Мне тебя заказали

Григорий Стернин, Сергей Рокотов

Мне тебя заказали

Человеческий век измеряется не временем, а поступками.

Пролог

Август 1991 г.

Шёл конец августа, и в городе стояла изнурительная жара. Температура порой приближалась к сорока, и лишь к вечеру становилось немного легче дышать.

Но не только жара и духота висели в воздухе, ощущалось нечто другое… И было непонятно, что это. Все вроде бы то же самое: среднеазиатский город, пыль, грязь, марево, загорелые чумазые бритые наголо ребятишки, кто в трусах, кто и вовсе без трусов, гомон, ленивое перекрикивание на родном языке…

Около здания душанбинского вокзала шла оживлённая торговля арбузами и дынями. Прямо на земле сидел продавец в грязном халате и гнусавым голосом зазывал покупателей, предлагая им баснословно дешёвый товар. Вокруг него роилась туча мух, ос и шершней, на которых он никакого внимания не обращал. Слева, еле волоча ноги, прошёл несчастный облезлый ишак. Откуда-то справа из кустов пахнуло характерным смачным запахом анаши. Переговаривались на местном языке три мужских голоса.

Жара, духота, марево, скука… Но что-то ещё, что-то ещё… Все это было и раньше, но что-то новое появилось в воздухе… И Алексей Кондратьев остро ощущал это… Нарастающая тревога все глубже и глубже проникала в его сердце… Ему отчего-то было страшно. А ведь он считал, что давно позабыл это понятие «страх», ещё там, в Афганистане, особенно после того, как увидел обугленный труп своего заместителя лейтенанта Звягина, заживо сгоревшего в танке. Казалось, что он тогда отучился бояться, а тут… Откуда он взялся, этот страх? Он и сам не понимал этого, стоя на перроне и куря сигарету за сигаретой. В нескольких метрах от него молча стояла жена Лена, а шестилетний Митя бегал туда-сюда по перрону и то и дело задавал отцу и матери вопросы, сверкая весёленькими глазёнками.

— Пап, а что слаще, арбуз или дыня? — спросил он, проглатывая букву «р».

— А тебе-то самому что больше нравится?

— Я люблю яблоки!

— Яблок ты теперь наешься, сынок, у бабушки такой замечательный сад в Белгороде.

— А мы долго будем ехать до Белгорода?

— Долго, сыночек, наберись терпения. Сначала более двух суток до Москвы, потом ещё одна ночь до Белгорода. Но ничего, ты уже большой, ты же мужчина, ты должен поддерживать маму… Я могу тебе доверять?

— Да!!! — закричал Митька, засмеялся и побежал по перрону, махая длинной палкой от оторванного сачка. Поодаль, около чемоданов и сумок стоял долговязый шофёр Коля и покуривал, глядя в сторону, не желая мешать прощанию командира с женой.

Алексей смотрел вслед бегущему по перрону сыну, и отчего-то это чувство тревоги стало совсем уже гнетущим. Закурил очередную сигарету, тяжело закашлялся.

— Дай и мне, что ли, — тихо попросила Лена, подойдя к мужу.

— Зачем?

— Хочется, — мрачно ответила она.

— Да приди же ты в себя, наконец, что с тобой? — взял её за руку повыше локтя Алексей. — Что такого страшного происходит? Поживёте пока у твоей матери, а там…

— А там пройдёт полгода, год, два, потом потихоньку пройдёт жизнь, я состарюсь, и во что, позволь тебя спросить, превратится моя жизнь? Что я вообще видела в жизни, ты когда-нибудь об этом задумывался? Что видел наш Митька? Ишаков? Верблюдов? Скрипучие качели в гарнизоне? Ему ведь скоро в школу! А он совершенно неразвит… Он же полным идиотом вырастет от такой собачьей жизни… Ты-то не уделяешь сыну ни малейшего внимания. Он же не танк, с ним возиться не надо, и так как-нибудь вырастет… Кем только?

— Неужели тебе больше нечего мне сказать перед долгим расставанием? — сглотнул слюну Алексей. — Разве сейчас время обо всем этом говорить?

— Именно время. Как раз сейчас самое время обо всем этом говорить! Дай же ты сигарету, наконец! Я давно тебя попросила, а ты словно не слышишь!

