Свинцовый хеппи-энд

      Оскару Рубановичу, осужденному на десять лет строгого режима по знаменитой пятьдесят восьмой статье, было тогда, в пятьдесят третьем году, где-то лет сорок пять. Он выделялся среди политических заключенных своим резким непримиримым характером, желанием постоянно вступиться за кого-нибудь, вмешаться в кровавую потасовку. К тому же он был очень силен физически, в молодости занимался борьбой, причем выступал в тяжелом весе. Его могли убить десятки раз, однако какие-то силы словно берегли его.
      Повезло ему и на этот раз. А особенно повезло Ираклию, что в ту минуту, когда холодное лезвие ножа дотронулось до его горла, Оскар не спал.
      Жутким ударом ноги в позвоночник он отключил зэка по имени Туз, который собирался перерезать молодому грузину горло. Туз не успел сделать всего одно, последнее, роковое движение своим ножом разбуженные шумом зэки пришли к нему на помощь. Завязалась потасовка, жестокая, бескомпромиссная. Оскар дрался, словно лев, и Ираклий, вскочив с нар, стоял насмерть рядом с ним. Их ярости не было предела. И уркаганы отступили перед ними. А Туз так и остался на всю жизнь в полусогнутом состоянии.
      "Ничего не бойся, - посоветовал Ираклию Оскар. - Я устал бояться. Мы всегда всего боялись, начиная с семнадцатого года, мы живем в постоянном страхе перед силой, оттого, кстати, так замечательно и живем. А я плевать на них хотел, пусть уродуют, пусть прирежут. Мне терять нечего, нет у меня ни дома, ни семьи. А в этом, между прочим, надо тебе сказать, есть большое преимущество. С тридцать пятого года по лагерям мотаюсь. Первый раз получил три года за лишнее слово в хорошей компании, отсидел, вышел; всего семь месяцев на воле погулял, и снова взяли. На сей раз уже восемь лет дали, якобы за участие в троцкистской организации. Война в сибирском лагере застала, попал в штрафбат, ранен был в Сталинграде, потом снятие судимости, воевал до последнего дня, до Праги дошел. И после того ни одного ранения, ни одной царапины. А в сорок восьмом опять приняли в дом родной, без меня тут, как видно, никак не обойтись. Теперь уже червонец. Растем, растем. Первая моя жена погибла в лагере в тридцать девятом, шестилетняя дочь осталась с восьмидесятилетней бабушкой моей жены и вскоре простудилась и умерла от воспаления легких. А вторая жена, на которой я Уже, значит, после войны женился, после моего ареста, как мне сообщили, вышла замуж за энкавэдэшника. Видишь, какой интересный переплет? Чего бояться, а, Ираклий?! Давить их надо всех, как клопов, давить, и все, понял меня?
      Убеждать Ираклия было не надо, за его спиной и так была кровь. Они стали дружить. И горе было тому, кто вставал на их пути.
      В пятьдесят пятом году Оскар был досрочно освобожден. Но Ираклий уже никого не боялся.
      Отсидев свои восемь лет, в шестьдесят первом году он вернулся в родную Абхазию, где ждали его родители и пятеро братьев и сестер. Встречали Ираклия буквально, как национального героя.
      Он закончил исторический факультет Тбилисского университета, работал учителем, затем стал занимать руководящие должности. Женился, у него родилось трое детей.
      События девяносто второго года в Абхазии перевернули всю его жизнь. Но до этого он успел повидаться со своим спасителем.
      Найти Оскара Рубановича оказалось делом крайне сложным. И все-таки Ираклий сумел отыскать его. Оскар жил в глухой деревушке, затерянной в лесах Владимирской области. Ираклий поехал к нему.
      Жил Оскар не один. С ним была красивая русоволосая девушка лет семнадцати. Ее звали Марина. С этой встречи вся дальнейшая жизнь Ираклия потекла по совершенно другому руслу.
      Ираклий влюбился в эту девушку с первого взгляда. С ним стало происходить нечто фантастическое, поразительное. И он ничего не мог поделать со своими чувствами, думая только о ней. Жутко смущался в ее присутствии, начинал говорить с сильным акцентом, путая русские слова, хотя прекрасно владел русским языком, отсидев восемь лет в лагере.
