Мехман

Справедливость - вот чего я жажду. Ты не смотри на мои лохмотья, - когда-то я знал лучшие дни. Я вижу, что и твоя мать, и ты тоже носите благородную фамилию. Я знал твою родню. Может быть, мы даже не раз делили с отцом твоим хлеб и соль. Твой муж - еще дитя, он многого не понимает. Даже у верблюда на спине бывает горб, а ему мир представляется гладким и ровным. Увы, это не так. Еще многому ему надо научиться - нашему Мехману. Чего стоил один вид этой бедняжки, его матери. Когда она выходила на улицу люди смеялись. Чему эта несчастная могла научить своего сына? Надо начинать с ним с азбуки житейской. Шехла-ханум сама должна учить его, как надо жить на свете. Ты хорошо сделала, дочь моя, что избавилась от этой мужички. Разве она могла быть вашей наставницей?.. Наставницей прокурора!
      Дерзкие речи человека в калошах, которого она привыкла считать чудаковатым, выжившим из ума стариком, ошеломили Зулейху. Она стояла растерянная.
      - Вы- настоящий фокусник, - наконец пролепетала оиа, - прячетесь за ширмой и творите чудеса...
      - О, я еще сотворю чудо с твоим Мехманом... Золотом засыплет он тебя, кольцами унижет твои пальцы. Рано или поздно это сбудется. Нужно терпеливо ждать.
      Вытирая руки о фартук, Явер Муртузова вышла из кухни на балкон.
      - Это ты, Калош?
      - Я.
      Человек в калошах не находил нужным быть красноречивым и угодливым с Явер. После беседы с Зулейхой он чувствовал себе более уверенно. Он сказал жене Муртузова, чтобы она немедленно отправлялась в дом прокурора и настраивала женщин - Зулейху и Шехла-ханум в пользу Мамедхана.
      - Смолой прилипни к ним и не отставай, - настойчиво внушал он, смолой... Они будут отказываться, барахтаться, вертеться, как мыши, попавшие хвостом в капкан...
      - Как это хвостом в капкан? А разве за ними что-нибудь есть? переспросила Явер, загоревшись любопытством.
      Но человек в калошах не собирался посвящать ее в свои замыслы и ответил туманно:
      - То есть, я хочу сказать, что их руки лежат под нашим камнем, захотим - раздавим, в крошево превратим. Но это тебя не касается, говори лишь то, что я велел...
      - Ладно, ладно, - согласилась Явер. И поспешила в дом Мехмана.
      Как всегда, она принялась помогать по хозяйству Шехла-ханум, - та не любила пачкать свои белые руки.
      Явер старалась скорее закончить всю работу и приступить к разговору. Она пылала от нетерпения... Явер боялась забыть и перепутать все, что ей наказывал Калош.
      - И правда, Шехла-ханум, - сказала она, печально вздохнув, - этот несчастный Мамедхан, если рассудить, ни в чем не виноват...
      Человек в калошах уже был тут как тут. Он давно поджидал за дверью и сразу на цыпочках вошел, чтобы в нужную минуту помочь Явер. Та, приводя свои доказательства, не отрывала глаз от старика, ища поддержки.
      - Ведь он наш земляк, мы знаем его очень хорошо, этого Мамедхана...
      Калош закивал, подтверждая, и подал украдкой знак Явер продолжать в том же духе.
      - Да, эта Балыш была непорядочной женщиной. - Глаза Явер так и бегали: то она смотрела на Зулейху с матерью, то поглядывала на Калоша.
      - Верно, верно, это так, - подтверждал Калош, мимикой выражая отвращение к Балыш..
      - Да, она бесстыдно танцевала в клубе, пела разные песни... завлекала...
      - Тьфу! - сплюнул Калош.
      - А теперь враги Мамедхана говорят обратное. Распускают слухи, будто Балыш знала о каких-то грязных проделках мужа... - Явер запнулась. Так ли она говорит? Поймав одобрительный взгляд Калоша, она успокоилась и заговорила быстрее: - Да, да. Враги Мамедхана, которым он отказывался выдавать продукты со склада, чернят его на всех перекрестках и кричат, будто он боялся, что Балыш раскроет какие-то нехорошие махинации...
