Буря в песках (Аромат розы)

Казалось, ни одна часть собственного тела не подчинялась больше Анжи, кроме ее рта. Весь мир сейчас сконцентрировался на ее трепещущих губах. Пекос продолжал целовать ее, его губы твердели от страсти. Анжи инстинктивно почувствовала, что их обоюдное наслаждение усилится, если она прикоснется к его языку своим. Как только она это сделала, они оба одновременно вздохнули. Сильные руки Пекоса обвились вокруг нее, и он теснее прижал ее маленькое мягкое тело к себе. Руки Анжи скользнули вверх по его гладкой рубашке, ощущая тепло мускулистой груди под шелковой тканью. Она затрепетала от возбуждения и обвила руками его шею; ее подрагивающие пальцы погрузились в копну густых волос, вьющихся у него над воротником. Смутно Анжи чувствовала, как ее подкосившиеся ноги скользят по тяжелому ковру, а одна из рук Пекоса, оторвавшись от нее, тянется к дверной ручке. Но его настойчивый рот все еще ласкал ее губы, и ничто больше не имело значения, кроме восхитительных ощущений, которые накатывали на нее волна за волной. Она никогда еще не чувствовала себя и вполовину такой счастливой, как сейчас.

Анжи приникла к Пекосу и внезапно осознала, что жар, который пылал там, где соприкасались их губы, начинает распространяться на все ее тело, оно уже, казалось, было целиком охвачено огнем. Обнаженный участок груди над низким корсажем ее платья стал необычно теплым. Под платьем ее груди напряглись, соски затвердели. Живот тревожно затрепетал, и какая-то непривычная пульсация распространялась вниз, побуждая ее прижаться теснее к сильному телу мужчины, держащего ее в своих руках.

Глаза Анжи открылись, когда Пекос, наконец, поднял голову. Они уже были в ее спальне, хотя как они туда попали, она не помнила. Пекос всем своим весом прижал ее к двери; его руки щелкнули тяжелым дверным замком.

— Пекос, зачем… — Ее голос был слабым и безжизненным.

— Малышка, — пробормотал он и снова поцеловал ее.

Его объятие стало более крепким, и Анжи почувствовала, как ее пятки оторвались от пола, а его руки уверенно скользнули вниз по ее спине, остановившись на округлых бедрах. Она стояла на носочках и, сомкнув руки у него на шее, глубоко вдыхала исходивший от него запах, в котором смешался аромат вина, табака и собственно его сильного мужского тела, прижатого к ней.

Пекос был опытным любовником. Он остановился в мягком свете лампы у желтой кровати Анжи, ласково и медленно возбуждая ее потоком постоянно сменяющихся поцелуев и ласк. Как только он чувствовал, что ротик Анжи теснее прижимается к его губам со страстью, о существовании которой она даже не подозревала, он мягко отстранялся, дразня и мучая ее. Когда ее дыхание стало прерывистым от возбуждения, и она лихорадочно пробормотала «Пекос, Пекос» и снова поймала его рот губами, Пекос увернулся, быстро покрывая ее лицо, золотые волосы, маленькие ушные раковины и щечки с высокими скулами теплыми быстрыми поцелуями.

Ее дыхание замедлилось, она мягко вздохнула и закрыла глаза, наслаждаясь нежным прикосновением его ласковых губ к своему лицу. Потом он снова жадно приник к ее рту, чувственно целуя ее, и комната поплыла у Анжи перед глазами. Она отвечала ему, целуя его со всей страстью, которая накопилась за все время ее одинокой жизни. Никто так не изголодался по любви, как эта невинная девочка, которая теперь с жадностью училась, как утолить этот голод. Никто из мужчин не смог бы стать лучшим наставником в ее самом первом уроке любви.

За считанные минуты Пекос превратил Анжи из неискушенной девушки, которую никогда не целовали, в податливую пылкую женщину, бесстыдно прижимающую свое мягкое тело к нему, в то время как ее рот отвечал на каждое движение его губ и языка. Но он не подозревал об этом. Казавшееся опытным поведение этой чувственной молодой женщины не оставляло у Пекоса ни малейших сомнений в том, что она была такой же опытной в плотских утехах, как и он.

