– Да.
      – Вам известно из личных наблюдений, что я растрачиваю свою жизнь на женщин?
      – Ты никогда не отрицал этого.
      – Не отрицал? Мне стоило больших усилий создать такое впечатление.
      – Ты хочешь сказать, что это неправда?
      – Я произвожу впечатление человека, терзаемого комплексом неполноценности?
      – Боже мой, нет, конечно!
      – А только такой человек тратит свою жизнь, ухлестывая за женщинами.
      – Что ты хочешь сказать?
      – Вы помните, что я сказал о деньгах и о людях, стремящихся поменять местами причину и следствие? О людях, пытающихся подменить разум, отнимая то, что породил разум? Что ж, человек, презирающий себя, поддерживает чувство собственного достоинства сексуальными приключениями, но он не чувствует себя достойным, так как секс не причина, а следствие, способ выражения чувства собственной значимости.
      – Что-то я не совсем понимаю.
      – Вам никогда не приходило в голову, что это в сущности то же самое? Люди, полагающие, что богатство создается материальными средствами и никак не соотносится с человеческим разумом, по той же самой причине считают, что секс – это физическая способность, не зависящая от их ума, выбора или системы ценностей. Они думают, что тело создает страсть и делает выбор за них – как если бы железная руда по собственному желанию превращалась в рельсы. Говорят, любовь слепа, секс глух к разуму и насмехается над всеми философскими идеями. Но на самом деле сексуальный выбор – это результат коренных убеждений человека. Скажите мне, что человек находит сексуально привлекательным, и я расскажу всю его жизненную философию. Покажите мне женщину, с которой он спит, и я скажу, как он себя оценивает. И какой бы ерундой насчет ценности альтруизма его ни пичкали, секс – самое эгоистичное из всех действий, действие, которое совершается только ради собственного наслаждения. Только попробуйте представить себе половой акт в духе самоотречения и доброхотного даяния – акт, который невозможен в самоунижении, только в самовозвышении, только в уверенности, что тебя желают и что ты этого желания достоин. Это действие заставляет человека обнажить дух, так же как и тело, и признать свое истинное Я мерилом своей ценности. Мужчину всегда притягивает женщина, отражающая его глубочайшее видение себя самого, женщина, завоевание которой позволит ему испытывать – или притворяться, что испытывает, – чувство собственного достоинства. Человек, который уверен в собственной ценности, захочет обладать женщиной высшего типа, женщиной, которую он обожает, самой сильной и самой недоступной, потому что только обладание героиней даст ему чувство удовлетворения. Обладание незамысловатой проституткой не даст ничего. Он не стремится… Что случилось? – спросил Франциско, увидев напряженное лицо Реардэна, выражавшее значительно более сильное чувство, чем интерес к отвлеченной беседе.
      – Продолжай, – напряженно произнес Реардэн.
      – Такой мужчина не стремится утвердиться в собственной ценности, он стремится выразить ее. Его душа и зов его плоти не конфликтуют. Но человек, убежденный в своей никчемности, всегда тянется к женщине, которую презирает, потому что она отразит его собственную сущность, освободит его от объективной реальности, в которой он – жалкая подделка, предоставит ему кратковременную иллюзию собственной значимости и кратковременное избавление от нравственного закона, который его осуждает. Приглядитесь к тому безобразию, в которое большинство людей превращает свою половую жизнь, и к путанице противоречий, которые они считают своей нравственной философией Одно вытекает из другого. Любовь – это наша реакция на наши высшие ценности, и она не может быть ничем другим. Позвольте человеку извратить свои ценности и взгляд на жизнь, позвольте ему уверовать, что любовь не наслаждение, а отрицание, что добродетелью является не гордость, а жалость, или страдание, или слабость, или самопожертвование, что благороднейшую любовь рождает не восхищение, а сострадание, не признание ценностей, а признание пороков, – и он раздвоится. Его плоть перестанет ему подчиняться, он станет импотентом с женщиной, которой открыто признается в любви, его потянет к самой последней шлюхе. Его плоть последует логике его глубочайших убеждений; если он верит, что порок – это ценность, значит, он осудил собственное существование как зло, и только зло будет привлекать его. Он осудил самого себя и почувствует, что может наслаждаться только развратом. Он приравнял добродетель к страданию и почувствует, что порок – единственное удовольствие. Тогда он завопит, что его плоть сама по себе испытывает порочное вожделение, которое его разум не может контролировать, что секс – грех, а истинная любовь – чистое духовное переживание. И удивится, что любовь не приносит ему ничего, кроме скуки, а секс – лишь стыд.
