1

Иван Горчев — матрос фрахтера «Рангун» — получил Нобелевскую премию по физике, когда ему не было и двадцати одного года. Столь беспримерное научное достижение в таком нежном и поэтическом возрасте факт сам по себе замечательный, хотя некоторые могут усмотреть определенное отсутствие бонтона вот в чем:

Иван Горчев, собственно говоря, выиграл премию у нобелевского лауреата — профессора Ноа Бертинуса, которому несколько дней тому шведский король вручил высокую награду, — выиграл в карточную игру, называемую «макао». Конечно, всегда и везде найдутся любители выискивать пятна на солнце, но факт налицо: двадцатилетний Иван Горчев вошел в число мировых знаменитостей.

Профессор Бертинус поднялся на пароход в Г„теборге с премией в кармане. Перед отплытием представители шведского общества Франклина почтили заслуженного исследователя в области атомной физики большой золотой медалью. После отплытия выдающийся ученый считал дни и часы до прибытия в

Бордо, где его ждал виноградник в несколько соток; таковой недвижимостью,

впрочем, владеют почти все французские государственные служащие от

помощника палача до директора музея.

В Саутхемптоне на борт поднялся Иван Горчев — он надумал по какой-то ему самому неведомой причине пересечь Ла-Манш. Установлено, что с фрахтера его списали, поскольку он огрел штурмана четырехзубчатым лодочным крюком: но почему субъекту, который ударил штурмана и был освобожден от занимаемой должности, понадобилось пересечь Ла-Манш — столь же неясно, как и многие другие замыслы его и поступки.

Неясно, к примеру, как вообще состоялось знакомство легкомысленного юнца с научным светилом и как объяснить готовность пожилого, замкнутого профессора сыграть, хоть и по маленькой, в запрещенную игру макао. Вероятно, мы никогда не узнаем подробностей. Якобы Горчев предложил профессору, страдающему от морской болезни, коктейль собственного изобретения — смесь коньяка, лимонного сока и содовой. Профессор несколько взбодрился и спросил молодого человека, кто он и откуда.

— Меня зовут Иван Горчев, род занятий — двадцать один год. Сын младшего брата барона Горчева из Нашего Городина, царского камергера. Отец — капитан гвардии, дядя — Юствестий Верстков, командующий губернским гарнизоном, защищал Одессу от мятежного флота. Ни единого слова правды. Но удивительное дело: доверчивость молоденьких девиц и пожилых ученых поистине безгранична. Профессор надел пенсне:

— Вы, следовательно, эмигрант?

— Так точно, батюшка Профессорович, — вздохнул наш герой. — Мой отец под хорошую руку даривал десятки тысяч рублей на императорский балет. Эх, как летел он, бывало, на тройке с позолоченным гербом через Царское Село… Гей, наливочка!

Гей, Волга, еще бы разок тебя увидеть!

— Но вы вряд ли можете помнить Россию, если вам двадцать один год.

— То-то и оно, батюшка Профессовский. Никогда я не видел этих удивительных снежных полей, которые так врезались в память…

— И что вы делаете здесь, господин Горчев?

— Тише! Я переодет матросом из политических соображений.

Как вы успели, вероятно, заметить, наш герой отличался замечательным качеством: он не говорил правды и не лгал, а просто и порывисто излагал все, что приходило в голову. Такое свойство уже не раз вовлекало его в невообразимые истории, поскольку довольно редко наблюдалась логическая связь между его словами или поступками.

— К сожалению, с деньгами у меня туговато, один негодяй меня, в сущности, ограбил.

— Каким образом?

— Я был глуп и любопытен. Знакомишься, знаете ли, с подозрительными типами, не думая о последствиях. Однажды в Лондоне какой-то подлец завлек меня играть в макао и все денежки… фьють…

— Вы, видимо, приличный юноша, но такой поступок неразумен. А что это за игра — «макао»?

Горчев вздохнул и вытащил из кармана колоду карт:

— Пожалуйста, как вам сказать… надо набрать максимум девять очков. Кто переберет — проигрывает.