Наконец, ему надоела эта затянувшаяся любовная прелюдия, он жаждал переспать с ней. Они обменялись еще несколькими поцелуями, и Пекос поднял голову, в его серых глазах стоял немой вопрос. Он увидел два зеленых омута страсти и влажный приоткрытый рот, он чувствовал ее мягкое и сладкое дыхание на своем лице. Ее спелые сочные груди высоко вздымались, соски напряглись, упираясь ему в грудь. Она была готова к тому, чтобы лечь в постель, он был уверен в этом. Тогда Пекос отнял от нее руки, но Анжи еще сильнее обняла его за шею.

— Пекос, — она почти умоляла, — разве ты не хочешь еще поцеловать меня?

Молодой мужчина медленно улыбнулся и разжал ее пальцы. Отступив на шаг назад, он начал расстегивать свою рубашку.

— Конечно, котик, я поцелую тебя еще много раз, но почему бы нам сначала не раздеться и не лечь в постель? Или ты хочешь принять ванну? Там будет достаточно места для нас обоих.

Страсть потухла в изумрудных омутах. Мягкие влажные губы сжались в гримасе негодования. Ее сладкое теплое дыхание словно застыло в горле. Холодное бесцеремонное предложение Пекоса вернуло девушку к грубой реальности, и Анжи, впервые с того мгновения, когда его опытные губы прикоснулись к ней в темноте коридора, со стыдом осознала свое унизительное положение. Пока она была охвачена блаженством, млея от поцелуев Пекоса, она бессознательно заставила его поверить в то, что он может делать с ней все, что захочет. Теперь же она в ужасе смотрела, как он идет к ее кровати, вытаскивая длинный подол рубашки из узких брюк.

Виня больше себя, чем его, Анжи отшатнулась.

— Нет! — вскрикнула она.

Быстро обернувшись, он посмотрел на нее так, словно она сошла с ума.

— Нет? — Он вскинул голову, и расстегнутая рубашка скользнула вниз по его рукам. — Какого дьявола ты отказываешься? Слушай, Ангел, если ты боишься, что я все расскажу отцу, забудь об этом. У каждого есть право делать то, что он хочет. Я это понимаю и поступаю так же. С твоим лицом и фигурой ты стараешься добиться большего, чем ты имела у «Гузи». Я не возражаю против того, что ты будешь жить здесь, получишь меха и бриллианты.

Он усмехнулся и добавил:

— Господи Иисусе, ты будешь спать с человеком, который годится тебе в дедушки. Думаю, за это ты заслужишь не сколько безделушек.

Анжи стояла, остолбенев, как будто он говорил на незнакомом языке. Ошеломленная и смущенная его словами, она совершенно растерялась. Пекос, все еще ухмыляясь, приблизился к ней. Длинные пальцы изогнулись, чтобы скользнуть под алую ткань, покрывавшую ее белые как сливки плечи. Они медленно скользнули вдоль шеи к глубоко затерявшейся ложбинке меж ее полных грудей, и он медленно притянул ее к себе.

— Малышка, расслабься. Я тебе не враг и не буду им до тех пор, пока ты не попытаешься прибрать здесь все к рукам. Если ты пожадничаешь, то вынудишь меня бороться с этим. — На мгновение он выпустил ее и расстегнул верхнюю пуговицу на брюках.

— Нет, не надо, — истерически закричала она. — Я не понимаю, о чем вы говорите, но хочу, чтобы вы немедленно покинули мою комнату!

Руки Пекоса опустились, и он тяжело вздохнул.

— Ангел, я на твоей стороне. Тебе не надо со мной притворяться. — Он словно насмехался над ней. — Ты, возможно, успела забыть наш единственный вечер, который мы провели вместе. Полагаю, что должен освежить твою память. — Он положил руку ей на плечо, но она сердито сбросила ее. — Хорошо, хорошо. — Он кивнул и послушно засунул руки в карманы.

