- Успеешь выспаться. Послушай! - В голову Глебу пришла новая мысль. Поехали с нами в землю Тре!
      Коста приподнялся и долго разглядывал его, словно пытаясь понять, не сумасшедший ли. Потом спросил, и в голосе его впервые послышались нотки удивления:
      - В землю Тре? За каким лешим?
      - Не знаю. Спроси у него.
      Коста перевел взгляд на Пяйвия, но тот молчал, растерянно хлопая глазами.
      - Он искал смелых людей, - пояснил Глеб. - За ними и приехал.
      - Вот как... А для чего ему смелые?
      - Нельзя сказать, - повторил Глеб слова Пяйвия.
      - Хреновина какая-то... - Коста с силой потер наморщенный лоб. Выходит, ты как баран идешь за ним, а куда - не знаешь?
      - Почему как баран? - возмутился Глеб. - Да если б не он, лежать бы мне со стрелой в боку! Уж с двух-то шагов твой бы дружок не промазал.
      - Кто его знает, может, и промазал бы... Непутевый был мужик, ничего толком не умел.
      Костер угасал. Пламя делалось все тоньше и тоньше, съеживалось, увядало и уже не рвалось стремительно вверх, а бестолково и отчаянно трепыхалось, прижимаясь к земле и облизывая последние догорающие головешки. А в небе, словно отнимая у костра силу, разгоралась розовая заря. Потоки света, текущие с востока, оттуда, где, невидимое за кронами деревьев, поднималось солнце, растапливали тьму, и она таяла, таяла, на глазах ветшая и расползаясь в стороны бесформенными обрывками.
      Коста затянул котомку и пристроил ее вместо подушки под голову.
      - Все. Конец разговорам. Дорога длинная - не грех и поспать.
      - Мне спешить надо, - сказал Глеб. - Обозники ждут.
      - Такой ты далеко не уедешь. Отлежись чуток.
      - Ну разве что чуток...
      Глаза слипались, тяжесть сделала тело неподъемным, Глеб и сам понимал, что нужно отдохнуть. До Новгорода оставалось немного, совсем пустяк, поспит часок-другой, а там на коня и к вечеру будет на месте. Вернее, будут - чуть не забыл про Пяйвия. Про Пяйвия и про Косту.
      - А ты... с нами или как? - спросил, укладываясь рядом.
      Коста долго не отвечал. Глеб подумал, что он уже спит, но борода шевельнулась, и послышался глухой полусонный голос:
      - У вас своя дорога, у меня своя.
      - Как знаешь...
      Глеб повернулся на бок. Тело все еще ныло, но боль была тупая и какая-то томная, мучительно-сладкая. Сзади - спиной к спине - прижался Пяйвий. Так и уснули.
      ...К вечеру Глеба разбудил холод. Он сел и, моргая, огляделся. Над поляной висели жидкие сумерки, костер давно погас, холодный пепел, вздымаясь от малейшего дуновения, белесой порошей кружил над свернувшимся в калачик Пяйвием.
      - Коста! - позвал Глеб, но ответом ему было лишь фырканье гнедого, который удивительным образом оказался здесь, на этой же поляне, и, привязанный к высокому пню, дергал толстыми губами траву.
      Ни Косты, ни его котомки на поляне не было.
      В Новгород они прибыли на следующий день. Первым делом Глеб заехал в лавку купца Евпатия и поведал ему о том, что случилось с обозом. Евпатий слушал, кивал, оглаживая короткопалой рукой пышные седые усы, потом позвал сыновей и наказал не мешкая снарядить отряд для помощи застрявшим у межи обозникам.
      Сделав дело, Глеб хотел попрощаться, но Евпатий широким жестом указал на накрытый стол.
      - Садись. Как раз к обеду.
      - Я не один, - сказал Глеб, поглядывая на дверь. - Там, во дворе, парнишка ждет. Вместе приехали.
      - Так зови, места хватит.
      Глеб выглянул наружу, кликнул Пяйвия. Тот вошел, смущаясь, и остановился у порога.
      - Садись, садись, - добродушно проговорил Евпатий, оглядывая его маленькую худую фигурку. - Видать, не из княжичей.
      Пяйвий, потупив глаза, переминался с ноги на ногу.
      Глеб взял его за руку и посадил за стол рядом с собой.
