А в это время Главный Священник Астафии, преподобный Редо, кашляя от сырости, выволакивал деревянную лестницу из служебного помещения Храма Доброго Сердца. Лестницу давно нужно было купить новую, но Редо экономил средства. Обойдя чугунную решетку с левой стороны здания, Редо подтащил лестницу к асимметричному эркеру (на противоположной стороне эркер был уже и выше, каприз Гора, провались он со своими капризами), Редо прислонил лестницу к стене и поднялся к карнизу, проходящему над эркером. Стена сразу над эркером была вся в потеках. Неизвестно, что подмешивал Гор в свои растворы, когда строил Храм, но две горголы на левой стороне крыши развалились, и дождевая вода стекала как попало и куда попало. Крыша давно начала гнить, ее латали как могли, ставя заплаты из подручных материалов. А эркер, додуманный Гором уже во время строительства, не закрепленный даже поперечной балкой, грозил в скором времени осыпаться и упасть. Дальше — больше. Третья горгола, с правой стороны, как знал Редо, тоже собиралась развалиться. Храм требовал срочного ремонта.
      Вся левая стена дышала нехорошей влагой.
      Прихожане ссылались на денежные затруднения и жертвовали очень мало, в несколько раз меньше, чем два года назад. Год назад Всениверийский Храмовый Собор, на который стянулись священники со всех концов страны, подтвердил, что Храм Доброго Сердца нуждается в средствах и постановил средства эти собрать. Но до сих пор ничего не собрали. Дьяконам Редо платил только половину жалования.
      Два месяца назад Редо обратился к молодым прихожанам с просьбой помочь. На следующий день к полудню к Храму явилось человек двадцать энтузиастов, которых красноречие Редо вдохновило на безвозмездную помощь. Они готовы были чинить, монтировать, чистить, и красить. Умели они очень мало, но принесли кое-какие материалы. Скинув рясу, закатав рукава рубашки до локтей и штаны до колен, Редо орудовал мастерком, всаживал гвозди в планки ремонтных лесов, таскал вместе с энтузиастами доски и, несмотря на то, что энтузиасты мешали друг другу и часто ссорились, дело пошло на лад. На следующий день энтузиастов было в два раза меньше, что очень помогло работе, а на четвертый день не явился никто, а оставшиеся материалы ночью украли.
      Редо в отчаянии написал петицию Великому Князю Буку, будучи, впрочем, уверен, что положительного ответа не будет.
      Он слез вниз и поволок лестницу обратно. До службы оставалось полчаса.
      Одна из планок в третьей скамейке от алтаря прогнулась и треснула. Еще не хватало, чтобы кто-то из прихожан поймал ягодицей занозу. Прихожане нынче скандалить любят. Службу сорвут.
      Редо снова спустился в служебное помещение. Планка, подходящая по размеру, стояла в углу. Не лакированная, но гладкая. Заставить бы всех этих гадов стоять во время службы, как в Славии. Свиньи. Это им не так, то им не сяк. Редо потянул на себя ящик. Так. Гвозди кончились. Впрочем, может и не кончились, а были унесены давешними энтузиастами. Вообще, энтузиасты-волонтеры много чего унесли, решив, наверное, что какая-то компенсация им все же положена. У дьякона пропал жезл. Ну да ладно.
      Редо накинул плащ, завязал свои длинные белокурые волосы в хвост, и вышел из Храма на бульвар.
      В одном из переулков торчала гнилым зубом в ряду белых домов лавка хозяйственных принадлежностей. Редо вошел. Из-за прилавка нехотя поднялся хозяин, и тут же поймал своего малолетнего сына за ухо.
      — Стой, — сказал он. Стой и не шевелись. А то как дам по жопе. Ну-с, святой отец, с чем пожаловали? Впрочем, вы очень кстати. Вот, полюбуйтесь, сын мой и наследник. Третьего дня гостили мы у его дяди, моего брата, кузнеца. У него в доме целый склад.
      — Здравствуйте, — сказал Редо.
