Его схватили. С тех пор я его не видел.
— Откуда же тебе известно, что это сделали ниверийцы?
— Мне сказали мои воины, которые за ними гнались.
Улегвич понял, что Номинг темнит, но решил не настаивать.
— А женщину ты с тех пор тоже не видел, и не знаешь, где она?
— Не знаю, — ответил Номинг, но с задержкой. И Улегвич понял, что это тоже не совсем правда. Интересно.
Хотели было разбить шатры и остановиться на ночлег, но Номинг вдруг вспомнил, что в часе езды дальше на север было когда-то селение, примыкающее к владениям артанских князей. Поехали дальше. Селение сохранилось. Обыкновенное артанское селение, пригорное. Пастухи да охотники, с семьями. Наконец-то они удостоились великой чести — оказать гостеприимство повелителю всей Артании и его свите. А то бы жили себе в отсталости и невежестве дальше.
Улегвич занял лучший дом в селении. Его сытно накормили бараниной с хрюмпелями и напоили брагой (близость Ниверии сказывалась на местных гастрономических предпочтениях), после чего, по его требованию, привели к нему трех женщин, двух среднего возраста и одну совсем девочку. Чьи-то жены и чья-то дочь, удостоившиеся чести. Обыкновенные черноволосые артанки. Вот ведь счастье какое им ни с того ни с сего привалило. Вообще-то Улегвич предпочитал ниверийских блондинок, но это была стратегическая тайна. В какой-то момент, уже ласкаемый двумя зрелыми женщинами, одна из которых действительно выглядела счастливой, ему стало жалко девочку, чья маленькая потная рука лежала в его руке. Но он подавил в себе жалость и потянул девочку на себя. Великие не имеют права жалеть. Это трудно и несправедливо, но это так. Жалость великим не свойственна. Только государственный расчет.
На рассвете Улегвича и свиту кормили обильным завтраком. Кто-то из свиты осведомился, как далеко находится ближайшее большое поселение. Оказалось, полдня пути на запад. Это значит, пойдут слухи, а до Кникича еще далеко. Никто не должен знать о передвижениях повелителя. Повелитель присутствует везде. Свита обнажила мечи и разошлась по домам селения. После, четверо всадников поскакали в поле отстреливать рано ушедших туда пастухов. Когда они вернулись, селение уже горело.
Улегвич приглядел бугорок, поросший кустами, до которого огонь не должен был добраться.
Один из всадников, ответственный за символику, поискал в своей суме славский флаг, чтобы все знали, какая сволочь это сделала — и не нашел. Нашел ниверийский. Ниверия в данный момент не была врагом Артании — напротив, была чем-то вроде союзника. Но злобу на врага, пусть пока всего лишь потенциального, копить полезно. Ниверийский флаг прикрепили к сделанному из оглобли древку и всадили в бугорок.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЛЕГЕНДА О СТРАНЕ ВАНТИТ
Брант проснулся в полдень и яростная Рита устроила ему головомойку.
— Где ты шляешься по ночам? — кричала она яростно. — Никому ничего не сказал, вышел, всю ночь пропадал!
Нико с кубком в руке, как ни странно, поддержал Риту.
— А если бы на тебя ночью кентавр напал бы, тогда что? Нет, ты представь себе. И ответь.
— Слушайте, отцепитесь от меня оба, — сказал Брант. — Где надо, там и был.
— Шляешься по бабам, так хоть записку оставляй, где ты, — сказала Рита. — Ну, твое счастье, что Хок уехал в Беркли на шесть недель. Если ты так хочешь, чтоб тебя убили, скажи мне, я тебя сама убью. Зачем же Хоку одолжение делать, удовольствие ему доставлять.
— Который час? — спросил Брант.
— Полдень. Заспался совсем, — заворчала Рита.
— Я хотел его разбудить, — укоризненно сказал ей Нико, и обратился к Бранту. — Она меня выперла в гостиную.