Алексей протянул ей пачку «Родопи». Лена вытащила сигарету, сунула в рот, Алексей чиркнул спичкой. Лена неумело затянулась.

— Меня скоро переведут служить в Среднюю Россию, я уже говорил с командиром полка, — неуверенно произнёс Алексей.

— Я знаю, год назад ты с ним говорил или ещё раньше, — Лена сделала подряд несколько глубоких затяжек. — Вернее, это ты мне говорил, что с ним говорил…

— Лена, скоро поезд, так нельзя расставаться, — досадливо махнул рукой Алексей. — Нельзя так, — повторил он.

— Нельзя, нельзя, — согласилась Лена. — А жить так можно? Нет, ты мне скажи, можно жить так, как мы живём? В каких условиях мы жили в этом проклятом месте? Это разве жизнь? Разве этого я хотела, когда выходила за тебя замуж?

— А чего ты хотела? — помрачнел Алексей, пристально глядя на неё.

— Чего хотела? — сузив глаза, переспросила Лена. — Не знаю, Алёша. Наверное, того же, чего и все женщины, выходящие замуж. Счастья…

— А разве мы с тобой не были счастливы? — почувствовав подступившую к горлу обиду, прохрипел Алексей.

— Может, и были… Месяца два перед женитьбой. Да ещё, когда я была беременна и когда Митька родился. А так… Переезды, ожидания, война в Афганистане.. Твоё ранение… Нет! — вдруг крикнула она, схватив мужа за рукав и сверкнув голубыми большими глазами. — Я была счастлива, была, когда ты вернулся оттуда живым… Раненым, но живым… Счастлива, когда встречала тебя на вокзале в Белгороде… А потом… — опустила она руку и снова понизила голос. — Потом все постепенно стало как-то обыденно, скучно, пусто… Эти гарнизоны, казённые квартиры с убогой мебелью… Эта жара, пыль, ишаки… Эти люди вокруг… Скучные грубые солдафоны, мещанки жены. Они со всем примирились. Им все хорошо, никаких требований к жизни. А мне плохо, понимаешь ты, плохо… И я ненавижу эту Азию, эту жару, пыль эту, мух этих проклятых… Этот махровый национализм… Я по свежей траве соскучилась, по берёзкам, по ёлочкам, соснам… Я просто не выношу всего этого, меня душит эта обстановка… И я работать хочу, зачем я бросила пединститут?! Как я теперь жалею об этом, локти кусаю, до того жалко…

— Ну… А если бы я… если бы мы… жили вместе… Если бы меня перевели служить куда-нибудь в Среднюю Россию, если бы служил в Москве или вообще демобилизовался, тогда бы ты была счастлива?

— Тогда бы… Не знаю. Не знаю, Алёша. Мне порой кажется, что я… Не знаю, — отвела взгляд Лена. — Не знаю, будет ли нам вообще когда-нибудь хорошо вместе…

— Что тебе кажется?! — крепко сжал её руку повыше локтя Алексей, грозно глядя на неё.

Какой-то холодок был между ними в последнее время. Он все время старался как-то подбодрить унывающую жену, то шуткой, то каким-нибудь подарком и постоянной нежностью и вниманием, но с отчаянием видел, что его попытки получались весьма жалкими. Голубые глаза Лены сделались какими-то пустыми и обречёнными, она практически перестала улыбаться, а в её словах постоянно проскальзывали язвительные нотки, постоянная насмешка над всем тем, что делал Алексей.

Их разговор прервал подбежавший Митька.

— Папа, жарко, мороженого хочу, — улыбнулся он и дотронулся своей пухлой загорелой ручкой до отцовских форменных брюк. И тут Алексей почувствовал такой прилив нежности к этому родному маленькому существу в голубенькой кепочке, что на глаза навернулись слезы.

До Алексея дошло, что через час он останется совсем один, войдёт в свою опустевшую квартиру, в которой уже не будет слышаться звонкий голосок Митьки. «Ничего, зато они будут в безопасности, — успокоил себя Алексей. — Главное, они будут в безопасности, а все остальное ерунда».

