- Но без книг нельзя познать природу.
      - Может быть, напротив, книги нельзя познать без природы?
      - О, вы, оказывается, знакомы с философией, Зулейха-ханум.
      - Разве философия не для того возникла, чтобы объяснить явления природы?
      Мехман посмотрел на девушку с удивлением и любопытством. Он спросил уважительно:
      - Значит, вы не бросили свое образование, вы продолжаете учиться? А мне казалось...
      Зулейха сконфузилась.
      - Нет, врачи отсоветовали мне учиться в этом году, - робко стала она объяснять. - Находят, будто я слаба здоровьем...
      Мехман слегка потряс руку Зулейхи.
      - Врачи, пожалуй, немного ошибаются...
      - У меня учащенный пульс. Говорят, будто тяжелые переживания отразилась на моем сердце.
      - Ну что вы, Зулейха! Надо избегать пустых и лишних страданий.
      Так, беседуя полунамеками, они подошли к подъезду того дома, где жила Зулейха. Девушка остановилась.
      - Ваша мать тоже, наверное, беспокоится, что вас так поздно нет? спросила она.
      - Моя? - улыбнулся Мехман. - Нет, о сыновьях матери так не беспокоятся. - Мехман уже осмелел и чувствовал себя с Зулейхой более уверенно. Он даже мог шутить.
      И вдруг девушка огорошила его. Повернув к нему лицо, бледное от лунного света, она спросила прямо:
      - Почему вы не отвечали на мои письма?
      Мехман промолчал, как будто не понял.
      - Не только на письма, но вы не отвечаете на мой вопрос...
      - Это очень сложный вопрос, Зулейха. Очень сложный.
      - Но именно этот, - Зулейха сделала ударение на слове "этот", "вопрос" надорвал мое сердце, оторвал меня от учебы... Я стала такой рассеянной... такой нервной...
      - Откуда нервозность у молодой, здоровой девушки? Не верьте врачам. Вам надо себя взять в руки...
      - У вас каменное сердце, Мехман.
      - Каменное? Почему вы так думаете?
      - По всему... по вашей жестокости... По тому, как вы оставляли безответными мои письма. Ведь я так страдала... По вашей холодной философии.
      - Вовсе не холодной. Разве обман лучше? Отношения между людьми должны быть правдивыми, ясными...
      - Будь они не так ясны, мне не пришлось бы страдать...
      - Я не хотел вас обидеть, Зулейха. Я имел в виду...
      - Вы любите только свои книги, Мехман. Больше ничего...
      - Я готовлюсь для жизни, для борьбы. А в книгах я черпаю для этого необходимые знания.
      - Ах, Мехман, - перебила его Зулейха, - даже разговор, простой разговор вы превращаете в научную лекцию.
      - Лекции - дело полезное, - пытался отшутиться Мехман.
      - Какой вы сухой, Мехман!
      - Я только хотел сказать, что надо стремиться к знаниям.
      - Нравоучения, одни нравоучения! Сухие наставления из учебников... Вот если бы у вас в груди билось настоящее сердце!.. Тогда... Только подушка моя знает, как я мучаюсь, страдаю... Днем я скрываю слезы. Но вам этого не понять, вам не понять, в какую страшную бурю я попала!
      - Если все это искренне. Если это правда... то я... то мне жаль...
      Мехман был охвачен смятением. Жизнь развернула перед ним новую страницу, полную заманчивого, загадочного, непонятного содержания.
      Зулейха щелкнула замочком сумки, вынула белый платочек и вытерла мокрые ресницы.
      - Пусть это унизительно для девушки, но я не могу молчать. Чувство сильнее меня... Я раскрыла вам свое сердце... не смейтесь надо мной...
      Мехман растерялся вконец.
      Они постояли еще в каком-то неопределенном молчании, потом тихо, почти без слов, взволнованные, разошлись.
      Обратно Мехман шел, как слепой. Он ничего не видел перед собой, все заслонил образ плачущей девушки.