      Не осознавая, что мыслит вслух, Реардэн с отсутствующим видом произнес:
      – В конце концов… Я никогда не признавал того, второго положения… Никогда не чувствовал себя виноватым за то, что делаю деньги.
      Франциско улыбнулся и пылко сказал:
      – Значит, вы понимаете, что это в сущности одно и то же? Нет, вы никогда не примете их порочных убеждений. Вы не смогли бы принудить себя к этому. Попытавшись осудить секс как зло, вы обнаружили бы, что, помимо воли, поступаете исходя из присущей вам моральной предпосылки. Вас влекло бы к самой достойной женщине. Вам была бы нужна героиня. Вы не способны на презрение к себе. Вы не способны поверить, что жизнь – зло, а вы – беспомощное существо, загнанное в безвыходное положение. Вы всю жизнь преобразуете материю в соответствии с устремлениями вашего ума. Вы человек, которому надо бы знать, что идея, не воплощенная в действии, – презренное лицемерие, как и платоническая любовь. А действие, не контролируемое идеей, – идиотский самообман. Таков и секс, если он отрезан от системы ценностей человека. Вы не можете не знать этого. Ваше незыблемое чувство собственного достоинства должно подсказать вам это. Вы не в состоянии испытывать страсть к женщине, которую презираете. Только тот, кто превозносит чистоту любви, свободной от страсти, способен на развратную страсть, лишенную любви. Но взгляните: большинство людей – – это существа, раздираемые на две части, они отчаянно шарахаются из крайности в крайность.
      Одна такая крайность – это человек, который презирает деньги, заводы, небоскребы и собственную плоть. Он придерживается неопределенных мнений о непостижимых предметах, таких, как смысл жизни и собственные моральные принципы. И он в отчаянии, потому что не может ничего почувствовать к женщине, которую уважает, но зависит от непреодолимой страсти к шлюхе. Таков человек, которого называют идеалистом. Другая крайность – люди, которых называют практичными, люди, презирающие принципы, абстракции, искусство, философию и собственную душу. Единственным смыслом жизни они считают приобретение материальных ценностей – невзирая на то, для чего они и откуда. Практичный человек ожидает, что материальные блага принесут ему удовольствие, и удивляется, что чем больше получает, тем меньше чувствует. Это человек, который проводит время в интрижках. Вглядитесь в тройной обман, который он совершает по отношению к самому себе. Он не признает, что нуждается в чувстве собственного достоинства, так как насмехается над таким понятием, как моральные ценности. И все же он испытывает глубочайшее презрение к себе, порожденное убеждением, что он – кусок мяса. Он не признает, что секс – это физическое выражение признания его личности. Поэтому такой человек пытается, оперируя тем, что есть следствие, получить то, что должно бы быть причиной. Он надеется обрести чувство собственной ценности благодаря женщинам, которые ему отдаются, и забывает, что женщины, которых он подцепил, не имеют ни характера, ни собственного суждения, ни системы ценностей. Он внушает себе, что гонится только за физическим удовольствием, но взгляните, как он устает от женщин за неделю или за ночь, как он презирает профессиональных шлюх и любит притворяться перед самим собой, будто соблазняет целомудренных девочек, которые делают исключение ради него. Он стремится к радости от достижения цели, но никогда не добивается ее. Какая доблесть в обладании бездушным телом? Вот вам ваш Казанова. Подходит это описание ко мне? – О Боже! Нет!
      – Тогда вы можете судить, не спрашивая у меня, сколько интрижек было в моей жизни.
      – АО чем же еще, черт возьми, пишут первые полосы газет последние чуть ли не двенадцать лет?
      – Я угробил кучу денег на самые пышные и вульгарные вечеринки, которые только можно себе представить, и минимум времени на то, чтобы меня видели с женщинами соответствующего типа. Что касается остального…– Он немного помолчал, затем произнес: – У меня есть несколько друзей, которые знают об этом, но вы первый человек, которому я вопреки своим правилам признаюсь: я не спал ни с одной из этих женщин. Я не притронулся ни к одной из них.
      – Самое невероятное во всем этом то, что я вам верю. Лампа на полу осветила ломаными лучами лицо Франциско, когда он подался вперед; лицо его сияло невинным весельем.
