Глава 10

— Зима, крестьянин торжествует! — провозгласил Евгений Петрович Шервуд, с наслаждением потягиваясь. Он только что вышел в ослепительно красном пуховике на крыльцо своего особняка и вдыхал в себя морозный мартовский воздух. — А мы с тобой, Варенька, хоть далеко и не крестьяне, но тоже будем торжествовать, не так ли? — Он обнял за талию свою новую подружку, высокую, длинноногую Вареньку, накинувшую на почти голое тело песцовую шубку.

Они стояли на крыльце особняка. В правой руке Гнедой держал бокал с апельсиновым соком, левой обнимал Вареньку.

— Славно, правда, солнышко моё? — обратился он к ней и поцеловал её в румяную от мороза и сладкого сна щёчку.

— Ты проведёшь сегодня весь день со мной, дорогой? — зевая, спросила Варенька.

— Разумеется.

Он солгал. На сегодня он наметил важное мероприятие. Через полчаса он должен был ехать на встречу с одним любопытным человечком. Очень ему не хотелось, чтобы тот поганил своими прохорями его резиденцию. Шофёр уже возился с «Мерседесом» Гнедого, хотя машина и так была в идеальном порядке. Но все случайности должны быть исключены, за такие дела Гнедой карал беспощадно.

Они с Варенькой зашли в тёплый дом и сытно позавтракали.

— Машина готова, Евгений Петрович, — всунулась в комнату кудрявая голова шофёра.

— Ну вот, — рассмеялся Гнедой, целуя Вареньку в губы. — Только успел позавтракать, этот террорист куда-то меня зовёт. Никуда от них не денешься, от оглоедов этих…

Варенька надула пухлые губки, собираясь обидеться, но Гнедого уже и след простыл. Он пошёл одеваться. А одеваться он любил красиво. Облачился в серую тройку, натянул шикарные бордовые сапожки, а сверху надел полушубок из чернобурки. Голову оставил непокрытой.

— Ну, как я тебе? — молодцевато подбоченился он, выходя к Варе.

— Ослепителен! — восхищённо воскликнула она.

— Скоро буду, не скучай и не горюй. Разлука, дорогая моя, любовь бережёт, — изрёк он и вышел.

Сел в серебристый «Мерседес-500», и лимузин аккуратно покатил по просёлочной дороге. Выехал на Рублево-Успенское шоссе и на небольшой скорости направился в Москву. Гнедой не любил быстрой езды. «Какой русский не любит быстрой езды? — любил задавать он риторический вопрос. — А вот я не русский, моя мать наполовину француженка, наполовину турчанка, а отец на четверть немец, на четверть датчанин, на четверть португалец и лишь на четверть русский. И именно поэтому я люблю неторопливую езду. Куда спешить? На тот свет всегда успеем…»

— По столбовой летим с тобой стрелой, звенят бубенчики под дугой… — приятным тенорком пропел он. Шофёр угодливо подхихикнул. Затем Гнедой замолчал и задумался.

Мысль отомстить Кондратьеву не оставляла его. И Ферзь стал требовать, чтобы он помог тюменским браткам. Далее ждать было нельзя. И тут подвернулся случай. Ему позвонил Живоглот и сообщил, что из тюрьмы освободился некий Мойдодыр, беспощадный отморозок, отсидевший в последний раз восемь лет за убийство. Он когда-то чалился вместе с Живоглотом и обратился к нему, зная, что он ворочает крупными делами.

— Просится в бригаду, — сообщил Живоглот. — Не знаю, брать или нет. Человек, вообще-то, полезный. Стреляет хорошо. По сто третьей сидел, за убийство. Может пригодиться, моё мнение…

— Это ещё надо проверить, полезный он или нет, — произнёс Гнедой, и тут же мгновенная мысль пришла ему в голову.

