– Если ты не веришь, что я всегда старался делать для тебя все что могу…
      – Уверен, что старался. Лучше некуда – учитывая обстоятельства. И дальше будешь стараться, пока у меня есть кто-то, кто нужен тебе, и ни минутой дольше. Поэтому я просто хотел тебе напомнить, что и у меня есть приятели в Вашингтоне. Приятели, которых нельзя купить за деньги, – такие же, как твои, Джимми.
      – Что это ты такое плетешь?
      – То самое. Те, кого ты покупаешь, не стоят ни фига, ведь кто-нибудь может предложить им больше, поэтому ., поле открыто для всех, это напоминает старомодную конкуренцию. Но если у тебя есть компромат на человека, он твой, лиц, предлагающих более высокую цену, не будет, и ты можешь рассчитывать на его дружбу. Что ж, у тебя есть друзья, у меня они тоже имеются. У тебя есть друзья, которых я могу использовать, и наоборот. Разве я против? Какого черта! Каждый чем-нибудь торгует. Если не деньгами – а век денег прошел, – то людьми.
      – На что это ты намекаешь?
      – Просто объясняю кое-что, что тебе надо запомнить. Возьмем, к примеру, Висли. Ты обещал ему место заместителя директора Отдела экономического планирования – чтобы обставить Реардэна во время подготовки законопроекта о равных возможностях. У тебя были связи, и я попросил тебя это сделать – в обмен на резолюцию «Против хищнической конкуренции», там были связи у меня. Висли свое дело сделал, а ты уж постарался, чтобы у тебя все было на бумажке. Уверен, что у тебя есть письменные подтверждения всех сделок, которые он провернул, чтобы закон был принят, и при этом брал у Реардэна деньги, чтобы закон провалить, так что Реардэн ни о чем не подозревал. Грязные сделки. Они причинят большие неприятности мистеру Маучу, если выплывут на свет. Ты сдержал свое обещание и добыл ему местечко, поэтому-то тебе казалось, что он твой. И он был твоим. Он принес изрядные барыши, правда? Но это все до поры до времени. Когда-нибудь мистер Висли Мауч может приобрести слишком большое влияние, а эти его делишки останутся в далеком прошлом, и никому не будет дела, как он начал карьеру и кого надул. Нет ничего вечного. Висли был человеком Реардэна, потом твоим, а завтра он может оказаться чьим угодно.
      – Это намек?
      – Нет, что ты, дружеское предостережение. Мы старые друзья, Джимми, и думаю, что такими и должны оставаться. Мне кажется, мы можем быть очень полезны друг другу, ты и я, если у тебя не возникнет неверных представлений насчет дружбы. А я… Я верю в равновесие сил.
      – Это ты помешал Маучу прийти сегодня?
      – Может, я, а может, и нет. Это твои проблемы. Для меня хорошо, если я это сделал, а еще лучше, если нет.
      Взгляд Шеррил следовал сквозь толпу за Джеймсом Таггартом. Лица, появлявшиеся перед ней и собиравшиеся рядом, казались такими дружелюбными, голоса были такими теплыми, что девушка была уверена – вокруг нет зла. Она удивлялась, почему некоторые доверительным многозначительным тоном говорили с ней о Вашингтоне, – это были полупредложения, полунамеки, словно от нее ждали помощи в чем-то секретном, о чем она должна была догадаться. Она не знала, что отвечать, но улыбалась и говорила все, что приходило в голову. Она не могла позорить имя «миссис Таггарт», показав свой страх.
      Потом она увидела врага. Это была высокая стройная фигура в сером платье, которая теперь доводилась Шеррил невесткой.