      - Вот как, - понимающе произнесла Шехла-ханум
      - Да, я тоже слышала, - вмешалась Зулейха. - Как будто Мамедхан потому и задушил Балыш...
      Задушил, а потом повесил.
      Явер даже руками замахала от негодования.
      - Да разве это мыслимо? Разве муж задушит свою жену? Если даже весь земной шар разрушится, Муртузов не схватит меня за горло. А Мамедхан? Он, бедняжка, без памяти любил эту презренную Балыш...
      Человек в калошах даже сморщил нос от удовольствия. Ну и мастерица чесать язычком эта Явер Муртузова. Так и сыплет, так и сыплет... Маленькие, глубоко посаженные глазки человека в калошах поблескивали подобно светлячкам во мгле.
      А Явер так и разливалась соловьем.
      - И есть же такие негодяи! Им бы только сплетни распространять, пачкать человека... Вы сами скажите, ради бога, можно ли заткнуть рты болтунам и сплетникам ватой? Тогда надо приостановить работу на всех текстильных фабриках и выпускать только ватные затычки... - Язык у нее был, как у змеи, у этой Балыш. - Я слыхала, что он ревновал ее, следом ходил за ней и поймал, когда она занималась плохими делами с другим мужчиной. И что же? Она вместо того, чтобы устыдиться, ослепнуть, онеметь, стала угрожать Мамедхану. И теперь пошел слух, будто это он занимался в кооперативе аферами. Ну, кто этому поверит? Он скорее руки отрубит себе, чем возьмет чужое. Да разве он это может сделать, скажите ради бога? Он отпускает товар, получает деньги. Какие тут могут быть проделки, а? Есть же квитанции. Надо же доказать все это, а потом обвинять. Ведь он и так убит горем. Разве можно распространять такие сказки? Если я, например, повешусь, то при чем здесь Муртуз? Почему он должен быть повинен в этом? - Полные руки Явер так в летали в воздухе, в глазах пестрело от широких рукавов ее кофты. Она пожала плечами. - Говорят! Так уж заведено: о человеке много чего говорят. Говорят даже о людях, приехавших недавно, чистых и ясных, как солнце, как луна...
      Тут уж человек в калошах испугался, боясь, что Явер перейдет все границы. Он метнул на нее сердитый взгляд. Высокая грудь Явер всколыхнулась и опустилась. При всем желании она не могла остановиться, прервать извергающийся поток слов.
      Но человек в калошах не слишком церемонился. Он больно наступил толстухе на ногу. Явер так и отпрянула.
      - Ой-ой! - воскликнула она. - Ты отдавил мне ногу...
      - Послушай, но ты...
      - Да что ты наступаешь мне на ногу? - рассердилась Явер, скорчившись от боли. - Я не желаю молчать. Ты что, тоже на государственной службе? Тоже ответственный работник? Что ты важничаешь? Враги хотят угробить Мамедхана, а ты стоишь и смотришь себе спокойно, как будто не знаешь, что он за человек. - Явер уже спохватилась и теперь пыталась изменить направление разговора. Взгляды Калоша пронзили ее, как молния.
      - Разве можно сначала облить дерево кровью и потом вопить, что оно мокрое? Чтобы все мои боли переселились в сердце Балыш. Муртузов говорит, что акт врача совершенно не пачкает Мамедхана. Шехла-ханум, вы для нас, как родная... - Явер умоляющим взором уставилась на Шехла-ханум, которая молча, с надменным видом слушала ее. - Мы живем как одна семья. Мехман мне, как брат родной... Ради аллаха скажите, почему он так упорно твердит, что молоко черное, а не белое? Бедный Мамедхан душой болел за вашу семью, за этот дом, был рад всегда помочь вам в чем-нибудь. Ради уважения к Зулейхе этот несчастный отдал бы все... Он нужный, полезный парень.
      Человек в калошах снова рассердился. Опять эта Явер понесла, как табун лошадей, и не дает Шехла-ханум слова вымолвить в ответ.
      - Перестань, женщина. Умолкни. Как будто ты травы объелась, не можешь придержать свой язык...
      - Остановишься тут, когда вся душа горит от возмущения.! Тут не только травы наешься, камни станешь грызть.