      - Раз предлагают, ешь, не стесняйся. - И добавил, обращаясь к Евпатию: - Пришлый он, не обвыкся еще.
      - Откуда, с югов?
      - С Севера. Из земли Тре.
      И рассказал все по порядку. Евпатий задумался, подергал ус и сказал с расстановкой:
      - Я про эту землю не слыхал, врать не стану. Но коли ты решил ехать помогу.
      Глеб встрепенулся, хотел возразить, но Евпатий, подняв ладонь, дал ему знак помолчать.
      - Вот что... Дам я тебе два ушкуя, крепких, с оснасткой. Охотников наберешь сам, только смотри, чтоб люди надежные и не пьяницы. Ну да что тебя учить - сам умен, сообразишь. С провизией тоже помогу... Молчи и слушай! - Тут Евпатий понизил голос. - Если окажется, что та земля и впрямь богата, можно ведь и дело организовать... Понимаешь?
      Глеб кивнул. О выгоде он думал меньше всего, но Евпатий - купец, ему о ней всегда думать положено.
      - Спасибо...
      - Спасибо скажешь, когда живым вернешься.
      - А если не вернусь? Из тех краев никто не возвращался...
      - В те края никто и не заглядывал. Был тут один удалец, до Железных Ворот дошел - сгинул. Из всей ватаги только четверо вернулось...
      От этих слов внезапное осознание грядущей опасности, словно ледяной язык, коснулось спины Глеба, неприятно защекотало кожу. Он встряхнулся и, отгоняя дурные мысли, принялся за еду. Евпатий не торопясь осушил кружку сбитня, подергал второй ус.
      - Если б не ты, если б кто другой - ни полушки бы на эту затею не дал. Риск великий. Но тебе - верю. Ты крепкий, смышлен не по годам, авось повезет.
      После обеда Глеб с Пяйвием, не тратя времени, отправились на пристань смотреть Евпатиевы ушкуи. По дороге Глеб завернул в корчму, где, знал, собирались за чашей ушкуйники. Но в корчме было малолюдно и тихо.
      - Лодья иноземная пришла, - пояснил хозяин. - Все на разгрузке.
      И правда - у пристани, развернувшись к городу широкой резной кормой, стоял большой корабль. По скрипучим мосткам, соединявшим судно с берегом, текли вереницы дюжих мужиков, нагруженных мешками и бочонками. Сойдя на пристань, они укладывали ношу в стоявшие рядком телеги и возвращались обратно.
      Глеб дождался конца разгрузки и поймал за рукав одного из работников рослого мужика в пестрой рубахе, который таскал бочонки с вином почти не напрягаясь, словно они были порожние.
      - На ушкуях ходил?
      - Почему "ходил"? Хожу. - Голос у мужика оказался неожиданно красивым: чистым и певучим.
      - Пойдем потолкуем.
      Глеб завел его в корчму (Пяйвий не отставая семенил следом), спросил вина. Выпили по чарке, посидели в молчании.
      - Еще?
      - Не тянет, - сказал мужик так просто и искренно, что Глеб даже не подумал усомниться. - Я к молоку привычен, оно вкуснее.
      - Как твое имя?
      - Родители Ильей назвали. А здесь, в Новгороде, Ростовцем кличут.
      - Ты из Ростова?
      - Оттуда.
      Глеб заказал еще вина - себе - и спросил без обиняков:
      - В поход пойдешь?
      - Пойду, - ответил мужик без раздумий. - Тем и кормлюсь.
      - А семья у тебя есть?
      - Не обзавелся пока. Время терпит.
      В корчму, тяжело опираясь на сучковатую клюку, вошел старик с длинными, свисавшими почти до плеч, и белыми, словно гусиное перо, волосами. Пошарил подслеповатыми глазами по углам и присел на лавку рядом с Ильей. Прошамкал громко:
      - Люди добрые, не поскупитесь, поднесите чарочку! Глеб отдал ему свою, еще не тронутую. Старик пробормотал долгую и невнятную благодарность, потом отставил клюку и, взяв чарку, как голубя, в обе ладони, стал пить, причмокивая и растягивая удовольствие.
      - Куда поход-то? - осведомился Илья.
      - В ЗЕМЛЮ ТРЕ.
      Старик вдруг поперхнулся и стал кашлять - надрывно и страшно, дергаясь всем телом, как в приступе падучей. Чарка вывалилась из рук и громыхнула об стол, расплескав недопитое вино.
