Сквозь чуткий сон она слышала, как колеса неустанно продолжают бег, и в ней нарастало напряжение. Дэгни пробудилась в беспричинной панике и поняла, что сидит в темноте и безучастно размышляет: «Что это было?», а потом, утешая себя: «Мы движемся… мы все еще движемся…»
      Путь «Канзас вестерн» еще хуже, чем я ожидала, думала Дэгни, прислушиваясь к колесам. Поезд уносил ее на тысячи миль от Юты. Дэгни почувствовала отчаянное желание сойти с поезда на главном пути, отбросить все проблемы «Таггарт трансконтинентал», найти самолет и полететь прямиком к Квентину Дэниэльсу. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы остаться в купе.
      Она сидела в темноте, прислушиваясь к стуку колес и думая, что только Дэниэльс и двигатель остались лучом света, зовущим ее за собой. Зачем ей теперь этот двигатель? Дэгни не могла ответить. Почему она так уверена в необходимости спешить? И на это не было ответа. Настигнуть его вовремя – это был единственный выдвинутый ее сознанием ультиматум. Дэгни держалась за него, не задавая вопросов. Подсознательно она знала ответ: двигатель нужен не для того, чтобы двигать поезда, а для того, чтобы поддерживать в движении ее саму.
      Она больше не слышала каждый четвертый такт в трясущемся поскрипывании металла, не могла слышать шаги врага, которого преследовала.
      Только шум безнадежного панического бегства.
      …я буду там вовремя, думала Дэгни, я прибуду первой и спасу двигатель. Двигатель, который он не остановит, размышляла она, не остановит… не остановит… Он не сможет его остановить, подумала Дэгни, пробуждаясь от толчка, сбросившего ее голову с подушки. Колеса замерли.
      Мгновение Дэгни сидела неподвижно, пытаясь осознать тишину вокруг. Это походило на тщетную попытку создать чувственный образ небытия. Стерлись все характерные признаки реальности: ни звука, словно Дэгни была одна в поезде, ни движения, словно это был не поезд, а комната, ни света, словно это был не поезд и не комната, а пустое пространство, никакого признака насилия, стихийного бедствия или аварии, словно наступило состояние, при котором невозможно даже бедствие.
      Осознав причину неподвижности, она стремительно выпрямилась – так бьет о берег одинокая волна, непосредственная и неистовая, как крик возмущения. Она резко подняла шторку окна; в тишине прозвучал громкий визг, разрезавший безмолвие. Снаружи ничего не было, лишь безмерные просторы прерии. Сильный ветер рвал облака, и лунный свет падал сквозь них на равнины, но они казались безжизненными, как сама Луна.
      Дэгни резко нажала на выключатель и кнопку вызова проводника. Вспыхнул электрический свет, вернувший ее в мир причин и следствий. Дэгни взглянула на часы: чуть больше полуночи. Она посмотрела в заднее окно: рельсы уходили по прямой линии, и на предписанном расстоянии на земле светились красные фонари, расположенные там для защиты поезда сзади. Увиденное несколько ободрило ее.
      Она снова нажала кнопку вызова проводника. Потом, подождав немного, вышла в тамбур, открыла дверь и высунулась наружу, чтобы взглянуть на состав. Несколько окон уходящей вдаль стальной ленты светилось, но ни людей, ни признаков человеческой деятельности не было заметно. Дэгни захлопнула дверь, вернулась к себе и начала одеваться, ее движения вновь обрели спокойствие и уверенность.
      На ее звонок так никто и не пришел. Дэгни поспешила к соседнему вагону, она не чувствовала ни страха, ни растерянности, ни отчаяния – ничего, кроме необходимости действовать.
      Проводника не оказалось ни в соседнем вагоне, ни в следующем. Дэгни ускорила шаг по узким коридорам, не встречая по пути ни одного человека. Но двери некоторых купе были открыты. Пассажиры, одетые и не совсем, молча сидели внутри, словно в ожидании. Они провожали Дэгни странными уклончивыми взглядами, будто знали, куда она мчится, и ждали, что кто-то придет и решит за них все проблемы. А она продолжала бежать по хребту мертвого поезда, мысленно отмечая характерное сочетание освещенных купе, открытых дверей и пустых проходов, – никто не отважился сделать и шага наружу, никто не решался заговорить первым.