      Но человеку в калошах не терпелось услышать, что ответит Шехла-ханум. Ради этого в конце концов и разыгрывалась вся комедия. Он лицемерно усмехнулся.
      - Ради аллаха, не надоедай Шехла-ханум. Ты сыплешь без конца слова, как сухие зерна. Дай и другому бросить одну-другую горсть...
      Но Шехла-ханум тоже была хитра. О, она была опытнее простоватой болтливой Явер. Ее не так легко провести.
      - На самом деле, Явер, обед сбежит или керосинки начнут коптить. Загляни лучше в кухню... - сказала она.
      Явер поспешно удалилась. В присутствии этих двоих - Калоша с его бормотаньем и суровым взглядом и этой важной городской дамы Шехла-ханум она становилась совсем беспомощной. Как будто она не расслышала, какие слова старик бросил ей вслед: "Голова, как пустая тыква, - "а" и "б" не может заучить".
      Как только Явер вышла, Калош сказал негромко:
      - Два таких мудреца, как эта жена Муртуза, и мир погибнет... Как говорится, для чего нам враги, когда есть глупые друзья? - И уже совсем тихо стал просить Шехла-ханум вмешаться в дело Мамедхана. Что-то в голосе его было такое, что заставляло Шехла-ханум разговаривать с ним, как с равным.
      Она успокоила старика и обещала поговорить с Мехманом, как только тот придет домой. Калош покорно склонил голову перед Шехла-ханум.
      - Мы тоже, ханум, люди с соображением. Не останемся в долгу, - сказал он, уходя.
      Шехла-ханум задумалась: "Где я встречала его? Откуда я его знаю?" Но вспомнить никак не могла. Она вошла в кухню и велела Явер мыть посуду. Обескураженная тем, что не сумела как следует выполнить поручение Калоша, Явер так и кинулась к Шехла-ханум. - Поверьте мне, я не понимаю, что с Мехманом, почему он так разгневался. У этого несчастного Мамедхана столько ковров, столько чудных вещей, только стой и любуйся... Из тюрьмы, бедняга, передал: не жалейте ничего из моих вещей, только вырвите меня отсюда. Говорят, несчастный очень тоскует, очень переживает, прямо стены грызет. Ой, Шехла-ханум, такого кладовщика мир еще не видел, ей-богу. Эти жены ответработников, как только бывало разнюхают, что из Баку получен товар, прибегут к нему. Одна говорит - дай из этого куска, другая просит - отрежь от того. Ну, сами понимаете, - зачем я буду морочить вам голову загадками? Каждая хочет одеться. Делили, спорили, все готовы были захватить себе. Но Мамедхан имел совесть, он не забывал простых людей, таких, как мы. Если бы не Мамедхан, я вас уверяю, никому из нас ничего никогда не досталось бы. Честью клянусь, Шехла-ханум, он чуткий был, этот Мамедхан, любил веселиться, кушать, пить, ничего не жалел для друзей. Сжальтесь над ним. И вы, и Зулейха вместе поговорите с Мехманом, подействуйте на него, избавьте несчастного от этой беды. Между нами, Муртузов говорит, в деле нет ни одного доказательства. Ради бога, скажите: разве можно посадить в тюрьму достойного человека только из-за того, что клубная вертихвостка наложила на себя руки?
      Шехла-ханум слушала ее рассеянно. Мысли ее были заняты другим.
      - Ты этого старика. Ну этого, в калошах, хорошо знаешь? - вдруг спросила она.
      - Да вот уже десять лет, как он приехал в наше захолустье из большого города. Вначале следил за порядком на базаре, подметал площадь. И уже шесть-семь лет, как работает дворником в прокуратуре.
      - А-а... Ну, ладно. Быстрее мой посуду. Сейчас придет Мехман...
      - Муртузов мой тоже, наверно, зайдет. Я предупредила его: Муртуз, я пойду к ним, то есть к вам. Помогу. Он сказал: иди, что тут такого, это не чужой дом. Помогай...
      - Ну вот. Быстренько вымой посуду...