      — А? Здравствуйте, здравствуйте. Так вот, в складе этом добра — видимо-невидимо. Брат мой запаслив. Но жаден. Так посылаю я этого олуха… Ну, ты, зубило без ручки, стой прямо!.. Посылаю я его, пока мы, значит, с братом пиво пьем и разговоры разговариваем… и мигаю ему, значит, значительно. Соображать должен ведь? А? — Он строго посмотрел на сына. — Должен соображать, я тебя спрашиваю, огурец ты семянный? Ну и вот. Мол, понятно, у отца в лавке дела не очень хороши, другой бы сын посодействовал отцу, набрал бы полные карманы гвоздей. От брата не убудет, а отцу — помощь. А этот чего сделал? чего ты сделал, подпорка кривая? Он, представьте себе, святой отец, в кладовую сунулся и пряников себе под рубаху напихал. Скажите ему, что Создатель его строго покарает. Скажите! За пренебрежение отцовскими бедами. Да.
      Малолетний сын пискнул, рванулся, и убежал. Хозяин доверительно облокотился о прилавок, наклоняясь к Редо.
      — Я в эти ваши поповские сказки не больше вашего верю, — сказал он заговорщически. — Но он малец еще совсем, вдруг испугается да за ум возьмется?
      Болото, подумал Редо. Болото.
      — Воровать нельзя, — сказал он.
      — А кто ворует? кто ворует? Я, что ли, ворую? У брата гвоздей этих — весь мир можно к стенке приколотить, чтобы не падал. Да он бы и не узнал. Это не воровство, это, типа, одолжение было бы. Вы, святоши, иногда такую ахинею несете, слушать противно. Взрослые же люди.
      — Дайте мне гвоздей три дюжины, — сказал Редо.
      — Вот. Я и говорю. Как раз — гвозди. Был бы чистый доход, а так — ничего, дивиденды какие-то мелкие.
      Хозяин отсчитал точно три дюжины и запросил больше, чем обычно.
      — В прошлый раз дешевле было, — заметил Редо.
      — Так ведь потерю надо компенсировать.
      — Какую потерю?
      — Я ж вам, святой отец, полдня уже толкую — была у мальца возможность напихать себе в карманы…
      — Ладно. Спасибо.
      — А благословеньице-то как же? — спросил хозяин, усмехаясь знающе.
      — Благословляю вас.
      — Вот, вот. Эко счастье привалило. Кому бы теперь продать, это ваше благословение. И продал бы — так ведь не купит никто, никому не надобно. Слушайте, святой отец, пугните мальца, а? А я вам за это еще дюжину гвоздей отсыплю, бесплатно.
      Редо вышел из лавки.
      Пройдя квартал по Променаду и не доходя то Храма, он сел на скамью, чтобы собраться с мыслями перед проповедью. Было бы неплохо, если бы какой-нибудь зодчий пришел и оценил бы стоимость ремонта, хоть приблизительно. И ремонтом бы руководил. Рыжий кот, делая вид, что устал и спит, наблюдал неподалеку за группой хорохорящихся голубей.
      Два молодых, хорошо одетых парня, купеческие отпрыски, шли не спеша по аллее. Один из них заметил сидящего Редо и узнал его.
      — В мысли благочестивые погружены, святой отец? — спросил он, изображая участие. Второй парень довольно улыбался.
      Редо не ответил.
      — А вот скажите мне, зачем мне в ваш Храм ходить? А?
      Редо пожал плечами.
      Парень обратился к спутнику:
      — Все детство родитель мой радетельный таскал меня в храм, каждую неделю. Скука какая, не поверишь!
      — Да, — согласился второй. — Как они завоют, как завоют. И все клянчат, клянчат. И говорят — мы рабы. Фу. Я вот никогда рабом не был и не буду.
      Первый парень снова повернулся к Редо.
      — Оскандалилась религия ваша, святой отец. В Кронине одни мужеложцы обедню служат, а?
      Редо, увы, хорошо помнил годичной давности скандал, который ему пришлось улаживать. Один из дьяконов в кронинском Храме был уличен в мужеложеской связи с сыном известного купца. Прибыв в Кронин, Редо устроил разнос всей храмовой администрации.
      — Дармоеды! — кричал Редо. — Вы ведь знали об этом! Знали — и ничего не делали!
      — А что мы могли сделать? — спросил тогда главный священник Кронина.
      — Запретить ему приходить в Храм кроме как на правах прихожанина!
