И, с силой рванув дверь, он выбежал из комнаты.
      Не оглядываясь, шел он, почти бежал в прокуратуру. Человек в калошах, как тень, семенил за ним по пятам. Мехман не заметил его, - он вошел в помещение, порылся в кармане, достал ключ, открыл несгораемый шкаф, поднес маленькие часы к уху, с ужасом прислушался, бросил их в шумно захлопнул дверцу.
      "Пятно! - воскликнул он. - Золотое пятно... - И вдруг заплакал от боли, от стыда, от обиды...- Ты права, мама, - мысленно говорил он, - твоя предсказания оправдались. Из другой закваски тесто, мы разные люди, Шехла-ханум..."
      Но как стереть теперь это пятно? Как смотреть в глаза учителям, друзьям, всем знакомым и незнакомым людям. Он стоял, прислушиваясь к тишине, словно обвиняемый. Сейчас судья спросит: "Как мог ты допустить это?" И снова начали медленно тикать часы. "Где они тикают? Ведь они в несгораемом шкафу, за толстой дверцей. Откуда же тогда эти звуки? Почему они не умолкают?." Мехману казалось, что звук этот будет теперь преследовать его всю жизнь, как погребальный звон. Он смело вышел на поле сражения, не оглядываясь, ринулся в борьбу и не заметил, как сзади занесли над ним нож... Его вложили в руку Зулейхи, женщины, которая, казалось, так его любила... Коварство, обман, надругательство. Озноб сотрясал все тело Мехмана, тупо болела голова... Почему он так мало интересовался жизнью Зулейхи? Почему подавил свои сомнения? Ведь он сомневался, сомневался...
      "Часы привезла мне мама. Я пошутила, что купила их..." - "Да разве у меня одни часы, дорогой зять? Я подарила их дочурке..." - "Так кто же подарил, Шехла-ханум? Кто подарил их тебе, Зулейха?" Надо было тогда спросить, так спросить, чтобы ответили правду. Не Шехла-ханум - эта не скажет, - Зулейху! Не как прокурор, как муж спросить... И вдруг Мехмана будто обожгли: "Пожалел бы хоть ребенка своего, только начинающего шевелиться в утробе матери!"
      Значит, Зулейха беременна... Он не знал того. Как она была бледна, когда упала на пол... Как бледна. Он не пожалел ее, ушел. Но в утробе ее билось и дрожало маленькое хрупкое тельце... Может быть, ему - этому созданию - не хватало воздуха. А он ушел, не помог.
      Кто это - мальчик с черными кудрявыми волосами или красивая с высоким лбом девочка? Снова в глазах Мехмана засверкали слезы. Отец не пожалел свое дитя, своего первенца...
      Волосы зашевелились на голове у Мехмана. В стекле, лежавшем на письменном столе, он увидел свое отражение - тонкие белые нити появились в его волосах.
      Так же рано поседела Хатун, когда узнала о смерти мужа.
      Мехман печально покачал головой.
      "И все-таки, несмотря ни на что, - надо сохранить совесть в чистоте. Не стоять, опустив руки, разбитым, растерянным, а двигаться, действовать!
      Распутать эти сети, разорвать любой ценой. Ты хорошо сыграл свою роль придурковатого старика, Калош. О, ты совсем не дурак. Ты ловко вел игру. Как же цепко хватается старое за новое, как мертвое не хочет оторваться от живого! Но все равно - живое, новое победит!"
      - Действовать по закону! - произнес Мехман вслух. - Только по закону.
      Сжимая голову, он мучительно думал. "А если пострадает дитя, кто тогда будет его убийцей? Я? Нет, ты - жалкое отребье проклятого старого мира, ты, Шехла-ханум. Пусть будет так! Я напишу обо всем прокурору республики, пусть он решит. О, как развяжутся завтра языки у врагов, как обрадуется Кямилов! Хоть он и отстранен от должности и на его месте уже сидит Джаббарзаде, Кямилов не уезжает из района. Завтра он начнет вопить, посылать в центр телеграмму за телеграммой, поднимет шум. Золотые часики как вещественное доказательство будут приобщены к делу. Позор, позор!"