      Явер гремела ложками и вилками, продолжая тараторить без умолку:
      - Все двенадцать месяцев в году я готова мыть у вас посуду, чистить ложки, что хотите, лишь бы вы чем-нибудь помогли бедному Мамедхану. За такого парня жизнь не жалко отдать. Если Мехман передаст дело Муртузову, все будет в порядке. Все-таки Мехман у нас новый человек, ему трудно разобраться. Каждый свидетель говорит разные нелепости, путают так, что ужас. Один сочиняет, выдумывает, другой из кожи вон лезет, чтобы получше соврать. Бедняга сказал, - это я о Мамедхане говорю, - он сказал: тот, кто вырвет меня отсюда, получит все мое достояние, всю обстановку,
      А у него квартира разукрашена, как невеста. У него есть два ковра во всю стену, смотришь, переливаются, сияют, как небесные звезды. Так сверкают, как будто кусок неба оторвался и упал на землю. А тонкие какие? Развернешь целую стену закроет, свернешь - как будто платочек. Ах, бедняга. Двери склада теперь закрыты. Народ прямо-таки осиротел. Да еще сургучом опечатали дверь, ревизия, говорят, будет - следствие. Товары все, всякий ситец-митец, пылятся и гниют, а люди ждут. Ради аллаха, помогите! Пускай Мехман хотя бы на поруки отпустит несчастного.
      Явер Муртузовой хотелось не просто найти опору в Шехла-ханум, она старалась во что бы то ни стало завоевать ее сочувствие, заставить ее от души пожалеть Мамедхана.
      - Вы не чужие мне, не буду от вас скрывать. Я на днях тайком послала ему обед. И что же! Говорят, он даже не дотронулся. Слушайте, я его любила больше всей своей родни. Вы не чужие мне, от глубины сердца говорю, чтобы вы знали, что за человек Мамедхан... Дай бог, чтобы он вышел на волю. Пусть он после этого хоть месяц поработает на складе, и вы увидите, как благородные люди ценят добро... Все они - завмаги и другие снабженцы ничего из себя не представляют, - они как гнилые пустые орешки. Такой человечности и благородства, как у этого Мамедхана, я еще не встречала.
      Шехла-ханум отстранила от себя Явер. К чему ей все эти разглагольствования, когда у нее перед глазами уже стояли чудесные ковры Мамедхана? Шехла-ханум пришла к дочери. Глаза Зулейхи опухли и покраснели от слез.
      - Что с тобой? - встревожилась мать.
      - Ничего.
      - Может быть, ты ревнуешь Мехмана? Кстати, ты могла бы назвать его Мишей. Мехман это слишком просто...
      Но Зулейхе было не до этого. Плача, она призналась матери во всем, рассказала, что требует от нее человек в калошах.
      - Вот в какую неприятную историю я попала, мама, мне никогда теперь не распутать этот узел, - Зулейха с отчаянием посмотрела на мать. - Он оставил эти часы, будь они прокляты, и ушел. Говорит, будто они делили с отцом хлеб и соль... Неужели это правда?
      Шехла-ханум приложила палец к губам.
      - Тсс. - Очень может быть. - прошептала она. - Он и мне намекнул на это. Кажется, я тоже узнаю его. Это был очень богатый купец... Ты родилась позже, значительно позже... Если не ошибаюсь, этот самый как-то-приезжал к нам из Карабаха, потом они с отцом уехали в Варшаву, - там у них были торговые дела. - Шехла-ханум задумалась и даже вздохнула. - Вот что делает жизнь. Такого богача-великана в дырявые калоши засунула. Но, в общем, лучше делать вид, что не знакомы. Пускай не смущается, пускай рубит свои дрова и разносит пакеты. Только бы нас не трогал.
      Зулейха снова зарыдала. Шехла-ханум никак не могла ее успокоить. Ни уговоры, ни брань не помогали.
      Чем больше Зулейха думала о случившемся, тем больше терзалась.
      - Я должна все рассказать Мехману, мама. Я должна упасть перед ним на колени и открыть ему все...
      - Что открыть, дурочка? В чем ты виновата? Эти часы привезла я - и все.
      - Нет, надо открыть ему всю правду, мама. Сказать ему вот об этой желтой змее, извивающейся на столе. Смотри, эта цепочка свернулась, точно змея.
      - Ой, натворишь ты беду, Зулейха... Зачем воскрешать то, что давно умерло? Это дело давно забылось...
