- На, - протянул Глебу. - Это по твоей части.
      Буквы были выписаны неровно, строчки то задирались вверх, то скатывались вниз, наползая одна на другую. Чувствовалось, что рука автора дрожала - так бывает от слабости или от волнения.
      - "Тертиум нон датур..." - прочитал Глеб, с трудом разбирая чужие каракули. - "Третьего не дано. Теперь... когда передо мною стоит простой... слишком простой выбор - жить или умереть, - я понимаю это очень хорошо".
      - Кто "я"? - нетерпеливо спросил Коста.
      - Сейчас... Вот! "Меня зовут Харальд. Хотя... правильнее сказать: меня звали Харальд... ибо если кто-то и будет читать эти строки, то произойдет это уже после моей смерти... Что ж... как сказал великий Сенека... вивере милитаре эст... жить - значит бороться. А в каждой борьбе есть победители и побежденные..."
      - Сенека? Кто такой? - снова перебил Коста.
      - Мудрец один... Не мешай! - Глеб отмахнулся от него и, вперившись взглядом в пергамент, склонился к огню. - "Прошел ровно год с тех пор, как я покинул благословенную Норвегию и, памятуя о том, что... ни-гил эст ин интеллекте... нет ничего в уме, чего раньше не было бы в ощущениях... отправился на поиски приключений. Мой путь лежал в Биармию... или землю Тре, как называют ее на юге... землю, о которой слышал я столько небылиц, но где не бывал до сей поры ни один..." Клякса. - Глеб с сожалением пропустил несколько расплывшихся строчек. - "...два месяца, как я, обогнув Биармию с востока, вошел в Гандвик, который белокурые жители Гардарики..."
      - Новгорода, - подсказал Коста. - Это по-варяжски.
      - "...жители Гардарики называют Студеным морем. И здесь мне..." Опять размыто, "...погибла вся моя команда, а "Конунг"... отличный корабль, построенный Бьорном Ремесленником и прошедший от Ланги до Гандвика... превратился в груду щепок..."
      - Знакомая история, - грустно усмехнулся Коста.
      - "Я путешествовал по Биармии и... ад окулос... воочию видел то, чему раньше не верил, потому что это было слишком... абсурдум... нелепо..."
      Костер угасал, и Коста подбросил в него еще несколько деревяшек бренные останки ушкуя, подобранные на берегу.
      - "Кто бы ни был ты, попавший в эти края и нашедший мое послание... я могу дать тебе только один... только один разумный совет: беги! Садись на свое судно и спасайся... Чем скорее ты покинешь Биармию, тем лучше будет для тебя и для тех, кто прибыл сюда вместе с тобой".
      Глеб замолчал. Слышно было, как в недрах пещеры капала вода.
      - Совет не для нас, - сказал Коста. - И хотели бы уплыть, да не на чем. Читай дальше.
      - "Спасайся... ибо здесь ты встретишь то, что не могло возникнуть даже в самом богатом воображении. И если ты никогда не испытывал страха испытаешь... и если был уверен в собственных силах - разуверишься..."
      Коста зевнул - напоказ.
      - Скучно. Столько слов - и одни причитания. Ближе к делу!
      - "Я понимаю, что мои выражения могут показаться чересчур туманными, но мне и далее придется... обскурум пер обскуриус... объяснять неясное через неясное, поскольку мои познания слишком скупы, а моя речь слишком скудна, чтобы в полной мере описать увиденное..."
      - Опять за свое! Что дальше?
      - Дальше... все.
      - Как все?
      - Ничего не разобрать. - Глеб показал ему красное пятно, растекшееся на пергаменте.
      - Как будто кровь... Неужели нельзя прочитать?
      - Только отдельные слова. "Спиритус" - дух... "игнорамус эт игнорабимус" - не знаем и не узнаем... "арбитрум либерум" - свободное решение...
      - А вот здесь, внизу? - Коста ткнул пальцем в две чудом сохранившиеся строчки, которыми заканчивался текст.
      - "То, к чему я прикоснулся, это... мундус сенсибилис... мир, воспринимаемый чувствами, а не рассудком. Но я готов сделать еще один шаг, и, возможно, тогда передо мною откроется..."