      — А у него денег много! — парировал священник. — Пристройки все развалились, так он их нам чинил!
      — А у вас самих денег нет совсем, да? — кричал Редо. — Кронинский приход — самый богатый в стране! Вон какую рожу наел, сволочь!
      И так далее. Провинившегося мужеложца Редо тут же лишил сана, но было поздно. Скандал был поддержан и раздут людьми Фалкона, и весть о нем полетела во все концы Ниверии, перебежала границу, распространилась по Славии и, конечно же, перевалила через горы и дала повод артанским язычникам глумиться и издеваться вдоволь. Вот они какие, мол, эти монотеисты! Ханжи все до единого! Мужеложцы!
      — Что вам нужно? — раздраженно спросил Редо купеческого сына.
      — Какой мне смысл и стимул ходить в ваш дурной Храм, а, скажите мне! Как я могу, к примеру, ходить на исповедь, если знаю, что исповедник мой — мужеложец?
      Редо встал.
      — Я не понимаю, — сказал он, заворачиваясь в плащ и кашляя, — вы в Храм ходите исповедоваться или ебаться? Вы б уж как-нибудь определились бы.
      Он повернулся и пошел прочь. Болото. Ничем не проймешь. Болото.
      Дай мне силы, Всемогущий, дай мне силы. Они ведь все несчастные, обделенные, и потому злобные. Ведь потому? А? Дай мне силы.
      Он вошел в Храм. Паства была уже в сборе. Две трети мест были заняты, проходы пусты. Значительная часть паствы состояла из девушек и женщин, тайно влюбленных в красивого и красноречивого Главного Священника. Может, стать развратником? подумал Редо. Развратникам сочувствуют, и охотнее ссужают им суммы, даже государственные организации охотнее ссужают. Ладно.
      Он поднялся на пульпит, окинул, взглядом аудиторию, и сказал:
      — Тема сегодняшней проповеди — притча о добром самаритянине. Видел я сегодня одного богатого купца, который только что обманул конкурента и поэтому пребывал в благосклонном настроении и рвался давать советы…
      Паства захихикала.
      Мне многое дано, думал Редо. Птица и камень, если бы я вышел на улицу и громогласно объяснил бы толпе, кто такой Фалкон на самом деле, через два часа в этой стране было бы другое правительство. Но я не имею права это делать, не могу взять на себя ответственность за кровь, которая прольется, и за души людей, которые ее прольют. Дай мне силы, Создатель.
      После проповеди, проводив просветленных прихожан, Редо зашел к себе в кабинет. На письменном столе лежали два письма. Первое было из мэрии и сообщало, что здание Храма, в том состоянии, в котором оно сейчас находится, представляет собою угрозу для окружающих, грозя рухнуть им на головы. Давалось три недели срока для возобновления ремонтных работ. Если работы не будут «продолжены», вопрос о сносе здания автоматически станет частью повестки дня на следующем заседании городского правления.
      Второе письмо, за подписью Великого Князя, уведомляло Главного Священника, что средства на ремонт Храма правительство в данный момент предоставить не может. Следовало обратиться еще раз — через год.
      Редо открыл стенной шкафчик, налил полный кубок вина, и залпом выпил.
      Дай мне силы, Создатель.

      Брант поспешно выскочил из дворца, и к нему тотчас подошла Рита.
      — Как прошел обед? — спросила она озабоченно.
      — Прекрасно. Мне понравилось. Я бы еще раз сходил.
      — Хока не встретил?
      — Встретил.
      Рита посмотрела в сторону.
      — И что же?
      — Он случайно поднимался по лестнице в тот момент, когда я как раз собирался по ней спускаться.
      — И что он тебе сказал?
      — Я не дал ему возможности ничего сказать.
      — Что сие значит?
      — Я спустил его по лестнице головой вниз.
      — Перестань шутить, не смешно.
      — Я не шучу. Я не собирался ничего делать, и я ни в чем не виноват. Ну, возможно, я слишком поспешно вышел из банкетной залы, а он как раз читал на ходу. На ходу читать вредно. Читать нужно сидя или лежа. Или стоя.
      — Ничего не понимаю.
      — Я на него налетел. Нечаянно.
      — А он?
      — А он покатился. Вниз по лестнице.