Они с Живоглотом затеяли ограбление склада фирмы «Гермес», помня пословицу, что ковать железо надо, пока горячо. Нельзя было дать Кондратьеву опомниться от первого ограбления, исчезновения Дмитриева и наезда. Только авторитет Чёрного мешал сделать это. И вдруг на днях позвонил Ферзь и как бы между прочим сообщил, что над Чёрным нависла серьёзная статья 93 «прим» и, желая избежать крупных неприятностей, тот исчез в неизвестном направлении, а по сообщениям из верных источников, по поддельным документам покинул пределы России и выехал в Грецию. Больше расправе с Кондратьевым никто не мешал. И Гнедой решил действовать незамедлительно… Лычкин приготовил дубликаты ключей от склада. Ограбление было намечено в ночь на девятое марта. «А что, если на следующий день после ограбления этого Кондратьева того?.. — подумал Гнедой. — Одно к одному. Кстати, это даже гуманно — он и расстроиться не успеет, как уже в лучшем мире…» Гнедой обожал подобные эффекты, но опять же без ненужного риска. Так, две недели назад он придрался к какой-то мелочи и без сожаления отдал надоевшую ему Люську на потеху братве. Изнасилованная десятком мужиков, она на другое утро повесилась в лесу неподалёку от особняка Гнедого.

Гнедой устроил ей пышные похороны и изображал на них себя несчастным, обезумевшим от горя человеком. Даже головорезы, изнасиловавшие Люську, поражались его цинизму. А сразу после похорон к нему доставили длинноногую Варю. И он трахал её во всех позах перед утопающим в цветах портретом Люськи в траурной рамке. А в перерывах пил виски за помин её души.

— Как звать-то твоего убивца? — спросил он Живоглота.

— Дырявин его фамилия. Погоняло — Мойдодыр.

— Глупое какое-то погоняло, — не одобрил кликуху Гнедой. — Не нравится мне оно.

— Это со школы ещё, — усмехнулся Живоглот. — Он сам мне в зоне рассказывал — воняло от него очень в школе, никто рядом находиться не мог. Вот и дали ему кликуху Мойдодыр, чтобы, значит, мылся чаще. А при первой ходке к нему это погоняло и прилипло.

Вот как раз для встречи с Мойдодыром Гнедой и ехал в Крылатское на квартиру к Живоглоту.

Окружённый телохранителями, Гнедой гордо шествовал в своём чернобуром полушубке на удивление испуганным обитателям дома. Они видывали всяких людей с тех пор, как тут поселился Живоглот, но такого экземпляра ещё не было, так как Гнедой ни разу не удостаивал своим посещением Живоглота.

— Хорошо живёшь, аккуратно, — похвалил жилище Живоглота Гнедой. — Куда пройти?

— Сюда, пожалуйста, — показывал дорогу Живоглот. — Тесно, наверное, у меня после твоих-то хором?

— Ничего, не тушуйся, и у тебя такие будут. Поживи только с моё, если не ухлопают. А пока тебе, на мой взгляд, и тут славно живётся. Мне, например, нравится… Чисто, аккуратно, чувствуется женская рука. Это что, гостиная твоя? — спросил он, входя в комнату.

— Да, садись, пожалуйста. Вот в это кресло. Выпьешь что-нибудь?

— Чайку с лимоном. И давай своего Мойдодыра поскорее. А то меня Варенька ждёт, она такая ревнивая, даже к Люське покойной ревнует, а уж к живым… — расхохотался он.

Живоглот почему-то вздрогнул и побледнел. Гнедой заметил это и усмехнулся уголком рта.

— Сначала чай или Мойдодыра? — уточнил Живоглот.

— Пожалуй, сначала я схожу пописаю, — решил Гнедой. — А чай и Мойдодыра давай одновременно. У тебя что, кипятка нет? Мог бы и заранее вскипятить, зная, что кореш приезжает. Эх, никакой галантности нет, уважения к старшим, — вздохнул он.

Гнедой сходил в туалет и вышел оттуда, застёгивая ширинку на ходу. Заметил, что из одной комнаты высунулась стриженая голова.