      Дэгни бежала по единственному в составе сидячему вагону, где одни пассажиры спали в неловких позах, другие, пробудившиеся, сидели неподвижно, сжавшись, как животные в ожидании удара, и ничего не делая, чтобы предотвратить его.
      В тамбуре Дэгни остановилась. Она увидела мужчину, открывшего дверь и выглядывающего наружу. Мужчина пытливо всматривался в темноту, готовый сойти. Он обернулся, услышав, как подошла Дэгни. Она узнала лицо мужчины – это был Оуэн Келлог, человек, отвергший будущее, которое она когда-то предложила ему.
      – Келлог! – У Дэгни вырвался звук, напоминающий смех или возглас облегчения; она словно неожиданно встретила человека в пустыне.
      – Здравствуйте, мисс Таггарт, – ответил он, изумленно улыбнувшись, в его улыбке сквозила недоверчивая радость. – Не знал, что вы едете в этом поезде.
      – Пойдемте! – приказала Дэгни, словно он все еще был служащим железной дороги. – Кажется, мы оказались на застывшем поезде.
      – Так и есть, – сказал Келлог и дисциплинированно последовал за ней. Объяснения были излишни. Все происходило в безмолвном понимании, они исполняли служебный долг, и казалось совершенно естественным, что из сотен пассажиров именно эти двое бросили вызов опасности.
      – Не знаете, как долго мы уже стоим? – спросила Дэгни, когда они поспешно шли по соседнему вагону.
      – Нет, – ответил Келлог. – Когда я проснулся, мы уже стояли.
      Они прошли весь состав, не обнаружив ни проводников, ни официантов в ресторане, ни тормозных кондукторов, ни начальника поезда. Иногда они поглядывали друг на друга, не произнося ни слова. Оба слышали о брошенных составах, о поездных бригадах, исчезающих в неожиданном взрыве протеста против рабства.
      В начале состава они сошли с поезда, подставив лица ветру, кроме которого ничто вокруг не шевелилось, и поднялись в кабину локомотива. Включенная головная фара обвиняющим перстом отбрасывала свет в пустоту ночи. Кабина была пуста.
      У Дэгни непроизвольно вырвался отчаянно-радостный крик:
      – И правильно! Они же люди!
      Она остановилась, ошеломленная, как от чужого крика. Дэгни заметила, что Келлог с любопытством наблюдает за ней, чуть заметно улыбаясь.
      Это был старый паровоз, лучший, какой железная дорога могла предоставить «Комете». Топка, огороженная решеткой, низкая труба; сквозь лобовое стекло был виден луч фары, падающий на ленту шпал, которые сейчас покоились неподвижно, как ступени лестницы, подсчитанные и пронумерованные.
      Дэгни взяла бортовой журнал и прочитала имена членов последней поездной бригады. Машинистом числился Пэт Логган.
      Ее голова медленно склонилась, и она закрыла глаза. Она вспомнила первую поездку по зеленовато-голубому железнодорожному пути, о которой, должно быть, думал Пэт Логган во время своей последней поездки, как сейчас думала она.
      – Мисс Таггарт? – мягко окликнул ее Оуэн Келлог. Дэгни вздернула подбородок.
      – Да, – отозвалась она. – Что ж… – Ее голос был ровен, в нем слышались лишь металлические нотки, означавшие, что решение принято. – Надо найти телефон и вызвать другую бригаду. – Она взглянула на часы. – Судя по скорости, с которой мы ехали, сейчас мы милях в восьми от Оклахомы. Мне кажется, что в этом направлении ближайший пункт, куда можно позвонить, – Брэдшоу. Мы примерно в тридцати милях от него.
      – За нами следует какой-нибудь поезд «Таггарт трансконтинентал»?