      - Но до каких пор этот тяжелый камень будет лежать на моем сердце?
      - Какой камень? Что за глупости!
      - Нет, я не могу смотреть Мехману в глаза. Меня мучает совесть...
      - Настоящая девочка! Ребенок! В случае чего скажешь: подарок мамы, и все. Пусть весь мир вопит: нет, это не так. Что тебе до этого? Нет ни свидетелей, ни доказательств. Подумаешь, такая красавица, как ты, могла бы иметь пять пар таких вот золотых часов. Посмотри на Зарринтач-ханум...
      - Я не хочу равняться с нею, мама, - крикнула Зулейха, - тетушка Хатун, оказывается, правду говорила: если бы я знала, что о Зарринтач ходят такие слухи, я бы и дверь ей не открыла. Это она, она одурманила своими разговорами. Зачем мне эти часы...
      - Да замолчи ты, ради бога, - уже рассердилась Шехла-ханум. - Тайна должна остаться тайной.. Большое дело: часы! - Шехла-ханум презрительно фыркнула. - А впрочем, чего можно ожидать от невестки этой нищенки Хатун?
      - Нет, все очень запуталось, мама. Я не хочу, чтобы наше чистое имя стало черным, как уголь. Ты знаешь, как Мехман дорожит честью - Он рассказал мне о заветах нашей учительницы Мелике-ханум... Ведь я тоже обещала ей...
      - Обещала, обещала, - передразнила Шехла-ханум.
      - Кому ты поклялась, девочка? Покойнице?
      - Если Мехман узнает, он... он...
      - Ничего он тебе не сделает. - Шехла-ханум все еще думала о коврах Мамедхана, и они казались ей вполне достойными. Не станет же Явер врать. А Явер говорит, что краски играют и сверкают на них, как звезды на небе.
      - Свали все на меня. И кончено. С этой несчастной копеечной зарплатой он не станет шахом Аббасом - не бойся. Надо же подумать и о завтрашнем дне. У тебя будут дети. - И снова Шехла-ханум презрительно фыркнула. - Привезла с собой три тысячи, думала, вернусь в Баку с медом, с маслом. Вот тебе и мед. Все растратила до копейки. Ты думаешь, я веду хозяйство на ваши гроши? А уеду, что будете делать? Камни грызть?
      Слова матери заставили Зулейху призадуматься. Но она не могла успокоиться:
      - Мне кажется, что на этих часах есть следы крови. Может быть, этот Мамедхан заранее готовил почву. Он давно собирался задушить бедняжку...
      - Недостает только, чтобы ты сказала - я виновата в самоубийстве этой плясуньи из клуба. Глупая.
      - Если вдуматься, так оно и получается, - печально сказала Зулейха. Может быть, он задушил и повесил ее, надеясь именно на эти часы? С чего вдруг он дал их Калошу без денег? Но тогда мы превращаемся в соучастников этого преступления.
      - Молчи, ради неба, молчи. Достаточно мне глупостей Явер, этой дуры с вороньими мозгами. А тут еще ты... Ты уже тут набралась ума у таких, как она. Замолчи, болтунья. Язык вырву. Не знаю, что ты съела такое, что никак не можешь переварить. Замолчи, слышишь. Ты уже уподобилась своей свекрови Хатун...
      - Нет, я все скажу Мехману, не то сердце разорвется, мама!
      - Может быть, ты в Верховный суд заявишь, а? Ты понимаешь, что хочешь натворить, какую беду накликать на нашу голову? Хочешь, чтобы Мехмана сняли с работы? Надо уметь скрывать свои тайны. И без того жизнь стала тяжела, как свинец.
      - На сердце у меня еще тяжелее.
      - Тяжелее? Надо учиться привыкать. Есть люди, которые заглатывают целыми кусками. А ты дрожишь из-за кусочка тикающего металла.
      - Тогда храни их caмa. He то они сожгут меня, как огонь.
      - Может быть, ты хочешь попасть в сумасшедший дом?
      Не придавая значения выкрикам дочери, Шехла-ханум преспокойно взяла часы, лежавшие около зеркала, попыталась надеть их на свою толстую руку.
      - Если бы браслет сходился, я бы сама носила их. Почему нет? - сказала она, усмехнувшись. И не без сожаления положила часы обратно на стол.
