- Мы тоже немало боролись, воевали за эту жизнь, за этот строй! Немало здоровья отдали! - Кямилов сверлил, испепелял Мехмана своим взглядом. - Ты, парень, только цыпленок, недавно вылупившийся из яйца, а надуваешься, хочешь разбухнуть, чтобы стать в моих глазах драконом. Разве так можно? Разве так делают? Не вызвали, не поговорили один на один, а просто росчерком пера отозвали человека, который долгие годы, как Фархад, долбил скалы киркой!
      - Долгие годы вы забавлялись, играя законом, как мячиком. Не легко вам теперь будет выйти из этой игры! - запальчиво сказал Мехман,
      - А что я делал плохого, скажи, пожалуйста? - воскликнул Кямилов. Грабил на большой дороге или почту похитил?
      - Вы слишком часто действовали не по закону! И это стало, наконец, известно вышестоящим органам.
      - Но почему эти органы не спросили у меня, так ли было дело?
      - Когда документы не вызывают сомнений, - не к чему спрашивать.
      - Так, значит, это твоя работа? Кто же это повлиял на тебя? Кто научил тебя вырыть яму, чтобы свалить старика. По возрасту я гожусь тебе в отцы!
      - Никто меня не учил, и я никому не рыл яму! Я только выполнил свой долг, ни больше, ни меньше!
      - А товарищ Вахидов? Согласен ли он с тобой? Он же серьезный руководитель, мужчина, - залепетал Кямилов. Он готов был молить о помощи, просить Вахидова простить все грубые выходки. Страх, растерянность овладели этим, еще недавно самоуверенным, человеком. - Райком партии - это штаб! Может быть, штаб меня помилует. Есть же коллегиальность. Пусть я старый человек, но я, не забывайте об этом, работник этого штаба... Товарищ Вахидов, что же это такое? Мардан!
      Я прошу извинения, если я не так говорю... - Кямилов почти простонал Воды! Стакан воды!
      Вахидов налил из графина воды и протянул стакан Кямилову. Тот жадно выпил.
      - Еще стакан. Прошу...
      Вахидов налил еще. Кямилов осушил и этот стакан и опять повернулся к Мехману.
      - Когда речь идет о таких, как вы, прокурорах, я могу и вас, и подобных вам растоптать! Что для верблюда легкий укол иголкой!
      - Но вам не придется ни топтать нас, ни терпеть уколы иголкой. Вы будете отвечать за искажение советских законов.
      - Видите, товарищ Вахидов, слышите? - воскликнул Кямилов. - Смотрите, как этот парень беспощадно кидается на старика, годного ему в отцы...
      Вахидов решил пресечь все попытки Кямилова найти лазейку.
      - Я считаю, что товарищ Мехман прав, - твердо сказал он.
      - А мы? Мы, дробившие, как Фархады, мозолистыми руками горы и скалы, неправы?
      - Я не узнаю вас, Кямилов!
      - Но если я признаю свои ошибки и собственной рукой изменю свои ошибочные решения. Что тогда?
      Вахидов сказал с горечью:
      - Я долго надеялся на это, Кямилов. Но, как видно, горбатого могила исправит...
      - А если я совершенно сдамся, целиком, руки подниму вверх, тогда как? Ведь я, Мардан, все-таки не горбатый.
      - Мы не можем простить расхищение десятков тысяч рублей!
      - А в чем мое преступление? Какое я отношение имею к детсаду?
      - Вместе с Заррнитач вы развеяли по ветру сто тысяч рублей государственных денег! Веселые пиршества стоят денег...
      - Какое же гигантское предприятие этот детсад, что я проглотил из его кассы сто тысяч рублей, а?
      - Ровно сто тысяч рублей в течение трех лет. А пятьдесят тысяч вы незаконным путем перевели детсаду из бюджета райисполкома.
      - Значит, вы и это довели до сведения вышестоящих органов?
      - Нет, я довел до их сведения только ваши незаконные решения о Саламатове и других.
      - Я даже не знаю, как пятьдесят тысяч рублей перепрыгнули из исполкома в детский сад, - растерянно произнес Кямилов.