      – Следующий – двести пятьдесят третий товарный, но он не появится здесь до семи утра, если идет по расписанию, в чем я сомневаюсь.
      – Всего один товарный за семь часов? – Келлог спросил непроизвольно, с ноткой оскорбленной преданности железной дороге, работой на которой когда-то гордился.
      Губы Дэгни растянулись в подобии улыбки:
      – Движение уже не то, что было при вас.: Келлог медленно кивнул:
      – Полагаю, что и поездов «Канзас вестерн» сегодня не предвидится. '
      – Точно не помню, но думаю, что нет. Келлог посмотрел на столбы вдоль дороги:
      – Надеюсь, люди из «Канзас вестерн» поддерживают телефонную связь в исправности.
      – Судя по состоянию железнодорожного пути, надежды на это мало. Но нужно попробовать.
      – Да – Дэгни повернулась, намереваясь идти, но задержалась. Она знала, что бесполезно что-то объяснять, но слова вырвались непроизвольно:
      – Знаете, тяжелее всего осознавать, что кто-то поставил на путь за поездом эти фонари, чтобы защитить нас… Они беспокоятся о жизни людей больше, чем страна об их жизни.
      Быстрый взгляд Келлога был похож на яркую предупредительную вспышку, затем Келлог мрачно ответил:
      – Да, мисс Таггарт.
      Спускаясь по лестнице с паровоза, они увидели кучку пассажиров, собравшихся у путей, несколько человек сошли с поезда и присоединились к остальным. Особый инстинкт подсказал людям, сидевшим в ожидании, что кто-то начал действовать, принял на себя ответственность; теперь ничто не мешало проявить признаки жизни.
      Дэгни подошла к этим людям, все они вопрошающе смотрели на нее. Казалось, неестественно бледный лунный свет стер различия с их лиц и подчеркнул присущее им всем выражение: осторожный интерес, страх, мольба, сдерживаемая наглость.
      – Есть ли среди вас человек, желающий стать делегатом от пассажиров? – спросила Дэгни.
      Все переглянулись, но ответа не последовало.
      – Хорошо, – продолжила она, – вам не нужно говорить. Я – Дэгни Таггарт, вице-президент этой железной дороги по грузовым и пассажирским перевозкам, – в группе раздался шелест – легкое движение, шепот, похожий на облегчение, – и говорить буду я. Мы находимся на поезде, брошенном бригадой. Никакой аварии не произошло. Двигатель не поврежден. Но нет никого, кто бы мог повести состав. Это то, что газеты называют застывшим поездом. Вы все знаете, что это означает, и вам известны причины. Возможно, вы знали их задолго до того, как о них узнали люди, которые сегодня бросили вас. Закон запрещает оставлять поезда. Но сейчас это нам не поможет.
      Какая-то женщина требовательно и истерично завизжала:
      – Что же нам делать?
      Дэгни задержалась и посмотрела на женщину. Та проталкивалась вперед, втискиваясь в толпу, чтобы ощутить человеческие тела между собой и огромной пустотой равнины, растворяющейся в лунном свете – в мертвом и бессильном отражении энергии. На плечи женщины было накинуто пальто – прямо поверх ночной сорочки; пальто распахнулось, и под тонкой тканью выпячивался живот – с неряшливой непристойностью, которая не стесняется собственного безобразия и не прилагает ни малейшего усилия, чтобы скрыть его. На мгновение Дэгни пожалела о необходимости продолжать.
      – Я пойду по шпалам до первого телефона, – все же продолжила она чистым и холодным, как лунный свет, голосом. – Через каждые пять миль пути расположены телефоны экстренной связи. Я позвоню и попрошу, чтобы прислали другую бригаду. Это займет некоторое время. Пожалуйста, оставайтесь в поезде и соблюдайте порядок, насколько это возможно.
      – А как же банды дезертиров? – спросил какой-то нервный женский голос.
      – Да, они есть, – произнесла Дэгни. – Лучше, если кто-нибудь будет сопровождать меня. Кто хочет пойти?