      Оскар заметил его состояние.
      "Я спас тебе жизнь, Ираклий", - произнес он.
      "Всю жизнь буду помнить, дорогой брат", - ответил тот.
      "Я не для этого говорю, чтобы напоминать об этом. Я спас тебе жизнь и имею право дать тебе совет. Не рушь свою семью. У тебя прекрасная жена, трое детей. А Марина еще ребенок. Я подобрал ее в электричке, когда ей было тринадцать лет. Сейчас ей всего семнадцать. Она моя воспитанница. Я удочерил ее. И ей рано думать об этом. Ты же сильный мужчина, возьми себя в руки. Это моя просьба".
      "Твоя просьба - закон", - ответил Ираклий и уехал к себе на родину. Но Марину он никогда не забывал.
      Через некоторое время до него дошли слухи о смерти Оскара. А затем он стал одним из руководителей грузинской оппозиции в Абхазии.
      Однажды части, которыми он командовал, взяли в плен раненого чеченца Ахмеда Сулейманова, воевавшего на стороне абхазцев. Его хотели убить, но Ираклий спас ему жизнь и отпустил его на все четыре стороны, взяв с него слово больше не воевать на стороне абхазцев. Ахмед свое слово сдержал.
      Как-то Ираклию довелось попасть в дом Ахмеда, когда он по своим делам был в Грозном. Это происходило незадолго до первой чеченской кампании...
      И то, что он увидел в доме Ахмеда, настолько потрясло его, что он сказал себе: "Это судьба. И никуда мне от нее уже не деться..."
      - Погляди, какая девушка у меня живет, - улыбался Ахмед. - Не жена, не любовница, просто живет, и все. Очень интересная история, я тебе ее потом расскажу.
      Он хлопнул в ладоши, и в сопровождении его жен в комнату вошла в длинном шелковом бордовом платье и легких сандалиях ... ОНА!
      - Марина! - крикнул Ираклий, вскакивая с места, словно ужаленный.
      - Ее зовут Елена, - возразил пораженный его странной реакцией Ахмед.
      Девушка не узнала Ираклия. Она оживленно разговаривала на различные темы, но, как он ни пытался вывести ее на тему об Оскаре и домике во Владимирской области, она никак не это не реагировала.
      - У нее потеряна память, - сказал Ахмед и, когда она вышла, поведал Ираклию о том, какие события произошли в Петербурге и в Царском Селе поздней осенью девяносто третьего года.
      - Ты стрелял в нее?! - привстал с места возмущенный Ираклий, грозно глядя на Ахмеда. - Ты же чуть было не убил ее...
      - Мой грех, погорячился, - вздохнул Ахмед. - Но я сделал все, чтобы вылечить ее. А что, ты был раньше с ней знаком?
      - Да, - коротко ответил Ираклий, не вдаваясь в подробности. - Отдай ее мне. Ахмед долго думать не стал.
      - Я твой должник. Бери, - коротко произнес он.
      И все. Марина, или, как ее теперь называли, Елена, уехала с Ираклием в Абхазию.
      Он бросил семью, оставил жене и детям прекрасный дом в Сухуми и переехал с ней сначала к другу в Георгиевск, а затем в свой старый дом, затерянный в горах.
      Он был настолько ласков и нежен с нею, настолько внимателен к ее странной болезни, что она прониклась к нему такими же чувствами и, как ему казалось, полюбила его. Хотя этот процесс длился очень долго. Привычка к Ираклию, благодарность ему за ласку и заботу постепенно сменилась в ее душе другими чувствами. Она стала его фактической женой. А в девяносто пятом году у них родился сын. Его назвали Оскар. Радости Ираклия не было предела, сын был средоточием его любви, центром мироздания. Сын был очень красив: у него были черные кудри, голубые глаза и нежная смуглая кожа. Он был похож и на Ираклия, и на Елену.