      Удастся ли ему забыть все это, оторвать, оттолкнуть от себя эти мягкие, нежные руки, удастся ли ему жить так, как он жил вчера и еще сегодня днем? Удастся ли? Он не знал этого...
      7
      В ярком свете ламп струились и переливались складки бархата. Просторная сцена утопала в цветах.
      Актовый зал был празднично разукрашен. Около пятисот принаряженных, аккуратно причесанных студентов, студенток и преподавателей собрались здесь... На выпускной вечер пришли и родственники, и знакомые. И, конечно, тетя Зулейхи, секретарша, с сестрой и племянницей находились среди самых почетных гостей в первом ряду.
      Зулейха не сводила глаз с Мехмана, сидевшего на сцене в президиуме.
      И опять, как и пять лет назад, профессор Меликзаде, заканчивая свое выступление, назвал имена выпускников, сдавших экзамены на отлично. Тут же в торжественной обстановке он вручил им дипломы. Первый диплом, который Меликзаде достал из папки, принадлежал Мехману.
      - Все пять лет этот студент учился только на отлично, - заметил декан и приветливо помахал рукой. - Мехман. Прошу вас подойти.
      Раздались дружные аплодисменты. Мехман неловко протиснулся между тесно поставленными стульями, вышел вперед и взял свой диплом. Профессор обнял Мехмана, потом крепко пожал ему руку.
      Снова в зале вспыхнули аплодисменты. И дольше всех хлопала в ладоши Зулейха. Опомнившись, она оглянулась и увидела, что аплодирует одна. Девушка смутилась и низко наклонила голову.
      Мехман уже вернулся на свое место, В этот момент он с болью в сердце вспомнил свою старую учительницу, гроб которой четыре месяца назад он вместе с товарищами нес на своих плечах. Как будто седая Мелике-ханум была здесь, на этом торжестве, как будто она опять с материнской лаской разговаривала с Мехманом, наставляла его: "Сын мой, помни, чистая совесть... незапятнанное сердце..." Мехман посмотрел в зал, ему очень хотелось увидеть в этом многолюдном зале свою мать. Но Хатун не пришла, хоть он и пригласил ее. Постеснялась.
      Взгляд Мехмана остановился на секретарше, скользнул по Зулейхе. Какая она эффектная сегодня. Ее красное платье пламенеет, как букет роз.
      Задумчивый Мехман спустился в зал. Официальная часть закончилась. Начался концерт. В антракте секретарша подошла к Мехману, познакомила его со своей сестрой Шехла-ханум.
      - Это мать нашей Зулейхи, дорогой Мехман, - сказала она многозначительно.
      Полная женщина средних лет, казалось, вся сверкала - черный блестящий шелк платья, черные блестящие огненные глаза, чуть навыкате, с длинными подкрашенными ресницами.
      - Поздравляю вас, Мехман, - сказала она с улыбкой. - Я от души рада вашему успеху. Я пришла сюда сегодня только ради вас...
      Секретарша не отпустила Мехмана, усадила его между собой и Зулейхой, и так до конца они все вместе слушали концерт.
      Мехмана страшно тяготило, что они расположились здесь на глазах у всех, все вместе, как одна семья, - притихшая Зулейха, тетка, которая так фамильярно обращается с ним - то берет у него из рук программу, то теребит его за рукав, то угощает конфеткой. И мать Зулейхи, с ее покровительственной, все понимающей улыбкой...
      Но как уйти, не оскорбив девушку? Она-то ведь ни в чем не виновата... И Мехман сидел и терзался.
      Концерт окончился, и Мехман облегченно вздохнул. Публика двинулась к выходу, Мехман хотел попрощаться и уйти, но в такой тесноте нельзя было протолкаться вперед, и он пошел вместе с женщинами. Так они вышли на улицу. Тетя-секретарша болтала без умолку, не давая никому и слова сказать. Дойдя до угла, она свернула к себе домой, даже не сомневаясь, что молодой человек проводит сестру с дочерью. Шехла-ханум, Зулейха и Мехман шли молча, только изредка перебрасываясь короткими замечаниями. Шехла-ханум, много видавшая на своем веку, следила за каждым словом и движением Мехмана. Его тяжелое и сдержанное молчание, вызванное не робостью, а какими-то другими чувствами, выражение какой-то внутренней гордости на лице не ускользнули от ее внимания. Но пожилая женщина только самонадеянно усмехнулась. Как только они подошли к дому Шехла-ханум, Мехман остановился.