      - Что же делать? - повторил опять Мехман. Но он не колебался больше, решение его было твердо: - Действовать по всей строгости закона. Начать следствие.
      За стенкой раздались шаги.
      - Муртузов!
      - Да, товарищ прокурор, - встревоженно ответил тот. - Я здесь... хотел немного поработать...
      - Несите сюда дело Мамедхана.
      Муртузов обнял короткими реками толстое, разбухшее дело, торопливо принес и положил на стол прокурора. Он овладел собой и, словно ничего не утаивая, не чувствуя за собой никаких грехов, стоял перед Мехманом, наивно мигая ресницами.
      - Сядьте, Муртуз Муртузов.
      Следователь сел на краешек стула.
      - Ну, куда привело вас следствие об этом убийстве, Муртузов?
      - Вы изволите спрашивать о деле Мамедхана?
      - Да, следствие по делу об убийстве Балыш.
      Муртузов высоко поднял брови и вздохнул, развел руками, стараясь выразить своей жестикуляцией, каких трудов, стоило ему это дело.
      - По правде говоря, весь ход следствия показывает, что бедного Мамедхана мы засадили напрасно... Эта Балыш была большой бездельницей, привыкшей к скверным вещам. Тут есть показания... характеристики. Эта женщина поняла, что в конце концов все равно опозорится, и, испугавшись общественного мнения, совершила покушение на свою жизнь, то есть сама повесилась...
      Муртузов хлопнул по папке, вид у него был самодовольный. Испуг его уже прошел, он начинал верить, что Мехман примет условия Калоша. Да, они крепко держат теперь в руках все нити судьбы этого заносчивого прокурора.
      Следователь говорил теперь непринужденно, свободно, даже чуть покровительственно.
      - Нужно сказать, что это было очень сложное дело, товарищ Мехман... Муртузов поднял редкие брови. - Но, к счастью нашему и во имя справедливости вообще, удалось раскрыть... Клянусь своей головой, товарищ прокурор, жизненный опыт - очень большое дело! - Муртузов выпрямился и принял горделивую позу. - За эти годы мы тоже кое-чему научились, кое-что усвоили. Нападаешь на след преступления, видишь - так все закручено, как будто рыбацкая сеть после бури... тысячи узлов переплелись, смешались... Стараешься, трудишься, из кожи вон лезешь, припираешь людей к стене, ловишь с поличным, устраиваешь очные ставки... Боишься, как бы преступник не выскользнул из рук... И снова возникают тысячи новых узлов... - Муртузов вдруг вскинул глаза на Мехмана, стараясь разгадать, что делается у того на душе. Окончательно ли он смирился, окончательно ли он сдался? От такого упрямца, как молодой прокурор, всего можно было ждать... На всякий случай он старался произвести выгодное впечатление.
      - Смотришь и видишь: вот нитка зацепилась за нитку, потом узелок соединился с другими узелками, и весь мир уже опутан... Засучиваешь потихоньку рукава, берешься за ручку и - скрип-скрип пером, начинаешь поиски этой правды, пропавшей среди бесчисленных узлов. Идешь направо, идешь налево, иногда по нескольку месяцев днем и ночью с фонарем в руке блуждаешь в хаосе, перепрыгиваешь с волны на волну, с гребня на гребень, пробиваешься сквозь густую пену, наконец где-то на самом неожиданном месте - ты даже вообразить не мог этого, - иногда даже на очень неглубоком месте вдруг прибираешь к рукам конец нитки и начинаешь постепенно-постепенно разматывать... Наконец все становится ясным. Наконец-то и нити, в узлы в твоих руках... И как только ослабнет узел с одного конца, смотришь, на другом конце тоже начинают развязываться, как будто сами собой, остальные узлы - один за другим, и все становится ясным, как в зеркале... Вот это вы должны понять и усвоить... - Муртузов увлекся своим красноречием, упивался собственными рассуждениями. Наконец-то он утолил свое желание поучать Мехмана, направлять его. И следователь говорил, говорил без конца.