      - Об этом мы особо спросим у гражданина Кямилова.
      - Выходит, я злостный преступник?! Дожил... - Странно захохотав, Кямилов направился к двери. - Бейте лежачего, стукните его топором... Но я тоже, хоть в последний час, хоть испуская последнее дыхание, отомщу за себя...
      44
      Клуб был переполнен молодежью - девушками и парнями. Ахмедов постарался - активисты ездили в самые дальние селения приглашать молодежь на лекцию. Теперь он горделиво окидывал взором зал - все в сборе, все идет, как надо.
      На столе президиума - красная скатерть, графин с водой, звонок.
      - Товарищи, друзья! - сказал Ахмедов и широко улыбнулся. - Салам! - Он провел рукой по черным как смоль волосам, зачесанным назад. - Сегодня мы с вами послушаем лекцию о моральном облике советского человека. Пользуясь тем, что мы собрались здесь, я хочу сказать вам несколько слов. В виде предисловия. Районный комитет комсомола в последнее время по мере сил своих проявляет инициативу и в дальнейшем думает поступать так же, - комсомольцы выступили инициаторами хороших, благородных начинаний - Голос у Ахмедова окреп, он налил из графина воды, но не выпил, а только держал стакан в руке. - Молодежь пришла на помощь нашему коммунхозу. Четыреста семьдесят человек на протяжении десяти дней с утра до вечера работали на ремонте электростанции, привели в порядок шлюз главного арыка, сокрушили высокую отвесную скалу, которая всем нам намозолила глаза, провели постоянный, выложенный камнем канал, и теперь вода течет по этому каналу! Вы ведь все хорошо знаете, что каждую весну вода реки, протекающей мимо нашего города, подымалась, приносила с гор вырванные с корнем деревья, разрушала, сносила шлюз... А теперь, если даже все потоки с кавказских гор сольются воедино и устремятся сюда, они не повредят нашего шлюза! Почему? Потому, что наша комсомольская армия трудилась, не жалея сил. Потому, что мы сказали: пусть ночью в нашем городе будет так же светло, как днем!
      - Правильно! Верно - кричали из разных концов, и радостные возгласы волнами прокатывались по залу.
      Ахмедов еще больше воодушевился.
      - Так обстоит дело, товарищи комсомольцы! - сказал он. - Мы решили, что ночь в нашем городе должна быть красивой, нарядной, что над нами всегда должны сверкать звезды...
      В первом ряду зашептались комсомольцы:
      - Ахмедов говорит, как поэт!
      - Он и есть поэт! Как он сказал про звезды...
      - Я слышала, он очень много читает...
      Шопот этот долетел до Ахмедова, хотя он не мог разобрать слов. На всякий случай он принял строгий вид.
      - Тише, девушки! Вопрос серьезный... Так вот, товарищи, мы хотим продолжить ценную инициативу. Мы хотим использовать потоки горных вод для строительства электростанции в районе. Пусть лампочки Ильича зажгутся в домах горных селений. Пусть эти лампочки скажут: "Мы пришли к вам, как звезды счастья, чтобы навечно озарить ваши родные очаги!.." Конечно, это сделается не за один год.
      Мехман, сидевший в президиуме, с удивлением слушал Ахмедова. Он не подозревал, что комсомольский секретарь такой романтик.
      Мехману не терпелось поскорее начать свой доклад, он немного волновался, но пылкая речь Ахмедова отвлекла его от заметок, которые он то и дело просматривал.
      Ахмедов продолжал:
      - Товарищи комсомольцы, мы должны добиться, чтобы свет из города озарял далекие села. Как может быть иначе? Почему мы полезли в ледяную воду, когда ремонт шлюза - дело коммунхоза? Мы хотели, чтобы до весеннего паводка шлюз наш был готов! Вы знаете, сколько времени горожане сидели без электрического света. Шлюз был разрушен во время осеннего половодья. А что делал коммунхоз? Сегодня он кое-как ремонтировал арык, назавтра опять все разрушалось. Почему? Потому что неполноценная работа дает плохие результаты. Надо болеть душой за работу, трудиться от всей души! Именно поэтому сегодня мы поставили доклад о новых качествах наших советских людей, нашей советской молодежи. Доклад сделает новый прокурор Мехман Атамогланов...