— Человек устал и спит, — отрезала Рита. — Нужно же ему поспать. Устал. Понимаешь? Ты сам целый день дрыхнешь без задних ног, а ночью пьянствуешь. Полпогреба уже выпил.
— Могу не пить, — сказал Нико. — Ежели тебе жалко.
— Раскомандовалась, — сказал Брант. — Мне надо идти.
— Куда еще идти? — строго спросила Рита.
— У меня назначено деловое свидание с одним купцом, — объявил Брант.
— Наверняка баба какая-нибудь, — проворчала Рита.
— Если бы баба, я бы сказал, — заметил Брант. — Чего мне скрывать. А купец богатый, он мне обещал строительство.
— Как зовут богатого купца?
— Где мой старый дублет?
Брант порылся в карманах принесенного ему дублета и вытащил прямоугольник бумаги.
— Вот. Бош его зовут.
— Это мой сосед, — сказала Рита. — В соседнем доме живет. Действительно, купец из гильдии. Представительный дядька, и если что говорит, имеет это в виду. Что ж, сходи.
Позавтракав, Брант повеселел. Облачившись в свежее белье и одежду, дав Рите тут и там поправить на себе некоторые детали туалета, он прицепил меч и вышел.
Соседний дом был не чета дому Риты. Это был почти дворец, весь из мрамора, но фронтон отсутствовал. Брант постучался, и ему открыл разодетый как на праздник слуга.
Бош находился в кабинете и диктовал письма двум своим секретарям.
— А, здравствуйте, молодой человек, — сказал он. — Брант, если не ошибаюсь? Брант. Присаживайтесь. Не хотите ли выпить? Есть прекрасное вино двадцатилетней выдержки.
Брант не отказался.
— А вы пишите, пишите, бездельники, — сказал Бош строго. — Такие тупицы, — пожаловался он Бранту. — Ничего не понимают. Работали раньше у какого-то жука, он всех по малой обманывал, так эти дурачки привыкли, и везде теперь ищут этой самой малой нечестной выгоды. Не понимают, что в гильдии все должно быть честно, от этого зависит репутация. Один раз обманул — кто же тебе еще поверит? Самые большие сделки заключаются устно и скрепляются пожатием руки. Никаких письменных контрактов. И мы с вами такую же заключим, я нисколько не сомневаюсь. Вы сколько лет у Гора учились?
— Семнадцать.
— О! Много. И в стройках участвовали?
— Участвовал и руководил.
— И можете быть зодчим? Помощь не нужна ли? Профессиональная?
— Что вы.
— Жилые дома строили когда-нибудь?
— Да, много.
— Вот и замечательно. Я немного разбираюсь в этих делах. Ну-с, приступим. Сейчас я расскажу вам, что у меня за идея, а вы выскажете свое мнение. Идет?
— Идет.
Бош был обаятелен, как хозяйка популярного салона. В его присутствии все время хотелось улыбаться, быть щедрым и делать людям приятное. Он был полноват, очень чисто одет, благообразен, гладко причесан и выбрит, симпатичен, энергичен.
— Раньше у аристократии было больше денег, — объяснял он. — А у купцов меньше. Но времена меняются. Аристократы строили себе особняки. Некоторые купцы тоже. Сегодня особняков в Астафии множество. Вы заметили.
— Да.
— Но больше пока не строят. Не каждый аристократ, и тем более не каждый купец, может построить себе особняк, или купить старый. Далеко не каждый. Но жить-то надо где-то? Вот. Иду я давеча по улице и думаю — а вот бы построить большой дом. Очень большой. Пять этажей. На весь квартал. И разделить его — первый этаж на две части, второй на три, третий на четыре, четвертый на пять, и пятый на шесть. Всего получается двадцать апартаментов. Двадцать, заметьте. И не продавать их, заметьте, поскольку это не очень надежно, и всегда можно продать невыгодно, а потом деньги с жильца будет получать только государство в виде налогов. Не продавать, а сдавать, как сдают комнаты в тавернах и квартиры в домах среднего сословия. За квартиру на первом этаже брать дорого, за квартиру на втором меньше, и так далее. Сейчас много богатого люда живет в квартирах, переделанных из старых и нищих клетушек, но это совсем не то, что я задумал. Надо
сразупостроить роскошный дом. Фешенебельный. И к первому этажу, а он будет удлиненный, присторить еще помещения, и сдавать — трактирщику, портному, цирюльнику, сапожнику. Чтобы у жителей дома все было под боком. В подвальном помещении можно устроить что-нибудь вроде бального зала, а на крыше будет веранда, с местом для танцев и буфетом. И еще, хорошо бы так рассчитать, чтобы деревья посадить. Прямо на крыше. Мол, это парк такой. Как вам такая идея?