      - Ну, я пойду, - сказал он. - Спокойной ночи...
      - Неужели вы так рано захотели спать? - удивленно спросила Шехла-ханум.
      - Нет, но я... я пойду...
      Шехла-ханум засмеялась и взяла Мехмана за руку.
      - До сих пор, молодой человек, вы останавливались у этого подъезда, а теперь я открываю вам дорогу выше, - решительным тоном сказала она. - И потом, я хочу угостить вас сладостями, которые я приготовила в честь успешного окончания вами института... Вас ожидает еще плов с шафраном...
      - Спасибо большое, но мама одна дома, и она ждет меня.
      Зулейха посмотрела на свои золотые часики, усыпанные драгоценными камнями.
      - Даже детям еще рано ложиться спать, - сказала она и с нежной веселостью взглянула на Мехмана: - Куда вы так торопитесь?
      - На самом деле, слишком рано еще ложиться спать, - сказала Шехла-ханум и, подхватив Мехмана за руку, потянула его наверх. Они поднялись по каменной лестнице на второй этаж. Шехла-хаиум позвонила, домработница открыла дверь, они вошли. Мехмана попросили сесть, он сел и, озираясь по сторонам, смущенно оглядывал роскошные ковры, вазы, вышивки, безделушки. Шехла-ханум сама заварила чай, налила в стаканы, расставила их на блестящем подносе и подала к столу, покрытому белоснежной скатертью. С шумом и грохотом она раскрыла дверцы буфета, перебрала банки, полные разных варений, наконец, остановила свой выбор на пяти сортах. Потом она обратила внимание гостя на печенье шекер-бура, липкое от масла и сахара, ресхваливая себя и свое искусство. Шехла-ханум говорила и громко хохотала. Стараясь подзадорить Зулейху и Мехмана, она стала высказывать свои суждения о молодежи.
      - Молодость - это золотая пора, услада жизни. Но она проходит. И жизнь становится кислой, как зеленая алыча. - Шехла-ханум высоко подняла крашеные брови. - Покойный отец Зулейхи был таким вот, как вы, молодым человеком, когда я с ним познакомилась. Каждое мгновение в те дни можно приравнять не только к месяцу, но даже к целому году счастливой жизни... - Шехла-ханум явно кокетничала, щурилась и поправляла волосы, стараясь показать розовый маникюр на толстых пальцах. - Однажды он, бедный, опоздал на свидание. Мне чуть не стало дурно от волнения. Я была такая чувствительная. Когда он пришел, я отвернулась от него, обиделась. А он достал из кармана эти часы, надел на мое запястье. - Шехла-ханум указала на драгоценные часы, сверкавшие на руке дочери. - Он сказал: "Вот причина моего опоздания. Ты не должна обижаться". Я была не согласна с этим. Я сказала: это правда, что большинство женщин можно купить за золото, но я даже за сотни кусков этого желтого металла не отдам свою свободу. Властвовать буду я, а не золото... Хотя, конечно, это были очень дорогие часы...
      - Мама не может не напомнить, что это ее часы, - сказала недовольно Зулейха. - Это совсем неуместно.....
      - Нет, я не о том. Даже речи быть не может: часы твои! Для чего они мне на старости лет?.. Подарок отца, конечно, должен быть передан дочери. На память.
      - Ничего подобного. Память о первой любви - неприкосновенна, - сказала Зулейха и вдруг решительна сняла с руки часы. - Ничего, придет время и мы наденем свои... желанные...