— Папа, мороженого хочу, — повторил Митя, схватил с земли свою палку от сачка и, размахивая ею, побежал по перрону.

— Ладно, Лён, — пробасил Алексей. — Все образуется. Пойду мороженого куплю. Тебе купить?

— Нет, не хочу, — еле слышно ответила Лена. — Мы пойдём посидим в здании, здесь так печёт. Коля! — окликнула она шофёра. — Постой с вещами, мы с Митей пойдём внутрь, а то меня солнечный удар хватит. Митя! Иди сюда, сынок!

— Я не хочу туда! — закричал Митька, размахивая палкой.

— Пошли, говорю! Будешь ты меня слушаться или нет?! Если не пойдёшь, папа тебе не купит мороженого! Иди же сюда, наконец!

Малыш нехотя подошёл к матери.

— И опусти эту дурацкую палку, — раздражённо сказала Лена. — Ещё ткнёшь ею мне в глаз…

Она взяла сына за руку, и они вошли в здание вокзала. За ними шагал Алексей. Коля подошёл к чемоданам.

— Пойдём туда, там хоть более-менее чисто, — сказала Лена и повела сына к скамейке слева. Там сидели двое прилично одетых мужчин в одинаковых белых рубашках и галстуках и о чем-то неторопливо беседовали.

— Я не хочу здесь сидеть, сама сиди, — захныкал Митя, надув губки. — Я с папой пойду за мороженым…

— Нечего тебе туда идти! — ещё более раздражённо произнесла Лена. — Папа сам сходит. Посмотри, какой ты грязный, рубашка опять вся в пыли, на тебя не настираешься. Господи, какой же все это кошмар! И двое с лишним суток ещё ехать… А потом ещё до Белгорода… Как только я все это вынесу?

— Я с папой хочу, — упрямо повторял малыш, протягивая пухлую ручку к отцу.

— Нет, останешься здесь, — не уступала Лена.

— Ничего, Дмитрий, я быстро, — сказал Алексей и направился на вокзальную площадь. Там находился единственный ларёк, где продавалось мороженое. Алексей поморщился, увидев длинную очередь. Ему очень не хотелось стоять в этой очереди, он собирался сказать какие-то важные слова Лене, но отказать перед расставанием сыну он тоже не мог…

— Разрешите мне без очереди? — попросил Алексей стоявших впереди. — Жена с сыном уезжают, вот… жарко, понимаете ли…

Толстая тётка с насурьмлёнными бровями, стоявшая в очереди первой, набычилась и мрачно глядела на Алексея.

— Тут все уезжают, — пробубнил с сильным акцентом какой-то невзрачный человечек, несмотря на жару, одетый в чёрный костюм и широченный цветастый галстук. — И у всех дети…

— Да пропустите его, — вмешалась девушка в ситцевом платье. — Он же офицер, у него времени нет…

— Вот и пусть едет в свою Россию, там его без очереди и пропустят, — злобно проговорил человечек, теснее придвигаясь к безразмерной заднице стоявшей впереди тётки, чтобы Алексей не сумел втиснуться туда.

Алексей хотел было что-то ответить, но только махнул рукой, не желая вступать в беспредметный спор. Такими разговорами его было не удивить. А Лена их слышала в городе постоянно. А в последнее время все чаще и чаще… Особенно после августовского путча, когда дело запахло развалом огромной страны. Местные жители почувствовали запах призрачной свободы. Правда, свободы от чего именно, они и сами толком не знали, всем казалось, что грядущие перемены сразу ощутимо улучшат их жизнь…

Отстояв минут десять, он купил мороженого сыну и себе. Быстро шагал к вокзалу. Увидел приближающийся слева состав. «Все, — подумал он. — Слава богу, хоть не задерживается… Посажу их, дождусь отправления и успокоюсь душой… А то тут в последнее время всякое бывает… Два месяца назад в центре города…»

Но не успел он это подумать, как оглушительный взрыв потряс площадь. Полетели стекла из здания вокзала, раздался многоголосый душераздирающий крик. Алексей похолодел и почувствовал, что волосы зашевелились у него на голове. Ноги стали словно ватные, а во рту пересохло. Продолжая держать в обеих руках стаканчики с мороженым, на подкашивающихся ногах он шёл к вокзалу. Здание вокзала гудело словно улей, все шевелилось, как разворошённый гигантский муравейник. Нараставшая тревога разразилась молнией… Вот что э т о было… Это было марево перед грозой, перед страшной, уничтожающей все живое грозой….