      Она почувствовала, как кровь застучала в висках от гнева, и вспомнила о нотках страдания, которые постоянно звучали в голосе Джима. Шеррил считала себя обязанной сделать то, чего не могла сделать раньше. Ее взгляд то и дело возвращался к Дэгни, изучая ее. Фотографии Дэгни Таггарт в газетах изображали облаченную в брюки фигуру или лицо между опущенными полями шляпы и поднятым воротником пальто. Сейчас на ней было серое вечернее платье, казавшееся неприличным, – оно выглядело аскетически скромным, таким скромным, что не останавливало взгляд, позволяя видеть стройную фигуру под ним. В серой ткани присутствовал голубой оттенок, сочетающийся с серыми, как оружейная сталь, глазами Дэгни. На ней не было драгоценностей, только браслет на запястье – цепочка тяжелых металлических звеньев зеленовато-голубого оттенка.
      Шеррил дождалась, когда Дэгни останется одна, и направилась к ней, решительно пересекая комнату. Она посмотрела в упор в глаза цвета оружейной стали, которые казались холодными и напряженными, глаза, глядящие прямо на нее с вежливо-безличным любопытством.
      – Я хочу, чтобы вы кое-что знали, – сказала Шеррил натянутым жестким тоном. – Чтобы между нами не было никакого притворства. Я не собираюсь разыгрывать слащавые родственные отношения. Я знаю, что вы сделали с Джимом, вы всю жизнь причиняли ему горе. Я буду защищать его от вас. Я поставлю вас на место. Я – миссис Таггарт. Теперь я – женщина в этой семье.
      – Все правильно, – ответила Дэгни. – Я – мужчина. Шеррил проводила ее взглядом и подумала, что Джим прав: его сестра злая, холодная, бесчувственная женщина, не удостоившая Шеррил ни ответом, ни признанием – никаким чувством; казалось, Шеррил лишь позабавила ее.
      Реардэн стоял около Лилиан и всюду следовал за ней. Ей хотелось, чтобы ее видели с мужем; он подчинялся. Он не знал, смотрят на него или нет, ему были безразличны все вокруг, кроме человека, которого он не мог позволить себе увидеть.
      Его сознание все еще удерживало застывшую картину, когда они с Лилиан вошли в комнату и он увидел смотря на них Дэгни. Реардэн смотрел прямо на нее, готовый принять любой удар. Каковы бы ни были последствия для Лилиан, он скорее публично признается в измене здесь и сейчас, чем позволит себе позорно отвести взгляд от лица Дэгни, придав своему лицу выражение трусливой пустоты, и притвориться, будто не знает, что делает.
      Но удара не последовало. Реардэн понимал каждый оттенок чувства, отражающегося на лице Дэгни; он знал, что Дэгни не поражена; он видел только безмятежность. Ее глаза встретились с его глазами, будто признавая все значение этой неожиданной встречи, но она смотрела на него так же, как смотрела бы в любом другом месте – в его кабинете или в своей спальне. Реардэну показалось, что она стоит перед ним и Лилиан, открытая им так же просто, как серое платье открывало ее тело.
      Она кивнула, учтивый наклон головы предназначался им обоим. Реардэн ответил, заметил короткий кивок Лилиан, увидел, как Лилиан отходит в сторону, и только тогда понял, что так и стоит с наклоненной головой.
      Реардэн не знал, что говорили ему друзья Лилиан и что он отвечал. Подобно тому, как человек идет шаг за шагом, пытаясь не думать о длине бесконечного пути, он продвигался мгновение за мгновением без участия своего сознания. Он слышал обрывки смеха Лилиан и удовлетворенные нотки в ее голосе.
      Через некоторое время Реардэн обратил внимание на окружающих его женщин; все они казались похожими на Лилиан – такие же холеные, с тонко выщипанными неподвижно приподнятыми бровями и застывшими в деланном веселье глазами.
      Он заметил, что они пытаются флиртовать с ним и Лилиан наблюдает за этим, наслаждаясь безнадежностью их попыток. Это, думал Реардэн, и есть счастье женского самолюбия, о котором она умоляла его; он не жил по таким нормам, но должен был принимать их во внимание. Он повернулся, намереваясь скрыться в группе мужчин.