      – Если вы взглянете на все эти страницы внимательнее, то увидите, что я никогда ничего не рассказывал. Это женщины рвались в газеты с историями, намекающими, что если их видели со мной в ресторане, то это признак серьезного романа. Как вы думаете, какую цель преследуют эти женщины? Может быть, ту же, что и Казанова, – страстное желание доказать собственную значимость числом и репутацией завоеванных ими мужчин? Только это еще большая ошибка, так как признание, которого они жаждут, находится даже не в самом факте, а в произведенном впечатлении и зависти других женщин.
      Что ж, я дал этим самкам то, что они хотели, – буквально, без претензии, на которую они рассчитывали, претензии, которая скрывает от них самих природу их желания. Думаете, они хотели переспать со мной? Они не способны на настоящую и честную страсть. Им нужна пища для тщеславия – я дал им ее. Я предоставил им возможность похвастаться подругам и увидеть себя в скандальной хронике в роли великих обольстительниц. Но знаете, это срабатывает точно так же, как то, что вы сделали на суде. Если вы хотите разоблачить самое злостное мошенничество, подчинитесь ему буквально, ничего не добавляя от себя, чтобы скрыть его природу. Эти женщины все понимали. Они видели, что окружающие завидуют удаче, которой они не добились. Вместо чувства удовлетворения, разрекламированные романы дали им глубокое ощущение неполноценности: каждая знает, что попыталась, но провалилась. Если затащить меня в постель считается победой по их нормам, то они знают, что не соответствуют этим нормам. Я думаю, эти женщины ненавидят меня больше, чем любого другого мужчину на свете. Но мой секрет сохранен, потому что каждая полагает, что поражение потерпела только она, в то время как другим это удалось, поэтому каждая будет страстно клясться, что была со мной близка, и никогда не признает правды.
      – Но что ты сделал со своей репутацией?, Франциско пожал плечами:
      – Те, кого я уважаю, рано или поздно узнают правду обо мне. Другие, – его лицо помрачнело, – другие считают меня воплощением зла. Пускай думают, если хотят, что я таков, как на газетных полосах.
      – Но зачем? Зачем ты это делал? Чтобы преподать им урок.'
      – Нет, черт возьми! Я хочу, чтобы меня считали повесой.
      – Почему?
      – Повеса – – это человек, который страсть как любит сорить деньгами.
      – Почему ты играешь такую скверную роль?
      – Маскировка.
      – Для чего?
      – Для моей личной цели.
      Какой?.
      Франциско покачал головой:
      – Не спрашивайте об этом. Я и так рассказал вам больше, чем следовало. В любом случае вы скоро узнаете все остальное.
      – Тогда почему ты рассказал это мне?
      – Потому что… вы пробудили во мне нетерпение – впервые за многие годы. – Голос Франциско ожил. – Я никогда не хотел, чтобы кто-то знал обо мне правду. Но захотел, чтобы вы знали. Потому что знал: вы будете презирать повесу больше всего – так же как и я. Повеса? Я любил в своей жизни только одну женщину, и сейчас люблю, и буду любить всегда. – Это был непроизвольный порыв, и Франциско тихо добавил: – Я никогда не признавался в этом… даже ей.
      – Ты потерял ее?
      Взгляд Франциско устремился в пространство; спустя минуту он спокойно ответил:
      – Надеюсь, что нет.
      Свет лампы освещал лицо Франциско снизу, и Реардэн не видел его глаз – только рот, очерченный линиями выносливости и необычно печального смирения. Реардэн знал, что это рана, которую не следует бередить.
      Со свойственной ему быстрой сменой настроения Франциско сказал:
      – Ну что ж, уж недолго осталось! – и с улыбкой поднялся на ноги.
      – Ты доверяешь мне, – произнес Реардэн, – поэтому я хочу доверить тебе свой секрет. Я хочу, чтобы ты знал, насколько я доверял тебе, прежде чем пришел сюда. И возможно, мне понадобится твоя помощь.
      – Вы единственный человек, которому я хочу помочь.
      – Я очень многого в тебе не понимаю, но в одном уверен: ты не сторонник бандитов. Нет.
      На лице Франциско появилось лукавое выражение, он словно о чем-то умалчивал.
      – Я знаю, что ты не выдашь меня, если я скажу, что собираюсь и впредь продавать продукцию «Реардэн стил» заказчикам по своему выбору – сколько захочу, при любой возможности. Сейчас я намерен выполнить заказ, в двадцать раз превышающий тот, за который меня судили.
      Сидя на подлокотнике кресла в нескольких шагах поодаль, Франциско подался вперед и, нахмурившись, посмотрел на Реардэна.
      – Думаете, делая это, вы боретесь с ними? – спросил он.
      – А как бы ты это назвал? Сотрудничеством?
      – Вы хотели производить для них металл себе в убыток, теряя друзей и обогащая первых встречных ублюдков, которые имеют достаточно влияния, чтобы ограбить вас, принимая от них оскорбления за привилегию сохранить им жизнь. Теперь вы готовы на это даже ценой того, что оказываетесь в положении уголовника, рискуя в любой момент быть брошенным в тюрьму. И все это ради сохранения системы, которая может подпитываться только своими жертвами, только нарушением собственных законов.
      – Не ради системы, а ради заказчиков, которых я не могу бросить на милость системы. Я намерен пережить их систему, я не позволю им остановить меня, не собираюсь отдавать им мир, даже если я – последний, кто уцелел. В данный момент этот незаконный заказ для меня намного важнее всех моих заводов.
      Франциско медленно покачал головой, затем спросил:
      – Кому из своих друзей в медной промышленности вы предоставляете привилегию настучать на вас в этот раз?
      Реардэн улыбнулся:
      – Не в этот раз. В этот раз я имею дело с человеком, которому полностью доверяю.
      – Правда? И кто это?
      – Ты
      Франциско выпрямился.
      – Что? – спросил он так тихо, что ему почти удалось скрыть удушье.
      Реардэн улыбнулся:
      – Ты не знал, что теперь я один из твоих заказчиков? Это сделано через парочку подставных лиц, под липовым именем, но мне понадобится твоя помощь, чтобы пресечь излишнее любопытство. Мне нужна эта медь, она должна прибыть вовремя, и мне совершенно безразлично, арестуют меня или нет, – тогда я уже все сделаю. Я знаю, что ты потерял всякий интерес к своей компании, богатству, работе, потому что не хочешь иметь дела с такими бандитами, как Таггарт и Бойл. Но если то, чему ты меня учил, серьезно, если я – единственный, кого ты еще уважаешь, ты поможешь мне выстоять и победить их. Я еще ни к кому не обращался за помощью, а сейчас обращаюсь к тебе с просьбой помочь мне. Мне необходима твоя поддержка. Я доверяю тебе. Ты всегда говорил, что восхищаешься мною. Итак, моя жизнь в твоих руках, если тебе угодно. Медь «Д'Анкония коппер» направляется ко мне. Судно покинет Сан-Хуан пятого декабря.
      – Что?! – Это восклицание свидетельствовало о явном потрясении. Франциско вскочил с места, не скрывая своих чувств. – Пятого декабря?
      – Да, – изумленно ответил Реардэн. Франциско бросился к телефону.
      – Я же просил вас не связываться с «Д'Анкония коппер»! Он стонал от отчаяния и одновременно от ярости.
      Его рука потянулась к телефону, но тотчас вернулась на прежнее место. Он ухватился за край стола, стараясь сдержаться и не брать трубку. Сколько он простоял так, опустив голову, не знал ни он сам, ни Реардэн. Реардэн в оцепенении следил за отчаянной борьбой в душе Франциско. Он не понимал сути происходящего, знал только, что у Франциско достаточно сил что-то предотвратить и что он этой возможностью не воспользуется.
      Когда Франциско поднял голову, Реардэн увидел лицо, искаженное страданием; казалось, каждая черточка кричала от боли, и вопль этот был еще ужасней от того, что лицо выражало твердость принятого такой ценой решения.
      – Франциско… в чем дело?
      – Хэнк, я… – Он покачал головой, затем встал и выпрямился. – Мистер Реардэн, – сказал он голосом, в котором слились сила, отчаяние и то особое достоинство, с которым произносится призыв о помощи, который не будет услышан, – когда вы будете проклинать меня и сомневаться в каждом сказанном мною слове… Клянусь вам, клянусь женщиной, которую я люблю, – я ваш друг.
      Выражение лица Франциско во время этого разговора Реардэн вспоминал три дня спустя – после страшного потрясения, вызванного отчаянием поражения и взрывом ненависти. Стоя около радиоприемника в своем кабинете, он думал о том, что сейчас должен держаться подальше от «Вэйн-Фолкленд», о том, что убил бы Франциско Д'Анкония, попадись тот ему на глаза. Лицо Франциско вставало перед его глазами, когда он вслушивался в слова сообщения о том, что все три корабля с медной рудой «Д'Анкония коппер», направлявшихся из Сан-Хуана в Нью-Йорк, подверглись нападению молодчиков Рагнара Даннешильда и пущены на дно. Реардэн вспоминал лицо Франциско, зная, что потерял намного больше, чем корабли, которые лежали на дне океана.
 

Глава 5 . Счет исчерпан