Или – или

      – А кого это волнует? – вскинулся Фред Киннен. – Людям нужны рабочие места. Потребность – вот что главное, а не ваши прибыли.
      – Прибыли здесь ни при чем! – поспешно завопил Таггарт. – Я ни слова не сказал о прибылях и не давал оснований оскорблять меня. Где нам найти деньги, чтобы заплатить рабочим, черт возьми, когда половина поездов ходит порожняком, а грузов не хватает даже на одну платформу? – Его голос понизился до осмотрительно-рассудительного тона: – Однако мы понимаем, в каком положении находятся рабочие, и – это просто идея, – пожалуй, могли бы принять некоторое число людей, в случае если нам разрешат удвоить расценки на перевозку грузов, которые…
      – Ты что, рехнулся? – воскликнул Орен Бойл. – Я на грани разорения и при твоих нынешних расценках, я содрогаюсь каждый раз, когда товарный вагон прибывает на мой завод. У меня отбирают последнее и еще хотят повысить тарифы в два раза?
      – Неважно, в состоянии ли ты платить за наши услуги, – холодно ответил Таггарт. – Нужно быть готовым к жертвам. Общество нуждается в железных дорогах. А потребность важнее всего, даже твоих прибылей.
      – Каких прибылей! – завопил Орен Бойл. – Когда я их получал, прибыли? Никто не может обвинить меня в том, что я руковожу прибыльным предприятием. Да взгляни на мой баланс и на баланс одного моего конкурента, у которого есть покупатели, сырье, оборудование, да еще и монополия на секретные технологии, а потом говори, кто получает прибыли!.. Но конечна, обществу необходимы железные дороги, и может быть, я сумел бы пережить небольшое повышение расценок, получив – это просто предположение – небольшую субсидию, чтобы продержаться год-два, пока снова не войду в колею…
      – Что? Опять? – воскликнул мистер Уэзерби, теряя свою обычную сдержанность. – Сколько раз мы предоставляли тебе субсидии, сколько раз ты получал отсрочки и разрешения приостановить платежи по облигациям? Ты не вернул ни гроша, а где, когда вы все разоряетесь и поступление налогов постоянно уменьшается, взять деньги вам на субсидии?
      – Ну, положим, разоряются далеко не все, – медленно произнес Бойл. – Пока есть те, кто не разоряется, вы, ребята, не имеете права говорить, что сделали все, чтобы предотвратить углубление кризиса.
      – Я ничего не могу поделать! – громко запротестовал Висли Мауч. – Я бессилен! Мне нужны большие полномочия!
      Никто не мог сказать, что побудило мистера Томпсона присутствовать на этом совещании. Говорил он мало, но слушал с интересом. Казалось, он намеревался что-то узнать, и сейчас он выглядел так, будто достиг своей цели. Он встал и весело улыбнулся.
      – Валяй, Висли, – сказал он. – Запускай указ номер десять двести восемьдесят девять, и все будет в порядке.
      В знак уважения все уныло и нехотя встали. Мауч, взглянув на лежащий перед ним лист бумаги, нетерпеливо произнес:
      – Если вы хотите, чтобы я ввел в силу указ номер десять двести восемьдесят девять, вам придется объявить чрезвычайное положение.
      – Я сделаю это в любой момент, как только ты будешь готов.
      – Существуют определенные трудности…
      – Решай сам. Делай, как считаешь нужным, это твоя работа. Покажи мне черновой вариант завтра-послезавтра, но не беспокой меня по мелочам. Через полчаса у меня выступление на радио.
      – Основная проблема в том, что я не уверен, имеем ли мы законное право вводить в действие некоторые положения указа номер десять двести восемьдесят девять. Боюсь, их законность можно оспаривать.
      – Да брось ты, мы столько чрезвычайных законов провели – покопайся в них, найдешь что-нибудь соответствующее. – Мистер Томпсон обратился к присутствующим, улыбнувшись им, как лучшим друзьям: – Я оставляю вас, чтобы вы все уладили. Я ценю то, что вы приехали в Вашингтон помочь нам. Рад был повидать вас.
