Глава 32

— Измена! — Андикиаст возбуждённо забегал взад-вперёд по комнате. — Клянусь богами, измена! Знал я, что Бринслорф что-то замышляет, но чтоб такое!

Гембра напряжённым взглядом следила за тем, как Андикиаст топает из угла в угол. Сфагам, сидя в расслабленной позе, невозмутимо разглядывал развешанное на стенах оружие и доспехи.

— Мне тоже не всегда нравится то, что делает регент, но он — законная власть и при нём в стране хоть какой-никакой, а порядок! — продолжал Андикиаст, бурно жестикулируя, — да и лучшего опекуна для императора, пожалуй, не найти…Каковы наглецы! Они бы на это не осмелились, если бы не имели поддержки в Военном Совете… Ты не помнишь, они не называли больше никаких имён?

Гембра покачала головой.

— Эх!… — Андикиаст наконец плюхнулся в глубокое кресло и с такой силой стукнул кулаком по изящному резному столику, что серебряные колокольчики, обрамляющие массивный светильник под потолком, испуганно зазвенели. — Значит, так, — продолжил Андикиаст уже более спокойным голосом. — Вы пока что останетесь в моём доме — здесь, по крайнем мере, безопасно. Не такой человек Бринслорф, чтобы оставлять в живых тех, кто стал у него на дороге…Действовать против него открыто мы сейчас не можем — измена ничем не доказана. Твоему рассказу императорский суд не поверит. Если б я тебя не знал — сам бы не очень поверил!

Гембра кивнула, криво ухмыльнувшись.

— Но я в Военном Совете кое-что выясню… Разберусь, кто у них там…

А на кого можно в случае чего положиться, я и так знаю…Ну а ты что скажешь, учёный монах?

— Если не можем действовать мы, то, стало быть, надо подождать, пока начнут действовать они. Здесь главное — внимательно следить…

— Уж я-то прослежу, — закусив губу, проговорил Андикиаст.

— А может всё-таки доложить самому регенту? — вставила Гембра.

— Нет! — поморщился Андикиаст, — ты в этих делах не понимаешь… не так это просто. Во-первых, он уже наверняка всё это знает, во-вторых, не мне положено докладывать о таких вещах, в-третьих, он задаст кучу всяких неприятных вопросов, на которые я не смогу ответить, а если отвечу, то себе же во вред. А в-четвёртых, он сделает совсем не те выводы, которые мы ждём. Ему ведь наплевать и на вас, и на меня — у него свои игры.

— И почему всё так устроено? — теперь Гембра в волнении заходила по комнате. — Чем выше человек стоит, тем больше у него мозги набок свёрнуты. Все мелочи видит, кроме самого главного!

Впервые с начала разговора Андикиаст весело улыбнулся.

— Это ты точно говоришь!… Как попадёт человек во власть — так сразу другой делается! Словно кто-то у него в голове поселился и всем командует…

— По-дурацки! — вставила Гембра.

— Вот этот кто-то и есть власть. Забросила свою отравляющую искру в человека и раздувает её потом всю его жизнь, — добавил Сфагам.

— А потом пожары разгораются… — промолвил Андикиаст, задумавшись, — а власть, пожалуй, пострашней огня — её ничем не остановишь. Кроме как другой властью. А люди перемалываются… А ты, я смотрю, можешь успокаивать, — обратился он к Сфагаму, — голос у тебя такой…

Гембра тихонько улыбнулась в сторону.

— Меня очень беспокоит безопасность этого самого проповедника Айерена. Я не могу привести тебе никаких доказательств, но поверь мне на слово — всё, что происходит и произойдёт с этим человеком, во сто крат важнее для будущего, чем интриги всех вместе взятых сегодняшних властителей, — веско сказал Сфагам.

— И даже важнее измены? Хм…

— Важнее. Если их всех и вспомнят, то только в связи с их отношением к судьбе этого Айерена. Их следы сотрутся на дороге времени в течение нескольких десятилетий, потому что вслед за ними придут такие же, как они. А он — не такой. Его след — на века, если не больше. А вот куда будет направлен этот след — решается здесь и сейчас.

— Постой, постой… Ты хочешь сказать, что те брожения в умах, которые нас всех давно беспокоят, — это всё из-за него?