      Мехман, занятый своими мыслями, не останавливал его. Кто знает, может быть, многого он вообще не расслышал: слова Муртузова только кружились над ним, как назойливые вороны, - каркали, летели, пропадали... Муртузов как будто разбухал от радости. Казалось, он скоро перестанет вмещаться в собственную кожу. Он изрекал словеса с таким видом, будто ронял изо рта драгоценные камни. Нагнись, подними их - и ты богач. Муртузову казалось, что он уже держит Мехмана в своем кулаке. Он возомнил себя всесильным, почти таким же могущественным, как когда-то Кямилов.
      Яркая электрическая лампочка освещала лицо Мехмана. Оно менялось с каждой минутой, - то становилось совсем белым, то краснело. Каким гордым был еще недавно этот Мехман, и в каком тяжелом положении он очутился. Все-таки удалось повергнуть его ниц! Муртузов был в этом уверен. Однако Мехман, переживая мучительные минуты, думал не о себе, не о своем положении, а о том, какими путями выйти ему из трудного положения, как разорвать все тенета, расставленные на его пути, и не дать нечистоплотным людям, преступникам уйти от заслуженного ими возмездия. Только не горячиться, не раскрывать преждевременно карт. Излишняя горячность будет только вредна. Пусть смеется тот, кто смеется последним.
      Муртузов не догадывался, о чем думает прокурор. С того момента, когда в клубе раздался звон разбитого стекла, ему стало очень весело. В большом зале, вмещающем пятьсот человек, Калош нанес Мехману сокрушительный удар. Тот не смог даже подняться, как ни пытался он это сделать, опираясь локтями о пол. В чаду сладостного опьянения Муртузов даже не обдумывал своих слов. Он говорил все, что взбредало на ум, как будто хотел вознаградить себя за долгое молчание.
      - Да, дорогой Мехман, сначала крепко-крепко хватаешь за шиворот виновного и не даешь ему шевельнуться, а потом бросаешь его, как рыбу, на берег, на песок. Он начинает, как рыба, извиваться, бить хвостом, а ты сидишь вот так, напротив, лицом к лицу, и глядишь на него, любуешься, переводишь дыхание, отдыхаешь немного. - Муртузов засмеялся. Ему уже казалось, что и Мехман лежит перед ним, задыхаясь, на песке. - Я сам в детстве не раз ходил с рыбаками на реку. И по опыту знаю, что как только ты схватил рыбу и бросил вот так на сушу - все, конец ей! Так и преступник. Пусть он бьется, сколько хочет, в конце концов упадет мертвым перед тобой... Потому что рыба вне воды уже не рыба... А ты смотришь, отдыхаешь, и веселью твоему нет предела... Почему? Потому что истину открыл! Правду! Эту правду ты говоришь ему в лицо смело и открыто. Откровенно говоря, в этом отношении вы еще настоящий ребенок... Говорить об истине - одно, это нетрудно, но найти ее вот так, в таком порядке, как я говорил, вам еще не под силу... Вы любите действовать в лоб, прямо, а так нельзя... Если бы правда лежала на поверхности, всегда открытой, никто бы тогда не называл ее правдой. Муртузов странно хихикнул. - Правда, конечно, существует на этом свете, но она скрывается, как я уже сказал, в пучине волн, в таких вот запутанных сетях. Бывают люди, которые на глазах у всех совершают преступления и в то же время бъют себя в грудь, шумят и кричат: "Я за честь, я за справедливость!" Попробуй разоблачи этого преступника, этого злодея, прикрывающегося правдой! - Муртузов с нескрываемой иронией оглядел Мехмана. - У себя дома мужчина - герой, праведник, и вдруг он ни с того ни с сего становится жертвой клеветы. И клевета эта превращает его жизнь в сплошное черное пятно. Попробуй теперь стать водолазом, нырнуть в океан, найти и достать оттуда жемчужину правды... Кто может это сделать? Кому это под силу? Оклеветанный уже готов покончить с собой, так ему тяжко... Из всех преступлений самое страшное - клевета. Вот тут-то и надо уметь выяснить истину.
      Мехман уже ясно различал насмешку в словах Муртузова, видел, как он оскаливает зубы. Значит, Муртуз Муртузов уже решил, что ему можно перестать быть шутом, можно снять маску. Не рано ли?