      Текст обрывался на середине предложения. Глеб свернул отсыревший пергамент и положил его рядом с черепом незнакомца.
      - Эти мне ученые... - проворчал Коста и залпом допил воду из кубка. Ты что-нибудь понял?
      - Понял, - ответил Глеб, и ему показалось, что пещера чутко прислушивается к их разговору. - Понял, что ничего хорошего нас не ждет.
      - Тебе страшно?
      - Мне? - Глеб пожал плечами. - Теперь не до страха. Надо думать, как выкручиваться.
      - А мне интересно! - сказал Коста, блеснув глазами. - Хорошо бы попробовать этот мундус... как там дальше?
      - Мундус сенсибилис. Чувственный мир.
      - Хорошо бы попробовать этот мир на прочность.
      - Булавой?
      - Если понадобится, то и булавой. Оружие, кстати, я сберег.
      Меч и булава - это было единственное, что осталось у них после крушения. Глеб снова перевел взгляд на череп Харальда.
      - Отчего он умер?
      - Камень. - Коста указал на треугольную дырку в макушке.
      - Обвал?
      - Наверняка. Земля тут, судя по всему, трясется частенько. Погляди, сколько обломков.
      Пол пещеры был усыпан крупными и мелкими камнями, а на потолке, там, где плясали огненные блики, тонкой сеткой обозначились трещины. Глеб посмотрел в темноту.
      - Пещера большая?
      - В длину шагов пятьдесят. Дальше тупик.
      Коста бросил в костер последнюю деревяшку, сказал озабоченно:
      - Надо идти, искать хворост. Без огня окочуримся - это как пить дать.
      - Пойдем вместе.
      - С ума сошел! В одном сапоге?
      Глеб посмотрел на свои ноги, на жалкое одеяние и понял, что Коста прав.
      - Но как же... Что же мне, век в этой дыре торчать?
      - Век не век, а посидеть придется. Я схожу за дровами и посмотрю заодно, нет ли здесь какой живности. А то от голода брюхо сводит.
      Они не ели уже двое суток - с тех пор, как на ушкуе кончился последний сухарь. Но Глеб, в отличие от Косты, не страдал от голода - тело наполнилось теплой истомой, хотелось заснуть и больше не просыпаться. Отгоняя дрему, он провел рукой по влажной стене.
      - А как же Пяйвий?
      - Ему-то что - он дома. Если жив, рано или поздно отыщется. Давай думать о себе.
      - Мы ведь так и не узнали, для чего он нас призвал.
      - Узнаем! Должна же быть в этой глуши хоть одна живая душа.
      - А вдруг мы попали в царство теней? Спиритус...
      - С тенями, положим, тоже можно ладить. Но думается мне, что, кроме теней, тут есть и люди. Или Пяйвий тоже спиритус?
      Не дождавшись ответа, Коста ушел за водой. Вернулся, поставил наполненный кубок в середину очага.
      - Не переживай. Вот выберемся...
      - Когда?
      - Как распогодится, сплету тебе лапти и пойдем. Глеб представил себя в лаптях и не удержался от улыбки.
      - А одежда? Тут без шубы делать нечего.
      - Что-нибудь придумаем.
      Коста засобирался: прицепил к поясу булаву, проверил, на месте ли нож.
      - Я ненадолго. Жди.
      - Может, возьмешь меч?
      - Отбиваться от теней?
      - Не только...
      - Нет уж, мне с этой штукой, - он тронул булаву, - сподручнее. А меч ты лучше положи рядом с собой и будь начеку. Всякое может статься...
      С этими словами Коста пригнулся и вышел из пещеры. Глеб остался один на один с догорающим костром.
      "Спасайся... ибо здесь ты встретишь то, что не могло возникнуть даже в самом богатом воображении... Я прикоснулся к миру, воспринимаемому чувствами, а не рассудком..."
      Глеб заставил себя оторвать взгляд от огня и медленно поднялся. В пещере царило безмолвие, если не считать звука падающих капель. Завывания ветра, доносившиеся снаружи, становились все глуше и глуше - метель утихала.