      Дэгни неправильно поняла женщину. Ответа не последовало. Ни один взгляд не был направлен на Дэгни. Друг на друга тоже никто не смотрел. Глаз не появлялось – лишь туманные овалы, блестевшие в лунном свете. Вот они, думала Дэгни, люди нового века, требующие жертв и получающие их. Она была поражена злобностью их молчания – и эта злоба говорила, что эти люди ожидают, чтобы она уберегала их от подобных ситуаций. Дэгни с неожиданной для себя ожесточенностью молчала.
      Она заметила, что и Оуэн Келлог ждет; он не наблюдал за пассажирами, а смотрел на нее. Убедившись, что толпа не даст ответа, он спокойно сказал:
      – Конечно, я пойду с вами, мисс Таггарт.
      – Спасибо.
      – А как же мы? – огрызнулась нервная дама.
      Дэгни повернулась к ней и ответила официальным безжалостно-монотонным голосом:
      – Еще не было случая нападения дезертиров на застывшие поезда – к сожалению.
      – Все-таки где мы? – спросил грузный мужчина в очень дорогом плаще и с очень дряблым лицом; он говорил так, как обращается к слугам человек, недостойный их иметь. – В какой части какого штата?
      – Не знаю, – ответила Дэгни.
      – Как долго мы здесь простоим? – спросил еще кто-то тоном обманутого кредитора.
      – Не знаю.
      – Когда мы прибудем в Сан-Франциско? – спросил третий мужчина тоном шерифа, обращающегося к подозреваемому.
      – Не знаю.
      Требовательное негодование вырывалось на волю короткими потрескивающими вспышками, – как будто в темных духовках человеческих голов трескались поджаренные каштаны; все почувствовали себя в безопасности, уверенные, что о них позаботятся.
      – Это возмутительно! – вопила какая-то женщина, выскакивая из толпы и бросая слова прямо в лицо Дэгни. – Вы не имеете права допускать подобное! Я не намерена томиться в ожидании, находясь неизвестно где.
      – Замолчите, – сказала Дэгни, – иначе я закрою двери вагонов и оставлю вас здесь.
      – Вы не посмеете1 Вы служащая общественного транспорта! Вы не имеете права дискриминировать меня1 Я сообщу в Стабилизационный совет'
      – Если я предоставлю вам поезд, чтобы добраться в поле видимости или слышимости вашего совета, – произнесла Дэгни и отвернулась.
      Она видела, что Келлог смотрит на нее, его взгляд казался чертой, подведенной под ее словами и подчеркивающей их значение.
      – Найдите фонарик, – сказала она ему, – я схожу за своей сумочкой, и мы тронемся.
      Двинувшись вдоль безмолвного ряда вагонов, они увидели человека, спустившегося с поезда и спешащего им навстречу Дэгни узнала бродягу
      – Проблемы, мэм? – спросил он, остановившись.
      – Исчезла бригада.
      – И что же делать
      – Я иду звонить на ближайший пункт связи.
      – Не стоит ходить одной, мэм. В нынешние-то времена. Я пойду с вами.
      Она улыбнулась:
      – Спасибо. Со мной ничего не случится. Мистер Келлог сопровождает меня. Скажите, как вас зову?
      – Джефф Аллен, мэм.
      – Послушайте, Аллен, вы когда-нибудь работали на железной дороге9
      – Нет, мэм.
      – Что ж, теперь вы работаете на ней. Вы исполняющий обязанности старшего проводника и доверенное лицо вице-президента по перевозкам. Ваша задача – взять на себя ответственность за поезд в мое отсутствие, поддерживать порядок и уберечь этот скот от панического бегства. Скажите, что вас назначила я. Вам не нужны никакие подтверждения. Они подчинятся любому, кто потребует повиновения.
      – Слушаюсь, мэм! – твердо ответил мужчина.
      Дэгни вспомнила, что деньги в кармане человека обладают способностью обращаться в уверенность его духа; она вытащила из сумочки стодолларовую купюру и сунула в руку мужчины
      – Аванс, – пояснила она.*
      – Слушаюсь, мэм Она уже двинулась дальше, когда мужчина окликнул ее
      – Мисс Таггарт! Дэгни повернулась:
      – Да?