      Мехман изо всех сил старался овладеть собой, теперь он зорко следил за мимикой Муртузова, а тот, не сомневался, что при помощи человека в калошах поймал Мехмана в капкан, откуда ему уже никогда не вырваться, открыто ликовал. Муртуз Муртузов воображал себя в эти минуты пехлеваном в железном шлеме, с огромным копьем, которым он пригвоздил Мехмаиа к земле. Намеки его становились все откровеннее.
      - Нет такого дела, которого я не раскрыл бы. Как раз сейчас я работаю над одним... Можно сказать, что я его уже раскрыл... Громкое дело. Молчание Мехмана воодушевляло Муртузова, он решил, что все его намеки попадают в цель, как метко выпущенные стрелы. И вновь обходными путями возвращается к одному и тому же.
      - Если я скажу, что в этом деле тысяча узлов, смело поправьте меня - в нем две тысячи, а может быть, и больше! Конечно, вы проходили теорию, не спорю, но, мне кажется, вы ее очень торопливо прошли... И потом, что делать бедной теории, какими должны быть поля книги, чтобы на них уместить эти бесчисленные, разнообразные узлы? Опыт, практика - только они все показывают. Кривду кривдой, а правду правдой! - Муртузов указал на свою лысую голову. - Приобретая практику, я потерял все свои волосы. Я...
      Как ни был Муртузов упоен своим успехом, но вдруг он заметил, что Мехман, сидевший перед ним, уже не так бледен и уныл. Ои выпрямился; приобрел свой прежний вид. "Что, если он поднимется для удара? Что, если палка окажется о двух концах? Вдруг получится не так, а этак? Вдруг острие кинжала повернется в нашу сторону?" Муртузов из предосторожности решил увильнуть, ввести Мехмана в заблуждение разговорами на другое темы. В одно мгновение его веселое настроение исчезло, как песчинка, сдунутая сильным порывом ветра. Глаза его чуть не вылезли из орбит. "Богатырь", который минуту назад сокрушал Мехмана своим копьем, сдал, отступил, выронил копье из рук. И вот уже Муртузов снова льстил, снова изображал из себя жалкое, беспомощное существо.
      - "Следствие - это судьба человека", - вот ваши слова. Вы сказали, и я записал их в свою тетрадь, подчеркнул. В теоретическом отношении за эти несколько месяцев я немало подковался благодаря вам. Не знаю, товарищ прокурор, обратили ли вы на это внимание, или нет. Я каждый раз буквально глотаю ваши замечания. Этот доклад, что вы сделали сегодня вечером, доставил мне огромное наслаждение... Жаль, что я подоспел только к концу... А потом звон разбитого стекла помешал вам говорить... - Муртузов ждал, что Мехман отзовется, скажет что-нибудь, выдаст свои намерения. Но тот молчал. Повидимому, начало доклада было еще более интересным... Плохо, когда сбивают с мысли... Как будто мелочь, но это все равно, как найти в молоке мертвую муху, - тошнит! Каких только случаев не бывает: идешь по улице, вдруг стекло со звоном летит сверху, с пятого этажа, на голову человека. Минуту назад он смеялся, шутил, и вот не успеешь мигнуть, как его нет. Я сам видел, как в ветреный день в Баку с таким звоном и треском разбилось стекло... Да-да... облизывая пересохшие губы, произнес он и льстиво улыбнулся вымученной улыбкой. - Этим летом кирпич чуть не упал на голову Абдулкадыра. Он тоже лысый, как я. Но он, не успевает лето показать свой нос, наряжается в белый костюм, ходит с открытой головой. Я ношу шапку даже в самые жаркие летние дни. Почему? Потому что у меня нет волос...
      Невозмутимое молчание прокурора совсем сбило с толку Муртузова. Он угодливо хихикнул:
      - Да, так бывает, ты совсем не ждешь, а судьба валит на тебя сверху целую застекленную раму! Кое-кто из болтунов уже начинает шептать: почему это стекло так звенело? Рассчитываешь на одно, а судьба дарит совсем другое. Вечером Сардар еще властвовал, а утром его голова валялась под ногами прохожих.
      - Я спрашивал у вас не о голове Сардара, а о следствии по делу Балыш, вдруг резко сказал Мехмая. - Это переливание из пустого в порожнее мне надоело...
      - Я к примеру сказал, товарищ прокурор.