Навстречу Алексею бежали люди, обезумевшие от ужаса, окровавленные, растерзанные, размахивающие руками…. Продираясь сквозь толпу, он вошёл в здание вокзала.

«…Там… вон там они остались, на ту скамейку они сели… М-м-ми…. — извергалось из пересохшего рта Алексея. — Л-л-ле… Нет, — пытался он успокоить себя. — Да, это взрыв, такой же, какой был в центре города два месяца назад, это трагедия, но они-то живы… Они живы… Ведь не может такого быть, чтобы… Не может такого быть…»

На него налетел какой-то обезумевший человек в тюбетейке, с окровавленным лицом. Он махал руками и истошно кричал что-то по-таджикски… Алексей инстинктивно отшатнулся от него.

— Оцепить вокзал! — раздался откуда-то справа властный голос. — Рахимов, к тому выходу, Джурабеков — к этому!

— Погиб Джаббаров! Джаббаров погиб! — раздался голос в глубине вокзала. — Вот его тело. — Голос говорил по-таджикски, но Алексей понимал этот язык.

— Перекройте выходы! Немедленно! — крикнул властный голос слева.

Алексей хотел было повернуться направо и что-то посоветовать этому человеку. Но… голова его инстинктивно повернулась влево…

Лицо Алексея исказилось страшной гримасой. Он увидел на полу голубенькую кепочку Митьки… И палку от сачка, которой он только что так весело размахивал… А рядом… А рядом… Что-то жидкое, кровавое, красное… А вот… чёрная лакированная босоножка… Эти босоножки он купил Лене позавчера в центральном универмаге… Она ещё долго мерила их, никак не могли подобрать нужный размер… Ему так хотелось сделать жене приятное… Босоножки импортные, немецкие…

— Оцепить вокзал! — ещё раз крикнул справа властный бас.

Алексей хотел тоже что-то крикнуть, но почувствовал, что лишился дара речи. Спазмы в горле мешали ему говорить. Он словно рыба открывал рот и делал странные конвульсивные движения всем телом.

— Что с вами, товарищ капитан? — спросил его бас.

Алексей повернул голову и увидел черноволосого милиционера с капитанскими погонами. Он поднял дрожавшую правую руку с зажатым в ней вафельным стаканчиком и показал туда, где лежали в луже кровавого месива кепочка и босоножка. При этом сделал резкий шаг к милиционеру, продолжая сжимать в обеих руках стаканчики с мороженым, причём так сильно, что белая сладкая жижа потекла у него по рукам. Но он отчего-то не бросал эти стаканчики, продолжал сжимать все сильнее и сильнее. Капитан милиции сделал непроизвольный шаг назад, словно испугавшись Алексея, его жуткого выражения лица.

— Товарищ капитан… — пробормотал милиционер, как-то весь сжимаясь и поводя широкими плечами.

Алексей отвернулся от него и сделал несколько маленьких шажков вперёд. Он уже почти ничего вокруг не видел, ничего не соображал. Понимал он одно — от его жены Лены и сына Митеньки осталось то, что под ногами… И больше ничего… Ничего…

— Граждане, соблюдайте спокойствие! — раздался голос из репродуктора. — На вокзале произошёл взрыв. Вокзал оцеплен. Соблюдайте спокойствие, не поддавайтесь панике. Сейчас всем раненым будет оказана медицинская помощь. Оставайтесь на своих местах!

— Может быть, ваши близкие все-таки живы, — пробормотал капитан милиции, слегка дотрагиваясь до плеча Алексея.

— Н-н-н, — мычал Алексей, указывая на кепочку и босоножку.

— Вы собирались уезжать? — спросил милиционер, чтобы хоть что-то сказать.

— П-п-провожал… Там жена… там…. М-м-мии….

Он не мог оторвать глаз от кровавого месива на полу вокзала.

— Товарищ капитан! — подбежал к нему шофёр Коля. — Вы живы?