Профессор рискнул пятью сантимами и взял пять франков. Проиграв две тысячи, он повысил ставку. Затем ставки повышались еще несколько раз и вблизи Бордо Горчев получил всю Нобелевскую премию до последнего сантима. Вполне возможно, что напористый эмигрант, в случае если бы профессор остался на борту до Ниццы, добился бы и золотой медали общества Франклина, которой, как известно, награждают только за исключительные успехи в исследованиях по атомной физике.

Великолепный подвиг в двадцать один год! Однако профессор сошел на берег в Бордо с большой золотой медалью и грустными размышлениями о сомнительном уровне французских университетов, учебный план которых не содержит никаких инструкций касательно запрещенной карточной игры макао. Горчев стоял у релинга и, глубоко тронутый, долго махал платком на прощанье.

2

Что делать молодому человеку, если в глубину души еще не брошен якорь бытовой серьезности, а в кармане вдруг завелась очень и очень круглая сумма? Так вопрошал себя Горчев и мгновенно решил: сойду с парохода в Ницце, пошляюсь по гавани, поищу компаньона — на кой черт деньги, если их не с кем растранжирить!

На ком остановить выбор? Наш герой огляделся. На молу торчал субъект, напоминающий грузчика. В своем широком коричневом пиджаке и черных купальных трусах, он стоял одинокий и заброшенный на сборном месте портовых рабочих — все пошли на разгрузку, а в его услугах никто, видимо, не нуждался. Пенсне, желтое махровое полотенце вместо рубашки, заправленное бахромой в купальные трусы, — все это придавало ему довольно необычный вид. Дабы уравновесить впечатление от купальных трусов, его макушку венчала вполне элегантная соломенная шляпа, на полномера, правда, меньше, зато с наполовину целыми полями. Морщины близ густых черных жестких усов стянулись в печальную гримасу. Сей одинокий труженик пребывал в откровенно плохом настроении и ковырял во рту зубочисткой, верно, для того, чтобы его принимали за пообедавшего человека. Было, впрочем, совершенно ясно, что здесь и сегодня сады расцветают не для него. И вдруг смотровой крикнул:

— Эй, идите, надо выгрузить ящики на пирс номер пять!

— Ящики тяжелые?

Смотровой растерялся: такого вопроса он еще не слышал от портового грузчика.

— Прошу прощения, — произнес нервно и отрывисто господин в коричневом пиджаке, — мне нужно точно знать, у меня грыжа вот уж пять лет.

Смотровой плюнул и ушел. Горчев — свидетель сцены — пробормотал: "Какой человек!

Вот кто мне нужен" — и обратился к незнакомцу:

— Скажите, вы хотите работать?

— По-вашему, я похож на бездельника, дармоеда?

— И какая работа вам до душе?

Незнакомец оценил свои тощие ноги, комические купальные трусы, обтрепанные закругленные полы коричневого пиджака и пожал плечами:

— Странный вопрос. Могу служить секретарем.

— Это я называю удачей! Принимаю предложение. Вы мой секретарь. Жалованье — две тысячи франков в месяц. Как вас зовут?

— Ванек.

— Прекрасная фамилия. Прошу, здесь месячное жалованье — три тысячи.

— Вы сказали, две.

— Решил прибавить, так как вы растете на глазах. Вот, получите…

— В первую очередь, я должен знать, — уточнил господин Ванек, нервозно запихивая деньги в кармашек для сигары, словно его расстроила глупость собеседника, — должен знать свои обязанности.

— Работа предстоит немалая. Толком не могу сказать. Не имеет значения. Не бойтесь, вы устроите свои делишки, старина.

— Позвольте, моя фамилия Ванек, — строго напомнил новый знакомый, отклоняя всякую фамильярность.

— Простите, господин Ванек, вы ценное приобретение. — Горчеву нравились люди, которые ради сиюминутной выгоды не забывали о собственном достоинстве.

