- Конечно, старуха немного отсталая, необразованная, - попытался заметить Муртузов. Шехла-ханум бойко подхватила:
      - Если бы она не была отсталой, если бы она знала да видела жизнь, которой живут интеллигентные люди, то поставила бы мою Зулейху вместо зажженной свечи на середине стола и кружилась около нее мотыльком.
      - Валлах, мы все точно так и делаем, как вы говорите, днем и ночью кружимся подле Зулейхи-ханум, как мотыльки. - Муртузов заискивающе улыбнулся. - Горим, пылаем, но не отходим от нее. На каждый стон Зулейхи-ханум жена моя Явер пять раз отзывается: джан, я жизнь свою в жертву принесу тебе.
      - Спасибо вам за это.
      Воодушевленный этой беседой и одобрением Шехлы Муртузов без труда дотащил чемодан к машине. К вечеру они прибыли в районный центр, и Муртузов отвел приезжую на квартиру прокурора. Они поднялись по лестнице. Шехла-ханум при виде дочери, лежащей в постели, зарыдала, начала ломать руки. Зулейха прижалась к матери и тоже расплакалась. "Ничего, моя девочка, при мне тебя никто не обидит", - стала успокаивать ее мать.
      Вскоре обе утерли слезы и довольно весело стали болтать. Шехла-ханум выложила все бакинские новости, все сплетни про общих знакомых.
      Пришел врач, измерил температуру больной.
      - Ровно тридцать семь, - с удовлетворением сообщил он. - Посмотрите, какие чудеса! Нервная система успокоилась, и температура упала
      - Большое спасибо вам, доктор, - поблагодарила Шехла-ханум. - Вы спасли моего ребенка. У Зулейхи всегда были слабые нервы.
      - Да, нервы, лечение всегда надо начинать с укрепления нервной системы...
      - Может быть, я ее избаловала. Но я, - Шехла-ханум сделала ударение на этом слове: - я для нее ничего не жалела.
      - Я догадывался. Именно поэтому, чтобы успокоить нервы больной ханум, я посоветовал вызвать ее мать. Вы должны быть всегда с нею, нельзя ее оставлять...
      - Да, да, скажите маме, доктор, чтобы она меня не покидала. Я буду вам так благодарна. - Зулейха признательно улыбнулась доктору.
      Тот расправил свои пышные усы.
      - О, как воины стоят на страже, так мы должны оберегать нервы человека.
      С этого дня в доме стало шумно и весело. Шехла-ханум болтала с дочерью. Явер Муртузова усердно ухаживала за гостьей, восхищалась ее платьями, всплескивала руками, бегала взад и вперед по лестнице, выполняя различные поручения. Зарринтач совсем забросила свой детский сад, уверяя, что ни минуты не может пробыть без Зулейхи. Зулейха после нескольких месяцев скромной жизни чувствовала себя, как в раю. Еще несколько дней провалялась она в постели и встала.
      Шехла-ханум начала хозяйничать. Она попросила Явер убрать вторую комнату, которая да того была заперта. Все ей не нравилось, все было не по ней. Она дала человеку в калошах длинный список и послала его на базар за покупками. Явер ежедневно готовила разные дорогие блюда. Плов с шафраном Шехла-ханум весьма одобрила.
      Муртузов каждый день справлялся о здоровье Зулейхи и иногда оставался обедать. Заходил Мамедхан спросить, не нужно ли чего-нибудь уважаемой Шехла-ханум.
      Даже Кямилов обратил на нее внимание. Он удивился, заметив полную, но стройную женщину в черном крепдешиновом платье, расхаживающую с важным видом около дома. Председатель райисполкома поманил к себе Муртузова, пришедшего с очередным "докладом", и спросил:
      - Слушай, лысый друг, это что за новинка? Я сегодня видел, что ты вертелся около нее. Вообще, что за веселая компания у вас там образовалась? Неужели у вас теперь с новым начальником общий счет и общая касса?
      - Какой же он новый? Сколько месяцев уже работает у нас. Он уже не новый...
      - А эта важная особа кто?
      Муртузов наивно спросил:
      - О ком это вы, товарищ Кямилов?