      С обнаженным мечом в правой руке и с горящей головней в левой Глеб пошел в глубину пещеры. Шел осторожно, почти крался. Под ногами поскрипывали мелкие камешки. Пламя на обугленном конце головни колебалось, и на потрескавшемся своде дрожали желтые тени.
      "Мне и далее придется объяснять неясное через неясное, поскольку моя речь слишком скудна, чтобы в полной мере описать увиденное... Я прикоснулся к миру, воспринимаемому чувствами... Я готов сделать еще один шаг, и, возможно, тогда передо мною откроется..."
      Глеб сделал еще несколько шагов и уперся в тупик, о котором говорил Коста. Но это был не просто тупик - это было нагромождение камней. Очевидно, когда-то пещера простиралась вглубь гораздо дальше, но подземный толчок обрушил часть свода, и образовался непроходимый завал. Глеб постоял возле него и повернул обратно.
      Из головы не шли слова Харальда. "Здесь ты встретишь то, что не могло возникнуть даже в самом богатом воображении... И если ты никогда не испытывал страха - испытаешь... и если верил в собственные силы - разуверишься..."
      Вдруг его внимание привлекла одна из стен. Он подошел к ней и осветил головней пространство длиною в три-четыре сажени и высотой в человеческий рост, испещренное загадочными рисунками. Они были нанесены на шероховатую поверхность какой-то бурой краской, которую не могла смыть даже струившаяся из-под потолка вода. Сперва Глеб подумал, что перед ним цельная картина, но, приглядевшись, понял, что рисунки сделаны разными людьми и каждый из них надо рассматривать в отдельности.
      Вот сцена охоты: человек, стоящий на лыжах, мечет стрелы в белок, которые сидят на дереве. Вот странная упряжка: олень мчит по сугробам остроносую лодку. Вот изображение битвы: маленькие воины тычут друг в друга длинными копьями... "Что ж, как сказал великий Сенека, вивере милитаре эст... жить - значит бороться..." Вот женщина, только что родившая младенца, но этот младенец почему-то похож на олененка, а рядом с ними - взрослый олень с человечьей головой.
      Глеб поднес головню к последнему рисунку и невольно отшатнулся - на него смотрело лицо Алая!.. нет, не Алая, а того безобразного старца, в которого он превратился после гибели и которого Пяйвий назвал Аксаном. Здесь, на этом рисунке, он был одет в длиннополую шубу и держал в руках что-то непонятное большой круг и какой-то предмет, похожий на молоток.
      "Спасайся!.. Здесь ты увидишь то, что не могло возникнуть... И если ты не испытывал страха - испытаешь... Беги! Садись на свое судно и спасайся... Чем скорее ты покинешь Биармию, тем лучше будет для тебя и для тех, кто прибыл сюда вместе с тобой..."
      Глеб быстрыми шагами вернулся к костру. Его бил озноб. Он взял стоявший в углях кубок и, не обращая внимания на боль, жегшую пальцы, в два глотка опорожнил его. Горячая вода потекла в желудок, но озноб не проходил. Судорожно сжимая рукоять меча, Глеб опустился на каменный пол, но тут же вскочил как подброшенный - в темноте ему почудился шорох.
      Нет... Тихо. Огонь в очаге еле теплился. В золе, вокруг умирающего пламени, золотыми звездочками светились искры. Кольцо мрака сжималось, со всех сторон надвигались черные тени. Глебу казалось, что это колдовские силы земли Тре ополчились против него, одинокого чужака, и ждут, когда погаснет огонь... До его напряженного слуха явственно донесся звук тяжелых шагов.
      "Спасайся!.. увидишь то, что не могло... спасайся!. вивере милитаре эст... а в каждой борьбе есть победители и побежденные... беги!.. я прикоснулся к миру, воспринимаемому чувствами... готов сделать еще один шаг... беги!!!"
      В голове шумела кровь, и Глеб не мог понять, откуда доносятся шаги снаружи или из глубины пещеры. Они приближались. Вот они уже совсем близко. Еще немного... Глеб закричал и с мечом в руке бросился к выходу.
      - Фу-ты!
      Он налетел на Косту так стремительно, что сбил его с ног. Меч выскользнул из ладони и ткнулся в землю, а рядом с шумом упала вязанка хвороста.
