— Боар, беги! — крикнул Брант. — Беги же!
      Боар рванулся к двери. Жилистый рванулся было за ним, но Брант преградил ему путь.
      — Смелый юноша, — сказал жилистый. — Мне очень жаль, но вы сами напросились.
      Он отбросил миниатюрный арбалет и пошел на Бранта, не примериваясь и не вставая в стойку, с опущенным мечом. Брант был прекрасно обучен всем приемам боя лучшими учителями, но ему не хватало практики, и он видел, что здесь с ним играть не будут. Боар уже исчез. Совершенно ни к чему было сейчас вот просто так дать себя убить.
      Брант отступил на шаг, резко повернулся, одним прыжком заскочил на столик у окна, и всем телом ударил в раму и стекло. Рама была, к счастью, несерьезная, и он выпал наружу, перекатился, вскочил, и бросился бежать. Он повернул за угол, оступился, выровнялся, и добежал до следующего угла.
      Жилистый не собирался за ним гнаться. Он подошел опять к большому столу, где все, кроме Боара, продолжали оставаться на своих местах, как покорно ждущие своей очереди животные на бойне.
      — Кто такой? — спросил жилистый, оглядывая лица сидящих.
      Помолчали.
      — Я спрашиваю, кто такой.
      — Брант, — сказало сразу несколько человек.
      — Брант? Брант. Откуда?
      — Из Беркли.
      — Сомневаюсь, — сказал Хок. — В Беркли совсем другой выговор, господа студенты, изучающие наречия. Совсем другой. Ровнее, монотоннее, и больше в нос. Ну, ладно, этого вы, положим, можете не знать. Ну-ка, — он еще раз оглядел сидящих и наугад указал на Вудпекера. — Ты. Вставай и следуй за мной. Будешь заложником, пока не найдем Боара и Бранта. Не волнуйся, больше одного дня это не займет. Вставай, вставай.
      Он брезгливо оглядел двоих охранников. Один лежал без сознания, второй сидел на стуле и сжимал предплечье.
      — К медику, — сказал Хок, потирая приплюснутый нос. — А от медика пошлешь кого-нибудь подобрать этого. Вольно.
      Он вышел, и Вудпекер покорно последовал за ним.
      Податливый народ — студенты, думал Хок. Податливый, но очень безалаберный. Крикливый, агрессивный, трусливый. Их очень легко заставить подчиняться, но очень трудно заставить выполнять инструкции, они вечно чего-то путают и забывают, и все понимают не так.
      В здание ратуши они вошли вдвоем. Хок остановил Вудпекера и сунул ему в руку два золотых.
      — Боара ты указал мне правильно. Место выбрал правильно. А вот Бранта ты за общий стол пустил совершенно зря. Надо было увести его в сторону, усадить за отдельный столик, и что-нибудь ему рассказать из тобою выученного. Не зря же в университете учишься.
      — Но вы мне об этом…
      — Иногда нужно уметь импровизировать. Сейчас ты пойдешь прямо, вдоль стены, потом повернешь налево. Там есть дверь, ведущая в боковой ход, через нее и выйдешь. Уйдешь к тетушке на окраину, заляжешь там, через три дня вернешься. Понял?
      На всякий случай Хок незаметно пошел вслед за Вудпекером, который, да, проследовал вдоль стены, но потом повернул не налево, а направо.
      — Стой! — сказал Хок тихо и веско.
      Вудпекер вздрогнул всем телом и обернулся.
      — Куда тебе было велено повернуть?
      — А… не помню.
      — Налево, дубина.
      — Да, точно, — обрадовался Вудпекер.
      — А ты куда повернул?
      — Э… налево?
      Хок вздохнул.
      — Туда иди, — и показал пальцем. — Туда.
      Сам он вернулся в вестибюль и взбежал, прыгая через три ступени, на второй этаж по мраморной парадной лестнице.
      Из кабинета мэра можно было обозревать весь город. Помещался он в восьмиугольной башне на крыше.