      Рита приложила руку ко лбу и прикрыла глаза.
      — Безмозглый кретин, — сказала она. — Жила я на свете, забот не знала. Явился сынок, и за два дня перевернул матушкину жизнь с ног на голову. Идем отсюда, урод.
      Они повернули и пошли вдоль боковой стены дворца. Брант вдруг остановился.
      — Что еще? — спросила Рита раздраженно, и оглянулась. — Идем же, не стой, как вяз над болотом.
      Брант рассматривал верхний, третий этаж дворца, что-то высчитывая.
      — Эй! — сказала Рита.
      — Сейчас, сейчас. Раз… четыре… семь. Примерно там.
      — Что там?
      — Окно.
      — И что же?
      — Ничего. Просто окно.
      Рита посмотрела вверх.
      — Окно, — сказала она.
      — Да.
      — И что в этом окне?
      — Стекло. Рама, — объяснил Брант.
      — И все?
      — Нет, почему же. Карниз еще.
      — Вот мудак, — сказала Рита в отчаянии. — Вот же, блядь, мудак! Идем же. Дубина. Змей двуногий.
      Они быстрым шагом прошли несколько улиц, свернули на бульвар, и через четверть часа прибыли на Улицу Плохих Мальчиков.
      С удивлением Брант обнаружил, что Нико, которого давеча они еле нашли на окраине, спящего возле канавы и почти полностью раздетого, сидит в гостиной, привязанный толстой цепью к крюку в стене.
      — Чего это ты с ним делала? — строго спросил Брант.
      — Ничего я с ним не делала, — раздраженно сказала Рита. — Он ходил по дому, потом нашел подвал. Я захожу, все разбросано, стрелы везде валяются, а этот идиот пытается зарядить арбалет, оттягивает тетиву от себя, арбалет повернут к нему. Вложил бы стрелу — и прямо себе между глаз.
      — Тетива заела, — объяснил Нико. — Ржавый взвод. Смазывать надо иногда.
      — Чего же ты не смазал?
      — Не успел. — Он повернулся к Бранту. — Она на меня сзади набросилась. Не могу же я ее бить, она женщина. Это не честно, драконоборцам строго-настрого запрещено женщин бить, у нас правило такое. Драконоборцы с женщинами всегда ведут себя галантно. А ей опасно держать дома столько оружия. Оружие, правда, плохонькое, старой конструкции, но все-таки — женщина, что-нибудь не так повернет, или на клинок напорется, мало ли что. Я бы сейчас выпил чего-нибудь. Жрать тоже хочется, но это не спешно. А вот выпить — в самый раз. Я помню, когда мы с Петичем ходили в Вантит…
      — Я не знаю, что теперь делать, — сказала Рита. — Идти к Хоку и его убивать, или упрашивать, или сразу к Фалкону?
      — Если к Фалкону, то возьми меня, — сказал Нико. — Он меня наверняка помнит. По старой дружбе, небось, любую просьбу выполнит.
      — Не надо ни к кому идти, — Брант пожал плечами и прошел в столовую.
      Рита отправилась будить служанку, чтобы та принесла паштет, хлеб, вино и овощи. Служанка, оказалось, только притворялась спящей и судя по тому, как она густо покраснела и шмыгнула мимо Риты выполнять поручение, за время отсутствия хозяйки она уже успела с кем-то переспать. Строгой блюстительницей моральной чистоты Рита никогда себя не считала, но это был ее дом, и никаких неприглашенных посторонних терпеть она не собиралась. Она заглянула под кровать служанки и проверила оба шкафа. Нет, в этой комнате никого не было. Тут она вспомнила про Нико. Вздохнув, она пошла в прямом смысле снимать его с цепи.
      Паштет оказался невероятно вкусным, а вино в доме Риты было настолько хорошего качества, что Брант в конце концов решил, что никогда такого не пил. Нико говорил, что паштет хорош, и вино хорошо, причем даже очень, но, бывало, он и ел, и пил лучше. А самые лучшие овощи растут, разумеется, на севере. Огурцы он, тем не менее, сожрал все, а от капусты отказался, заявив, что от нее всегда начинает ныть его старая рана на бедре, полученная в сражении с кентавром.