      - Разве я по-арабски спрашиваю, что ли ты меня не понимаешь? Недогадливый какой. - О ней говорю... вон она крутится во дворе. Уф-ф, что может быть лучше полной женщины? Это же сахарная гора, а не женщина... Эх, Муртуз, Муртуз, устраиваешь там с ними пиры, а нас не приглашаешь.
      Муртузов чуть не подпрыгнул от радости.
      - Значит, миритесь с нами? Значит, не имеете больше на нас зла?
      - Какое там зло? Ступай забери лошадь обратно. Она твоя. Твоя вместе с седлом, с подпругой, с уздечкой.
      Муртузов все еще не верил.
      - А "саламатовская" история? А "основание"? А непримиримая вражда между вами и прокуратурой?
      - Эх ты, чудак, какая может быть вражда там, где речь идет о родственных отношениях? Мне эта женщина нравится... Да тут не только вражда угаснет, но и пламя...
      - Я знаю, тут и кровь остановится, - сказал Муртузов и, близко наклонившись, спросил про Зарринтач: - Которая же из двух ханум лучше?
      - Дурак, каждый фрукт имеет свой вкус.
      Один лишь миг они постояли плечом к плечу и посмеялись, как люди, обладающие равными правами. Потом Муртузов, опомнившись, поднес руку к глазам.
      - Только придется вам немного потерпеть, - оказал он. - Терпение, терпение. Задача сложная. Но я постараюсь найти средство против вашей неизлечимой болезни, товарищ Кямилов...
      - Таким путем мы сбросим этого надменного Мехмана с коня, из седла вышибем...
      - Именно для этого, товарищ Кямилов. мы и трудимся, клянусь вашей головой! Влезть руками внутрь, пошарить в его кишках, распороть, разорвать все его нутро...
      - Легкие его вырвать, вытащить из груди? - ухмыльнулся Кямилов. Благодушное выражение лица его сменилось свирепым. Он сжал кулаки. - Все разговоры идут из-за этого "основания". Подожди, Мехман Мурад оглы Атамогланов узнает, что значит пугать верблюда поклажей...
      27
      Зулейха рассказала матери историю с золотыми часами. Та настояла, чтобы она достала спрятанные часы и надела их. Когда Мехман вернулся с работы, Зулейха спросила, показывая руку:
      - Как, по-твоему, Мехман, сколько стоят эти часики?
      - Эти часики? - недоуменно спросил Мехман. - Не знаю. Я ведь не часовой мастер. А откуда они у тебя?
      - Подарили.
      - Кто подарил?
      - Я не подсудимая, Мехман, пожалуйста, не допрашивай меня...
      - Нет, серьезно, Зулейха. Откуда эти часы?
      - Я хочу купить их...
      Мехман показал рукой на дверь.
      - Зулейха, мне кажется, что эти часы должны вернуться обратно тем же путем, которым они сюда пришли.
      - О, разве часы имеют ноги? - пыталась сохранить шутливый тон Зулейха.
      - Верни их, - серьезно, не принимая шутки, сказал Мехман.
      - Мама, мама, - воскликнула Зулейха, - ты видишь, что это за изверг!
      - Что ты говоришь, доченька, - откликнулась Шехла-ханум, - кто это изверг? Это она про тебя, Мехман?
      - Видишь, мама, как он обижает меня.
      - За что, сынок мой, ты обижаешь ее?
      - Я говорю, что она должна вернуть обратно эту вещь...
      - Какую?
      Мехман молча указал на руку Зулейхи, и Шехла-ханум воззрилась на часы. Зулейха рассмеялась.
      - Ты что, постарела или плохо видишь? Не узнаешь собственный подарок?
      - Ах да, да. - деланно рассмеялась Шехла-ханум. - Ну что же, сынок, разве ты против того, чтобы твоя жена наряжалась, носила украшения? Разве тебе это не нравится?
      - Мне Зулейха и так нравится, без всяких украшений...
      - Нет, так нельзя. Женщина должна носить украшения. В мое время говорили, что женщина без золота, без алмазов - просто кусок мяса.
      - Я не против украшений. Но я говорю об этих, именно об этих часах. Они какого-то сомнительного происхождения.