      Оскару было суждено прожить на Земле полтора года. Он умер от воспаления легких под новый, девяносто седьмой год. От горя Ираклий хотел наложить на себя руки. Но думал о Елене, знал, что она бы не выжила без него.
      Узнав, что его собираются арестовать, в апреле девяносто седьмого года Ираклий с Еленой улетели на вертолете в Тбилиси, а оттуда самолетом вылетели в Стамбул. Не только боязнь за свою жизнь и свободу подтолкнула Ираклия к такому решению, это послужило лишь поводом к отъезду, просто он не мог жить там, где умер его сын. Ему нужно было разрядить обстановку. Хотя, как ему казалось, Елена переживает потерю ребенка не так сильно, как он. Ее странность проявилась и в этом. Но он не осуждал ее. Он ее вообще ни за что никогда не осуждал, принимая ее такой, какая она есть.
      Они жили в Стамбуле уже второй год.
      Еще в мае девяносто седьмого года Ираклий купил прекрасный кирпичный дом на высоком берегу моря. В доме было семь комнат, из застекленной ве-Ранды открывался изумительный вид на пролив Босфор, оттуда был хорошо виден мост, соединяющий Европу с Азией. Они любили сидеть по утрам и вечерам на этой веранде, пить крепкий чай или кофе и вести неторопливые беседы.
      Елене нравилось в Стамбуле, она была очарована этим прекрасным городом, расположенным на двух морях и на двух частях света, любила ездить по его окрестностям на машине с шофером и телохранителем Ираклия - Георгием, приехавшим с ними из Тбилиси, любила гулять вдоль берега моря, любила подолгу стоять на высоком берегу и любоваться Черным и Мраморным морями, проливом Босфор, бухтой Золотой Рог.
      Ираклий был по-прежнему ласков и нежен с ней, даже больше, чем прежде. Но он стал замечать, что порой она мрачнеет и грустнеет, что в ее душе пробуждаются давно забытые воспоминания. Он ревновал ее к ее прошлому. Он понимал, что там, в прошлом, остался какой-то любимый ею человек, о котором она ничего ему не рассказывала. То ли потому, что действительно не помнит почти ничего, то ли потому, что не хочет говорить. Но в ее голубых глазах он видел некое отчуждение, которое больно ранило его. Он любил ее все сильнее и сильнее.
      Тревога накатывала на его душу, словно морские волны на берег. Он начинал испытывать давно неведомое ему чувство - чувство страха. За нее, за их счастье, за их совместную жизнь. Ему почему-то казалось, что все это скоро закончится. И он стал уговаривать ее вернуться на родину, там, среди родных гор, он бы чувствовал себя увереннее.
      - Как скажешь, так я и сделаю, - улыбалась она. Но он видел, что она почему-то не хочет возвращаться. Вернее, не хочет ехать туда, куда хочет он. Она часто вспоминала российские пейзажи, лес, речку, маленький домик, но он старался не говорить с ней на эту тему, он понимал, что здесь кроется нечто опасное для него и для их совместной жизни.
      Подходил к концу сентябрь. В Стамбуле стояла прекрасная теплая погода. Они уже твердо решили через месяц возвращаться на родину. А в этот вечер они собирались ехать в гости к своим друзьям, тоже выходцам из Грузии.
      Георгий открыл ворота. Ираклий и Елена, одетая в черное длинное платье, сели в машину. Ираклий в этот день был взволнован и возбужден. Георгий сообщил ему, что сегодня днем к Елене на улице подошел какой-то человек и попытался заговорить с нею. Георгий решил, что это какой-то русский турист, увидевший на улице свою соплеменницу, и что встреча эта не несет в себе ничего особенного. Ираклий поверил его словам и успокоил себя. Хотя дал зарок больше жену в город не отпускать, она и так поехала вопреки его строгому наказу, уговорив Георгия. А что делать? Не запирать же ее на замок, если она не чувствует опасности? Придется, однако...
      Они сели в машину и выехали за ворота. Георгий снова вышел из машины и стал закрывать ворота. И тут произошло неожиданное.
      На огромной скорости к ним подъехала желтая машина. Из нее выскочили трое с пистолетами в руках.