Бранту идея очень понравилась. Он представил себе возможности. Скоро о нем заговорят в Астафии!
— А еще, — сказал Брант, — можно придумать что-нибудь вроде системы противовесов, внутри дома, чтобы один слуга стоял все время в вестибюле и, скажем, крутил колесо, а специальная платформа поднималась бы вверх и вниз, чтобы по лестницам не ходить, когда не хочется.
— Блеск! — сказал Бош. — Об этом я не подумал. Вы действительно талантливы. Мы используем и ваш талант, и вашу репутацию. Если бы дом строил простой зодчий, ничего бы не вышло. Но ученик самого Гора — это другое дело, в городе об этом узнают сразу, уверяю вас! Безусловно, открыто рекламировать, что вы его ученик, нельзя. Все-таки Гор — изгнанник. Но это только к лучшему! Реклама шепотом, с оглядкой, гораздо эффективнее, чем реклама открытая. Знаете что? Я не только заплачу вам аванс, а потом гонорар, я еще и проценты вам назначу от дохода! И, конечно, хотелось бы, чтобы я мог на вас рассчитывать и впредь. Ничего не надо сейчас обещать или говорить. Когда мы все обсудим, вы просто скажете да или нет. И подписывать тоже ничего не надо.
— А где вы предполагаете строить этот дом? — спросил Брант.
— А вот смотрите.
Бош разложил на столе карту Астафии.
— Вот мост, а вот еще мост, он сейчас только строится, но в последствии здесь будет еще один бульвар, очень престижный. Вот они пересекаются. Вот переулок. А вот в этом месте как раз и будет наш с вами дом. Смотрите, какой большой квартал. Сколько места! Возле самого Променада. Сзади можно было бы сквер со скамейками придумать, как вы считаете?
— Но, позвольте, — сказал Брант, разглядывая карту. — Это место уже занято. Здесь стоит Храм Доброго Сердца. — Он улыбнулся. — Вы не то место выбрали.
— Сейчас я вам кое-что скажу, не для посторонних ушей, — сказал Бош, и обратился к секретарям. — А ну, тунеядцы, вон отсюда. Вернетесь через полчаса, трезвые. Понятно?
Секретари поспешно бросили перья и удалились.
— Так вот, — продолжал Бош. — Храм очень скоро пойдет на снос.
— Как так? — удивился Брант. — Храм — на снос?
— Да. Дело в том, что его нужно либо ремонтировать, либо сносить. А место для Храма с самого начала было выбрано неудачно. В самом богатом, самом прогрессивном районе. Простоял он почти сорок лет, а теперь разваливается. И денег у прихода, чтобы чинить, нет. Придется святому отцу Редо убираться оттуда. Ничего не поделаешь, жизнь. Он уже, по слухам, подыскал себе место ближе к окраине. Какой-то дом, он его переделывать будет, алтарь ставить, и все такое. А за землю я уж дал задаток.
— За какую землю?
— На которой сейчас Храм стоит. Землю у нас с вами уже никто не отнимет. Наша земля. И, знаете, как только об этом пронюхали в гильдии, предложения так и посыпались. Мне предлагали уж и двойную, и даже тройную цену за землю. Но здесь не в деньгах дело, мне хочется идею попробовать. Я уверен, что идея хорошая, а я редко ошибаюсь. Ну-с, теперь скажите, сколько будет стоить эта постройка, не считая, естественно, вашего гонорара.