      При этих словах Зулейха исподлобья посмотрела ка Мехмана. Мехман в замешательстве стал накладывать себе в розетку кизиловое варенье. Янтарная ягодка упала на скатерть. Шехла-ханум окинула критическим взглядом покрасневшего Мехмана и помогла ему поднять упавшую ягоду. Словно стараясь убрать все преграды, все препоны, отделявшие Мехмана и Зулейху друг от друга, она перешла - в открытую атаку:
      - Сколько лет уже ваше имя не сходит с уст нашей Зулейхи. В этом доме мы постоянно слышим: "Мехман, Мехман! Он такой интересный, такой умный...". Она меня силой потащила на ваш вечер. Правда, и сестра моя не устает вас хвалить, - она тоже твердила: пойдем, пойдем, убедишься сама. И я вижу, что стоило пойти на вечер ради вас. Такой молодой и такой способный! Не удивляйтесь, что я говорю вам это в глаза, - у нас особые, открытые сердца, - такими уж мы созданы... Что на уме, то и на языке. В этом отношении Зулейха - моя копия, она вся пошла в маму... Вообще, в нашем роду девушки все смелые, мужественные. Честное слово, пусть это вам не покажется смешным, я сама сосватала себе моего бедного Мамая. - Шехла-ханум повернулась и показала на портрет толстого мужчины с закрученными усами, с черным бантиком вместо галстука, в коричневой папахе на голове - Это папа Зулейхи - Мамай. Он был такой молчаливый. Но потом. Потом он так полюбил, стал таким чутким, что, выезжая по своим торговым делам в другие города, без конца подавал телеграммы, тревожился обо мне. Вечно стучались к нам почтальоны, звонили, покоя не было. Стоило мне хоть раз не ответить ему, как он дважды подряд телеграфировал: "Беспокоюсь". Даже не верилось, что этому самому человеку мне пришлось первой объясниться в любви. Таковы наши сердца! И мама моя была тоже такая. Она тоже жила сердцем, а не умом. Скажем откровенно: все женщины из моей семьи были пленницами своей любви, своих чувств... То есть наши руки уж ни за что не отпустят то, что нам по душе...
      - Мама!.. Мама!..
      - Это истина, дочурка, и не стоит этого скрывать... И все же кое-кто меня превзошел... Не я, а кто-то другой бросил книги и тетради. Не я ревела: "Мама, ничего не лезет в голову". Не у меня были истерики и сердцебиение, не ко мне приходили врач за врачом...
      - Мама! Что ты.....
      - А я все скажу, пусть наш молчаливый Мехман все знает...
      - Он все равно не поверит. Он считает, что это слишком сложно...
      - Сложно или не сложно - это меня мало интересует. Мне надоели твои печальные песни. Сколько лет можно страдать...
      В страшном, действительно, сложном положении очутился Мехман. Зачем он пришел сюда? Разве он не мог решительно отказаться и не подниматься наверх? Чем он связан, что, какая сила привела его сюда? Почему он не может встать, повернуться я раз навсегда покинуть этот дом, уйти. Ведь каждая минута, проведенная здесь, причиняет ему душевную боль. "Что ты за слабохарактерный, нерешительный человек?" - мысленно упрекнул он себя в, не допив свой чай, резко отодвинул стакан, Жалобно звякнула ложечка.
      - Ну, мне пора, - сказал он. - Я пойду...
      - Нет, я ни за что не соглашусь! - весело сказала Шехла-ханум, как будто не замечая, что Мехман уклоняется от поднятого ею разговора и ничем не показывает, как он относится к влюбленной в него Зулейхе: - Я уже сказала, что мы будем пировать в честь окончания вами института. Это, - она кивнула на чай и печенье, - как говорится на вашем новом языке, всего лишь маленькое предисловие. Увер... - она чуть запнулась, - ...тюра.
      - Спасибо, но я и так доставил вам столько труда... вот печенье сами пекли... Мне просто неловко больше вас утруждать...
      - Всякая мать охотно трудится ради своего сына.
      - Разрешите мне, Шехла-ханум, уйти. Прошу вас...
      - Нет, вы останетесь! - Шехла-ханум смело взяла гостя за руку. Останетесь во что бы то ни стало. Моя откровенные разговоры не должны пугать вас... Я просто излила свою душу. А рано или поздно это все равно раскрылось бы, моя вина или заслуга лишь в том, что я ускорила это дело. Но я откровенный человек - вместо того чтобы долго бормотать "мс-мс", я сразу сказала "Мустафа".