— Не то чтобы из-за него. Не человек выбирает учение, а учение выбирает себе человека-носителя. Тот большой вопрос, который назрел в человеческих головах, выбрал Айерена и через него будет решён. А вот как…

— Странно ты говоришь, но я, кажется, тебя понимаю. Может, оно и так… Стало быть, человек вроде как и не отвечает за то, что взбрело ему в голову?

— Отвечает. Перед людьми, перед законом. Но меня не это беспокоит. Меня беспокоит судьба самой идеи.

Андикиаст понимающе кивнул.

На несколько минут в комнате наступила тишина. Сфагам и Андикиаст сидели за столиком. Сфагам беззвучно перебирал чётки. Гембра неподвижно стояла у окна, и только солнечные зайчики резвились на медово-матовой коже персиков и крупных лиловых виноградинах.

— А откуда берётся жажда власти? — задумчиво спросила Гембра.

— Мне случилось как-то беседовать об этом с правителем Амтасы, — ответил Сфагам, беря двумя пальцами виноградину и поднимая её на свет. — Мне кажется, этот разговор был ему не нужен… Жажда власти… Жажда власти проистекает из непонимания одной важной вещи. А именно — того, что все радости и все печали находятся у человека внутри. Просто есть у нас в душе нечто вроде лестницы, ведущей от самых горестных переживаний к самым радостным. И нет никакой разницы между радостью нищего, получившего на обед хороший кусок мяса вместо обычных объедков, и радостью вельможи, переехавшего из меньшего дома в больший, или царедворца, получившего повышение по службе. Меняются события и вещи, а лестница остаётся. А им кажется, что, овладевая всё новым и новым, они движутся вперёд. Ведь человеку свойственно всё время куда-то стремиться — или вперёд или назад.

— А назад — это куда? — спросила Гембра.

— Назад — это значит стремиться раствориться в рутине. Удрать туда, где нет противоречий. Жить, как животные, или заниматься очень простой однообразной работой. Но такие люди к власти не рвутся…Зря, наверное, я всё это говорю…

— Нет, чего же, — подёргал ус Андикиаст, — всё это, может быть, и так… Да только у нас теперь другие заботы. Погодите, я кое-какие распоряжения сделаю.

Андикиаст вышел из комнаты. Некоторое время Сфагам и Гембра сидели молча, глядя друг на друга. Постукивание чёток лишь едва нарушало тишину.

— Ты знаешь, я так хотела быть с тобой… — проговорила Гембра, — мечтала о тебе всё это время… А теперь я всё время Ламиссу вспоминаю. Будто бы она рядом стоит… И чувство такое… будто украла что-то! — Гембра раздражённо сжала руки, не находя слов для выражения своих мыслей.

Сфагам ничего не ответил, только вздохнул.

— А ты изменился немножко с тех пор. Раньше был такой спокойный… Ну, то есть ты и сейчас спокойный, но у тебя теперь грусть на лице. Почти всё время…

— Да и ты изменилась.

— Это точно! Что-то внутри происходит… А что — не пойму.

— Если бы мы могли это понять…

Они обнялись и просидели так, не говоря больше ни слова до тех пор, пока не послышались шаги возвращающегося Андикиаста.

— Завтра днём на главной базарной площади полгорода соберётся. Будут слушать этого самого Айерена, — объявил он. — Думаю, в ближайшие дни всё и решится. И не только думаю, но и чувствую. А предчувствия меня никогда не обманывают.

Сфагам задумчиво кивнул.

Базарная площадь гудела с самого утра. Здесь и там слышались оживлённые споры сторонников и противников Пророка Фервурда. Даже торговцы вступили в спор, и оттого базар в это утро приобрёл совсем уж необычный вид. Впрочем, ещё до полудня базар закончился. Торговцы позакрывали свои лавки и вместе со всеми потянулись к большому навесу над возвышением в центре площади, где ожидалось появление Пророка. Даже восточные купцы, которые всегда с демонстративным безразличием относились ко всему, что не касалось их торговли, на этот раз поддались всеобщему настроению и пёстрой толпой двинулись к центру площади. Ожидание пропитало воздух. Даже те, кто прилюдно смеялись над Айереном из Тандекара или осуждали его за дерзкие суждения, в глубине души надеялись получить ответы на свои смутные и сокровенные вопросы, которые сами боялись себе задать. Людей словно мощным магнитом тянуло к центру площади. Купцы и ремесленники, домохозяйки и нищие, чиновники и солдаты, жрецы и слуги — все как-то сразу оказались равны, представ перед некоей таинственной силой в своей естественной человеческой обнажённости.