      – Спасибо.
      Она улыбнулась, приподняв руку в прощальном салюте и пошла дальше.
      – Кто это? – спросил Келлог.
      – Бродяга, которого поймали, когда он ехал зайцем,
      – Я думаю, он справится.
      – Справится.
      Они молча миновали паровоз и пошли в луче света фары. Сначала, передвигаясь от шпалы к шпале в бьющем из-за спины неистовом свете, они чувствовали себя так, словно вернулись в привычный мир железной дороги. Затем Дэгни обнаружила, что смотрит на шпалы под ногами, наблюдает, как свет постепенно угасает, и пытается удержать его. Она смотрела, как меркнет сияние, пока не поняла, что теперь шпалы освещает лишь лунный свет Она не могла сдержать дрожь, заставившую ее повернуться и взглянуть назад. Свет фары все еще сверкал позади – прозрачно-серебристый шар чужой планеты, обманчиво близкий, но принадлежащий другой орбите и другой системе.
      Оуэн Келлог молча шел рядом, и Дэгни чувствовала, что они знают мысли друг друга.
      – Не может быть. О Боже, он не смог бы! – сказала она, не осознавая, что говорит вслух,
      – Кто?
      – Натаниэль Таггарт. Он не смог бы работать с такими людьми, как эти. Водить для них поезда. Нанимать их на работу. Он вообще не мог бы их использовать – ни как клиентов, ни как работников.
      Келлог улыбнулся:
      – Вы хотите сказать, что он не смог бы на них нажиться, да, мисс Таггарт?
      Она кивнула.
      – Они… – произнесла Дэгни, и он услышал легкую дрожь в ее голосе: любовь, боль и негодование. – Они утверждают, что он поднялся за счет способностей других, что… он использовал человеческую бездарность в собственных эгоистических интересах… Но он… он не требовал от людей покорности.
      – Мисс Таггарт, – произнес Келлог со странной суровой ноткой в голосе, – просто помните, что Нэт Таггарт воплощал собой принцип существования, который – на короткий промежуток за всю историю человечества – вытеснил из цивилизованного мира рабство. Помните это, когда вас поставит в тупик сущность его врагов.
      – Вы когда-нибудь слышали о женщине по имени Айви Старнс?
      – Да.
      – Я не перестаю думать, что это очень понравилось бы ей – вид этих пассажиров. Именно этого она и добивается. Но мы – мы не можем смириться с этим, вы и я, правда? Никто не может. Так жить нельзя.
      – А почему вы считаете, что цель Айви Старнс – жизнь?
      Где-то на краешке сознания Дэгни возник смутный образ, что-то едва различимое, словно блуждающее над краем прерии облако, какая-то неясная форма, которую Дэгни не могла уловить, предположительная и требующая осознания.
      Они молчали, ритм шагов длился и длился, отмериваемый сухим коротким стуком каблуков о дерево шпал; шаги, словно звенья раскручивающейся цепи, тянулись сквозь молчание.
      У Дэгни не было времени дать себе отчет в том, что рядом с ней идет Келлог, осмыслить это, она принимала его лишь как посланного ей судьбой товарища. Но теперь она взглянула на него внимательно. На его лице было то же чистое строгое выражение, которое Дэгни помнила. Но лицо стало спокойнее, оно выглядело безмятежным и мирным. Одежда была поношенной, и даже в темноте Дэгни могла разглядеть испещряющие его старую кожаную куртку пятна потертостей.
      – Чем вы занимались после того, как ушли из «Таггарт трансконтинентал»? – спросила она.
      – О, многим.
      – А где вы работаете сейчас?
      – По специальным поручениям – в основном.
      – Какого плана?
      – Любого
      – Вы работаете не на железной дороге? '
      – Нет.
      Казалось, краткость звука придала ему значение проникновенного утверждения. Дэгни догадывалась, что Келлог знает ее намерения.
      – Келлог, если бы я сказала, что у меня нет ни одного первоклассного специалиста, если бы я предложила вам любую работу, любые условия, любую сумму, которую вы назовете, – вы бы вернулись?