      Услышав свое имя, Мехман поднял глаза. Он глубоко задумался о вступительном слове Ахмедова, таком необычном по форме, пылком и увлекающем. Да, не только Кямилов и Муртузов живут в этом городе...
      Жизнь в районе кипит, бурлит, бьет родником, новые силы присоединяются к могучему движению, строят, созидают, смело выходят навстречу сокрушительным весенним паводкам, пробивают путь новой жизни сквозь скалы. Да, новое победит, старое потерпит поражение.
      Ахмедов все еще говорил о шлюзе.
      - Многие комсомольцы, находящиеся здесь, могут подтвердить, что канал, пробитый сквозь синюю скалу, будет действовать десятки лет...
      - Больше, дольше! Сто лет!
      - Может быть, и сто!.. - воскликнул Ахмедов. - Может быть, и через сто лет люди будущего похвалят нас за хорошую инициативу, благородный почин... Но разве мы на этом остановимся? Вторая наша задача это дамба на реке Дашкын-чай... Вы сами знаете, что во время наводнения эта коварная Дашкын-чай уносила иногда и людей. Вспомните, сколько людей мы, комсомольцы, каждый год спасаем из мутных волн Дашкын-чая! Нужна дамба! Хороший это почин или нет?
      - Полезное -дело...
      - Нужное...
      - И на других речках нужно построить мосты.
      - Я хочу отметить уже проделанную работу, - сказал Ахмедов и громко спросил: - В скольких селениях наши комсомольцы капали арыки?
      - В шести.
      - Разве эти арыки, вода, текущая в них, не принесут жизнь на колхозные поля, в колхозные дворы и сады?
      - Принесут!.. Верно!.. Без воды нет жизни!
      - Но это еще не все... В настоящее время мы готовимся к строительству моста через Галаджа-чай.
      - Нельзя все сразу, товарищи.
      - Почему сразу? Ведь дамба уже сделана...
      - Если бы ты жил на том берегу, то поторопился бы...
      - Товарищи, спокойствие! - Ахмедов старался утихомирить комсомольцев. Мы не должны забывать и о проселочных дорогах. Их надо привести в порядок. Мы взяли шефство над клубами, избами-читальнями. А комсомольские посты на охране урожая! Я могу сказать, что не только комсомольцы, но и пионеры приняли немалое участие в разоблачении людей, посягающих на колхозное добро. Так или нет, товарищ Мехман?
      Ахмедов повернулся к залу.
      - Но, товарищи, отмечая достижения комсомола, мы не должны закрывать глаза на свои недостатки. Товарищ Вахидов ознакомился недавно с планом работы нашей организации. Райком партии дал нам очень много указаний и советов. Если наша молодежь захочет, мы ликвидируем все недостатки.
      И Ахмедов предоставил Мехману слово для доклада.
      Мехман вышел вперед. Его встретили аплодисментами.
      Начал Мехман свой доклад с Конституции Советского Союза, с великих прав советского гражданина, законодательно закрепленных в Основном Законе нашего социалистического государства. Вековые мечты трудового человечества, - от древнего рабовладельческого и феодального строя до современного капиталистического общества с его лживыми "свободами", - мечты о праве на труд, на отдых, на образование, на подлинно свободную, счастливую жизнь сбылись в нашей великой стране. Наше новое общество формирует нового человека, - говорил Мехман, - смелого, честного, дерзновенного, окрыленного великой целью, ради которой он живет и борется!..
      Молодой юрист говорил с пафосом, но без излишней красивости, речь его была понятна и доходчива, потому что подкреплялась она яркими, запоминающимися примерами. Комсомольцы внимательно слушали.
      - Наши люди должны быть воспитаны на основе высоких норм новой морали, они должны быть неуязвимы для всех пережитков прошлого, - продолжал Мехман. - Трусость, подхалимство, скупость, зависть, коварство, лицемерие все эти мерзкие качества остались нам в наследство от старого общества. Мы должны их изживать, преодолевать...