Глаза Анжи были прикованы к длинному белому шраму на смуглой, покрытой волосами груди Пекоса. Похожий на узкую белую атласную ленту, он начинался прямо под плоским мужским соском и исчезал под поясом брюк. Она поймала себя на том, что хочет прикоснуться к этому шраму, в то время как Пекос говорил низким голосом:

— Ангел, всего три недели назад я зашел в таверну «У Хрисана Гузи», и ты была там. Ты тогда могла выбирать из большого числа парней, но, благослови Господи твое сердце, да, по-видимому, и судьба хотела этого, ты выбрала меня. Догадываюсь, ты не знала, что у старого праведника Баррета Мак-Клэйна есть сын. Но не беспокойся. — Он пожал широкими смуглыми плечами, и Анжи оторвала взгляд от странного шрама. — Мы ужинали при свечах и выпили много вина. Но только стали подниматься вдвоем по ступеням таверны, чтобы отправиться к тебе, как какой-то англичанин, вероятно, один из твоих поклонников, начал размахивать револьвером. Он кричал, что ты принадлежишь ему, и выстрелил в меня. — Он замолчал и поднес руку к длинным прядям ее золотых волос, улыбнувшись. — Начинаешь припоминать, дорогая?

Она так посмотрела на него, что он отшатнулся. Этот взгляд был полон гнева и возымел свое действие: Пекосу захотелось обхватить руками эту длинную белую шею и задушить девушку.

— Проклятье, Ангел, ты шлюха, а я клиент, и хочу получить то, что ты продаешь. Раздевайся и ложись. Я уже сказал тебе, я не проболтаюсь. У меня много пороков, но шантаж мне противен. Я не…

— Убирайтесь! — Анжи выдернула свои волосы из его пальцев и заговорила таким ледяным тоном, что он вздрогнул: — Вы либо сошли с ума, либо хотите свести с ума меня! Меня зовут Анжи Уэбстер. Я приехала из Нового Орлеана, чтобы выйти замуж за вашего отца, потому что мой папа умер и оставил меня совсем одну. Я ничего не знаю о Хрисане Гузи, что это такое, и где находится Пасо, и также не имею понятия ни о каких ревнивых англичанах, размахивающих револьверами. Вы меня с кем-то перепутали, и я не собираюсь выслушивать больше ни ваши дикие обвинения, ни ваши грязные отвратительные предложения. Уходите сейчас же, или я закричу так, что разбужу весь дом! — Она вызывающе протянула руку по направлению к двери, указывая ему на выход.

Анжи надеялась, что этот полураздетый ухмыляющийся мужчина не осознает, какой страх она испытывает перед ним. Пекос выпрямился, и она непроизвольно отшатнулась, думая, что он снова собирается приблизиться к ней. Но, к ее облегчению, он лишь поднял упавшую на пол рубашку, подцепив ее большим пальцем, набросил на плечи и направился к двери. Анжи смотрела, как он уходит, и мысленно возблагодарила Бога.

Вдруг Пекос обернулся. Его губы искривились в усмешке, от которой ей захотелось хлестнуть со всей силы по этому красивому лицу.

— Ну что ж, Ангел, — лениво процедил он. — Отложим на завтра. Не представляю, как тебе удалось убедить старика, что ты невинное нетронутое дитя, проведшее всю жизнь взаперти в религиозном доме в Новом Орлеане. Но я поздравляю тебя. Ты, без сомнения, прибрала к рукам моего дорогого старого отца. — Пекос потер подбородок костяшками пальцев. — Не думаю, чтобы это было слишком сложно, ты соответствуешь его идеалу: молодая, красивая и умелая в постели… — улыбка исчезла с его лица. — Золотце, говорю тебе, что знаю, кто ты и что ты; ты работала в Пасо дель Норт в таверне «У Хрисана Гузи», и за эти два года тебя перепробовало множество клиентов… с того времени, как ты была невинной девочкой, на звание которой претендуешь. — Он открыл дверь. — Спи спокойно, Ангел. Когда отдохнешь, возможно, ты назначишь мне свою цену.