      Но Шехла-ханум нелегко было смутить.
      - Чем эти часы хуже других? Золотая браслетка очень изящная. Зеленый куст тоже красив, но он вдвое красивее, когда на нем цветы. Так и женщина. Кольца, браслеты, ожерелья - это ее цветы... Они как лепестки розы, распустившейся на кусте...
      - Все это внешнее, показное. - перебил Мехман излияния Шехла-ханум. - А для человека важно здоровое нутро, честное сердце. Если совесть нечиста, то любые украшения - это сверкающая змеиная кожа. Она тоже очень красива.
      - К сожалению, сынок, внешность ценится больше, чем внутренние качества. Наряди падишаха в нищие лохмотья, на что он будет похож? Кто согнется перед ним, кто станет преклоняться?
      - Забудьте о падишахах, Шехла-ханум. Все это давно ушло в прошлое... Мы советские люди и говорим о советских людях...
      - О падишахе я сказала только для примера. Ты, конечно, прав, Мехман, но не все думают так, как ты... Кто может проникнуть другому в глубину сердца? Многие судят по наружности, по одежде...
      - И все-таки мне эти часы не нравятся. Не хотел бы я их видеть на твоей руке, Зулейха! - сказал, обращаясь к жене, Мехман.
      Зулейха покраснела и пыталась, судя по ее виду, резко возразить Мехману, но Шехла-ханум, зная вспыльчивый характер своей дочери, решила переменить тему разговора. То, чего не сумеет добиться дочь, сумеет добиться она сама. С ее умом, с ее опытом... Она сможет постоять за свою дочь. Но только не надо ссориться. К чему? Особенно здесь, в чужом городе, среди незнакомых людей... Она начала исподволь.
      - Знаешь, Мехман, - главное в семье это доверие. Нужно верить, доверять...
      - Кому? - спросил Мехман.
      - Семье, жене.
      - Мужчина должен оберегать честь своей семьи.
      - Если он чует измену, сынок...
      Мехман подсказал:
      - Или обман...
      - Если бы родник имел голос, он и то заявил бы, что не хочет видеть себя замутненным, сынок.
      - А если черная рука взбаламутит прозрачную воду...
      - Мы ведь немало видели на своем веку, - сказала задумчиво Шехла-ханум, склонив голову. - Правда, сейчас другие времена, сейчас у власти пролетарии, бедняки. Но мы и теперь, благодаря аллаху, сыты. Мы никогда не жадничали и не брали чужого... А что касается этих часов, сынок, то я сама привезла их. О чем же ты споришь?
      - Но к чему же тогда вся эта комедия? - удивился Мехман.
      - Мы условились с мамой испытать тебя, - сказала Зулейха. - Захочешь ли ты сделать мне подарок...
      Она уже уловила намерения матери и резко изменила тон.
      - Почему же ты так волновалась, Зулейха, краснела, бледнела?
      - Потому... потому... что моя любовь к тебе разбивается вдребезги о стену твоего равнодушия. У меня сердце разрывается...
      Мехман опустился на стул и провел рукой по лбу, как будто отгоняя дурное видение.
      - Если это так... Если это только так, Зулейха!..
      - А что же еще может быть? - голос жены звучал так невинно, так нежно...
      - Ты не обижайся на меня, Зулейха, но я подумал, что часы...
      - У меня один сын и одна дочь, - сказала Шехлаханум, выступив вперед. Я одинаково люблю вас обоих...
      Но Мехмая перебил ее и продолжал, обращаясь к жене:
      - Меня расстроило, что ты, как мне показалось, слишком жадно смотришь на эту золотую вещицу, что она заняла слишком много места в твоем воображения. И потом я подумал... Ну не будем больше об этом говорить. Ты ведь знаешь, Зулейха, я хочу, чтобы мы были чисты во всех наших делах и помыслах. Ты ведь знаешь мои желания, мои планы.
      - Мы тоже никогда не согласимся, чтобы желания твои и надежды потерпели крушение, - почти пропела Шехла-ханум.