      — Тебя надо как-то обезопасить, — обратилась Рита к Бранту. — Не могу же я все время тебя сопровождать.
      — Это смешно, — сказал Брант. — Хок, когда опомнится, сам будет смеяться. Сегодня все действительно вышло случайно.
      — У Хока нет чувства юмора, — сказала Рита.

* * *

      Ближе к полуночи, когда сытый и пьяный в дым Нико храпел в гостевой спальне а Рита вышла «по делам», Брант, послонявшись по дому, почувствовал себя глупо. Спустившись в подвал, он долго рассматривал амуницию и снаряжение и в конце концов выбрал средних размеров абордажный крюк и добрых шестьдесят футов не очень толстой, но прочной, веревки. Он сунул все это в легкий кожаный мешок. Накинув плащ, он вышел на улицу и направился к княжескому дворцу. У боковой стены он снова сосчитал окна и решил, что седьмое от фасада, в котором сейчас горит свет, именно нужное окно и есть. Правда, свет горел и в шестом, и в пятом, но Бранту это особенно важным не показалось.
      Он оглянулся по сторонам. Улица была пустынна и освещена одним тусклым фонарем. Брант выволок из мешка крюк и веревку, проверил узел, раскрутил веревку как раскручивают пращу, и разжал пальцы. Абордажный крюк устремился по диагонали вверх и упал на крышу дворца, громко и противно стукнув. Веревка свешивалась между окон и была почти невидима. Брант подошел вплотную к стене и потянул веревку вниз. Сначала было сопротивление, но вдруг веревка пошла легко. Брант прижался к стене и закрыл голову рукой. Крюк звякнул о мостовую в двух шагах от него.
      Обидно. Брант намотал веревку на локоть, подобрал крюк, и собрался было отойти от стены и повторить маневр, как вдруг рядом с ним на мостовую упал какой-то предмет. Он подобрал его. Деревянный кубик, повязанный лентой, к ленте прикреплена записка.
      Брант посмотрел вверх. Там скрипнуло окно — совершенно точно не седьмое от фасада. Брант пожал плечом и подошел к тусклому фонарю.
      «Никуда не уходите», — говорилось в записке. «Я сейчас к вам спущусь.»
      Подписи не было.
      Брант оставил крюк и вытащил меч.
      Такую записку мог написать кто угодно. Хок мог ее написать. Почему нет. Правда, почерк был явно женский. Ну и что? Может, у Хока как раз женский почерк и есть. Или он умеет подделывать женский почерк. Или у него там баба, и он заставил ее подделать, а, нет, просто написать, эту записку.
      Может, это какая-то баба, не имеющая отношения к Хоку, написала. Сидит себе там, скучно ей, посмотрела на улицу и видит — вон идет симпатичный парень с абордажным крюком. Замуж может и не возьмет, а переспать не откажется.
      Брант прислонился спиной к фонарному столбу. Посмотрел вверх. Так, подумал он. Чего это я тут стою, мишень изображаю? И отошел в тень.
      Какая-то фигура появилась из-за угла и направилась к нему.
      Походка была женская.
      Брант вложил меч в ножны.
      Она подошла и остановилась на расстоянии двух шагов. Почти с меня ростом, подумал Брант.
      — Пойдемте, — сказала она.
      Он пошел за ней. Они обогнули дворец и вышли к скверу, названия которого Брант не знал, и у которого стояла запряженная парой хороших лошадей карета. Кучер сидел на облучке, скрючившись. Ему снилось, что он богатый помещик, владелец многих ферм и угодий, и он в данный момент жестоко наказывает несправедливо думающих о нем крестьян, а вдали шумит принадлежащий ему лес и плещется принадлежащее ему море, и сам Великий Князь, проезжая мимо, останавливает карету, выходит, и низко, подхалимски, кланяется.
      Фрика дернула кучера за штанину.
      — По обычному маршруту, — сказала она.
      — А? Да… Да, госпожа моя. Все время прямо, значит?
      — Да.
      Недоумевающий Брант открыл ей дверцу. Она села в карету и пригласила его сделать тоже самое. Он некоторое время колебался, озираясь, но сел и закрыл дверцу. Карета тронулась.
      — Прохладна ночь, не находите? — спросила Фрика.
      — Да, начало августа, — откликнулся Брант.