      - Экий ты... - Илья легонько похлопал деда по спине, отчего тот едва не ткнулся носом в столешницу.
      Пяйвий смотрел на старика с испугом, Глеб с жалостью. Наконец, кашель утих, и старик, вытирая рукавом пузырившуюся на губах слюну, проговорил:
      - Повтори... про землю...
      - Про землю? - удивился Глеб.
      - Ты сказал... Тре?
      - Да...
      -Я знаю... Я слышал...
      - Что ты слышал? - Глеб впился в него взглядом, полным нескрываемого интереса, но старик не спешил, вздыхал и косил глазами вниз, на стол, где в зеленой луже лежала опрокинутая чарка.
      Глеб позвал служку и заказал еще вина. Дед заметно ободрился, глаза, круглые и с желтизной, как у кошки, заблестели, а обрамлявшие их густые ресницы мелко затряслись.
      - Говори же!
      - Ты едешь в землю Тре? - начал старик почти шепотом. - А ты знаешь, какая это земля?
      - Нет, - честно признался Глеб. - Один человек сказывал, что богатая и обильная...
      - Обильная... нечистью! - Голос старика стал похож на шипение змеи. Слушай меня: я знаю... я скажу... Там, в земле этой, живут виццы...
      - Виццы? Кто такие?
      - Похожи на человеков - только в два твоих роста и с песьими головами! А еще - тойды... которые на одной ноге... и алоны - с одним глазом во лбу! Зато бабы у них - красивее не бывает.
      - Это по мне, - усмехнулся Илья.
      - Дур-рак! - сказал дед и одним махом опрокинул в себя принесенную служкой чарку. - Они людей жрут, понял? И круглый год ходят брюхатые, хотя с мужиками не знаются.
      - Это как же?
      - А так! Есть там вода особая. Если бабе ее испить - враз понесет.
      - Что-то ты загибаешь, - сказал Глеб с сомнением.
      - Дур-рак! - повторил дед уже ему и заговорил, торопясь и брызгая слюной: - Я знаю, мне верь! Земля та - нечистая. Там холод, мрак, там зло - и никому туда дороги нет. Ни-ко-му!
      Илья поднялся с лавки, кивнул Глебу на выход. Глеб положил на стол деньги, сказал Пяйвию:
      - Идем. - И все трое вышли из корчмы, оставив старика одного за столом.
      - Это Анисим, помешанный, - сказал Илья, когда отошли от корчмы саженей на десять. - Ему бы только выпить, он тебе таких баек наплетет...
      - Думаешь, врет?
      - Я не верю. А ты?
      Глеб промолчал, чувствуя, как неприятный холодок опять забегал по спине. Земля Тре - что она? какая она? Никто ее не видел, никто о ней ничего не знает. Разве что Пяйвий - но он молчит, молчит как рыба, слова не вытянешь.
      - Когда отходим? - спросил Илья.
      - Ты согласен? - Глеб остановился. - А если...
      - Я нечистой силы не боюсь. Мне все одно, куда плыть, лишь бы платили исправно.
      - Не поскуплюсь, - пообещал Глеб.
      - Верю. Когда отход?
      Глеб переглянулся с Пяйвием, тот смотрел умоляюще.
      - Чем скорее, тем лучше. Нет ли у тебя ребят на примете?
      - Найдутся. Сколько ушкуев?
      - Два.
      - Как пойдем?
      - Как? По Волхову на Ладогу, потом Свирь, потом Водла. Волоком до Кенозера, и вниз по Онеге - к Студеному морю.
      - Знаю, ходил, - кивнул Илья. -До моря, правда, не добирался, но до Емецкого волока - доводилось. А потом?
      - Потом через Железные Ворота - на север. А дальше... Дальше видно будет.
      Пошли втроем на пристань, осмотрели ушкуи, о которых говорил Евпатий. Илья забрался на один, потом на второй, долго ходил от кормы к носу и обратно, трогал мачты, щупал заскорузлыми пальцами ткань парусов, пробовал на прочность снасти. Остался доволен:
      - Ладные лодчонки! На таких и по Студеному походить можно.