— Я да… — еле слышным шёпотом ответил Алексей.

— А Елена Павловна? А Митя? Где они?

И похолодел, увидев странную блуждающую улыбку капитана. Алексей стоял и качал головой в разные стороны с этой жуткой улыбкой-гримасой на сером лице.

— Вы солдат из его части? — спросил Колю милиционер. — Надо его увести отсюда. Нельзя ему тут…

Слева стоял отчаянно рыдающий черномазый мальчуган лет восьми и размахивал руками. Алексей вздрогнул и машинально сунул ему в обе руки вафельные стаканчики с мороженым. Тот так же машинально стал лизать языком таявшее мороженое.

— Алишер! — раздался рядом истошный женский крик. И тут же ребёнок был взят на руки. Мать трясла мальчугана, глотавшего мороженое, и рыдала от счастья, бесконечно говоря что-то по-таджикски…

Она неистово покрывала загорелое чумазое лицо ребёнка поцелуями, а Алексей с блаженной улыбкой наблюдал за этой сценой, наблюдал за тем, как в здании вокзала появились многочисленные милиционеры и крепкие ребята в штатском, как они стали проверять документы у пассажиров.

Подошли и к нему. Он дрожащей, испачканной мороженым рукой протянул удостоверение. Человек в штатском посмотрел и протянул обратно.

— Пойдёмте, товарищ капитан, — пробормотал Коля, преодолевая комок в горле. Горе капитана Кондратьева было так безмерно, что утешить его было нечем.

Алексея повели к выходу Коля и капитан милиции. Он брёл медленно, еле волоча онемевшие подкашивающиеся ноги. Но дойдя до выхода, он неожиданно оттолкнул сопровождающих его и ринулся назад.

— Что вы?! — закричал он, бросаясь к крепкому лысоватому человеку в штатском, явно главному в группе. — Что вы медлите? Ловите их!!! Что вы их не ловите? Они же уйдут! Кто? Кто сделал это?!! Кто?!!!

Рука его потянулась к кобуре с пистолетом. Двое мужчин крепко схватили его за руки.

— У него только что погибли жена и сын, — шепнул Коля.

— Проводите его домой, — посоветовал лысый. — А то он тут ещё дел натворит… Товарищ Джаббаров погиб, и Юнусов вместе с ним, — сообщил он шёпотом капитану. — Вышли из депутатского зала, Джаббаров хотел отдать какие-то распоряжения, сели на скамейку и…

Алексей обмяк и стал оседать на пол, почти ничего уже не соображая.

«Я с папой пойду за мороженым, я с папой хочу, я с папой хочу, я с папой хочу», — словно шептал ему в уши голос оставшегося навечно шестилетним Митьки.

— Да почему же я не взял его с собой?! — закричал Кондратьев, схватившись обеими руками за голову.

Капитан милиции и Коля вывели его из здания вокзала и повели к «уазику», стоявшему слева. Алексей повернул голову и увидел бегущего к вокзалу того мужчину в чёрном пиджаке и цветном галстуке из очереди, который не пропустил его. Сделал было резкое движение по направлению к нему, но его держали крепкие руки. Алексей отвернулся. «А ведь этот человек, сам того не желая, спас мне жизнь, — неожиданно подумал он. — Только зачем мне теперь жизнь? Какой в ней смысл?»

— Садитесь, Алексей Николаевич, — произнёс Коля, подсаживая командира в машину. — Поедем домой…

— Вещи не заберёте? — шепнул капитан милиции шофёру, но Алексей услышал эти слова.

— Не надо! — закричал он. — Ничего не надо! Поехали отсюда! Поехали!!! Гады, — процедил он сквозь зубы. — Гады… Зачем, зачем они это сделали?…

Коля сел за руль, капитан милиции отошёл в сторону и провожал глазами тронувшуюся с места машину.

— Стой! — вдруг крикнул Алексей. — Останови машину.

Коля выполнил приказание.

— Ты… вот что… послушай… Иди туда… Принеси… Ну… короче, кепочку Митькину… Голубенькую, ты знаешь… Она там… лежит…

Избегая глядеть на командира, Коля вылез из машины и побрёл к зданию вокзала.

— Стой! — крикнул Алексей. — Стой, погоди!