      Мехман заговорил о понятиях морали в классовом обществе, о том, как на протяжении всей истории незначительное меньшинство, подобно пиявкам, высасывало кровь трудящегося большинства. Он подчеркнул, что благодаря великим завоеваниям Октября на одной шестой части земного шара ликвидирована эксплуатация человека человеком.
      - Высокая идейность, преданность своему народу, беспощадность к врагам, безупречная честность, дружба, уважение к женщине, мужество - вот те качества, которые обогащают душу. Мы должны вести непримиримую борьбу против тех, кто создает препятствия на нашем пути, тормозит развитие. Пусть даже у такого человека будет дутый авторитет и высокая должность - все равно!.. Мы уберем с дороги любые препятствия!
      Мехман посмотрел в зал, в президиум, на Ахмедова. Тот кивнул докладчику головой: мол, хорошо, хорошо, интересно, народ тебя слушает со вниманием, продолжай!
      - Все это, товарищи, требует от нас внутренней душевной чистоты. Внешний блеск, красивые наряды, внешняя культура, если они не связаны с богатым духовным миром, чистой совестью, щедрым сердцем, - всего только мыльный пузырь. Как бы ни наряден был человек, но если он будет совершать скверные поступки, одежда не спасет его, не спрячет. Все равно он будет напоминать раскрашенный домик из картона, построенный на сыпучем песке!
      - Верно, верно! - подтвердили с места. - Хороша сказано. Вот именно картонный домик...
      - Да, товарищи, если совесть нечиста, если она запятнана, никакое красноречие не поможет, сердце этого человека будет, биться неспокойно. С такого человека все равно спадет маска, она обнаружит свое истинное "я" при первом же испытании, при первой опасности... Помните, каждый наш подвиг это новый камень, заложенный в здание нового мира! Если человек случайно потеряет руку или ногу, даже лишится зрения, он может жить и творить! Но если человек потеряет совесть, опозорит себя, то хоть физически он и существует, но кто скажет, что такой духовно искалеченный человек может по-настоящему жить и творить? Если совесть не чиста, откуда возьмется смелость стать лицом к лицу с честным человеком, откуда возьмется мужество? Духовный мир комсомольцев, нашей молодежи, одним словом, нового поколения очень богат, моральные нормы очень высоки. Это нормы новой, коммунистической морали. Мы должны бережно растить в своих сердцах эти новые качества. И тогда сердца наши будут биться ровно и смело, без перебоев. В школе у меня была седовласая учительница - Мелике-ханум. Когда я оканчивал десятилетку, она мне говорила: "Овладевай какой хочешь специальностью, но живи и работай так, чтобы совесть твоя была незапятнана".
      Вдруг тишину в зале нарушил звон разбитого стекла. Все оглянулись. Из зияющей щели в разбитом окне рядом со сценой высунулась голова человека в калошах. Он никак не мог войти в переполненный зал. Взглядом, полным иронии, человек в калошах впился в Мехмана. Губы его беспрерывно шептали: "Красноречие? Чистота?! Пятно?!" Человек в калошах повторял эти слова тихо, почти шопотом.
      Он прибежал сюда после очередной встречи с Кямиловым и Муртузовым. Медлить нельзя было, он решил действовать немедленно: начинать вытягивать на берег глубоко заброшенные им же самим сети.
      Вид человека в калошах, его гримасы, шепот произвели странное впечатление на Мехмана. Какую тайну хочет открыть перед многолюдным собранием этот уродливый человек? Да, его взгляд - циничный, полный насмешки, его бескровные губы, шепчущие какие-то слова, смутили Мехмана, мысли его стали путаться. Почему этот Калош, подобострастный, низко кланяющийся, осторожно подбирающий с пола обрывки бумажек, сегодня ведет себя так дерзко?
      Непонятная тревога с новой силой охватила Мехмана. И вдруг, неизвестно почему, ему пришли в память так отчетливо, точно он их видит перед собой, золотые часики, блеск их, отражающийся в зеркале, бегающие глаза жены...
      Он машинально повторил: "Моя седовласая учительница говорила...", потерял нить мысли и умолк. Председательствующий заметил замешательство докладчика.