      Георгий только успел выхватить из кармана пистолет, как пуля, пущенная высоченным человеком с выдающейся челюстью, попала ему в висок.
      - Ираклий! - закричала Елена, прижимаясь к нему. Но задние дверцы их автомобиля уже открывали...
      Высокий бандит резким движением попытался вытащить Елену из машины. Она инстинктивно схватилась за руку Ираклия. А другой, невысокого роста, в темных очках, попытался с другой стороны вытащить из машины Ираклия. Тот четким отработанным движением ударил нападавшего кулаком левой руки в лоб. Человек в темных очках упал на спину. Рядом с ним стоял третий, с какими-то странными волосами, словно в парике, и с маленькими, также как будто приклеенными к верхней губе усиками. Он вытащил из кармана пистолет, раздался негромкий хлопок, и Елена с ужасом увидела, что Ираклий откинулся на заднее сиденье машины. Из головы его хлынула кровь. Он был мертв...
      У Елены закружилась голова, все поплыло перед глазами. Вихрем, словно полузабытый сон, промелькнули в голове какие-то странные воспоминания. Она глядела на своего мужа и покровителя, лежащего с залитым кровью лицом, и стонала от ужаса и потрясения. Она даже на слышала своего собственного голоса, до того ей было страшно. Она не могла сопротивляться, руки и ноги стали словно ватные. А воспоминания вихрем летели в мозгу, буквально разрывали голову. Она не могла оторвать взгляда от окровавленной головы Ираклия. Кровь, смерть, боль... Господи, все это было, все это уже было... Только тогда были холод, тьма... Она погрузилась в иную жизнь... А теперь? Что теперь? Его нет, он мертв... Что от него осталось? Она громко закричала и потеряла сознание. Она не чувствовала, как ее вытаскивали из машины, не видела того, как к ним бежал на помощь тот самый человек, который сегодня днем подходил к ней в центре города и пытался завязать разговор, не видела того, как выпущенная высоким бандитом пуля попала ему в сердце и он замертво упал на землю.
      Очнулась она в машине. Было темно, автомобиль на большой скорости мчался в неизвестную даль.
      Рядом с ней на заднем сиденье машины сидели двое мужчин. Спереди еще двое.
      Она невольно поглядела на тех, кто был рядом. Справа сидел здоровенный мужик, с выпирающей вперед челюстью и мрачным бессмысленным выражением лица. Это он застрелил Георгия и вытащил ее из машины. Слева был тот, в парике, с приклеенными усиками, это он убил Ираклия. В зеркале заднего вида она видела бородатое лицо водителя.
      - Ну что? Пришла в себя? - спросил, поворачиваясь к ней, четвертый. - Ну и славно, посмотри немного по сторонам, теперь можно...
      Это лицо она никогда не смогла бы забыть. Это лицо словно вырвалось из ее страшного детства, из той ночи, когда она сбежала из Землянского детского дома и скрывалась от своих преследователей в подвале старого дома.
      - Павел Дорофеевич? - прошептала она, с ужасом глядя на это до кошмара знакомое лицо.
      - Ты обозналась, девочка, - прекрасно знакомым ей елейным и вкрадчивым голосом ответил сидящий впереди. - Правду о тебе говорили, что ты немного не в себе. Меня зовут Валерий Иванович. Но ничего, мы вылечим тебя, все будет прекрасно.
      Как хорошо она помнила этот голос, как помнила этот жуткий проницательный взгляд сквозь затемненные очки. Господи, сколько прошло времени с тех пор. Воспоминания вихрем пронеслись у нее в голове. От пережитого в этот день она вспомнила все. От жгущих мозг воспоминаний ей стало страшно, стало очень страшно. Она пряталась в подвале от своих преследователей. И тогда ее спас он. Ее спас Сергей. Сережа... Это было очень давно, в восемьдесят втором году. Но они снова нашли ее. Их теперь много у этих страшных людей. Но он не изменился, он такой же. Как будто и не прошло долгих лет.
      - Зачем вы убили Ираклия? - едва шевеля губами, спросила она, вспоминая теперь то, что произошло совсем недавно.