— Не знаю, — сказал Брант. — Надо подумать.
— Думайте.
— День или два. Хотелось бы посмотреть место, походить вокруг.
— О! Да, вы настоящий зодчий. А то наши прощелыги сразу денежный аспект обсуждать кидаются и задаток требуют, когда я что-нибудь строю. Нет, вы им не чета! Идите, смотрите, и думайте. Два дня? Отлично. Послезавтра, в это же время, жду вас здесь. А могу и к вам зайти. Вы где живете?
— Здесь неподалеку. Не трудитесь, я зайду.
— Прекрасно! Буду ждать. Благодарю вас от души. И мне приятно, и вам простор для творчества. Но только вот что. Человек я деловой, не люблю терять время попусту и другим не рекомендую. Вы за эти два дня, пока думать будете, может заодно и набросаете что-нибудь на бумаге? Не подробно а, как бы, общий образ того, что вы будете строить? Я бы хотел посмотреть.
— Разумеется.
— Великолепно. До свидания, Брант. Очень, очень рад иметь с вами дело. Очень.
Брант вышел на улицу и пошел медленным шагом в сторону реки.
Что-то здесь не так. Во-первых, Зодчий Гор хранил у себя эскиз этого самого Храма и очень любил его, все время любовался. Один из шедевров. Ну, шедевр так себе — намудрил, напутал. Но, во-вторых, это все-таки Храм. И — Храм идет на слом. Невероятно.
Брант зашагал к Храму.
* * *
Бош не упомянул в разговоре с Брантом некоторые аспекты дела, полагая, что Бранту они ни к чему. Так, Бош со дня на день ждал вестей из мэрии, а мэрия ждала, чтобы Главный Священник Редо подписал и вернул бумагу, которая давала ему три недели сроку начать ремонт или передать здание во владение мэрии, а Редо бумагу не подписывал, надеясь (по его собственному мнению) на помощь Создателя, то есть (по мнению Боша и мэра города) неизвестно на что.
Пикантность состояла в том, что Храм действительно требовал ремонта, и не только сами прихожане, но и вообще все жители города это видели и об этом знали. Формально, мэр, получивший от честного Боша, который действительно скреплял многие договоры просто рукопожатием, солидную взятку, был прав. Однако метод, которым он воспользовался (присылается бумага, где говорится — чините, или мы снесем, вот вам три недели сроку) не означал ли, что в стране Фалкона, где, вместо того, чтобы считаться с мнением общества, властьимущие заставляли мнение общества считаться с ними, конфисковать можно было решительно любой дом? Да, наверное, подумал Редо. Просто до такой наглости чиновники и дельцы не доходили. Пока что.
Редо медленно шел по бульвару, заложив руки за спину и сутулясь. До проповеди оставалось меньше получаса, а ему не очень хотелось возвращаться в Храм. Вчера в Храм заходило «только на минуту» много разного люда, чтобы выразить ему, Редо, свое сочувствие, а сегодня на утреннюю мессу пришли семь человек — четыре старухи, одна влюбленная без памяти в Редо дама, и два подвыпивших паренька, которые долго и громогласно сомневались и спорили, где они — в Храме или на Форуме. Редо так и не понял, где они хотели быть на самом деле. Возможно, они не знали этого сами.
Итак, Храм был теперь — здание с плохой репутацией! Дожили.
По всей стране в храмах разгорались скандалы. Кто-то проворовался. Кто-то с кем-то переспал. Кто-то прижил с кем-то ребенка. У Редо не было даже денег, чтобы ехать все это улаживать. Жена его похудела, постройнела, обрела былую привлекательность, и продала все свои фамильные драгоценности, чтобы содержать Редо, себя, и двух детей, сына и дочь. Семья давно переехала в маленькую квартиру близко к южной окраине, и тщательно это скрывала. И зря — до того, где живет Редо, в городе почти никому уже не было никакого дела.