— Эй, Мойдодыр! — крикнул Гнедой. — Чего хоронишься? Иди сюда.

Навстречу ему вышел кряжистый, по тюремному стриженый человек лет тридцати семи в жёваном свитерке и облезлых джинсах. От него ощутимо пахло чем-то скверным. Гнедой слегка поморщился. Действительно, Мойдодыр…

Телохранители курили на кухне, Живоглот заваривал чай, а Гнедой по-хозяйски пригласил Мойдодыра в гостиную.

— По какой чалился? — спросил он Мойдодыра без предисловий.

— Сто третья.

— Кого пришил?

— Фраера одного.

— Цель?

— Нажива, — усмехнулся Мойдодыр.

— Парень ты, я вижу, весёлый, — покачал головой Гнедой. — Это хорошо. И то, что любишь наживу, тоже хорошо. Но главное другое — скажи мне вот что, Мойдодыр. Ты меня знаешь?

— Нет.

— Ты меня когда-нибудь видел?

— Никогда.

— Хорошо. Вот это хорошо. Ты никогда меня не видел. Понятия не имеешь, кто я такой. Это как дважды два. А фраера одного срубить сумеешь с нескольких шагов из волыны?

— Без вопросов.

— Сделаешь, получишь хорошую работу. Заживёшь, как белый человек. У тебя имущество есть? Накопления?

Мойдодыр покачал круглой остриженной головой.

— Будут. Хата будет, вот такая же, как у Николая Андреевича. Тачка будет, баксы будут… Все у тебя, Мойдодыр, будет. Только сделай все по уму. Парень ты башковитый, я это чувствую. Нравишься ты мне. А если мне чувак понравился с первого взгляда, я ошибаюсь редко. Был, правда, случай, — тяжело вздохнул он. — Так я же и расплачивался бессонной ночью. Сам посуди, разве заснёшь, когда человека, которого считал братом, которому доверял, на твоих же глазах сожгли заживо. Такая для меня это была травма, ты не представляешь. Я такой нервный… Но это все лирические отступления. А детали дела обговоришь с Николаем Андреевичем и ещё с одним чувачком. Он не из блатных, но умный шибко и зуб имеет на клиента. Работать будет и за интерес, и за личные, так сказать, приоритеты. Слушай обоих внимательно. Ну! — закричал он. — Где чай с лимоном?

— Лимонов, оказывается, нет дома, — суетился Живоглот. — Я уже послал в магазин. Может быть, пока с вареньицем? Вишнёвое, мамаша готовила…

— А ну тебя с твоим чаем, дома попью, — притворно рассердился Гнедой. — У меня и лимоны, и вареньице есть, и вишнёвое, и земляничное, и инжировое, и фейхуяки, с сахаром провёрнутые, короче, все сласти рода человеческого. Мамаши вот только нет, скопытилась лет несколько назад, царство ей небесное. Ты знаешь, Мойдодыр, моя матушка была наполовину француженка, наполовину турчанка. Её звали Шехерезада, — изобразил он на холёном лице вселенскую грусть. — Фантастической красоты была женщина. В её лице было нечто неземное. Но я больше похож на отца Петра Адольфовича. Талантливейший был человек, полиглот, музыкант, душа общества, помню, он читал мне стихи Ницше на великолепном немецком языке. Ты не читал Ницше, а, Мойдодыр?

— А?! — гаркнул Мойдодыр, ничего не поняв из речи Гнедого.

— Х… на! — не моргнув глазом парировал Гнедой.

Живоглот не удержался и начал бешено ржать. Слезы текли у него из глаз, он весь трясся и приседал на пол. Гнедой же даже не улыбнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице, он продолжал строго смотреть на Мойдодыра.