      - Зачем он тебе, этот террорист? - улыбался своей жуткой, непроницаемой улыбкой человек на переднем сиденье, так похожий на Павла Дорофее-вича Кузьмичева. - Он бандит, он находится в розыске, как опасный преступник...
      - Зачем вы убили его? Что он вам сделал? - шептала она, начиная ощущать, кроме страха, еще и ненависть к этим людям.
      - Он насильно удерживал тебя здесь, в чужом городе, в чужой стране. А теперь мы вернем тебя твоим родителям. Ты знаешь, как неутешно их горе. Ты еще очень молода, ты не понимаешь, как ужасно родительское горе. Ты вернешься к ним, и все будет прекрасно.
      - Ты лжешь, - сквозь зубы процедила она. - Ты все лжешь. Ты и раньше был изувером и садистом, теперь к тому же стал и убийцей.
      - Ребята, - улыбнулся Валерий Иванович. - Девушка действительно не в себе, она принимает меня за кого-то другого. Да, Султан, - обратился он к водителю машины. - Ты был прав насчет того, что она совершенно потеряла память. У нее к тому же еще и галлюцинации.
      Сидящий за рулем бородатый человек не произносил ни слова. И отчего-то она почувствовала, что только в нем может найти хоть какое-то сочувствие к своему положению. От остальных, сидящих в машине, шла аура какого-то ледяного холода и ужаса, словно от посланцев дьявола, призраков ночи. Они были какие-то фальшивые, с накладными усиками, волосами, в затемненных очках, с выпуклыми блестящими глазами, квадратными плечами. И только от сидящего за рулем бородатого человека исходила аура чего-то хоть отчасти живого...
      - Послушайте, - крикнула она водителю. - Мне знакомо ваше лицо, я вижу ваше лицо в зеркале. Послушайте, совершается преступление, помогите мне. Поглядите, кто сидит рядом с вами!
      Но голова человека за рулем не дрогнула. Он думал о чем-то своем.
      - Вас накажет бог, - произнесла она четким твердым голосом. - Вас обязательно накажет бог за ваши злодеяния. Вы убили Ираклия, он был такой добрый и отважный человек. Будьте вы прокляты!
      - Сиди и не рыпайся, - пробасил сидящий справа от нее огромный человек с выпирающей челюстью, квадратными плечами и круглыми бессмысленными глазами. Нечего тут нам гнать!
      - Господи, - шептала женщина, бросая взгляды то на одного, то на другого подонка. - Какие вы все одинаковые. Я помню все, я вспомнила все - Трушкина, Костоедова, Ангелину Антиповну. Как вас много, как же вас всех много...
      - Много, много нас, - успокоил ее огромный. - Побольше, чем вас.
      - Только не будет вам счастья от чужого горя, - шептала она, кусая губы от душащих ее нестерпимых воспоминаний.
      - А нам счастья и не надо, - басил большой. - Нам бабки нужны, баксы, и чем больше, тем лучше.
      Человек в парике и с накладными усами и бровями сидел молча, прямо глядя перед собой и никак не реагируя на происходящее. Только один раз он нарушил свое молчание:
      - Жарко что-то, - произнес он. - И душно. Не нравится мне что-то здешний климат. То ли дело у нас, в Мукачево, такие места.
      - Вы, вижу, патриот своей родины, Яков Михайлович, - произнес человек, похожий на Кузьмичева.
      - А как же? Я не какая-нибудь перелетная птица, как некоторые, - слегка покосился он на сидящую справа от него женщину. - Я тоскую по своей земле и когда-нибудь осяду там, в маленьком домике и буду заниматься выращиванием цветов.
      - Никогда ты не будешь заниматься выращиванием цветов, гад! - крикнула женщина, пытаясь ударить его в лицо. - Ты сдохнешь от воспоминаний о своих преступлениях, ты сгниешь заживо. Ираклий будет являться тебе по ночам.
      - Тихо, ребеночек, - прошипел Яков Михайлович, у которого яростно чесалась под париком лысина. - Со мной такие шутки не пройдут. Держи ее за руки, Крутой, а то она больно борзая.