      Он не мог найти ни одного открытого высказывания в беседе мужчин; о чем бы они ни разговаривали, предмет, казалось, не был истинной темой обсуждения. Реардэн слушал, как иностранец, который распознает некоторые слова, но не может связать их в предложение. Один молодой человек, дерзкий от выпитого, шатаясь, прошел мимо группы мужчин и, ухмыляясь, бросил: «Получил урок, Реардэн?» Реардэн не знал, что имел в виду этот крысеныш, но остальные, похоже, знали; мужчины выглядели ошарашенными и втайне довольными.
      Лилиан отошла от него, словно предоставляя ему возможность понять, что не настаивает на его неотлучном присутствии. Он уединился в углу, где никто не мог ни увидеть его, ни заметить направления его взгляда. Теперь он позволил себе взглянуть на Дэгни.
      Он смотрел на серое платье, на колыхание мягкой материи при движении, мгновенно образующиеся складки, тени и свет. Платье казалось голубовато-серой дымкой, застывшей в быстром протяжном изгибе, нисходящем к коленям и к кончикам туфелек. Он помнил каждую линию, которую очертит свет, если дымка рассеется.
      Реардэн почувствовал глубокую, сверлящую боль – это была ревность к каждому разговаривавшему с ней мужчине. Он никогда не чувствовал этого раньше, но ощутил здесь, где все, кроме него, имели право приблизиться к ней.
      Потом, словно от неожиданного резкого удара, на миг • лишившего его зрения, он ощутил необъятное изумление – зачем он, собственно, здесь и что делает? В этот момент Реардэн забыл все дни и догмы прошедшего, свои убеждения, проблемы; его боль исчезла; он знал лишь одно – будто ясно увидел с большого расстояния, – человек живет ради достижения своих желаний; и он поражался, зачем находится здесь, удивлялся, что кто-то имеет право требовать, чтобы он тратил единственный, невозместимый час своей жизни, тогда как его единственным желанием было обнимать стройную фигуру в сером – все оставшееся ему Для существования время.
      В следующий момент Реардэн почувствовал дрожь, возвращения сознания. Он ощутил пренебрежительное движение губ, сжатых в слова, которые он прокричал самому себе: «Ты подписал контракт, так выполняй его!» Потом он вдруг понял, что в деловых отношениях гражданский кодекс не признает договора, в котором для какой-либо из сторон не предусмотрено адекватное вознаграждение или компенсация. Реардэн не понял, почему он об этом подумал. Мысль казалась неуместной. Он отбросил ее.
      Когда Джеймсу Таггарту удалось остаться одному в темном углу между горшком с пальмой и окном, он увидел, что к нему пробирается Лилиан Реардэн. Он остановился и подождал. Он не догадывался о ее целях, но по ее виду понял, что ему есть резон выслушать ее.
      – Тебе понравился мой свадебный подарок, Джим? – спросила Лилиан и засмеялась при виде его смущения. – Нет, не пытайся перебирать все предметы в твоей квартире, угадывая, что же здесь мой подарок. Он не у тебя дома, он прямо здесь, и это не материальный подарок, дорогой.
      Он увидел на ее лице намек на улыбку, выражение, понимаемое среди его друзей как приглашение разделить тайную победу; это было не то что выражение некой задней мысли, а скорее радость от того, что удалось кого-то перехитрить. Он осторожно, с располагающей приятной улыбкой ответил:
      – Твое присутствие – лучший подарок, который ты можешь мне предложить.
      – Мое присутствие, Джим?
      На мгновение его лицо выразило полнейшее недоумение. Он знал, что она имела в виду, но не ожидал от нее подобного намека. Лилиан открыто улыбнулась:
      – Мы оба знаем, чье присутствие для тебя является самым ценным – и неожиданным. Тебе не кажется, что это делает мне честь? Удивляюсь тебе. Мне казалось, у тебя дар распознавать потенциальных друзей.
      Таггарт не стал компрометировать себя; он сохранил осторожно-нейтральный тон:
      – Я не оценил твою дружбу, Лилиан?
      – Ну теперь-то, дорогой, ты знаешь, о чем я говорю. Ты не ожидал, что он придет; даже не думал, что он действительно боится тебя, не так ли? Но ты заставил других думать так – а это преимущество, да?