      - Я очень благодарен вам. Но моя мать до утра будет стоять у двери, ждать меня. Она не сомкнет глаз...
      - Пусть ваша мама раз навсегда поймет, что ей уже нечего ждать сына. Сын - взрослый мужчина...
      Зулейху сильно встревожило настойчивое желание Мехмана уйти. Она боялась, что слишком откровенная болтовня Шехла-ханум может навсегда разлучить их. Девушка подняла на Мехмана полные слез глаза:
      - А ведь вы говорили, что матери беспокоятся только о дочерях...
      - Матери безразлично - сын или дочь, она одинаково беспокоится.
      Шехла-ханум подтвердила:
      - Это верно. Сердце матери болит за всех...
      - Спасибо за внимание. Извините. Но я пошел...
      Шехла-ханум открыла дверь в соседнюю комнату, щелкнула выключателем. Зажглась люстра и ярко осветила нарядную комнату с широкой тахтой.
      - Вот здесь вы будете ночевать. Вам будет очень удобно.
      - Но я никогда не спал в чужом доме.
      - Надо быть самостоятельнее, пора вам уже вырваться из-под материнской опеки.
      - Разрешите мне лучше уйти.
      - Я не разрешаю вам никуда уходить, - вдруг сердито сказала Зулейха и, зардевшись, повисла на руке Мехмана. - Там, где приказывает девушка, кавалер молчит...
      - Не стесняйтесь меня, Мехман, - сказала Шехла-ханум, приходя на помощь дочери. - Не таитесь от меня. Я ведь и сама любила когда-то... - И Шехла-ханум уже принесла подушки и стала приготовлять постель.
      - Как приятно думать, что под нашим кровом проведет ночь молодой человек... До сих пор у меня была дочь, теперь я буду думать, что у меня есть и сын...
      Зулейха вмешалась:
      - Но его ждет мама... Он не может побыть с нами...
      В голосе девушки звучало страдание. И она на самом деле страдала. Вытирая слезы, Зулейха думала: "Так много подруги говорили о нас, так они крепко связали мое имя с Мехманом. Они засмеют меня". Волнение все сильнее охватывало Зулейху, и она не хотела, не могла повернуть с дороги. Будь, что будет!.. Все равно... Она не могла не считаться с тем, что обычно парни стараются отличиться, показать себя с наилучшей стороны, проявить свои таланты, а девушки выжидают, берегут свою честь. Ведь с самого начала их знакомства, еще в школе, она поступала вопреки всем обычаям, не сдерживала себя. Оиа вся отдалась бурному чувству. Сколько лет мучается она, уязвленная его холодностью. Что же будет с ней, если Мехман вырвется, уйдет навсегда? Она не переживет этого. А что если Мехман соединит свою жизнь с другой девушкой?.. Мысли путались в голове Зулейхи... Значит, все оборачивается вот как, все разрушается?!
      Она отвернулась к стене, плечи ее вздрагивали.
      В комнате стояла напряженная тишина. Слезы девушки трогали Мехмана, возбуждали в нем жалость и еще что-то неясное, похожее на нежность. Но Шехла-ханум? Ведь он никогда не сможет примириться с развязностью этой элегантной дамы в крепдешиновом платье... А как решит Зулейха, если ей придется выбирать между Мехманом и Шехла-ханум?
      Все эти противоречивые вопросы сейчас путались в голове Мехмана...
      А время, между тем, шло. Было уже около двух часов ночи. Мехман не стал больше противиться. Он прошел в соседнюю комнату, разделся, лег на мягкую постель. Непонятное волнение терзало его, ему казалось, что от белой постели пышет обжигающим пламенем.
      - Можно к вам? - услышал он тихий голосок.
      Мехман съежился под одеялом. Вошла Зулейха.
      - Вы еще не спите, Мехман?
      - Нет.
      Зулейха зажгла свет и невесело улыбнулась.