      - Конечно! Никогда! - поддержала ее Зулейха. И вдруг ощутила мучительную боль в сердце. Ни в мечтах Мехмана, ни в его планах она не видела места для себя, не видела желания сделать ее жизнь более удобной, более богатой и приятной. Не в силах сдерживаться больше, Зулейха зарыдала.
      - Что с тобой дочка? Почему ты плачешь?
      - Я, несчастная, мама... Я так несчастна...
      - По всему видно, что кто-то посеял здесь ядовитые семена, - сказала Шехла-ханум. - Кому-то моя дочь стала поперек пути.
      Шехла-ханум не надо было учить. Она знала, чего хотела добиться от молодоженов, и уверенно вела свою хитрую игру.
      28
      Мамедхан, стоя у двери, протирал заспанные глаза, когда к нему подошел милиционер, проживающий по соседству.
      - Что это случилось с твоей Балыш? - спросил он. - Я что-то не вижу ее уже несколько дней...
      - К отцу ушла... - ответил Мамедхан.
      Милиционер недоверчиво посмотрел на него, но ничего не сказал больше и отошел. Мамедхан тут же побежал к Муртузову домой и, уединившись с ним, стал горько жаловаться:
      - Видишь, что эта шлюха Балыш натворила со мной? Она погубила меня, угробила...
      - А что такое? - спросил Муртузов. - Плохое что-нибудь?
      - Хуже не может быть... Я думал, что она ушла к отцу...
      - Куда же она ушла, если не к отцу?
      - Она повесилась!
      - Что? - воскликнул, вскочив с места Муртузов, но тут же овладел собой. - Повесилась? Почему, Мамедхан?
      - Из-за ревности, в пылу гнева, чтобы досадить мне. Или из-за своих грязных проделок в клубе, которыми она мучила и терзала меня...
      - Она еще висит? - деловито осведомился Мурту зов, наморщив лоб. - Или ты снял ее?
      - Разве я дотронусь до повесившейся? Ни за что. Пусть все увидят, что эта бесчестная натворила, какой стыд обрушила на мою голову.
      - Придется начинать следствие, Мамедхан! - сочувственно заметил Муртузов.
      - Конечно. Ты сам должен установить, где правда и где кривда.
      Муртузов задумался и важно произнес:
      - Надо оповестить врача и объяснить ему, чтобы он... - И посмотрел прямо в глаза Мамедхану. - Понимаешь? Чтобы он составил правильный акт. Понял? Следствие будет в основном зависеть от медицинского заключения. Подобно зданию, стоящему на фундаменте, следствие должно опираться на эту бумажку - акт.
      - Вчера я как раз встретил доктора. Он как будто был приветлив со мной, любезен...
      - Когда ты узнал о ее смерти?
      - Час тому назад. Вошел в комнату и вдруг вижу: подставила под ноги бочку и...
      Мамедхан скривил лицо.
      Муртузов пошел с Мамедханом прямо к Мехману.
      - Товарищ прокурор, на плечи этого несчастного свалилось большое горе.
      - Какое горе?
      - Трудно даже сказать. Язык не поворачивается.
      - Что случилось? Разве он тоже замешан в расхищении промтоваров для учителей?
      - Нет, товарищ прокурор. Сколько раз за эти годы его проверяли, из всех ревизий он выходил чистым, как цветок. Беда в том, что жена несчастного повесилась. Как только он узнал об этом, прибежал сообщить.
      - Повесилась? - отрубил Мехман, испытующе глядя на Мамедхаиа.
      - Товарищ прокурор, эта женщина немножко... - Муртузов, стараясь выгородить своего друга, наклонился к Мехману и сказал вполголоса: - Она была немного легкого поведения...
      Мехман с удивлением посмотрел на Муртузова. Тот опомнился.
      - Конечно, все выяснится во время следствия. Но...
      Как ни старался следователь сохранить беспристрастный вид, Мехман уловил все же, что Муртузов с самого начала пытался создать невыгодное впечатление о Балыш.
      - Надо пойти на место происшествия, - сказал он лаконично. - Вызовите врача и начальника милиции.
      Джабиров явился немедленно.
      - А где врач?
      - В больнице нет телефона, - ответил Муртузов, желая выиграть время. Придется послать человека.
      - Пошлите скорее. Немедленно.