      - Пусть лежат здесь. И не возражай, пожалуйста.
      Открылась дверь, и показалась Явер Муртузова. Она опять, по привычке, вытирала руки о фартук.
      - Все сделала. И посуду вымыла, Шехла-ханум.
      Разговор матери с дочерью оборвался. Но красноречия Явер с избытком хватало на двоих. Она опять принялась за свое. Только и слышно было: "Мамедхан, Мамедхан!". Так продолжалось, пока не пришел Мехман. Он вернулся с работы мрачный. Явер ждала, что вслед за прокурором войдет и ее муженек, но того все не было. Явер стало обидно. Неужели он так и не попробует всего, что она приготовила. Из-за чего же она так трудилась, так старалась? Не попрощавшись ни с кем, красная, огорченная, она ушла.
      Муртузов поджидал ее дома. Вид у него был обиженный, надутый.
      - Ну, где была, ханум? Ты уже даже не встречаешь мужа?
      - Сам велел мне утром пойти туда. - Явер уперлась кулаками в крутые бока, - У начальника твоего была. Где я могла еще быть?
      - А почему такая злая?
      - Очень просто, потому что ты превратил меня в служанку. Ходи к ним, говоришь, делай, что тебе велят. Заводишь меня, как граммофон. Говори - вот так, ной - вот так. Ты меня превратил в попугая.
      - Ладно, ладно. Говори... пой... попугай... Что, честь твою задевает это, что ли?
      - Конечно, задевает. Чем я хуже других жен? Почему я должна им прислуживать,
      - Так надо, говорю. Ты думаешь, одна у меня забота беречь твою квартиру. Не умрешь за пять-десять дней. Но не в этом дело. Ты меня не проведешь. Наболтала, наверное, лишнее, потом догадалась, что много наболтала, и злишься. Ты же не говоришь, а выплескиваешь, рассыпаешь слова по полу, как маковые зернышки рассыпают, их потом не соберешь, не сметешь в кучку...
      Явер обиделась и оттопырила губы.
      - Можно подумать, что я тринадцатилетняя девочка.
      - Тринадцатилетний ребёнок - и тот имеет сознание - жестоко заметил Муртузов.
      - Это ты делаешь из меня дуру. Все соседки уважают меня, считаются с моим мнением, клянутся моей головой!
      - Они думают, что внутри твоей тыквы имеется одно семечко... Не знают, что там пусто... Ха-ха.
      - Не своди меня с ума, Муртуз, не омрачай мой разум... - Явер залилась слезами. - Не превращай меня в домашнюю работницу, Муртуз... Своими руками я приготовила плов, а едят его другие, не мой муж, не я.
      31
      Шехла-ханум. всегда старалась показать, что относится к зятю с большим уважением. А сегодня она встретила его еще ласковее, чем обычно.
      Едва он пообедал, как она завела речь о Мамедхане и принялась просить Мехмана повнимательнее отнестись к делу этого бедняги, не допуская, пока не кончится следствие, никаких лишних разговоров. "Многие стараются оклеветать этого человека. Будь насторожен, Мехман". Но Мехман сердито и бесцеремонно заявил, что ни мать, ни дочь не должны вмешиваться - он просит это запомнить раз и навсегда - в дела прокуратуры. Шехла-ханум обиделась.
      - Разве мать не может дать своему сыну совет? Что у меня есть в жизни, кроме единственной дочери, света моих очей, и ее мужа?
      - И Зулейха, и вы найдете себе достаточно занятий, кроме прокуратуры, ответил Мехман решительно. - Не пытайтесь вмешиваться - в мои дела, ничего не выйдет... Не вздумайте ходатайствовать за кого-нибудь или кого-нибудь защищать...
      Зулейха невольно посмотрела на часы, тусклый блеск которых отражался в зеркале. Она вздрогнула и побледнела, но мать грозно взглянула на нее и произнесла, стараясь скрыть причину, взволновавшую Зулейху.
      - Ты посмотри, Мехман, твои слова, как кинжалом, ранят нашу девочку... Недаром говорят: кого больше любят, на того больше обижаются. Каждое твое жела ние для нее закон.