      - Мне тоже не спится. И я решила заняться самообразованием. Вот, читаю Физули...
      - А вы хорошо знаете его стихи?
      - Как будто неплохо.
      - Тогда слушайте, - сказала Зулейха и, раскрыв книгу, с дрожью в голосе прочла:
      О бог, дай познать мне отраду страданий любви
      И даже на миг не лишай меня кратких страданий
      любви.
      Пусть буду я пленником этого сладкого горя,
      Яви милосердие - больше пошли мне страданий любви.
      Девушка встряхнула головой, как бы отгоняя от себя очарование поэзии, оторвала взгляд от книги, спросила чуть насмешливо:
      - Не привлечет ли уголовный кодекс бедного Физули к ответственности за такое стихотворение?
      - Наша юрисдикция против всякого насилия и всякой несправедливости.
      - А разве несправедливость не относительное понятие? - сказала Зулейха и, не выпуская книги из рук, села в мягкое кресло. Лицо ее приняло капризное, заносчивое выражение.
      - С чьей же это точки зрения?
      - С чьей? Допустим, один преследует, а другой убегает, ну, и оба зовут на помощь аллаха. Кто же прав и кто нет?
      - Надо раньше всего выяснить причину - почему убегали, почему преследовали? А потом уже определить, кто прав и кто неправ.
      - А если причина очень сложная, тайная?
      - Нет на свете такого явлении, которое невозможно было бы объяснить и понять.
      - Объяснить? Чем? При помощи юридической науки? Или философии?
      - Конечно, и юридическая наука, и философия могут помочь.
      - А Физули?
      - И Физули может научить пониманию жизни.
      - А по какой статье уголовного кодекса привлекается к ответственности человек, игнорирующий кодекс любви Физули?
      Мехман уклонился от прямого ответа на вопрос:
      - Я оказал уже, что закон должен одинаково беспристрастно относиться и к одной, и к другой стороне.
      - А если одна сторона, к несчастью своему, живое пламя, а другая, на свое счастье, холодна, как лед?
      - Ваша философия слишком заумна.
      - Да? Философия, старея, становится мудрее, но человек, старея, лишь приближается к смерти.
      - В ваши годы слишком рано говорить о смерти.
      - Не считаете ли вы, что для того, чья книга о любви брошена нераскрытой, смерть - лучший выход?
      - Я серьезно наказывал бы людей, покушающихся на свою жизнь.
      - А тех, кто толкает к этому?
      - Они тоже заслуживают наказания.
      Из столовой раздался голос Шехла-ханум:
      - Зулейха, иди сюда, пусть мальчик спит. Да и мне спать хочется...
      Зулейха шепнула Мехману:
      - И без того человек больше спит, чем бодрствует. Горе тому, кто живет в полусне. Не так ли, Мехман?
      Он не ответил. Девушка снова опросила:
      - Предусмотрена ли юридической наукой такая статья?
      - Юридическая наука занимается более серьезными вопросами!
      - Может ли быть более серьезный вопрос, чем вопрос о жизни?
      - Послушай, Зулейха, иди сюда, дай гостю уснуть, - уже более настойчиво позвала Шехла-ханум.
      - Мама, пусть студент-отличник сдаст еще один экзамен, - крикнула Зулейха.
      "Но ты же ведь не экзаменационная комиссия!" - ответила мать.
      Девушка нервничала. В голосе ее дрожали слезы.
      - Нет, я - комиссия, - настойчиво твердила она. - Комиссия... Но кодекс, которым я руководствуюсь, - лирика Физули. Пусть Мехман выдержит последнее испытание...
      Шехла-ханум вошла и, взяв Зулеиху за руку, вывела за дверь.
      - Дашь ли ты, наконец, спать мальчику?
      Через неплотно закрытую дверь Мехман услышал, как Зулейха разрыдалась.
      - Почему ты не даешь мне уколоть его побольнее?.. Его ничем не проймешь... О, как я несчастна!