      Они стоя ждали, пока за ним не закрылась дверь, затем, не глядя друг на друга, заняли свои места.
      ОЕШ ничего не слышали об указе номер десять двести восемьдесят девять, но догадывались, что в нем будет. Каждый из них предвидел появление этого указа, но в силу сложившейся своеобразной привычки держал эти сведения в тайне, предпочитая не воплощать их в слова. Именно поэтому каждому из них хотелось по возможности не слышать текст указа. Все их умственные ухищрения к тому и сводились, чтобы избегать подобных ситуаций.
      Они хотели, чтобы этот указ вступил в силу. Но не хотели, чтобы он был воплощен в слова, не оставляя им возможности не знать, что они делают именно то, что делают. Никто из них не заявлял, что этот указ служил конечной целью его усилий. Его появление было подготовлено многовековой работой предшественников, а в течение последних месяцев каждый пункт этого указа озвучивался в бесчисленных речах, газетных публикациях, проповедях и передовицах. Звучали весьма целеустремленные голоса, возмущенно вопившие всякий раз, когда кто-нибудь называл своим именем ту цель, к которой они стремились.
      – Ситуация такова, – начал Висли Мауч, – что экономическое положение страны в позапрошлом году было лучше, чем в прошлом. Прошлый год выглядел лучше, нынешнего. Очевидно, что мы не продержимся еще год, сохраняя такой темп. Первостепенная задача состоит в том, чтобы остановиться. Замереть на месте, чтобы потом двинуться вперед. Установить полную стабильность. Экономическая свобода себя не оправдала. Следовательно, необходим жесткий контроль. Если люди не могут и не хотят решить свои проблемы добровольно, необходимо их заставить. – Он выдержал паузу, взял лист бумаги и добавил менее официальным тоном: – Ну, в общем, получается, что мы можем продержаться и дальше в таком положении, но не можем позволить себе двигаться! Мы должны стоять там, где стоим. Не шелохнувшись. И всех этих гадов заставить стоять.
      Втянув голову в плечи, он смотрел на собравшихся с возмущением человека, для которого переживаемые страной трудности являются личным оскорблением. Он привык, что все стремящиеся заручиться его поддержкой трепещут перед ним, и теперь вел себя так, будто его гнев решал все проблемы. Однако люди, сидевшие полукругом около стола и молча наблюдавшие за оратором, не знали, отражает ли атмосфера страха, явственно ощутимая в этой комнате, их собственные чувства, или же исходит от этой съежившейся за письменным столом фигуры, словно от загнанной в угол крысы.
      У Висли Мауча было прямоугольное лицо и приплюснутый череп, который короткая стрижка делала еще более плоским. Нижняя губа, напоминавшая формой луковицу, свидетельствовала о раздражительности, а выцветшие зрачки карих глаз походили на протухшие яичные желтки, окруженные полупрозрачным белком. Мышцы лица дергались, и, когда замирали, лицо ничего не выражало. Никто не видел, как он улыбается.