      На том и расстались, условившись встретиться на другой день утром. Илья пошел домой, на Плотницкий конец, а Глеб с Пяйвием вернулись на Торговую сторону. Там Глеб купил новый кафтан, штаны и сапоги и тут же, в лавке, заставил Пяйвия переодеться.
      - Перед людьми неловко - в рванье ходишь. Тот пробовал сопротивляться, но Глеб не церемонясь стащил с него старые лохмотья, помог облачиться в обнову и, отойдя на два шага, нашел, что перед ним стоит очень даже симпатичный парень.
      - Ну вот, на человека стал похож!
      Пяйвий зарделся, принялся суетливо обдергивать полы кафтана, но Глеб не стал ждать и потащил его дальше - в лавку ювелиров и оружейников.
      Когда вошли, Пяйвий раскрыл рот от изумления, увидев на прилавках великолепные чеканные чаши, покрытые зернью кубки и братины, серебряные пластины, украшенные яркой перегородчатой эмалью...
      - Вон туда смотри! - шепнул Глеб, указывая на стены, где висели тяжелые щиты, мечи в дорогих ножнах, кольчуги, копья, булавы, боевые топоры с длинными рукоятками. Но Пяйвия это не прельщало, он не мог оторвать взгляда от прилавков. Глеб уже подумывал, не купить ли ему в подарок какую-нибудь безделицу, как вдруг из-за спин двух почтенных купцов, только что вошедших в лавку, выскочил оборванец с лысой как колено головой, схватил золотую чашу и через полуоткрытую дверь угрем выскользнул наружу.
      Все произошло прямо перед носом у Пяйвия. Он толкнул засмотревшегося на мечи Глеба и крикнул, опережая хозяина лавки:
      - Вор!
      - Где?
      - Там! Там! - Пяйвий и лавочник закричали в один голос, но Глеб уже не слушал и, растолкав купцов, бросился на улицу.
      Вора заметил сразу - тот бежал, высоко вскидывая ноги и шлепая голыми пятками по деревянной мостовой. Чашу держал перед собой, обеими руками, и от этого острые лопатки, выпиравшие из-под продранной в нескольких местах рубахи, виляли из стороны в сторону.
      - Стой!
      Оборванец мчался без оглядки, ловко уворачиваясь от встречных. Глеб кинулся вдогонку. Расстояние между ними было невелико, и он думал, что догонит вора в два счета. Но тот, даже с чашей в руках, бежал удивительно быстро, по-заячьи прыгая через прогнившие доски. Глеб, в тяжелых сапогах, еще не отошедший от недавней схватки с разбойниками, понял, что настичь беглеца будет нелегко.
      Вскоре Торговая сторона осталась позади. Редкие прохожие шарахались в стороны, и надеяться на помощь не приходилось. Глеб прибавил ходу, мчался, глотая воздух и уперев взгляд в серое пятно - пузырящуюся от ветра рубаху бродяги. Впереди замаячила башня, от которой длинными полосами расходилась в стороны окружная стена. Бродяга бежал прямо к воротам.
      Глеб собрал последние силы и почти настиг его - оставалось протянуть руку. Но тот, почуяв неладное, обернулся и недолго думая швырнул чашу в лицо преследователя. Глеб едва успел поднять руку - массивная, усеянная маленькими остроконечными рубинами посудина врезалась в предплечье. Мгновенно пробудилась еще не зажившая рана, боль пронизала тело, а перед глазами запрыгали багровые кляксы. Глеб сослепу ткнул перед собой кулаком, попал в пустоту, а еще через миг, когда в голове прояснилось, увидел жуткий оскал чужого лица и длинный нож, крепко зажатый в руке бродяги.
      Глеб машинально тронул пояс и только сейчас сообразил, что безоружен. Рука с ножом, похожая на клюв хищной птицы, метнулась вперед, целя ему в живот. Он увернулся и ударил носком сапога в колено бродяги. Тот, падая, закричал, кувырком, через плечо, прокатился по мостовой, но тут же вскочил как подброшенный и, припадая на ушибленную ногу, кинулся к Глебу.
      - Стой, чумной!
      От этих безумных, брызгающих воспаленной краснотой глаз Глебу стало не по себе. Он шагнул в сторону. Смертоносное жало, чиркнув по бедру, разорвало полу кафтана. Глеб рванулся, схватил бродягу за шиворот, но в тот же миг неловко поставленная нога подвернулась на скользких от дождя досках, и он, с лоскутом в руке, навзничь грохнулся на мостовую. В голове зазвенело. Бродяга вьюном крутнулся на месте и, раздирая рот в торжествующем, по-звериному диком крике, занес нож над упавшим.