— Если вам интересно, могу рассказать, как меня сюда занесло и…

— Меня это не интересует, но можете рассказать. Впрочем, если воздержитесь, премного меня обяжете.

— Как угодно. Я не навязчив. Что нужно сейчас делать?

— Сам не знаю. Поглядим. Для начала надо бы походить по Ницце… Если понадобитесь, дам вам знать, любезный друг.

— Моя фамилия Ванек.

— Простите, господин Ванек. Мне нравится ваша щепетильность. Вообще-то я не слишком люблю так называемых нормальных людей. Ладно. Скоро увидимся. Мы с вами здесь и встретимся.

— Что же, мне так и стоять?

— Можете погулять, если хотите.

— Но как вы меня найдете?

— Не беспокойтесь. Будьте здоровы, — и Горчев весело зашагал в город.

Он ужасно обрадовался случаю оставить господину Ванеку столько денег, хотя не сомневался, что сей субъект моментально исчезнет с тремя тысячами франков, испугавшись, к примеру, что сейчас появятся санитары и потребуют вернуть безумцу негаданный подарок. Итак, Горчев дефилировал по великолепной набережной, именуемой в Ницце «пляжем», среди изысканных пальм и роскошных отелей Ривьеры, и наконец устроился в зале чрезвычайно элегантного ресторана «Средиземный».

Скучающая публика изумленно воззрилась на подозрительного молодого человека в полотняных, относительно белых штанах и синей матросской блузе, который из неизвестных соображений носил круглое кепи, характерное для представителя английских военно-морских сил. Какая-то девушка в красном платье не удержалась от улыбки, а наш молодой человек, также с улыбкой, приветственно поднял английское кепи, потом стукнул по столу:

— Гарсон! Пива!

Подошел очень бледный кельнер:

— Слушайте, вы! Здесь не матросская пивная!

— Да? Интересно… А я было решил, что здесь ресторан «У веселых кровопийц», где около пяти собирается лучшее общество к очередной поножовщине! Ладно. Принесите кружку пива.

— Бочковым пивом не обслуживаем.

— Тогда принесите фунт икры, бутылку шампанского и сотню роз «Ля Франс».

Тут кельнер допустил промах. Желая побудить Горчева поскорей покинуть зал, он потянул его за рукав. Очень и очень напрасно. Мгновенно померк белый свет в глазах кельнера и весьма надолго: вокруг него собрались, приподняли, терли щеки и лоб мокрым полотенцем, насилу, насилу привели в чувство. А он всего-навсего получил одну-единственную затрещину. Меж тем незнакомец наконец решил обидеться: взмахнул своим военно-морским кепи, достал черт знает откуда монокль с черным ободком, лихо вставил в глаз, что придало ему совершенно нелепый вид, и, пока персонал вытаскивал из-под стола кельнера, удалился. Дама в красном вновь засмеялась, и Горчев оглянулся: недурна, прямо-таки красива.

Горчев прямиком двинулся в гавань с более чем смутной надеждой встретить господина Ванека. К его радостному удивлению, секретарь стоял на том же месте, в той же позе, в тех же купальных трусах — только зубочистка другая, вероятно, пятая за это время.

— Господин Ванек! Рад вас видеть. Ну, ваш час настал.

— Вы только послушайте, почему я так опустился, — без предисловия начал господин Ванек.

— Не сейчас. Случай безусловно интересен, и на досуге я вас охотно выслушаю.

— Месье! Я был корреспондентом первой…

— Это было ясно с самого начала. К делу! Вы должны пойти и принести пакет.

— Это недостойно секретаря.

— Знаете, Наполеон тоже начинал службу с низов.

— Наполеон у вас не служил. Впрочем, не суть важно, однако необходимо знать вес пакета. Я, кажется, упоминал, что с некоторых пор заполучил грыжу.

— Знаю. Пакет не тяжелый.

— Я плохо переношу солнце. У меня высокое давление.

— Можете оставить его при себе. Купите где-нибудь зонт.

— Месье, три тысячи франков жалованья исключают покупку зонта.

— Я оплачу зонт. Кроме того, купите брюки. За мой счет. Ваши купальные трусы никак не соответствуют новой должности, даже несмотря на махровое полотенце и соломенную шляпу. Итак, вперед, дружище!

— Моя фамилия Ванек, разрешите напомнить.

— Виноват. В путь, господин Ванек!

3

Гости отеля «Средиземный» уже успели забыть о визите буйного матроса, когда в зале очутился индивид, похожий на посыльного: он красовался в новеньких, схваченных под коленями пуговичными застежками бриджах цвета знаменитого зеленого порошка от насекомых. Изобретатель этих помпезных штанов вряд ли мог вообразить лучшего манекенщика, нежели господин Ванек с его худыми, покрытыми эффектной растительностью ногами. Господин Ванек хмуро и таинственно приблизился к метрдотелю и, словно возвещая о внезапном несчастье, отчеканил:

— Меня послал его сиятельство князь Червонец…

— Слушаю.

— Имею поручение доставить продукты. Сейчас перечислю.

— Что желает его сиятельство?

— Холодный ленч. Раки, форель, паштет из трюфелей, жареную курицу, ананас, две бутылки шампанского.

— Будет исполнено!

— Поторопитесь!

Господин Ванек вышел с пакетом из отеля и остановился перед скамьей недалеко от террасы. Откуда ни возьмись появился Горчев.

— Спасибо, приятель.

— Моя фамилия Ванек.

— Благодарю, господин Ванек.

Горчев вынул соблазнительную пачку тысячных банкнот, передал Ванеку две купюры, отпустил с какими-то поручениями и уселся на скамью точно напротив отеля.

Озабоченный господин Ванек исчез, а матрос разложил на скамье свой ленч — паштет, икру, курицу, шампанское и принялся за еду с недурным аппетитом. Отбил горлышко бутылки о край скамьи — снежно-белая пена вспыхнула фонтаном — и выпил залпом. Публика на террасе смеялась и кричала:

— На здоровье!

И девушка в красном платье смеялась. Горчев благодарно принял возгласы одобрения и задержал взгляд на красном платье: «Господи, она просто красавица!»

Появился господин Ванек и принес семьдесят роз «Ля Франс». К тому времени сотни любопытных собрались вокруг нобелевского лауреата.

— Больше не было, — сказал запыхавшийся господин Ванек, получил еще тысячу франков, добавил: — Оплата хорошая, но зато ведь и работать приходится, — и снова исчез.

Секретарь отеля трясся от возбуждения и шипел на пострадавшего кельнера, левый глаз коего почти закатился за фиолетовый наплыв.

— Идиот! Не может распознать туриста-инкогнито! Кельнер прежде всего должен иметь глаз!

— Чтобы его чуть не выбили? — застонал получатель затрещины. — Откуда мне знать, что посетитель не в своем уме?

— Пора бы, наконец, понять, что всемирно известным курортам на здравомыслящих людях не продержаться!

А вот полицейский, судя по всему, знал эту истину, так как обратился к Горчеву весьма учтиво — Даже честь отдал.

— Добрый день, месье.

— Рад знакомству. Хотите курицу?

— Нет, нет…

— Фрукты? Коньяк?

— Нет, благодарю…

— Тогда возьмите хотя бы несколько роз.

— Вы очень любезны, но по уставу запрещается патрулировать с розой вместо резиновой дубинки.

— Так-так. Красного вина вы, конечно, тоже не пьете, хотя почему-то вышли вон оттуда, из бистро…

— Я тоже хотел бы узнать, почему вы решили из своего роскошного ленча устроить публичное представление?

Горчев посмотрел на него с некоторым сомнением:

— Скажите, этот город все еще принадлежит французской республике?

— Да.

— Тогда все в порядке, — констатировал матрос и надкусил курицу. — Помнится, я слышал, что здесь во время одной революции провозгласили определенные человеческие права. — И заглотил половину куриной ножки. Полицейский чесал затылок. Ему вспомнилось, как два года назад шведский пробочный магнат, переодетый ковбоем, продавал конфеты на бульваре Англез. Полицейского, который его задержал с грубоватой профессиональной

простотой, перевели тогда на маяк в рыбачьей гавани и навсегда отстранили

от внутренней службы.

— Разве не удобнее там, в ресторане?

— Меня оттуда выгнали.

Со всех сторон гудели автомобильные сирены, ибо зевак собралось чуть не тысяча.

Однако посыльному удалось протиснуться. Он принес грибовидный желтый солнечный зонт и весьма удачно прикрепил его к скамье.

— Очень тяжелый зонт, — проговорил, задыхаясь, господин Ванек.

— Очень признателен, господин Ванек, — ответил чудаковатый матрос, протягивая очередную тысячную банкноту.

— Я это заслужил, будьте уверены. Таскать тяжести по такой жаре… — И, поскольку солнце ярко светило, раскрыл господин Ванек зонт пошире и стал выглядеть не комически, а прямо устрашающе.

— Позвольте отрекомендоваться: Марвьё секретарь отеля, — послышалось вблизи.

— Не ко мне, — Горчев вставил монокль, представлявший собой, впрочем,

только пустой ободок. — Я, как видите, завтракаю.

Секретарь обратился к господину Ванеку, который в данный момент

выплюнул зубочистку:

— Доложите обо мне, пожалуйста.

— Как вас зовут и по какому делу желаете подойти к скамье? — спросил

Ванек сугубо официальным тоном. Горчев продолжал завтракать и глазеть по

сторонам.

— Доложите, что я Марвьё секретарь.

— Ошибаетесь. Секретарь здесь я. Ладно, хотя вы и не одеты для аудиенции, попытаюсь вас представить. Господин генеральный директор строг насчет этикета.

Ванек положил руку на плечо Горчева:

— Послушайте, здесь некий Марвьё.

— Пусть подойдет.

Толпа меж тем перевалила за тысячу, и полицейский выстраивал ряды, чтобы пропустить автотранспорт.

— Что вы хотите, любезный Марвьё?

— Приношу извинения от имени фирмы и покорно прошу занять место среди гостей нашего отеля.

— Согласен, — Горчев поднялся. — Господин Ванек, вы пройдете со мной.

— Слушаюсь, — Ванек обреченно махнул рукой, словно принося тяжелую жертву, и гордо выступил вперед во всем великолепии своего разноперого одеяния, высоко подняв зонт — точь-в-точь разгневанная негритянская повелительница. Секретарь отеля несколько смутился.

— Господин Ванек мой личный секретарь и родственник, — объявил Горчев. — Вы имеете что-нибудь против?

— О нет, нет.

Праздничный кортеж проследовал к отелю «Средиземный». Горчев улыбнулся и кивнул даме в красном. Она отвернулась. Новые посетители уселись за самый большой стол.

Подошел кельнер.

— Что с вашим глазом, — спросил господин Ванек; Горчев тоже сочувственно обернулся, но, увидев результат своих трудов, гордо распорядился:

— Мне принесите пива. А вам, господин Ванек?

— Я бы занялся едой эту неделю, если уж у меня пять тысяч франков.

И с полного согласия патрона заказал изобилие съестного.

Пиво немедленно доставили. Пока Горчев пил, Ванеку подкатили ужасающее количество блюд. Приватный секретарь и новый родственник прежде всего по доброму буржуазному обычаю повязал на шею салфетку так, что концы растопырились словно эрзац-уши, а потом взглядом полководца окинул поле битвы.

— По какому случаю вы в Ницце? — осведомился Горчев.

— Понятия не имею.

— Вот и со мной та же история. Признаюсь, вы мне нравитесь. Несмотря на бедность, вы сохранили гражданское достоинство.

— Месье, — провозгласил Ванек, грустно оглядывая шикарную публику, — вы определенно не представляете, почему я так опустился.

— К сожалению, не могу вас поместить в более фешенебельном отеле.

Господин Ванек не ответил. Он съел несколько жареных гусей, два торта и потерял сознание.

— Персонал! — закричал Горчев. Подлетел кельнер, за ним секретарь отеля:

— Да? В чем дело?

— Имеются у вас так называемые «княжеские апартаменты»?

— Разумеется. Номер из двенадцати комнат.

— Прошу разместить господина Ванека в двенадцати комнатах. Когда он придет в себя, пусть следует за мной.

— Куда?

— Не имеет значения. — И Горчев удалился.

— Видите, — поучительно заметил секретарь кельнеру с подбитым глазом, — такие гости краса и гордость всемирно известного курорта, конечно, пока не вмешается какой-нибудь высокопоставленный дядя. Лучших клиентов, как правило, дядюшки помещают в дом для умалишенных.

Горчев, довольно насвистывая, шагал к бульвару Виктуар. На углу ввязался в потасовку с несколькими шоферами. У парикмахера вздремнул в процессе бритья, потом послал официантке ближайшего бистро несколько коробок конфет.

Что с него взять: человек без царя в голове — это и слепому видно. Он зашел в универмаг «Лафайет», дабы приобрести предметы первой необходимости: кучу Микки Маусов, несколько теннисных мячей, несколько дюжин самопишущих ручек и четыре плитки шоколада. Оделся с головы до ног: смокинг, крахмальная сорочка с перламутровыми пуговицами, шелковый носовой платок, белая гвоздика в петлице на манер старых репортеров и оперных завсегдатаев. Флакон духов, соломенная шляпа, перчатки, колоритом напоминающие лица китайских кули, умерших от желтой лихорадки. Сунул под мышку бамбуковую тросточку, вставил в глаз потрясающий черный монокль без стеклышка, лихо сбил набекрень соломенную шляпу и с довольным видом уставился в зеркало. Вокруг столпились продавцы и покупатели, а когда молодой щеголь поймал губами высоко подкинутую сигарету, раздались аплодисменты.

Горчев, смеясь, поклонился, подарил новым почитателям несколько самопишущих ручек и теннисных мячей и вышел. Через пять минут вернулся и доверительно сообщил одному из служащих универмага:

— Видите ли, все мои деньги остались в старом костюме.

— Секундочку. Подождите, пожалуйста.

Служащий, белый как мел, с трясущимися коленями принес внушительную связку банкнот.

— Я так и думал. Куда они денутся. Деньги ведь только по копейке теряются, большой охапке потеряться трудно, — усмехнулся Горчев и протянул служащему тысячный билет. Распихал деньги по карманам нового костюма, последнюю, перетянутую резинкой, пачку устроил в соломенной шляпе и удалился окончательно.

Прыгнул на подножку проезжающего мимо универмага такси:

— Не тормозите, давайте в какой-нибудь банк. Открыл дверцу, уселся, достал смятые ассигнации, протянул шоферу.

— Разменяйте на сотенные, дружище, здесь, наверное, тысяч восемь. Может больше, может меньше.

Голова у водителя пошла кругом, такси покатило зигзагами. Наконец остановились у какого-то банка.

(Если бы Горчеву не вздумалось менять деньги, он поехал бы куда-нибудь дальше и случилось бы что-нибудь другое. Но Горчев поехал в банк и таким образом вскочил в скорый поезд своей судьбы и полетел с быстротой ракеты навстречу удивительным и невероятным приключениям.)

— Жду в машине. Поторопитесь.

Шофер вошел в банк и у кассы пересчитал: двадцать восемь тысяч! Пассажир пьяный или сумасшедший? Может, и то и другое? Шофер ступил на тротуар и… остановился: неизвестный исчез вместе с машиной. И остался осиротевший водитель с чужими деньгами. А только и случилось, что Горчев увидел за рулем спортивной машины смешливую девушку в красном платье. Она улыбнулась, проезжая мимо него в направлении гавани, и пропала в легком кружении пыли.

— Эх-хо! — раздался боевой клич нашего героя. Горчев нажал стартер и помчался на охоту за спортивной машиной…

1

На шоссе к Монте-Карло только особая милость судьбы хранила в этот день транспорт и пешеходов от явно взбесившегося такси. Горчев летел со смертоносной скоростью этак тысяч пятьдесят километров в час; очевидно, некоторые рождаются под особой звездой, что позволяет им выбираться невредимыми из всяких передряг.

К таковым принадлежал легкомысленный, стремительный герой нашего повествования.

Девушка, между прочим, обернулась и заметила такси, которое, трясясь, чихая, громыхая, болтаясь из стороны в сторону, неслось за ней. Она дала полный газ, и черная спортивная машина резко рванулась. Мотор взвыл разъяренным слоном, машину дико крутануло на повороте, подняло дыбом, и перед такси издевательски заклубилось огромное серое бензиновое облако на том месте, где только что виднелся автомобиль незнакомки.

Так приехали в Монако. Шофер с внушительным моноклем, в смокинге и соломенной шляпе набекрень вызвал живое любопытство. Но даже полицейские усвоили, что в знаменитом курортном средоточии правила уличного движения рассчитаны отнюдь не на здравомыслящих туристов, и спокойно пропустили сумасшедшее такси. Вероятно, на свете мало нашлось бы столь отчаянных и неумелых водителей, как Горчев: он не пытался избежать катастроф, но, казалось, искал их всеми силами. Так, к примеру, он помчался на красный свет: тормоза визжали, шоферы орали, служанка, что вытирала оконное стекло, вскрикнула, прижав к щеке пыльную тряпку… А такси победно летело. Эх-хо!

Оголтелый любимчик фортуны продолжал погоню по серпантинной дороге, ведущей в казино Монте-Карло, и весело махал шляпой. Дама в красном остановилась у отеля «Де Пари». Такси по немыслимой кривой пересекло великолепный английский сад, украшающий площадь, и затормозило в предназначенном месте, почти воткнувшись неугомонным радиатором в гостиничные двери. Безумный шофер хладнокровно сунул ошарашенному портье тысячную банкноту — меньших купюр он, видимо, не признавал.

Портье низко поклонился, и благодаря его заботам такси заняло место на проезжей части перед отелем.

Горчев, триумфально улыбаясь, приблизился к перепуганной девушке. Но, похоже, на этот раз назревала катастрофа: откуда ни возьмись появился великолепно одетый белокурый гигант с нахмуренной физиономией и смерил Горчева ледяным взглядом:

— Вы знаете этого господина, Аннет? — спросил он.

— Нет! И я хочу исправить это нетерпимое положение, — обращаясь к девушке, весело отозвался нобелевский лауреат.

— Вы слишком навязчивы.

— Месье, мне кажется, вы отстали от моды. Такой шикарный двубортный пиджак уже никто не украшает дурными манерами.

— Вы намерены дать сатисфакцию за оскорбление?

— Само собой, — радостно заверил Горчев. — У меня, правда, нет времени на долгие процедуры. Если не иссяк ваш воинственный пыл, извольте, я к вашим услугам.

Только моментально.

— Позвольте представиться: барон Лингстрем. Оппонент помедлил всего чуть-чуть:

— Князь Червонец, обер-лейтенант гвардии, царский эмигрант и тому подобное. Где состоится встреча, мой родной?

Девушка стояла бледная и пораженная.

— Офицерское казино в Монако. Там найдутся секунданты к вашим услугам. Жду вас.

— Барон вышел и направился к такси.

К его изумлению, за руль уселся князь Червонец и включил счетчик:

— Такси принадлежит мне, дорогой барон Дуэлевич, — успокоил он пассажира на заднем сиденье, включил двигатель, и автомобиль с полоумным шофером и порядком озадаченным Лингстремом рванул с места.

2

Аннет Лабу грустно стояла перед отелем. Жизнерадостный молодой человек несомненно держался несколько развязно, но зато он был привлекателен и остроумен. Неужто Лингстрем — этот верзила, у которого только спорт на уме и, наверное, не один выигранный чемпионат по фехтованию, искромсает сумасбродного, но такого милого юношу? И вообще, по какому праву он дерется из-за меня? — сообразила вдруг Аннет. — Что он мне — жених?

Не нравился ей барон. И вообще, кто он такой? Полгода назад объявился у них в доме, часто беседовал с ее отцом, но только с глазу на глаз. С тех пор всячески старался добиться ее симпатии, но сие похвальное усердие пока что не увенчалось ни малейшим успехом.

Аннет села за столик недалеко от входа и принялась печально потягивать через соломинку лимонад.

Полтора часа спустя близ отеля с шумом и треском остановился автомобиль. Такси.

За рулем восседал владелец соломенной шляпы и монокля. На сей раз он довольно ловко затормозил у бровки тротуара и даже не слишком врезался в бампер впереди стоящей машины. Такая мелочь, как помятый бампер, не смутила носителя монокля, он быстро прошел в отель и подсел к столу молодой дамы:

— Надеюсь, вы не очень скучали?

— Вы… — тревожно вскинула ресницы Аннет, — но вы ведь уехали с бароном. Где барон?

Молодой человек опустил голову и принялся беспокойно вертеть соломенную шляпу.

— Отвечайте!

— Я отрубил ему ухо, — признался он застенчиво. — Плохо, да?

3

— Лингстрем ранен?!

— Всего лишь маленькая зарубка на память… Ничего страшного, ухо пришьют на место, вот и все.

— Ранен в ухо?

— Да. И в голову.

— И в голову?

Горчев смущенно кивнул.

— Небольшой порез, так, сантиметров двенадцать, ну, чуть глубокий… Я не виноват, честное слово. Когда я рассек ему лицо и грудь, врач рекомендовал прекратить поединок. Но этот Лингстрем чертовски старательный малый и настоял продолжать, хотя его вдоль и поперек заклеили пластырем и выглядел он как разъяренный рекламный столб.

— Вы, наверное, сбежали из сумасшедшего дома. И вам не стыдно? Князья так себя ведут?

— Кто вам сказал, что я князь?

— Вы сами.

— Я? Меня зовут Иван Горчев, и княжеской крови во мне ни капли.

— Тогда зачем лгать? Вы всегда лжете?

— Очень редко, в жизненно необходимых случаях.

— Почему вы все-таки представились князем?

— А как же иначе! Русский эмигрант и не князь? Хоть на глаза людям не показывайся!

— Не говорите глупостей.

— Вам не понять ужасной трагедии. Горчев, русский и на тебе — ни князь, ни гвардейский офицер, — вздохнул дуэлянт. — В Европе каждый русский подозрителен, если он не князь. Мои родители удрали в Париж еще перед четырнадцатым годом, и я там родился. Мой непрактичный отец никогда не искал союза с гвардией. Попросту обнищал да уехал. — Он состроил столь убитую физиономию, что Аннет рассмеялась.

— Вы напрасно смеетесь. Это горький жребий — не быть князем и не иметь ничего общего с гвардией. — Казалось, Горчев вот-вот разрыдается. — Русский домовладелец без титула и ранга — это хуже парижской рыбной торговки… им, по крайней мере, сам граф Назостин играет на балалайке.

— Для вас нет ничего святого. Все норовите обратить в шутку. — Аннет пыталась его образумить, но ей самой стало смешно.

— Ах, так? Примите к сведению, что я и русского-то не знаю. Это ли не трагедия?

Отец с матерью всегда говорили между собой по-французски, чтобы привыкнуть к языку. Моя первая любовь меня бросила, когда я в одном варьете перевел ей песню о Волге, которую пел казак. А потом выяснилось, что исполнитель — греческий киноактер и пел арию из «Веселой вдовы». О, не смейтесь над великой драмой! К небу вопиет моя ненависть к проклятым американским кинофильмам и дурацким французским киноклубам. По-русски я только и могу сказать что «батюшка», «матушка» да «дядюшка». Ну и «тетушка».