      Висли Мауч происходил из семьи, не знавшей ни лишений, ни богатства, ни почета, но придерживавшейся собственных традиций; то, что ее члены обучались в колледже, предопределяло пренебрежение к предпринимателям. Дипломы, полученные членами семьи, вывешивались на стенах как упрек всему миру – ведь духовная ценность их обладателей, заверенная подписями и печатями, не смогла автоматически породить материальный эквивалент. Среди многочисленной родни имелся богатый дядюшка. Он женился в свое время на богатой и, став в старости вдовцом, сделал своим любимцем Висли, который среди множества племянников и племянниц был самым невзрачным и поэтому, как думал дядя Джулиус, самым надежным. Дядя Джулиус не любил ярких личностей. Он никогда не утруждал себя управлением своим имуществом и поручил это племяннику. К моменту окончания этим самым племянником колледжа от состояния не осталось ни цента. Дядя Джулиус обвинял Висли в коварстве, называя его бессовестным мошенником. Висли не был мошенником, он просто не знал, куда девались деньги. В средней школе Висли был одним из худших учеников и страстно завидовал лучшим. Жизнь в колледже научила его, что завидовать им вовсе незачем. После окончания обучения он начал работать в рекламном отделе одной компании, производившей совершенно бесполезное удобрение для кукурузы. Товар пошел очень бойко, и Висли поднялся почти до начальника отдела. Потом, уйдя из этой фирмы, он рекламировал средство от облысения, патентованные бюстгальтеры, мыло, безалкогольные напитки, а позже, став в автомобильном концерне вице-президентом по рекламе, – автомобили. Он пытался продавать их так же, как и удобрение. Но автомобили не покупали. Он оправдывал свои неудачи недостатком средств на рекламу. Реардэну его рекомендовал президент концерна. Реардэн ввел его в Вашингтон, тот самый Реардэн, который не знал, по каким критериям расценивать деятельность своего представителя в столице. Джеймс Таггарт помог Маучу попасть в Отдел экономического планирования и национальных ресурсов – платой стало предательство. Висли предал Реардэна, чтобы помочь Орену Бойлу, который, в свою очередь, помог уничтожить Дэна Конвэя. С тех пор он продвигался вверх с помощью людей, считавших, как и дядя Джулиус, что посредственность надежнее всего. Людям, сидевшим вокруг его стола, основательно вбили в голову, что закон причин и следствий – сущий пережиток и что в конкретной ситуации надо действовать, не думая о причинах ее возникновения. И, сообразуясь с конкретной ситуацией, они пришли к выводу, что Висли Мауч человек в высшей степени компетентный и сведущий, поскольку он, один из миллионов стремящихся к власти, сумел ее достичь. Им не Дано было понять, что Висли Мауч просто-напросто ноль, оказавшийся в точке пересечения сил, направленных на взаимное уничтожение.
      – Это черновой вариант указа номер десять двести восемьдесят девять, – сказал Мауч, – который я, Джин и Клем набросали, чтобы дать вам общую идею. Мы хотели бы выслушать ваши мнения, предложения и прочее, как представителей профсоюзов, промышленных кругов, транспорта и интеллигенции.
      Фред Киннен слез с подоконника и присел на подлокотник кресла. Орен Бойл выплюнул окурок сигары. Джеймс Таггарт разглядывал свои руки. Лишь доктор Феррис, казалось, не испытывал неудобства.
      – "Во имя общественного благосостояния, – начал читать Висли Мауч, – и с целью обеспечения социальной защищенности граждан, достижения всеобщего равенства и полной стабильности на период чрезвычайного положения установлены следующие меры.
      Пункт первый. Все наемные рабочие и служащие должны быть закреплены за своими рабочими местами и не могут уволиться, поменять место работы или быть уволенными. Нарушение этого пункта карается тюремным заключением. Наказание определяется Стабилизационным советом, назначаемым Отделом экономического планирования и национальных ресурсов. Все лица, достигшие двадцати одного года, обязаны обратиться в Стабилизационный совет, который по своему усмотрению определит им место работы исходя из первоочередных государственных интересов.
      Пункт второй. Все промышленные, торговые, перерабатывающие, финансовые предприятия обязаны продолжать свою деятельность, а их владельцам предписывается оставаться на своем посту и запрещается закрывать предприятия, продавать или перемещать их; вышеперечисленные действия караются национализацией предприятия, а также частичной или полной конфискацией имущества владельца.