      Шехла-ханум сердито проговорила:
      - Подумать только: дочь Шехла-ханум, красавица, одетая по последней моде, сходит с ума по мальчишке с каменным сердцем! Ты еще пожалеешь о своем выборе...
      До самого утра Мехман ворочался в постели. Едва забрезжил свет, как он встал, оделся и на цыпочках вышел. Солнце подымалось над морем, и золотые его лучи озаряли город. Мехман шел быстро и, наконец, добрался до своего тупика. Вот и дом. Сердце его больно сжалось. Мать, всю ночь ожидавшая сына, вздремнула у порога, положив седую голову на колени. Лицо у нее было бледное-бледное...
      8
      В большой библиотеке юридического факультета сновали библиотекарши в синих халатах, доставая с полок и подавая студентам, преподавателям и научным работникам нужные им книги. В читальном зале было тихо, лишь изредка поскрипывало чье-то торопливое перо да шелестела бумага...
      Мехман сидел за маленьким столом, в углу. Он изрядно поработал сегодня. Перед ним уже лежала стопка узеньких листиков, на которых он делал выписки. Здесь Мехман проводил все дни своего отпуска.
      Он долго обдумывал, взвешивал, пока не решил работать над темой "Из истории права Кызыл Арслана". Эта тема интересовала его уже давно. Уже давно он подбирал литературу, искал документы, но пока что мало обнаружил нужного, полезного.
      Мехман сидел, задумавшись, и не сразу заметил, что к нему подошел декан.
      - Как дела, друг мой?
      Мехман в огорчении развел руками.
      - Слишком мало материала...
      Профессор усмехнулся. Положив старческую руку на плечо Мехману, он повел его в книгохранилище.
      - У нас библиотека богатая, - сказал профессор, - целый клад!.. Здесь можно найти литературу на любом языке. - Профессор широким движением руки обвел полки, уставленные толстыми томами. - Больше всего на земном шаре создано книг о праве. - Профессор улыбнулся и спросил у Мехмана: - Вы знаете, почему? - и сам же ответил: - Потому что до нашей революции в мире господствовали только насилие, только несправедливость. А в ученых трактатах чаще говорилось о справедливости и добре. На то, вы уже знаете, Мехман, были глубокие социально-политические причины. Их нужно понимать, их нужно уметь вскрывать. Анализ явлений, раскрытие фактов - вот главное. Это вы должны показать в вашей научной работе, в труде вашем. Без глубокого, всестороннего изучения действительности невозможно создать истинно научное произведение. А для этого нужен труд, нужны бессонные ночи...
      Мехман вздохнул.
      - Профессор, очень уж мало материалов по истории нашего государственного права.
      - Не отчаивайтесь, по каплям наберется море.
      - Вам понравилась моя тема? Вы ее одобряете?
      - Одобряю. Вполне. Тема крайне нужная, хотя и очень трудная.
      - Я подумал так: зачем мне писать о праве при французском короле таком-то или разрабатывать какие-либо юридические вопросы при рабовладельческом строе в древнем Риме, когда история права нашей страны еще не исследована как следует. Чтобы не получилось так, как в народной поговорке: "Для себя и теста замесить не может, а для других уже режет лапшу". Для чего нам знать, какие правовые нормы были при Людовике XIV или суверенные права в...
      Профессор перебил его:
      - И это надо знать, сын мой. И это нужно, чтобы изучить эпоху Кызыл Арслана или другие периоды нашей истории. Потому что наука любит простор, она не мирится с узкими рамками. Но нельзя отрываться и от своей истории. Это основа всего. Я очень радуюсь тому, что наша молодежь это осознала. Нельзя возвеличить народ, только крича все время: "Великий, великий!". Стихийно народ не может стать великим. Духовное величие народа измеряется этими вот неисчислимыми, томами ценных книг... Вот, например, каких мудрецов - историков, ученых, философов - создал греческий народ. А ведь он не велик по своей численности.
      Разговаривая, профессор доставал с полки то одну, то другую книгу, листал ее, любовно гладил корешки и снова ставил обратно. Он долго смотрел на полки, как бы что-то припоминая, потом приставил лесенку, взобрался на самую верхнюю ступеньку и достал два старинных фолианта.