      — Растопите печь, если вам не трудно.
      Он повиновался. Поленья затрещали в миниатюрной печи и тени заиграли на стенках кареты и на лице Фрики.
      — Ну так что же? — спросила Фрика.
      — Простите, как?
      — Вы хотели залезть ко мне в окно. Скорее всего, не для светского разговора, и не журбу вы собирались со мной пить. Вам нужно сказать мне что-то важное. Говорите, я слушаю.
      Брант вздохнул и сел напротив.
      — Семнадцать лет назад я увидел вас в первый раз, — сказал он.
      — Я знаю. В Храме. Вам было лет девять.
      — Вы это помните?
      — Да. Вы обещали вернуться и мне помочь.
      У Бранта округлились глаза.
      — Говорите дальше, — равнодушно сказала Фрика.
      — Я тогда не знал, кто вы такая.
      — Помню. Сейчас вы это знаете. Это повлияло на ваше отношение ко мне?
      — Хмм, — сказал Брант. — Не знаю. Не думаю.
      — Дальше.
      — Что — дальше? Вот я приехал. Как обещал.
      — Зачем?
      — Чтобы вам помочь.
      — Мне нельзя помочь.
      — А вдруг? — спросил Брант.
      — Мне хотелось бы вас предостеречь, — сказала Фрика. — Вы ровно ничего обо мне не знаете. Знакомство со мной может быть опасно.
      — За вами следят?
      — Нет. В этом нет никакой надобности.
      — Вы приносите людям несчастье?
      — Нет. Думаю, что нет.
      — Так в чем же дело?
      — Кучер, который нас сейчас везет, мог бы многое вам рассказать.
      — Зачем мне кучер? Я приехал к вам, а не к кучеру.
      — Над ним тяготеет то же заклятие, что и надо мной. Вы пока что в безопасности. Но еще четверть часа, и будет поздно. Может быть. Я не имею права просить вас о такой жертве.
      Брант задумался.
      — Я очень сожалею, — сказала Великая Княгиня. — Вы, скорее всего, очень хороший, очень верный человек. И, наверное, наивный. Правда, вы наивны? О чем вы думаете?
      — Вы почти не изменились за семнадцать лет.
      — Вы тоже, — сказала Фрика.
      Брант улыбнулся.
      — Вы недавно в столице, но, должно быть, уже слышали, — сказала она. — Всякое.
      — Да.
      — Например?
      — Я слышал о ваших любовных связях с женщинами.
      — Вас это не насторожило?
      — Нет. У меня тоже были и есть любовные связи с женщинами.
      — Что же вам нужно от меня?
      — А я вас люблю, — сообщил Брант.
      Фрика вздохнула.
      — Не надо меня любить, — сказала она.
      — Почему же? Меня это нисколько не стесняет, не беспокойтесь.
      Она вдруг засмеялась. И Брант тоже засмеялся.
      — С вами легко, — сказала она.
      — Смотря кому.
      — У меня нет никаких любовных связей, — сказала Фрика. — Ни с женщинами, ни с мужчинами. Слухи я распространяю сама, чтобы людям было о чем говорить, а то они сами начнут придумывать разное, и тогда беды не избежать.
      — Это правильно, — одобрил Брант. — Вы знаете, я очень торопился к вам, целых семнадцать лет, и не успел купить цветы. Очень сожалею.
      — Послушайте, Брант… Брант, да? Именно так вас зовут?
      — Ага.
      — Так вот, Брант… Вы вообще когда-нибудь… не каждый день, разумеется, но временами… ранней осенью, например… воспринимаете то, что вам говорят, серьезно?
      — Это смотря кто говорит, и зачем.
      — Что значит — зачем?
      — Ну вот, к примеру, то, что вы мне тут наговорили про проклятья и заклятья, про женщин, и все такое — это вы просто кокетничаете. Чтобы продлить момент.
      — Какой момент?
      — Вот этот. Момент до того, как я вас поцелую.
      Фрика распрямилась и холодно посмотрела на Бранта.
      — Не забывайтесь, молодой человек.
      Брант пожал плечами. Фрика отодвинула занавеску.