      Пункт третий. Все патенты и авторские права, имеющие отношение к каким бы то ни было открытиям, изобретениям и производственным процессам, должны быть добровольно переданы государству в качестве дара стране, оказавшейся в чрезвычайном положении, что должно оформляться дарственными сертификатами, добровольно подписанными держателями патентов и авторских прав. В целях предотвращения монополизации в отдельных отраслях, прекращения производства морально устаревшей продукции и роста производства необходимых народу товаров Стабилизационный совет полномочен выдавать разрешения на использование авторских прав и патентов на равноправной основе всеми предприятиями, обратившимися в совет. Запрещается использование товарных знаков, фирменных наименований товаров и наименований товаров, закрепленных авторскими правами. Каждому патентованному товару присваивается новое наименование, и он должен продаваться под ним всеми производителями. Наименование товару присваивает Стабилизационный совет. Все частные фирменные знаки и торговые марки отменяются.
      Пункт четвертый. После вступления в силу указа запрещается изобретение, внедрение, производство и продажа любых товаров вне утвержденной номенклатуры. Патентная палата приостанавливает свою деятельность.
      Пункт пятый. Все крупные и мелкие предприятия, а также частные предприниматели, занятые производством товаров, обязаны поддерживать производство на постоянном уровне, соответствующем уровню нормативного года. Нормативным считается год, завершающийся датой принятия настоящего указа. Недостаточное или избыточное производство карается штрафом, размер которого определяется Стабилизационным советом.
      Пункт шестой. С настоящего момента граждане, независимо от возраста, пола, общественного положения и уровня доходов, должны тратить на приобретение товаров не больше, чем в нормативном году. Приобретение товаров свыше или ниже данной нормы наказывается штрафом, размер которого определяет Стабилизационный совет.
      Пункт седьмой. На уровне нормативного года замораживаются: заработная плата, цены, дивиденды, процентные ставки и прочие источники дохода.
      Пункт восьмой. По вопросам, которые не регламентирует данный указ, решения принимает Стабилизационный совет, после чего они обретают силу закона".
      Даже у тех четверых, кто выслушал текст, сохранились остатки человеческого достоинства, которое в течение минуты заставляло их молча подавлять приступ тошноты.
      Таггарт заговорил первым. Он говорил тихим голосом, в котором отчетливо слышалась дрожащая напряженность непроизвольно вырвавшегося крика:
      – А почему нет? Почему они должны иметь то, чего у нас нет? Чем они лучше нас? Если нам суждено погибнуть, так погибнем вместе. Пускай у них не останется ни единого шанса выжить!
      – Страшноватая у тебя реакция на полезный план, от которого все только выиграют, – резко произнес Орен Бойл, испуганно и удивленно глядя на Таггарта.
      Доктор Феррис усмехнулся.
      Взгляд Таггарта стал сосредоточенным, и он продолжил, повысив голос:
      – Конечно, это очень полезный план. Он необходим, практичен и справедлив. Он решит все проблемы, позволит каждому почувствовать себя в безопасности. Даст возможность передышки.
      – Он даст народу чувство защищенности, – сказал Юджин Лоусон, и его рот скривился в улыбке. – Народу требуется именно чувство защищенности. Почему народ не может обрести его? Уж не потому ли, что кучка богатеев будет возражать?
      – Возражать будут не богатые, – лениво произнес доктор Феррис. – Богатые исходят слюной по чувству защищенности сильнее, чем любое животное. Вы еще не уяснили это?
      – А кто тогда будет возражать? – огрызнулся Лоусон. Доктор Феррис многозначительно улыбнулся, но не ответил.
      Лоусон отвел взгляд в сторону:
      – Черт с ними! Почему мы должны о них беспокоиться? Мы управляем миром ради маленьких людей. Интеллект породил все проблемы человечества. Разум – корень зла. Но сегодня торжествует сердце. Слабые, смиренные, больные, бедные – о них, и только о них мы должны думать. – Его нижняя губа похотливо выпятилась. – Великие люди созданы для того, чтобы служить маленьким. Если они откажутся выполнять свой моральный долг, мы принудим их. Век логики кончился. Наступил век любви.