      Глеб понял, что погиб. Успел в отчаянии выставить перед собой слабую защиту - ладонь, - как вдруг за спиной бродяги поднялась громадная, будто грозовая туча, тень, и чей-то кулак, похожий на пудовую гирю, обрушился на гладкую как шар голову.
      Нож выпал из разжавшихся пальцев и глухо стукнулся костяной рукояткой о деревянный настил. Бродяга охнул и медленно, как тающий снеговик, осел на мостовую. Глеб приподнялся, заморгал, прогоняя пелену, и изумленно прохрипел:
      - Коста?!
      - Узнал? - Лесной богатырь брезгливо вытер кулак о штаны, переступил через бродягу, словно через груду тряпья, и протянул Глебу руку-лопату. - Давай помогу.
      - Спасибо...
      В голове все еще тенькало, будто лопались тонкие серебряные струны. Ухватившись за протянутую руку, Глеб поднялся, постоял, проверяя, держат ли ноги.
      - Откуда ты взялся?
      - Оттуда. - Коста качнул головой в сторону ворот.
      - Вовремя...
      Вдалеке показались бегущие люди. Валявшийся без чувств бродяга шевельнулся и слабо застонал. Глеб посмотрел на Косту и спросил в упор:
      - Что надумал? Едешь?
      Коста сделал шаг, поднял лежавшую на боку чашу. Повертел в руках и, заглянув внутрь, вслух прочел выгравированную на дне надпись:
      - "Никифор делал". Знать, хороший мастер... Сколько такая вещь стоит, как думаешь?
      - Много.
      - Гл-е-еб! - взлетел на улицей пронзительный голос Пяйвия.
      Коста вздохнул, протянул Глебу чашу и сказал негромко, но твердо:
      - Твоя взяла. Еду.
      Подбежал Пяйвий, по-детски ткнулся лицом в грудь Глебу. Тот почувствовал, как от внезапного прилива нежности защемило сердце, хотел погладить пацана по черным растрепанным вихрам, но в руках была чаша, которую не знал куда деть и держал на весу, боясь уронить, словно она была хрустальная.
      Тут подоспел хозяин лавки и с ним еще человек пять. Глеб бережно подал чашу:
      - Вот. В целости...
      Пяйвий посмотрел на него снизу вверх, глаза сверкали от восхищения. Глеб смутился, повернулся к Косте.
      - Если б не ты...
      Во взгляде Пяйвия мелькнуло удивление, потом сомнение. Но Глеб мягко положил ему на плечо ладонь, подтолкнул к Косте и произнес всего два слова:
      - Это друг.
      Коста усмехнулся, переступил с ноги на ногу и, видя, как в распахнутых глазах Пяйвия тают льдинки недоверия, легонько потрепал его по волосам. Лавочник вытащил из-за пазухи тонкий льняной платок, накинул сверху на чашу и, обращаясь к Глебу, сказал коротко:
      - Идем!
      - А с этим что? - спросил Коста, кивнув на очнувшегося бродягу, который сидел на мокрой мостовой и ошалело озирался по сторонам.
      - С этим? Известно что - повязать и под суд. Он у меня свое получит.
      Все, кто был с лавочником, зашумели: "Судить... судить..." - но Коста вдруг скинул с плеча котомку, достал матерчатый кошель, вынул оттуда три гривны и протянул торговцу.
      - Вот что... Уступи-ка мне его.
      Лавочник вытаращил глаза:
      - Зачем?
      - Жалко... Глядишь, со временем одумается, человеком станет.
      - Этот? Да никогда!
      - Как знать. Ну что, по рукам?
      Гривны брякнули в широкой ладони Косты, но лавочник отвернулся, буркнул через плечо:
      - Забирай даром.
      Коста степенно кивнул, бросил две гривны обратно в кошель, а третью, оставшуюся, вложил в руку бродяги.
      - Держи! И пораскинь умом, если он у тебя есть.
      Нагнулся, поднял нож.
      - А эту игрушку я заберу. Тебе она ни к чему.