      – Я… удивлен, Лилиан.
       Может,точнее сказать впечатлен"? Твои гости буквально потрясены. Я по всему залу слышу их мысли. Большинство думают: «Если даже он вынужден искать дружбы с Джимом Таггартом, нам лучше подчиниться». А некоторые рассуждают: «Если уж он боится, что же говорить о нас». Это то, что тебе надо. Конечно, я и не думаю портить тебе торжество, но ты и я – единственные, кто знает, что это удалось тебе не в одиночку.
      Джим не улыбался; его лицо ничего не выражало, он спросил спокойным голосом, но с точно выверенной жесткой нотой:
      – Какой навар ты хочешь с этого иметь? Лилиан засмеялась:
      – В сущности, такой же, как и ты, Джим. Но практически говоря, никакого. Я оказала тебе любезность и не нуждаюсь в ответной любезности. Не беспокойся. Я никого не обрабатываю ради определенных интересов, я не выжимаю из мистера Мауча конкретных постановлений, мне даже не нужно от тебя бриллиантовой диадемы. Разве что драгоценность нематериального свойства, скажем, твоя признательность.
      Он впервые посмотрел на нее прямо, сузив глаза и отражая ту же полуулыбку, что и она, – для них обоих это означало, что они чувствуют себя одного поля ягодами, это было выражение презрения.
      – Ты же знаешь, что я всегда обожал тебя, Лилиан, как одну из действительно возвышенных женщин.
      – Я знаю. – В ее спокойном голосе слышалась легкая усмешка, словно лак поверх ее оциклеванного голоса.
      Таггарт дерзко изучал ее.
      – Ты должна простить меня, между друзьями иногда позволительно проявить любопытство, – сказал он нисколько не извиняющимся тоном. – Мне интересно, как ты рассматриваешь возможность определенных денежных расходов или потерь, которые могут затронуть твои личные интересы?
      Она пожала плечами:
      – С точки зрения наездницы, дорогой. Если у тебя самая мощная лошадь в мире, ты будешь придерживать ее до удобной тебе скорости, даже пожертвовав ее возможностями, даже если никогда не увидишь максимальной скорости ее бега и ее огромная мощь останется нераскрытой. Иначе нельзя – потому что, пустив лошадь во весь опор, тут же вылетишь из седла… Однако денежный аспект для меня не главное, да и для тебя, Джим.
      – Я действительно недооценивал тебя, – медленно произнес он.
      – О да, эту ошибку я готова помочь тебе исправить. Я знаю, какие проблемы он создает тебе. Я знаю, почему ты боишься его, у тебя есть веские причины для этого. Но… ты занимаешься и бизнесом, и политикой, поэтому попытаюсь говорить на твоем языке. Бизнесмен предоставляет товары, а подручный партийного босса предоставляет голоса для голосования, верно? Я хочу, чтобы ты знал: я могу «предоставить» его в любое время, когда сочту нужным. Ты можешь действовать соответственно.
      В кругу друзей Джима открыться в чем-либо значило дать оружие врагу, но он ответил Лилиан откровенностью на откровенность, сказав:
      – Эх, если б я мог так же обломать свою сестрицу! Лилиан посмотрела на него без удивления; она не сочла его слова не относящимися к делу.
      – Да, она крепкий орешек, – сказала она. – Никаких уязвимых мест? Никаких слабостей?
      – Ничего.
      – Никаких романов?
      – Господи! Нет!
      Лилиан пожала плечами в знак перемены темы; Дэгни Таггарт была человеком, на обсуждении которого ей не хотелось останавливаться.
      – Думаю, пора оставить тебя, чтобы ты переговорил с Больфом Юбенком, – сказала Лилиан. – У него озабоченный вид, потому что ты весь вечер не смотришь на него; он беспокоится, что литературу обойдут вниманием при дворе.
      – Лилиан, ты изумительна! – непроизвольно вырвалось у Джима.
      Она рассмеялась:
      Дорогой, это и есть нематериальная драгоценность, которой я хотела!