      – Заткнись! – рявкнул Джеймс Таггарт. Все уставились на него.,
      – Ей-богу, Джим, что с тобой? – дрожащим голосом спросил Орен Бойл.
      – Ничего, – ответил Таггарт, – ничего… Висли, пусть он замолчит, пожалуйста.
      Мауч неуверенно произнес:
      – Но я не понимаю…
      – Пусть он замолчит. Мы не обязаны его слушать.
      – Ну да, но…
      – Тогда продолжим.
      – Что происходит? – потребовал объяснений Лоусон. – Я возмущен, я настоятельно… – Не увидев поддержки на лицах сидящих вокруг, он замолчал. Его рот перекосила гримаса ненависти.
      – Дальше, дальше! – взволнованно предложил Таггарт.
      – Что с тобой? – спросил Орен Бойл, не желавший понимать, что происходит с ним самим и почему он боится.
      – Джин, гений – это предрассудок, – медленно проговорил доктор Феррис, странным образом подчеркивая каждое слово, будто знал, что называет то, что не имело обозначения в их умах. – Интеллекта не существует. Разум – продукт общества, совокупность воздействий, оказываемых на человека окружающими. Никто ничего не изобретает, все отражают то, что витает в обществе. Гений -^ это интеллектуальный мародер, жадный накопитель идей, по праву принадлежащих обществу, у которого он их крадет. Любая мысль есть кража. Если мы покончим с частными состояниями, возникнет справедливая система распределения богатства. Если мы покончим с гением, мысли и идеи будут распределяться справедливо.
      – Мы здесь, чтобы говорить о деле или шутки шутить? – спросил Фред Киннен.
      Все повернулись в его сторону. Это был крепкий, крупный мужчина, лицо которого, благодаря тонко прочерченным морщинкам, приподнимавшим уголки рта, хранило печать мудрой сардонической усмешки. Он сидел на подлокотнике кресла, держа руки в карманах и улыбаясь бесчувственной улыбкой полицейского, поймавшего магазинного воришку.
      – Я вот что тебе скажу: набери членов Стабилизационного совета из моих людей, – обратился он к Висли Маучу, – уж постарайся, дружище, иначе я мокрого места не оставлю от первого пункта.
      – Я безусловно намерен пригласить в совет представителя профсоюзов, – сухо сказал Мауч, – как и представителей промышленных кругов, транспорта и…
      – Только представителей профсоюзов. Точка.
      – Какого черта! – воскликнул Орен Бойл. – Это же несправедливо!
      – Точно, – согласился Фред Киннен.
      – Это даст тебе власть над любым предприятием в стране!
      – А ты как думаешь, к чему я стремлюсь?
      – Это несправедливо! – воскликнул Бойл. – Я протестую! Ты не имеешь права, ты…
      – Права? – невинным тоном спросил Киннен. – А мы что, о правах говорим?
      – Но в конце концов, есть фундаментальное право частной собственности, которое…
      – Послушай, дружище, тебе что, пункт три не нужен?
      – Ну, я…
      – В таком случае держи язык за зубами и впредь не заикайся ни о каком праве.
      – Мистер Киннен, – начал доктор Феррис, – не следует повторять старую ошибку и делать широкие обобщения. Наш курс должен быть гибким. Не осталось абсолютных устоев, которые…
      – Прибереги свои речи для Джима Таггарта, док, – посоветовал Фред Киннен. – Я знаю, что говорю. Я-то в колледже не учился.
      – Я протестую, – сказал Бойл, – против диктаторских методов…
      Киннен повернулся к нему спиной и сказал:
      – Послушай, Висли, моим людям не понравится пункт первый. Если за главного буду я, то заставлю их проглотить это. Нет – значит нет. Подумай и реши.
      – Ну… – начал было Мауч, но запнулся.
      – Ради Бога, Висли, а как же мы? – воскликнул Таггарт.
      – Когда понадобится что-то протолкнуть через совет, ты придешь ко мне, – сказал Киннен. – Но руководить советом буду я. Я и Висли.