      — Минуты три осталось, имейте в виду. Если вы покинете меня сейчас, вам ничего не грозит. Вы спокойно пойдете обратно в центр, придете домой, уснете, а на утро проснетесь и меня забудете.
      — Так, — сказал Брант. — Я слышал, близкие вам люди называют вас Фрика. Если вам неприятно, я не буду вас так называть.
      — Мне приятно, называйте, — неожиданно поспешно сказала она и тут же смутилась.
      — Ну! — одобрил Брант. — Первое проявление эмоций. Дело идет на лад.
      Она опять засмеялась.
      — Вот что, Фрика, — сказал Брант. — Я не знал, что вы Великая Княгиня. Это осложняет дело. Впрочем, это даже пикантно.
      Она еле сдержалась, чтобы не захохотать.
      — Я мог приехать и раньше, но раньше я ничего не умел.
      — А теперь умеете?
      — Многое.
      — Стрелять из арбалета?
      — Я — зодчий, — сказал Брант веско. — Если не с именем, то, по крайней мере, с репутацией. Мы можем остаться в столице, а можем уехать на юг. Я построю там виллу с петляющей лесенкой до самого прибоя.
      Далась мне эта лесенка, подумал он. Навязчивая идея какая-то. Ты еще про выдвигающиеся створки ей расскажи. И про горовы контрафорсы. Идиот. Болтаешь, чего в голову взбредет.
      — Мы не можем отсюда уехать. Во всяком случае, я не могу, — сказала Фрика.
      — Почему же?
      — Сейчас увидите.
      Она дернула шелковый шнур. Карета остановилась. Фрика вышла. Брант поспешно вышел за ней. Она стояла прямо, чуть расставив ноги, и смотря вперед. Брант тоже посмотрел вперед. Впереди была Астафия. А странного ничего не было.
      — Да? — сказал Брант.
      — Смотрите.
      — Смотрю.
      — Что вы видите?
      — Деревья. Дорогу. Город.
      — Какой город?
      — Астафию.
      — С какой стороны?
      — С самой лучшей.
      — Если сверяться с розой ветров.
      — Надо полагать, с южной, — сказал Брант, всматриваясь. — Вон шпиль…
      — Но мы ехали на север.
      — На север?
      — Да.
      Брант задумался.
      — Ну, значит, объехали весь город, а потом развернулись, и сейчас едем обратно.
      — Мы ехали по прямой на север.
      Брант строго посмотрел на нее.
      — Что вы мне голову морочите? Ничего не понимаю.
      — Мы ехали на север, а приехали на южную окраину. Если бы мы поехали на восток, мы бы приехали на западную окраину. Если на юг — на северную.
      — А если мы сейчас развернемся и поедем на юг?
      — Приедем на северную окраину.
      — А если на юго-восток?
      Она молча смотрела на него.
      — Ну и что же? — спросил Брант.
      — Что «ну и что же»?
      — Чем вы обеспокоены?
      Она опять молча смотрела на него. Вот и говори после этого с бабами. Смотрят на тебя и думают, что то, что для них очевидно, объяснять не надо, ты сам должен понять. И в головы их дурацкие не приходит, что, может, для тебя это вовсе не очевидно.
      — Не понимаю, — сказал Брант. — То есть, вы не можете выехать из Астафии?
      Она кивнула. Брант задумался.
      — А я могу, или я теперь как вы?
      — Не знаю.
      — А кучер?
      — Кучер не может.
      — А еще кто с вами ездил, и теперь не может?
      — Моя служанка.
      — А еще?
      — Все. Остальные могут.
      — Даже те, кто с вами ездил?
      — Да.
      — Кто, например?
      — Фалкон.
      — Фалкон?
      — Да.
      — А зачем он с вами ездил?
      Она пожала плечами и не ответила.
      — В общем, не так уж это и плохо, — сказал Брант. — И очень даже интересно. А что? Все, к примеру, садятся в кареты и едут по прямой черт-те куда. И вовсе им там не нужно быть, а они едут. А вы — куда бы ни поехали, все приедете в Астафию. По-моему, очень даже неплохо. Полмира мечтает жить в Астафии. Большинство очень хотело бы быть в вашем положении. Астафия — самое удобное на земле место.
      — Мне тяжело в Астафии, — сказала Фрика мрачно.
      — Это бывает. Пройдет.