Он вышел, и Анжи подлетела к большой двери, захлопнув ее за ним. Она услышала его язвительный смех, затихающий в глубине темного коридора. Кровь стучала у нее в висках, она прислонилась к закрытой двери и попыталась успокоиться. Ужасные обвинения Пекоса звучали у нее в ушах, и она помотала головой, пытаясь разобраться в них. Почему он обвинил ее в таких низких вещах? Это было загадкой, но у нее было чувство, что она не сможет убедить его в том, что он ошибся. Вероятно, он видел девушку, которая была очень похожа на нее. Это было недоразумение, и ничего больше. Ведь не может же он на самом деле думать, что она, Анжи Уэбстер, была этой…

Анжи почувствовала, как рыдания подступили к горлу. Она оттолкнулась от тяжелой двери и пробежала через комнату к желтой кровати. Бросившись на нее, она с ужасом стала вспоминать, как позволяла Пекосу МакКлэйну целовать себя. Он вновь и вновь целовал ее, а она не сделала ничего, чтобы остановить его и охладить его пыл. Она вела себя именно как проститутка, в чем он и обвинил ее. Как могла она ожидать, что Пекос верит в ее невинность, когда она поддалась ему в первую же ночь, которую проводит под одной с ним крышей? Со слезами сожаления и стыда, которые полились у нее из глаз, и с отчаянием в сердце Анжи устало поднялась с кровати и разделась. Она потушила лампу и, обнаженная, свернулась калачиком под мягкими желтыми простынями. Она молча начала молиться, как делала это каждую ночь, перед тем как заснуть. Веки с влажными ресницами смежились, она что-то бормотала в темноте, моля о прощении за ее поведение и прося Бога дать ей силы сопротивляться дальнейшим попыткам дерзкого Пекоса обольстить ее. Прочитанная молитва была короткой и искренней, и по ее завершении Анжи почувствовала себя немного лучше. Она верила во все понимающего Творца и знала, что он смотрит только на то, что у нее на сердце. Она была Анжи Уэбстер, а не Ангел из какого-то «Гузи», и если Пекос МакКлэйн не знал этого, то Создатель определенно знал и все понимал.

Анжи вздохнула и легла на спину. Отец учил ее, что духовная пища была именно тем, что она должна искать, к чему стремиться. Утоление телесного голода было делом греховным.

Анжи была совершенно согласна с отцом. Она наполнит свою душу священными помыслами и никогда больше не поддастся на зов плоти. Она была счастливой молодой женщиной; Баррет МакКлэйн был добрым, все понимающим человеком. Он хотел взять ее в жены, чтобы она могла иметь хороший дом и кого-то, о ком она могла бы заботиться всю жизнь.

Джереми Уэбстер говорил ей, что Господь благословит такой союз, и она верила отцу. Баррет МакКлэйн был также благочестив, как и она, и она была уверена, что Бог освятит эти брачные узы. Если после того, как она выйдет за старшего МакКлэйна, она будет призвана выполнять определенные супружеские обязанности, на это тоже будет дано благословение Всевышнего. Хотя Анжи надеялась, что такой пожилой человек, каким был Баррет МакКлэйн, вряд ли захочет, чтобы она часто выполняла свой супружеский долг, если вообще захочет этого. Она будет в безопасности, выйдя замуж за доброго и ласкового мистера МакКлэйна.

В ее сознании все прояснилось, и Анжи глубже погрузилась в мягкую чистую постель, стремясь забыть о том, что случилось с Пекосом. Но это было непросто. Вновь и вновь красивое улыбающееся лицо молодого мужчины словно насмехалось над ней. Волны пережитого наслаждения накатывали на нее, и она словно наяву ощущала его горячие обжигающие поцелуи. Ее пальцы все еще помнили приятную массу его темных густых волос на затылке. Ее глаза все еще видели его мускулистую грудь с вьющимися иссиня-черными волосками, пересеченную длинным белым шрамом, который так хотели потрогать ее пальцы. Ее трепещущая плоть все еще чувствовала его тело, прижатое к ней, и она слышала его глубокий голос, эхом звучавший в комнате: «Конечно, котик, я поцелую тебя еще много раз…»

Анжи снова начала молиться:

— Пожалуйста, пожалуйста, помоги мне быть хорошей. Я не хочу грешить. Не хочу. Не хочу. Пожалуйста, — молила она в отчаянии, — сделай так, чтобы Пекос МакКлэйн уехал куда-нибудь… куда-нибудь подальше.