      – Нет.
      – Вас шокировало сокращение расписания. Не думаю, что вы догадываетесь о том, какой ущерб принесла нам потеря специалистов. Я не могу поведать вам о тех муках, через которые прошла три дня назад, когда пыталась найти хоть кого-нибудь, кто смог бы проложить пять миль временного пути. Мне нужно проложить пятьдесят миль дороги сквозь Скалистые горы. Я не знаю, как это сделать. Но сделать это нужно. Я исколесила всю страну в поисках людей. И нигде не нашла. И вдруг вы, здесь, в вагоне, и это сейчас, когда я отдала бы половину компании за одного служащего вроде вас! Вы понимаете, почему я не могу так просто отпустить вас? Выбирайте все, что пожелаете. Хотите стать управляющим отделением? Или помощником президента по техническим вопросам?
      – Нет.
      – Кажется, вы зарабатываете не очень много
      – На свои нужды хватает – и больше ни на чьи.
      – Почему же вы согласны работать на кого угодно, только не на «Таггарт трансконтинентал»?
      – Потому что вы не дадите мне такой работы, какую я хотел бы выполнять.
      – Я? – Она замерла на месте. – Боже праведный, Келлог! Вы еще не поняли? Я предоставлю вам любую работу, какую захотите!
      – Хорошо. Путевой обходчик.
      – Стрелочник. Мойщик вагонов. – Келлог улыбнулся, заметив выражение ее лица: – Нет? Вот видите, я же говорил, что не дадите.
      – Вы хотите сказать, что готовы занять место простого рабочего?
      – Сразу же, как только вы предложите его.
      – Ничего лучшего?
      – Ничего лучшего.
      – Вы понимаете, что у меня слишком много людей, способных на такую работу, но больше ни на что?
      – Я понимаю, мисс Таггарт. А вы?
      – Ваш интеллект – вот что мне нужно.
      – Мисс Таггарт, мой интеллект больше не продается. Дэгни стояла, глядя на него, и ее лицо все больше мрачнело.
      – Вы – один из них, да? – произнесла она наконец.
      – Из кого?
      Она не ответила, пожала плечами и двинулась дальше.
      – Мисс Таггарт, – спросил Келлог, – как долго еще вы намерены быть служащей общественного транспорта!
      – Я не отдам мир той твари, которую вы цитируете.
      – Ей вы ответили более реалистично.
      Цепочка их шагов растянулась на много безмолвных минут, прежде чем Дэгни спросила:
      – Почему сегодня вы поддержали меня? Почему вы решили помочь мне?
      Келлог легко, почти весело ответил:
      – – Потому что в поезде нет ни одного пассажира, которому нужно так срочно, как мне, добраться к месту назначения. Если поезд тронется, никто не извлечет из этого большей пользы, чем я. А когда мне что-то нужно, я не сижу и не жду, как эта ваша тварь.
      – Не ждете? А если остановятся все поезда?
      – Тогда я не буду полагаться при решающей поездке на поезд.
      – Куда вы едете?.
      – На Запад.
      – По специальному поручению
      – Нет. В отпуск на месяц с несколькими друзьями.
      – В отпуск? И это для вас так важно?
      – Важнее всего на свете.
      Преодолев две мили, они подошли к маленькой серой будке, укрепленной на стойке в стороне от рельсов, – телефону экстренной связи. Будка была перекошена прошедшим ураганом. Дэгни рывком открыла ее. Телефон оказался на месте – знакомый, успокаивающий предмет, блестевший в луче фонарика Келлога. Но, прижав к уху трубку, Дэгни поняла, что телефон не работает. Келлог тоже понял это, увидев, как ее палец резко нажимает на рычаг.
      Дэгни без слов протянула ему трубку. Она держала фонарик, пока Келлог внимательно осматривал аппарат, затем он открутил розетку из гнезда и изучил провода.
      – Провода в порядке, – произнес он. – Ток идет. Сломан сам аппарат. Но возможно, следующий телефон работает. – И добавил: – До следующего пять миль.