      Зулейха только грустно посмотрела на мать. Что-то тяготило ее, что-то было ей неприятно... Мехман перехватил этот многозначительный взгляд. Ему стало жаль жену, хотелось приласкать ее, загладить свою резкость. Но в это мгновение вошел человек в калошах. Он долго пыхтел, не в силах проронить ни звука, и только размахивал телеграммой.
      - Откуда это? - полюбопытствовала теща.
      - Из Баку...
      Мехман заметил, что телеграмма пришла с большим опозданием. Почему же ее задержали на почте, не сразу доставили? Мехман поднял трубку и попросил к телефону начальника почты. Он спросил, по какой причине так задержалась доставка срочной телеграммы. Тот что-то долго объяснял.
      - Не обижайтесь и не сердитесь, - ответил Мехман - Надо добросовестно относиться к работе - Тем, что вы меняете телефонные трубки ответственным работникам, вы не наладите связь...
      Зулейха с нетерпением ждала окончания разговора. Ей хотелось узнать, что в телеграмме.
      Наконец, Мехман повесил трубку и сказал, что его срочно вызывают в Баку, к прокурору республики с докладом.
      - Ты уезжаешь? - переспросила Зулейха.
      - Да, нужно уехать, - ответил Мехман. - Ты поможешь мне собраться, Зулейха?
      Опять, как притянутая магнитом, Зулейха посмотрела на то место, где лежали часы. Туда же были устремлены глазки человека в калошах. Он с шумом вобрал в легкие воздух, как будто проглотил что-то. И облизнулся.
      Зулейха побледнела, сделала шаг к мужу, потом остановилась...
      Может быть, она и решилась бы, но Мехман сразу ушел.
      Ему надо было готовиться к отъезду. В прокуратуре уже ждал его Муртузов. Он встретил Мехмана, как встречают друга, по которому давно истосковались и которого не видели много лет. Заискивающая улыбка не сходила с его лица.
      А когда Мехман передал ему среди прочих дел и расследование убийства Балыш, - рот Муртузова растянулся чуть ли не до ушей. О, он добился своего Муртузов. Этот "птенчик", этот прокурор "с принципами" ему вполне доверяет. Но тут же, чтобы не выдать себя, следователь принял серьезный вид, нахмурился.
      - Очень сложное следствие, очень. Хотелось бы, чтобы вы провели его сами. Но ждать нельзя. Надо идти по свежим, еще не остывшим следам, озабоченно говорил следователь. - Дело связано со смертью... Идти надо по горячим следам... иначе они затеряются...
      - Но мы должны распутать этот узел. Обязательно, - задумчиво произнес Мехман. - Убийца должен понести кару по закону. Он погубил женщину, этот подлец, потому что она стремилась к свободе...
      Муртузов почесал затылок.
      - Хоть и трудновато придется, но не сомневайтесь, товарищ прокурор, я постараюсь оправдать ваше доверие...
      - Как только я вернусь, сразу же займусь этим делом сам...
      - Я пока распутаю все нити и, как только вы вернетесь, отчитаюсь перед вами... Хотя вы, наверное, не будете очень спешить с возвращением. Погуляете немного в Баку, а?
      Муртузову очень хотелось установить с Мехманом интимные, дружеские отношения. Но это никак не удавалось. Мехман держался хотя и просто, но холодно. И сейчас он как будто не заметил, как подмигнул следователь.
      - Да, результаты следствия внесут полную ясность. Я вас прошу, Муртузов, отнестись с полной добросовестностью...
      - С добросовестностью? Да чистая совесть для меня выше всех благ в мире, - стал уверять Муртузов. -Спросите любого ребенка, любого старика, и те знают, как я справедлив. Если мне не хватает чего, так это образования... Но что касается совести... Особенно, когда вы выразили мне доверие, когда вы не допускаете никаких сомнений по отношению ко мне, - это для меня ценнее всего в жизни. Ибо земные блага мы оставляем здесь, а человек уносит с собой лишь доброе имя.
      Напыщенные речи следователя не убедили Мехмана в его искренности, но тем не менее приходилось поручать Муртузову следствие по делу о смерти Балыш. "Но ничего, - решил Мехман, - все тщательно сам проверю".