Но даже когда Анжи молилась, ее не покидало предчувствие, что, когда Пекос уедет из Тьерра дель Соль, ей это не поможет.

Глава 9

Педро Родригес открыл глаза после первого же удара во входную дверь своего маленького жилища, сложенного из необожженного кирпича. Его сын Джоз мирно продолжал спать на своей узкой койке в другом конце комнаты. Он не знал, что их ждут тяжелые испытания. Педро же поспешно поднялся и натянул брюки. Стук становился все громче.

— Иду, — заверил он раннего визитера, бросив встревоженный взгляд на спящего юношу.

Джоз лежал на животе со сложенными под щекой руками. Его гладкое смуглое лицо, по-детски невинное, казалось ангельски красивым старому отцу. Педро отчетливо помнил тот день, когда его жена Кончита сказала ему, что снова носит под сердцем ребенка. У них к тому времени уже было девять детей, и она думала, что больше рожать не будет. Педро же обрадовался, сказав, что ребенок будет им поддержкой на старости лет и, родившись самым последним, станет общим любимцем. К тому времени, когда Педро исполнилось сорок шесть лет, Джоз Родригес появился на свет. С первого же часа жизни ребенок и на самом деле стал самым дорогим и любимым существом для Педро и Кончиты, так же, как и для его братьев и сестер в этой большой дружной семье. Но в роковое лето 1878 года страшная эпидемия инфлюэнцы подкосила семью Родригесов. Чудом выжили только Педро и его юный сын Джоз. С того времени прошло 8 лет. Отец и сын жили замкнуто, и каждый заботился о другом.

Дрожащими пальцами Педро Родригес открыл деревянную дверь и стал всматриваться в тусклые сумерки. Перед ним стоял огромный Аза Гранжер, заполняя собой весь дверной проем. Педро задрожал от страха.

— Где мальчишка?

— Пожалуйста, сеньор Гранжер, он еще спит; ведь так рано.

— Что случилось, отец? — поднялся Джоз, перевернувшись на бок и протирая глаза.

Пол под его кроватью затрещал, когда Аза оттолкнул Педро и подошел к заспанному юноше. Аза стоял над Джозом, огромный и пугающий своим видом. Окончательно уже проснувшийся Джоз свесил длинные смуглые ноги с края кровати, но не успел он встать, как Аза схватил его за плечи.

— Давай, вставай, парень. Ты пойдешь со мной. — Он поднял изумленного юношу на ноги.

— Я пойду, сеньор Гранжер, — Джоз кивнул темной головой. — Позвольте мне только надеть брюки и ботинки.

— Они тебе не понадобятся, — заверил его великан и подтолкнул сопротивляющегося парня, одетого только в белую ночную рубашку, босого, к выходу.

— О, пожалуйста, пожалуйста, сеньор Гранжер, — взмолился старший Родригес, умоляюще сложив руки. — Я знаю, из-за чего все это. Мальчик невиновен. Он обнимал юную сеньориту только для того, чтобы защитить ее от ужасной песчаной бури. И ничего больше. Ничего!

— Извини, старик, — гигант был глух к мольбе отца. — Я выполняю приказы, так же, как и ты. — Не говоря больше ни слова, он вытолкнул юношу в темноту раннего утра. Другой мужчина сидел верхом на лошади неподвижно и молчаливо.

Панч Добсон, вторая тень Баррета МакКлэйна, сонно зевнул и натянул широкополую шляпу на голову. Первые проблески рассвета на горизонте обрисовали силуэт всадника.

Из аккуратной веревки, привязанной к седлу, Панч Добсон проворно размотал плетеный аркан, завязывая страшный узел, чтобы сделать петлю. Он явно собирался накинуть ее на заспанного мексиканского юношу. Покрутив петлей над его головой два или три раза, Панч опустил ее, и она упала прямо на молодого Родригеса, прижимая его длинные руки к бокам. Панч раздраженно взглянул на старого Педро Родригеса, который в этот момент навалился на его мускулистое левое бедро. Слезы хлынули по его морщинистым щекам. Педро умолял:

— Senor, рог favor, мальчик ничего плохого не сделал! Возьмите меня, накажите меня! Он ведь еще ребенок!