— Ладно, с вами хорошо, но без вас куда лучше, — мрачно произнёс он. — Пошли отсюда, хлопцы. Тут, я вижу, о литературе не поговоришь. Дома, правда, тоже особенно не поговоришь, Варенька читает только порнографические журналы, зато её можно хорошенько трахнуть, а это ничуть не хуже интеллектуальных бесед. Ты, Живоглот, кстати, доставь Мойдодыру какую-нибудь телочку, пусть разрядится. А вот квасить перед делом не следует. Все. Детали обсудите сами. Лычкина пригласи, пусть он его проконсультирует, — шепнул он на ухо Живоглоту. — И пусть замажется покруче, так, чтобы ему вовек не отмыться. Он организатор, Мойдодыр исполнитель. А нас с тобой нет. Пока, корифеи! Удачи вам! Эй, Мойдодыр, ты меня знаешь?! — крикнул он с порога.

— Никогда не видел.

— А его? — указал он на Живоглота.

— Чалились когда-то вместе. А после освобождения не видел.

— Молодец! Так держать! Доживёшь до старости!

Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул в себя морозный воздух, а потом смачно сплюнул. Сел в машину и скомандовал:

— Домой!

Глава 11

— Вот его подъезд, вот его тачка, — указал Лычкин Мойдодыру на подъезд девятиэтажного панельного дома и бежевую «шестёрку», припаркованную около него. Угнанная накануне зелёная «Нива», в которой они сидели, стояла задом к «шестёрке» метрах в десяти. Это было очень удобное место для обзора, их же самих вполне могло быть не видно, если хорошенько пригнуться. — Так что действуй. Удачи тебе!

Мойдодыр молча вылез из машины, поёжился от утреннего холода. Шёл шестой час утра, и было ещё совершенно темно.

Мойдодыр медленно подошёл к «шестёрке», вытащил из кармана куртки шило и проткнул переднее колесо. Так же медленно и спокойно вернулся обратно и сел в «Ниву». Сладко зевнул.

Сидели молча. Разговаривать друг с другом им было не о чем. Лычкин курил, чтобы в салоне машины не пахло ядрёным запахом, источаемым Мойдодыром. Сколько ни работал над ним Живоглот, но запах этот уничтожить было невозможно. Вообще, от Мойдодыра исходила какая-то неприятная аура, и Михаилу в его обществе было очень скверно. Он привык общаться с братками и со многими нашёл общий язык. Этот же был какой-то молчаливый, зловещий, и что у него на уме, понять совершенно невозможно. Да и хрен с ним. Вообще-то, дела шли как нельзя лучше.

Несколько часов назад склад фирмы «Гермес» был ограблен подчистую. Операция, тщательно подготовленная Михаилом, прошла настолько удачно, что Живоглот не удержался и горячо поблагодарил его, что было ему совершенно не свойственно. За успешные операции по ограблению склада и убийству Кондратьева Михаилу было обещано место управляющего казино, в самом ближайшем будущем открывающегося в престижном месте. Раньше в этом помещении был спортивный магазин. Братва арендовала помещение, сделала там шикарный ремонт, и на днях должно было открыться казино. Михаил знал, какие деньги теперь потекут в его карман. От предвкушения больших денег у него кружилась голова. Этот Мойдодыр профессионал, он ухлопает Кондратьева, и они уедут. И все… И он управляющий… Он и так не беден, на полученные деньги он может купить и неплохую иномарку и небольшую, но приличную квартиру, но он пока этого не делает, зачем рисоваться? Разве он какой-нибудь фраер? Надо сделать капитал, раскрутиться, а потом уже пожить на всю катушку. Ему только двадцать три… Нет, даже покойный отец в такие годы не мог и мечтать о подобных деньгах… Вот что значит попасть в струю…

От этих мыслей на душе у Лычкина становилось весело, и он словно бы не замечал мерзкого присутствия в машине Мойдодыра.

Скоро Кондратьев должен выйти. Лычкин знал, что рано утром прибывает клиент из Нижнего Новгорода и Алексей поедет на встречу с ним. Вот-вот, с минуты на минуту… Ну… Где же он?