      Покончив с делами, собрав необходимые документы для отчета, Мехман пошел в районный комитет партии попрощаться с Вахидовым. Секретарь райкома сразу же заговорил о таинственной гибели Балыш, о необходимости раскрыть подлинные причины происшествия.
      - Боюсь, что здесь кроется трагедия. Почему бы вдруг молодая, веселая женщина, активистка, покончила жизнь самоубийством? Должен ведь быть повод... причина... - в раздумье произнес Вахидов.
      - У меня на этот счет твердое мнение, - ответил Мехман. - Убийца выступил против свободы, против участия Балыш в общественной работе...
      - Да, это, конечно, не ревность, а именно месть. Я согласен с тобой, Мехман. И именно поэтому надо политически правильно раскрыть подлинную сущность этого убийства. Чтобы все было видно, как в зеркале. Корни, корни этого преступления надо найти...
      - Муртузов все это должен сделать еще до моего возвращения...
      - Хм, ты поручил ведение этого дела Муртузову?
      - Да, товарищ Вахидов, пусть поработает... Я хочу проверить его, изучить взаимоотношения некоторых людей здесь....
      - А-а, - понимающе кивнул Вахидов. - Ну что ж, - Он пожал Мехману руку. - Счастливого пути...
      Рано утром за Мехманом пришла машина, присланная Вахидовым, и он уехал. Узнав об этом, Кямилов сильно забеспокоился.
      - Смотри, - сказал он Саррафзаде. - Его уже вызывают в центр... Не наделал бы он нам беды... Этот человек, который так много говорит о законности, вместо того, чтобы изучать инструкции и постановления, читать кодексы, всюду ковыряет, всюду сует свой нос. С какой целью? И обрати внимание, он поехал на райкомовском газике. Нет, это не годится; тут уже не просто совместная работа с Вахидовым, а какая-то дружба или семейственность... - Кямилов позвонил, но Муртузова нигде не нашел.
      - Куда он исчез, даже к телефону не подходит... Срочно разыщи его.
      Саррафзаде поспешно выбежал из кабинета председателя. Если Кямилов сердился, надо было выполнять его распоряжения незамедлительно. Но когда Муртузов явился, Кямилов уже сидел с безразличным видом, развалясь в кресле. Зевая, он спросил:
      - Муртузов, почему вы не ставите в известность местные власти, когда выезжаете куда-нибудь, хотя бы в Баку?
      Муртузоз только пожал плечами, показывая, что он и сам поражен поведением прокурора.
      - Почему же так? - Кямилов снова широко зевнул. - Вы не признаете райисполком...
      - Я сам удивлен, товарищ Кямилов.
      - Чем ты удивлен?
      - Этим самоволием...
      - А ты сам?
      - Что я? Меня засунули в ореховую скорлупу. Дышать не могу.
      - Перед каким-то мальчишкой ты держишь себя, как беспомощный цыпленок...
      - Увы, аллах сам закрыл передо мной все выходы.
      - Почему ты стал беспомощным, как ягненок, потерявший свою мать?
      - Да разве можно достать рукой до человека, который ездит на автомобиле Вахидова, - со вздохом сказал Муртузов, как никто умевший читать мысли Кямилова. И, не дожидаясь приглашения, сел. - Вы подарили мне никуда не годную клячу, и то каждый день упрекаете...
      - Да, да. Еще бы. Если газик на крыльях уносит Мехмана Мурад оглы в столицу, тебе остается только развалиться на стуле.
      Муртузов понял намек.
      - А что я моту сделать? Воевать с ним?
      - Воевать? Ты? Залезть в свою скорлупу, съежиться, превратиться в комок. Да, да, в клубок мягких ниток, который страшнее колючего ежа. В клубок, в мягкий клубок, смотанный старухой вдовой из остатков негодной шерсти. Воевать будут другие, те, кто посильнее тебя...
      Кямилов нервозно провел рукой по своим седеющим волосам. Он помрачнел и насупился. Потом велел Саррафзаде взять лист бумаги и продиктовал текст телеграммы. Кямилов жаловался на самовольные действия Мехмана, на развал работы в прокуратуре, на то, что молодой прокурор совершенно не справляется со своими обязанностями, не стоит на страже социалистической собственности. От имени райисполкома Кямилов требовал авторитетной комиссии из центра для проверки фактов на месте.