      - Послушайте, как вас даже называть, не знаю, - произнес человек, похожий на Кузьмичева. - Не заставляйте нас применять к вам силу. Мы же сказали вам, что везем вас к родителям. А вы говорите черт знает что. Тут взрослые и серьезные люди.
      - Вы не люди, - прошептала обессиленная женщина. - Вы нечисть, которая должна сгинуть с первыми утренними лучами.
      - Не сгинем, не боись, - успокоил ее Яков Михайлович. - Скорее сгинешь ты, если слишком много будешь себе позволять.
      Бородатый же, сидящий за рулем, продолжал крутить баранку и о. чем-то напряженно думать.
      А машина на огромной скорости неслась в неведомую темную даль.
      - Этого не может быть, не должно быть. Однако это есть, - прошептал Владимир Раевский, стоя рядом с полицейскими на улице Юлдуз около дома из красного кирпича. - Наверное, мы и впрямь прокляты богом.
      Генрих Цандер, извлекая из памяти свои познания в тюркских языках, пытался говорить с усатым полицейским по-турецки, однако получалось довольно плохо. Проще оказалось перейти на английский, который все в какой-то степени знали. Полицейский охотно рассказывал, горячился, махал руками, проклиная на чем свет стоит русскую мафию, не дающую им спокойно жить.
      А Сергей молчал. Он старался даже не глядеть в сторону дома из красного кирпича, в котором еще совсем недавно была она. Если бы все это не было жуткой правдой, то напоминало бы некий тягучий бразильский сериал с бесконечными продолжениями. Однако он находился в этой действительности, он жил в этой действительности, это, а не что-то Другое и являлось его жизнью. Ему скоро тридцать три, а собственно настоящей жизни было гораздо меньше - детство до гибели родителей, а затем - те счастливые, удивительные годы с НЕЙ, проведенные сначала на даче в Ракитино, когда она была худеньким, очаровательным в своей непосредственности подростком, так любящим его, ревнующим его ко всему на свете. А потом - годы странствий и скитаний, преступлений и приключений, с перерывом на ее пребывание в Бутырской тюрьме, закончившиеся выстрелами в ночи около дома деда Олеванцева в Царском Селе. Удивительная, необыкновенная женщина. Трудно было даже убедить самого себя в том, что все это один и тот же человек - пропавшая у Раевских годовалая девочка Варя, бежавшая из Землянского детского дома одиннадцатилетняя худенькая Марина Климова и лихая бесшабашная, ничего не боящаяся, умеющая и драться, и надевать на себя маску, входить в доверие к опытным битым людям и вытаскивать из богатой квартиры тугие пачки денег Марина Рубанович, или Елена Валуева. Но она существовала еще по крайней мере в двух ипостасях, в которых он ее не видел. Потерявшая память девушка Елена, живущая у террориста Ахмеда Сулейманова, и, наконец, счастливая жена пожилого грузина Ираклия Джанава.
      А теперь? Теперь вдова. Они видели труп Ираклия в морге. Владимир Алексеевич дал солидные взятки полицейским, так удалось узнать все о произошедшем в этот день на улице Юлдуз. Им удалось побывать в морге и увидеть там три трупа.
      "Олег, дорогой Олег", - шептал Сергей, остекленелым взглядом глядя на мертвого друга и вытирая обильно текущие слезы. Гибель Олега Жигорина даже несколько заслонила очередное исчезновение Марины. Это был друг, это был его единственный друг... Он сделал для него столько, сколько не сделал никто. Только благодаря ему он узнал подробности гибели родителей и сестренки, благодаря ему он сошелся с Костей Пискарем, следствием чего была поездка в Землянск и встреча с НЕЙ, именно Олег стал ему единственной поддержкой, когда в восемьдесят восьмом году он вышел на свободу, не имея ни денег, ни жилья. Вместе с Олегом они спасли из тюрьмы Марину. Олег организовал ему пластическую операцию и снабдил новыми подлинными паспортами. А вот эта услуга оказалась последней. Олег скончался от выстрела в сердце, второй, в голову, был уже лишним. Господи, как он сообщит это Оле? А ведь Ваньке-то всего десять лет. Сколько всего пережил Олег, отсидел целых пять лет только за то, что пытался добиться справедливости, справедливости для него, для Сергея, оставшегося в пятнадцать лет круглым сиротой, всегда говорил правду, никогда ничего не боялся, сумел создать и дом, и семью, а смерть свою нашел здесь, в Турции, в Стамбуле, от руки неизвестного бандита, от рук тех, кто убил и Ираклия, и его шофера, от тех, кто увез в неизвестном направлении Марину.