      - Ты что? - спросил Коста, сидя на снегу и потирая ушибленную поясницу.
      - Это ты?
      - А ты кого ждал?
      Глеб повернул голову, ожидая увидеть за спиной косматую тень. Но сзади не было никого. Огонь погас - в очаге красными точками мерцали тлеющие угли.
      - Там Аксан!..
      Коста молча отодвинул его, поднял вязанку и вошел в пещеру. Не торопясь положил вязанку возле очага, не торопясь развязал веревку. Взял пучок смолистых веток, поднес к очагу. Разгреб серебристый пепел, дунул... Глеб наблюдал за ним, стоя у входа. Когда пламя разгорелось вновь, Коста спросил:
      - Ну и где твой Аксан?
      Кап... кап... кап... - доносилось издалека.
      Глеб подвел его к стене с рисунками.
      - Это? - Коста хмыкнул.
      - Разве не похож? - Глеб показал пальцем на старика в шубе. Вспомни...
      - Ерунда! У них тут все на одно лицо. Почему ты решил, что это он?
      - Показалось...
      - Тебе надо выспаться. - Коста с сожалением посмотрел на друга. - Видок у тебя неважный.
      - Но это... это точно не он?
      - А хоть бы и он, какое тебе дело? Со стены не спрыгнет. - Коста ножом ковырнул краску, помял пальцами липкий комочек. - Видишь? Ничего страшного.
      - А что у него в руках?
      - Бубен. И колотушка. Шаманские штучки. Я видел у вепсов.
      Они вернулись к костру. Озноб, колотивший Глеба, стал еще сильнее. Коста тронул его за руку и сказал с тревогой:
      - Э, брат, да у тебя жар!
      Он бросил в костер чуть ли не половину вязанки, и пламя взвилось к потолку, Глеб стоял, скрестив руки на груди, а зубы вытанцовывали дикарский танец.
      - Погоди-ка. - Коста взял найденный под стеной кожаный лоскут, расстелил его на полу. - Садись.
      Глеб подсел к огню, обхватил руками колени и напрягся, стараясь унять дрожь. Лицо пылало - можно было подумать, что пламя костра перекинулось на кожу и она вспыхнула, как сухая береста.
      - Что видел? - спросил он, ворочая шершавым языком.
      Коста ответил не сразу - сходил за водой, поставил кубок на огонь.
      - Я? Ничего особенного.
      - А все-таки?
      - Прошел вдоль скал. Там есть проход... помнишь, Пяйвий говорил про какую-то гряду?
      -Ну.
      - Гряды я не видел, до нее, наверно, далеко. Но за скалами начинается лес. Я нарезал веток и вернулся. Вот и все.
      - Что за лес?
      - Одно название. Кусты, кривые березки... Это поблизости. Дальше вроде бы ельник, но я туда не ходил - снегу по колено.
      - А звери?
      - Впотьмах никого не разглядел. Рассветет, схожу еще разок.
      - Если рассветет...
      Вода в кубке зашипела. Коста бросил в него несколько маленьких овальных листочков и с десяток сморщенных ягод.
      - Что это?
      - Брусника. Раскопал под снегом. Выпей-ка. - Он протянул кубок Глебу.
      Глеб взял его дрожащими руками, стал пить, вернее, глоток за глотком проталкивать воду в воспаленное горло. Вода выплескивалась, текла по пальцам, капала на колени.
      - Жаль, нет меда, - сказал Коста. - Молоко с медом - от простуды самое то.
      - Молока тоже нет. Ничего нет... - Глеб поставил кубок на пол. - Больше не хочу.
      По спине заструились ручейки пота. Глеб закашлялся, в промежутках между хриплыми вдохами спросил:
      - А люди?
      - Что - люди?
      - Не попадались?
      - Я же говорю, никого не видел...
      - Договаривай.
      - Где-то рядом есть жилье. Это точно.
      Кашель прекратился. Глеб перевел дух.
      - С чего ты взял?
      - Дым. Откуда-то из леса тянет. Утром проверю.
      - Вместе проверим.
      - Конечно... Тебе только босиком по снегу бегать. Ты бы лучше лег, поспал.