      – Ты думаешь, страна поддержит это? – взмолился Таггарт.
      – Не обольщайся, – ответил Киннен. – Страна? Если рухнули все устои, я думаю, док прав, от них и следа не осталось, если нет правил игры, вопрос лишь в том, кто кого ограбит. У меня больше голосов, чем у вас, рабочих всегда больше, чем работодателей, не забывайте об этом, ребята!
      – Интересная позиция, – высокомерно произнес Таггарт, – по отношению к мерам, направленным, в конце концов, не на личную выгоду рабочих или работодателей, а на процветание всего общества.
      – Ладно, – дружелюбно согласился Киннен, – давайте говорить по-вашему. Что такое общество? Если взглянуть с точки зрения качества, то это точно не ты, Джим, и не Орен Бойл. Если же исходить из количества, то это я, потому что за моей спиной массы. – Его улыбка исчезла, и он с внезапной горькой усталой усмешкой добавил: – Не хочу сказать, что работаю на благо общества, поскольку знаю, что это не так. Я знаю, что загоняю бедных тварей в рабство, вот так-то. И они знают, что это так. Но они знают, что я буду подкармливать их время от времени, если не хочу слететь со своего местечка, в то время как с вами у них нет никаких шансов. Они предпочтут, чтобы кнут был в моих руках, а не в ваших, потому что вы слюнявые, слезливые, сладкоречивые выродки, пекущиеся об общественном благосостоянии! Уж не возомнили ли вы, будто, кроме ваших педиков из колледжей, вам поверит хоть один-единственный сельский дурачок? Я вымогатель и знаю это, и мои люди знают; но они знают, что я делюсь наживой. Не по доброте душевной. И не даю ни цента сверх необходимого. Они могут рассчитывать по крайней мере на это. Конечно, временами меня от этого с души воротит, как сейчас, но этот мир создан не мною, а вами. Поэтому я играю по вашим правилам и буду играть, пока идет игра, хотя это будет продолжаться недолго! – Он поднялся. Все молчали. Он медленно обвел взглядом присутствующих, остановившись на Висли Мауче, и как бы невзначай спросил: – Я руковожу советом, Висли?
      – Набор конкретных сотрудников совета является техническим вопросом, – любезно заметил Мауч. – Полагаю, мы обсудим это позже – ты и я.
      Каждому было понятно, что он ответил: «Да».
      – Годится, браток, – сказал Киннен.
      Он вернулся к окну, сел на подоконник и закурил сигарету.
      Остальные почему-то посмотрели на доктора Ферриса, словно ждали от него совета.
      – Пусть вас не смущает риторика, – спокойно сказал доктор Феррис. Мистер Киннен – великолепный оратор, но у него отсутствует чувство действительности. Он не умеет мыслить диалектически.
      Последовало молчание, затем Джеймс Таггарт неожиданно громко сказал:
      – Мне все равно. Это ничего не значит. Ему придется оставить все в покое. Все останется как есть. Как есть. Никто не сможет что-либо изменить. За исключением… – Он резко повернулся к Висли Маучу: – Висли, в соответствии с пунктом четвертым надо закрыть все исследовательские институты, экспериментальные лаборатории, научные фонды и тому подобные учреждения. Они должны быть запрещены.
      – Правильно, – сказал Мауч. – Я не подумал об этом. Надо вставить в текст пару строк об этом. – Он взял карандаш и сделал несколько пометок на полях проекта.
      – Это положит конец расточительной конкуренции, – сказал Таггарт. – Мы остановим борьбу за неиспытанное и неизвестное. Не придется волноваться из-за нововведений, подрывающих рынок. Не надо будет тратить огромные деньги на бесполезные эксперименты, цель которых – не отставать от чрезмерно амбициозных конкурентов.
      – Да, – согласился Орен Бойл. – Нельзя позволить тратить деньги на новый товар, пока не будет в избытке старого. Закроем эти чертовы исследовательские лаборатории – чем раньше, тем лучше.