Редо пытался найти приработки. Один из секретарей Фалкона, узнав об этом, прислал приглашение пойти к нему писцом на полставки. Ознакомившись с часами работы — точно во время утренней мессы, вечерней мессы, и проповеди — Редо предложение отклонил.
Дьякон и служки уехали на юг. Возможно, они там нанялись матросами на какую-нибудь рыболовецкую шхуну с пожелтевшим парусом.
И только уборщик продолжал ежедневно приходить и убирать Храм, хотя на хоры, чтобы стереть пыль, уже не заглядывал — зачем?
— Позвольте, святой отец! — сказали сзади.
Редо обернулся. Два здоровенных громилы строго смотрели на него. Длинные мечи торчали из-под плащей.
— Да?
— Вы толкнули меня локтем и не извинились, — сказал один. — Вы невежа.
— Извините, — сказал Редо.
— Повторяю вам, святой отец, вы невежа. Вчера я переспал с вашей женой, и она тоже невежа.
— И тоже толкается локтями, — подсказал второй.
— Все время, — подтвердил первый.
— Что вам нужно, господа мои? — спросил Редо.
— Нам нужно, чтобы вы ответили нам за оскорбление. Мы требуем сатисфакции.
— Но я извинился. То есть, попросил прощения.
— Нам этого мало. Сейчас мы пройдем в небольшой сквер вон за тем особняком. При вас нет меча. Это ничего. У нас найдется лишний. Пойдемте, святой отец, не тратьте попусту время.
— Ку-ку, — сказал баритонально голос за их спинами.
Громилы повернулись и уставились на Бранта.
— Вы же видите, господа мои, — сказал он, — что святой отец в данный момент не расположен. Но если вы настаиваете, я почту честью для себя заменить его в этом деликатном деле и дать вам какую угодно сатисфакцию.
— Это еще что такое? — спросил первый громила угрожающе. — Тебе, парень, жить скучно стало?
Они придвинулись очень близко к нему. Первый хотел задать Бранту еще какой-то вопрос, но Брант перебил его, боднув в скулу. Громила отступил на два шага и сел на землю. Второй громила выхватил меч.
— Вы совершенно правы, — сказал Брант, вытаскивая свой. — В сквер идти ни к чему. В сквере я ведь вас и убить могу, и никто не заметит.
— Молодой человек… — начал было Редо.
— Что ты за сволочь, — сказал громила, держа меч на уровне глаз, острием Бранту в лицо. — Что ты шляешься по улицам и вмешиваешься не в свое дело?
— Шляюсь я потому, что мне моя матушка разрешила, — ответил Брант. — Так и сказала — следующие шесть недель можешь шляться, сколько тебе влезет. А что вмешиваюсь, так это у меня характер такой, вредный.
Первый громила поднялся и тоже вытащил меч.
— Господа мои, господа мои, умоляю вас, — сказал Редо в отчаянии.
— Одну минуту, святой отец, — ответил Брант. — Не волнуйтесь, все останутся здоровы. Целость не гарантирую, но здоровьем эти двое будут просто пышеть… пышать… пыхать… нет, не помню.
Громилы одновременно сделали выпад. Брант отскочил, парировал, еще раз отскочил, выбрал момент, когда они не сориентировались и встали друг у друга на пути, и еще раз боднул первого, теперь уже в правую скулу, и тот опять сел на землю. Второй махнул мечом, и Брант резким ударом выбил клинок из его руки. Первый посидел-посидел и завалился на спину. Приставив меч к горлу второго, Брант прижал его спиной к фонарному столбу. На почтительном расстоянии за схваткой наблюдали люди.
— Что вам нужно от священника? — спросил Брант. — Отвечать быстро. Считаю до одного, потом режу. Раз.
— Нас послали.
— Подослали.
— Да.
— Кто?
— Не могу сказать.
Брант пожал плечами.
— Раз, — сказал он.
— Урд, — сказал ухарь.
— Кто такой Урд?
— Упрявляющий.
— У кого?
— У купца какого-то. Он к нам на улице подошел.
— Дальше.
— Спросил, благородного ли мы происхождения. Сказал, что готов дать по пятнадцать золотых, если мы поколотим Редо.