      - Не хочется. Я посижу...
      Сидели долго. Коста задремал - веки налились свинцом и тяжело надвинулись на глаза. Его мягко качнуло, голова опустилась на грудь, спина сгорбилась.
      - ...есть победители, и есть побежденные... Вивере милитаре эст...
      Коста очнулся, вскинул голову. Глеб сидел напротив, уставясь в одну точку, и бормотал что-то невнятное:
      - Спиритус... чувствами, а не рассудком... беги!
      - Что с тобой?
      Коста тыльной стороной ладони коснулся его лба и отдернул руку. Лоб Глеба пылал. Лицо покраснело, а из распухших губ вырывались бессвязные слова:
      - Мир... мундус сенсибилис... я сделаю еще один шаг... он убьет меня!
      - Кто?
      - Аксан! То, что не могло... даже в самом богатом...
      Он придет, чтобы отомстить... он убьет!
      Глеб закричал и расширил глаза, будто увидел за плечом Косты привидение. Коста обернулся, и по спине пробежал невольный холодок. Вход в пещеру был озарен неясным голубым свечением, словно где-то снаружи, совсем близко, забрезжил неведомый источник света. Коста сдавил булаву так, что захрустели пальцы. Бесшумно, на цыпочках, подошел к отверстию и выглянул наружу.
      Снег возле пещеры сверкал: по зернистой поверхности пробегали цепочки искр, вспыхивали, гасли, снова вспыхивали... Ветер утих, сверху опускались редкие снежинки, каждая из которых светилась ярким отраженным светом - можно было подумать, что из поднебесья кто-то засевает землю крупицами золота. Коста поднял голову и обомлел. Сквозь слюдяную прозрачность морозного воздуха проступали узоры, каких он не видывал за всю свою богатую впечатлениями жизнь. Из мертвенной черноты небосклона проклюнулись светло-синие, окаймленные розовой бахромой цветы - распустились, срослись друг с другом широкими лепестками, и по тончайшим трепетным жилкам из одного цветка в другой стал. перетекать мерцающий сиреневый ток. Потом все смешалось, будто кто-то смял цветы прозрачной ладонью, и растеклось по небу, как расплавленное олово. В разные стороны побежали сверкающие змейки, которые стали плавно извиваться, сворачиваясь в кольца. Одна из них, самая длинная, захлестнула петлей побледневший месяц и сдавила так, что из него, как из перезревшей ягоды, потекли густые ручейки оранжевого сока. Или это уже мерещилось?..
      Заглядевшись на сполохи, Коста перестал разбирать, где кончается реальность и начинается воображение. Сияние околдовало его, заставило на несколько коротких мгновений забыть обо всем остальном, а одна из змеек вдруг заскользила вниз, как рука, протянутая для пожа тия...
      - Спасайся!.. садись на свое судно... спиритус... а не рассудком... так будет лучше и для тебя, и для тех...
      Бессмысленная скороговорка, доносившаяся из пещеры, заставила Косту стряхнуть с себя волшебное очарование. Он вернулся к очагу, положил булаву на камни. Звуки, доносившиеся из уст Глеба, были уже почти неразличимы. Плечи его ходили ходуном, зрачки заволокло туманом. Коста осторожно уложил его на бок он не сопротивлялся.
      - Поспи маленько. Я что-нибудь сделаю...
      Что можно было сделать, Коста не знал - сказал просто так, для самоуспокоения. Глеб сжался в комок и впал в забытье.
      На рассвете (если это был рассвет) Коста бросил в костер последние ветки и с булавой на поясе вышел из пещеры. Тьма только что рассеялась, но день в земле Тре был ненамного светлее ночи. Небо подернулось серой дымкой, и нигде - ни вверху, ни на горизонте - не было ни малейшего признака солнца.
      Под ногами похрустывал снег. Коста шел по своим следам, оставленным ночью, а взгляд его безвольно катился по белому полотну, разостлавшемуся вокруг. Слева, из-под снеговых шапок, мрачно глядели скальные отроги, справа ластилось к берегу притихшее море.