      - Примета хорошая, - раз мы подымаемся по лестнице вверх, значит мы возвысимся! - Меликзаде засмеялся от души, задрожали его седые усы и серебристая бородка. - Я рад, очень рад, что вы, Мехман, идете по пути науки, подымаетесь вот по этой лестнице. Она ведет к знаниям. У вас есть вкус к теории. Поработаете при кафедре и - я уверен - станете настоящим правоведом-теоретиком.
      - Профессор, но я хотел бы поработать несколько лет где-нибудь в гуще жизни, чтобы связать научные исследования с практикой...
      - Что вы хотите этим оказать?
      - Хочу ехать в район. На периферию...
      - В район? Нет, друг мой, я не могу согласиться с этим. - Профессор Меликзаде вдруг рассердился. Густые брови его насупились. - Никак не могу согласиться. Практическая работа необходима - спору нет. Но у вас ярко выраженное призвание к исследованию, к научной деятельности. Удалиться от факультета, оторваться от науки! Нет, ни в коем случае!.. Науке нужен мозг, работающий систематически. Нельзя отходить от письменного стола ни днем, ни ночью. Наука требует умной и крепкой головы... Нет, нельзя создать научный труд, бегая туда-сюда, занимаясь одновременно десятками дел. Человек, посвятивший себя науке, должен, быть терпеливым, усидчивым, тяжелым, как свинец.
      - Но, профессор, вы ведь сами утверждали, что без движения нет развития, - пряча улыбку, заметил Мехман.
      - Двигаться можно двояко: можно работать ногами, играть в футбол, например, это тоже движение, - горячился декан, - и можно шевелить мозгами. Нет, нет! - Профессор внезапно перешел на "ты" и сказал ласково:
      - Оставайся, Мехман, оставайся здесь. Поработай в этой библиотеке. Я верю - ты будешь настоящим ученым. Я уже свыкся с мыслью, что ты будешь работать со мной. И вдруг... - Профессор резкими движениями стал смахивать с колен пыль, налетевшую с книг.
      - Неужели вас так огорчает мое решение? - с грустью спросил Мехман.
      - Огорчает? Возмущает, я бы сказал...
      - Возмущает? - переспросил Мехман. - Но, простите, профессор, разве можно замыкаться только в стенах этой библиотеки? Разве для этого создан наш юридический факультет?
      - А я - то думал, что вы изберете путь науки! - сказал профессор гневно и ушел.
      - Путь науки! Но разве можно оторвать науку от жизни? Нет!
      Задумчивый, Мехман вернулся в читальный зал и сел на свое место.
      "Нужна и практика, и теория, - продолжал размышлять Мехман. - Надо знать и науку, и жизнь... Наш уважаемый профессор заблуждается. Он забывает, что наука не самоцель, что книги существуют для жизни, для людей..."
      Мехман раскрыл один из фолиантов, переданных ему профессором, и начал его перелистывать. Но ему трудно было сосредоточиться на чтении. Разговор с Меликзаде взволновал юношу, взбудоражил его. "Он замечательный человек, думал Мехман, - и все же он не прав. Теория должна быть связана с жизнью, должна служить ей каждый день, каждый час". Он вновь попытался погрузиться в чтение, но это ему не удавалось. Снова и снова думал он о профессоре. Впервые он - мальчишка - осмелился возразить Меликзаде. Вдруг он почувствовал на своем плече прикосновение чьей-то руки. Мехман обернулся. Это была секретарша.
      - Вас просят, - сказала она.
      - Кто? Профессор? - встрепенулся Мехман. - Он у себя в кабинете?
      - Нет.
      - А кто же меня зовет?
      - Ваша теща, - тетя-секретарша улыбнулась. Рот ее был полон золотых зубов. - Моя сестра Шехла зовет вас.
      - Для чего?
      - Не хотите даже подойти к телефону?
      - А что случилось?
      - Может, лучше сказать, что вас здесь нет?
      - Зачем же говорить неправду.
      - Но если вы не хотите.