Панч Добсон вздохнул:

— Ребенок, говоришь? Лучше бы твоему щенку научиться держать свои поганые руки подальше от девушки, на которой собирается жениться Баррет МакКлэйн. Проклятье, я скорее суну руку в гнездо гремучих змей, чем коснусь ее мягкой белой кожи.

— Нет, пожалуйста! — Педро вцепился в большую ногу Панча, но тот лишь пришпорил лошадь и поскакал на ней, волоча за собой связанного юношу, который то и дело подпрыгивал от ударов о землю.

— Dios, нет! — бешено закричал Педро, теряя разум. Он бросился вслед за ними и обхватил сына руками.

— Не надо, отец, — закричал Джоз. — Все будет в порядке. Иди спать. Не беспокойся.

С душераздирающими рыданиями отец цеплялся за него, кричал что-то в отчаянии. Теперь всадник направил коня рысью, заставляя связанного юношу и вцепившегося в него отца ускорить бег, чтобы не упасть. Зная, что его шестидесятидвухлетний отец не может бежать так быстро, Джоз крикнул ему:

— Я люблю тебя, отец! Не беспокойся. — И отцепил руки старика. Педро упал на землю с глухим звуком, от которого в груди стеснило дыхание. Когда он, наконец, пришел в себя, его любимый сын казался уже только едва видимым пятнышком на тусклом горизонте. Он проворно бежал между двумя огромными всадниками, как будто стремился побыстрее достичь места, где его должны были наказать.

Его густые волосы развевались вокруг лица, рот был широко открыт, он судорожно хватал им воздух.

Джоз Родригес мчался по каменистой земле с веревкой поперек туловища в промокшей от пота ночной рубашке. Куда он бежит и что произойдет с ним потом, когда они доберутся до выбранного его мучителями места, Джоз не знал. Он знал только, что пока он в сознании, он должен удержаться на ногах. Он не мог допустить, чтобы эти два задиры волокли его по земле. Он ведь мужчина. Он гордый мексиканский мужчина, и до последнего вздоха сохранит достоинство, присущее его ни кем не покоренному народу.

Странное трио вскоре оставило далеко позади окраинные постройки Тьерра дель Соль. По высохшему высокогорному пастбищу они поднимались все выше, казалось, к самым небесам, где полыхал рассвет. Легкие Джоза пылали, а ноги ослабели, и он не видел ничего, кроме отдаленного плоского плато. Его похожая на блюдце вершина поймала в этот миг первый луч восходящего солнца.

Мучители Джоза направлялись прямо к этому маленькому оголенному уступу. Как только юноша сморгнул пот и песок с глаз, он увидел: два высоких столба, вырубленные из кедра, поднимались из песка бок о бок на расстоянии нескольких футов. Они были поставлены здесь недавно. Джоз много раз проезжал мимо, но этих столбов раньше не было.

Аза Гранжер пришпорил своего большого жеребца и направил его прямо к этому месту. Панч Добсон, проявляя некоторую жалость, замедлил бег своего коня, как только они начали подниматься на плато. Но даже и теперь изможденный спотыкающийся юноша, которого он тащил за собой, должен был осторожно выбирать, куда ступать избитыми о камни босыми ногами, чтобы не упасть. На вершине Джоза поставили прямо посередине между двумя возвышающимися столбами из кедра.

Его легкие готовы были разорваться от непомерной усталости, а ноги были все в синяках и кровоточили. Джоз тяжело дышал и кашлял и мысленно возблагодарил небо, что они, наконец, достигли места назначения. Его ослабевшие ноги могли не выдержать дальнейшего напряжения, а это унижало его достоинство. Он был готов принять любое наказание, которое приготовили для него эти два великана. Хотя Джоз и надеялся в душе, что самое тяжелое было уже позади. Что могло быть хуже, чем бежать босиком между двумя мощными лошадьми, несущимися вскачь?!