      Мороз безжалостно щипал щеки, заползал в рукава, прохватывал сквозь дырявый кафтан. Коста старался идти быстрее, но голод ослабил тело, и ноги шаркали по пороше, взвивая снежную пыль. Он дошел до того места, где скалы расступились в стороны, образуя извилистый проход. Вошел в него. Ступая по камням, добрался до леса. Здесь постоял, успокаивая дыхание и втягивая носом ледяной воздух. Как и предполагал, вдалеке, за березовым мелколесьем, разглядел темные ряды елок с узкими, прижатыми к стволам кронами. Слабый запах дыма, витавший над лесом, тянулся именно оттуда.
      Коста сделал шаг и провалился в глубокий снег. Побрел по нему вперед, тяжело дыша и по-лосиному выдергивая ноги из сугробов. Теперь уже было не до холода - спина взопрела, а изо рта клубами повалил пар. Добравшись до ближайшей ели, он прислонился лбом к заиндевелому стволу, отдышался и пошел дальше. Лес встретил его напряженным безмолвием.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      Холодное белое время Тальв распростерло над землей свои широкие крылья. Дух Света с золотым ликом покинул небосклон, и над заснеженными просторами повисла бледная луна, которую каждый день надкусывал злобный Огги. Ночь Страха окутала ламбины и ва-раки, накинула черное покрывало на вежи лопинов.
      Старый Элльм не боялся Ночи. Он твердо верил в своего покровителя, небесного духа Сайво-Олмако, который питал его силой и в желтое время Чехч, и в белое Тальв.
      Днем, когда Великому Аййку угодно было слегка разогнать темноту, Элльм вышел из вежи и стал горстями бросать в медный котел мягкий, как оперение гаги, снег. Потом он вернулся в вежу, сел на рогожу и поставил котел рядом с собой. Взгляд его устремился в угол, где стояла вырезанная из древесины кирре фигура Сайво-Олмако. Элльм щелкнул пальцами, и из-под ногтей вылетели искры. В пустом очаге, где не было ни Дров, ни хвороста, ни даже следов пепла, ярко вспыхнул огонь. Белесый дым потянулся в реппень, узкое отверстие в куполе вежи.
      Элльм застыл в неподвижности, впитывая глазами блеск пламени. Так он просидел весь день и всю ночь. Только на следующее утро его душа вернулась в тело после блужданий по бескрайней тундре. Он стряхнул с себя оцепенение и подвесил котел над очагом. Огонь цепкой пятерней обхватил медное полушарие.
      Огонь и вода - воплощение вечности, гармония противоположностей... Сайво-Олмако мог дать ответ на любой вопрос, но Элльм так и не решился спросить у него, почему человек может бесконечно долго смотреть только на две вещи: как горит огонь и как течет вода. В этом было что-то такое, что не давало Элльму покоя, но до сути чего он хотел добраться сам, без посторонней помощи. Зуд неразгаданной тайны он ощущал не только разумом и душой, но и телом - по коже пробегала мелкая дрожь.
      Сзади, за его спиной, шумно отдернулась завеса из оленьей шкуры, прикрывавшая вход в вежу. Элльм услышал хриплое дыхание и, не оборачиваясь, проговорил:
      - Здравствуй. Я ждал тебя.
      - Как ты мог узнать, что я приду? - спросил вошедший голосом смертельно уставшего человека.
      - Я видел каждый твой шаг и слышал каждое слово с тех пор, как ты ступил на берег земли Великого Аййка.
      - Какой земли?
      - Норманы называют ее Биармией, а руши - землей Тре.
      - Ясно... И ты знаешь, кто я?
      - Знаю.
      Элльм наконец обернулся. У вошедшего были крутые плечи, лицо обросло густой бородой, и весь он был похож на медведя. Его рука напряженно лежала на рукоятке длинной палицы, висевшей у него на боку.
      - Меня зовут...
      - Тебя зовут Коста. Ты из великого племени руши.
      - Руши? Пускай будет руши. Вообще-то я из Новгорода.
      - Садись. - Элльм указал ему на свободное место.
      - Некогда. Я не один.
      - Твоего друга зовут Глеб. Он сейчас в пещере Арома-Теяле. Это опасное место, но мы заберем его оттуда.
      - Он болен. Я боюсь, что он может...