      - Меня интересует следствие, а не шутовство, не сказки детские. Отвечайте на вопрос. Понятно? Как идет следствие по данному делу?
      - Я как раз хотел говорить о следствии, об этой Балыш...
      И как хорошо смазанная телега катится по камням, так и Муртузов, хоть и трепеща от недоумения, опять покатил по новой дорожке:
      - Данное следствие, товарищ прокурор, шло по очень трудному, исключительно трудному пути. Если каждый покончивший самоубийствам потащит за собой на тот свет еще одного человека, никого не останется на этом свете. Очень интересно раскрывается дело страница за страницей... Женщина, покончившая самоубийством, сама оказывается виноватой... Жаль, что никакого приговора умершей нельзя выносить...
      - Мы вынесем приговор, - сказал Мехман. - Мы найдем живого преступника, как бы он ни маскировался, какие бы интриги ни плел, к какому бы шутовству, как вы, например, ни прибегал, и пригвоздим его к позорному столбу...
      - Может быть, это нечто новое в теории? - промолвил Муртузов, стараясь казаться простодушным. - Откровенно говоря, не хочется отставать от жизни, от нового... Интересно: какая же это статья, какой пункт? Наказывать мертвеца!
      - Есть соответствующий пункт против тех, кто вместо объективного следствия расставляет сети...
      - Конечно, не сети расставлять надо, а правильно вести дело! - не растерялся тот. - Иначе я бы тоже, как прокуроры, вылетевшие за эти годы из района, был выброшен за борт... Конечно, надо вести следствие правильно. Что касается этого толстого дела, в нем нет даже места каким-либо сомнениям в правильности следствия...
      - Нет нужды сомневаться там, где все - от начала до конца сомнительно.
      Мехман сжатым кулаком ударил по папкам.
      - К каким бы аферам вы ни прибегали, Муртуз Муртузов, как бы ни жульничали, как бы ни маскировались, это дело станет обвинительным актом против вас. Кровь невинной Балыш - ждет возмездия. Вы сами повесили на свою шею тяжелый камень...
      Муртузов опустил голову.
      - Шея моя - тоньше волоока. Воля ваша - рубите
      - Преступник не спасет себя покорностью.
      Муртузов попытался поднять голову, но что-то мешало ему, как будто на шее на самом деле висели пудовые камни. По ночам, когда он вел следствие, ему казалось иногда, что Балыш тихо, бесшумно подходит к дверям, стоит на пороге, глядя на него... Муртузов отворачивается от этого видения, думая о ценных коврах Мамедхана, не желая обидеть Явер, жаждавшую скорее получить эти дары... Ковры, расцвеченные, как весенний луг, даже во сне не давали покоя Муртузову. Мысленно он снимал со стены свои грубые полинявшие паласы, стелил их на пол под ноги, а на их место развешивал чудесные ковры Мамедхана. И сколько бы ни стояла на пороге печальная Балыш, Муртузову весь свет был нипочем, он отворачивался и весело посвистывал. Но теперь Муртузов чувствовал, что все его хитросплетения, все сети, расставленные с таким трудом, рассыпаются, рвутся, превращаются в ничто, и он сам уже, как рыба, выброшенная из воды, барахтается на берегу.
      Он пустил в ход последний козырь.
      - Я тоже тогда все раскрою, докажу, - крикнул он. И все лицо его искривилось. Он громко крикнул: - Эй, народ! Эй, люди! Сюда!
      Человек в калошах, стоивший за дверью, прошептал:
      - Ну, теперь даже течение Аракса не унесет Муртузова...
      А Муртузов в злобном страхе предостерегающе крикнул:
      - Не топи меня, Мехман Мурад оглы!
      - Ты утонешь в омуте собственных преступлений! воскликнул Мехман. Свалишься в яму, которую рыл для других!
      - Посмотрим... Это еще не все...
      Бледный Муртузов хотел уйти, но Мехман остановил его:
      - Вы далеко не уйдете, Муртуз Муртузов!
      - На рассвете я должен выехать в села...
      - Отныне я не могу доверить вам ни одного следственного дела.
      Муртузов чувствовал себя соломинкой, уносимой бурным течением.