Пророк появился неожиданно. Никто не видел, как он пришёл на площадь, и когда он почти незаметно выступил из глубокой тени навеса, щурясь от яркого света, густая толпа встретила его удивлённым гулом. Айерен и сам, казалось, был удивлён и даже немного испуган. Оглянувшись несколько раз за спину, где в почтительном молчании стояли его верные сподвижники, он, наконец, приблизился к краю возвышения и обвёл глазами толпу.

— Как вас много!… — вырвалось из его уст невольное восклицание.

— Говори, Пророк!

— Мы внемлем тебе! — послышались голоса из толпы.

— Люди… люди!… — проговорил Айерен, — Если бы вы могли видеть… если б видели вы, какая бездна горя и страданий раскрывается перед моим взором, когда много людей собирается вместе! Как не разорваться сердцу перед морем страданий, когда оно сжимается даже от малой капли!

Боль исказило лицо Айерена. Тяжело вздохнув, он продолжил свою речь.

— Тяжело вам, люди, тяжело! Тяжело вам оттого, что души ваши проснулись и взыскали счастья и справедливости. Но вместо счастья и справедливости встречают они мрак, злобу и страдание. И нигде нет от них спасения — ни во дворцах, ни в лачугах. И молчат старые боги, алчущие жертв, словно жадный хозяин…

Пророк внезапно замолчал и мучительно сглотнул, будто проглотил рвущееся наружу слово.

— Эй, Айерен из Тандекара, ты пророк или оракул? — воспользовавшись паузой, прокричал кто-то из толпы.

— Оракул прорицает будущее из настоящего, а пророк возвещает о настоящем из будущего, — громко и звучно ответил за наставника один из его сподвижников.

— На что уповаете вы, люди, в надеждах ваших? Кто защитит вас от силы мрака? Кто спасёт души ваши? — вновь заговорил Айерен. — Не найдёте спасенья вы ни в семьях ваших, ни в храмах богов одряхлевших, ни у тронов владык мира сего, ибо души ваши вслепую блуждают во мраке, словно сироты бездомные!…

— Скажи, Айерен, а разве путь монаха не избавляет от страданий? — спросил чей-то молодой голос.

— Быть может, монахи и поднимаются к свету…Быть может… Но всем ли доступен их путь? Как быть вам, слабым духом и телом? Кто спасёт вас от смерти и падения в бездну зла?

— Кто же?!

— Кто спасёт? — посыпались с разных сторон вопросы.

Некоторое время пророк смотрел в небо слезящимися глазами.

— Светлая сила взяла меня за руку и подняла в небо… — наконец заговорил он, не опуская головы, — там оказался я в чертоге, сотканом из чистого света. И были там существа ослепительно белые… Люди — не люди… Провели они меня через четыре комнаты. Описать их я не могу — слов не хватает… А в пятой комнате увидел я трон и восседало на нём нечто человекоподобное в кольце золотого огня. Смотреть было больно, да и не смел я… Был это Небесный Отец наш. И сказал он — «Изреки людям слово моё и освети им путь ко мне. Пусть вознесут они мне свои мольбы, и я услышу их. Пусть раскроют они свои сердца мне, и я утешу их. Пусть вверят они свои души мне, и я спасу их»!

— Так укажи путь, Айерен!

— Освети дорогу!

— Учителя древности говорят, что братство по закону выше братства по крови, — продолжил пророк более твёрдым и громким голосом, — я же говорю — братство по вере выше братства по Закону, ибо вера выше Закона. Древний Закон диктован теми, кто сотворил мир. Сотворил и более не знает, что с ним делать. А мир стоит на краю пропасти. Пропасти зла и порока, которую лишь теперь узрели мы во всём её ужасе. Нет дна у бездны и нет конца страданиям душ, не освободившимся от скверны. Собирает Небесный Отец войско. Войско Света из душ человеческих, что в последний день мира станет против сил бездны. И не укроется тогда ни одна душа порочная ни в лесах, ни в пещерах, ни в домах, ни в храмах! Те же, кто идёт со мной, — сольются с Отцом Небесным в вечном блаженстве!