      Бродяга молча сидел на мостовой. Глеб, уходя, оглянулся, и ему показалось, что на щеках человека, который только что мог стать его убийцей, блеснули слезы...
      Когда вернулись в лавку, хозяин водрузил чашу обратно на прилавок, любовно протер платком густо-красные, как брусничный сок, рубины. Повернулся к Глебу.
      - Чем тебя отблагодарить? Денег, конечно, не возьмешь.
      - Не возьму.
      - Тогда подожди. - Лавочник скрылся за толстой парчовой занавесой, через минуту появился опять и положил перед Глебом маленький круглый оберег серебряную пластинку на шелковой нитке. - Прими в дар. От сердца.
      Глеб взял оберег в руки, всмотрелся. На отшлифованной до зеркальности пластинке были выбиты крошечные буквы: "Се защита от зла". Не раздумывая, расправил нитку и надел оберег на шею Пяйвию.
      - Это тебе.
      Тот залился малиновым румянцем, протестующе замотал головой, но стоявший рядом Коста непререкаемо пробасил:
      - Бери, бери. Сгодится.
      Глеб еще раз оглядел стены лавки.
      - Мне бы меч ненадежнее. Такой, чтоб в походе не подвел.
      - К свеям собрался? - спросил хозяин.
      - Да нет, дальше. - Глеб усмехнулся, повторив это слово: - Дальше...
      Лавочник снял со стены обшитые зеленым бархатом ножны, медленно вытащил тяжелый меч. Мерцающий свет масляных ламп прыгнул на гладкую поверхность полированной стали, растекся, словно ручей, по узкому руслу от рукояти до острия, забурлил, вспыхивая... Глеб невольно сощурился, ощутив одновременно трепет, восторг и благоговение перед чудесным оружием.
      - Держи. - Лавочник протянул ему меч. - Конечно не кладенец, но лучшего клинка во всем Новгороде не сыщешь.
      Глеб с волнением принял из его рук меч и, повинуясь страстному порыву, прижался горячими губами к холодной стали.
      Стояло теплое бабье лето. Сладко пахло лиственной прелью, а над Волховом то и дело поднимались туманы.
      Евпатий сдержал слово - оба ушкуя были заправлены провизией и снаряжены всем необходимым. Илья собрал надежную команду из шестнадцати человек - людей бывалых и крепких, готовых идти на край света.
      - Ну вот, - сказал Глеб Пяйвию. - А ты говорил, нет смелых.
      От новгородской пристани отошли дождливым воскресным утром. Глеб, видя непогоду, хотел отложить отход на день-другой, но Илья уговорил не тянуть: отбывать в дождь - хорошая примета. Евпатий с причала пожелал им удачи и скупо, по-мужски махнул рукой. С тем и отчалили.
      Волхов шумно катил волны, толкал ушкуи в крутые осмоленные бока. Когда Новгород растаял в тумане, Глеб перешел с кормы на нос и стал смотреть вдаль, словно надеялся разглядеть лежавшее впереди Ладожское озеро. Рядом, борт о борт, шел второй ушкуй, старшим на котором был поставлен Илья.
      - Что, кормщик, грустно? - услышал Глеб голос Косты.
      Не отрывая взгляда от волн, тот ответил:
      - Грустно... Вот здесь, - показал на грудь, - колет.
      - Пройдет. Пока до Ладоги дошлепаем, втянешься, печаль ветром выдует. А если в бурю попадем, то совсем не до грусти будет - только успевай снасти крепить да воду вычерпывать.
      Коста ушел на корму. Странное дело, он не сказал ничего утешительного, но Глеб почувствовал, как от сердца отлегло. Глубоко вздохнул, вбирая в легкие свежий речной воздух, повернулся и увидел перед собой лицо, которое прошлой ночью явилось ему в кошмарном сне - лицо бродяги, укравшего из лавки золотую чашу.
      - Ты?! - Рука ухватилась за рукоять меча. - Откуда?
      Бродяга молча ткнул пальцем под ноги, и уголки его губ разошлись в ухмылке.
      - Снизу? - В сердце Глеба шевельнулась ледяная игла, но бродяга спокойным тоном пояснил:
      - Из трюма. Где бочки.
      - Прятался в трюме? - оторопело спросил Глеб. - Зачем?
      - Хотел уйти с вами.
      - Ты знаешь, куда мы идем?
      - Знаю.
      - И не боишься?