      Раевский уже связался с российским посольством и знакомыми ему турецкими бизнесменами, он всех поднял на ноги. Он находился в лихорадочном, возбужденном состоянии, близком к бешенству. Никакого горя, никакой грусти, только азарт охотника, даже скорее охотничьей собаки. Только найти, только найти их, найти, найти и обезвредить. И спасти из их рук Варю. Досада жгла его нестерпимым огнем. В прошлый раз не хватило двух суток, а на сей раз нескольких часов.
      Вся полиция Турции была поднята на ноги. По всем дорогам искали подозрительную машину. Кто-то сообщил, что видел неподалеку от дома пожилого грузина на улице Юлдуз машину марки "Ситроен" желтого цвета. Но, разумеется, все понимали, что бандиты давно уже пересели на другой автомобиль.
      Зашли они и в дом, где жили Ираклий с Мариной. Здесь все дышало чистотой и уютом. Даже запах в доме был какой-то особенный. Сергея поразила застекленная лоджия, выходящая окнами на Босфор. Уже вечерело, на улицах и в домах зажигались многочисленные огни, чернело море, жил своей жизнью огромный город. А в доме тишина. Мертвая тишина... Нет больше этого дома, мир, царивший в нем, разрушен навсегда.
      Странные чувства обуревали Сергея, когда он стоял посреди большой комнаты, глядя на фотографию Ираклия и Марины, висящую на стене. Седобородый Ираклий обнимал ее за плечи, а она прижималась к нему головой с распущенными волосами и улыбалась. Ревность? Наверное, да... Но и что-то другое. Он не мог испытывать ненависти к Ираклию, этот человек, теперь уже покойный, вызывал у него чувство невольного уважения, даже скорее симпатии.
      Соседи рассказали, что Ираклий с женой жили тихо и спокойно, с окружающими разговаривали очень вежливо, но в близкий контакт ни с кем не вступали. Впрочем, в этом квартале, где проживали люди выше среднего достатка, так и принято: каждый живет своей собственной жизнью, не посвящая в нее окружающих. А об этой семье вообще мало что знали. Знали, что хозяин дома грузин, что у него молодая русская жена, что детей нет, только и всего.
      Иногда к нему приезжали гости, порой из-за забора слышались грузинские песни. Но пели их негромко, никому этим не мешали, и поэтому на чету, поселившуюся в красном кирпичном доме, мало кто обращал внимания. Все были поражены страшными кровавыми событиями, которые произошли на улице Юлдуз в этот сентябрьский день.,
      Полиция Стамбула возбудила уголовное дело и вела следствие по поводу насильственной смерти трех мужчин, двое из которых были гражданами Грузии, один - России, и похищения женщины, также гражданки Грузии, жившей в этом доме под именем Елены Джанава...
      А труп Олега Жигорина в цинковом гробу был доставлен в Москву. Сопровождать его поехал Сергей. Владимир и Генрих решили еще на некоторое время остаться в Стамбуле. На помощь им из Москвы прилетел и частный детектив Дмитрий Марчук, у него были связи с турецкими детективами, которые могли им пригодиться.
      Но вскоре покидать Стамбул пришлось и Владимиру. Катя позвонила ему и сообщила, что полчаса назад скончался Алексей Владимирович. Было первое октября.
      - Папа, папа... - тяжело вздохнул Владимир, услышав скорбную весть, - Как он умирал?
      - На моих руках, я ему закрыла глаза.
      - Он спрашивал насчет Вари?