Панч Добсон спешился и подошел к Джозу, постепенно сматывая веревку. Аза Гранжер медленно сполз со спины своего жеребца и присоединился к нему. Никто из них не заговаривал с Джозом, и Джоз тоже не задавал вопросов. Когда с него сняли лассо, он потер ноющие рубцы, оставленные веревкой, которые горели под ночной рубашкой. На молодом лице не отразилось ничего, и он не проронил ни звука. Юноша лишь поморщился, когда с него сорвали тонкую рубашку, и она упала на песок.

Джоз стоял, стараясь, чтобы зубы не стучали, а сердце не колотилось так громко. Он прикусил губу, пока его темные глаза изучали лицо Азы Гранжера, который плотно обматывал концы веревки вокруг запястьев юноши. Наконец тонкие руки Джоза были подняты высоко над головой и привязаны к столбам. Аза отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой. Потянув разок за одну туго натянутую веревку, затем за другую, великан кивнул своему напарнику, что он удовлетворен — парень надежно привязан.

Аза отошел, скрестив руки на массивной груди, и стал ждать. Панч Добсон вытащил сигару из нагрудного кармана, закурил и выпустил струю дыма. Он тоже ждал. Ждал и Джоз. Его руки были больно стянуты веревками и подняты так высоко и широко разведены, что мускулы растянулись на его оголенной смуглой спине. Его ступни болели от долгого бега через кустарник и по песку. Джоз стоял, широко расставив ноги, чтобы поддерживать свой вес. Чувствуя свою беспомощность и стыдясь наготы, он стоял, обратив залитое краской лицо на восток, мысленно спрашивая себя, не в последний ли раз он видит восход солнца. Чувства его раздвоились. Ребенок, все еще живший внутри, хотел заплакать и молить о помощи; мужчина же, который сформировался совсем недавно, запрещал делать это. Если он должен умереть здесь, обнаженный и униженный за какой-то проступок, который он, сам того не желая, совершил, то он умрет без детских слез и стенаний.

Вдруг Джоз почувствовал за спиной суматоху. Аза Гранжер распрямил свои длинные руки и стоял, всем видом выражая почтительность. Панч Добсон выбросил недокуренную сигару, и его лицо приняло такое же выражение. Джоз почувствовал на спине чей-то взгляд. Холодный озноб пробежал по его телу. Он чувствовал себя выставленным напоказ, беспомощным и уязвимым. Когда чьи-то сильные пальцы коснулись его шеи и медленно прочертили невидимую линию по спине от шеи до обнаженных ягодиц, Джоз непроизвольно дернулся, все его тело напряглось.

Неожиданно он услышал веселый смех. Джоз знал, кто смеялся. Страх и потрясение сжали его бешено бьющееся сердце. Этого он не ожидал. Он предполагал, что Аза Гранжер и Панч Добсон уже назначили ему наказание, и что никто другой не будет свидетелем его позора. Но это было не так. Джоз на мгновение закрыл глаза и подумал об отце. Старый Родригес будет опозорен навеки. К полудню каждый ковбой и вакеро на Тьерра дель Соль будет знать, что сын Педро Родригеса был раздет догола и выпорот всесильным патриархом, который является обладателем всего и всех на много миль вокруг. Новость распространится по всему ранчо и достигнет Марфы, все узнают, что голая задница молодого Джоза Родригеса была сурово отшлепана за… за… Джоз не представлял, за что. Он знал только, что его отец будет опозорен, и его сердце болело от унижения и стыда.

Баррет МакКлэйн вышел у него из-за спины и, встал прямо перед привязанным к столбам юношей. Он посмотрел парню в лицо и улыбнулся. Отблеск возбуждения неудовольствия мелькнул в его глазах. У Джоза создалось впечатление, что старик радуется этому маленькому спектаклю. Юноша с достоинством посмотрел ему в глаза.

— Сынок, я уверен, ты знаешь, за что тебя наказывают.

— Да? — с вызовом ответил Джоз.

Улыбка исчезла с жесткого лица Баррета.

— Ты еще смеешь увиливать? Прикидываешься невинным, когда прекрасно знаешь, что должен быть наказан за то, что обнимал прекрасную девушку, на которой я собираюсь жениться!

— Я никогда и никого не обнимал за всю свою жизнь, — сказал Джоз с подкупающей искренностью.