      – Правильно, – одобрил Висли Мауч. – Они будут закрыты. Все до одной.
      – И Государственный институт естественных наук? спросил Фред Киннен.
      – Нет! – воскликнул Мауч. – Это – другое. Это правительственная организация. Кроме того, некоммерческая. И его деятельности будет достаточно для развития науки.
      Вполне достаточно, – согласился доктор Феррис.
      – А что будет с инженерами, профессорами и прочими, когда вы закроете лаборатории? – – спросил Фред Киннен. – Как они станут зарабатывать на жизнь в условиях, когда все остальные предприятия и рабочие места уже закреплены за другими?
      Висли Мауч почесал затылок и повернулся к мистеру Уэзерби:
      – Переведем их на пособие, Клем?
      – Нет, – ответил мистер Уэзерби, – чего ради? Их не так много, чтобы поднять шум. Недостаточно, чтобы с ними считаться.
      – Полагаю, – Мауч повернулся к доктору Феррису, – вы могли бы взять некоторых к себе, Флойд?
      – Некоторых, – медленно ответил доктор Феррис, словно наслаждаясь каждым слогом, – тех, кто докажет способность к сотрудничеству.
      – А что с остальными? – спросил Фред Киннен.
      – Им придется подождать, пока Стабилизационный совет не найдет им применения, – предположил Висли Мауч.
      – Что они будут есть до тех пор? Мауч пожал плечами:
      – В условиях чрезвычайного положения без жертв не обойтись, ничего не поделаешь.
      – Мы имеем право так поступить! – неожиданно выкрикнул Таггарт, словно борясь с царившим в комнате спокойствием. – Так надо, правда ведь?
      Ответа не последовало.
      – Мы имеем право защищать свои жизненные интересы. Никто не возражал, но он продолжал говорить настойчивым, умоляющим, пронзительным голосом:
      – Впервые за многие столетия нам гарантируется спокойствие. Каждый будет знать свое место, а также место соседа. Мы не будем зависеть от первого встречного чудака с новой идеей. Никто не вытеснит нас из бизнеса, не отнимет у нас рынки, не продаст нас, не разорит. Никто не явится со своим изобретением, вынуждая нас делать выбор -либо остаться без штанов, купив его идею, либо остаться без них же, когда его изобретение купим не мы, а кто-то другой! Не надо будет принимать решений. Никому не будет позволено что бы то ни было решать. Решение будет принято раз и навсегда. – Взгляд Таггарта вопрошающе блуждал по лицам присутствующих. – Уже достаточно изобретено – достаточно для удобства каждого. Так почему разрешено изобретать и дальше? Почему мы позволяем им выбивать почву у нас из-под ног, едва мы сделаем несколько шагов? Почему мы работаем не покладая рук, пребывая в такой неопределенности? Только потому, что еще остались неуемные и честолюбивые искатели приключений? Неужели мы должны пожертвовать спокойствием человечества ради нескольких отщепенцев? Они нам не нужны. Совсем не нужны. Как бы мне хотелось покончить с героями! Герои? Они ничего, кроме вреда, не принесли. Они беспощадно гнали человечество вперед, не давая ему передышки. Человечество стремилось догнать их… всегда, бесконечно… И едва мы их догоняли, как они уходили на годы вперед… Они не оставляют нам шансов… Они никогда не оставляли нам шансов… – Глаза Таггарта беспокойно блуждали, иногда он смотрел в окно и тут же поспешно отводил взгляд: ему не хотелось видеть белый обелиск вдали. – Мы с ними покончили. Мы победили. Пришло наше время. Мир – наш. Мы обрели покой – впервые за многие века, впервые с начала промышленной революции!
      – А это, надо полагать, – заметил Фред Киннен, – антипромышленная революция.
      – Странно слышать это от тебя! – резко заметил Висли Мауч. – Нельзя говорить такие вещи на людях.