      Муртузов вышел во двор поискать человека в калошах. Он коротко рассказал ему обо всем.
      - Влип наш Мамедхан... - огорчился Калош.
      Но Муртузов заметил строго:
      - Беги за врачом. Все теперь зависит от его заключения. Понятно? Надо срочно доставить врача сюда.
      - Понял, понял, вызвать врача. - Человек в калошах, сгорбившись, ушел, а Муртузов вернулся в кабинет прокурора.
      - За врачом пошел Калош, - сказал он.
      Мамедхан обрадовался. Его синеватые небритые щеки даже порозовели. "Калош хитер, находчив", - подумал он с облегчением. И в ту же минуту почувствовал на себе взгляд Мехмана. Мамедхан схватился за голову и закачался из стороны в сторону, показывая всем видом, как жестоко он страдает, как тяжело переживает смерть Балыш.
      Наконец пришел врач.
      - Вы конечно, знаете, доктор, зачем вас побеепокоили? - спросил Мехман.
      - Нет, совершенно ничего не знаю. Может быть, в деревне что-нибудь случилось? В колхозе? К сожалению, я чувствую себя так плохо, что поехать мне будет трудно. Но если надо, то я...
      Человек в калошах, прижавшийся к косяку двери, чуть подмигнул. "Браво, доктор!" - подумал он.
      - Такое дело, доктор... - снова обратился Мехман к доктору.
      - Пожалуйста, я вас слушаю.
      - Сейчас мы пойдем в одно место...
      - Я уже сказал вам, что очень нездоров... Когда я лечил Зулейху-ханум, мне было легче. Теперь не то, теперь я серьезно болем сам...
      - Но это очень близко, доктор.
      - Ну, тогда другой вопрос - тогда можно...
      Все вышли из прокуратуры и пошли за Мамедханом. Трясущимися руками Мамедхан достал ключ, отпер дверь. Стены и пол большой комнаты были убраны дорогими коврами. Яркие радужно-пестрые краски узоров, казалось, цвели по всей комнате. Муртузов очень внимательно, глазами ценителя, словно впервые видя эту комнату, посмотрел на ковры и сглотнул слюну. "Сам шах не откажется от таких ковров", - подумал он.
      - Здесь только вы один живете? Это ваша квартира? - спросил Мехман.
      - Да, наша, лучше бы стены развалились раньше, чем мы сюда въехали...
      - Где повесилась ваша жена?
      - Тут у нас есть кладовка. Там она повесилась, погубила меня... оставила одного... - Мамедхан подошел к маленькой двери... - Меня не было дома, когда она это сделала. Ой, Балыш, Балыш, ты меня погубила...
      - Что вы увидели, когда вернулись домой?
      - Ничего не увидел, ей-богу.
      - И даже не задумались, где жена?
      - У соседей, наверно, я считал. Жду, жду, жду - не приходит. Тогда я решил, может, она ушла в деревню к отцу. Или с бригадой клуба выехала в колхозы на концерты... Эта Балыш никогда не беспокоилась о муже, не раз я ел свой ужин в одиночестве...
      - А наружная дверь?
      - Она была открыта.
      - Как же она оставила дверь открытой?
      - Соседи у нас такие люди... Очень хорошие люди, честные. И потом я подумал, поторопилась, забыла. У нее же ветер был в голове... Только песни и танцы...
      - Разве она говорила вам об этом?
      - О чем? - притворился непонимающим Мамедха",
      - О том, что она уедет к отцу или в колхоз на концерт?
      - Говорила. Да.
      - И вы согласились?
      Начальнику милиции не терпелось. Он встал и направился к темной кладовой.
      - Загляну на минуточку, товарищ прокурор.
      Мехман остановил его.
      - Не торопитесь, - сказал он и снова обратился к Мамедхану: - Вы согласились, чтобы она пошла к отцу или уехала в колхоз на концерт?
      - А-а, понимаю, для чего вы спрашиваете...
      - Я спрашиваю, давали ли вы свое согласие?
      - Я понимаю, понимаю...
      Муртузов жестом остановил Мамедхана.
      - Вот человек, ей-богу. Ты выслушай вопрос до конца, прежде чем отвечать. Куда ты торопишься?