      В данный момент мэр принимал делегацию зажиточных окрестных фермеров. Они обсуждали новую дорогу, которая должна была задеть некоторые из их участков.
      — Вон отсюда, — сказал Хок, входя. — Все вон.
      — Но, господин мой, — сказал растерянно мэр. — Я…
      — Государственное дело. Вон. Живо.
      Перепуганные фермеры и мэр поспешно вышли из кабинета.
      Было душно. Хок распахнул одно из окон и свежий ветер ворвался в кабинет, подняв и смахнув со стола ворох бумаг. Хок не стал их подбирать. Он уселся в кресло, налил в серебряный кубок холодной журбы (у мэра были большие ее запасы) и стал ждать.
      Через двадцать минут дверь кабинета беззвучно открылась и вошедшая статная белокурая дама с чуть лошадиным лицом прошла почти мужской походкой к письменному столу.
      — Здравствуйте, Рита, — сказал Хок, вставая.
      — Сидите, сидите. Я в данном случае вовсе не дама, я просто ваш товарищ. Это журба? Гадость какая. Я предпочла бы кубок вина. Какие новости, друг мой?
      — Вы еще более прекрасны сегодня, чем шесть месяцев назад, до моего отъезда из Висуа.
      — А вы просто поразительны и несказанно притягательны. Очень мужественный вид. Шутки в сторону. Что нового?
      — Великий Князь Бук брыкается.
      — Он и раньше брыкался. Убивать не будем?
      — Нет, — сказал Хок. — Слишком послушная кобылка. Так, просто, капризы иногда. Но. Хотели мы с Комодом засесть за придумывание новой оппозиции, а оказалось, что она есть, и придумывать ничего не надо. Целая свора молодых аристократов и огромное количество черни. Никаких тюрем не хватит, людей придется казнить сотнями.
      — Так. Еще?
      — Вдовствующая Великая высказала Фалкону в очередной раз, что она о нем думает. Старик был в ярости и едва удержался, чтобы самому не спуститься в пыточные камеры и не взяться за плетку, крючья, зажимы, и прочее. Разбил в раздражении вазу об стену. Влепил по роже одному из охраны.
      — Все?
      — Вроде бы все. Что ж у вас, прекрасная дама?
      — Зигвард женился на Забаве.
      Хок мигнул. Потом опять мигнул. Потом встал.
      — Я не сплю ли? Тише, тише. Еще раз. Медленно.
      — Зигвард. Женился. На. Забаве.
      Хок опять сел в кресло, поднял кружку, и снова поставил ее на стол.
      — Пять лет работы в дымоход, — сказал он. — Кошмар. Сто тысяч леших и одна нетрезвая русалка. Жуть.
      — Ну, не совсем так. Шпионы, и в особенности шпионки, продолжают работать и существовать. За семнадцать лет наш славный малый наплодил в Висуа и окрестностях целый батальон побочных детей. Но Забава в конце концов прибрала его к рукам. Кшиштоф все время — жопа в седле, арбалет в руке, в Висуа бывает наездами. В связи со всем этим бравый Зигвард, еще до женитьбы, стал принимать государственные решения.
      — Гос… это уже слишком, Рита. Не шутите так жестоко.
      — Не шучу. Приказы отдает и эдикты издает по-прежнему Забава, но изменился стиль этих приказов и декретов. Славия вдруг зашагала в ногу со временем. Изменена система сбора налогов. Разрастаются в связи с этим ремесло и торговля. В столице культурный бум и, говорят, ожидается наплыв художников и певцов всех мастей, со всех концов, включая Ниверию. Строительство по всем городам, дерево больше не применяют, используют только камень, улицы стали мыть, брошенные дома ремонтируют. Везде новые мосты. Изменен свод законов. Славия обновилась. И все это — за полгода.
      — Были слухи, но я не верил.
      — Теперь вы знаете причину. Кстати, вы не сообщили мне о том, как прошло дело с Колонией Бронти.