      - Я не раб! - истерически крикнул он. - Вы еще ползали на четвереньках, когда я уже раскрывал преступления. Привязали на шею "собачью радость", пугаете людей юридической теорией и думаете, что все ослепли от вашего блеска.
      - Я сам буду обвинителем на процессе вашей группы "рыбаков".
      - Посмотрим, кто на чьем процессе будет обвинителем, - ответил Муртузов, кривя в усмешке рот. -Посмотрим, какой рыбак раньше сядет на скамью под судимых...
      - Посмотрим!
      - Я тоже немало знаю о вашей семейке. Когда развяжутся все узлы и всплывет на поверхность история с "желтыми" часами, посмотрим, кто кого схватит за руку.
      - Утопающие хватаются за соломинку, - сказал Мехман с презрением. Именем закона вы отстраняетесь от работы.
      Муртузов бросился к телефону. Он хотел позвонить Кямилову.
      - Никуда никому вам не надо звонить, гражданин Муртузов. Вопрос решен. Я получил санкцию в прокура туре республики.
      Муртузов с шумом втянул воздух, ему трудно было дышать.
      - Знают ли в прокуратуре республики про золотые часы? - спросил он. Нельзя подходить к вопросу односторонне.
      - Часы эти в надежном месте, - ответил Мехман и, распахнув несгораемый шкаф, достал часы. - Чистую совесть никаким золотом не купишь!
      И он с омерзением бросил часы обратно в шкаф, как отбрасывают гнилой орех.
      ...Всю ночь Мехман работал, склонясь над столом, читал дело. Несколько раз звонил телефон. Мехман брал трубку, но, услышав голос Шехла-ханум, клал ее обратно на рычаг. Темная ночь казалась бесконечной. Совсем изнурившись, он прилег на диван и немного вздремнул.
      Занялась заря. Медленно поднималось над горизонтом солнце.
      Человек в калошах, тоже всю ночь бродивший по двору и следивший через окно за прокурором, собрал бумажные клочки и окурки, подмел двор. Солнце осветило комнату, озарив усталое, бледное лицо Мехмана. Человек в калошах открыл дверь, вошел в кабинет. Мехман очнулся, сел, протер глаза. Кривая тень человека в калошах, словно темное пятно, лежала на крашеном полу. Не говоря Калошу ни слова, Мехман поднялся, позвонил начальнику милиции Джабирову.
      - Джабиров, будь добр направить ко мне милиционера. - И на расспросы Джабирова ответил кратко: - Пошли милиционера. Прошу...
      Человек в калошах ринулся к двери, но прокурор повелительным жестом остановил его.
      - Постойте!
      - Раскрыть тайну своей семьи - это все равно, что броситься в бездонное море, - дерзко заявил Калош, пожимая плечами.
      - Пускай даже в океан.
      Мехман сел и начал писать постановление о мере пресечения. Пришел милиционер.
      - Явился по приказанию начальника!
      Мехман подписался, поставил точку.
      - Отведите этого гражданина в тюрьму.
      - Кого? - удивленно опросил милиционер, словно не веря глазам своим, и оглянулся по сторонам.
      - Вот этого преступника.
      - Подумайте еще раз... пожалейте жену... - пробормотал Калош.
      - Уведите арестованного! - твердым голосом приказал Мехман. - Он ответит по закону.
      Человек в калошах оторопело, с удивлением смотрел на прокурора, так изменившегося за одну ночь, ставшего суровым, грозным. Калош как будто врос в землю, колени его затряслись.
      - Парень, одумайся, смотри: близкие тебе люди будут стоять перед судом! Ты и так уже седой...
      - Каждый, кто виноват, понесет заслуженное наказание.
      - Ну-ну! - сказал милиционер и слегка подтолкнул человека в калошах. Ступай!
      Тот обернулся, искоса посмотрел на Мехмана и, с трудом передвигая ноги, вышел. Солнце стерло с половиц, его уродливую тень.
      Мехман посмотрел вслед.
      "Это только предисловие к сложной книге борьбы, - подумал он. Клянусь, что рука моя никогда не дрогнет. Я буду беспощадно карать зло!"
      И всей своей грудью Мехман вдохнул приятную утреннюю свежесть, струившуюся в раскрытое окно с гор.