      – Пойдемте, – сказала Дэгни.
      Далеко позади еще виднелась фара паровоза – уже не планета, а мигающая в дымке маленькая звездочка. Впереди дорога исчезала в голубоватом безграничном пространстве.
      Дэгни осознала, как часто она оглядывалась назад, на свет фары, пока та оставалась в поле зрения, Дэгни чувствовала, что их словно надежно держит спасательный трос; теперь же они должны бросить его и покинуть… покинуть эту планету, размышляла она. Дэгни заметила, что и Келлог остановился, глядя на этот свет.
      Они переглянулись, но ничего не сказали друг другу. Хруст гальки под подошвами Дэгни раздавался в тишине как взрывы хлопушки. Келлог намеренно резко швырнул трубку, и она покатилась в канаву – пустоту разбило неистовство звука.
      – Черт с ним, – ровно, не повышая голоса, с холодным отвращением произнес Келлог. – Наверное, работать мастеру не хотелось, а поскольку в жаловании он нуждался, никто не имел права просить, чтобы он содержал телефоны в исправности.
      – Пошли, – сказала Дэгни.
      – Если вы устали, мисс Таггарт, мы можем отдохнуть.
      – Со мной все в порядке. У нас нет времени на отдых.
      – Это большая ошибка, мисс Таггарт. Иногда полезно перевести дух.
      Дэгни коротко усмехнулась и пошла по полотну, переступая по шпалам, – каждый шаг был ее ответом на слова Келлога.
      Идти по шпалам было тяжело. Но когда они попробовали шагать рядом с рельсами, это оказалось еще труднее. Почва, полупесок-полугрязь, продавливалась под каблуками, словно мягкое, податливое вещество – не суша и не жижа. Они опять пошли по шпалам; это походило на перешагивание с бревна на бревно на плоту посреди реки.
      Дэгни думала о том, каким огромным расстоянием вдруг стали пять миль, – сортировочная станция в тридцати милях от них стала недосягаемой, и это после целой эпохи трансконтинентальных железных дорог, проложенных людьми, которые мыслили тысячами миль. Сеть рельсов и огней, простирающаяся от океана к океану, повисла на обрывке провода внутри ржавого телефона. Нет, поправила себя Дэгни, дорога держалась на чем-то более мощном и утонченном. На интеллекте людей, знающих, что существование провода, поезда, работы, их самих и их поступков является безусловным, обязательным. Подобные умы исчезли, и поезд весом в две тысячи тонн оставлен на милость силы ее ног. Дэгни не пугала усталость; движение было смыслом, маленьким кусочком реальности в окружающей неподвижности. Ощущение усилия являлось конкретным волевым ощущением и больше ничем, – в пространстве, которое не являлось ни светом, ни тьмой, почве, которая не уступала и не оказывала сопротивления, тумане, который не сгущался и не рассеивался. Напряжение было единственным свидетельством движения: в окружающей пустоте ничто не менялось, ничто не обретало формы, которая могла бы отметить продвижение. Дэгни всегда удивлялась, полная скептического презрения, сектам, проповедующим истребление вселенной в качестве идеала, к которому надо стремиться. Вот это, подумала она, и есть их мир, воплощение их идей.
      Появившийся впереди зеленый свет семафора послужил им ориентиром, до которого нужно дойти, но, неуместный среди расплывающегося тумана, он не принес облегчения. Казалось, он посылал им сигнал из давно угасшего мира, как звезды, чей свет еще живет после того, как они погасли. Зеленый кружок сиял в пространстве, указывая, что путь свободен, призывая к движению там, где нечему двигаться. Кто же из философов, припомнила Дэгни, считал, что движение существует и без движущихся объектов? Это был его мир.
      Она обнаружила, что идет, прилагая все больше усилий, словно преодолевая сопротивление – не давящее, а засасывающее. Взглянув на Келлога, Дэгни заметила, что и он идет, как человек, сопротивляющийся урагану. Она подумала, что они двое – единственные оставшиеся в живых… одинокие фигуры, борющиеся не с ураганом, хуже – с небытием.