      — Я был уверен, что вы заглянете туда, когда будете проезжать.
      — Вы не ошиблись. Человек сорок выжило.
      — А?
      — Человек сорок…
      — Не может быть.
      — Сожалею, если вас это расстроило.
      — Вот что значит доверять другим! А ведь я собирался сам быть там, руководить уничтожением мятежников и подлых заговорщиков!
      — Кажется, даже Зодчий Гор выжил.
      — Ну да? — Хок подумал, что, пожалуй, Гор был единственным в Колонии, кому следовало сохранить жизнь. — Он там сейчас?
      — Нет. Отбыл в Висуа.
      — Досадно. Может, обменять его на кого-нибудь из славских шпионов?
      — Нет уверенности, что такие обмены будут продолжаться. Зигвард стал непредсказуем. Забава делает все, что он ей велит, а Кшиштоф не вмешивается.
      — Птица и камень! Где же справедливость?
      — Нету, — сказала Рита.
      — А ведь Фалкону это может не понравиться.
      — А вы всегда все ему докладываете?
      — Ну да. А вы?
      — Я женщина, имею право на секреты.
      — Да. Ну-с, вы в Астафию?
      — Да, как только мне сменят лошадей. Этот город я не люблю, у меня о нем неприятные воспоминания. А вы?
      — Я тоже, но не сейчас. Мне нужно закончить несколько дел и поговорить с глазу на глаз с одним проходимцем по имени Брант.
      — Брант? Хм. Что же это за проходимец?
      — Да вот, видите ли, отменный негодяй, отменный. Я пришел — всего лишь — поговорить с одним студентом, который занимается подрывной деятельностью.
      — Просто поговорить?
      — Представьте себе.
      — Как это гуманно с вашей стороны, Хок!
      — Да, я не чужд проявлений гуманности.
      — Ну-ну?
      — Так вот, пришел я поговорить, а тут этот Брант сидит. Заметьте, мне до Бранта в этот момент нет никакого дела.
      — Совсем нет?
      — Нет. Совершенно. Я его не знаю и никогда раньше не видел.
      — Бывает же.
      — Да, действительно. Так вот, только я открываю, даже не открываю, а слегка приоткрываю рот…
      — Чтобы обратиться к студенту?
      — Именно. С предельной вежливостью, заметьте.
      — Да, я заметила.
      — Как вдруг, представьте, этот Брант, этот сопляк, к которому у меня нет дела, опрокидывает на меня стол!
      — Вы шутите!
      — Нисколько, уверяю вас! Я падаю и опешиваю. То есть, лежу опешенный. Как правильно?
      — Не знаю, но продолжайте.
      — Лежу опешивший, а тем временем этот наглый Брант, этот щенок, этот беспутный негодяй, кричит моему студенту, чтобы тот убегал!
      — Какая дикость!
      — Да, именно так я тогда и подумал. Мои стражники, а у меня их с собой было целых два…
      — Ах, так с вами все же были стражники?
      — Милейшие люди, уверяю вас. Не то, чтобы там мухи или таракана, развратного студента не обидят.
      — Да, любопытно.
      — Мои стражники, вместо того, чтобы ловить студента, ловят этого Бранта!
      — Глупо.
      — Глупо, но ведь это Брант их запутал, это он виноват!
      — Действительно, я не сообразила. Вы правы. Продолжайте.
      — Так вот, кидаются они на него, а он выхватывает клинок, сражается, проявляя доблесть, и укладывает обоих.
      — А что делаете в это время вы?
      — А я лежу под столом.
      — Делая попытки подняться, я надеюсь?
      — Да, неимоверные, превозмогая адскую боль. У меня такой рубец на бедре от этого стола. Хотите покажу?
      — Нет. Но продолжайте.
      — Он их уложил, я встаю и хочу преподнести ему урок вежливости. Сопляку. Мальчишке. Проходимцу.
      — Как благородно с вашей стороны!
      — Да. А он — убегает!
      — Какая неблагодарность! Какое неуважение к старшим.
      — Через окно. Еще и окно разбил.
      — Надо его выпороть.
      — Вот поэтому-то я и остаюсь. Я не могу так это оставить. Найду и выпорю. И только после этого прибуду пред очи Фалкона, который меня заждался.
      — Я совершенно с вами согласна, Хок. Мальчишку необходимо выпороть. Сколько ему лет?
      — Лет двадцать пять, двадцать шесть.
      — Не такой уж мальчишка.
      — Да. Но ведет себя беспутно и развязно. Вообще молодежь нынче пошла — все им должны. Наглецы.
      — Ох, не говорите, Хок. Такие все обманщики и звери!
      — Да. Ну, что ж, до свидания, прекрасная Рита! Почти двадцать лет знаю я вас, а вы все такая же.
      — Не льстите мне, Хок, я ведь и влюбиться в вас могу, и вам тогда не сдобровать.
      — Да? Ну тогда не надо. Ну, до свидания.
      — До свидания.

* * *

      Перед самым трактиром Брант расправил на себе одежду, вытер пот со лба, кое-как разгладил волосы, поправил перевязь, и вошел внутрь как ни в чем не бывало. Пройдя к себе наверх и тщательно заперев дверь, он вынул из ножен меч и обтер клинок простыней. Внимательно исследовав себя в зеркале (во всех жилых помещениях были зеркала), он обнаружил всего лишь несколько мелких царапин и синяков. Ничего страшного. Правда, левое колено и бедро болели от удара об раму.
      Трусом он себя никогда не считал. Что-то было в том жилистом, с приплюснутым носом и слегка оттопыренным ухом, человеке, что-то мистическое, против чего нельзя сражаться. Невозможно. Что?
      Хорошо бы было убраться из города прямо сейчас, или, еще лучше, как только наступят сумерки. Но у Нико были те самые четыре или пять золотых, и Брант не рассчитывал увидеть своего спутника раньше полуночи.
      Нико явился только к пяти утра, пьяный вдрызг, в рваной одежде, с синяком под глазом, глупо улыбающийся.
      — Расскажу — не поверишь, — сказал он и уснул.
      Брант поймал его, когда он падал лицом вперед, дотащил до кровати, уложил и накрыл простыней.
      К полудню они проснулись и спустились в ванную залу. Нико стонал и шипел. Все тело у него было в синяках и царапинах.
      — Какие однако сволочи живут в этом городе, — сказал он, развалясь в лохани и прихлебывая из кружки горячую журбу. — Пришли мы к ней домой, помиловались там, потом поеблись, а она вдруг говорит — пойдем погуляем. Я не против, как всякий бывалый воин я люблю гулять. Приходим в одну таверну…
      — Надо было заказать и домой нести, — сказал Брант, не очень вслушиваясь.
      — Приходим в одну таверну…
      — Правда, на вынос всегда хуже и дороже, чем ежели внутри.
      — Приходим в одну таверну, а там такие ухари сидят, ждут. Сразу подошли. Впятером. Ну, троих я кое-как одолел, одного в окно вывалил, а пятый меня стулом достал. Мне где-то мгновения не хватило, всего-навсего, чтобы среагировать. Ну, я упал, так они как навалились. Я их ногами. Тут половой подбегает, я крутанулся, ногой ему в ребра, он вниз, я морду его принимаю на кулак. Оказалось, он мне помочь хотел. Потом этих выволокли, подходит хозяин, жмет мне руку, благодарит. И приносит кувшин вина, бесплатно. Куда баба моя девалась — не знаю. Подсаживаются ко мне двое, начинаем мы пить, потом следующий кувшин, и еще, а потом я плохо помню, чего было. Очухиваюсь — вот в таком виде. Стража ночная меня остановить хотела, я побежал, один за мной увязался, я за угол, он за мной, ну, я с ним разобрался. Выхода не было. Злой был. Возможно, убил. Не знаю.