Пророк прервал свою речь на высокой ноте, вновь подняв лицо к небу, будто не слыша возбуждённого гула толпы. Порыв ветра прижал его свободную выцветшую одежду к впалой груди и взбил редкие волосы на его голове. А он всё стоял неподвижно, уставившись слезящимися глазами в небо, где в бездонной вышине среди беспорядочно рваных облаков серебристыми блёстками мелькали птичьи стайки.

— Пока простиралась над нами власть Единого — Слово было слугой, — вновь заговорил Айерен негромким голосом, — но теперь распалось Единое, и Слово само теперь собирает в себе первоначала мира. Слово Отца Небесного, изреченное через меня, покрывает теперь всю тьму вещей. А потому говорю вам — обратите очи свои внутрь себя, ибо там увидите путь к спасению. Обратившийся к душе делает шаг к своему спасению, а идущий со мной приближает спасение мира. Небесный Отец открыл мне Истину и укрепил мой дух! Я соединяю половинки распавшегося мира! Я выбран Отцом, дабы вести, как пастырь, стадо чад заблудших! Я собираю воинство Света! Я — есть врата спасения!

Теперь голос пророка звучал громко и мощно, эхом разносясь по огромной площади. Этот голос гремел уже будто сам по себе, вне всякой связи с маленьким тщедушным человеком, стоящим на краю возвышения.

— Да! Мир расколот надвое, но в грядущей победе Добра мир вновь обретёт единство. Вечное единство без плача и страданий, без нужды и боли, без рабства и насилия! Вот почему учение наше двуединым называется!

— Выходит, Айерен, что ты — бог! — вклинился чей-то вопрос из толпы.

Пророк немного помолчал, глядя поверх голов.

— Нет! Я не бог, которому приносят жертвы в храмах. Я не бог, с которым торгуются и договариваются. Я не бог, которому молятся и поклоняются. Я не бог, которого боятся и задабривают!

— А скоро всё именно так и будет, хочет он этого или нет, — сказал Сфагам Гембре.

Они стояли у колонны в густой тени храмового портика на другом конце площади. Но сюда доносилось каждое слово, сказанное пророком, отдаваясь под каменным сводом причудливым эхом.

— Я — человек! Простой человек, избранный Отцом для спасения несчастных. Ибо только человеку дано спасти человеков! И никому более! Ни богам, ни духам, ни демонам! Покинут ими мир человеческий. Покинут и расколот надвое. И только сам человек может теперь себя спасти! Для того и послан я Отцом Небесным!

— Так как же спастись?

— Что делать надо? — Вновь оживились голоса в толпе.

— Путь спасения не для рабов, но для свободных духом. Кто привязан к семье своей — тот раб родичей своих. Кто привязан к добру своему — тот раб денег своих. Отриньте рабство, и откроются пред вами врата спасения!

— Предлагает рабам поменять маленьких хозяев на большого. Который никогда не отпустит, — заметил Сфагам.

Гембра не отвечала, напряжённо вслушиваясь в каждое слово, прижавшись к холодному камню колонны.

— …И станут все как одна семья. И не будет в братстве по вере ни бедных, ни богатых, ни униженных, ни возвысившихся. И не будет границ меж племенами и народами!

— Выходит, что мы, что варвары — всё одно?

— Если варвар очистил свой дух, то он более не варвар, — снова ответил за пророка один из его сподвижников.

— А разве не нам, алвиурийцам, боги даровали Врата Света в священной горе?

— Врата Света дарованы нам не для того, чтобы мы стерегли их, как ростовщик стережёт свой сундук, — при этих словах лицо Айерена вновь исказилось болью. — Они даны нам, чтобы мы стали во главе всемирного воинства Света и открыли путь к спасению для иных народов… Я, Айерен из Тандекара, избранный Отцом Небесным для спасения рода человеческого, говорю вам: кто уверует в меня — войдёт со мной во Врата Света, всякий, отринувший рабство мира сего — войдёт со мной во Врата Света, всякий, вступивший в воинство Отца Небесного — войдёт со мной во Врата Света! И вошедшие со мной обретут Истину и блаженство вечное!

— Всякий отмеченный мудростью и способный влиять на людские умы, проходит посвящение в Пещере Света, чтобы подтвердить свою отмеченность и определить его глубину и силу. Но чтобы повести туда своих последователей — такого ещё не было. Откуда у него такая уверенность? — Сфагаму пришлось говорить громче. Поскольку шум толпы, в ответ на последние слова пророка усилился настолько, что даже здесь далеко от центра площади трудно было расслышать собственный голос.