Михаил почувствовал, как яростно забилось его сердце. На какое-то мгновение ему стало страшно, но он представил себе лицо Кондратьева, и ненависть переборола страх. Больше всего он не любил, когда его недооценивали, когда держали за «шестёрку». А Алексей, его друг Фролов и Олег Никифоров именно таковым его и считали — толковым, шустрым исполнителем, ни на что большее не способным. К Алексею же у него были особые претензии, но он стыдился признаться в них самому себе…

— Вот он, — шепнул Мойдодыру Михаил. — Пригнись быстро!

Да, это был он, Алексей Кондратьев. Твёрдой уверенной походкой он вышел из подъезда и направился к своей машине. Мойдодыр насторожился, но из машины вылезать пока не стал.

Все было ему на руку. И выпавший накануне снег, из-за которого невозможно было отъехать от подъезда. Сейчас он начнёт чистить снег, потом заменит колесо… Есть варианты…

Так и произошло, Алексей вытащил лопату из багажника и расчистил себе путь. Михаил наблюдал за ним, пригнувшись, глядя снизу в зеркало заднего вида. Так, заметил спущенное колесо, выругался и принялся вытаскивать из багажника домкрат.

— Я пошёл, — шепнул Мойдодыр и стал вылезать из машины. — Самый удобный момент — он меняет колесо.

— Стой! — схватил его за рукав Лычкин.

— Ах ты, мать твою, — выругался Мойдодыр. — Развели тут… Ни днём, ни ночью…

Из подъезда вышел какой-то кряжистый человек в ушанке и тулупе. На поводке он вёл немецкую овчарку. Поздоровался с Алексеем, и тот, меняя колесо, стал оживлённо ему что-то объяснять, видимо, о своём проколотом колесе.

— Да уебется он когда-нибудь? — не выдержал напряжения Лычкин. Неужели из-за какого-то недоумка с собакой, которой надо справить нужду, может сорваться такое дело?!

Мойдодыр молчал. Сжимал в правой руке «ПМ» с глушителем.

Все… Мужик в тулупе прошествовал мимо машины и пошёл гулять в лесок на противоположной стороне дороги. Мойдодыр бесшумно вылез из машины и медленно направился к Алексею. Но тот успел уже заменить колесо и уложить его в багажник. Полез за насосом, видимо, желая подкачать колесо. Мойдодыр уже находился метрах в пяти от него.

«Ну, давай, давай, стреляй», — шептал Михаил, весь сжавшись в комок. И от страха даже прикрыл глаза. И чуть было не проглядел самого интересного… Взял себя в руки и открыл глаза.

Алексей каким-то шестым чувством ощутил опасность, исходящую сзади, и резко обернулся. Увидел дуло пистолета, направленное на него, и сделал первое, что пришло в голову, — швырнул ножной насос в лицо убийце. И швырнул удачно — Мойдодыр попытался увернуться, и насос попал ему в висок. Он попятился, потерял равновесие и упал навзничь. Ударился затылком о заледенелую мостовую и потерял сознание. А Михаил чуть тоже не потерял от досады сознание… Сидел, пригнувшись, в машине, кусал пальцы и понятия не имел, что ему теперь делать. Перед глазами встало круглое лицо Живоглота… Что теперь будет? Что будет?

А Алексей спокойно подошёл к киллеру и пощупал у него пульс. «Живой, подлюка», — подумал он. Стал обыскивать содержимое его карманов.

«Дырявин Александр Лукич, был осуждён по статье сто третьей УК РСФСР. Освобождён 30 января 1992 года», — прочитал он справку об освобождении.

— Вот тебе и Дырявин, — прошептал он, кладя справку во внутренний карман пиджака. — Кто же это тебе меня заказал, а, Дырявин? — глядел он в неподвижное лицо киллера.