      На лице Лилиан еще тлела улыбка, когда она пробиралась сквозь толпу, – вялая улыбка, плавно переходящая в выражение озабоченности и скуки, застывшее на всех лицах вокруг. Она шла наугад, довольствуясь ощущением, что на нее смотрят, атласное платье переливалось, как тяжелая пена, при движении высокой фигуры.
      Ее внимание привлекла зеленовато-голубая вспышка: она на мгновение сверкнула на запястье тонкой обнаженной руки. Затем Лилиан увидела стройную фигуру, серое платье, обнаженные узкие плечи и остановилась. Нахмурившись, она смотрела на браслет.
      Дэгни повернулась к ней. Среди многого, что возмущало Лилиан, безличная вежливость на лице Дэгни оказалась самой невыносимой.
      – Что вы думаете о женитьбе своего брата, мисс Таггарт? – спросила Лилиан, невинно улыбаясь.
      – У меня нет мнения на этот счет.
      – Вы хотите сказать, что его женитьба не стоит того, чтобы над ней задумываться?
      – Если вы хотите быть точной, я имею в виду это.
      – Но неужели вы не видите человеческой значимости его поступка?
      – Нет.
      – Вы считаете, что такая личность, как невеста вашего брата, не заслуживает интереса?
      – Разумеется, нет.
      – Я завидую вам, мисс Таггарт. Завидую вашему олимпийскому спокойствию. Мне кажется, в этом секрет того, что очень немногие из смертных могут тешить себя надеждой сравниться с вами в сфере бизнеса. Они распыляют внимание, по крайней мере, признают достижения и в других областях.
      – О каких достижениях мы говорим?
      – Неужели вы не признаете женщин, которые одерживают выдающиеся победы не в бизнесе, а в сфере человеческих отношений?
      – Не думаю, что слово «победа» применимо в сфере человеческих отношений.
      – О, но примите во внимание, с каким усердием должны трудиться другие женщины – если бы работа была для них единственным средством достичь того, чего добилась эта девушка с помощью вашего брата.
      – Мне кажется, она не вполне осознает, чего добилась. Реардэн увидел их стоящими рядом. Он подошел, чувствуя, что должен слышать, о чем они говорят, невзирая на последствия. Он молча остановился около них, не зная, заметила ли его Лилиан; но был уверен, что Дэгни заметила.
      – Прошу вас, будьте великодушны к ней, мисс Таггарт, – сказала Лилиан. – По меньшей мере, проявите хоть капельку внимания. Вы не должны презирать женщин, не обладающих вашим замечательным талантом, но проявляющих дарование иного вида. Природа всегда уравновешивает свои дары, восполняя одно другим, вы так не считаете?
      – Не уверена, что понимаю вас.
      – О, уверена, что вы не хотите, чтобы я высказалась яснее.
      – Почему же? Хочу.
      Лилиан раздраженно пожала плечами; женщины, которые были ее подругами, ее бы давно поняли и заставили замолчать, но эта противница была для нее новой – женщина, которая отказывается считать себя уязвленной. Она не собиралась высказываться яснее, но, увидев взирающего на нее Реардэна, улыбнулась и сказала:
      – Что ж, возьмем, к примеру, вашу невестку, мисс Таггарт. Какие у нее шансы в этом мире? Никаких – по вашим строгим меркам. Она не смогла бы сделать карьеру в бизнесе. Она не обладает вашим умом. Кроме того, мужчины сделали бы это для нее невозможным. Они, вероятно, нашли бы ее слишком привлекательной. Поэтому она извлекла выгоду из того, что у мужчин тоже есть свои критерии, к сожалению, не столь высокие, как ваши. Она воспользовалась талантом, который вы, я уверена, презираете. Вы никогда не снисходили до конкуренции с нами, обыкновенными женщинами, в исключительной сфере наших стремлений – власти над мужчинами.
      – Если вы называете это властью, миссис Реардэн, тогда вы абсолютно правы – не снисходила и не снизойду.