— Мне почему-то страшно, — неожиданно сказала Гембра.

— Страшно за него?

— Не только… за нас всех.

— Я бы сказал, за весь мир, — добавил Сфагам.

А в другом конце площади, смешавшись с группой торговцев и ремесленников, стоял человек, который, слушал речь Айерена с напряжённым внимание, ни проронив за всё время ни звука. Это был Анмист. Он специально нашёл повод отлучиться из дворца на базар, чтобы увидеть и услышать пророка. Сжимая рукой хрустящие прутья дурацкой корзины для покупки провизии, он переживал каждое слово пророка, как удар хлыста. Ревность и зависть нещадно жгли его изнутри. Почему они слушают его? Кто открыл этому хлюпику тайные струны и пружины человеских душ? Почему ему верят? Почему за ним идут? Разве он достоин такого обожания и поклонения?

«Почему меня всегда кто-то обходит на один шаг? — мучительно вопрошал себя Анмист. — Почему судьба вверяет судьбы мира простакам с их сермяжной правдой, а изощрённый ум всегда остаётся в стороне? Где же здравый смысл? Где справедливость? Или, может быть, есть особая мудрость в простых решениях? Что ж, в таком случае эта мудрость не для меня! Ещё посмотрим, чья возьмёт! Я ещё буду господствовать над умами, и я буду устанавливать законы мира. Мира, где будут властвовать умные и сильные, а не всякие там убогие недоумки!»

Слушать дальше Анмист не хотел, да и не мог. Неловко перехватив свою корзину, он, расталкивая толпу, направился в сторону дворца.

Когда всё закончилось и площадь опустела, Сфагам и Гембра ещё долго оставались в портике, прежде чем вернуться в дом Андикиаста. Они обсуждали услышанное и просто наслаждались возможностью побыть вдвоём. И он, и она чувствовали, что судьба вряд ли даст им возможность насладиться друг другом в полной мере.

Глава 33

— А скажи-ка мне, Маленький Оратор, кого ты больше всего любишь принимать в этом кабинете?

— Ванну.

— Ха! Недурно! А, главное, честно. Вот за что я тебя ценю.

Регент и его шут сидели за трапезой возле маленького бассейна посреди уютной мраморной комнаты.

— Хотел бы я знать, какой изувер придумал публичные обеды, — принялся рассуждать Маленький Оратор, — ты погружаешься в бездну интимных ощущений, а на тебя пялятся как на…

— Но ты ведь знаешь — публичная трапеза правителей — это такой древний обычай, что никто не помнит, когда это началось. Хотя я и сам все эти обычаи…

— А-а-а, знаю! — махнул ручкой шут. — Вот какой-нибудь паршивый крестьянин ест что хочет и сколько хочет.

— Что может и сколько может, — уточнил Элгартис.

— Да, но зато где хочет и как хочет. А ты?…

— Нет! Поистине, властитель есть несчастнейший из живущих на земле, ибо никто иной не является рабом такого количества господ. Кто ещё имеет возможность столь многообразно и изысканно обслуживать свои пороки?

— Тебя послушать, так лучше всего быть шутом, — усмехнулся регент.

— Конечно! Не веришь — сам попробуй!

— Ну, уж тебе-то я верю. Кажется…

Некоторое время правитель страны и его шут ели молча, обмениваясь полускрытыми ухмылками.

— А всё-таки надо признать, что телятину с грибами этот малый приготовил неплохо, — проговорил, наконец, Элгартис, отодвигая в сторону расписной горшочек с дымящимся кушаньем.

— Неплохо, неплохо, — согласился шут, поднимая двумя пальцами ломтик печёного в пряностях баклажана, — только вот сразу видно, что когда он это готовил — думал совсем о других вещах.

— О каких же? Может, ты и это знаешь?

— Не знаю уж о каких, но уж точно не о съедобных, — с уверенностью ответствовал Маленький Оратор, отправляя баклажан в рот. — Важно ведь не только ЧТО готовить и КАК готовить. Важно ещё и то, КТО готовит. И что при этом думает. Всё это передаётся сюда, — шут обвёл ручкой стол. — Вот ведь ты, мудрейший из величайших, то есть я хотел сказать, величайший из мудрейших, не можешь не знать, что, бывает, в кушанье всё на месте, всё приготовлено как надо, а вроде как чего-то не хватает. И есть это особо не хочется!