      — Слушай, Нико, — сказал Брант. — Нам весь сегодняшний день нужно просидеть в комнате. К окну не подходя. Тут за мной гоняется один. С охраной.
      — Не бойся, — сказал Нико. — Если что, я его убью. Мне в этом городе больше нечего терять, за мной скоро все население гоняться будет.
      — А как начнет смеркаться, — продолжал Брант, — мы с тобой наймем экипаж прямо до Астафии.
      Сгорая от стыда, Брант пытался ходить по комнате, набрасывать эскизы зданий, спать. Ничего не получалось. Нико раздражал россказнями и заверениями, что лично он, Нико, никогда от опасности не бегал и не перед каким врагом ни разу не отступил.
      Откуда мне знакома эта физиономия с приплюснутым носом, думал Брант. Где я ее видел. Почему так быстро решил бежать? В конце концов, есть ли опыт, нет ли опыта, эта свинья лежала на полу, придавленная столом, а я стоял рядом с мечом в руке. Это я уложил его на пол! Он с большим трудом поднялся! Ничего не стоило приставить ему меч к горлу, или оглушить, или даже связать! А я вместо этого кинулся, сломя голову… до сих пор передергивает… и сижу в этой клетке, боюсь на улицу нос показать.
      Где я видел этого гада? И когда?
      Неожиданно он вспомнил, где и когда.
      Ах вот оно что, подумал он. Вот в чем дело, оказывается. Это просто детский ужас. Естественный и непобедимый.
      Брант вынул меч из ножен и внимательно осмотрел клинок. Нико что-то спросил. Брант не расслышал и проигнорировал. Он вложил меч в ножны, надел дублет, повязался перевязью, накинул плащ, и представил себя выходящим из таверны. Он понял, что ничего не выйдет. Раздраженно сбросив плащ и сняв перевязь, он сел на кровать, уперся локтем в колено, и пристроил подбородок на сжатый кулак.
      — Давай сыграем в парусники-и-галеры, — предложил Нико.
      — Лучше в дочки-матери. На деньги.
      — Можем в карты, если хочешь.
      — Ладно. Сиди здесь, я спущусь за колодой.
      Оказалось, Нико очень неплохо играет в триш, арчер, и сито, но совершенно не понимает игр, где нужно, в добавок к интуиции, морочить голову противнику.
      За картами прошел день. Ужин был скромен. Брант расплатился с хозяином и, сопровождаемый Нико, вышел во влажный, душный кронинский вечер.
      Они прошли спокойным шагом (в случае Нико, увы, спокойный шаг привлекал внимание) к зданию Университета. На углу ютились четыре экипажа. Два из них выглядели надежно и могли выдержать трехдневный переход. Неожиданно Брант прижался к стене и одной рукой остановил Нико.
      — Тихо. Стань рядом со мной.
      По противоположной стороне сквера перед Университетом двигалась знакомая фигура. Абсурд — на таком расстоянии невозможно определить, кто это, но Брант спинным мозгом чувствовал — кто. И вспомнились еще раз — черная повязка, закрывающая нижнюю часть лица, черный платок, повязанный вокруг головы, и видны только глаза и приплюснутый нос. И рука, всаживающая в рот тряпичный кляп. И все это — молча. А потом — мешок. А потом голос — тот самый, что звучал в студенческом кафе — «Вроде, никто не проснулся. Ну, гони».
      Фигура скрылась. По лбу Бранта тек холодный пот.
      С возницей договорились быстро. Полчаса спустя карета мирно катилась по Южной Дороге к Астафии, и с каждой верстой страх уменьшался, и когда четверо пеших разбойников под самое утро, на пятидесятой уже версте, попытались напасть на карету, Брант спокойным голосом сказал вознице:
      — Останови. Мы их сейчас перебьем и поедем дальше.
      Разбойники ссыпались со стен кареты, за которые держались, и скрылись в лесу.
      На третий день утром, прямо по ходу показался шпиль Храма Доброго Сердца. Через четверть часа карета въехала в Астафию.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. В АСТАФИИ