Коля остановился и оглянулся.

— Не надо, — махнул рукой Алексей. — Ничего не надо. Поехали…

Коля пошёл обратно к машине, сел за руль, непроизвольно взглянул на командира и был поражён тем, что виски Кондратьева были совершенно седыми.

— Все, — прошептал Алексей, остекленевшими глазами глядя на Колю. — Все, — повторил он. — Прежняя жизнь кончена… Все…

И пыльный «уазик» тронулся с места.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

САМОЕ СТРАШНОЕ — ЭТО ЖИЗНЬ

Глава 1

Октябрь 1991 г.

Моросил мелкий дождик, дул холодный ветер, когда Алексей вышел на вокзальный перрон. В левой руке у него был маленький чемоданчик с бельём и туалетными принадлежностями, правой рукой он достал из кармана плаща сигарету. Поставил чемоданчик на перрон, закурил…

Гнусная погода давила на психику, хотелось швырнуть чемоданчик в сторону, а самому броситься под отъезжавший поезд. Это желание постоянно присутствовало у Алексея на перронах, на пешеходных переходах… Броситься, и все кончилось бы сразу, весь этот кромешный мрак, в котором он пребывал уже второй месяц. За это время он похудел на десять килограммов. Он практически не мог есть, друзья чуть ли не силком впихивали в его рот хоть какую-нибудь пищу. Его тянуло только к одному, к чему-нибудь такому, что помогло бы ему хоть на время забыться, хоть как-то затуманить мозги. Так и теперь он стал искать глазами какое-нибудь питейное заведение. На вокзальной площади углядел облезлую пивнушку, около которой топтались корявые алкаши с багровыми мордами. Ноги сами понесли его туда.

Не так-то просто было получить в руки вожделенную плохо вымытую кружку пенного разбавленного пива. Надо было отстоять приличную очередь, послушать пустых нелепых разговоров, вдоволь надышаться смрадом и перегаром. И вот… кружка у него в руках… Потом вторая, третья… Сигарета, ещё одна, ещё… Так, вроде бы легче… Можно идти…

Алексей взял в руку чемоданчик и пошёл на улицу Красной Армии, где ждали его родители и сестра Таня. Он телеграфировал им из Душанбе перед посадкой на поезд. Как же он молил бога, чтобы повторилось то, что произошло на том же вокзале в августе… Но ничего не произошло, он спокойно сел в поезд и через двое с лишним суток был на Казанском вокзале в Москве. Перешёл площадь, сел на электричку, проехал полтора часа, и вот… он здесь…

Он не имел никакого желания видеть ни родителей, ни тем более сестру. Он не хотел видеть в их глазах жалость, сочувствие, соболезнование. Он с детства этого терпеть не мог. Особенно страшила его встреча с матерью. Простая хлебосольная женщина, толстушка и хлопотушка, наверняка с порога заголосит и бросится ему на шею с причитаниями: «Ой, Леночка, ой, мой внучек ненаглядный Митенька!!!» Отец, худощавый, высокий, скрестив руки на груди, молча будет глядеть на Алексея, а сестра постарается не встречаться с ним взглядом. А на её сына, восьмилетнего Сашку, ему самому тяжело смотреть — двоюродные братья были очень похожи друг на друга.

Но что оставалось делать? На всей земле двухкомнатная квартирка на улице Красной Армии неподалёку от Троице-Сергиевой лавры была единственным местом, где его ждали, где он мог бы отдохнуть, укрыться от наплывающего на него со всех сторон зловещего кошмара. Все-таки это его родители, все-таки это в некоторой степени его дом…

От трех выпитых кружек пива кружилась голова, от выкуренных сигарет было тошно во рту. Зато боль стала как-то послабее, потише, она словно заглохла на время…

Дождь и ветер усилились, причём как назло холодный ветер дул ему прямо в лицо… Он быстро промок, и как страшное наваждение мелькнул в памяти гарнизон под Душанбе, лютая жара, ишаки и верблюды, лениво пасущиеся около дороги, и бегущий навстречу ему загорелый Митенька, кричащий и машущий пухленькими ручонками: «Папа пришёл! Папа пришёл!»