      Через некоторое время Келлог оглянулся на фару, и глаза Дэгни последовали за его взглядом: луча позади уже не было видно.
      Они не останавливались. Глядя прямо перед собой, Келлог с отсутствующим видом полез в карман; это был непроизвольный жест; он достал пачку сигарет и протянул ей.
      Она потянулась за сигаретой, но вдруг схватила Келлога за запястье и вырвала из его руки пачку. Это была белая пачка с единственным украшением – знаком доллара.
      – Посветите мне! – приказала Дэгни, остановившись.
      Он послушно направил луч фонарика на пачку в ее руках. Она мельком взглянула на его лицо: Келлог выглядел слегка удивленным и очень веселым.
      На пачке не было ни надписи, ни торговой марки, ни адреса – лишь тисненный золотом знак доллара. На сигаретах был точно такой же знак.
      – Где вы это взяли? – спросила Дэгни. Келлог улыбнулся:
      – Если вы настолько осведомлены, что спрашиваете об этом, мисс Таггарт, вам следовало бы знать, что я не отвечу.
      – Я знаю, что за этим кое-что стоит.
      – За знаком доллара? Очень и очень многое. За ним стоит каждая жирная свиноподобная фигура в любой карикатуре, изображающая плута, мошенника, подлеца – это клеймо зла. Он означает деньги свободной страны, а значит, достижение, успех, талант, созидательную силу человека; и именно поэтому его считают клеймом позора. Он выжжен на лбу таких людей, как Хэнк Реардэн, как тавро. Вы случайно не знаете, что означает этот знак? Он означает инициал Соединенных Штатов.
      Келлог отвел фонарик, но не двинулся с места; Дэгни разглядела горькую улыбку на его лице.
      – Вы знаете, что Соединенные Штаты – единственная в истории страна, которая использовала собственную монограмму в качестве символа порочности? Спросите себя почему. Спросите себя, как долго страна, сделавшая такое, может надеяться на существование и чьи нравственные законы разрушили ее. Это была единственная в истории страна, где богатство приобреталось не бандитизмом, а производством, не силой, а торговлей; единственная страна, где деньги служили символом права человека на его собственный разум, труд, жизнь, счастье – на самого себя. Если это, по нынешним нормам мира, зло, если это повод, чтобы проклинать нас, то мы, поклонники и создатели доллара, принимаем проклятие этого мира. Мы предпочитаем носить знак доллара на наших лбах и носим его гордо, как символ благородства, символ, ради которого хотим жить и, если нужно, умереть. – Он протянул руку за пачкой. Дэгни держала ее так, будто не хотела отдавать, но сдалась и положила сигареты на его ладонь. Подчеркнуто медленно, словно стремясь подчеркнуть значение жеста, Келлог предложил ей сигарету. Дэгни взяла ее и сжала губами. Он достал еще одну себе, зажег спичку, они прикурили и пошли дальше.
      Они шагали по гниющим шпалам, тонущим без сопротивления в вязкой почве, сквозь безграничное царство лунного света и клубящегося тумана – держа в руках две точечки живого огня, два маленьких кружка освещали их лица.
      «Огонь, эта могучая, опасная сила, которую человек укротил и держит у кончиков своих пальцев…» – вспомнила Дэгни слова старика, который сказал ей, что эти сигареты не могли быть сделаны на Земле. «Когда человек думает, в его сознании живет огненная точка, и горящий кончик сигареты – ее отражение».
      – Вы бы все же рассказали мне, кто их изготовил, – безнадежным умоляющим тоном произнесла Дэгни.
      Келлог добродушно засмеялся:
      – Я могу сказать вам больше: их изготовил мой друг – на продажу, но, не служа обществу, он продает их только своим друзьям.
      – Продайте мне эту пачку. Продадите?
      – Не думаю, что вы сможете купить ее, мисс Таггарт, но хорошо, если вы хотите.
      – Сколько она стоит?
      – Пять центов.
      – Пять центов? – повторила она, сбитая с толку.