Глава 1

— Ехать в Техас?!

— Именно.

— Пожалуйста, папа, — взмолилась Анжи, и ее изумрудные глаза наполнились ужасом, — неужели ты серьезно хочешь, чтобы я вышла замуж за человека, которого никогда не видела? Господи, да ведь он старше тебя!

— Перестань, девочка, — холодно произнес Джереми Уэбстер. — Я делаю это для твоего же блага. Ты должна быть благодарна, что такой преуспевающий человек, как Баррет МакКлэйн, согласился взять тебя в жены.

Худощавый мужчина поднялся с кресла-качалки и подошел к камину. Анжи, руки которой нервно подрагивали на коленях, смотрела, как он раздувал огонь в камине в и без того жаркой комнате, а его тонкие губы растянулись в довольной улыбке.

— Лишь благодаря своей любви к Богу и давнишней дружбе со мной Баррет согласился на этот брак, — продолжил он. — Я вырастил тебя в послушании и хочу, чтобы ты была хорошей и любящей женой моему доброму другу. — Медленно повернувшись, он поплотнее запахнул на тощей груди старую шерстяную кофту и посмотрел на дочь. — Это воля Божья, Анжи. Я умираю и все ночи напролет молюсь о том, чтобы Бог защитил тебя, когда я покину эту землю. Письмо Баррета, в котором он предложил объявить тебя своей невестой, было знамением небес, я уверен в этом.

С исказившимся лицом она взглянула на отца. Анжи нечасто осмеливалась перечить Джереми Уэбстеру. С давних пор он подчинил ее своей воле. В детстве, бывало, его тяжелая рука проходилась кожаным ремнем по ее спине за непослушание и, в конце концов, как ни упряма была Анжи, она поняла, что проще было соглашаться с каждым его словом.

Неповиновение, как узнала она по собственному горькому опыту, вызывало немедленное и неотвратимое наказание. И все же Анжи не испытывала к отцу ненависти. Она понимала, что по-своему он любит ее. Если он и заставлял ее расплачиваться за грехи матери, то это можно было понять. Она унаследовала от ее внешности очень многое: белоснежный цвет лица и льняные волосы Анжи были точно такими же, как у улыбающейся женщины на фотографии. Сверкающие глаза ее матери были, как уверял отец, такими же изумрудно-зелеными, как и ее собственные. И, как неприязненно добавлял Джереми Уэбстер, эти глаза когда-то любили соблазнять мужчин, посылая их души прямиком к дьяволу. Анжи старалась быть осмотрительной и опускала глаза в обществе молодых мужчин, с которыми, правда, редко виделась. У нее не было ни малейшего желания ни отправлять мужские души к Сатане, ни выслушивать отцовские порицания по этому поводу.

Анжи выросла под неусыпным наблюдением отца и научилась жить, не жалуясь. Временами ей очень хотелось разузнать хоть что-нибудь о событиях тех далеких дней, которых она не помнила, но она научилась сдерживать свое любопытство. В свои восемнадцать лет она несколько стыдилась своего женственного тела, но по неопытности не догадывалась, что молодые джентльмены, которых Анжи видела по воскресеньям в конгрегационной церкви на улице Каналов, с трудом стараются сосредоточить свои мысли на проповеди и не смотреть, как вздымается ее юная грудь под скромным платьицем, когда она поет своим нежным голосом псалмы, и как переливаются в потоке солнечных лучей ее длинные золотые волосы.

Анжи уже давно перестала просить себе новые наряды и носила платья, переделанные из тех, что присылали ей добрые прихожанки церковной общины. Часто эти платья были совершенно бесформенными и с трудом держались на ее узких плечах. Но отец, казалось, никогда не замечал, как плохо она одета. А если и замечал, то считал, что это не имеет никакого значения. Анжи старалась скрыть свое отчаяние и делала огромные складки на большой одежде, чтобы хоть как-то подогнать ее по фигуре. А если платье было мало, то ей ничего не оставалось, как покрываться краской стыда и молча терпеть неудобства.

С самого раннего детства, когда мать, которую она не помнила, оставила ее, жизнь Анжи протекала в полном одиночестве и молчаливой покорности своему глубоко религиозному отцу. Она принимала одиночество как должное и полностью посвятила себя ведению домашнего хозяйства, заботам об отце. Часто вечерами ей час за часом приходилось слушать, как он читает вслух Библию в кожаном переплете.

Другие девушки ее возраста развлекались на вечеринках с молодыми людьми или катались в экипажах по улицам Нового Орлеана. Но с Анжи такого не случалось. Она знала, что подобное времяпрепровождение было не для нее. И, кроме того, не могла представить себе, что какой-нибудь мужчина мог настолько заинтересоваться ею, чтобы пригласить куда-нибудь. Репутация ее отца как проповедника Библии и суровая дисциплина, царившая в их доме, были так хорошо известны окружающим, что, хотя и не одно мужское сердце замирало при виде Анжи, никто не осмелился бы пригласить ее составить компанию.

Когда она начала превращаться из подростка в красивую молодую женщину, один хрупкий юноша подошел к ней после вечерней службы и, взяв за руку, отвел в тень за стену церкви. Прошептав, что хочет поцеловать ее, он наклонился к девушке. Но в этот же миг кто-то оттолкнул его с необычайной силой. В испуге юноша оглянулся на напавшего и узнал в нем отца Анжи. Осознав, что совершил большую ошибку, паренек бросился прочь со всех ног. Анжи пришлось принять удар на себя. Обвиняя ее в том, что она ведет себя как проститутка, отец отвел ее домой и сильно наказал за случившееся. Слух о происшествии быстро распространился по городу, и на этом для Анжи закончились, впрочем, так и не начавшись, все развлечения.

Со временем Анжи научилась отгонять от себя обычные девичьи мечты о красивых нарядах, пикниках и поцелуях при луне. Ей внушили, что думать о таких фривольных вещах грешно. И она знала, что навсегда лишена возможности получать такие обычные для ее возраста удовольствия.

Девушка молчаливо сносила то, что ее жизнь целиком посвящена больному отцу, а выходить из дома она может только в церковь. Но даже там Анжи была отделена от остальной молодежи. Отец не хотел, чтобы она знала, о чем сплетничают молодые девушки, и запретил ей находиться с ними в одной компании. Вместо этого Анжи должна была сидеть рядом с ним на передней скамье в церкви. Стремясь сохранить в доме мир, она согласилась и с этим требованием. И, кивая группе щебечущих поодаль девушек в новых платьях, печально следовала за отцом на скамью, на которой и просиживала с ним всю службу.

Джереми Уэбстер был озадачен тем, что дочь, всегда такая покорная ему, теперь оспаривает его решение выдать ее замуж за своего верного друга, которого он знал много лет. Идти наперекор было совсем не похоже на Анжи. И он огорчился, увидев, что большие зеленые глаза дочери смотрят на него с укоризной, словно обвиняя в том, что он не считается с ее чувствами. А ведь все, чего он хочет, — это устроить ее будущее. Он был вконец потрясен, когда она сказала твердо:

— Папа, я всегда старалась быть почтительной дочерью, но на этот раз ты требуешь слишком многого. Я не выйду замуж за старика, который мне абсолютно незнаком. Ты ведь не захочешь выдать меня замуж против моей воли!

Его узкое лицо покраснело от гнева, и Джереми закричал:

— Ты поступишь так, как я велю! Мое терпение истощается, юная леди. Я умираю и заслуживаю покоя. Я несу ответственность на этой земле за тебя, и мой долг состоит в том, чтобы надежно устроить твою судьбу. Я не могу уйти в могилу, зная, что ты как… как твоя… Я не позволю тебе превратиться в падшую женщину после всех лет терпеливой заботы, которые я потратил на тебя. Ты слышишь меня, Анжи? Я не позволю тебе жить так, как жила твоя мать! — Его водянистые голубые глаза были полны ярости.

— Почему ты всегда уверен, что все, что бы я ни сделала, обязательно будет плохо? — Анжи подошла ближе. — Я не собираюсь поступать так же, как мать. Кроме того, я ведь часть тебя, папа. Я не греховодница, и у меня нет ни малейшего желания стать плохой женщиной. Я уверена, что есть какой-то другой выход, кроме как выдать меня замуж за старика, которого я никогда и в глаза не видела. Я могла бы наняться в прислуги в какой-нибудь порядочный дом в Садовом районе. Или могла бы… Я привлекательна и могла бы служить гувернанткой…

— Ничего подобного ты не сделаешь! Ты выйдешь замуж за Баррета МакКлэйна, и чем скорее, тем лучше! Мы отправимся к нему через неделю, так что начинай собирать вещи. Ты станешь миссис МакКлэйн до того, как я предстану перед Господом. А теперь оставь меня; я устал и хочу отдохнуть.

Он подошел к креслу и устало опустился в него. Бледный и, казалось, безучастный ко всему, Уэбстер откинул назад голову. И Анжи, как уже бывало не раз раньше, отругала себя за то, что расстроила отца. Сейчас она уже жалела, что не сдержалась. Стараясь помириться, тихонько приблизилась к его креслу. Встав на колени, она сказала искренне:

— Папа, мне очень жаль, что я огорчила тебя. Я вовсе этого не хотела. Я — неблагодарная эгоистка и умоляю тебя простить меня.

Пытаясь унять волнение, она робко положила руку на ручку кресла и произнесла с надеждой в голосе:

— Ты знаешь, что для меня лучше, папа. Я постараюсь стать хорошей и послушной женой твоему другу, мистеру МакКлэйну.

Безжизненные глаза чуть приоткрылись, и он взглянул на нее, вздохнув:

— Я стараюсь, Анжи, я действительно стараюсь. Я думаю только о тебе, девочка.

— Я знаю, папа. — Она улыбнулась ему. — Спасибо, что ты устраиваешь этот брак. Я действительно надеюсь, что окажусь достойной той доброты, которую проявил мистер МакКлэйн по отношению ко мне.

— Уже поздно, и я очень устал.

Анжи поднялась с колен:

— Да, папа, ты нуждаешься в отдыхе. Я помогу тебе пройти в твою комнату.

Вместе они медленно двинулись по узкому центральному холлу в маленькую спальню отца, которая находилась в задней части дома. Напрягая все силы, чтобы поддержать его, Анжи с трудом нажала на латунную дверную ручку и толкнула дверь вперед. Все время она крепко придерживала отца под локоть, и, наконец, усадила его на кровать, стоявшую у окна. Джереми Уэбстер зевал, в то время как Анжи снимала с него туфли и носки. Уже собираясь уходить, она остановилась у двери и спросила:

— С тобой все в порядке, папа? Принести тебе стакан теплого молока, или, может быть, ты хочешь, чтобы я тебе почитала, или…

Махнув рукой, он сказал:

— Я хочу спать.

Ни «спокойной ночи». Ни «спасибо, не нужно». Ни «я люблю тебя, Анжи». Впрочем, такого и прежде никогда не случалось.

— Спокойной ночи, папа.

Анжи тихо притворила за собой дверь. Она прошла обратно через холл и повернула на кухню. Проворно вымыв оставшуюся после ужина грязную посуду, девушка убрала ее в буфет, потом подмела пол, поставила стулья с высокими спинками на их обычные места по краям маленького обеденного стола и спрятала метлу. Осмотревшись вокруг, она удостоверилась, что все в полном порядке. Удовлетворенная, Анжи направилась в свою маленькую спаленку, которая находилась рядом с отцовской.

Через открытое окно было видно, как угасал апрельский день. Красный диск солнца уже скрылся за горизонтом, но его сияющее отражение окрасило перистые облака в любимый розово-пурпурный цвет. Анжи крепко обхватила руками грудь и глубоко вздохнула, восхищенно вглядываясь в манящий калейдоскоп красок. В груди она ощутила сладкую ноющую боль, вызванную очарованием природы.

Анжи стояла неподвижно, не желая упустить из вида ни одного мгновения этой красоты. Когда ночные звуки наполнили воздух и краски на западе померкли, она медленно отвернулась от окна и стала раздеваться, хотя спать ей совсем не хотелось. Ей хотелось выскользнуть на террасу и насладиться прохладным весенним воздухом. Но отец часто предостерегал ее от такого глупого, по его мнению, времяпрепровождения, напоминая ей, что молодой леди не полагается сидеть одной, на глазах у прохожих, как будто она выставляет себя напоказ. Сама Анжи не видела в этом ничего предосудительного, но, тем не менее, избегала часто появляться на террасе и предаваться там девичьим грезам, за исключением тех случаев, когда отец чувствовал себя настолько хорошо, чтобы посидеть на свежем воздухе вместе с ней.

Также отец не раз напоминал ей, что расходовать масло для лампы во всех случаях, кроме чтения Библии, было неразумно и недопустимо. Не имея возможности посидеть на веранде и не испытывая ни малейшего желания читать Библию, Анжи не оставалось ничего другого, как лечь спать. Повесив свое скромное платьице на крючок у двери, она задернула занавески на окне и продолжала раздеваться. Поношенная нижняя юбка и муслиновые панталоны были ее единственным нижним бельем. Стройная от природы, Анжи не нуждалась в корсете, но она очень бы хотела иметь красивую кружевную юбку или сорочку. Но как она могла сказать отцу, что она уже не девочка и ей необходимо женское белье?

Она не смела. А добрые женщины из общины, которые снабжали ее всей одеждой, которая у нее была, естественно, не предлагали ей такие интимные принадлежности женского туалета. То же самое можно было сказать и о ночных рубашках. У Анжи их просто не было. Она заползала в свою узкую кроватку обнаженная, как новорожденный младенец. Она знала, что спать неодетой — большой грех, но у нее не было выбора, так как ей просто было нечего надеть.

Ее платье висело на крючке у двери, а нижняя юбка и панталоны были сложены на стуле с высокой прямой спинкой. Анжи откинула полог кровати и опустилась перед ней на колени. Молитвенно сложив руки под подбородком, она закрыла глаза и прочитала молитву, надеясь, что Господь услышит ее.

— Господи, — тихонько шептала она, — помоги мне стать лучше, чтобы я не огорчала папу. Дай мне сил перенести все, что мне уготовано, и, Господи… если можешь… освободи меня от этого страшного брака с незнакомцем. Я никогда не попрошу тебя ни о чем больше. — Анжи умолкла, но затем поспешила добавить: — Прости все мои прегрешения. Храни папу. Во имя Господа Иисуса Христа. Аминь.

Встав с колен, Анжи откинула занавески, перед тем как юркнуть в кровать. Прохладный весенний ветерок нежно искушал девушку сбросить простыню на пол, но она не сделала этого. Наоборот, поплотнее завернувшись в простыню, она словно спряталась от ночной прохлады, чтобы легкий ночной ветерок не осквернил своим грешным прикосновением ее юное тело.

Часто ночью, когда сон все не приходил, Анжи начинала мечтать. И в этих мечтах вместе с нею был мужчина, которого она никогда не встречала. Он сидел напротив, и его красивое смуглое лицо склонялось над ней, а взгляд был теплым и любящим. Он гладил ее. Его пальцы скользили сокровенно, медленно, нежно вверх и вниз по ее телу, по тонкой левой руке, по голове и гладкому запястью, по левой груди, щекоча и дразня. И в то время ее тело напрягалось в попытке прильнуть теснее к этой горячей руке. Смуглый мужчина улыбался ей, пока его уверенные пальцы ласкали ее стройную талию, обводили пупок и двигались все ниже и ниже…

Вздрогнув, Анжи просыпалась с ощущением вины за то, что ее сны полны такими недопустимыми фантазиями. В этот ранний апрельский вечер она лежала без сна и думала о своем будущем. Уныние разрывало ее грудь. Уныние и страх. Мысль о браке наполнила юную наивную девушку ужасом. В свои восемнадцать лет Анжи не знала, что такое ухаживание, пожатие руки украдкой или поцелуи на заднем сиденье коляски. Она никогда не сплетничала с подружками о том, что происходит в брачную ночь. Через несколько месяцев она должна стать невестой человека, который на десять лет старше ее отца. Значит, Баррету МакКлэйну 58 лет! Разве люди такого почтенного возраста еще… в состоянии делить с кем-нибудь свою постель? Конечно же, нет! Отец никогда не отдаст ее такому человеку. Нет! Баррет МакКлэйн, она уверена, был благочестивым, богобоязненным человеком, как и ее отец. Он собирается жениться на ней только для того, чтобы она могла иметь свой дом, когда ее бедный папа умрет. Он добрый и хороший человек; он не будет настаивать на соблюдении супружеских обязанностей. Ей не следует поддаваться таким необоснованным страхам.

Анжи немного расслабилась. Возможно, ее совместная жизнь с Барретом МакКлэйном мало чем будет отличаться от ее жизни с отцом здесь, в Новом Орлеане. Наверное, он рассчитывает, что она будет вести хозяйство, чинить его одежду, готовить еду и сопровождать его в церковь. Может быть, со временем Анжи даже начнет испытывать некоторую нежность к мистеру МакКлэйну, и он заполнит пустоту в ее жизни, которая, без сомнения, образуется после смерти отца.

Слезы потекли из изумрудных глаз Анжи. Бедный папа! Бедный, бедный папа. «Какая же я эгоистка с холодным сердцем, — подумала она, — лежу здесь и думаю только о себе, в то время как мой дорогой больной папа умирает». Бедный папа.

Глава 2

Баррет МакКлэйн сидел в одиночестве в южном внутреннем дворике на ранчо Тьерра дель Соль. Он подозвал молчаливую служанку-мексиканку, которая стояла возле стола:

— Подай мне только кофе, Делорес, и можешь идти, пока мисс Эмили не присоединится ко мне.

— Si, — сказала с улыбкой на темнокожем лице Делорес и, часто кланяясь, скрылась в гасиенде.

Солнце только-только взошло. Баррет МакКлэйн вставал каждое утро до восхода. Так было с детства, и так будет, пока он жив. Годы упорного труда, ранний подъем и ранний отход ко сну — это уже стало привычкой. Трудно было бы это изменить. Богатый и сильный, Баррет МакКлэйн уже не работал так тяжело, как раньше, но он все еще железной рукой вел управление огромным ранчо, расположенным на юго-западе Техаса, и ничто не могло ускользнуть от его пытливого взгляда. Пятьсот тысяч акров земли, стада скота численностью в сорок тысяч голов, табуны в семьсот лошадей, сто наемных погонщиков-вакеро и ковбоев, пятнадцать домашних слуг и садовников и внушительно раскинувшаяся гасиенда, крытая красной черепичной крышей, — все это создавало настоящую империю, одну из самых крупных во всем Техасе.

Баррет МакКлэйн любил сидеть в южном внутреннем дворике тихим утром, мысленно окидывая взглядом свои огромные владения. Его тонкие губы под белыми усами, всегда аккуратно подстриженными и ухоженными, растягивались в довольную улыбку при мысли, что все это богатство принадлежит ему. Все. От многомильного пространства земель до откормленного быка чистых кровей, от опытнейшего погонщика до тяжелой резной мебели. Все и вся принадлежит ему.

И вот сейчас он имеет возможность прибавить еще одно сокровище к своей коллекции. Баррет МакКлэйн отхлебнул кофе и оглянулся кругом, чтобы удостовериться, что он находится в полном одиночестве. Улыбнувшись, он отодвинул чашку в сторону и сунул руку в нагрудный карман. Двумя пальцами достал оттуда маленькую фотографию. С грубоватой нежностью Баррет положил ее перед собой на белую льняную скатерть.

Улыбаясь, на него смотрела одна из самых прекрасных девушек, которую он видел за свою долгую жизнь. Ее волосы были степенно убраны тяжелым узлом на голове, что могло бы заострить черты любой другой женщины. Но не этого дитя. Строгая прическа только подчеркивала точеные черты ее лица, огромные сияющие глаза, маленький, слегка вздернутый, носик, подбородок с очаровательной ямочкой, полный цветущий рот, длинную лебединую шею. Она сидела, сложив руки на коленях, в платье, закрывающем ее маленькие ножки, узкие плечи, тонкую талию и округлую полную грудь.

Глуповато улыбаясь, Баррет МакКлэйн провел пальцами по фотографии, пробормотав низким, полным страсти голосом:

— Ах, мое дорогое, сладкое дитя. Интересно, знаешь ли ты сама, как хороша? Не могу дождаться минуты, когда буду наслаждаться твоим юным телом. Это был знак свыше, что я поддерживал дружеские отношения с твоим отцом все эти годы. Теперь, в час нужды, я смогу помочь и тебе, и ему. — Баррет усмехнулся и добавил: — И я помогу тебе! Насколько я знаю моего друга, Джереми Уэбстера, он воспитал тебя в послушании; ты чиста, как невинный младенец. Не бойся, милая Анжи, я хочу большего, чем просто превратить тебя в женщину.

Эта мысль была столь приятна, что Баррет МакКлэйн ощутил в широкой груди укол совести. Но это быстро прошло, и он раздраженно пробормотал:

— В этом нет никакого греха! Эта девушка будет моей женой, и мой долг заботиться о ней так, чтобы она избежала искушения сделать что-нибудь такое, что могло бы погубить ее прекрасную душу. — Баррет покачал седой головой, и его глаза весело блеснули. Как всегда, он был уверен, что совершает правильный и святой поступок. А если этому правильному и святому поступку будут сопутствовать еще и земные радости — ну что ж, это вовсе не так уж и плохо.

— Доброе утро, Баррет, — мягкий голос свояченицы пробудил его от сладких мечтаний. Виновато убирая фотографию со стола, Баррет, поднявшись, засунул ее обратно в карман.

— Доброе утро, Эмили. — Он приглашающе улыбнулся, усаживая ее в кресло, перед тем как вновь опуститься в свое.

— Здесь был кто-нибудь еще, Баррет? Мне показалось, что я слышала голоса, — сказала Эмили Йорк, беря со стола серебряный колокольчик и подзывая им слугу.

— А… Нет, нет. — Баррет без нужды прокашлялся. — Делорес была здесь минуту назад.

Он надеялся, что не покраснел.

— Я так и думала, — кивнула Эмили. Делорес в разноцветной юбке, обвивающейся вокруг ее полных ног, скользила по каменному полу с подносом в смуглых руках, на котором были искусно разложены свежие фрукты.

— Доброе утро, Делорес, — милостиво сказала Эмили. — Надеюсь, сегодня утром я смогу позавтракать горячей овсяной кашей?

Поставив поднос с фруктами в центре стола, Делорес налила кофе из серебряного кофейника и подала чашку своей госпоже:

— Si. С медом и изюмом?

Эмили поднесла дымящуюся чашку к губам:

— Нет, только масла и ложечку сахару, и ничего больше.

Когда Делорес исчезла в доме, Эмили повернулась к своему зятю:

— Баррет, ты ничего больше не хочешь мне сообщить по поводу приезда Уэбстеров?

Баррет МакКлэйн уже сказал сестре своей умершей жены, что собирается помочь своему другу в беде. Все эти годы он часто говорил о Джереми Уэбстере, хотя не видел этого человека, который жил в Новом Орлеане, более двадцати лет, с момента окончания войны между штатами. Эти два человека встретились и подружились во время кровавой четырехлетней трагедии. Баррет, который был на десять лет старше Джереми, служил в то время офицером в знаменитом Третьем Луизианском полку, а Уэбстер был его подчиненным, и вместе они участвовали в кровавых баталиях, делились мечтами о будущем и разговаривали о Боге. Именно Джереми Баррет доверил сокровенные и печальные мысли о том, что красивая голубоглазая темноволосая женщина, которая ждала его возвращения в Техасе, была не так благочестива, как должна была бы быть, так как часто ленилась посещать воскресные службы, и что их единственный сын, Пекос, рос мальчиком, слишком любящим земные удовольствия. Казалось, что сын перенял все худшие черты матери, и было просто необходимо строго наказывать его за неправильное поведение.

Сочувствуя другу, Джереми согласно кивал головой, выказывая полное понимание. Джереми был твердо убежден, что нет ничего худшего, чем пасть жертвой женщины отнюдь не безупречных моральных устоев, и убеждал своего страдающего друга, что ему было бы лучше оставить эту неблагочестивую женщину.

— Ах, именно это я и хотел бы сделать, — сказал тогда Баррет МакКлэйн, глядя в добрые голубые глаза Джереми, — но не могу. Ведь у нас есть ребенок.

Правда, тогда Баррет не упомянул, что есть еще одна причина, почему он не хочет оставить жену. Так случилось, что техасское ранчо, о котором он рассказывал своему другу, находилось в полной ее собственности. Тринадцать лет назад после преждевременной смерти своего отца миловидная Кэтрин Йорк стала одной из самых богатых женщин Техаса. В то время за ней ухаживал Баррет МакКлэйн, и через месяц после смерти Джона Йорка Баррет и Кэтрин стали мужем и женой.

— Ты хороший человек, Баррет МакКлэйн, — говаривал Джереми Уэбстер с искренним восхищением. — Я буду молиться за тебя и за грешные души твоей жены и сына.

— Спасибо, Джереми, — Баррет был тронут. — И я буду молиться, чтобы, когда тебе случится полюбить, твоя избранница была столь же благочестива и чиста сердцем, как и ты.

— Только такую женщину я и смогу полюбить, — отозвался Джереми, не зная еще, что жена Баррета МакКлэйна будет казаться ему святой по сравнению с той, которая судьбою была предназначена ему в жены в недалеком будущем.

— Баррет, — снова спросила Эмили, — что еще кроется за приездом Уэбстеров?

— Я получил вчера телеграмму. — Баррет покрутил седые усы, стараясь скрыть нотку возбуждения, зазвучавшую в его голосе. — Джереми сообщает, что он и его дочь отплывают в Галвестон на корабле в следующий вторник, а оттуда отправятся поездом до Марфы. Если судьба будет благосклонна к ним, Уэбстеры благополучно прибудут сюда к первому мая.

Потягивая кофе из чашечки китайского фарфора, Эмили спросила:

— Баррет, сколько лет этой девушке? Она примерно одного возраста с Пекосом или старше? — Она посмотрела ему прямо в глаза.

Баррет достал из кармана сигару.

— Что ты имеешь в виду, Эмили?

— Да ничего особенного. Продолжай. — Она сладко улыбнулась. — Ты часто рассказывал мне о ней все эти годы, но я так и не имею четкого представления о том, сколько ей лет. — Она продолжала пристально смотреть на него.

— Мисс Уэбстер очень молода, к несчастью. Но этому вряд ли можно помочь, не так ли? Она нуждается в моей помощи, и я помогу ей.

— Так все-таки, сколько ей лет?

— Восемнадцать! — Он начинал терять терпение и готов был крикнуть, что это не ее ума дело, но сдержался. Они с Эмили жили все эти годы в некоем шатком перемирии. Она была нужна ему, чтобы было кому заботиться о маленьком сироте Пекосе после смерти Кэтрин, а Эмили, старая дева-бесприданница, нуждалась в крыше над головой и покровительстве. То, что они никогда не испытывали особой приязни друг к другу, было правдой, о которой не говорилось вслух. Все эти годы, что Эмили и Баррет прожили рядом, она в глубине души ненавидела его. По ее мнению, дом, в котором она жила, принадлежал ей. Она родилась в огромной спальне наверху сорок три года тому назад и никогда нигде больше не жила. Она была моложе своей сестры Кэтрин. Эмили было всего четырнадцать, когда умер ее отец; мать девочки умерла при ее родах. Эмили предполагала, что ее слишком юный возраст стал причиной того, что все наследство отца было оставлено Кэтрин. Эмили же не получила по завещанию ничего, но оно предписывало Кэтрин обеспечить младшую сестру. Джон Йорк также указал в завещании, что после совершеннолетия Эмили Кэтрин должна будет выделить сестре определенную долю наследства.

Возможно, так оно и было бы, если бы Кэтрин не вышла замуж за Баррета МакКлэйна. К тому времени, когда Эмили повзрослела и могла потребовать причитающуюся ей часть отцовского наследства, всем уже владел Баррет МакКлэйн.

Эмили заметила, что он всегда старался обойти все вопросы, касающиеся ее денег, заверяя, что все, чего бы она ни попросила, будет ей предоставлено, и она не слишком беспокоилась, полностью доверяя ему. Ведь все в юго-западном Техасе знали, что за человек был Баррет МакКлэйн! Разве не он посещал церковь каждое воскресенье? Разве не он посвящал себя постоянным молитвам? Разве не он настаивал на том, чтобы его жена, сын и Эмили сопровождали его во время воскресных служб, читали Библию, были послушны Богу и чисты сердцем?

Эмили никогда даже и предположить бы не могла, что Баррет МакКлэйн настоит на том, чтобы Кэтрин переписала все на его имя в своем завещании. Но случилось именно так. Когда Кэтрин в возрасте тридцати семи лет умерла, ее одиннадцатилетний сын Пекос и двадцатисемилетняя сестра остались без гроша. Баррет МакКлэйн унаследовал все, и при оглашении завещания изобразил крайнее изумление. Заявив, что на то воля Божья, Баррет заверил Эмили, что Тьерра дель Соль всегда будет ее домом. И Эмили, никогда не бывшая независимой, не умея зарабатывать на жизнь и обожая своего племянника, словно это был ее родной сын, осталась жить под одной крышей со своим зятем.

С годами горечь о потерянном наследстве притупилась. Ее успокаивала мысль о том, что после смерти Баррета все останется ее обожаемому племяннику. Все перейдет к нему, только это имело теперь значение. Но намечающийся новый брак Баррета после стольких лет вдовства наполнил Эмили беспокойством. Ведь наследство Пекоса может оказаться теперь в опасности. Сидеть и слушать разглагольствования зятя о женитьбе на восемнадцатилетней девочке было невыносимо. Эмили почувствовала, как волоски на ее шее встали дыбом, когда она мысленно нарисовала себе картину гнева Пекоса, после того как он услышит о предстоящей свадьбе. И все же она сказала спокойно:

— Баррет, я понимаю, что ты только стараешься помочь твоему старому верному другу. Тем не менее, я думаю, что брак — это уж слишком. Восемнадцать лет! Она же еще ребенок, Баррет. Ты не можешь жениться на такой юной девочке.

Чувствуя жар под воротничком рубашки, Баррет затянулся сигарой и медленно выдыхал дым, как будто слова Эмили его ничуть не огорчили:

— Эмили, она конечно, молода, но Джереми сказал мне, что она очень способная; она вела хозяйство в его доме всю свою жизнь после того, как сбежала ее мать. А ведь она была тогда еще младенцем. Джереми сказал, что Анжи… ну, эта девушка… умеет прекрасно готовить, убираться в доме, и…

Эмили прервала его. Она быстрым отрывистым движением отодвинула блюдо с овсянкой в сторону и теснее придвинулась к столу.

— Готовить, убирать? — возмущенно воскликнула она. — У тебя полон дом слуг, Баррет. Вряд ли ты позвал ее сюда, чтобы она выполняла обязанности прислуги, разве не так?

— Ну, нет… просто…

— Баррет, почему бы тебе не пригласить этого ребенка сюда просто так и не оставить ее жить на ранчо вместе с нами? Тебе вовсе нет необходимости жениться на бедной…

— Я поражен, Эмили Йорк! — Он придал своему голосу такое же возмущение, как и у своего обвинителя. — Ты серьезно полагаешь, что молодая незамужняя девушка может жить здесь со мной без церковной церемонии? Представители духовенства придут в ужас, и они будут абсолютно правы.