      - Товарищ Муртузов, займитесь своим делом, не мешайте мне... - сурово сказал Мехман.
      Муртузов наклонил голову.
      - Извиняюсь, - сказал он. - Подчиняюсь... вашему указанию... я только. - и видя, что прокурор не слушает его объяснений, замолчал.
      Мехман снова опросил:
      - Как вас зовут?
      - Мамедхан. Вы же знаете. - В голосе его звучала тревога, хотя он всячески пытался ее скрыть.
      - Сколько дней прошло, как вы повесили свою жену?
      Мамедхан пошатнулся, точно на голову ему свалился тяжелый камень.
      - Как? Как вы оказали?
      - Вы что оглохли? Я спрашиваю: сколько дней прошло с тех пор, как вы ее повесили?
      Мамедхан бросил взгляд на Муртузова, ища у него помощи. Он тщетно пытался взять себя в руки, сдержать свое волнение.
      - Десять дней я ждал ее, думал, она уехала к отцу или на концерт в колхоз.
      - Почему же за десять дней вы не спрашивали, где она, не попытались узнать...
      - Думал, сама вернется. Ждал.
      - Как же она могла вернуться, если вы послали ее туда, откуда никто не возвращался?
      - Она погубила себя, наложила на себя руки - при чем тут я? В чем я виноват?
      - В убийстве! - крикнул Мехман. - Понятно? В убийстве! Вы хотели, чтобы женщина была рабой, как когда-то... Вы задушили ее, чтобы задушить новое!..
      Мамедхан съежился и побледнел.
      - Вешайте тогда и меня, если я виноват.
      Мехман взял себя в руки и ответил спокойно, не горячась:
      - Суд установит, какую меру наказания вы понесете. Не сомневаюсь только в том, что она будет тяжела...
      29
      Явер готовила на кухне обед. Шехла-ханум давала ей указания. А Зулейха, давно уже забывшая про свою болезнь и тяжелые переживания, прихорашивалась в комнате перед зеркалом, любовалась собой.
      Человек в калошах увидел, что она одна, и смело переступил порог. Зулейха вздрогнула, повернулась.
      - Ой, это вы? А я подумала...
      - Да, это я, доченька моя, - прошептал человек в калошах и умолк с горестным видом, опустив голову. Он так и стоял с опущенной головой, пока Зулейха не спросила:
      - Вы хотите что-нибудь сказать мне, да? Говорите же.
      - Одно словечко, всего одно словечко, дочь моя...
      - Так говорите, что же вы смущаетесь? Мы ведь не смотрим на вас, как на чужого...
      - А разве близкому человеку все скажешь? Иногда стесняешься его больше, чем чужого. Еще подумают: дали Калошу материю, так он еще и подкладку хочет получить. Оказали старику уважение, а он сел на голову. Вот так получается, Зулейха-ханум. Человек не всегда может раскрыть свою душу даже родному ребенку...
      Зулейха нетерпеливо передернула плечами.
      - Что это вы изъясняетесь по поговорке: "Стрелу выпускаешь, а лук скрываешь". Говорите открыто.
      Человек в калошах, оглядываясь по сторонам и смешно приседая при каждом шаге, подошел ближе и тронул ее руку, на которой красовались золотые часы.
      - К несчастью, этот мой племянник...
      - Кто? - спросила Зулейха удивленно.
      - Мамедхан.
      - Какой Мамедхан! - не сразу вспомнила Зулейха,
      - Тот, который носил вам кур во время болезни. Добрый, услужливый человек... Мухи не обидит. У него повесилась жена. Она это сделала нарочно, чтобы погубить его. Слыхала, наверно, дочь моя? Да? Ну так вот, Мамедхан ее муж... Муж этой самой Балыш. Его отец и я были ближе родных братьев, я его считаю своим племянником. Какой это щедрый, великодушный человек. Тогда я прямо сказал ему, что мне вот эта вещь очень нужна. - И человек в калошах довольно грубо сжал запястье молодой женщины. - Он не отказал. За друга он голову отдаст, не то что часы. И теперь должен погибнуть из-за сумасшедшей бабы...