      - Да. Я сказала ему, что она нашлась и ты везешь ее домой.
      - И он... И он... - бормотал Владимир, пытаясь преодолеть комок в горле, душивший его. - И он... поверил твоим словам?
      - Ты знаешь, по-моему, да. Или захотел поверить перед смертью. "Вот и слава богу, наконец-то..." - прошептал он и... И все... Тебе надо лететь в Москву, Володя...
      - Да, да, конечно, я вылетаю немедленно. А здесь останется Дмитрий Андреевич. Я уверен, их скоро найдут - это не необъятная Россия, некуда им деться, - говорил он, но уже не таким уверенным тоном, каким он рассказывал Кате о произошедшем на улице Юлдуз.
      - Найдут? - прошептала она. - Кого найдут, Володя? Неизвестно кого. Ведь даже их примет никто не знает.
      - Знают Варенькины приметы, - возразил Владимир, и в голосе его зазвучали еще более неуверенные нотки.
      - Варенькины? Да жива ли она вообще?
      - Жива! - закричал в трубку Владимир. - Если бы хотели убить, убили бы тогда же, на месте. И прекрати наводить на меня тоску! Извини, конечно, смягчил он тон, поняв, что говорит лишнее. - Надо верить, Катюша, это единственное, что у нас с тобой осталось. Мы не видели ее мертвой, значит, будем считать, что она жива.
      - Это ты извини меня. Я тоже буду верить, верила всю жизнь и буду верить дальше. А это так, вырвалось от отчаяния.
      Владимир и Генрих вылетели в Москву. Через день они хоронили на Ваганьковском кладбище Алексея Владимировича.
      - Как хотелось бы думать, что он поверил твоим словам, что нашлась наша Варенька, - произнес Владимир, бросая горсть земли в открытую могилу.
      - Трудно сказать наверняка, - ответила Катя. - Он был в таком состоянии... Необъяснимом... Непонятном для нас. Между двумя мирами. Может быть, он в тот момент понимал больше, чем мы с тобой.
      Владимир слегка дотронулся до ее плеча и, словно ища поддержки, спросил:
      - Катюша, а ты-то как считаешь, Варенька жива? Ты женщина, ты тоньше меня все чувствуешь. Говори прямо, вспомни, как тогда, два года назад, ты поняла, что она жива. А что теперь?
      - Не знаю, Володя, не знаю, - вздохнула Катя. - Сердце мне ничего не подсказывает. Такая, как тебе сказать, притупленная ноющая боль, постоянная тревога. Мне кажется, что если она и жива, то ей очень плохо. Вообще в этом мире так все плохо, и человек в нем, видимо, рождается только для страданий. Так что папе сейчас лучше, чем нам. Пусть земля будет ему пухом, - сказала она и тоже бросила в открытую могилу горсть земли.
      Все было кончено. Алексея Владимировича Раевского больше не было, его душа воссоединилась с лежащей рядом Леной. Недаром в гробу у него было такое блаженное, почти счастливое лицо.
      Сергей стоял несколько поодаль от Раевских. Ему вспоминались другие похороны, состоявшиеся несколько дней назад. И на них было куда страшнее.
      Алексею Владимировичу Раевскому был семьдесят один год. Он прожил долгую жизнь, воспитал сына, ставшего богатым и знаменитым человеком. Его смерть была закономерным исходом долгой, интересной, хотя и полной драматических событий жизни.
      Олегу Жигорину было сорок восемь лет. А его сыну Ване всего десять. Жизнь Олега после столь бурно проведенной молодости только начинала налаживаться. Никто не ожидал его смерти, смерти от пули неизвестного бандита в Стамбуле. Оля была в полуобморочном состоянии, Ваню, понятно, на похороны не привели, поручив его попечению соседей. Оля стояла около раскрытой могилы на Хованском кладбище в кольце друзей Олега и растерянными глазами глядела то на них, то в могилу. Сергей вспоминал, как впервые встретился с ней в восемьдесят первом году, когда Олега посадили в тюрьму, и она пошла вместо него на встречу с Сергеем. Тогда ей было трудно, но все еще было впереди.