Алексей скорчился от невыносимой боли, чемоданчик упал на мокрый асфальт, пальцы скрючились, судорога пробежала по лицу. «А если бы я не решил их отправить, они были бы живы», — в тысячный раз буравила воспалённый мозг одна и та же мысль, и не просто буравила, а словно кто-то злой, с гнусной улыбкой на здоровенной морде, говорил ему это и ржал в лицо. «Были бы живы, были бы живы, дурачина ты, идиотина гребаная… А теперь ты один-одинёшенек, и никому ни на хрен не нужен… Вояка-капитан… Никогда ты не станешь майором…»

— Чего чемодан швырнул? — проорал кто-то сзади. — Нажрался, что ли? У, пьянь позорная…

— Пошёл ты… — прорычал Алексей, даже не глядя назад, поднял чемоданчик и быстро зашагал вверх по склону.

Вот он, двухэтажный облезлый домик, где прошла его юность… Именно сюда они переехали из Ярославля, здесь неподалёку его школа, в которой он проучился шесть лет… Здесь проходила его т а жизнь, ещё до Лены, до рождения Мити, другая жизнь, доармейская… От этой мысли ему стало как-то полегче, воспалённому мозгу показалось, что ничего не было вообще, что все это ему привиделось, и армия, и военное училище, и знакомство с Леной в Белгороде, и рождение Митьки, и Афганистан, и душанбинский вокзал, и голубая кепочка, и лакированная босоножка… Ничего не было… Ему только семнадцать, он десятиклассник… И вот его дом, там, на втором этаже, квартира номер четыре, где его родители Николай Фомич и Клавдия Карповна, где его шустрая и язвительная сестра Таня, учащаяся фельдшерско-акушерского училища…

Сейчас он войдёт в родную квартиру, его напоят чаем, а мать накормит своими вкуснейшими пельменями… Сейчас, сейчас…

…Облезлый подъезд, знакомый запах, такой едкий, но в то же время такой родной, знакомый…

Вот она, квартира номер четыре… Вот он, звонок…

Алексей нажал кнопку звонка. Но почему-то никто не открывал… Он продолжал давить на кнопку, но за дверью стояла тишина. Жуткое раздражение охватило его, он стал пинать дверь ногами, но бесполезно. «Куда они запропастились?» — бормотал он и все звонил, звонил…

— Лешенька, Лешенька! — послышался голос снизу. Он поглядел назад и увидел семенящую по лестнице мать в стареньком пальто. За ней возвышалась голова отца в нахлобученной на глаза кепке.

Мать, перепрыгивая короткими ножками через ступеньки, неслась к сыну. На последней ступеньке она оступилась и растянулась носом вниз. Почему-то это разозлило Алексея, его охватило чувство бешеной до-сады.

— Что же ты так неаккуратно? — проворчал он и стал поднимать мать. Та заголосила и бросилась ему на шею.

— Ой, Леночка, ой, мой дорогой внучок Митенька… — нараспев причитала она. Все, как он и ожидал.

— Да не надо же, мама, не надо, — шептал он, целуя мать в пухлую щеку. — Не надо, пожалуйста…

Поднялся и отец, легонько отстранил мать, протянул сыну крепкую заскорузлую ладонь. Потом они по-мужски обнялись и поцеловались.

— Встречать ходили на вокзал, как это мы тебя там упустили… — всхлипывала мать, пытаясь достать дрожащими пальцами ключ из кармана пальто.

— Да я же говорил, что встречать не надо, час пик, давка такая, черта с два там кого найдёшь, в этой давке, — ворчал Алексей.

— Да как же сыночка не встретить, как же не встретить, такие дела, ой, какие страшные дела… — продолжала голосить мать, никак не в состоянии вставить ключ в замок.

Отец легонько отстранил её и открыл дверь.

Вот она, родная квартира… Только все как-то по-другому… Другая мебель, другой запах… Довольно уютно, но все какое-то чужое…

— Таня-то где? — пробасил Алексей, ставя чемоданчик на пол.

— Она с Сашенькой пошла в музыкальную школу, я говорила ей, пропустите сегодня, Лешенька приезжает, а она ладит своё, обязательно надо, и все тут… Ты же знаешь её характер… Её не переспоришь…

— С мужем-то не сошлась? — равнодушно спросил Алексей, только бы не молчать и не слушать причитания матери.