      Зулейха побледнела и резким движением высвободила свою руку из цепких пальцев Калоша. Она начала отстегивать браслетку.
      - Верните, верните ему эти часы, - сказала она. От волнения она никак не могла оправиться с неподатливым замком.
      Калош сокрушенно покачал головой.
      - Как вернешь? Он, бедняга, в тюрьме.
      - Все равно. Надо вернуть. Вы можете пойти к нему в тюрьму, проведать его...
      Человек в калошах прижал руку к обросшему волосами подбородку.
      - У меня же есть совесть. Разве я не человек? - Он потряс полами рваного архалука, потопал ногами в старых калошах. - Как же это так? Я дал тебе часы и теперь возьму их обратно? Как можно?
      Зулейха готова была заплакать, так велик был ее испуг.
      - Мехман убьет меня, когда узнает...
      Старик прищурился.
      - А разве он не знает?
      - Кто, Мехман? Конечно нет.
      Старик стоял теперь выпрямившись, насмешливо и нагло глядел на Зулейху, как охотник смотрит на птицу, попавшую в расставленные тенета.
      - Как он может не знать? Как может муж не знать, откуда взялись у жены золотые часы?
      Зулейха вся дрожала.
      - Он думает, что эти часы привезла мне мама. Из Баку.
      - Не смейся надо мной, дочь моя, не обманывай меня. Конечно, Мехман знает. - Он прошелся по комнате, пачкая запыленными калошами ковер. - Если он и молчит, то это не значит, что он не догадался...
      - Я лучше во всем признаюсь Мехману, - ломая руки, сказала Зулейха. - Я ему объясню. Скажу, от куда я могла знать, что эти часы Мамедхана и что его жена повесится! О боже, что я наделала. Я позову маму... Надо что-нибудь продать, достать денег...
      - Не надо так волноваться, милая. Ничего страшного не произошло... Зачем пугать Шехла-ханум?..
      - Нет, пусть она знает, может, она что-нибудь придумает. Ой, господи! Зулейха вся дрожала. - Что я скажу Мехману! Ведь он поверил мне, поверил... Вы его не знаете. Он никогда не простит мне этого обмана. Ой, мама! Нет, нет. Зачем впутывать маму? Возьмите, ради аллаха, эту отраву. - Она чуть не падала в ноги человеку в калошах. - Возьмите! Зачем они мне? Возьмите, выбросьте их на улицу, делайте с ними, что хотите...
      Человек в калошах снова схватил ее за руку, но теперь уже держал крепко и не выпускал.
      - Дочь моя, чего ты так испугалась? Калош еще жив, дышит, не умрет! Зулейха затрепетала под его властным взглядом. - Я тоже имею свое "я"! Слушайся меня, никому ни слова. Не надо, понимаешь? При чем тут мама? Поднимется шум, люди услышат, весь мир узнает. Потом не вылезешь из этой беды.
      - Но у меня нет секретов от мамы. Она знает, что я купила эти часы в долг. Вы принесли, мне понравились, и я их взяла. Я не знала, что дело дойдет до тюрьмы.
      - Даже слово "тюрьма" тебе не надо произносить, дочь моя, - старался успокоить Зулейху Калош.-Чего ты так испугалась?
      - Нет, нет, Калош, возьми, унеси их.....
      Зулейха сорвала с руки часы и протянула Калошу. Он нетерпеливо взял их и положил на стол, перед зеркалом. Зулейха невольно обернулась и увидела в зеркале свое лицо - такое бледное, что по сравнению с его цветом блеск золота казался огненным.
      - Другие присваивают целые караваны верблюдов с погонщиками, и ничего. А эта маленькая вещь превратилась почему-то в огонь и жжет тебя, как раскаленный уголь, - бормотал человек в калошах. - Десять лет пусть валяются. Я их не возьму...
      - Тогда я их отдам Мехману. Упаду перед ним на колени, все открою, стану умолять о прошении.