      - В чем дело, товарищи, свет обрушился, что ли? Ну, разбилось стекло, завтра вставим новое, и все! - Он позвонил, призывая зал к спокойствию, и обернулся к Мехману:
      - Продолжайте, пожалуйста.
      Мехман провел рукой по высокому лбу.
      - Да, так я говорил о запятнанной совести. Надо быть начеку! Везде и всегда надо быть бдительным!
      Мехману много еще о чем хотелось сказать молодежи, но он сократил свой доклад и с трудом довел до конца.
      Вслед за молодежью, повалившей из клуба, он вышел на улицу. Вокруг него шумно переговаривались, спорили, обсуждали, хвалили докладчика. Но у Мехмана было, он сам не мог объяснить почему, подавленное настроение, и, чтобы ни с кем не вступать в разговор, он вскоре свернул в сторону и пошел один.
      Вдруг его догнал человек в калошах.
      - Красиво, паренек, ты говорил, - сказал Калош фамильярно. - Ой, как хорошо говорил о чистоте!.. Но так ли это на самом деле, точно ли так бывает в жизни, как говорит прокурор?
      Мехману показалось, что старик пьян, так необычно было его поведение. Он нетерпеливо повел локтем, как бы желая отстранить от себя человека в калошах, отодвинуть его от себя. Но тот ни на шаг не отставал. Резиновые калоши шаркали и шлепали по земле, он забегал то справа, то слева.
      - Слушай меня, прокурор! - вдруг резко произнес старик, стараясь поспеть в ногу с Мехманом и почти вплотную прижимаясь к нему. - Если ты не сделаешь так, как говорим тебе мы, пеняй на себя! Наплевать на то, что случилось с Балыш! Не ходила бы в клуб, не плясала так, не болталась бы потом в петле... Зарринтач надо спасти!.. Отбрось в сторону все камни, которые заготовил, чтобы нанести удар Кямилову! Будешь поступать так, как скажет Муртузов!.. Не то я, - старик перешел на свистящий шопот, - раскрою тайну "желтых", сверкающих на руке Зулейхи-ханум. Это подарочек Мамедхана, красивый, дорогой подарок! - и старик противно захихикал: - Опозоришься, прокурор, на весь район! На всю республику!
      - Что? - выкрикнул сквозь зубы одно только слово Мехман, но вид его был таков, что Калош съежился, качнулся в сторону и умолк.
      45
      Мехман шел быстро. Калош отстал от него. Но, может быть, он уже все сказал. Его шепот, его полные насмешки и угрозы слова еще звучали в ушах Мехмана. Сердце его билось с перебоями, учащенно, как будто в груди ухал молот. "Почему, как только в окне появилась голова Калоша, я смешался? Чего я испугался? Что заподозрил?"
      Густой, ночной мрак, казалось, со страшной тяжестью навалился на плечи Мехмана. Он уже с трудом передвигал тяжелые, как свинец, ноги, не знал, куда и зачем бредет... В голове путались отрывки мыслей. "Седовласая учительница... Седовласый больной профессор... Измученная печальная мать. Прокурор республики поддержал требование молодого прокурора, с уважением слушал его, взял его сторону в споре с разжиревшим Абдулкадыром. Всего шестнадцать дней назад Вахидов горячо, уверенно защищал его в районном комитете партии от нападок Кямилова... Сегодня почти пятьсот человек молодежи, юноши, девушки с пытливыми сверкающими глазами слушали его доклад! А он... Но что, что он сделал, в чем провинился?" Мехман смотрел на покрытое черными тучами небо, в густой непроницаемый мрак ночи. И из мрака будто смотрели на него с удивлением и укоризной и учительница, профессор... "Совесть твоя всегда будет чиста..."
      "Что это со мной случилось? - прошептал он, держась рукой за сердце. Откуда все это?" Сердце его бешено колотилось, как будто рвалось куда-то. Он покачнулся, прислонился к глиняной глухой стене. Тихий ветерок, несущий прохладу с высоких, покрытых снегом гор, коснулся его лица... Но что это за шум? Он прислушался. Что это за тиканье?.. Медленно двигается крохотная стрелка, часы тикают, стучат торопливо, назойливо. Блеск этих золотых часов, отражающихся в зеркале, становится все нестерпимее. Мехман закрыл глаза, только бы не видеть их, избавиться от тяжелой невыносимой головной боли... Но, странно, эти часы стучали уже в самом сердце Мехмана, огромные часы, с тяжелым, как молот, маятником... Как будто горы сокрушались вокруг, падали и падали обломки скал...
      "Предательство в семье... Черное пятно... Отравленным кинжалом они нанесли мне удар в спину!..
      Так вот почему поднялся такой шум в зале, когда показалась мерзкая рожа Калоша! Шум шел из сердца, на которое легло маленькое, крохотное, как родинка, пятно. Вот откуда этот шум: тик-так, тик-так.
      Что же это такое? Как появилось пятно в моем сердце? Как угнездилась эта желтая змея, как заползла она так глубоко, пригрелась, притаилась? Как мог я не заметить ее? Теперь она высунула язык и дразнит меня, смеется, смотрит на меня маленькими глазками".
      Никогда в жизни не испытывал Мехман подобной пытки. Что с того, что во всей этой истории нет его личной вины? Все равно он не может не мучиться, не сгибаться под бременем позора. Гора навалилась на его плечи, он не может выпрямиться. "Неужели нет выхода? Неужели подлая рука закрыла перед ним все двери? Но ведь это рука Шехла-ханум! А Зулейха? Разве она не любит меня? Почему же, почему она не открылась мне, не доверилась? Она выпустила стрелу, а лук спрятала от меня. Почему?"
      Мехман явственно увидел, как чья-то сильная рука закрывает полураскрытые в нерешительности уста Зулейхи, пытается заставить ее замолчать. "Да, да, верно, когда Зулейха хотела все открыть, рассказать мужу, Шехла-ханум своими мясистыми пальцами в перстнях закрыла рот дочери. Значит, вот в чем было дело... Можно ли было ждать другого от Шехла-ханум, она привыкла поддаваться соблазнам, во всем искать корысть. Она убеждена, что семейная жизнь должна протекать именно так, что жена должна действовать втайне от мужа, приберегать на "черный день". Потому что, как бы ни старалась Шехла-ханум казаться приличной и доброй женщиной, она всегда была лицемерной, всегда хитрила. Об этом рассказывала Мехману ее сестра, рассказывала, не осуждая, а, наоборот, расхваливая ее ум и практичность. Шехла-ханум всегда действовала скрытно от своего мужа, вымогала деньги и превращала их в драгоценные камни, легкие по весу и тяжелые по цене". Об этом сестра, конечно, не говорила. Мехман догадался сам. "Благодаря умению жить Шехла так хорошо воспитала Зулейху", - вот как говорила тетя-секретарша.
      "Хорошо воспитала!" - Мехман презрительно и горько усмехнулся. "Как могла Зулейха? Как она могла?"
      Мехман не мог этого понять. Да и как ему было понять это?!
      Шехла-ханум прививала дочери свои взгляды и вкусы незаметно. И Зулейха волей-неволей воспринимала их...
      - Что такое случилось? Чего ты терзаешься? - упрекала Шехла-ханум дочь, когда Мехман был в командировке. - Как будто большая беда свалилась на вашу голову! Как будто кровь полилась с неба. Какие-то маленькие часы, как огонь, сжигают эту девчонку... Что тут особенного, что ты так мучишь себя? Ты уж и подурнела...
      - Пойми, мама, я не могу успокоиться, даже спать не могу, - попыталась объяснить Зулейха.
      Мать рассердилась.
      - Дура, посмотри на меня! Если бы мы не заботились о себе, то остались бы на улице. Совсем не обязательно с первого дня замужества выкладывать все начистоту, чтоб муж видел твои мысли, как на ладони. Ты думаешь, мужчина мерит все на твой аршин? Кто из мужей рассказывает жене о каждом своем поступке? А разве твой муж говорит тебе обо всем? Почему ты должна говорить? Муж твой скрывает кое-что от тебя, почему ты не должна скрывать?
      - Мама, пойми, трудно скрывать...
      - Трудно. Привыкнешь, научишься.
      - Я не хочу учиться этому. Не губи меня, не делай меня несчастной. Я хочу все открыть Мехману, сорвать с человека в калошах маску, пусть Мехман увидит его волчью морду. Я должна успокоить свое сердце.
      - Успокоить свое сердце, - передразнила Шехла-ханум.
      - Ты же знаешь, как я люблю Мехмана.
      - Люблю, не люблю - мне это безразлично, эти слова не доходят до меня. Это не тот человек, за которого мы его принимали. Это кремень, а не человек. Пойми, что уже сейчас, с самого начала, ты должна позаботиться о себе, о своем будущем, - я не дам тебе больше ни копейки из своих сбережений.
      - Я ничего не прошу у тебя.
      - Пустые слова. Когда ты останешься голодной, кто о тебе позаботится? Мать! Но и у нее не бездонный сундук. Если богатство не возрастает, значит оно убавляется.
      - Мама, я никогда... я виновата перед ним, очень виновата.
      - Молчи, ради бога!.. Или ты хочешь окончательно опозорить себя? Другие проглатывают целый караван верблюдов вместе с погонщиками, а эта дрожит из-за кусочка золота величиной с яичный желток.
      - Мама, мне очень трудно, я не могу смотреть в глаза Мехману.
      - Привыкнешь, взглянешь.
      - Но ведь мы так погибнем!
      - Ничего не будет. Проглоти этот желток, как лекарство, и все!
      - Но ведь Мехман никогда не простит мне. Ты знаешь, как он честен, как бережет свое, наше имя в чистоте...
      - Мехман вызубрил из разных книг несколько громких слов о чести и совести и без конца твердит их. Когда народятся дети, когда они набросятся на вас, раскроют рты, как галчата, и скажут: "Дай кушать" земной шар покажется вам тесным, словно ушко иголки.
      - Мама, но ведь честность превыше всего, Мехман всегда так говорит, и это правда, правда!..
      Складки на жирной шее Шехла-ханум затряслись, лицо покраснело, она стала похожей на индюка.
      - Молчи, негодная девчонка! Или ты хочешь, чтобы над нами потешались в этом чужом городишке, рассказывали анекдоты про нас...
      - Я ни анекдотов, ни сплетен не боюсь. Я страшусь последствий...
      - Не надо бояться последствий, лучше спрячь эта часы подальше. Если бы твой Мехман был мужчиной, вы за два года накопили бы здесь на целых двадцать лет.
      - Зачем нам это? У Мехмана, при его знаниях, всегда будет работа. Его все уважают...
      - А если Мехман завтра ляжет да умрет, тогда что?
      - Тогда я сама буду работать. Я же не без рук...
      - А что ты будешь делать? Двор подметать, как этот Калош? - резко крикнула Шехла-ханум. - Ты же ничего не умеешь. Забудь про эти часы! Иначе ты погубишь, пойми, выдашь всех, в том числе и своего любимчика Мехмана.
      "Да, да, молчать, проглотить, а в случае чего отрицать", - советовала Шехла-ханум, и Зулейха е страхе сдалась. Она плакала, грубила матеря, но мужу ни чем не призналась. Но она чувствовала, что Мехман подозревает что-то недоброе, он иногда так странно и холодно смотрит на нее. И это стало источником ее нового горя.
      Зулейха не ошиблась.
      Мехман давно начал подозревать что-то недоброе,
      А сегодня сомнения Мехмана исчезли. Все стало ясно. Человек в калошах сказал все. Вползли, как змеи, в дом. Опутали легковерную Зулейху. А теперь - шантаж. Что же делать? Пойти у них на поводу, замазать преступления, только чтобы грязь не вышла наружу. Нет, этого вы от Мехмана не дождетесь. Не этому его учили в школе, в институте, не этому учили его мать и память погибшего отца. Запутался в грязном деле. Эх, Зулейха, Зулейха! Но может быть она не попала бы в расставленные сети, если бы он уделял ей больше внимания, если бы сам проявил больше жизненного опыта, больше чуткости, понял бы, что творится, помог ей раскрыть сердце. Но что делать теперь, что делать? - в сотый раз спрашивал себя Мехман, пытаясь сосредоточиться, привести мысли в порядок. "Что делать? Ведь я не только муж, я... я прокурор! Значит действовать, действовать правильно, как велит совесть, без всяких скидок!" - так решил Мехман.