      - Теперь он не умрет.
      Вода в котле готовилась закипеть. Элльм помешал ее деревянной палочкой.
      - Ты говоришь на русском, как на родном, - сказал Коста. - Кто ты?
      - Я нойд. Я могу говорить на любом языке, включая язык зверей и птиц.
      - Вот как... Знавал я одного нойда.
      - Тот, о ком ты подумал, - черный нойд. Его покровитель - Огги.
      - А ты?
      - Я белый нойд. Мое имя Элльм.
      Коста скользнул глазами по стенам, отмечая про себя знакомые и полузнакомые предметы: бубен с нашитыми на него медными кольцами, тяжелую колотушку, деревянного идола со сложенными на груди руками, костяную шкатулку, несколько мешочков, расшитых жемчугом, чучело белой совы...
      - Помоги мне сварить бурдух, - сказал Элльм, поднимаясь.
      - Что сварить?
      - Суп.
      - А как же Глеб? Ты же сказал...
      - Я сказал, что теперь с ним ничего не случится. Вода уже закипела... Принеси-ка вукс, он там, снаружи.
      - Что принести? - Коста чувствовал себя последним болваном.
      - Мешок, - терпеливо объяснил Элльм. Что-то заставляло Косту повиноваться этому странному старику. Он послушно вышел из вежи, нашел привязанный над входом мешок, отвязал его и занес внутрь. Элльм порылся в мешке и достал кусок мороженой пойды - оленьего сала. Мешок вернул Косте.
      - Отнеси назад.
      Потом Коста молча наблюдал, как Элльм изогнутым ножом мелко крошил пойду в котел, как добавлял туда сушеную воронику, как неторопливо размешивал... По веже растекся запах, заставивший Косту сглотнуть слюну. Элльм открыл шкатулку, достал из нее щепотку желтоватого порошка и бросил в кипящую воду. Оглянувшись, ответил на немой вопрос гостя:
      - Это налэть. Рог священного оленя.
      Когда похлебка была готова, Элльм накрыл котел крышкой и, щелкнув пальцами, погасил огонь.
      - Теперь поедем за твоим другом.
      Они вышли из вежи. Подмерзший за утро снежный покров хрустко прогибался под ногами. Элльм остановился, поднял вверх руки с раскрытыми ладонями и стал негромко бормотать заклинание. Коста глядел на него во все глаза и пытался разобрать слова, но до него долетали только непонятные сочетания звуков, похожие на щебет птицы:
      - Чуввесь-чарньям... чуэз... мунн аллт...
      Вдруг снег перед ними вздыбился и завертелся белым смерчем. Лапы елей, стоявших вокруг, заколыхались. В лицо Косте сыпануло колючее крошево, он зажмурился, а когда снова открыл глаза, в десяти шагах от вежи стояла пара красивых белых оленей, запряженных в обтянутую шкурами лодку - точь-в-точь как на той картинке, которую они с Глебом видели в пещере.
      Коста ощутил, как из груди, толкаясь, стали подниматься удивление, восхищение и еще какое-то чувство, в котором он так и не успел разобраться, потому что Элльм подтолкнул его в спину и сказал с ноткой раздражения:
      - Чего стоишь? Садись!
      Мучнистое облако осело на землю. Оба оленя, проявляя нетерпение, одновременно стукнули копытами. Раздумывать было некогда, и Коста полез в лодку. Она была просторная - он удобно устроился в ней, привалившись спиной к корме и вытянув ноги. Элльм, усевшись впереди, издал горлом какой-то клекот, и олени сорвались с места.
      Это было что-то! От скорости у Косты захватило дух, в грудь и лицо ударили тугие воздушные потоки, а елки справа и слева слились в сплошную, без единого просвета, изгородь. Элльм сидел не двигаясь и даже, казалось, дремал. Олени без понуканий мчались вперед, цокая копытами по снежной корке, и этот цокот был похож на барабанную дробь. Их шерсть - белая, с голубоватым отливом источала сияние, которое трепетало на ветру, словно тонкая кисея, и волнами растекалось в стороны. Лодка скользила по насту как по воздуху - сидя в ней, Коста не ощущал ни рывков, ни тряски, знакомой каждому ездоку. Только тут до него дошла вся гениальность этого изобретения: что по воде, что по снегу - все едино!