— Откуда там? Да и не надо, ну его к лешему, алкаша этого, — говорила мать, снимая с себя пальто.

Снял плащ и кожаную кепочку и Алексей, и мать снова заголосила, взглянув на сына.

— Коля, погляди, Коля, он же весь седой… Коля, ты погляди, ты что, не видишь, что ли? Ой, ой, ой, сыночек, родненький, тебе только тридцать три, а ты весь седой, как старик… Ой, сыночек…

— Голова болит, мам, — мрачно процедил Алексей, снял мокрые ботинки и прошёл в комнату. Да, здорово тут все изменилось за эти годы…

— Ладно, ладно, не буду, не буду, я пельмешек налепила, сейчас разогрею, покушаешь домашнего…

Накрыли на стол, но даже материных пельменей не хотелось Алексею. Он не мог дождаться того момента, когда отец откроет бутылку водки и нальёт ему полный стакан. «Нет, — неожиданно подумал он. — Это не мой дом, здесь все чужое, мой дом остался там, в гарнизоне, среди пыли и духоты, среди ишаков и верблюдов… А здесь я жить не буду, не могу…»

Наконец-то пришла долгожданная минута. Отец чинно, молча налил всем по рюмке водки.

— Царство им небесное, — глухо произнёс он, поднял рюмку и залпом выпил. Мать не выдержала и снова заголосила. Тут раздался звонок, и она побежала открывать.

Вскоре на пороге комнаты появилась Таня, держа за руку Сашку. Сходство с покойным Митенькой было настолько разительное, что Алексей вздрогнул и побледнел.

— Здравствуй, Лешка, — тихо произнесла Таня и обняла брата. — Ты извини, Сашке обязательно надо было сегодня в музыкалку, контрольный урок, понимаешь…

— Дядя Лёша! — закричал Сашка и подбежал к дяде, но тот стоял бледный и недвижимый, не в состоянии произнести ни слова. Все переглянулись. Алексей поднял свою рюмку, залпом выпил, а потом дрожащей рукой налил себе ещё и опять выпил.

— А стаканов в доме нет, что ли? — хрипло спросил он. — Это какие-то напёрстки, я же мужик как-никак…

Поражённый его раздражённым тоном, Сашка осёкся и обиженно приостановился на середине комнаты. Таня укоризненно поглядела на брата.

— Он не понимает, Лёш, — тихо сказала она. — Ему только восемь.

— Извини, — проворчал Алексей, подошёл к племяннику и протянул ему свою загорелую шершавую руку. — Здорово, Александр, как дела?

— Хорошо, — прошептал мальчик.

— Ну и хорошо, раз хорошо, — только и сумел произнести Алексей…

…На следующее утро, проснувшись часов в пять, Алексей вышел из дома и побрёл к вокзалу…

В голове было мутно, его тошнило, он не мог даже курить. Хотелось опохмелиться, но он понимал, что в такое время это сделать невозможно. Надо было терпеть.

И тем не менее, как ни странно, настроение было бодрое. Погода улучшилась, было прохладно, но дождя не было, светила полная луна. И Алексей шагал на первую электричку… Ноги сами несли его туда. Он отчётливо понял, что не может здесь оставаться, хотя бы по той причине, что в маленькой двухкомнатной квартире ему просто не было места. Он провёл ночь в комнате с родителями на скрипучей раскладушке, постоянно ощущая, что родители не спят. А сам, поворочавшись, утомлённый дорогой, заснул часа в два ночи. А проснувшись, умылся, побрился, написал записку родителям и, не взяв с собой ничего, вышел из дома…

Ещё вчера, когда он подходил к родному дому, у него были какие-то надежды на то, что здесь он забудется и хоть как-то успокоится душой, хотя бы на короткое время. Надежды эти рассеялись как дым. Он не нашёл здесь ту точку опоры, которую искал. Ему было тоскливо и тягостно дома. Суета и хлопоты матери, суровое, морщинистое лицо отца с глубоко запавшими глазами, нарочитое бодрячество сестры Тани — все это лишь раздражало его, все это было далёкое и чужое.