      - Ай-ай-ай, такая красавица и будет умолять на коленях. Что ты преступница? - Калош прямо-таки готов был заплакать от обиды на Зулейху. - И разве ты не знаешь упрямства Мехмана, его суровости? Поставишь его в такое положение, что он вынужден будет что-либо сотворить... Ты его опозоришь, начальство узнает. Оба будете раскаиваться, да поздно... Все пропадет!.. Не надо портить отношений, между вами и людьми должна быть грань - занавес приличия, пусть никто туда не заглядывает. Если ты сама не откроешься, Мехман, даже узнав обо всем, не подаст вида. Он же не глупый человек... Нет, дитя мое, поменьше болтай...
      - Но для чего мне прятаться за занавесом, ами-джан? Разве я что плохое сделала? Я же хотела заплатить. - Слезы потекли по щекам Зулейхи. - Ой, как же мне избавиться от этого запутанного дела? Где же выход?
      - Выход в том, что надо все скрыть. Проглотить и молчать, вессалам.
      - Как проглотить это? Как скрыть? - машинально повторила слова старика Зулейха.
      - Видно, твой Мехман еще не попробовал вкуса горького и соленого... Очень уж он гордый...
      - Мехман честный, чистый человек, - воскликнула она порывисто.
      - А-а, просто вызубрил несколько слов из книги Закона и думает, что весь мир такой, как о нем пишут. Книга одно, жизнь другое. Ни один сочинитель книг не жил так, как учил других. Молла, например, как поступал? В святой мечети он говорил одно, а дома жил совсем по-другому. Ты ребенок еще, дочь моя, и муж твой - тоже еще дитя... - Человек в калошах крепко сжал кулак, словно держал что-то в ладони. - Жизнь еще научит вас ценить занавес. Научит скрываться от людских глаз. Ты думаешь, твоя подруга Зарринтач показывает всем клад, которым владеет? Надо быть умнее, надо иметь кое-что про запас... Подобно тому, как за каждым утром следует ночь, так счастливый день приближает черный день несчастья... Пускай Мехман знает то, что знает, этого вполне достаточно.
      - Но ведь он ни о чем не подозревает...
      - Ни слова ему... - Человек в калошах даже рот прикрыл рукой. - У меня только одна-единственная просьба: пусть Мехман поступит справедливо и не разрушит очаг Мамедхана... Отец его был достойным мужчиной. А сам Мамедхан? Пусть он оказался немного легкомысленным, ветреным, не поладил с первой женой. Что из того? Разве это преступление? Во второй раз он женился на глупенькой крестьянке. А городскому человеку, сами знаете, трудно ужиться с крестьянкой. Не соблюдала приличий, дерзко вела себя, болталась ежедневно за кулисами в клубе, как будто у нее нет ни мужа, ни дома. То с одним шепчется, то с другим... и в конце концов наложила на себя руки...
      - Ну, а при чем тут я? - недоуменно спросила Зулейха. - Чем я могу помочь Мамедхану?
      - Я хочу только правосудия, только справедливости.
      - Как я могу вмешиваться в дела Мехмана, если бы даже захотела? Что я в этом понимаю.
      - А почему ты не понимаешь, ханум? Ты же целые вечера напролет читаешь книги.
      - Я ведь не законы читаю. У меня все романы...
      - Какая же книга не говорит о справедливости, о правосудии?
      - О, значит, вы тоже читали книги?
      - Когда-то, знал немножко грамоту.
      - А теперь не читаете? Почему?
      Человек в калошах снова согнулся, скривил лицо.
      - Теперь я совсем неграмотный. Все позабыл. Разве что-нибудь осталось от того, каким я прежде был? Да будь я грамотным, не подметал бы этот двор. Скажи лучше, дочь моя, когда-нибудь ты протягивала руку падающему? Или в теперешних книгах нет такого закона?
      - Почему нет? В романах много говорится о великодушии. - Зулейха отвлеклась и понемногу начала приходить в себя. Слезы на ее щеках высохли.
      - Почему же тебе не заступиться за правду, за справедливость?
      - За правду бы я заступилась, но вмешиваться в такой скандал? Извините, Калош, но этого я не могу...
      - Без шума никого не защитишь. Но разве я прошу тебя поднимать шум? Человек в калошах укоризненно покачал головой и настойчиво стал поучать: Наоборот, надо тихо, ласково, действуя заодно с Шехла-ханум, когда придет Мехман, внушать ему, что он не видит, где правда.