      – Не волнуйся, браток. На людях я ничего не скажу.
      – Это заблуждение, – заявил доктор Феррис. – Заявление, вызванное невежеством. Специалисты давно признали, что только при плановой экономике возможно достижение максимальной эффективности производства и что централизация способствует сверхиндустриализации.
      – Централизация исцеляет чуму монополизации, вставил Бойл.
      – Переведи-ка на человеческий, – протянул Киннен. Бойл не заметил издевки и серьезно ответил:
      – Централизация избавляет нас от монополий. Она способствует демократизации промышленности. Все становится доступным каждому. Например, в настоящее время мы испытываем острый дефицит железной руды. К чему мне в такое время расходовать деньги, рабочую силу и национальные ресурсы на производство морально устаревшей стали, когда я мог бы производить металл, многократно превосходящий сталь? Металл, который нужен каждому, но никто не может его получить. Это ли здоровая экономика, спокойная жизнь общества и демократическая справедливость? Почему мне нельзя производить этот металл и почему его не могут получать те, кому он необходим? Из-за того, что какой-то эгоист имеет монополию? Разве мы должны жертвовать своими правами ради его интересов?
      – Кончай, браток, – посоветовал Фред Киннен. – Я тоже газетки почитываю.
      – Мне не нравится твоя позиция, – неожиданно заявил Бойл тоном уверенного в своей правоте человека; взгляд, которым он смерил Киннена, означал, что, будь они в баре, не миновать драки. Он сидел выпрямившись, в памяти у него вставали газетные строки на желтоватой бумаге:
      «Сейчас, когда общество испытывает крайнюю нужду буквально во всем, должны ли мы направлять индустриальную мощь страны на производство морально устаревших товаров? Можем ли мы допустить, чтобы большинство пре– бывало в нищете, в то время как меньшинство не дает нам возможности воспользоваться лучшими товарами и новыми технологиями? Неужели нас остановит пережиток, которым является авторское право? Разве не очевидно, что частный сектор не способен преодолеть экономический кризис? Доколе мы будем мириться с постоянной нехваткой металла Реардэна? Общество остро нуждается в нем, а Реардэн не может выплавить его в необходимом количестве. Когда будет положен конец экономической несправедливости и привилегиям? Почему только Реардэну разрешено производить металл Реардэна?..»
      – Мне не нравится твоя позиция, – повторил Бойл. – Пока мы уважаем права рабочих, вы должны уважать права промышленников.
      – Какие права и каких промышленников? – подчеркнуто медленно спросил Киннен.
      – Я считаю, – поспешно вмешался доктор Феррис, – что пункт второй является в настоящий момент самым важным. Мы должны покончить с этим страшным явлением, когда бизнесмены вдруг прекращают дела – бесследно исчезают. Мы должны остановить их. Так рухнет вся экономика.
      – А почему они это делают? – нервно спросил Таггарт. – Куда они бегут?
      – Никто не знает, – ответил доктор Феррис. – Мы не смогли обнаружить никаких сведений и никаких объяснений. Но это надо остановить. В период кризиса экономическое служение обществу – такая же священная обязанность, как и военная служба. Всякий, кто оставит ее, должен считаться дезертиром. Я рекомендовал ввести смертную казнь для таких людей, но Висли не идет на это.
      – Потише, дружище, – сказал Фред Киннен странным медленным тоном и неожиданно выпрямился. Он был абсолютно спокоен. Сложив руки на груди, Киннен посмотрел на Ферриса взглядом, который заставил всех осознать, что Феррис предложил убийство. – Чтобы я больше не слышал ни о какой смертной казни в экономической сфере.
      Доктор Феррис пожал плечами.
      – Нельзя бросаться в крайности, – поспешно вставил Мауч. – Нельзя пугать людей. Мы хотим, чтобы они были на нашей стороне. Основная проблема в том, воспримут ли они указ вообще.