      - Нет.
      Глеб задавал вопросы не думая, голова соображала туго, а пальцы все еще нервно сжимали меч. Выручил подошедший Коста. Он скользнул по бродяге спокойным взглядом и спросил невозмутимо:
      - Никак одумался?
      Вместо ответа тот порылся в лохмотьях, которые заменяли ему штаны, извлек оттуда гривну и на раскрытой ладони протянул Косте.
      - На. Не пригодилась.
      - Она и мне ни к чему. Оставь... на память. Куда плывем, ведаешь?
      - Ведаю. Там что, серебро не в ходу?
      - Не знаю. По мне, в чужих краях крепкий кулак любых денег дороже. Как звать-то?
      - Савва.
      - Холоп?
      - Бывший... - процедил бродяга сквозь зубы.
      - Оно и видно. Что делать умеешь, кроме как воровать?
      - Много чего. Могу снасть тянуть, могу грести. Было время, в домнице работал.
      - А лук со стрелами держал когда-нибудь?
      - Приходилось.
      - Хорошо. - Коста взглянул на Глеба. - Ну что, кормщик, берем его к себе?
      Глеб замялся. Беглый холоп... вор... В походе, где все решает вовремя подставленное плечо, иметь под боком такого человека небезопасно, совсем небезопасно. Но куда его теперь? Высадить? Неловко. Вдруг он и впрямь с душой?
      - А ты как думаешь? - спросил Глеб, и Коста по глазам прочитал: "Как скажешь, так и будет".
      - Я думаю, надо взять. Нутром чую, не подведет. Бродяга застыл в напряжении, ожидая приговора.
      - Ладно. - Глеб согласно кивнул. - Пусть остается.
      ...Волхов прошли без приключений, но когда вышли на простор Ладоги, небо нахмурилось - на солнце набежала тень, и, словно морщины на лбу, стали собираться серыми складками грозовые облака. К вечеру последний синий лоскут исчез за плотной завесой, и сразу же ударил гром. Глеб по совету Ильи приказал править ближе к берегу. Порывистый ветер колотился в паруса, ушкуи качались и вздрагивали, будто кто-то невидимый громадными ногами пинал их в борта и в корму.
      Посыпал дождь, крупный и тяжелый. Высокие волны взлетали кверху, скалясь зубастыми гребнями и разбрасывая белую слюну, словно затеяли с небом игру - кто кого переплюнет. Справа, в колеблющейся дымке, показался берег.
      - Держи прямо! - прокричал Коста Глебу. - До Свири недалеко осталось, авось проскочим.
      Сильный порыв ветра положил ушкуй на бок. Суденышко хлебнуло бортом воды, с натугой выпрямилось. Глеб, а за ним остальные, бросились к ковшам и ведрам. Следующий порыв крутолобым зверем уперся в парус, натянул его так, что затрещали швы. Ушкуй зарылся носом в волну, заходил ходуном - еще чуть-чуть, и заржал бы, как взмыленная лошадь.
      - Спускаем! - закричал Коста. - Теперь и так домчит!
      Вдвоем с Глебом они схватились за конец снасти, потянули, спуская трепещущий парус. Неожиданно веревка лопнула возле самых рук. Белое полотнище, похожее на крыло исполинской птицы, взвилось над палубой, рванулось раз, другой и, оборвав второй конец, взмыло в воздух. В мгновение ока ветер безжалостно смял его, превратил в бесформенный ком и яростно швырнул в оскаленные волны.
      Глеб со злостью хватил кулаком по мачте.
      - Ничего! - донесся сквозь шум голос Косты. - Не беда, новый привяжем!
      Запасных парусов было два - по одному на каждый ушкуй. Глеб помнил об этом, но грызла досада, что парус потеряли так быстро, на Ладоге, откуда до моря еще плыть и плыть.
      - Не переживай, - успокоил Коста. - Главное, живы.
      До устья Свири все-таки добрались. С трудом пристали к берегу и, промокшие до нитки, сошли на землю.
      - Все за хворостом! - распорядился Глеб. В этом приказе не было нужды Илья, Коста, Сав-ва и даже Пяйвий, едва ступив на берег, бегом напра- -вились в лес. Вскоре недалеко от озерной кромки запылало сразу несколько костров, возле которых тесными кучками собрались продрогшие ушкуйники.
      - Обошлось, - сказал Илья, грея руки.
      - У нас парус унесло, - сообщил Глеб с сожалением.
      - Бывает...
      Рядом с ними кружком сидели Коста, Пяйвий, Савва и молодой ушкуйник по имени Алай. Глеб подбросил в костер веток, спросил у Ильи:
      - Как по-твоему, надолго такая погода?
      - К утру стихнет.
      Глеб посмотрел на небо, нависшее темным чугунным куполом.
      - А вдруг на неделю?
      - Не может быть, - сказал Илья тоном, не допускающим сомнений. Завтра распогодится, вот увидишь. Утром поставим парус, и можно будет идти дальше.
      Коста повел внимательным взглядом вдоль берега, молча поднялся.
      - Куда ты?
      - Пойду к ушкуям, гляну.
      - Чего на них глядеть? Якоря прочные, не снесет.
      -- Мало ли...
      Что-то странное почудилось Глебу в этих словах. Он поднял голову, увидел освещенное скачущим пламенем лицо Косты и понял, что тот зовет его с собой. Не раздумывая встал, отряхнулся от налипшего сора.
      - Схожу и я.
      Илья пожал плечами и придвинулся поближе к костру. Глеб с Костой пошли к воде. Дождь все еще лил, но капли заметно измельчали, поверхность озера уже не бурлила, а лишь вздымалась упругими островерхими горбами.
      - Скоро стихнет, - подтвердил Коста слова Ильи.
      - Ты что-то хотел сказать? - спросил Глеб, когда они отошли от костров шагов на тридцать.
      - Хотел. Не сказать, а показать. - Коста повернулся к кострам спиной, запустил руку в бездонный карман объемистых штанов и вынул обрывок толстой веревки.
      - Что это?
      - Снасть. От паруса.
      - Который унесло?
      - Точно.
      - Ну и...
      - Взгляни сам.
      Глеб, недоумевая, взял в руки обрывок.
      - Сюда смотри. Видишь? Конец как будто подрезан. Самую малость, всего-то разок-другой ножом провели.
      - Ты думаешь...
      - Вроде и незаметно, а когда потянули, веревка лопнула. Понимаешь?
      Глеб вертел в руках обрывок, разглядывал разлохмаченные концы. То, что сказал Коста, не укладывалось в голове.
      - Подрезали? Но кто? И зачем?
      - Трудные вопросы задаешь, кормщик.
      - Когда выходили из Новгорода, все было цело. Я сам проверял!
      - Тише! Я тоже проверял. Значит, кто-то из наших...
      - Из ребят? Не верю!
      - Больше некому.
      - А вдруг ты ошибся?
      - Но ты же видишь...
      - Я? - Глеб еще раз посмотрел на куцый обрывок. - Ничего не вижу. Веревка перетерлась и лопнула. Обычное дело.
      Коста не стал спорить и отвел взгляд в сторону.
      - Может, ты и прав... Идем спать.
      Ночевали на берегу, возле тлеющих головешек, от которых тянуло приятным теплом. Дождь прекратился, лишь вода в озере недовольно шумела, выплескивая остатки дневной бури. Глебу спалось плохо, из головы не шли слова Косты. Он ворочался с боку на бок, думая о завтрашнем дне и о дальнейшем пути.
      Где-то за полночь сквозь плеск волн ему почудились какие-то звуки - то ли стук, то ли треск. Он приподнялся и стал напряженно вслушиваться. Да... В той стороне, где стояли ушкуи, как будто что-то стучало - равномерно и глухо. Ему даже показалось, что звук идет откуда-то снизу, из-под воды. Он поднялся на ноги, бросил на угли пучок хвороста. Из пепла юркой длиннохвостой ящерицей выскользнуло пламя. Мрак, вытесненный из круга, еще плотнее сгустился окрест. Ночь хранила тайну.
      Намаявшиеся за день ушкуйники спали. Глеб не стал никого будить, взял горящую ветку и, стараясь ступать тише, направился к озеру. Пока шел, непонятные звуки стихли. Оба ушкуя мирно стояли у берега, колыхаясь на волнах. Глеб подумал, что надо бы для проверки забраться хотя б на один, но одежда уже подсохла и лезть в холодную воду совсем не хотелось. Он постоял на берегу, не заметил ничего подозрительного и вернулся обратно.