      Путь занял считанные минуты, но за это время упряжка успела выскользнуть из леса, обогнуть скальные громады и подкатить к пещере, где Коста оставил Глеба. Олени замедлили бег, под днищем лодки заскрипели каменные выступы, и упряжка остановилась у входа в пещеру.
      Коста выскочил из лодки, будто выпростался из теплого мехового тулупа, и, не дожидаясь Элльма, вбежал в пещеру. Внутрь проникали тусклые отблески угасающего дня. Глеб, скорчившись, лежал у остывшего очага. Коста подскочил к нему, перевернул на спину и, разодрав рубаху, приник ухом к посиневшей груди.
      - Он жив, - спокойно сказал Элльм, войдя следом. - Отнеси его в кережу.
      На этот раз Коста не стал переспрашивать и, подхватив Глеба на руки, отнес его в лодку. Элльм вышел, держа в руке новгородский меч.
      - Возьми, пригодится.
      Они сели в лодку. Коста устроил Глеба поудобнее, положил его голову себе на колени. Элльм не оглядываясь отдал оленям новый приказ, и они понеслись обратно.
      - Послушай, - сказал Коста, глотая упругий морозный воздух. - Ты вроде бы все про всех знаешь. Этот чужеземец... Харальд... отчего он погиб?
      - Мои знания тоже имеют границы, - сурово ответил Элльм. - Только Великому Аййку доступно все на свете... Но про этого чужеземца я знаю. Он был слишком любопытен и хотел заглянуть в Нижний Мир, но Арома-Телле не позволил ему туда проникнуть.
      - Значит, эта пещера была входом в подземелье?
      - Тебе не следует об этом спрашивать. Могущество Арома-Телле велико. Перед ним бессилен даже мой небесный покровитель...
      Темнота сгущалась стремительно. К веже они подъехали уже в сумерках. Элльм поспешил развести огонь, а Коста осторожно уложил Глеба на подстилку.
      - Что теперь?
      - Сейчас... - Элльм подошел к Глебу и медленно провел рукой по его лицу.
      Косте показалось, что на тонких пальцах нойда вспыхнули и тут же погасли крохотные огоньки. Тело Глеба пронизала дрожь, веки задергались и приподнялись, а из губ вместе с тяжелым выдохом выкатились слова:
      - Где я?..
      Варево, которое Элльм назвал странным словом "бурдух", обладало чудодейственной силой. Щеки Глеба покрылись румянцем, а в ослабевшие мускулы ручейками потекла прежняя мощь. Вдвоем с Костой они опорожнили котел и почувствовали себя родившимися заново. Элльм, сидя у очага, не сводил с них внимательных глаз, а в уголках его рта, прямого, как проведенная решительной рукой черта, таилась улыбка... или нет? Глеб и Коста были слишком заняты едой, чтобы подмечать такие тонкости.
      Дождавшись конца трапезы, Элльм промолвил:
      - Вам надо сменить одежду.
      - Сменить? - Коста окинул взглядом рванье, которое едва прикрывало худые плечи Глеба. - Если это ты называешь одеждой, то, пожалуй, можно и сменить.
      - Я дам вам новую, - сказал Элльм, принимая прежний суровый вид. - Но сперва...
      - Что сперва?
      - Сперва я должен спросить у Сайво-Олмако, что с вами делать дальше.
      - Вот те раз! Мы думали, ты знаешь.
      - Я получил только первую часть приказа: найти смелых руши и доставить их в землю Тре. Правда, я думал, что вас будет больше.
      - Нас было больше. Остальных растеряли по дороге...
      - Знаю.
      - Значит, Пяйвия послал ты?
      - Да. Он мой внук, у меня не было выбора.
      - Пяйвий! - встрепенулся Глеб. - Где он? Он жив?
      - Жив. Он сейчас далеко отсюда, ,но скоро вы его увидите.
      Элльм поднялся, снял со стены бубен и колотушку.
      - Ждите здесь.
      Завеса над входом приподнялась, опустилась, и Глеб с Костой остались одни, под пристальным взглядом деревянного идола.