      Дэгни повернулась, чтобы уйти, но голос Лилиан остановил ее:
      – Мне хочется верить, что вы последовательны, мисс Таггарт, и совершенно лишены человеческих слабостей. Хочется верить, что у вас никогда не возникало желания льстить или оскорблять. Но я вижу, сегодня вы ожидали нас обоих – Генри и меня.
      – Ну, не сказала бы, я не видела список гостей моего брата.
      – Тогда почему вы надели этот браслет?
      Глаза Дэгни спокойно заглянули в глаза Лилиан.
      – Я всегда его ношу.
      – Вам не кажется, что шутка заходит слишком далеко?
      – Это никогда не было шуткой, миссис Реардэн.
      – Тогда вы поймете меня, если я скажу, что хочу получить этот браслет назад.
      – Я вас понимаю. Но вы его не получите.
      Лилиан выждала мгновение, как будто предоставляя Дэгни и себе возможность осознать значение их молчания. На этот раз она смотрела на Дэгни без улыбки:
      – Что, по-вашему, я должна думать, мисс Таггарт?
      – Думайте, что вам угодно.
      – И каковы ваши доводы?
      – Вы знали мои доводы, когда давали мне браслет. Лилиан взглянула на Реардэна. Его лицо ничего не выражало; она не увидела никакой реакции, ни намека на то, чтобы поддержать или остановить ее, ровным счетом ничего, кроме внимания, что заставило ее почувствовать себя стоящей в луче прожектора.
      Лилиан вновь прикрылась улыбкой, как щитом, – покровительственной улыбкой, предназначенной для того, чтобы свести предмет разговора на уровень светской беседы.
      – Я уверена, мисс Таггарт, что вы осознаете, насколько это неуместно.
      – Нет.
      – Но вы наверняка знаете, что подвергаете себя риску.
      – Нет.
      – Вы не думаете, что вас могут… неправильно понять?
      – Нет.
      Лилиан укоризненно покачала головой и улыбнулась:
      – Мисс Таггарт, вам не кажется, что это тот случай, когда непозволительно наслаждаться абстрактной теорией, а следует учитывать практическую действительность?
      Дэгни не улыбнулась:
      – Я никогда не понимала, что означает подобное высказывание.
      – Я имею в виду, что ваше отношение может быть идеалистическим, а я в этом уверена, но, к сожалению, большинство не разделяет вашего возвышенного расположения духа и неправильно истолкует ваши действия самым отвратительным для вас образом.
      – В таком случае ответственность и риск на них, но не на мне.
      – Я восхищаюсь вашей… нет, я не могу сказать «невинностью», не следует ли мне сказать «чистотой»? Вы никогда не думали об этом, я уверена, но жизнь не так пряма и логична, как… рельсы. Прискорбно, но возможно, ваши высокие устремления приведут людей к подозрениям, которые… гм, которые, я уверена, вы считаете грязными и скандальными.
      Дэгни прямо смотрела на нее:
      – Я так не считаю.
      – Но вы не можете игнорировать такую возможность.
      – Могу. – Дэгни повернулась, намереваясь уйти.
      – О, зачем же избегать дискуссии, если вам нечего скрывать? – Дэгни остановилась. – Если ваше блестящее – и отчаянное – мужество позволяет вам рисковать своей репутацией, то можно ли игнорировать угрозу для репутации мистера Реардэна?
      Дэгни медленно спросила:
      – Какую угрозу?
      – Я уверена, вы меня понимаете.
      – Нет.
       Яуверена, что объяснять нет необходимости.
       Есть,если вы хотите продолжить этот разговор.
      Взгляд Лилиан скользнул по лицу Реардэна в поисках знака, который помог бы ей решить, продолжать или закончить беседу. Он не помог ей. "
      Мисс Таггарт, – произнесла Лилиан, – я не ровня вам в философском отношении к жизни. Я всего лишь обыкновенная жена. Пожалуйста, отдайте мне браслет, если вы не хотите, чтобы я думала то, что могу подумать, ведь вам не хочется, чтобы я произнесла это вслух.
      – Миссис Реардэн, вам угодно именно здесь и именно таким образом высказать предположение, что я сплю с вашим мужем?
      – Конечно, нет! – Крик последовал мгновенно; это была паника и автоматический рефлекс – так отдергивает руку карманный воришка, пойманный на месте преступления. Лилиан добавила со злым, нервным смешком: – Такое я и представить себе не могу. – Смесь сарказма и искренности свидетельствовала, что она не кривит душой, хотя и не хочет в этом признаться.
      Тогда будь любезна извиниться перед мисс Таггарт, – сказал Реардэн.
      Дэгни затаила дыхание. Обе женщины повернулись к Реардэну. Лилиан не увидела на его лице ничего; Дэгни увидела муку.
      – В этом нет необходимости, Хэнк, – произнесла она.
      – Есть – для меня, – холодно ответил Реардэн, не глядя на нее; он смотрел на Лилиан, в его взгляде был приказ, который не мог быть не выполнен.
      Лилиан пристально смотрела на него с легким удивлением, но без тревоги или злости, как человек, столкнувшийся с чем-то непонятным, но не имеющим значения.
      – Ну конечно, – почтительно произнесла она, вновь обретая ровный и уверенный тон. – Примите, пожалуйста, мои извинения, мисс Таггарт, если у вас сложилось впечатление, что я подозреваю существование между вами отношений, которые считаю невероятными для вас и, зная его склонности, невозможными для моего мужа. – Она отвернулась и безразлично пошла прочь, оставив их вдвоем, будто нарочито подтверждая справедливость своих слов.
      Дэгни стояла неподвижно, закрыв глаза; она вспоминала тот вечер, когда Лилиан дала ей браслет. Тогда Хэнк был на стороне жены, теперь он на ее стороне. Из них троих она одна полностью понимала, что это означает.
      – Дэгни, что бы ты ни сказала, даже самое худшее, ты права..
      Она услышала его голос и открыла глаза. Реардэн холодно смотрел на нее, его лицо было сурово и не выражало боли или надежды на прощение.
      – Милый, не мучай себя, – ответила Дэгни. – Я знала, что ты женат. И никогда не забывала об этом. Я не обижаюсь.
      Ее первое слово было самым яростным из нескольких ударов, которые он почувствовал: никогда раньше она не называла его так. Она никогда не предоставляла ему возможности услышать нежность в ее голосе, никогда не говорила о его браке во время их встреч; теперь она сказала это, сказала легко и просто.
      Дэгни увидела злость на его лице – возмущение ее жалостью, презрительное выражение, означающее, что он не выставлял напоказ свои страдания и не нуждается в помощи; потом, признавая, что она так же досконально изучила его, как и он ее, Реардэн закрыл глаза, слегка склонил голову и очень медленно произнес:
      – Спасибо.
      Она улыбнулась и отвернулась от него.
      Джеймс Таггарт держал в руке пустой бокал, когда заметил, как поспешно Больф Юбенк остановил проходящего мимо официанта, словно тот допустил непростительную ошибку. Затем Юбенк продолжил разговор:
      – Но вы, мистер Таггарт, знаете, что человек, живущий в высших сферах, не может быть понят или оценен. Нам, литераторам, не дождаться поддержки от мира, где правят бал бизнесмены. Они всего-навсего чванливые выскочки из среднего класса или хищные дикари вроде Реардэна.
      Джим, – сказал Бертрам Скаддер, похлопывая его по плечу, – лучший комплимент, который я могу тебе сделать, это то, что ты не бизнесмен!
       Тыкультурный человек, Джим, – сказал доктор
      Притчет, – не бывший рудокоп,, как Реардэн. Мне не нужно объяснять тебе настоятельную необходимость поддержки Вашингтоном высшего образования.
      – Вам действительно понравился мой последний роман, мистер Таггарт? – продолжал спрашивать Больф Юбенк. – Он действительно вам понравился?
      Проходя мимо, Орен Бойл взглянул на них, но не остановился. Взгляда было достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Вполне нормально, подумал он, кто чем может, тот тем и торгует. Он знал, о чем шел торг, но ему не хотелось давать этому определение.
      – Мы живем на заре нового века, – произнес Джеймс Таггарт поверх бокала. – Мы разрушаем тиранию экономической власти. Мы освободили людей от диктата доллара. Мы высвободили духовные цели из зависимости от владельцев материальных средств, освободили культуру от мертвой хватки стяжателей. Мы построим общество, преданное высшим идеалам, и заменим аристократию денег…
      – …аристократией блата, – раздался голос сзади.
      Все повернулись. Человек, стоящий лицом к ним, был Франциско Д'Анкония.
      Его лицо загорело под летним солнцем, а глаза цветом напоминали небо в тот день, когда он получил свой загар. Его улыбка светилась летним утром. Смокинг сидел на нем так, что все прочие сразу приобрели вид ряженых, напяливших костюмы из ателье проката.
      – В чем дело? – спросил Д'Анкония среди общего молчания. – Неужели я сказал что-то, чего кто-то из присутствующих не знал?
      – Как ты сюда попал? – Это было первое, что смог произнести Джеймс Таггарт.
      – Самолетом до Нью-Йорка, на такси из аэропорта, затем на лифте из своего номера с пятьдесят третьего этажа, над вами.
      – Я не это имел в виду… я хотел сказать…
      – Не пугайся, Джеймс. Если я приземлился в Нью-Йорке и услышал, что где-то здесь гуляют, то уж непременно объявлюсь, правда? Ты всегда говорил, что я люблю вечеринки.
      Группа мужчин наблюдала за ними.
      – Я, конечно, рад тебя видеть, – вежливо произнес Таггарт и, чтобы уравновесить это, воинственно добавил: – Но если ты думаешь, что можешь…
      Франциско не воспринял угрозу, он выжидающе промолчал, и слова Таггарта повисли в воздухе. Тогда Франциско вежливо спросил:
      – Если я думаю – что?
      – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
      – Да. Понимаю. Сказать тебе, что я думаю?
      – Едва ли сейчас подходящий момент…
      – Мне кажется, ты должен представить меня своей невесте, Джеймс. Все никак не усвоишь хороших манер, в непредвиденных обстоятельствах ты их сразу теряешь, а в такие моменты манеры особенно необходимы.
      Повернувшись, чтобы проводить его к Шеррил, Таггарт уловил тихий звук, доносившийся со стороны Бертрама Скаддера; это был зарождающийся смешок. Таггарт знал, что люди, минуту назад ползавшие у его ног, люди, чья ненависть к Франциско Д'Анкония была, возможно, сильнее его собственной, тем не менее, наслаждались зрелищем. Выводы, которые из этого следовали, ему не хотелось формулировать.
      Франциско поклонился Шеррил и высказал свои наилучшие пожелания так изысканно, словно она была невестой наследника престола. Нервно наблюдавший за этой сценой Таггарт почувствовал облегчение – и смутную обиду, которая, если ее высказать, поведала бы ему, что он желает, чтобы событие было достойно величия, которое придали ему манеры Франциско.
      Таггарт боялся оставаться рядом с Франциско и боялся дать ему разгуливать среди гостей. Он попробовал отстать на несколько шагов, но Франциско, улыбаясь, вернулся к нему.
      – Неужели ты думал, что я пропущу твою свадьбу, Джеймс, ведь ты мой друг детства и крупнейший акционер!
       Что?– задыхаясь, произнес Таггарт и пожалел об этом – его голос выдавал панику.
      Франциско, казалось, не обратил на это внимания, он произнес невинно-веселым тоном:
       О,конечно, я знаю. Я знаю каждое подставное лицо в списке акционеров «Д'Анкония коппер». Просто удивительно, сколько в мире богатых Смитов и Гомесов, которым принадлежат крупные пакеты акций богатейшей корпорации в мире! Не осуждай меня за то, что я проявил любознательность и узнал, какие выдающиеся личности входят в число моих крупнейших акционеров. Похоже, я очень популярный человек и владею удивительной коллекцией государственных мужей со всего мира – включая и руководителей народных республик, в которых, по идее, не должно оставаться ни гроша.