      Он вошел во двор, поднялся по ступенькам, властно открыл дверь.
      Шехла-ханум кинулась ему навстречу.
      - Наверно, устал, да, сынок? - спросила она, быстро окинув нахмуренное лицо Мехмана. - Кошмар, как ты много работаешь!
      Мехман ничего не ответил. Зулейха вздрогнула. Суровое молчание мужа привело ее в замешательство.
      - Как прошел твой доклад, Мехман? - спросила она несмело.
      - Очень плохо, Зулейха.
      - Почему плохо? - Зулейха оперлась о спинку стула. Ноги у нее дрожали- - Ведь ты так готовился...
      - Потому что люди с грязной совестью не могут говорить о морали, Зулейха...
      Зулейха почуяла в этом ответе какой-то грозный намек, но все еще пыталась продолжать разговор о докладе.
      - Разве эти комсомольцы могут понять такой доклад? Они любят только примитивное. Вот почему, учась в школе, я ни разу даже не открыла дверь комсомольской ячейки...
      - Комсомол ничего не потерял от этого, - бросил Мехман.
      - И я тоже ничего не потеряла... - ответила Зулейха, поглядывая на мать.
      Шехла-ханум подмигнула ей: "Тише! Молчи!" и сказала:
      - Садись пить чай, Мехман. Зулейха ждала тебя.
      - Откуда ты достала те часы? - вдруг спросил Мехман, как бы не замечая тещи. - Те самые золотые часы!
      - Я же сказала тебе... Я же сказала, что мама привезла мне.
      На лице Зулейхи был написан ужас.
      - Признавайся: откуда ты достала их, Зулейха-ханум, мечтательная девушка, со слезами говорившая о любовной лирике Физули! - страшным голосом крикнул Мехман. Жилы на его шее вздулись. - Где вы добыли эти часы, господа Мамаевы?
      Шехла-ханум с удивительным спокойствием налила из графина стакан воды.
      - Выпей, успокойся, мой сын, -сказала она. - Скоро год, как Зулейха не Мамаева, а Атамогланова.
      Мехман схватил стакан и с силой швырнул его об стенку.
      - Правду говори: от кого получила часы, Зулейха Мамаева. - Шехла-ханум испугалась, что голос Мехмана услышат на улице. Она поспешно закрыла окно.
      - Сынок, неудобно, - уговаривала она. - Твой крик слышен за окнами... Мы ведь приличные люди... Неудобно... Культурные люди никогда не позволят себе так шуметь...
      - Сейчас же скажите вы, культурные люди, откуда взялись эти часы?
      Шехла-ханум с сердитым видом выскочила в другую комнату. "Ну и мужа нашла себе, - проворчала она. - Какой тактичности можно ожидать от сына Хатун?!"
      - Кто дал тебе часы, Зулейха? - упорно повторял Мехман. Лицо его было искажено гневом и яростью. - Правду говори! Эти часы вот где у меня... - он показал на сердце.
      - Мехман...
      - Снимай, я приказываю! Предательница!
      - Мехман...
      - Они, как змея, обвились вокруг твоей руки. Дышать с тобой одним воздухом, спать с тобой рядом, слышать биение лживого сердца - это ужаснее, чем упасть в пропасть, кишащую ядовитыми змеями...
      Шехла-ханум, подслушивавшая за дверью, побледнела, как бумага. Зулейха без чувств упала на ковер. Мехман наклонился и снял часы с ее руки. Шехла-ханум открыла дверь. Увидев эту картину, она перестала кривляться и завыла.
      - Надо врача... Пожалей будущего ребенка своего, только начавшего шевелиться в утробе матери. Ведь она любят тебя, она без ума от тебя...
      - Вы довели ее до пропасти, - выкрикнул Мехман. - Вы, Шехла-ханум Мамаева. Это вы вонзили мне в спину кинжал! Вы!