— Ты обнимал Анжи Уэбстер. Я видел это, и ты за это заплатишь мне. — Яростно сверкающие глаза Баррета медленно скользнули вниз по обнаженному телу юноши. — Посмотри на себя, — сказал он с отвращением, остановив взгляд на гениталиях парня. — У тебя уже тело мужчины! Хотел вонзить тот кусок плоти, болтающийся у тебя между ног, в мою Анжи, так ведь? — Его глаза вновь уставились в лицо Джоза. Юноша задохнулся от возмущения.

— Вы сумасшедший грязный старик, и мне жаль Анжи Уэбстер, — сказал он, глядя на Баррета сузившимися глазами. — Неужели вы так заморочили ей голову, что она верит, будто вы — порядочный человек?

Ладонь хозяина ударила Джоза по лицу с такой силой, что голова мотнулась в сторону, а зубы больно прикусили язык.

— Мы теряем время, — сказал Баррет МакКлэйн двум своим телохранителям. — Подайте мне кнут. Думаю, этот презренный щенок заслужил наказание.

Джозу же он сказал:

— Мы увидим сейчас, насколько ты мужчина, ты, маленький мексиканец с коричневой кровью! — и громко щелкнул длинным черным хлыстом по земле, подняв столб пыли. Вновь засмеявшись, Баррет МакКлэйн прошел под распростертой рукой Джоза и встал сзади. Он стоял так близко, что Джоз почувствовал жар его дыхания, когда Баррет сказал ему на ухо:

— Как Бог призван наказывать своих заблудших чад, так и я призван наказывать моих. Моя воля здесь — закон!

Гордо глядя на огромное оранжевое солнце, согревающее его тело своими лучами, Джоз Родригес произнес свою молитву:

— Спаси его душу, Господи, и прими меня в свое царство. Аминь.

Разгневанный словами юноши и отсутствием у него уважения и страха по отношению к себе, Баррет МакКлэйн отступил назад на несколько шагов, поднял толстый кнут из воловьей кожи высоко над седой головой и с воинственным криком хлестнул им поперек плеч парня. Кивнув Азе, он передал ему кнут и пошел к своей коляске, стоящей неподалеку, чтобы оттуда наблюдать за продолжением порки, наслаждаясь удобством и прохладой под поднятым кожаным пологом. Аза с кнутом в огромных руках терпеливо ждал, пока хозяин не устроится поудобнее в своей красивой коляске, чтобы стать свидетелем спектакля, в котором упрямый мальчишка закричит от боли под ударами, сыплющимися на его спину.

Баррет кивнул, что представление можно начинать. Аза тут же поднял хлыст высоко над головой, но его внимание вдруг что-то отвлекло. По пустыне, на фоне поднимающегося солнца, мчался всадник. Джоз моргнул, стараясь согнать с глаз пот и грязь, чтобы можно было лучше видеть. Сзади него стоял Аза Гранжер с кнутом, поднятым над головой, и глазами, прикованными к приближающемуся всаднику. Глаза же Баррета МакКлэйна настороженно сузились, в то время как он пробормотал злобным шепотом:

— Что, ради всего святого, он здесь делает в такую рань?

За пятьдесят ярдов всадник закричал:

— Как только кнут упадет, ты умрешь, Аза.

Через несколько секунд темноволосый мужчина, сидевший верхом на угольно-черном жеребце, взобрался на плато и остановился между огромным мужчиной с длинным черным кнутом в руке и усталым обнаженным мальчиком, которого Гранжер собирался отхлестать. Кнут был тут же отобран, Аза не успел даже запротестовать. Он лишь смотрел, словно зачарованный, как это ужасное орудие пытки пролетело по воздуху и упало в двадцати ярдах от того места, где он стоял.

Приподнявшись в седле, всадник разрезал веревки сверкающим длинным охотничьим ножом, освобождая от них юного мексиканца. Не успело его изможденное тело упасть на землю, как сильная рука подхватила Джоза и взвалила его на лошадь. Тот с благодарностью обхватил своего спасителя. А он тут же пришпорил жеребца и понесся галопом прочь, оставив позади троих пораженных мужчин. Через плечо всадник закричал парню, едущему с ним: