9. ВРАЧИ

…На развитие медицины, способной диагностировать и излечить любую болезнь, Человеку потребовались бесчисленные века. Но когда был установлен контакт с тысячами иных рас, ему пришлось в куда более короткие сроки повторить то же самое. Для врачей, что шагали к новым и бесконечно разнообразным горизонтам, проблема усугублялась тем, что всегда приходилось помнить о шатком положении Человека в политической структуре Галактики…

«Человек. История двенадцати тысячелетий»

(В книге «Происхождение и история разумных рас» упоминаний о врачах не обнаружено.)

— Что с ним вообще такое? — устало спросил Дарлинский. — Черт, я даже не знаю, за счет чего эта штука живет!

— Не капризничайте, как примадонна, — вам для этого недостаточно много платят! — резко сказал Хэммет. — Продолжайте работу до тех пор, пока не выясните, что оказывает на него влияние.

— Во-первых, — Дарлинский насмешливо взглянул на него, — вы мне докажите, что это он, а не она. Во-вторых, вы платите недостаточно для того, чтобы кричать на меня. В-третьих…

— Вылечите его, и тогда можете рассчитывать на повышение, — раздраженно ответил Хэммет.

— Не нуждаюсь я в вашем чертовом повышении! — взревел Дарлинский. — Мне нужен здоровый экземпляр этой штуки! Иначе толку не будет.

— Это все, чем мы располагаем.

— У него что, нет ни друзей, ни подчиненных?

— В десятый раз повторяю — нет!

— Тогда я спрошу в одиннадцатый. Каким образом посол с другой планеты оказался здесь один-одинешенек?

— Не знаю я, черт бы вас побрал! Не знаю! Все, что мне известно, так это только то, что он внезапно взвизгнул и тут же рухнул как подкошенный. И никому не удалось привести его в чувство. Вот и все. Поэтому его и доставили к вам!

— Разумеется, не удалось. Если кому-нибудь вздумалось бы похлопать его по лицу, если это, конечно, можно назвать лицом, то у бедняги могло не остаться ни одной целой кости. А если бы решили побрызгать водой, то оно, насколько я понимаю, попросту бы растаяло.

В этот момент замигала лампочка внутренней связи, и Дарлинский подошел к панели управления.

— Отделение патологии, шеф, — лаконично представился голос. — Для нас пока нет работы?

Дарлинский изрыгнул в микрофон отборную ругань.

— Не надо так волноваться, шеф! — успокаивающе проговорил голос. — Всего-то и нужно — понять, что с этой дрянью стряслось.

— Знаю, — проворчал Дарлинский, понизив голос. — Толстяк, заведующий этой лавочкой, только что пообещал мне повышение.

— Впечатляет, — заметил голос. — А толстяк, заведующий этой планетой, пообещал войну, если вы не поставите на ноги нашего приятеля. Такие вот веселые дела.

— Что вы там бормочете? — подозрительно спросил Хэммет.

— Вы что, не слушаете новости? — презрительно осведомился голос. — Да он у вас там валяется уже добрых шесть часов.

— Что там еще случилось? — зло буркнул Хэммет.

— Похоже, эти шутники с Пнаты уверены, что мы похитили или даже убили их драгоценного посла. Наверное, он прибыл сюда с миротворческой миссией — оказывается, мы с ними воевали, о чем сильные мира сего не удосужились нам сообщить. И судя по сообщениям журналистов, если мы не сможем убедить пнатиан или пнатов, или как там их называют, в своей искренности, то небольшая стычка может перерасти в полномасштабную войну.

— А умники из Центра не додумались попросить прислать пнатианских врачей? — свирепо спросил Дарлинский.

— Додумались. Но пнатиане уверены, что мы либо убили посла, либо подвергли его промыванию мозгов, и они не собираются никого больше отправлять к нам на заклание, пока мы не вернем их соплеменника живым и невредимым.

— Прекрасно, — едко заметил Дарлинский. — А что, если эта штука отдаст концы в моем кабинете?

— Ну, — усмехнулся невидимый патологоанатом, — тогда, я думаю, у Флота найдутся свои аргументы. — Он хмыкнул и отключил связь.

Хэммет довольно терпеливо дождался, пока Дарлинский облегчит душу очередным потоком изощренных ругательств, после чего подошел поближе.

— Я и не знал, какие последствия может это иметь, — гонору в нем явно поубавилось. — Но давайте вернемся к нашей проблеме.

— Что значит мы? — рявкнул Дарлинский. — Да вы бородавку от раковой опухоли не отличите! Возвращайтесь к себе в кабинет и поразмыслите над тем, как вам на следующей неделе оплатить счет.

Он повернулся к пациенту. Хэммет, пожав плечами, вышел из палаты и тщательно притворил за собой дверь. Дарлинский тяжело вздохнул и принялся просматривать свои записи, сделанные в последние несколько часов. Не густо. Пнатианин дышал кислородно-азотной смесью, но Дарлинский не имел ни малейшего понятия, что произойдет, если, скажем, повысить содержание кислорода. Кожный покров чужака выглядел очень нежным, но врач не решался взять образец — вдруг пнатианин страдает какой-то формой гемофилии. По этой же причине он не мог произвести и анализ крови.

Не знал Дарлинский, и каково тяготение на родной планете этого существа. Чужак имел три ноги, что позволяло предположить довольно высокую гравитацию, но при этом он выглядел до крайности хрупким. И уж, разумеется, Дарлинский не решался провести рентгеноскопию организма пнатианина. Последствия могли оказаться самыми фатальными.

Рук как таковых у инопланетянина не было, вместо них имелись три чрезвычайно гибких трубчатых отростка, весьма отдаленно напоминающие щупальца. Дарлинский попытался понять, какую функцию могут выполнять эти странные отростки, но потом махнул рукой. Раз эта раса сумела создать технику для космических путешествий, то она, несомненно, обладает высокоразвитым разумом, но когда Дарлинский попытался представить себе панель управлений пнатианского корабля, его собственный разум начал пробуксовывать.

Что касается головы чужака, то она покоилась на длинной тонкой шее и имела не одно, а целых четыре отверстия, каждое из которых в равной степени могло служить ртом. Отверстия располагались строго вертикально. Дарлинский поднес свои наручные часы к верхнему — ничего, затем ко второму. Стеклышко часов затуманилось у третьего отверстия. Что ж, до сих пор ему никогда не попадались существа с тремя ртами, впрочем, так же, как и носами, — разве что остальные страдают хроническим насморком. Конечно, это могли быть и уши, впрочем, такое предположение выглядело уж очень невероятным. У всех знакомых ему существ, гуманоидов и негуманоидов, разумных и неразумных, уши отстояли друг от друга как можно дальше. Мочеиспускательный канал и анальное отверстие? Что ж, чего на свете не бывает. Но как тогда отличить их от рта? Дарлинский чуть не рассмеялся, когда представил, как какой-нибудь ретивый доктор-чужак пытается влить ему в прямую кишку добрую порцию горячего куриного бульона. Но тут же одернул себя и нахмурился — веселиться он сможет только после того, как вылечит своего загадочного пациента.

Или точнее, если ему удастся вылечить его. У пнатианина имелось два глаза. Хоть с этим все было более или менее ясно. Дарлинский приподнял веки — глаза были мутные, зрачок практически не реагировал на свет. Над глазницами нависал скошенный лоб. Череп инопланетянина напоминал головку младенца, над которым от души потрудился изверг-акушер.

Частота пульса чужака в два раза превышала человеческую, но это могло быть следствием непривычной для организма силы тяжести. Или признаком приближающейся смерти. Или…

Дарлинский еще раз от души выругался, отступил назад и оглядел своего пациента. Настроение у него ухудшалось с каждой минутой. В конце концов, он не специалист по кислорододышащим! Но Джекобсон, как назло, отправился в отпуск на Делурос VIII, и поэтому больничное начальство решило вытащить признанного гения из хлорной палаты, наградить его хорошим пинком и скомандовать: «Лечи!» Вопрос только в том, как?

Из задумчивости Дарлинского вывел сигнал связи. Разумеется, это был Хэммет.

— Ну что, появились какие-нибудь мысли?

— В основном они относятся к тому, что я сделаю с вами после того, как избавлюсь от этого пациента! — свирепо сообщил Дарлинский.

— Надеюсь, мы оба продержимся здесь достаточно долго для того, чтобы у вас появилась такая возможность, — едко парировал Хэммет. — Я проверил эту историю. Все правда. Правительству удалось выиграть немного времени, но если мы не поставим посла на ноги и тем самым не докажем свою невиновность, то произойдет самое худшее.

— Кому-нибудь пришло в голову запросить необходимые сведения у пнатианских врачей?

— И да, и нет.

— И что, черт побери, это означает?

— Да, в голову пришло. Нет, никаких сведений они не получили. Вы не понимаете всей сложности политической ситуации. Я сам в это с трудом верю. Уж не знаю, то ли жители Пнаты все поголовно параноики, то ли имеется еще какая-то причина, но они отказались не только послать к нам своих врачей, но и снабдить нас хоть какой-нибудь информацией. Сначала они желают убедиться, что с послом все в порядке.

— По-моему, они хотят убедиться совсем в обратном, — угрюмо заметил Дарлинский.

— Я узнал, что существо женского пола. Ее зовут… ммм… неважно. Что-то вроде Леоноры. И, к счастью, наша Леонора не беременна.

— Это тоже они сообщили?

— Не напрямую, но из их слов я понял, что Леонора совсем недавно достигла детородного возраста.

— Тогда какого черта они отправили ее послом к расе, с которой находятся в состоянии войны? Да еще одну! — возмутился Дарлинский.

— Откуда мне знать? — желчно откликнулся Хэммет. — Психологи работают над этим, но они продвинулись не больше вас.

— Надеюсь, вы не ждете, что я расплачусь от сочувствия к ним.

— Нет, не жду. Если вас постигнет неудача, то остаток своей жизни мы с вами проведем, изнывая от жалости к самим себе.

— Очень остроумно, — проворчал Дарлинский.

— Нет, — поправил скорбный голос его собеседника, — никогда в жизни я не был столь серьезен. Лучше бы она погибла на операционном столе, чем просто лежала здесь и медленно умирала. Я не стану возражать, если вы захотите сделать ей прямой массаж сердца или еще что-нибудь столь же кардинальное. Вы должны что-то предпринять! Вам нужны помощники?

Дарлинский грубо выругался и с силой треснул по кнопке. Бормоча проклятия, он вернулся к пнатианке и снова принялся ее осматривать. Теперь он хотя бы знал, что это женщина. Значит, ее тело должно иметь какие-то особенности. Дюйм за дюймом врач исследовал существо, но не обнаружил ничего примечательного. За исключением четырех псевдортов на теле пнатианки не было никаких отверстий. Итак, одно отверстие предназначено для дыхания, второе, по-видимому, для приема пищи, тогда третье — для половых сношений, и остается еще одно. Словом, Дарлинский не продвинулся ни на шаг.

Он взглянул на часы. Почти двадцать часов на ногах, еще немного, и он грохнется в обморок от усталости. Хорошо бы поспать, но сначала надо отправить, все-таки отправить в патологию хоть что-нибудь на анализ. Призвав на помощь двух медсестер, Дарлинский взял небольшие образцы ткани с каждого из отростков-щупальцев, один образец кожи и мазки с каждого из трех недыхательных отверстий.

Как ни старался он быть осторожным, но на месте одного из срезов выступила розовая жидкость. Кровь, автоматически подумал он, поместил несколько капелек на стеклышко и принялся наблюдать за кровотечением.

Оно остановилось почти мгновенно, и Дарлинский со вздохом облегчения отослал медсестер в лабораторию.

— Доложите о результатах часов через шесть, а сейчас найдите-ка мне свободную палату с ванной. Через пять часов мне понадобится завтрак и что-нибудь горячительное.

Через десять минут Дарлинский спал мертвым сном.

Проснулся он совершенно разбитым. Приняв душ и проглотив на скорую руку завтрак, Дарлинский поспешил в лабораторию.

— Почти полное отсутствие красных кровяных телец еще ничего не значит, — сообщил патологоанатом Дженнингс, пока Дарлинский просматривал результаты. — Конечно, это вполне может свидетельствовать о плохом состоянии крови, но, с другой стороны, возможно, этот зверь и без них прекрасно обходится. Думаю, нам все-таки стоит исходить из предположения, что состав крови близок к нормальному.

— Почему?

— Просто потому, — жизнерадостно рассмеялся Дженнингс, — что если кровь не в порядке, то плохи наши дела. Я определил ее структуру, но мы еще не успели синтезировать красные кровяные тельца нужного типа. Поэтому лучше думать, что с кровью у этой штуки все нормально.

Дарлинский кивнул и что-то неразборчиво пробурчал.

— А что ткани?

— Здесь нам повезло больше… или меньше. Все зависит от точки зрения.

— И какие имеются точки зрения? — Дарлинский настороженно взглянул на патологоанатома.

— Если точка зрения сводится к стремлению найти объект для лечения, то у меня для вас кое-что есть, шеф. Взгляните.

Дарлинский склонился над микроскопом. Даже при минимальном увеличении можно было разглядеть все признаки необычайно высокой клеточной активности.

— Что это?

— Точно сказать не могу. По всем законам этот кусочек кожи должен был уже умереть, но этого не происходит. Будь я проклят, если понимаю, за счет чего он живет. Нет ни питательной среды, ни кислорода.

— Кстати, о кислороде. Что там с дыхательной смесью?

— Судя по структуре крови, вполне годится та, что есть. Содержание кислорода в крови близко к нормальному, так что лучше ничего не менять. Можно сжечь легкие.

— А что ты скажешь о мазках?

— Вот это действительно интересно.

— Что-нибудь нашли?

— Ничего. Абсолютно ни-че-го.

— Мда, немного же надо, чтобы тебя заинтересовать.

— Потерпите, шеф. Осмелюсь спросить, кто сказал вам, что это женщина?

— Хэммет.

— А он откуда узнал?

— От пнатиан.

— Вот как?

— Так что показали мазки? — озадаченно спросил Дарлинский.

— Ничего. Ничего, что могло бы указать на половую принадлежность. Мазок номер один, соответствующий нижнему отверстию, содержит воду, несколько ферментов и остатки двух органических растворов. Можно утверждать, что единственное назначение этого отверстия — поглощать жидкую пищу. Мазок номер два содержит остатки твердых веществ, бактерии и нечто, отдаленно напоминающее желудочный сок. Следовательно, в отверстие номер два наш друг запихивал твердую пищу. А вот с мазком номер три возникла проблема. Но я готов держать пари, что отверстие, ему соответствующее, служит исключительно для того, чтобы издавать звуки.

— Черт побери, но одно из отверстий просто обязано быть половым органом! — рявкнул Дарлинский. — У нее нет больше ни одной свободной дырки, а нам со всей определенностью дали понять — это женщина!

— Возможно, но мы не обнаружили никаких следов полового гормона, смазки или каких-либо еще выделений. Мне казалось, что обнаружить половой гормон у теплокровного кислорододышащего — очень простая задача.

— А не может это неопознанное отверстие играть роль анального?

— Маловероятно, — Дженнингс покачал головой. — Я бы даже выразился категоричней: безусловно, нет. Следы остались бы в любом случае. Мне очень жаль, шеф, что задал вам такую задачу.

— Задачу? Да ты задал целых две задачи!

— Вот как?

— Во-первых, я должен вылечить женскую особь, начисто лишенную каких-либо половых признаков. А во-вторых, мне нужно накормить едока, который совершенно непонятным образом избавляется от отходов.

— Может, как раз в этом и состоит причина болезни? — улыбнулся Дженнингс. — Наша незнакомка переела и теперь мается.

— Остряк чертов! Ладно, пойду взгляну на нее еще раз, может, что и надумаю.

Дарлинский открыл дверь, и тут же в нос ему ударило ужасающее зловоние. Он зажег верхний свет и бросился к пнатианке. Она дышала с огромным трудом — все лицо, в том числе и дыхательное отверстие, покрывала пленка отвратительно пахнущей слизи. Слизь, судя по всему, вытекала из отверстия, предназначенного для потребления пищи. Призвав на помощь медсестру, Дарлинский перевернул пнатианку на бок, надел антисептические перчатки и принялся счищать слизь с лица. Через минуту дыхание восстановилось. Оставив пациентку на попечение сестры, Дарлинский с образцами жидкости помчался в лабораторию.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Дженнингс после тридцатиминутной возни, — одной проблемой меньше. Похоже, одно отверстие выполняет обе функции — принимать пищу и избавляться от отходов. Крайне неэффективно. И, честно говоря, довольно необычно.

— Ты уверен, что это не рвота?

— Абсолютно. Остатки непереваренной пищи отсутствуют начисто. Организм извлек из пищи все, что ему было нужно, и изверг отходы.

— Век живи, век учись, — изрек Дарлинский. — Дали бы мне годик-другой, я, глядишь, и вылечил бы бедняжку.

— Судя по сообщениям, в вашем распоряжении значительно меньше времени.

— И не напоминай мне об этом! — раздраженно махнул рукой Дарлинский. — Как ты думаешь, мы можем подвергнуть ее рентгеноскопии?

— Мне не кажется, что рентгеновский анализ причинит ей большой вред. Конечно, в обычных условиях стоило бы повременить, но наши обстоятельства трудно назвать нормальными. Так что мой совет, шеф, — действуйте!

Два часа спустя Дарлинский изрыгал проклятия, разглядывая снимки.

— Ну как, шеф? — осведомился Дженнингс по внутренней связи.

— Сломанных костей нет, — простонал врач, — поскольку у нее вообще нет костей!

— А что показала флюороскопия?

— Ничего особенного. Мне встречались и куда более сложные пищеварительные системы. Тут все достаточно просто. Пища поступает внутрь, переваривается, разносится по организму, и через один-два дня отходы исторгаются обратно. Остается одно — повреждение мозга. Но, черт побери, как можно установить травму, если я никогда в жизни не видел неповрежденный мозг существа этого вида. — Он грубо выругался. — Ни одной зацепки!

— Печально, — согласился Дженнингс, — кстати, по поводу образцов…

— Что там?

— Они растут, шеф. Еще неделя, и они перестанут помещаться в контейнере.

— Может, какая-то форма рака?

— Ни в коем случае! — категорично отозвался патологоанатом. — Раковые клетки никогда не ведут себя подобным образом. Происходит что-то очень странное. По всем законам образцы ткани уже давно должны погибнуть и разложиться.

— Мда, к тому же, если бы она страдала раком кожи, то я бы обнаружил это, — пробурчал Дарлинский и прошелся по кабинету. — Спятить можно! Дыхательная система в норме, пищеварительная система в норме, система кровообращения в норме. Так в чем же причина?

— Может, ушиб?

— Сомневаюсь. Остались бы следы. Сердечный приступ также, наверное, исключается. Состояние, сколь бы далеким от нормы оно ни было, стабильно. В случае внезапного приступа оно должно либо ухудшаться, либо улучшаться, но не происходит ни того, ни другого.

— Если уж вас интересуют парадоксы, шеф, — вставил Дженнингс, — то подумайте, почему все настаивают на том, что это женщина.

— Мне и своих парадоксов хватает! — взъярился Дарлинский.

— Я хочу вам помочь, шеф, — обиделся Дженнингс. — Если понадоблюсь, я на месте.

Дарлинский, проклиная все и вся, вернулся к пациентке. Что же произошло?! Вирус? Но вирус либо уже убил бы организм, либо сработала бы иммунная защита.

Самым странным было именно то, что ничего не менялось. Ни в худшую сторону, ни в лучшую.

Ну хорошо, будем рассуждать логически. Дарлинский сел на стул напротив пнатианки. Если состояние больной неизменно, то должно быть и неизменно какое-то внутреннее или внешнее условие, вызвавшее болезнь. Внутренние системы в норме, и Дженнингс до сих пор не обнаружил никаких вирусов и бактерий. Поэтому остается предположить либо мозговую травму, которую невозможно выявить, либо ненормальные внешние условия.

А если все дело в последнем, то проще всего начать с изменения гравитации и атмосферных условий.

Он уменьшил силу тяжести в боксе до нуля, но никаких изменений в состоянии пациентки не произошло. Затем Дарлинский увеличил гравитацию до трех g. Дыхание пнатианки стало глубже, но и только. Продолжать он не решился — дальнейшее повышение силы тяжести могло оказаться опасным для бескостного существа.

Закончив с гравитацией, он укрепил на голове пациентки маску и начал понижать содержание кислорода в дыхательной смеси. Пятнадцать процентов, двенадцать, восемь. Ему стало не по себе. Так можно далеко зайти. Внезапно веки существа дрогнули.

Окрыленный, он еще понизил содержание кислорода. Семь процентов, пять, четыре… Свершилось!

Пнатианка забормотала, щупальцевидные отростки беспорядочно задергались. Дарлинский, привязав ее к столу эластичной лентой, отошел в сторону. Глаза пациентки открылись, движения участились. Дарлинский ждал. Прошло десять минут, но ничего не менялось. Взгляд больной, казалось, не мог сфокусироваться, а движения по-прежнему носили совершенно беспорядочный характер. Словно пнатианка задалась целью во что бы то ни стало убедить доктора в полной неспособности управлять своими конечностями.

У Дарлинского забрезжила догадка. Требовалось кое-что еще проверить. Он вызвал Дженнингса.

— Скажи-ка, что произойдет с человеком, если удвоить содержание кислорода, поступающего в его легкие?

— Скорее всего он зайдется от смеха, — немедленно ответил патологоанатом.

— Это я знаю, — отмахнулся Дарлинский. — Меня интересует другое — он может потерять сознание?

— Сомневаюсь. С какой стати?

— А если содержание кислорода увеличить в четыре раза?

— Иногда такой способ применяют в чрезвычайных обстоятельствах.

— И больные при этом не отключаются?

— Случается. Но редко. Шеф, к чему вы клоните?

— Ответь мне на последний вопрос, и я тебе все объясню.

— Хорошо.

— Если поместить человека в атмосферу с девяносто…

— Помещайте! — оборвал его Дженнингс.

— Дай мне закончить. Если оставить его в такой атмосфере на неделю?

— Думаю, никто не проводил такого эксперимента. Возможно, избыточный кислород сожжет мозг и легкие, а следовательно… Постойте! Вы хотите сказать, что…

— Что пациентка привыкла дышать воздушной смесью с четырехпроцентным содержанием кислорода. А с того момента, как она прибыла к нам, эта несчастная вынуждена вдыхать в восемь раз больше кислорода. Поначалу она, наверное, чувствовала себя превосходно, но наступил момент, когда организм не выдержал кислородной агрессии, и наша подопечная потеряла сознание.

— Так вы нашли решение, шеф! — воскликнул Дженнингс. — И какое простое!

— Никакого решения я пока не нашел, — резко ответил Дарлинский. — Держу пари, что мозгов у нее осталось с наперсток. Координация отсутствует полностью, взгляд не фокусируется, из отверстий непрерывно сочится какая-то гадость. Ее умственные способности ниже, чем у самого последнего идиота. Вылечить мы ее сможем, но разум к ней не вернется.

— Может, вас утешит то обстоятельство, что перед тем, как потерять сознание, она, вероятно, испытывала истинное блаженство.

— Мне сразу полегчало, — мрачно заметил Дарлинский и отключил связь.

Ему не давала покоя одна мысль. Он вызвал Хэммета, объяснил ситуацию и принялся ждать, пока тот проконсультируется с правительством.

Хэммет объявился через час.

— Вы отлично справились, но с пнатианами мы не смогли договориться. Сначала они обвинили нас во лжи, потом все-таки поверили, но решили, что мы несем ответственность за случившееся. Нам даже почти удалось достичь согласия, но в итоге все сорвалось. Через два дня кончается перемирие, и если вам не удастся к этому времени восстановить ее умственные способности, то… — он замолчал.

— Можно задать вам один вопрос? — спросил Дарлинский.

— Валяйте.

— Почему вы решили, что посол — женщина?

— Об этом сказал представитель пнатиан.

— Он сказал, что это женщина?

— Ну да.

— Вы можете повторить в точности его слова?

— Попробую. Он выразил сожаление, что Леонора, или, как там ее, совсем недавно вступила в пору деторождения.

— Это дословно?

— Не совсем. Но наши переводчики постарались передать его слова максимально точно.

— Наши переводчики? — переспросил Дарлинский. — То есть гетеросексуальные женщины и мужчины?

— К чему вы клоните?

— Пока ничего не спрашивайте. А скажите, правильно ли я вас понял: если посол не выйдет из растительного состояния или умрет, то они объявят нам войну?

— Верно.

— Хорошо. Тогда я попрошу вас об одной любезности.

— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Хэммет.

— Я хочу, чтобы вы перекрыли полностью доступ в операционную палату 607 и в соседнюю терапевтическую. Распорядитесь создать там атмосферу со следующим составом: три с половиной процента кислорода, девяносто пять процентов азота и полтора процента инертных газов. Давление нормальное. Поставьте охрану и проследите, чтобы не впускали никого, кроме Дженнингса. Повторяю, никого. Только с моего разрешения.

— Через два часа все будет готово. Но…

— Никаких вопросов. Да, еще одно. Мне нужен открытый чан с концентрированной азотной кислотой, и обязательно накройте его непрозрачным материалом.

— Чан с кислотой?

— Именно. И не забудьте обернуть его. Через два часа я буду в операционной.

Когда в назначенное время Дарлинский с медсестрой вкатили пнатианку в палату, все уже было готово. Дженнингс восседал на операционном столе с самым озадаченным видом.

— Я чуть не спятил, — пожаловался он, — пока гадал, что вы задумали, шеф. Что за операцию вы тут собираетесь проводить? У меня есть только один ответ, да и тот идиотский.

— Идиотские ответы оставь себе, — пробурчал Дарлинский. — Ответ действительно единственный, но вполне разумный. Ты сможешь выполнить функции анестезиолога?

— А нужно?

— Чрезвычайно. А сейчас всем надеть кислородные маски. — Проследив за тем, чтобы помощники выполнили его приказ, Дарлинский распорядился понизить содержание кислорода в атмосфере до трех с половиной процентов. — Так, Дженнингс, дай теперь ей тридцать процентов, чтобы усыпить.

Дженнингс приложил кислородную маску к дыхательному отверстию, и пнатианка почти мгновенно отключилась.

— Кислота здесь? — Дарлинский оглянулся. — Хорошо. Сестра, приготовьте все для ампутации.

— А что вы собираетесь ампутировать, сэр? — растерянно спросила та.

— Голову.

— Я так и знал! — радостно воскликнул Дженнингс. — Вы сошли с ума, шеф!

— А что мы теряем? — осведомился Дарлинский, игнорируя ужас в глазах сестры. — Война начнется в любом случае: умрет пациентка или останется идиоткой. Единственный способ предотвратить войну — ампутация головы.

С этими словами он наклонился над пнатианкой и сделал надрез поперек длинной тонкой шеи-стебля. Руки доктора двигались уверенно и быстро, и вскоре голова оказалась отделенной от остального тела.

— Сестра, — он вскинул на нее глаза, — вы, возможно, удивитесь, но зашивать мы не будем. Если хотите, то можете наложить жгут минуты на полторы, но потом придется его убрать.

Перепуганная до смерти сестра лишь слабо кивнула в ответ.

— Дженнингс, ты знаешь, что делать с головой? — спросил врач.

— Кислота?

Дарлинский кивнул.

— Если мы хотим избежать лишних неприятностей, то тебе следует поторопиться, иначе вскоре вокруг начнут вопить о кровавом убийстве.

— Но может, гуманнее было бы кремировать?

— Несомненно. Но мне как-то не хочется тащить бормочущую голову через пять этажей и отвечать на вопросы, чем это я занимаюсь. А тебе?

— Мне тоже. — Дженнингс улыбнулся. С кряхтением он отделил голову от туловища, почти бегом пересек палату и бросил голову в чан с кислотой.

Дарлинский снял с шеи жгут. Крови не было.

— Нужды в этом нет, но все-таки давайте вставим туда трубку с воздушной смесью. Затем, Дженнингс, тебе надо сбегать к себе в патологию и поискать нужный питательный раствор для внутривенных вливаний. Он нам может понадобиться, хотя при таком слое подкожного жира… — он покачал головой.

Дженнингс исчез. Дарлинский выпрямился и посмотрел на сестру.

— Пока исход операции не станет ясным, вам, боюсь, придется посидеть под домашним арестом. Вам не следует общаться ни с кем, кроме мистера Хэммета, доктора Дженнингса и меня. Вы поняли?

Та молча кивнула.

— Хорошо. Пока побудьте здесь. Позвоните Хэммету и скажите ему, чтобы он немедленно шел сюда.

— Хэммет появился через четыре минуты. Дарлинский рассказал ему про операцию.

— Видите ли, — он хмуро взглянул на него, — вся суть состоит в том, что посол вовсе не является женщиной. Сначала эта проблема сбила меня с толку, но я отмахнулся от нее, потому что в тот момент имелись более насущные вопросы. Но потом до меня все-таки дошло. Я должен был понять раньше! Все свидетельствовало об этом: ткань продолжала расти даже в отсутствие какой-либо питательной среды; половых органов мы не обнаружили, так же как и следов половых гормонов. Вывод напрашивался сам собой: существо размножается делением, следовательно, способно к регенерации. Я должен, должен был бы понять это уже тогда, когда брал образцы тканей! На месте надреза выступило совсем немного крови, да и та свернулась через считанные мгновения.