Поднял с земли пистолет и тоже положил к себе в карман куртки. Своего «ТТ» при нем не было, он держал его в сейфе на работе, хоть Сергей и советовал ему после того наезда носить оружие с собой. Насос положил в багажник, сел в машину, развернулся и рванул её с места. Проехал мимо зеленой «Нивы». Обратил внимание, что за рулём никого не было. На всякий случай запомнил номер машины. Возраст Инны, его собственный год рождения и буквы, символизирующие московский метрополитен. Так лучше запомнится…

В это время ошалевший от страха Лычкин пригнулся так низко, что чуть не сломал себе шею. «Эх, Мойдодыр, Мойдодыр», — шептал он, качая головой…

Алексей же остановился около телефона-автомата и набрал номер «Скорой».

— Алло, здравствуйте. Тут на улице Варги дом двадцать лежит мужчина лет сорока на вид. С ним что-то произошло, по-моему, ударился затылком об лёд. Спасибо.

«Ничего, — подумал он. — Заберут тебя, родненького, в больницу, а там мы тебя навестим и выведаем, кто это меня заказал, поглядим, кому я перешёл дорогу…»

А Михаил сидел в угнанной «Ниве» и лихорадочно соображал, что ему в такой ситуации делать. Тащить Мойдодыра с места происшествия было совершенно нереально, кто-нибудь мог заметить. Да и нужно ли это вообще? Оставлять же его на месте тоже нельзя. Наверняка, Кондратьев успел куда-то позвонить, либо в милицию, либо в «Скорую»… Да, а если его заберут, потянется ниточка… Уж к нему то, во всяком случае… А если его начнут бить в ментовке, выдержит ли он, не выдаст ли Живоглота и братков? А потом? Страшно подумать, что его ждёт потом… И это вместо казино, вместо крутых денег… Что же делать, что делать?

От внезапно пришедшей мысли ему только сначала стало жутко. А потом он понял, что это единственный в данной ситуации выход. Единственный выход… И как он ни страшен, по сравнению с другим вариантом это пустяки…

И все надо сделать очень быстро. И как хорошо, что ещё совсем темно…

Он вышел из машины и направился к киллеру. Увидел кровь на снегу и брезгливо поморщился. «А может быть, он уже того… сам…» — с надеждой подумал он, но тут же с досадой понял, что Мойдодыр дышит. Уже ни о чем не думая, совершенно машинально он присел рядом с ним, огляделся по сторонам. «Если кто пройдёт, то я просто оказываю помощь потерявшему сознание человеку, просто увидел человека на земле и помогаю ему», — лихорадочно думал он. А правая рука тянулась к приоткрытому смрадному рту Мойдодыра. Затем он резким движением закрыл Мойдодыру рот, а пальцами левой руки зажал ему сопящие ноздри. Лежащий несколько раз дёрнулся, но Михаил давил все сильнее и сильнее. «Господи, пронеси, только бы никто не проходил мимо. Ну… ну, дай бог, чтобы никого не было… Спите, спите мирным сном, дорогие мои москвичи, завтракайте, одевайтесь, трахайтесь, пейте кофе, какао, молоко, шампанское, только не проходите здесь… Он не должен жить, не должен…»

Мойдодыр тем временем стал дёргаться все сильнее и сильнее. У него даже приоткрылись глаза, и Михаил прочитал в них удивление и немой укор. Ему стало страшно, и от этого он ещё крепче зажимал киллеру рот. Наконец, тот дёрнулся в последний раз и обмяк… Михаил понял, что все кончено. Весь в холодном поту, он приподнялся и ещё раз поглядел на Мойдодыра. И зашагал к машине, оглянувшись по сторонам. И с досадой увидел человека с овчаркой, приближающегося к подъезду. «Он видел, он все видел, проклятый мудак…» — вертелось у него в голове. Он не знал, что Павел Егорович, обладатель немецкой овчарки, страдает сильной близорукостью и ему будут на руку его показания.