— Поколотите? Просто поколотите?
— Ну, конечно. Не убивать же священника. Плохая примета.
Брант отступил на полшага, вложил меч в ножны, и дал громиле в рожу. Громила удивился. Тогда Брант дал ему в рожу еще раз, и громила упал.
— Пойдемте, святой отец, — сказал Брант. — Пойдемте в Храм. Есть дело.
— Надо бы оказать этим двум помощь, — сказал Редо грустно.
— Выживут, — сказал Брант. — Очухаются и пойдут, вихляя, пропивать свои тридцать монет. Кто такой Урд на самом деле, вот бы узнать.
— Управляющий купца Боша.
— Вот как? — Брант хмыкнул. — Действительно, этот Бош везде успевает. Пойдемте, пойдемте. В Храме присутствовали две старушки. Видимо, другие две тоже решили, что у здания плохая репутация. А влюбленная женщина наконец отказалась от попыток привлечь персональное внимание Редо и, может быть, удачно вышла замуж. Впрочем, она наверняка и так была замужем.
— Говорят, Храм собираются сносить.
— Да, — ответил Редо, останавливаясь в центральном проходе и безучастно глядя на алтарь.
— Еще мне сказали, что вы подыскиваете место для нового храма.
— Это кто же такие слухи про меня распускает, — машинально спросил Редо.
— А разве нет? Не подыскиваете?
— Нет смысла. То есть, смысл, конечно, есть. А вот денег — нет.
— Временные финансовые затруднения, — предположил Брант.
— Нет, перманентные.
— Что же вы собираетесь делать?
— Проповедовать.
— Где?
— На дорогах.
— Может, стоит попробовать отремонтировать этот Храм? Все-таки его Зодчий Гор строил, хоть и плохо.
— Как вас зовут?
— Брант.
— Хорошо. Брант. Ну что, посмотрели на Неприступницу?
— Да, — ответил Брант. — Со всех ракурсов.
— Понравилось?
— Не передать.
— Не шутите?
— Нисколько.
— Ну так вот, Брант, — сказал Редо. — Чтобы отремонтировать Храм, мне нужны рабочие, зодчий, и деньги. Последнее — главное.
— Зодчий у вас есть.
— Вот как? Где же он? Он здесь? Его можно позвать?
— Зачем звать. Он перед вами.
— Ага, — сказал Редо.
— Деньги мы, возможно, найдем. А будут деньги, будут и рабочие.
— Так, — сказал Редо.
— Вы не возражаете, если я тут похожу и полазаю? Мне нужно составить смету. Карандаш и бумага у вас найдутся?
Получив карандаш и бумагу, Брант обходил и облазил Храм вдоль и поперек, залез на крышу, спустился в подвал, вытребовал у Редо ту самую лестницу, которую давно пришла пора выбросить, и мешал проповеди, которую Редо читал двум старушкам. Старушки, кажется, спали.
— В общем, так, — сказал Брант, закончив осмотр. — По самым скромным подсчетам, здесь работы и материалов на восемь тысяч золотых.
— Птица и камень, — сказал Редо. — Я думал, тысячи три-четыре.
— Помимо того, будут непредвиденные расходы. Плюс, мне лично хотелось бы усовершенствовать некоторые особенности устройства крыши. Ну и гад же этот Гор, — сказал он злобно. — Нашел, с чем экспериментировать — с Храмом. Ладно. В общем, тысяч одиннадцать набегает. Сколько лично вы можете дать?
— Девять золотых. Это все, что у меня есть, — сказал Редо, грустно улыбаясь.
— Лучше, чем ничего, — сказал Брант. — Казна Храма?
— Пуста.
— Казначей?
— Уехал на юг.
— Приход?
— Ноль.
— Н-да, — сказал Брант.
Старушки направились к выходу. Редо и Брант проводили их глазами. Когда старушки выходили, в медном ящике для пожертвований, что стоял у самых дверей, что-то звучно хлопнуло. Редо и Брант переглянулись.