Делать было нечего, он, чертыхаясь, выжал сцепление и тронул машину с места. За поворотом чуть не сбил какого-то ханыгу. «И днём и ночью шляются, алкашня проклятая… — прошипел он. — Не дай бог, этот ещё что-то заметил… Хотя, ладно, он-то пьяный…» Какие-то потусторонние силы подсказывали ему, что он должен делать дальше. Он проехал несколько кварталов, где оставил свою «девятку». Перед тем, как пересесть в неё, он зашёл в телефон-автомат и набрал 02.

— Алло, милиция? Звонит прохожий. Я только что стал невольным свидетелем драки между двумя мужчинами около дома номер двадцать по улице Варги в Теплом Стане. Я слабый человек и побоялся вмешаться. Один из них ударил другого каким-то тяжёлым предметом, тот упал навзничь, и первый начал его душить. А потом он сел на «шестёрку», по-моему, бежевого цвета, хотя в темноте трудно разобрать цвет, и укатил. Но я запомнил номер машины… Вот он…

Произнеся номер машины Кондратьева, Михаил бросил трубку, не дожидаясь вопросов. Гордый собой и своей смекалкой, он сел в машину и, озираясь по сторонам, окольными путями поехал к Живоглоту.

… — На кой хер ты сюда припёрся, мудак? — ругался полусонный Живоглот. — Телка у меня, понимаешь? Говорил же, звонить надо. Что у вас там стряслось? Что-то не так? — побледнел он, вспомнив ласковые глаза Гнедого и его чернобурый полушубок.

— Я не мог звонить с улицы, мало ли что, — сказал Лычкин. — А кое-что непредвиденное действительно стряслось…

Он разговаривал с Живоглотом довольно уверенно, потому что знал, он в этой ситуации поступил единственно верным способом. А в том, что Кондратьев остался жив, виноват только Мойдодыр, не сумевший выбрать нужный момент для выстрела.

— Что случилось, Коленька? — послышался из спальни нежный женский голосок.

— Спи, спи, — проворчал Живоглот. — Товарищ из Мелитополя прилетел. Дело у него ко мне срочное, насчёт бройлерного цеха. Я скоро приду.

Лычкин прошёл на кухню, сел на табуретку и стал подробно и спокойно рассказывать о произошедшем. Нервничал сам Живоглот, постоянно курил и пил холодную воду из банки. Порой перебивал рассказ Михаила площадной бранью.

— Эх, ночью так хорошо все прошло, и на тебе! Связался я на свою голову с этим Мойдодыром… Козёл он, и все… Ну, дальше давай…

Когда Михаил поведал ему о смерти Мойдодыра, Живоглот внимательно поглядел ему в глаза и уважительно покачал головой.

— Растёшь на глазах, парень, — процедил он. — Быть тебе большим человеком, если не загнёшься где-нибудь на нарах… Впрочем, сделал ты все путём… Он точно сдох? — уточнил он.

— Уверен, — гордо произнёс Лычкин.

— Ладненько. Надо звонить шефу. А ты иди туда, в спальню. Там бикса корячится, Яна её зовут. Можешь её трахнуть, если у тебя стоит после таких дел. Руки только сполосни, — усмехнулся он.

Михаил и сам давно уже хотел смыть с рук пот и кровь Мойдодыра. Он долго плескался в ванной, а потом разделся и зашёл в спальню. Там на огромной кровати нежилась голая девица.

— Ты кто? — проворковала она. — А где Коленька? Коленьку хочу…

— Коля занят, он звонит в Мелитополь по вопросу о строительстве там бройлерного цеха. А меня он просил трахнуть тебя, чтобы мы оба не скучали…

— Это можно, — равнодушно зевнула девица. — На-ка, надень резинку.

Взяла с тумбочки презерватив и подала его Михаилу. Тот стал натягивать, удивляясь сам себе. Он был в полной силе, даже, наоборот, ощущал в себе что-то новое, могучее. Его после этой бессонной ночи тянуло на подвиги. Любые… И бикса стонала от наслаждения…